После разговора с Борькой Крокодилу полагалось отправиться в спальню и провести остаток ночи на кровати, в здоровом сне, как все нормальные люди во всех нормальных обитаемых мирах. Собственно, он намеревался так и поступить, но для очистки совести решил заказать учебник, чтобы завтра, прямо с утра…
«А то ведь приедет, блин, архангел из Архангельска, человек из Кемерово, и — как пить дать! — сдержит слово, начнёт проверять от сих до сих, а потом скривит морду, что Андрей-де Строганов — квинтэссенция всех несчастий его возлюбленной планеты. Сидит, понимаешь, на шее у трудящихся масс — у мериносовых пауков и молочных тлей на шее! — а как блины жрать, то аж бегом…»
— Коммуникатор! Будь другом, подскажи убогому… Мне бы что-нибудь такое… Учебник биологии для младшей школы. Или, знаешь, лучше для самых маленьких.
— Рекомендую «Букварь жизни», — предложил компьютерный голос.
— О, самое оно. Давай.
— В аудиоформате? Для чтения?
— Лучше для чтения. Желательно интерактивный, чтобы по ходу дела вопросы задавать. Для лучшего усвоения информации.
Перед Крокодилом немедленно развернулся текст, расцвеченный яркими картинками и подчёркнутыми словами.
Он начал читать — и, удивительное дело, зачитался. Это был первый текст на Раа, отдалённо похожий на художественную литературу, по которой он так истосковался!
«Дорогой друг! Как ты думаешь, что самое удивительное в жизни?
Её потрясающее разнообразие и одновременно строгая внутренняя упорядоченность.
Посмотри вокруг! Кажется невероятным, что и огромная скала, и крохотный муравей, и дерево, и воздух, и птицы, и вода, да всё на свете — даже ты сам — состоит из маленьких-маленьких, не видных глазу, но совершенно реальных частичек, образующих целое.
Представляешь, это так! Попроси взрослых показать тебе эти маленькие частички, и ты сам убедишься, что в них заключена вся красота нашей прекрасной Вселенной. Не правда ли, они красивее даже самых красивых цветов?
Эти частички называются элементарными частицами. Знаешь, почему? Потому что наши предки думали, что мир состоит всего из четырёх стихий, или элементов — огня, воды, воздуха и земли. Позже, путём проб и ошибок, люди поняли, что стихии сами многосоставны, а огонь — это процесс, то есть движение, изменение, а не застывшая форма-частичка. Но из уважения к предкам, к их стремлению к знаниям слово «элементарный» сохранилось в нашем языке в смысле «неделимый», «первоосновный».
Элементарных частиц очень много. Если одинаковые элементарные частицы соединяются вместе, они образуют простое вещество или элемент. Если соединяются разные простые вещества, это соединение. Со-единение — это единство из нескольких (как минимум двух) разных. Видишь, как просто: нужно слушать слова, вслушиваться в них, понимать их. Словами названо всё в мире, в котором ты живёшь.
Твоя семья — это соединение разных людей: папы и мамы, дедушек и бабушек, прадедушек и прабабушек, твоих братьев и сестёр. Семья едина из разных. Также и соединение образуется из нескольких разных элементов.
Люди, которые живут без семьи, подобны элементам. Возможно, они ещё составят свою семью-соединение, а возможно, и нет. Элементы-одиночки так же интересны и важны для вселенной, как и соединения.
Всё в природе устроено по единому закону: и жизнь твоей семьи, и движение элементарных частиц, элементов и соединений, и внутренняя жизнь твоего тела.
Главный закон мира — постоянное взаимодействие всех его частей. Рассмотри внимательно слово «взаимодействие». Расскажи, о чём оно тебе говорит?
Из элементов и соединений состоит весь видимый и часть невидимого мира. Ты, конечно же, уже знаешь, что не всё в мире можно увидеть глазами и не всё можно увидеть сразу. И ты, конечно же, знаешь, что некоторые вещи в природе являются живыми, а некоторые мёртвыми. Как бы определил, что такое «живое», а что «мёртвое»? Представь себе, главный секрет раскрывают наши друзья — элементы и соединения. Есть один очень интересный элемент — один из трёх самых интересных! — он называется древ («углерод» — понял Андрей Строганов, рассмотрев это слово внимательнее, как учили маленьких раян). Конечно, ты не ошибся, когда услышал, что деревья и древ — родственники. Всё живое обязательно включает в состав своих соединений древ. Если древа нет, значит, это мёртвая природа. Наши предки думали, что люди произошли от древних деревьев, которые от любопытства научились ходить.
