Возле перехода к ним подскочил уличный скрипач. Завидев Михаила и идущую рядом с ним Сашку, музыкант вскинул скрипку, обрушил смычок и запел, не фальшиво, но с преувеличенным подобострастием в голосе:
— Бо-о-оже, царя храни! Сильный, державный… Мадемуазель! Ваш выбор великолепен!
Сашка сделала вид, что не услышала относящейся к ней реплики,
— Привет, Петь, — добродушно усмехнулся Михаил, протягивая музыканту руку для рукопожатия. — Слушай, выручи, друг, возьми десять «енотов» по курсу, а?
— Айн момент, — скрипач сунул инструмент под мышку и извлёк из кармана дензнаки. — Сейчас посмотрю, сколько я уже наработал.
Состоялась валютная операция, а также обмен малопонятными для Сашки репликами про швертбот, который сдан в аренду туристам из Липецка. Затем Петька снова укрылся в тени подземного перехода, и оттуда послышались звуки музыки из советского фильма про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, а Михаил с Сашкой пошли дальше. Перед ними уже открывался роскошный, хотя и сильно обветшавший бело-жёлтый храм.
— Вот и место, чтобы перекреститься, когда что-то кажется, — сказал парень, снимая кепку и осеняя себя крестом. — Этот храм был построен в память об убитом Александре Втором, а посвящён святому князю Александру Невскому. Здесь часто служил святой Лука Войно-Ясенецкий, а его близкий друг, протоиерей Михаил, был настоятелем. Вот он, главный узел связей. Можно сказать, центр управления полетами.
— Узел связи? — переспросила Сашка, оглядывая здание. — А мне казалось, что это действующий храм. Что его уже церкви передали.
— Ну да, — улыбнулся Михаил, — это главный собор города. Центр связи с Первопричиной всех явлений. Давай зайдём и попросим наших тезоименитых о помощи в благополучном избавлении рабы Божьей Александры от супостата. Ты не против?
— Да я как-то... Я вообще-то некрещёная.
— Это ничего, я буду за тебя предстательствовать. «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня».
Последние слова явно были цитатой из какой-то священной книги. Сашка замялась.
— А ничего, что у меня голые колени... и плечи... и вместо платка панамка?
— Аль, — улыбнулся Михаил, — Бог сотворил людей с коленями, плечами и без платков. И всё, что есть в любом человеке снаружи и внутри, Ему известно, как никому другому. Женщин просят прятать волосы и ноги только потому, что после грехопадения мужчина потерял чистоту восприятия мира. Помнишь древнегреческий миф о Цирцее? Как она спутников Одиссея превратила в свиней? Закрытая одежда женщин даёт шанс мужчинам из новоначальных хотя бы в храме свистать всех наверх: душу, волю, сердце, ум... Но если очень нужно поговорить с Богом, можно прийти в каком угодно виде и кому угодно. Я, видишь, тоже отнюдь не в костюме и галстуке, но иду же — в том, в чём меня застал… э-э… глас Господа.
— Ты так сильно веришь в Бога? — спросила Сашка с лёгким беспокойством. Опыта общения с религиозными фанатиками у неё не было, и приобретать таковой ей не хотелось в принципе.
— Сильно или нет — не мне судить. Просто верю. Знаешь, я столько раз чувствовал Его любовь и поддержку… После такого опыта просто невозможно оставаться неблагодарной скотиной.
Они вошли в церковный двор, и Михаил показал Сашке мозаичную икону на стене. Всем своим видом мозаика молила о реставрации.
— Вот, твой тёзка, Александр Невский. Для меня это пример настоящего государя. Представь, человек родился в княжеской семье, на золоте ел, на серебре пил и, как говорится, ничто не предвещало. Правь себе в стольном граде Киеве, лёжа на печи, и горя не знай — но вот именно в то время государство и посыпалось... Междоусобицы, монголы, немцы, мир рушится, неодолимая сила какая-то, куда ни кинь, везде клин... И он принёс свою жизнь в жертву ради спасения Родины. Не убежал в Швецию с молодой женой, как его брат Андрей. Один удерживал нашу страну от полного обрушения. И удержал. Просто преклоняюсь.
