ЧАСТЬ 2
Глава четвертая
Сюрпризы загробной жизни
Телеграмму Штольмана в Париж, где Яков Платонович просил старого друга выяснить судьбу семейства Яковлевых, затонский телеграфист изучал долго и вдумчиво. Сыщик терпеливо ждал. Понятно, что телеграммы за границу из Затонска отправлялись нечасто, а в годы международной изоляции и вовсе сошли на нет… А их вообще принимают? Наконец телеграфист поднял на него глаза; Штольман уже ожидал, что тот пошлёт его за какой-нибудь разрешающей печатью в Совдеп или в местное отделение ЧК, но тот спросил неожиданно:
– В какой именно Париж желаете отправить?
Сыщик на миг потерял дар речи, посмотрел на телеграфиста внимательнее: средних лет, остроносый, редеющие светлые волосы зачёсаны назад. И лицо, и манера одеваться выдавали в нём человека как минимум со школьным образованием – это он шутит так, про Париж?
– А что, есть варианты? – в тон ему спросил Штольман.
– Разумеется, – ответил телеграфист меланхоличным дребезжащим голоском, подвинул к себе какой-то толстый справочник и проворно зашуршал страницами. Только сейчас сыщик увидел, что у него не хватает половины правой ладони и двух пальцев. – Вот, пожалуйста: Париж в Челябинской губернии, Париж в североамериканском штате Мэн, а вот еще один – в Техасе. Ну и, разумеется, всем известный Париж, столица Франции. Это из тех, что по эту сторону бытия. Но если вам, Яков Платонович, угодно телеграфировать в какой-то иной Париж, так сказать, потусторонний…
– Вы меня знаете? – только и смог сказать слегка оторопевший от подобного приёма Штольман.
Телеграфист отложил в сторону свой справочник и поднял взгляд на посетителя.
– Так вот же, – продемонстрировал он сыщику его собственную телеграмму, подписанную: «Штольман Я.П.» – Хотя в лицо я вас не сразу узнал – знаете, тогда темно было и, признаться, страшно. Да вы и сами мне убраться велели.
Слова о «темно и страшно» наконец-то навели Якова Платоновича на верные воспоминания и заставили вглядеться в телеграфиста пристальнее.
– Николай? Николай Вингельхок? – спросил он без особенной уверенности.
Странно, старых затонских знакомых, с коими не виделись тридцать с лишним лет, он узнавал почти сразу. И Евграшин остался Евграшиным, и Лизавета Тихоновна – Лизаветой Тихоновной. А вот Николай за гораздо меньший срок переменился полностью. От жизнерадостного балбеса не осталось и следа. Смотрели на Штольмана спокойные, немного печальные, чуть навыкате глаза человека, который всё в жизни повидал и ничему не удивляется.
– Рад снова встретится, Яков Платонович, – всё так же меланхолично кивнул телеграфист. – Я так понимаю, дело у вас срочное, раз вы вот так, среди бела дня… Хотя, смею надеяться, что при новой власти вам полегче стало. Она же вашего существования официально не признаёт. Но если вам действительно нужно телеграфировать э-э… на ту, так сказать, сторону – могут быть сложности. Опять же, тарификация не утверждена… Я бы вам радио предложил, но, увы – старые лейденские банки у меня выдохлись, а иного электричества в городе нет.
– Радио? – переспросил Штольман, чувствуя, что голова у него идёт кругом.
Шутит он, что ли? Или до сих пор всерьёз верит, что в тот давний притон заявился выходец с того света? Но сейчас-то, когда Штольман стоит перед ним, живой и зримый… Хотя вчера Евграшин тоже, помнится, усомнился.
– В училище у нас, знаете, группа энтузиастов подобралась, что радио увлекались. – Николай вздохнул несколько ностальгически. – Интереснейшая штука – радио, я так думаю, сейчас его возможности и на сотую долю не изучены. В том числе и в области связи с иными мирами.
– Николай Михайлович, не хотите ли вы сказать, что пытались по радио связаться с загробным миром? – Штольман с трудом удерживал на лице серьёзное выражение.
– Пытались, – всё так же спокойно кивнул тот. – Правда, дядя меня предупреждал, что не стоит, что это не для обычных людей, но… интересно ведь. Новый век, новые возможности. Прежде вот солнечные затмения за чудо считались, но пришла астрономия и всё объяснила. А я точно знал, что иные миры существуют. У меня, знаете, плечо тогда чуть не с неделю болело. А тут – радиоволны, безграничные возможности эфира. Но – увы. Так ничего и не вышло. А передатчик, что мы тогда собрали, у меня до сих пор стоит. К сожалению, даже для связи с потусторонней субстанцией требуется вполне земное электричество… Так вам в какой Париж?
– В столицу Франции, – машинально ответил Штольман, которому от всех этих разговоров, хотелось как можно быстрее убраться прочь.
Похоже, Николай, подобно Трегубову, путал выдумку с явью. Вингельхок кивнул понятливо, сделал какую-то отметку на бланке телеграммы и, ловко пощёлкав своей искалеченной рукой на стареньких счётах, объявил:
– С вас четыре миллиона совзнаками. Заходите еще!
И внезапно подмигнул сыщику.