Древ, дерево и древний — это однокоренные слова. У слов есть корни! Да-да, как у деревьев. А есть ли корни у людей? Конечно, есть! Это их предки.
Чтобы не писать слово «древ» постоянно, этот элемент рисуют в виде картинки. Видишь, его значок похож на дерево.
Но наверное, ты уже хочешь знать, какие же два других самых интересных элемента из трёх? Огнедух и водень. Значок для огнедуха похож на язычок пламени. А водень — это круг на воде, когда в неё упала капля. Попробуй нарисовать эти значки самостоятельно.
Древ, огнедух и водень образуют триаду жизни. Там, где они находятся вместе, всегда есть жизнь. Мы называем их самыми интересными из всех именно поэтому. Потому что самое интересное во вселенной — это жизнь!
Ты, наверное, уже заметил, что жизнь не любит одиночества. Там где жизнь, всегда есть множество. Даже если человек один, в нём живёт жизнь. Человек и его жизнь — это уже двое. Никто не может быть одиноким до конца.
Что же это за элемент такой — огнедух, и почему он входит в триаду жизни? Сейчас мы поговорим и о нём…»
«Может, прочитав этот «Букварь», я тоже начну в химии разбираться? В самом противном и ненужном предмете из всей школьной программы! — хмыкнул Андрей Строганов, рассматривая картинки и читая вопросы к пройденному материалу. — Пока, вроде бы, всё ясно: вот значок для углерода, вот для кислорода и для водорода. Всё это простые элементы, состоящие из однородных атомов. Это я помню ещё с Земли».
Последний вопрос в конце главы, которую он прочитал, заставил его задуматься.
«Рассмотри слово «мысль» и слово «с-мысл». Совместно с кем призывает тебя мыслить слово, как ты думаешь?»
Крокодил послушно «рассмотрел слова».
«Хм. Совместно с кем я должен мыслить, чтобы обрести смысл? С Богом, что ли? Но как? Как, Господи, и о чём я могу мыслить с Тобой? Вот, я только подумал о том, что хорошо бы как-то исправить свою жизнь… стать целомудренным молчальником... И тут же получил удар огнём. Я же ничего не знаю ни о целомудрии, ни о молчании. Секс был самое прекрасное в моей жизни. У меня был хорошо подвешен язык. Раа учит меня жить без секса и молчать о том, как страшно, вселенски я одинок. Как Адам в мире животных».
Светляки над его головой освещали поле зрения мягким солнечным светом. Под утренним ялтинским солнцем размякал асфальт.
— У меня будильник не зазвонил, — сказала Сашка, сама не понимая, за что извиняется и перед кем. — Он упал, понимаете? Просто упал! И не зазвонил!
Сквозь черные очки не было видно глаз. Темный человек молчал.
— У меня будильник не зазвонил! — крикнула Сашка в отчаянии — и вдруг разревелась прямо на улице. От страха, от неизвестности, от нервного напряжения последних дней. Прохожие поворачивали головы, смотрели на рыдающую девушку…
— Очень плохо, но не ужасно, — наконец сказал человек в черных очках. — В конце концов, даже полезно — научит тебя дисциплине. Второй такой промах обойдется дороже, и не говори, что я не предупреждал.
Он повернулся и пошел прочь, оставив Сашку реветь возле киоска и мотать головой на участливые вопросы прохожих. Забившись на парковую аллею, почти пустую в этот час, и нащупав на дне сумки носовой платок, она наконец-то смогла подобрать сопли. Но успокоиться так и не сумела. Сидела на краешке скамейки и тихонько шмыгала носом, уткнувшись глазами в прореху в асфальте, проделанную тонкой зелёной травиночкой.
По травиночке деловито семенил муравей.
И не сразу Сашка уловила, что рядом тренькают гитарные струны. Прислушалась, только когда к их звуку присоединился негромкий, но очень ясно слышимый голос. Хороший, мелодичный, с тёплыми обертонами.
— Когда в лихие года пахнёт народной бедой, тогда в полуночный час, тихий, неброский, из леса выходит старик — а глядишь, он совсем не старик, а напротив, совсем молодой — красавец Дубровский…
Голос, конечно, совсем не как у Гребенщикова, но парень и не подделывался под звезду, пел от себя.
Сашка подняла голову. Он уже стоял перед её скамейкой и продолжал наигрывать на гитаре и петь, чуть улыбаясь. Обращаясь прямо к ней.
— Проснись, моя Кострома! Не спи, Саратов и Тверь! Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе...