Михаил действительно поклонился святому образу. Солнце светило так ярко, что не спасали даже куцые поля панамки, и Сашка приставила ко лбу ладонь козырьком. Нимб, горностаевая мантия, доспехи…
Для Сашки эта сфера жизни казалась не то что чужой или неизвестной — несуществующей. А его послушать, так ходить в храм столь же естественно, как в продуктовый магазин. Или петь про Дубровского.
— …а сейчас, видишь, всё снова сыплется. Поэтому нужно особо просить его о помощи. Мой-то тёзка оказался дураком и тряпкой, а уж этот нынешний… Я лучше помолчу.
Он взял её за руку, и они взошли на высокое крыльцо. Михаил открыл перед Сашкой тяжёлую тёмно-жёлтую дверь. В тихом храме стоял полумрак, почти не рассеиваемый огоньками редких свечей. Образа были тёмные, неразличимые, да Сашка и не знала, куда смотреть и даже как-то боялась отходить от своего провожатого, настолько неуместным казалось ей своё присутствие здесь.
Вместе они подошли к застеклённой свечной лавке. Михаил купил три свечи себе и одну Сашке и так же за руку повёл свою подопечную к алтарю.
«Господи, — подумала Сашка, зажигая свою свечу от его, вставляя её в лунку большого круглого подсвечника и обращаясь к иконе, на которой ей была видна только книга в чьей-то руке, — хоть бы всё было хорошо со мной и с мамой!» И подумав ещё («…просто невозможно оставаться неблагодарной скотиной»), домыслила: «Спасибо тебе за этого Мишку. Пожалуйста, помоги ему разобраться с человеком в чёрных очках, чтобы тот ко мне больше не приставал!»
Михаил отступил вглубь, к низкому прямоугольному подсвечнику, на котором горела только одна свеча, и зажёг от неё те две, что держал в руке. Прибавившийся свет открыл блеснувшее золотом небольшое распятие, и гитара за его спиной показалась Сашке тоже чем-то похожей на крест. Или на какое-то фантастическое оружие.
В молчании они вышли из собора. За оградой солнце палило невыносимо, зелень сникла, тени жалко прижимались к ногам людей, как побитые собаки.
— Ну, а теперь идём подкрепляться телесной пищей, — сказал Михаил, надевая кепку козырьком вперёд.

Он говорил с такой радостью, что Сашка не стала вырываться. Но никаких позитивных эмоций его слова у неё не вызвали.
Как говорил всё тот же гадостный телехохмач: «Он пошутил, а она надулась».
— Я бы скорее предположила, что это галлюцинация, которую навёл тот, в чёрных очках... Кожевников. Как с этими деньгами.
Ей удалось без боя вынуть свои руки и положить их на стол, правая ладонь на левой.
— Нет, он тут ни при чём, — парень помотал головой. — Я тебя уже видел раньше. Два раза. Ту девушку из параллельного мира. Тебя. И вот сейчас третий. В первый раз, когда лежал в больнице со свинкой, У меня был такой бред, будто я прожил целую жизнь. Где-то. Чуть ли не на другой планете. Потом, когда очнулся, почти ничего не помнил, кроме ощущения именно большой другой жизни, очень интересной и полной. И ещё я помнил твое лицо. И что ты моя жена, которая любила меня так же сильно, как мама папу.
Его глаза наполнились таким счастливым светом, что их цвет стал скорее голубым, чем серым. Бывают голуби с такими крыльями: чуть заиграет на них солнечный свет, и уже тончайшая синева.
«Золотые монеты я ему уже отдала», — напомнила себе Сашка.
— Все, кто меня знал, — продолжал Михаил, — говорили, что после болезни я сильно изменился. То есть они думали, что это из-за родных. Пока я был в больнице, моего отца привезли из Афгана в цинковом гробу, и мама тоже умерла. Прямо на кладбище. У неё были слабые сосуды. А через месяц и деда умер, папин отец. Тут-то бабушка и проговорилась, что мама не в Крым уехала к тёте Зое, а теперь с папой, а папа на небе. Но я уже был фактически взрослым человеком. После того сна, где была ты.
Он накрыл её  руки своими.