* * *
Порог телеграфа Штольман переступил, пребывая в некоторой растерянности. Прощальная ухмылка Николая Вингельхока слегка поколебала уверенность сыщика в том, что у его старого знакомца с головой не всё в порядке. Всё-таки на работе его держат, а работа ответственная… Издевается, точно. У прежнего Коли Вингельхока на подобный розыгрыш бы ума не хватило, но кажется, жизнь и по нему проехалась тяжелым катком.
Или не издевается, а действительно живёт в своём мире, который встал с ног на голову вместе с остальной Россией. И в этом мире ничем его уже не удивишь, даже выходцами из могилы, что забегают дать телеграмму. Он и не такое видел. Еще и растреплет по городу, что заходил к нему знакомый покойник. Дядюшке точно расскажет.
Сыщик с некоторым раскаянием оглянулся на дверь. Растерявшись от разговоров про потусторонний Париж и радио, о самом главном – судьбе Серафима Фёдоровича, – он так и не спросил. Жив еще? Старик был крепкий, а уж глаза какие имел…
Но возвращаться не хотелось. Если Белугин жив, то встретятся, а если нет… лучше узнать об этом не от Николая.
Штольман сердито поправил шляпу набалдашником трости и принялся спускаться с крыльца, когда с другой стороны улицы его окликнули:
– Яков Платонович!
Сыщик с лёгкой досадой подумал, что стоило бы приехать в Затонск как в девятьсот третьем году – в очках и накладной бороде, храня строгое инкогнито. Воскрешение бывшего начальника затонского сыскного грозило превратиться в главный городской аттракцион.
Среднего роста человек в фуражке, в тёмном пиджаке поверх косоворотки, решительно пересекал улицу в его направлении. Фигура его была определённо Якову знакома. Штольман вгляделся пристальнее, и мужчина остановился, точно давая сыщику время, чтобы узнать. Тоже в годах, волосы густо посеребрила седина, некрасивый шрам на лбу…
Когда они виделись последний раз, помнится, у Якова мелькнула мысль – как сможет жить этот человек, победив всех своих врагов, но потеряв на этом пути то главное, ради чего он жил и боролся. Значит, смог. Нашёл в себе силы, нашёл и какой-то иной путь. Вот только боль за тридцать лет никуда не ушла, так и поселилась еле заметной тенью в глубине тёмных глаз, уже порядком выцветших от времени.
– Здравствуйте, Андрей Никитич.
– Он самый, – широко улыбнулся Кулагин. – Мне как Евграшин вчера сказал, так я поначалу не поверил. Принюхиваться стал, решил – хватил лишку с тоски наш начальник милицейский. Ну, с возвращением, господин товарищ сыщик!
Кулагин крепко обхватил бывшего следователя за плечи. Яков охнул невпопад: подумалось мельком, если и дальше так пойдёт, то из Затонска он целым не выберется. Каждый из старых знакомцев так и норовил помять его покрепче, словно хотел убедиться, что он и впрямь живой и осязаемый. И все, как один, забывали, что с тех пор, как геройствовал он в здешних местах, прошло тридцать лет, и не стоило бы ломать ребра старику в молодецких объятиях, не ровен час – рассыплется… Это, признаться, радовало.
– Спасибо, товарищ Андрей, – усмехнулся сыщик. – А вот с господами ты не перебарщивай, кончились нынче господа. И так моя шляпа тут как бельмо в глазу.
Кулагин выпустил его и тоже усмехнулся – понимающе.
– С секретарём нашим поручкаться успел? Малахольный. Везде ему угроза советской власти мерещится. Столько лет на свете прожил, а до сих пор не понял, что не в шляпах дело, и не в креслах. Ничего, Яков Платонович, мы вас в обиду не дадим!
– Трегубова – вы не дали? – иронически изогнул бровь сыщик, припоминая, что вот Николая Васильевича Андрею любить было вовсе не за что. Тот лишь рукой махнул.
– Без меня обошлось. Хотя могло повернуться по-всякому: находились доброхоты, что в чрезвычайку докладывали, какая тут у нас гидра царского режима обретается, аж целый полицмейстер. Может, местные же мазурики недобитые и доносили, – Кулагин покривился. – Это хорошо, что старик двадцать лет, как в отставке, да и с головой давно не дружит. Времена были злые, и в Затонске тоже. Гусятниковское поместье сожгли подчистую, Потоцких сына прямо на улице убили – офицер был…
Штольман промолчал. Что такое злые времена, он знал не понаслышке. Оправдывать не собирался, но и осуждать не мог. Не про это ли говорил много лет назад Пётр Иванович: «Когда-нибудь, помяните моё слово, настанет день гнева. И эти несчастные выползут из своих нор, чтобы отомстить всем, кто сытно ел и мягко спал»? Случайно или сознательно, но Миронов-провидец попал в самую точку.
Здесь, в провинциальном Затонске, все ведь друг друга знали, хотя бы через третьи руки – это хоть как-то удерживало людей, не давало им окончательно остервенеть.
– Да и сейчас ничего не кончилось, – мрачно выговорил Кулагин. – Циркач этот… Взбаламутит, сволочь, уезд, совсем дело может плохо обернуться. На электростанцию новый руководитель строительства едет, вчера депешу прислали. Если и с этим что случится… Спасибо, что приехали, Яков Платонович! Евграшин хороший милиционер, пять лет, как может, порядок в уезде наводит, но сам признаётся, что не сыщик он.