На его голой загорелой груди, слегка заштрихованной тёмными волосками, висел серебряный крест на простом шнурке. Сашка сначала увидела именно крест и только потом подняла глаза выше, к его лицу. Обыкновенное лицо. Прямой нос, глаза серые, из-под зелёной кепки козырьком назад выглядывают пряди тёмных волос. Почти такое же обыкновенное, как у соседа, который снимал вторую комнату. Даже симпатичное лицо, только челюсть тяжеловата.
— Дубровский берёт ераплан, Дубровский взлетает наверх…
С этими словами парень театрально взбоднул головой; Сашка тоже невольно улыбнулась, хотя ещё несколько секунд назад, казалось, её губы навек заморожены безысходностью.
— …и летает над грешной землёй, и пишет на небе: не плачь, Маша, я здесь! Не плачь, солнце взойдёт! Не прячь от Бога глаза — а то как Он найдёт нас?..
Сашка заворожено слушала. Из-под креста на левую сторону груди вытягивался шрам. Как у дочки их соседей по пляжу, с которыми вчера разговорилась мама. Операция при врождённом пороке сердца.
— Небесный град Иерусалим горит сквозь холод и лёд. И вот он стоит вокруг нас, и ждёт нас… ждёт нас…
Хотя вообще не похоже, чтобы со здоровьем у него были проблемы — плечистый, крепкий, с ровной спиной. В вытертых до белизны и обрезанных до колен джинсах-пирамидах. На шее — свёрнутая жгутом майка. На ногах — пляжные вьетнамки.
— …Он бросил свой щит и свой меч, швырнул в канаву наган. Он понял, что некому мстить и радостно дышит… В тяжёлый для Родины час над нами летит его аэроплан, красивый, как иконостас, и пишет, и пишет… Не плачь, Маша, я здесь!
В глубине души Сашка хотела, чтобы песня не кончалась. Залипнуть бы в волшебных звуках его голоса, как муха в янтаре, и вечно сидеть на скамейке в тени деревьев курортного города. Чтобы больше никогда не видеть человека в чёрных очках.
Но песня кончилась, парень опустил голову в поклоне, взялся за ремень гитары и забросил инструмент за спину.
— Миша, — представился он. На его загорелом лице блеснули в улыбке ровные белые зубы. — Из Архангельска. Назван в честь великого земляка. Вспомним классика: «… как архангельский мужик по своей и Божьей воле стал и славен, и велик».
Сашка снова сжалась. Волшебство растаяло. Сейчас начнётся пошлость курортного знакомства. А она развесила уши, вместо того, чтобы встать и быстро-быстро побежать по Улице, Ведущей к Морю к пляжу, где ждёт мама. Но мама же не одна, а с этим… Прицепившимся как банный лист Валентином.
Куда ни кинь, везде клин.
— А вы, сударыня, позвольте узнать, из каких городов-весей пожаловали к нам в солнечную Ялту? — продолжил парень, не дождавшись ответа.
Сашка не шевелилась, как парковая скульптура. По большому счёту, ей не хотелось, чтобы эти вообще были как-то проявлены в её жизни. Мальчишки в садике, такие же противные и неизбежные, как пенка с молоком, и в школе, как зудящее комарьё на болоте. Неопрятные прыщавые парни, сбившиеся в стайки на набережной, с сигаретами и накрашенными подругами. Золотоцепные блатные в татуировках на волосатых лапах. И этот липнущий к маме Валентин со своим терпким одеколоном и медицинским бизнесом. Плюгавые мужичонки, пристраивающиеся в автобусе к девочкам-подросткам. Отец, имеющийся только в документах и в исполнительном листе по выплате копеечных алиментов. Самым сносным в этой когорте был сантехник дядя Коля. И от всех от них омерзительно воняло. Носками, перегаром, куревом и кислым потом.
Конечно, они были нужны для мироздания. Дядя Коля точно нужен, насчёт остальных большой вопрос, но не Сашке решать, да она и не замахивалась. И читая «Улитку на склоне», честно переживала за Кандида, а не за славных подруг. Но что-то было в этой идее — не иметь с паразитами ничего общего, просто как с биологическим видом. Что-то очень позитивное.
В седьмом классе она пыталась вести дневник. Сделала в нём первую запись после разговора с мамой о будущей профессии. Мама вздохнула, что филологический факультет для женщины — путёвка в старые девы. Сашка промолчала в разговоре, но высказалась на бумаге: «А что вы думаете, эти тихие тени на несменяемом посту школьных учительниц, эти филологические бабушки в накрахмаленных заштопанных блузках в тиши библиотек, эти бледные редакторши в закутках издательств не имеют права голоса? Да их непроизнесённые слова останавливают бронепоезд любой мужской утопии! Филологини — это эринии. Посмотрите на мужчин, воспитанных в типовых школах, — это кастраты без ножа и насилия. Без так любимого ими насилия!»