— Так что я и бабушку смог поддержать, и дедулю мы достойно проводили, и памятники хорошие сделали и ему, и родителям. Нам разрешили поставить на папиной могиле крест, ведь он отдал жизнь за други своя, а значит, прошёл крещение огнём. И мама вместе с ним лежит под крестом, стало быть, я могу поминать их в церкви. И ещё просто чудо, что удалось отстоять нашу кооперативную квартиру, которую дед подарил моим родителям на свадьбу, — чтобы её закрепили за мной под опекой бабушки, а не прихватизировали «в фонд города». Когда в девяностом цены отпустили, мы выжили только благодаря тому, что её сдавали. Не знаю, как в Зеленограде, но у нас в Архангельске тогда был самый настоящий голод. Пока я не начал работать, для нас эта квартира была прямо корова-кормилица.
— Да, нам с мамой тоже туго пришлось, — проговорила Сашка. — Но, знаешь, тоже повезло: мама прошла курсы компьютерной вёрстки, потом освоила «Фотошоп» и «Иллюстратор», и сейчас работает дизайнером в рекламном агентстве. Вот, сейчас мы даже проводим отпуск в Ялте. И в прошлом году приезжали.
— Значит, мы могли ещё в прошлом году встретиться? Эх, что ж я так протупил… Но теперь-то мы уже точно не расстанемся. Когда я лежал в больнице во второй раз, с пулевым ранением, — он постучал пальцами по левой стороне груди, — снова привиделась та параллельная жизнь, и после того, что я пережил там, вся... хм-м... теория и практика подростковой глупости прошла  мимо меня. Как я тебе за это благодарен, солнышко моё! То есть я и раньше собирался трезво распорядиться своей жизнью («Это я уже поняла», — холодно и отстранённо подумала Сашка), но после второго случая только укрепился в том, что, мол, верной дорогой идёте, товарищи. А когда сегодня утром, когда увидел, что ты сидишь и плачешь, меня прямо что-то как толкнуло — это же она! И вот сейчас, когда тебе стало нехорошо, и я пощупал твой лоб, то увидел просто невероятное: будто ты была мёртвой и воскресла! Третий бред — и какой! И заметь, на этот раз я легко отделался, просто сказал слово «поликлиника», а не загремел в больницу!
Он радостно рассмеялся, продолжая смотреть на неё во все глаза.
«Именно что бред», — хотела сказать она, но снова вынула свои руки из-под его руки и произнесла нейтральным тоном:
— М-м-м... Это, конечно, интересно, но ведь ничто из твоего рассказа не противоречит тому, что это мог сделать Кожевников. Навести такую галлюцинацию.
— Зачем?!
— А зачем он заставляет меня купаться в полпятого?
Михаил потёр подбородок.
— Да, это вопрос. И кстати, он не Кожевников, а Коженников. У него во всех трёх частях имени ошибка. Коженников Фарит Костантинович...
— Понятно, — сказала Сашка скучным голосом. — Знаешь, я всегда хотела прожить тихо, спокойно и без всяких... коровьевских штучек.
— Аль, да каких же коровьевских?! Это же... это откровение для нас с тобой! Нам снова открыли рай… и неужели ты не рада меня видеть?!
— Миша, извини, но я же тебя совсем не знаю...
— Так я всё расскажу! Плотников Михаил Владимирович, второго восьмого тысяча девятьсот семьдесят седьмого. Русский, беспартийный... Про родителей я тебе рассказал, с удовольствием познакомлю тебя и с тётей Зоей, и с дядей Пашей. И с моим двоюродным братом, тёзкой твоим. Тётя Зоя — мамина сестра-близнец, работает участковым врачом, а маму мою звали Тома, Тамара Александровна. Она была учительницей русского языка. А бабушка — учительница математики, она только в прошлом году на пенсию вышла. Дедушка был химик-технолог, очень уважаемый в городе человек, лауреат... Отец, Плотников Владимир Сергеевич, капитан Советской Армии, кавалер ордена Красной Звезды. Третьего ноль второго восемьдесят пятого года погиб под Баграмом. Дядя Паша — бывший подводник, моторист, золотые руки, любую блоху подкуёт! Ну, что ещё? Через четыре дня мне исполнится, восемнадцать, смогу покатать тебя на мотодельтаплане в Коктебеле, и ты поймёшь, что такое небо и ветер! Вот.
— Ага, — скептически заметила Сашка, — и ещё прыгнем с парашюта.