– Так и я не навсегда, – криво усмехнулся Штольман.
– Да понятно. Но верю я – поможете Евграшинским ребятам к Циркачу подобраться. Как со мной было, помните? – Кулагин улыбнулся одними глазами. – За три дня целого прокурора с помощником раскрутили. А тут бандит. Если со стороны Совдепа какая-то помощь нужна, вы только скажите…
Сыщик задумался. Бывшая Ярмарочная потихоньку заполнялась прохожими: завидев Кулагина, многие кивали приветственно, одновременно кидая любопытные взгляды в сторону его старорежимного вида собеседника. Вывернув из переулка, вспыхнула под утренним солнцем знакомая медно-рыжая шевелюра – Егор Фомин размашисто шагал куда-то в сопровождении стайки мальчишек. Заметив Штольмана, улыбнулся широко, помахал рукой, но останавливаться не стал, повёл свою ватагу дальше.
– Андрей Никитич, а какое вообще отношение в городе к Циркачу? Как председатель Совдепа вы, должно быть, знаете, кто чем дышит?
– В городе по большей части боятся, – нахмурился Кулагин. – Стараются лишний раз не говорить, разве что между собой, шёпотом. Тем более что банда необычная, вы, Яков Платонович, наверняка уже заметили. Не грабят, только зверствуют. Вроде как идейные. А простые люди от таких вещей по нынешним временам стараются подальше держаться.
«И не простые тоже, похоже» – невесело подумал Штольман. Интересно, есть ли у Евграшина хоть какая-то агентура среди местных фартовых? Вчера тот ничего такого не сказал. В том, что сами фартовые из Затонска никуда не делись, Яков Платонович не сомневался: этот народец, как плесень, при любой власти местечко найдёт. А вот насчёт осведомителей – сомнительно. Или нет их, или сами ничего не знают, что уж совсем странно. В былые годы даже какой-нибудь неудачливый карманник, знал среди подобной публики всех и вся. Похоже, или пришлые в банде Циркача, или совсем уж отщепенцы, с которыми даже местная шелупонь знаться брезгует.
– А вот в окрестных деревнях Циркача могут и поддерживать, – понизив голос, добавил Кулагин. – Их он не трогает, а что там в городках происходит – не их дело. Сами понимаете, Яков Платонович, смычка города и деревни – оно только в лозунге хорошо звучит. На деле там еще сто вёрст и все лесом.
«Деревенские чужакам не больно то доверяют. Что же получается, или сам Циркач всё-таки из своих, или кто-то в его банде. Не тот ли самый старик?»
Вчера, когда обосновались они уже в гостинице, в том самом четвёртом нумере, Штольману попался под руки рисунок, оставшийся во внутреннем кармане пиджака. Он снова уставился было на портрет страшного и смутно знакомого старика, пытаясь вспомнить, но Анна Викторовна решительно его занятие пресекла. Взяла мужа за руку и повела в спальню. Дом для приезжих имени Парижской Коммуны, похоже, давно утратил свою репутацию «единственной приличной гостиницы в городе». Половина мебели из комнат куда-то исчезла, штофные кресла уступили место разномастным стульям, электрическое освещение сменилось кособокой керосиновой лампой, стоявшей в центре обшарпанного стола, давно позабывшего, что такое скатерть. Но кровать в спальне уцелела в вихре времён. На улице царила не холодная декабрьская ночь, а погожая июльская, тополиный пух то и дело влетал в приоткрытое окно, пахло близкой рекой, сеном. Голубыми звёздами сияли глаза Анны, и в единый миг словно бы растворились, исчезли неведомо куда тридцать прошедших лет…
Штольман тряхнул головой, с сожалением отгоняя приятное, но несвоевременное наваждение и припоминая, что он ещё хотел узнать у нынешних городских властей.
– Андрей Никитич, а что за концессионер не так давно интересовался фабрикой Яковлева? Вы же должны быть в курсе.
Кулагин был явно удивлён.
– Думаете, Яков Платонович, это как-то связано? Не похоже. Фабрикой вообще-то интересовались дважды, один раз в конце прошлого года, потом нынешней весной. Я отсылал запрос в Совнарком, оба раза приходил отказ.
– С претендентами вы встречались? – быстро спросил Штольман. Председатель Совдепа отрицательно покачал головой.
– Только бумаги видел. Но знаю, что с обоими лично встречался Латышев, нынешний управляющий фабрики.
– Где я могу его найти?
В голове Якова начал стремительно складываться план действий. Кулагин, что-то должно быть, прочитав по лицу, усмехнулся доброжелательно.
– На Фабричной, первый дом. Давайте, товарищ сыщик. Я прямо сейчас разыщу все бумаги, что по тому концессионеру были, пришлю в райотдел. И, Яков Платонович, я бы еще попросить хотел…
Андрей, казалось, замялся, пытаясь подобрать нужные слова. Штольман насторожился. Не похоже это было на бывшего каторжника, прямого и резкого до беспощадности.