— «К нам в Ялту», — не отставал парень, — я употребляю на некоторых преимущественных — хотя одновременно и птичьих — правах, так как большую часть моих лет — имеется в виду наиболее жаркое время года, а не полный оборот Земли вокруг Солнца — я провёл здесь, у дражайших родственников. Поэтому положа руку на сердце, — он положил, — могу с полным правом назвать Ялту моим вторым родным городом.
Сашка молчала.
— Мой дядя самых честных правил — работает на лодочной станции. И ещё у него автомастерская. Но это уже не совсем официально, вернее, совсем неофициально, в гараже. Очень малый бизнес, но при этом все виды работ. Не нужно ли, сударыня, вам или вашим близким переделать правосторонний руль на левосторонний? Превратить «Запорожец» в гоночный болид? А может быть, вы являетесь счастливой, но слегка расстроенной собственницей эксклюзивного автотранспорта после аварии? Например, лесовоза «КАМАЗ»? Или снегохода «Буран»? Или автокрана «Ивановец»? Теперь вы знаете, к кому обратиться, чтобы утолить вашу печаль из-за того, что сии птенцы отечественного автопрома под вашим лихим управлением оказались не на ходу.
От человека в чёрных очках даже на солнцепёке не воняло потом. Но он был хуже всех. Он был квинтэссенция всего, от чего Сашке хотелось бы спрятаться за картонной дверью книжной обложки и не выходить в страшный реальный мир ни за что и никогда.
— В настоящее время я являюсь ценнейшей рабочей, а также тягловой силой этого малого предприятия. Впрочем, эксплуатируемой не столько по законам рынка, сколько по праву родства и на принципах любви к ближнему. Сегодня, например, у меня выходной, каковой я буду счастлив провести в вашем обществе на этой скамье отдыха и радости. Но возможны варианты. Например, пойти на пляж. Прогуляться по набережной. Покататься на канатной дороге. Съездить в Ливадию. Поесть мороженого в кафе возле «Ореанды». К вашим услугам также разнообразные прогулки по воде. Для этой цели могу предоставить: а — надувной матрас, бэ — вёсельную лодку, вэ — прогулочный катер, гэ — лоцманский бот, дэ — сухогрузный теплоход, е — ракетный катер, жэ — малый противолодочный корабль и, наконец, зэ — ракетный крейсер. Но сразу предупреждаю, что при выборе вариантов с е по зэ включительно нужно ехать в Севастополь, а такую экспедицию лучше запланировать на завтра. Кроме того, я открыт для встречных предложений.
Сашка видела, как топчутся в пыли вьетнамки. Не получив ответа и на сей раз, Михаил передвинул гитару наперёд, провёл пальцами по струнам и запел:
— Нам выпала великая честь жить в перемену времён…
Мама всегда говорила: «Жить — это терпеть». Но зачем же терпеть больше того, что жизнь и так взваливает тебе на плечи? Страх нищеты, страх унижений, страх насилия. Мама так и не получила хорошей профессии, бросила институт с грудной Сашкой на руках. Счастье, что сейчас работает в коммерческой фирме: зарплату выплачивают вовремя и индексируют на процент инфляции. А мамина сокурсница сейчас директор по связям с общественностью в нефтяной компании. А отец, за которого мама писала рефераты и курсовые, — выпускающий редактор на телеканале. Разумеется, его официальная зарплата такова, чтобы платить минимальные алименты. Подонок…
Муравья на травинке уже не было, зато появилась крошечная божья коровка.
Мама, наверное, уже беспокоится. Или не беспокоится? Наоборот, рада, что взрослая понятливая дочка даёт ей возможность побыть наедине с одеколонным Валентином… И что, ну вот что она нашла в этом Валентине? Как не она не понимает — умная, родная мама! — что это женатый прохвост, герой курортных романов, банальный пикапер!
Сашка нарочно начала думать о Валентине, чтобы не слышать голос, поющий под гитару. Потому что у неё внутри живота что-то сладко замирало, когда он пел «это будет день радости» — казалось, да, будет, будет!
Но Сашку не проведёшь, уж она-то понимает, что прелиминарии полового размножения имеют одну цель, которая ни в коем случае не является её, Сашкиной, жизненной целью. Достаточно мама походила по граблям. Бисмарк правильно говорил: дураки учатся на своих ошибках, а умные — на чужих.