— Ну, если захочешь, сможем и прыгнуть. Только с парашютом, а не с парашюта. И я вот подумал, что ведь дядя Витя, который командир того самого ракетного крейсера, он же имеет право зарегистрировать наш брак! Тебе шестнадцать лет уже есть?
Сашка даже дар речи потеряла.
— Он лучший друг моего дяди, — продолжал парень, счастливо сияя глазами. — Капитан по всем законам имеет право на регистрацию брака пассажиров на борту своего судна.
— Знаешь, Миша, — сказала Сашка, — это уже называется не бред, а как-то по-другому. Но тоже очень опасное состояние. И я вообще-то не планировала замуж выходить…
— Хорошо, мы поженимся, когда тебе исполнится восемнадцать.
— … ни за тебя, ни за кого. Никогда.
— Почему?!
— Ну... Я бы хотела оставить это при себе.
Как сразу изменились его глаза, каким стальным блеском сверкнули!
— Алька, тебя кто-то обидел?
Сашке стало неприятно. «Ну да, он уже считает меня своей собственностью, а тут кто-то посягнул...»
— Если ты об этом, — она гадливо поморщилась, — то нет. Просто не хочу терять человеческое достоинство. Собирать разбросанные носки, быть бесплатной уборщицей и нянькой, тащить на себе диван с непросыхающим бугаём, да ещё дети... Не хочу детей. Категорически.
Михаил озадаченно похлопал ресницами и сбавил тон.
— Аль, прости... твой отец, что, бросил вас с мамой?
— Да. Ещё вопросы?
— Больше никаких. Клянусь, у нас с тобой всё будет по-другому!
— Миша, извини, я вижу, что ты стараешься произвести на меня самое лучшее впечатление, но давай не будем. Можешь считать, что я мужененавистница. Бешеная феминистка и абсолютная противница детей в том виде, как это делается сейчас. Всё? Будем считать, что я тебя отбрила?
Она встала, и он тоже немедленно поднялся из-за стола. Пластиковый стул противно скрипнул ножками по полу.
Дверь, оказавшись распахнутой, дохнула жарой. Сашка вышла из кафе и остановилась. Города она не знала, но тут все улицы вели к морю, привычный участок пляжа она легко узнает, если пройдёт по берегу. А человек в чёрных очках и так её найдёт.
Вот только золотые монеты…
Но Михаил уже выскакивал из кафе, бежал з ней. Ах, да, он же рассчитывался за еду, поэтому задержался. Расплачивался тем, во что превратились убитые еноты после ченча.
— Ну, вот, теперь можно и с Коженниковым говорить. Цели определены, задачи ясны — за работу, товарищи, правильно?
Сашка промолчала.
— Аль, ну, извини, если я тебя чем-то обидел. Я идиот. И там был идиот, и здесь. И, к слову, у меня не может быть детей, так что я для тебя совершенно безопасен.
Он произнёс это так же просто, как говорил о своих планах на жизнь. Сашка даже остановилась.
— П-почему?
— Из-за свинки. Обычное осложнение при тяжёлой форме.
Вот теперь-то её накрыло стыдом за всё, что она пережила, сидя рядом с ним за столиком, и чтобы поскорее забить этот стыд, она спросила высокомерно, сама удивляясь тому, что ей хочется побольнее его ударить:
— Что, не можешь заниматься сексом?
Он усмехнулся, по-видимому, удар совсем его не зацепил.
— Я могу именно что заниматься сексом. А отцом стать не могу.
— Повезло тебе, — сказала она жёстко. — А я вот должна десять раз подумать, идти вечером через парк или нет. Потому что мало ли какой-нибудь козёл захочет развлечься, а то и не один, сейчас времена те ещё…
Он кивнул головой и сказал странным голосом, который не вязался с его юным лицом и так поразил Сашку ещё в сквере на скамейке:
— Да, Алька, мы с тобой жестоко искалечены в самом начале жизни на этом свете. Ничего, как-нибудь выдюжим. Ну, пойдём?
После приятной прохлады кафе асфальтовый зной казался особенно нестерпимым. А они шли не к морю, а вверх, по пышущему жаром городу.

Когда Аира вылез из воды, он мгновенно отряхнулся, будто земная собака (как такое движение мог повторить человек, Крокодил до сих пор не мог взять в толк), и вытащил из хранилища полотенце. Этот обычный на вид, практически земной кусок материи не только высушил волосы раянина, но и подровнял их, и чисто выбрил Консула, когда тот быстро обтёр нижнюю часть своего лица.