– Знаю, что вам оно не по нутру, но всё же… Берите с собой кого-нибудь. Заодно и молодёжь нашу поднатаскаете в сыщицком ремесле. У Евграшина ребята хорошие. Он так обрадовался, что Василий с вами приехал. Не знаю, как у вас, а у меня такое ощущение, что над нашей милицией этот чёртов Циркач попросту издевается. Уверен, сволочь, что никому он не по зубам. А если узнает, что по его душу сыщик из Москвы приехал, может и задёргаться. Не кривитесь, Яков Платонович, я вот до сих пор Изварина помню. Один раз мы уже вас хоронили.
* * *
В сыскном отделении даже вешалка стояла на том же самом месте, что и тридцать лет назад. Штольман машинально повесил на неё шляпу – и острое чувство дежавю захлестнуло его, еще сильнее, чем вчера. Вот сейчас он сядет за стол, где уже лежит стопка бумаг, поверх которых красуется одна, с затейливо выписанными буквицами «По указу его Императорского Величества…» И зычный голос Трегубова прозвучит из-за стенки, вопрошая, как это так, на дворе уже белый день, а в участке ни одного задержанного… Распахнётся дверь и, озаряя кабинет неповторимой своей улыбкой, влетит юная Анна Викторовна, с лёту пристроит свою сумочку ему на стол, прямо на бумаги с двуглавым орлом и воскликнет взволнованно: «Яков Платонович! Антон Андреевич! У меня для вас очень важные сведения!»
Картинка из прошлого была такой яркой, что Яков Платонович невольно покосился на дверь. Та была неподвижна. И за столом помощника не гонял чаи с вареньем жизнерадостный Антон Коробейников, а с сосредоточенным видом читал газету серьёзный Вася Смирной.
За таким занятием Штольман своего помощника видел впервые, хотя и знал, разумеется, что печатному слову Василий вовсе не чужд. Усмехнувшись, сыщик припомнил, как спросил однажды у Васи, какой предмет был у него в школе любимым. Памятуя о дружбе их с учителем Фоминым, ожидал услышать «география», но Смирной, подумав, ответил:
«Закон Божий».
Должно быть, невозмутимое выражение лица Штольману сохранить не удалось. Василий ухмыльнулся и добавил:
«Я на Законе Божьем всё книжки читал. Пока Беркович за весь класс отдувался. Отец Артемий его вечно посадит рядом и давай по математике гонять!»
«А вам, значит, математика не по вкусу была?» – поинтересовался Штольман.
«Отчего же?» – серьёзно возразил Смирной. – «Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Только непонятно, куда в жизни этот квадрат с гипотенузой приспособить. Это для таких, как Венька вон. Про купцов задачки – вот это ближе к делу. Если купец Абрикосов купил сто пудов муки по рублю за пуд, а продает по полтиннику за фунт, то купец Абрикосов есть гнусный выжига, которого следует судить за спекуляцию…»
Узрев начальство, Василий вскочил в места, спешно откладывая газету, поздоровался и тоже посмотрел на дверь. Потом перевёл несколько озадаченный взгляд на Штольмана.
– Анна Викторовна сегодня не с нами, – пояснил сыщик, правильно истолковав немой вопрос в глазах помощника. – Елизавета Тихоновна решила устроить ей экскурсию по Затонску, показать, где и что у вас нынче. Всё ж таки тридцать лет мы тут не были. И где пообедать можно по-человечески, в столовой вашей Парижской Коммуны мы есть не рискнули, если честно.
– Чечевица на моторном масле небось? – ухмыльнулся догадливый Василий Степанович, но тут же взгляд его стал насквозь неодобрительным. – Воруют, халдеи! Яков Платоныч, давайте, я хоть чаю для вас у дежурного спрошу.
– Позже, – отмахнулся сыщик. – У нас с вами дело есть. Нужно допросить управляющего фабрикой. Евграшин где?
– В Богимовку с утра уехал, Яков Платоныч. Вы же хотели про мальчонку узнать, так он решил сам. С утра еще вспомнил, что в усадьбе там тоже какая-то яковлевская родня до революции жила, так хочет и в деревне про Яковлевых спросить.
– Не один хоть поехал? – резко спросил Штольман.
На душе было как-то тревожно – не иначе, как скреблись где-то на дне памяти собственные давние приключения в барском доме в Богимовке. Василий поспешил его успокоить:
– Двоих с собой взял. Надёжные ребята. Пашка хоть и размазня, зато стреляет отменно. Да вы не волнуйтесь, Яков Платоныч, эти гниды никогда среди бела дня не нападали. Всё ночью, тишком. Правильно тётя Лиза пишет – трусы, – и Василий кивнул на отставленную им в сторону «Затонскую новь».
Спросить, что там успела насочинять неугомонная журналистка, Штольман не успел. За стеной загрохотало, послышались голоса и почти сразу тяжело затопали по коридору чьи-то ноги: дверь сыскного отделения распахнулась и в неё ввалился дежурный милиционер.
Дежурил сегодня пожилой усатый дядька – должно быть, последний осколок прежних времен среди евграшинской молодой поросли. Когда проходил Штольман через дежурку, дядька вскочил и откозырял ему совершенно старорежимно; вот и сейчас, ввалившись в кабинет, дежурный вытянулся во фрунт, отдавая честь, и гаркнул:
– Вашбродь! Тут прибежали, докладывают – резня в трактире!