Вот только где она допустила ошибку, что к ней привязался чёрный человек? И что значит «очень плохо, но не ужасно», произнесённое им по поводу сломавшегося будильника? Страшно представить. Хочется спрятать голову в песок. Под асфальт. Как эта божья коровка, спрятавшаяся под травинку от тени резиновых вьетнамок.
— Может быть, у вас, сударыня, будут пожелания по дальнейшему репертуару? — спросил парень, окончив играть и петь.
Сашка наклонилась, отогнула травнику, подставила божьей коровке палец и переместила её на листик росшего рядом со скамейкой куста. Вьетнамки замерли. Удивительно, но его пальцы на ногах не вызывали у неё чувства гадливости. Хотя обычно на мужские конечности в пляжной обуви она предпочитала не смотреть, до того это было отталкивающее зрелище, если сфокусировать взгляд.
— Не будет у меня пожеланий, — выжала из себя Сашка. И добавила, в тон его болтовне, просто потому, что это показалось ей таким уместным — пнуть его за то, что у неё не зазвонил будильник; за то, что мама слушает Валентина, раскрыв рот; за то, что чёрный человек имеет над Сашкой такую власть. — Подите прочь! Какое дело поэту мирному до вас?
— Так вы, сударыня, — поэт? — тут же воскликнул он своим ярким солнечным голосом. — Да что же вы сразу-то… Премного рад знакомству! И… как художник художника спрошу: вы рисовать умеете? Ну, то есть готовы продекламировать что-нибудь из своего?
— Слушай, — поморщилась Сашка, — тебе не надоело паясничать?
— О, нет! Как всякое хобби, это доставляет мне неземную радость! Но я слышу, что мы уже перешли на «ты»? Всячески поддерживаю. И в знак признательности готов продекламировать… так сказать, встречным палом… Только какую позу исполнителя ты предпочитаешь в стихах — стоя или сидя? Я — сидя. Можно?
— Садись, — она пожала плечами.
Он опустился на скамейку рядом с ней и, отложив гитару, натянул на себя майку. Это оказалась не совсем майка, а футболка-сетка.
— Отдельное спасибо — за реабилитацию поражённого в правах слова «садиться», — сказал он, снова принимая гитару на руки. — Ты согласна, что «присаживайтесь» звучит так, как будто не Пушкин, а Владимирский централ — наше всё?
Сашка молчала и смотрела в сторону. Но краем глаза всё-таки видела, что крест на его груди под дырчатой тканью пускает острые блики, улавливая солнечные лучи.
— Молчание, — сказал он, — золото не самородное, а порождённое узкими путями и тяжкими подвигами. Добывается трудами, которые проходят по самой кромке человеческих сил, а иной раз и заступают. Что покупается им? Судьба.
Это прозвучало негромко, но так неожиданно и прожигающе (и в совсем другой стилистике, сказал в Сашке истинный филолог), что она невольно повернулась к нему лицом. Если честно, уже подняв на него глаза, она на миг похолодела: сейчас ведь увидит чёрные очки и джинсовый костюм!
Но нет, рядом с ней сидел обыкновенный парень старше самой Сашки максимум года на полтора-два. Сидел и улыбался, очень приветливо. Как человек, а не обезьяна.
У него, конечно, был запах — но (Сашка даже прислушалась к себе более внимательно) на удивление приятный. Тонкий, морской. С крохотным зёрнышком соли. Как пятнышки на божьей коровке.
Парень опустил глаза к струнам, тронул их, и она узнала мелодию. У него были тёмные брови и тёмные ресницы. И маленькая родинка возле уха. И белый вертикальный шрам от уха к шее.
— Под небом голубым есть город золотой… — тихо начал он и посмотрел ей в глаза.
Сашка даже помотала головой, чтобы вернуться к реальности. Только вместо того, чтобы на место встал оглушительно-жаркий июльский день в Ялте, перед ней проплыл тоже летний, но совсем не палящий, а очень приятный тёплый вечер где-то за городом. Она лежала прямо на траве, а рядом с ней был он — да, точно, он! — хотя, вот парадокс, совсем непохожий.
Самый близкий и родной человек во всей вселенной. И она знала его всегда. Знала так же хорошо и полно, как себя. Потому что в некотором роде — ещё один парадокс, совсем уж ошеломляющий! — это и была она настоящая.
А если даже она знала его не до конца, так ведь и себя тоже знала не до конца.
Например, почему её рвёт золотыми монетами? Потому что молчание — золото?