Крокодил сел так, чтобы чёрный ствол засохшей пальмы не был виден. Как в той рекламе пива, когда горе-хозяин закрывает себе обзор на отклеившиеся обои с помощью бутылки. Хотя тут что закрывай, что не закрывай… Альба отлично показала в своих статуэтках, как этот человек относится к миру и окружающим его людям.
Скорбь землянина по умершему была тем горше, чем трезвее он понимал, что для Омона-Ра он не был ни любимым внуком-правнуком, ни особо значимым человеком. Просто случайный попутчик, с которым можно вволю поболтать. Или экзотическая диковинка, которую можно хорошенько рассмотреть вблизи, поохать, покачать головой от удивления. В общем, реализовать инстинкт открытия нового. «Наши предки думали, что люди произошли от древних деревьев, которые от любопытства научились ходить».
И ещё Омон-Ра ничего не потерял, а только приобрёл, судя по тому мгновенному видению. Там, где продолжал жить его дух, у него не было нужды ни в чём, тем более в каком-то Андрее Строганове, чужаке, полезном для Раа, но не более того. По всей видимости, он стал чем-то большим, чем морская пена, и это здорово... Но вот Андрей Строганов, что живой, что мёртвый, как был ничем, так ничем и остаётся. И останется.
— А можно… — первые слова вышли хриплыми, пришлось прочистить горло. — Можно мне прийти на похороны? Или это только для членов семьи?
— На похороны? — переспросил Аира, убирая в хранилище свою прежнюю одежду и обувь и доставая новую, пляжный вариант. — А, ну конечно. Но как же Тимор-Алк? Он же пригласил нас на праздник танца, заранее… и ему будет очень обидно, если ты не придёшь.
Нагота совсем не сковывала раянина. Не будучи для него знаком греха или преступления, она могла быть неуместной, но никак не позорно стыдной. Эту особенность культуры аборигенов Крокодил отметил ещё на острове Пробы, как и отсутствие в языке Раа фразеологизма «мериться достоинством».
Уловив взгляд землянина, Аира надел шорты и лёг прямо на реденькую траву, которой в тени мощных крон не хватало солнца. Блаженно потянулся. Заложил руки за голову в своей любимой позе отдыха.
— Ох, как же хорошо жить на белом свете! Сейчас, полежу немного, вытяну спину... Андрей, неужели ты не хочешь искупаться? Пойди! Вода целебная, как… как козье молоко!
— А что там со штабом противокосмической обороны? — спросил Крокодил, чтобы как-то перевести дух. Так же Омон-Ра перебирал деревяшки, чтобы смастерить икебану из пера археоптерикса, отвлекаясь от беспокойных мыслей. И это было меньше суток назад.
— А кто сказал тебе о штабе? Тим? — уточнил раянин, глядя вверх, на перистые листья и порхающих бабочек. — Вот любит же он бежать впереди паровоза…
Упрёк Консула, впрочем, был очень добродушным. Как и подобает ворчанию Отца отцов, который нужен обществу Раа для цвета, вкуса и запаха. Вот Светка бы схохмила насчёт запаха носков...
— Я ждал, что мне пришлют повестку. Или как это у вас называется…
— То, до чего этот парень, Пакур-Пан, додумался два года назад, мне пришло в голову буквально на днях. И я разослал мигрантам приглашение принять участие в стратегической игре. Чтобы увидеть степень их агрессивности, а главное, уловить идеи, которые можно от них ожидать. Если Бюро будет нас щупать, то не через открытый космос, это же и птицекроту ясно.
— То есть никакого штаба реально нет?
— Андрей, идея отдать стратегию национальной безопасности на откуп иностранцам могла родиться только в пьяной башке Бориски на царстве. Не сомневаюсь, что ты сразу всё понял правильно. В твоём-то мозгу хвостовка не проделала таких разрушений.
— Э-э… Ничего я не понял. Почему меня не пригласили?
— Зачем? Ты же поделился со мной своей памятью, я и так знаю и степень твоей агрессивности, и твои идеи.