– Палыч, ну вот где ты тут благородий увидел? – покривился Василий. Дежурный осёкся, пожевал ус и произнёс уже тише:
– Ну это… Товарищи советские сыщики! Только всё одно – поножовщина у нас, в трактире на Речной. Пять человек порезали, говорят!
Смирной только тряхнул досадливо лохматой головой и потащил уже было из ящика стола свой внушающий трепет маузер, как вдруг приостановился и взглянул на Штольмана с сомнением. Яков Платонович со вздохом потянулся за шляпой.
– Идёмте, Василий Степанович. Есть кого еще собой взять? Пять порезанных – не шутка!
– Да врут наверняка! Чтобы сразу пять. А с собой кого – сейчас сделаем, Яков Платоныч!
Василий проворно выскочил за дверь. Вид у него был неожиданно радостный. Он что же – думал, что Штольман и впрямь в отпуск приехал и только в виде особой любезности решил помочь старым знакомцам разобраться с делом Циркача? Да нет, Василий Степанович. Раз ты оказался в сыскном отделении, то без разницы, для чего ты приехал. Все трупы теперь твои. Не бывает у сыщиков отпусков!
Яков усмехнулся невесело и последовал за помощником.
К трактиру на Речной отправились втроём, больше в отделе никого не оказалось, а дежурному покидать пост не положено. Штольман ностальгически вспомнил разбитую пролётку затонской управы: сейчас бы пригодилась. До Речной было неблизко. Вася и второй милиционер, Тимофей, тоже молодой парень, то и дело норовили пуститься бегом, но оглядывались на Штольмана и тут же притормаживали, подстраиваясь под шаг старого сыщика.
– Что там за место? – резко спросил Штольман, стараясь отогнать снова нахлынувшие, но совершенно ненужные сейчас мысли о собственном возрасте.
В прежние времена затонский трактир на Речной тоже существовал, но бывать там Штольману почти не доводилось. Ходить на обед – далеко, а происшествий там не случалось, посетители в заведении собиралась по большей части приличные и не дебоширили. А тут поножовщина среди бела дня! Или трактир не тот, или что-то в нём сильно переменилось, явно не в лучшую сторону.
Василий только досадливо рукой махнул.
– Закрыть давно этот шалман! – буркнул он. – Вечно там что-нибудь! Нехорошее место, Яков Платоныч.
Нехорошее место означало, что у сыщика появился шанс пересечься с той самой публикой, о которой он вспоминал нынче утром. Интересно, старый его осведомитель жив еще? Как его там звали – Прошка? Ерошка? Точно, Ерошка.
– Что за народ там собирается? Фартовые?
Вместо Васи несмело подал голос парень-милиционер.
– Та это… Всякой твари по паре, товарищ опер. С утра больше простые мужики сидят, а к вечеру как раз те, про которых вы вот говорите.
– С утра уже в трактире? – поднял бровь Штольман.
– Так другого дела-то нет, – нахмурился Смирной. – С работой нынче плохо. Фабрика стоит, пристань закрыта. Многие на стройку подались, там платят хорошо, но говорят, там всё строго, вкалывать в полную силу приходится, не поотлыниваешь. В трактире с утра глаза заливать – оно, конечно, проще.
Трактир на Речной – тот самый, памятный Штольману, в котором в прежние времена чинно пила кофий чистая публика, – и впрямь был полон насупленных мужиков. Народец был, как на подбор, мрачный и молчаливый, но завидев сыщиков, посетители трактира расступились довольно проворно. То ли штольмановские шляпа с тростью их впечатлили, то ли Васины широкие плечи и маузер, вызывающе торчавший из расстегнутой кобуры.
У стойки обнаружился первый пострадавший: щуплый мужичок с козлиной бородой лежал на полу, тихо поскуливал, глядя в никуда мутными глазами, прижимая к животу грязное окровавленное полотенце, подсунутое, должно быть, каким-то доброхотом. Штольман опустился на колено рядом с пострадавшим, пытаясь разглядеть рану, спросил отрывисто:
– За доктором послали? – помнится, Василий говорил, что больница в Затонске работала исправно и какой-то персонал там имелся.
За спиной сыщика, казалось, возникло некоторое замешательство.
– Дак… побежал мальчонка, – промямлил кто-то наконец. – А вы, это самое, не дохтур, значит, будете?
– Я из милиции, – Яков Платонович поднялся. Мужик лежал скрючившись, оценить, насколько тяжелым было ранение сыщик с ходу не мог. – Еще кто пострадал?
Трактирные завсегдатаи переглянулись между собой, потом потеснились, открывая проход к дальней стене, откуда доносились неразборчивые всхлипывания. На полу подле лавки, широко раскинув руки, лежал еще один мужик – крупный, светловолосый. Другой, сильно на него похожий, сидел подле, положив его голову себе на колени, гладил дрожащей рукой по лицу, по растрепавшимся волосам…
– Братушка… Братушка…
Штольман шагнул ближе. Намётанный глаз уже подсказал сыщику, что тут доктор не понадобится, разве что – прозектор. Есть такой в Затонске?
За плечом его шумно выдохнул Василий.
– Артём Ковров, – сообщил он угрюмо, но спокойно. – У Крымова прежде работал. Уважали мужика.
Сидевший возле покойника резко вскинулся, поднял к сыщикам перекошенное, побелевшее лицо.