«Молчание — золото не самородное…»
А если она не будет молчать? Если сейчас расскажет всё — ему, этому первому встречному?
— Я Александра, — сказала Сашка, когда он положил ладонь на струны, гася финальный звук. — Из Зеленограда. Это практически Москва, хотя почтовый адрес отдельно. До метро буквально двадцать минут в рабочий день.
— Алька из Зеленограда — вот здорово! Звучит прямо по-гриновски!
— Вообще-то все зовут меня Сашкой, — она сглотнула. Нужно было проверить горло; пробило страшное опасение, что сейчас её снова начнёт тошнить золотом. Как будто чёрному человеку мало тех монет, что уже лежат тяжким грузом в кармане её сарафана!
— Пусть и дальше зовут, — легко согласился парень. — Эти самые «все» нам не указ. Ты мне скажи, в чём беда?
— Какая беда?
— Да с тобой. Почему ты плакала?
Сашка отвела глаза.
— Алька — солнечная галька, — услышала она его ободряющий голос. — Она солнечная под солнцем, она солнечная под луной. А даже если придёт печалька, то печалька уйдёт одна, а Алька будет со мной.
Сашка молчала.
— «Одиночество, — заговорил он снова, положив гитару на скамейку, — обусловлено не отсутствием людей вокруг, а невозможностью говорить с людьми о том, что кажется тебе существенным, или неприемлемостью твоих воззрений для других». Цитата по: Карл Юнг, «Метаморфозы и символы». О чём существенном ты бы хотела сказать? Я здесь, приемлю и внимательно слушаю.
— Что-то ты больно умный для автослесаря, — вдруг неожиданно для себя огрызнулась Сашка.
Господи, может, в это самое время мама умирает на пляже, потому что у Сашки не прозвенел будильник! Потому что она чуть было не проговорилась о человеке в чёрных очках!
— Ну, автослесарь я только в настоящее время и в данной точке пространства. Так сказать, кинетически. И кстати, хороший автослесарь — это гений места, где люди используют двигатель внутреннего сгорания, чтобы перемещаться из точки А в точку Б. А потенциально у меня весьма обширные планы на жизнь. Этой осенью планирую сходить в армию, к «дяде Васе». А когда вернусь, буду поступать на юридический. Я вообще-то всегда хотел быть военным, как мой отец. С двенадцати лет готовился в Рязанское училище ВДВ. Но прочитал про Луку Войно-Ясенецкого… Знаешь его?
Сашка молчала.
— Это святой крымский врач, похоронен в Симферополе. Совершенно реальный человек, многие старые люди здесь, в Крыму его ещё помнят. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. В монашестве он уже другое имя получил, в честь евангелиста Луки, тоже врача. Он такие чудеса творил! Мальчик потерял пальцы, а хотел играть на скрипке, так по его молитве пальцы снова выросли, представляешь? И это только самое грубое из чудес, а сколько тонких, именно в самой работе… Ну, это, наверное, только медики могут оценить. Под конец жизни он уже ослеп, а всё равно оперировал: его ученики стояли над пациентами и рассказывали, что видят в разрезе, а он говорил, как действовать. Так вот, он хотел быть художником, а потом понял, что лучше стать врачом, больше пользы людям принесёшь. Хотя не имел никаких способностей к естественным наукам, и сначала учёба давалась ему очень трудно. И я тоже вижу… Понимаешь, я не потому решил отказаться от военной карьеры, что в армии страшный бардак и голяк по зарплате — а юристы в шоколаде. Нет, именно чтобы бить врага его же оружием.
— Какого врага?
— На Земле, Алька, у нас только один враг. Враг рода человеческого. Другого нет. И он всегда сидит на деньгах. По своему праву. Поджидает неопытную душу.
Сашке стало страшно до обморожения в животе. «Ещё и сектант какой-то», — попыталась она думать разумно и привычно. Но, нащупав золотые монеты в кармане сарафана, покрылась горячим липким потом.
«Очень плохо, но не ужасно…»
«Абадонна, — негромко позвал Воланд, и тут из стены появилась фигура какого-то худого человека в тёмных очках». И так ярко всплыл в хорошей Сашкиной памяти комментарий к цитате: «Характерно, что исчадия ада, вызываемые из преисподней после трубы Пятого ангела Откровения, вредят только нечестивым, но не касаются святых».
— У меня от жары, наверное, галлюцинации, — пробормотала Сашка, пытаясь сохранить себя (какую? которую?). — Мне нужно идти, там у меня мама на пляже…
— Аль, да какой же пляж, если галлюцинации! Только в тени, в прохладе. В сени струй!