«Поделился!» — вот же нашёл слово! Был поставлен перед фактом! Был использован, как… как…»
— Андрей! Ну, что ты надулся, как мышь на крупу? Жалеешь, что не удалось поиграть в войнушку? Ну, посуди сам, зачем забивать гвозди микроскопом? Зачем лишний раз отрывать тебя от дела?
— От какого дела? От чтения букваря?
— От очень важного дела. Ты же сейчас находишься в поиске — душевном и духовном. Как трал. И находишь то, что никому из нас не видно.
— И то, что я не знаю, куда себя приткнуть…
— То, что ты не знаешь, куда себя приткнуть, — перебил Аира, — достаточно болезненно, не так ли? Именно душевная боль и вводит тебя в необходимое состояние. Ну, вспомни хоть Достоевского, хоть… Ну, я не знаю, Будду. Философа Кьеркегора. Доктора Менгеле.
— А что доктор Менгеле? — настороженно спросил Крокодил, который не находил в названном ряду логики.
— Он входил в группу учёных СС, которые искали возможности расширения сознания. Вряд ли он читал Достоевского и Кьеркегора, но изобрёл велосипед по-новой: страдание выводит человека на уровень сверхспосоностей. А в совсем уж невыносимых условиях личность расщепляется на несколько субличностей, которые можно программировать и перепрограммировать. Если я правильно помню, англичане вывезли его вместе с документацией и потом активно использовали все эти наработки в своих целях. Далёких от идеалов гуманизма.
У Андрея Строганова не сразу прорезалась речь.
— Так это… п-по методу доктора Менгеле ты мной манипулируешь?!
Он даже не заметил, что перешёл на русский.
— Я просто указал на общий принцип, — заметил невозмутимый Аира на том же языке Земли. — Ну, хорошо, давай вспомним Будду: желание есть страдание, а страдание, как ты уже знаешь, выводит человека на новый уровень. Будда и его отказ от желаний тебе более симпатичен? У Достоевского то же самое звучит в формулировке Раскольникова «или отказаться от жизни совсем!» вплоть до самоубийства. Но перед этим вволю помахать топором.
— И это на вашей райской Раа такие понятия о… о… о пути ко всеобщей гармонии?!
— Твою возмущённую сентенцию я могу парировать тем, что мы на своей ни в чём не повинной шкуре переживаем земные идеи. В том числе при использовании приемов и методов социальной адаптации. Напомнить тебе песню Аллы Борисовны? «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной». Так что, звыняйте, хлопцы, бананив нэма.
— Плоский хлеб, да разве у вас страдают!
— Ага, ну да, разумеется, «видала я такие холмы, по сравнению с которыми этот — просто равнина»! Я верно слышу в твоём голосе следующие интонации: «Вот я страдаю так страдаю, а вы все — фуфло гоните!»
Крокодил промолчал, но острая горечь горя от мысли, что он никогда больше не увидит Омона-Ра, притупилась.
— Наш разговор вообще из-за чего начался? — Аира скосил глаза, чтобы полюбоваться красной физиономией землянина. — Если я правильно помню, именно из-за того, что ты страдаешь.
— Я не про себя говорю!
— Андрей, все страдают, — весело фыркнул Аира, — если хотят чего-то достичь, а не только почёсывать причинное место. Мы же с тобой говорили об этом ещё на Пробе, почему ты опять так расклеился?
— Ах, так это потому ты не торопишься воскрешать Альбу? — ядовито заметил Крокодил. — Чтобы страдать? Чтобы у тебя дырка в голове не зарастала? Мазохист хренов!
— Какая дырка в голове? — Консул перекатился из лежачей позы, сел по-турецки. недоумённо поднял брови. — Неужели снова лингвопроблемы?
— Омон-Ра говорил, что у дестаби на почве несчастной любви образуется как бы ещё одна ноздря, которой он нюхает окружающую действительность. Образно выражаясь. Или, может, даже прямо?
Раянин рассмеялся.
— Теперь понимаю, почему ты так привязался к этому старику. Он был поэт и романтик в совершенно гриновском смысле. Лисс и Зурбаган! М-да. Но во-первых, кто тебе сказал, что при воскресшей Альбе я буду страдать меньше? Во-вторых, если моя женщина сбежала из этого мира, потому что он был для неё невыносим, может, перед тем, как её снова сюда втянуть силком, всё-таки нужно что-то в консерватории подправить? Христос обещал «Се, творю всё новое». Принципиально новое, понимаешь? А не то же самое по второму разу.