– Уважали, да! – выкрикнул он неожиданно тонким, дрожащим фальцетом. – А эта сволочь!.. Да я его за братушку… Гадина, выродок, предупреждали жеж – не мухлюй! А он Артюху!.. У-у-у… – Брат погибшего вцепился в волосы и завыл, захлёбываясь слезами.
Слова про «Не мухлюй!» наводили на мысль о причинах драки. По столу, возле которого лежало тело Артёма Коврова, и впрямь были в беспорядке рассыпаны засаленные карты. Штольман дёрнул головой, огляделся быстро: других трупов в поле видимости не наблюдалось.
– Двоих порезали, – подтвердил Василий, перехватив его взгляд. Сыщик повернулся к свидетелям.
– Как всё произошло? Кто это сделал?
Те переглянулись снова. Наконец заговорил один из стоявших ближе.
– Да пришлый один. Ошивался тут пару дней, вроде как по делам. Придёт-уйдёт… В картишки перекидывались помаленьку. Он поперву чегой-то смухлевать пытался, дак его предупредили, как всех, что не принято оно у нас. Артюха, он всем так говорил: не мухлюй, а то надворного накличешь! А нынче сели играть, смотрим – у падлы этой тузы в рукаве! Ну, Артюха осерчал, за грудки его схватил, чтобы проучить, значится – а эта стервь его с ходу, ножом! И бежать кинулся. Афоня у него на пути оказался, так и его не глядя полоснул!..
За спиной сыщика снова всхлипнул брат убитого Коврова. Штольман раздражённо побарабанил пальцами по трости: дело вырисовывалось насквозь бытовое и почти безнадёжное в плане поимки преступника. Ищи-свищи этого пришлого! Но и его нужно было делать, раз уж взялся. Чёрт, как не вовремя! Циркач тоже ждать не будет.
Яков Платонович покосился на помощника: понятливый Василий молча полез было в карман за блокнотом, который приучился-таки постоянно носить с собой, но тут на входе в трактир поднялась непонятная возня. Оттолкнув с дороги слегка растерявшегося Тимошу, в толпу ввинтился какой-то тощий мужик, вертлявый, точно памятный угорь из Пустой Заводи, и заголосил заполошно:
– На кладбище утёк! Видать, отсидеться до темноты думает!
Собравшиеся в трактире заволновались. Кто-то выкрикнул: «Айда всей толпой, мужики! За Артюху-то!» Брат покойного тоже встрепенулся, начал молча и угрюмо подниматься, открыл было рот, собираясь что-то сказать, но Штольман опередил его, стукнув тростью об пол и резко скомандовав: «Всем стоять!»
Гомонящие люди приумолкли. Сыщик заговорил отрывисто, всей кожей ощущая устремлённые на него взгляды – сердитые, изумлённые, недоверчивые.
– За Артюху, говорите? Или за Артюхой? Милиции это дело – душегубов ловить!
– Сами справимся! И поймаем, и осудим, – мрачно огрызнулся брат убитого, но остальные, судя по выражению лиц, над словами Штольмана призадумались. За плечом Якова грозно сопел Вася Смирной.
– Наган у него! – очень вовремя пискнул вертлявый.
Приятелей убитого это известие еще заставило охолонуть. Коротко бросив: «Василий Степанович, не отставайте!», Штольман ринулся к выходу из трактира. На пороге он чуть было не столкнулся с каким-то новым посетителем, но останавливаться не стал, отметил только мельком, что с прочими завсегдатаями шалмана на Речной тот не вязался совсем. Он был в шляпе! Первая шляпа в Затонске, не считая его собственной.
Разглядеть новое лицо пристальнее возможности не было. Бежать приходилось быстро.
У кладбищенских ворот торчали двое. Должно быть, вместе с вертлявым участвовали в погоне и остались караулить – зачем? Завидев бегущих, мужики подались было им навстречу, но, разглядев фуражки с красными звёздами, торопливо порскнули в сторону. Один несмело крикнул им вслед:
– Он это… К оврагу побежал!.. В кустах хоронится!
Затонский погост с этого края смотрелся почти заброшенным. Василий огляделся торопливо и явно воспрянул духом.
– Яков Платоныч, знаю это место! Мы тут рядом в двадцатом году одного такого ловили! Давайте, мы с Тимохой его по оврагу обойдём, пугнём с другой стороны!
Штольман заколебался. Пока мчались они к кладбищу, Смирной то и дело посматривал на него, явно ожидая приказа бежать вперёд. Несомненно, молодые парни бы его в два счёта обогнали, но так и не научился он посылать кого-то впереди себя туда, где можно получить пулю. И сейчас помощник его определённо говорил дело, но…
– Давайте, Василий Степаныч! – наконец решился сыщик. – Вы оттуда, я отсюда. Только осторожнее! Вдруг у него там и впрямь наган.
Помощник понятливо кивнул и вслед за Тимофеем рванул в сторону густо разросшихся молодых берёзок, лихо перепрыгивая оказавшиеся на пути могилы.