Услышав его голос, Сашка сумела собраться и невольно посмотрела на сухую растрескавшуюся бетонную чашу фонтана. Граждане отдыхающие использовали его как мусорник, и единственным светлым пятном была там белая коробочка с нарисованным пучком зелёной травы и надписью «Настойка аира».
Парень вздохнул:
— Вот наглядная иллюстрация двадцать седьмой теоремы этики. Вещь, предназначенная к чему-либо самим Богом, не может переиначить своё предназначение. Если бы этот фонтан работал и дал тебе возможность остудить пылающий лоб, это был бы истинный фонтан. Исполнение или неисполнение предназначения — проба на подлинность для любого объекта материального и нематериального мира. Говоря на эту мусорную кучу «фонтан», мы вносим искажения в информационное поле. Ты со мной согласна?
— Если бы люди не загадили его мусором, это был бы фонтан, — сказала Сашка. Обыденность речи, привычность артикуляции произносимых слов удерживали мир в рамках. Он никуда не плыл, на нём плотно держалась маска реальности. И не было так страшно. Поэтому Сашка решила говорить.
— Я бы сказал по-другому. Архитекторы и строители этого фонтана не были подлинными творцами и создателями, поэтому у них получился не фонтан, а мусорник.
— Возможно, ты прав, — согласилась она. Речь спасала её от ужаса перед... перед… Перед чем?
— Поэтому придётся воспользоваться силой слова и озвучить имя того предмета, который точно не подведёт. Вот я говорю «железная рука», и приятная прохлада металла, — он положил ей на лоб свою ладонь, приятно-прохладную и вправду чуть пахнущую металлом от гитарных струн, — вызовет образ… ну… Например, Железного Дровосека. Ты любила книжку «Волшебник Изумрудного города» в детстве?
— Да, очень, — пробормотала Сашка. — И все продолжения тоже.
— Ну как? Уже лучше? А вот так?
Он снял свою кепку и помахал ею перед Сашкиным лицом.
Какие же у него ясные серые глаза… Северный Цвет.
Да, ей было лучше. И ей было хуже. Какая-то часть её души требовала немедленно растоптать, обесценить, убить то — что? — ясный свет? тихий ветер? глас Господа? Потому что невозможно же теперь быть спокойной и прежней рядом с ним, и невозможно быть без него, а быть рядом с ним значит — умереть. Той привычной Сашке, которую она знала как себя, нужно умереть.
«Влюбилась я, что ли? Вот так, с первого взгляда? В этого? Как мама в Валентина?» — спросила она себя с неприязнью.
Фу, какая же дрянь! Любовь — есть ли слово ещё более захватанное, нечистое и липкое? Её передёрнуло от отвращения к шубе из слюней и сала, в которой оно лежало, как в могиле. Так ноздревато-грязная снежная куча ещё держится в тени под скамейкой во дворе, хотя талая вода кругом уже питает землю.
Вода, которая сможет очистить слово от налипшей дряни.
— Если я Алька, — внезапно осмелев, сказала Сашка («…так вот зачем переменяют имя!»), — то ты будешь Настойка Аира Галлюциногенная. Этим я не вызову искажений в информационном поле?
Он улыбнулся:
— А что, замечательное имя. Очень подходит для какого-нибудь инопланетянина. Сейчас придумаем, какого именно… Вот, как вариант: Галлюциногенный Аира — бессмертный страж галактики, гражданин рая. Звучит?
— Ну… Звучит.
— Тогда скажи, почему ты плакала? Или это уже глубоко в прошлом? В давнопрошедшем времени, которое не имеет никакой связи с настоящим?
И чтобы Сашка снова не погрустнела (потому что уголки её рта уже начали движение вниз), Михаил продекламировал голосом робота Вертера из детского фильма «Гостья из будущего»:
— Ты ду-ма-ешь, я влю-бил-ся в По-ли-ну? Нет! Я на неё бук-валь-но мо-люсь!
Это был фильм из глубокого прошлого. Такого же глубокого, как «Волшебник Изумрудного города». Эпохи — эоны! — разделяли мечты его авторов и реальность одуряюще жаркого лета в Ялте.
И Сашка решилась. Не потому, что знала этого парня меньше часа и была готова бросить его вместо мамы в топку неведомого паровоза (истории? теории вероятностей? битвы добра со злом?). А потому, что некоторым таинственным образом он — это была её часть. Или орган её души. Или её функция. Или спасательный круг, брошенный ей откуда-то сверху. А — спасательный круг, а не надувной матрас; и — орбитальный самолёт. «Дубровский берёт ераплан, Дубровский взлетает наверх».