— Э-э… — промычал Крокодил. — То у тебя доктор Менгеле, то Христос… Это, что же, ты хочешь «сотворить всё новое»?
— У тебя какие-то невероятные представления о моих возможностях. Поверь,  разница между нами только та, что ты умеешь использовать свой мозг на пять процентов, а я на сто. Но вообще, да. Хочу. У меня расчет на то, что появление Альбы многое изменит.
— Расчёт…
— Да, расчёт. «Жар холодных числ». Я люблю её поистине безумно. А главный цементирующий фактор реальности — это ум. Собственно, не сами по себе когнитивные способности, которые есть дар Божий и сродственен Творцу, а гордость ума. Отвратительная, гнилая, я бы даже сказал люциферическая гордость слушать и слышать только себя. Как у доктора Менгеле. Он и его хозяин-покровитель на это и ставили. Здесь самый яд съеденного Адамом яблока. А я хочу воскрешением Альбы уничтожить их фигуры на нашей доске. Не свалить, а превратить в ничто.
Крокодил не знал, что тут можно сказать.
Во время затянувшейся паузы глаза раянина стали серыми и прозрачными. Чапай явно думал думу, и Андрей Строганов тихо вздохнул:
— Дружище, чем я могу тебе помочь?
Аира перевёл на него взгляд, его глаза потеплели.
— Главное, Андрей, не унывай на каждом шагу. И высыпайся. Если тебе важно много и долго спать, перестань этого стесняться. Если уж ты Емеля на печи, то следуй своему высокому призванию. Ну-ну, не обижайся, я же пошутил! Ты мне уже очень помог, когда дал наводку на Пакура-Пана и Сорок Островов. Очень! Благодарю тебя от всей души и от имени всей Раа.
— Что, будешь его учить?
Раянин кивнул:
— У него отличный потенциал. Даже его ошибки считались бы успехом у другого. Но сначала ему нужно пройти Пробу. Пожалуй, на этот раз я сам буду его инструктором.
— Выражаю ему свои глубокие соболезнования. Подожди, а как же Лила? Она останется одна?
— Брось, Андрей, она не твоя женщина, — Аира сказал это без какого-либо неудовольствия или угрозы, но что-то в его голосе не позволило землянину продолжить.
Он только спросил:
— Но о ней же позаботятся?
— Конечно, — кивнул Консул. — Вся община ждёт её близнецов.
Крокодил неслышно вздохнул.
— Аира, а ты выяснил, что случилось на тех островах, где вылез мох?
— Да. Это был эксперимент Бюро. Или упреждающий удар. Или оба варианта сразу.
— Как ты об этом узнал?
— Знаешь, Андрей, я пока не буду об этом говорить. Потому что Бюро имеет некоторую власть над тобой, и я, если честно, использую тебя как приманку. Ловлю их на живца. Ты разрешишь?
— А я могу не разрешить? — хмыкнул Крокодил.
— Конечно. Тебе достаточно сказать «да пошёл ты со своими идеями», и у меня ничего не получится.
— А если… — землянин посмотрел прямо в переменчивые глаза правителя Раа. — Если мы уроем Бюро и воскресим Альбу, ты будешь счастлив?
Аира рассмеялся:
— Только если и ты будешь счастлив, Андрей. Но ты ведь не будешь! Ты будешь ныть и наматывать сопли на кулак!
И раянин по-дружески, но весьма ощутимо двинул ему в плечо.
— Слушай, у меня иногда так чешутся руки заехать тебе в челюсть! — проговорил Крокодил, пытаясь уклониться от ещё одного тычка. — Так чешутся!
— Хм, попробуй!
— Да ну, она у тебя казённая, а мои кулаки — мои собственные, они мне целыми нужны! Чтобы было куда наматывать сопли!
— Ну вот, тебе лишь бы съехать!
— Да, мы, Емели, такие. Мы только на печи можем лежать!
— «Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых, нежных наших лапах?» — процитировал Аира и вскочил на ноги. — Ты же служил в армии, у вас хоть какая-то рукопашка была? Ну, давай, нападай! Вот моя челюсть!
— Э-э… А ты мне потом окажешь необходимую медицинскую помощь?
[indent]

Отредактировано Старый дипломат (11.05.2018 02:37)