Штольман тоже вытащил оружие, и двинулся вперёд, сторожко оглядываясь по сторонам, прикидывая, что бы он сам стал делать на месте убийцы. Если тот и впрямь не местный и надеется отсидеться где-то в укромном местечке, чтобы покинуть город с темнотой, не попадаясь на глаза рассвирепевшей компании убиенного Коврова… Сыщик решительно повернулся в сторону старого склепа, видневшегося неподалёку, и тут до его ушей донёсся шорох и треск. Кто-то стремительно удирал прочь, проламываясь через кусты чубушника, заполонившие давно заброшенные могилы.
– Стоять, милиция! – рявкнул Штольман, кидаясь следом. Зря он отпустил парней! Убийца то ли не успел он, то ли не захотел уйти далеко; должно быть, так и сидел в этих самых кустах. – Стоять, тебе говорят!
Грохнул выстрел. Пуля свистнула, казалось, над самым плечом, звонко ударилась в надгробный памятник, оказавшийся рядом. Яков, не раздумывая, кинулся туда же, упал на колено, целиком скрываясь за массивным серым камнем. Тут же еще две пули одна за другой впечатались в приютивший сыщика памятник. Штольман рискнул высунуться, пальнул в ответ, почти не целясь.
– Милиция! Бросай оружие! – проорал он снова, надеясь не столько убийцу напугать, сколько докричаться до Василия с Тимофеем.
Вот куда эти кони резвые успели умчаться?! Ответом был очередной выстрел, что снова пришёлся в камень, потом кусты снова затрещали – кажется, преступник уходил. Но тут с противоположной стороны тоже пальнули, и послышался издалека грозный рык Смирного: «Куда?! Стоять, сволочь!»
Яков Платонович поднялся, дыша тяжело, опираясь на камень. Хотел было сам кинуться в заросли чубушника, из-за которых явственно доносилась какая-то возня и неразборчивые крики, но внезапный шум за спиной заставил его резко развернуться, заново вскидывая револьвер.
В сторону сыщика, всем телом проламываясь сквозь высокую траву и помогая себе яростными взмахами длинной палки, стремительно шагал человек. Сердито топорщилась разбойничья копна полуседых волос, развевался длинный черный балахон – только заметив направленное на него оружие, незнакомец резко остановился, крепче сжав свою палку.
Блеснул на груди внушительных размеров крест. Поп! Яков уставился на посетителя несколько оторопело, но времени не было размышлять, кой чёрт принёс его сюда. Что там с мальчишками? Сыщик круто обернулся и тут откуда-то из-за кустов до него донёсся крик Василия:
– Взяли, Яков Платоныч! Яков Платоныч, вы как?
Штольман шумно выдохнул. Напряжение начало отпускать, отдаваясь неуместной дрожью в теле. Захотелось снова опереться на защитивший его надгробный камень.
– Порядок, – крикнул он хрипло и с некоторым усилием выпрямился, заново поворачиваясь к незваному гостю.
Действительно, поп. И выглядел батюшка внушительно – на голову выше самого Штольмана, широченные плечи, на которых ряса едва не трещала по швам, крест на цепи, пригодной для удержания волкодава. Пронзительные, чуть навыкате глаза рассматривали сыщика с явным неодобрением.
– Сыне, – внезапно пророкотал мощный баритон. – Срамно в твои годы козлом скакать по скудельнице, нарушая покой усопших богомерзкой пальбой и непотребными воплями. О душе бы подумал!
Яков Платонович не сразу нашёлся, что ответить. Кажется, батюшка, заслышав стрельбу на ввереной ему территории, примчался сюда, дабы самолично призвать неведомых грешников к порядку. И ведь смог бы, наверняка! Пастырский посох в руках священника более походил на дреколье, которое тот попросту выдернул из ближайшего забора, спеша к месту стычки.
– Производилось задержание опасного преступника, – вымолвил наконец Штольман холодно, но спокойно. – Побежал бы он в другое место – палили бы там, но увы. Усопшим придётся потерпеть. Батюшка, вы сами о чём думали, когда сюда неслись? Шальная пуля…
Поп разглядывал его с недоверием. Слова сыщика о шальных пулях он явно пропустил мимо ушей.
– Ты из служивых, что ли?
– Агент московского угро, Штольман Яков Платонович, – сухо представился сыщик. Брови священника внезапно встали удивлённым домиком. Он посмотрел на собеседника оторопело, беззвучно пошевелил губами – и тут же грозно нахмурился.
– Ежели ты Штольман, то надлежит тебе под камнем могильным пребывать, вкушая мир, а не бегать и не орать дурниной на погосте!
Яков Платонович сам на миг оторопел, но тут же опомнился. Сколь еще открытий чудных доставит ему собственное надгробие на затонском кладбище? Вот и батюшке оно оказалось знакомо!
– Нет уж, побегаю еще, – криво усмехнулся он, ощущая столь знакомую ему смесь веселья с раздражением. – Чай, недолго осталось.
Взгляд слуги Божьего вонзился в лицо сыщика, подобно бураву. Внезапно батюшка с силой ткнул в землю своим здоровенным посохом и, воздев руку к небесам, проревел:
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа повелеваю – развейся!
Грязноватый палец доморощенного экзорциста свирепым жестом упёрся чуть ли не в грудь сыщика, глаза метнули молнию… Штольману стало совсем смешно.
– Не получается, батюшка? А если с другого ствола пальнуть?