В той части, которую она знала, как часть самой себя, он сам распорядился поступить именно так. Не молчать. А вещь, предназначенная к чему-либо Богом, не может переиначить своё предназначение. Если только не договорится с Ним, как личность с Личностью.
— Вот, — сказала она, вытаскивая горсть монет из своего кармана. — Здесь есть этот… враг?
Михаил молча взял один золотой кругляш и поднёс к глазам. На аверсе — незнакомый знак, состоящий из переплетающихся линий, то ли лицо, то ли корона, то ли цветок. И чем дольше смотришь, тем объемнее кажется изображение, словно приподнимающееся над плоскостью монеты.
Парень перевернул монету и так же сосредоточенно осмотрел реверс. Гладкий овал — не то «О», не то ноль.
— Рассказывай, — сказал он спокойно, возвращая ей монету.
— Мы приехали с мамой десять дней назад. И ко мне прицепился… какой-то маньяк! Страшный, в чёрных очках, в плотном джинсовом костюме. Прямо как… как чёрная дыра в пространстве! Он стал за мной ходить. И смотрит так… очками. Глаз не видно, но я-то знаю, что на меня! Я сказала маме. Она к нему подошла, поговорила. И потом меня же и обругала. Говорит, мужик из Нижневартовска, обычный мужик, у него просто аллергия на солнце. Спрашивается, — Сашка почувствовала, как глазам снова подступают слёзы, — зачем приезжать на юг, если у тебя аллергия? Но дело не в этом. Я от него заскочила в подъезд, в подъезд нашего дома, где мы снимаем, — а там двери все другие, понимаешь? Я закричала: «Хочу, чтобы это был сон!» — и был сон. И опять началось двадцать четвёртое июля. И опять он за мной начал ходить. И опять я кричу — и просыпаюсь на раскладушке. И опять! И опять! Он меня в подъезде поймал. Говорит: вы, мол, так и будете от меня бегать? Если не хотите застрять в этом дне навсегда, каждый день в полпятого утра приходите на пляж и купайтесь голышом в море. И вот я уже четыре дня хожу на пляж в полпятого. И купаюсь, как он велел. И каждый раз меня тошнит и рвёт вот этими монетами. И он подходит и говорит: собирайте деньги, потом мне все сдадите. Это же клиника! Может, я чем-то отравилась? Но как же, вот же оно, это проклятое золото! Оно реально! Не выдумала же я его, в самом деле! А сегодня… Сегодня я проспала. У меня будильник не зазвонил. Будильник не зазвонил! И он сказал: «Очень плохо, но не ужасно». И сейчас я… Я боюсь идти на пляж, потому что с мамой же что-то… У меня просто ноги подкашиваются, я не могу туда идти! У меня кроме мамы никого нет, понимаешь? А он сказал…
Гортань Сашки сжал спазм. Она замолчала.
— И что дальше? — спросил он сухо. — Продолжай.
Сашка, не ожидая такой властности в его голосе, даже вздрогнула.
— Ну, не бойся, — повторил он мягче и прикоснулся к её тонкому запястью, словно заземляя её страх. — Я, кажется, знаю, кто это.
— Правда? Ты… его знаешь?!
— Правда.
— Господи, кто это?!
— Ты не поверишь, если я скажу.
— Я поверю!
— Зовут Коженников Фарит Константинович. Владелец белого Nissan Sentra восемьдесят восьмого года выпуска. Движок родной, руль переделан. Судя по пробегу и состоянию ходовой, из Владика пригнали бэушного. Номера действительно нижневартовские. На прошлой неделе делал у нас балансировку.
Сашка горько вздохнула, её плечи поникли.
— Значит, ты тоже думаешь, что я сошла с ума…
— Нет. Я так не думаю. Пойдём, — сказал он, вставая, пристраивая гитару за спиной и протягивая Сашке руку.
И Сашка положила свою руку в его крепкую ладонь, даже не спрашивая, куда он её зовёт.
Крокодил проснулся лёжа на боку, в густой траве своей гостиной, не сразу сообразив, что страница книги уже не пролистывается. Ему страшно хотелось пить, перед глазами всё ещё стояла Ялта, но мысль о том, что сегодня его ждут множественные хлопотные дела, в которые впрягаться не хочется, а надо, уже была полностью посюсторонней. Как и яркий солнечный день за окном.
Отредактировано Старый дипломат (14.03.2018 01:08)