Несколько мгновений тот еще испепелял нахального духа взглядом, видно ожидая, что тот всё же не выдержит оного и развеется с позором, но поняв, как видно, что обычные меры здесь не действуют, вдруг отступил на шаг и перехватил посох двумя руками, как хватают дубьё в деревенской драке.
Смеяться сыщику почти сразу расхотелось. Глаза у служителя культа были совершенно ушкуйничьи. Такой отоварит своей дубиной и не задумается.
– Вот так – точно получится! – нехорошо ухмыльнулся поп, точно прочитав его мысли.
– Так на то у меня револьвер имеется! – резко бросил Яков. – Так, батюшка, будем считать сеанс экзорцизма законченным. И оглоблю свою опустите, не нарывайтесь на обвинение в нападении на сотрудника милиции!
Позади зашелестела листва, раздались торопливые шаги и пастырь божий, мельком глянув в ту сторону, с некоторым сожалением опустил свой посох. Штольман мысленно перевёл дух, пряча револьвер во внутренний карман. Кажется, появление молодых милиционеров предотвратило переход богословского диспута в мордобой со стрельбой. Что там у них?
– Взяли мы его, Яков Платонович! – деловито доложился Василий, подходя ближе. – Точно тот самый, что Коврова зарезал. Нож у него забрали, вот. Батюшка, а вы что здесь делаете?
Хмурый поп, к которому были обращены последние слова, только фыркнул сердито. Яков взял из рук помощника нечто, замотанное в тряпицу, потом коротко глянул на субъекта, которого Тимофей крепко держал за ворот. Лицо незнакомое, неприметное, но что-то – глаза или повадка, – сразу выдавали в мужике фартового. Перехватив взгляд сыщика, тот ощерился и выругался длинно и матерно.
– Не балуй! – сурово тряхнул его парень. – Напакостил – отвечай. Не нужно было в карты передёргивать. Тебе же говорили – не мухлюй, а то надворного накличешь!
– А что за надворный, Тимофей? – рассеянно поинтересовался Штольман, изучая бандитский нож с хитрым выкидным лезвием. – Примета какая-то? Вроде домового или кикиморы? И как это связано с шулерством?
Парень заметно смутился.
– Да это просто языки болтают, товарищ опер…. Сказки всё это на самом деле! Тёмные суеверия, доставшиеся нам в наследство от царского режима.
– А всё же? – подбодрил его Яков Платонович. Смирной тоже глянул на товарища с интересом. Доселе молчавший батюшка подобрался и проворчал что-то неопределённое.
Тимоша поколебался еще чуток, но потом всё же решился.
– Да есть поверье у затонских, которые в карты играют. Что беду можно накликать, если мухлевать будешь. Явится какой-то надворный советник, вроде как прямиком из пекла. Нечистая сила, как она есть – серой несёт, в глазах адское пламя, дым из ноздрей… И заставит эта нечисть мошенника с собой в карты играть. И если проиграешь, тут то он тебя и уволочёт на тот свет. А если играть откажешься, то больше никогда удачи в картах тебе не будет. Словом, куда не кинь – везде клин!
При словах «надворный советник» Смирной вдруг замер. Взгляд его переместился на начальника, став насквозь вопросительным. Штольману оставалось только проклясть себя за неуместное любопытство и сделать вид, что он ничего не замечает.
Значит, Рыжий с дружками не удержали язык за зубами, растрепали о своём приключении по всему Затонску, положив начало еще одной легенде про страшного сыщика. Канальи!
– А о таких, кто бы у него выиграл, и вовсе никто слышал, – продолжал совсем расхрабрившийся Тимофей. – Хотя некоторые болтают, что, если выиграешь, тут он и растворится на веки вечные, а счастливчику придётся на его место заступать. Так что я так мыслю, товарищ опер – лучше у него не выигрывать. Что за радость потом по Затонску бродить, шулеров пугать?
Со стороны Василия донесся какой-то сдавленный звук, но Штольман старался в сторону догадливого помощника не смотреть.
– Сочиняют, язычники проклятые! Грех суть! – неодобрительно проворчал поп. В кои-то веки Яков Платонович был с представителем церкви согласен. Загробная жизнь оказалась сегодня щедра на сюрпризы. А, впрочем, кого винить, кроме себя самого?
– Ну, не говорите, отец Серапион, – возразил Тимофей. – С другой стороны, у нас и шулеров почти не осталось, все в Зареченск подались. Так что, вроде оно и сплошной предрассудок, но в то же время и польза от него есть!
Штольман на миг отвлёкся от самобичевания. Отец Серапион? Где он это слышал? Яков взглянул на хмурого священника пристальнее.
«Отца Серапиона позовешь, он и сам споёт! А в раж войдёт – так и спляшет!»
Этот может, точно.
– Так это вы – отец Серапион? – полюбопытствовал сыщик. – Наслышан.
Поп моментально подобрался и прищурился ехидно.
– Нешто и в ад обо мне, грешном, весть докатилась? Много я бесов туда спровадил, много…
– Не знаю, батюшка, – пожал плечами сыщик. – Лично мне про вас люди говорили. В аду не был и не собираюсь, там вы сами при случае спросите.
– Богохульник ты, Штольман! – свирепо нахмурился отец Серапион и развернулся, явно собираясь покинуть поле несостоявшейся битвы с бесами.
– Материалист, – назидательно заметил сыщик в широкую поповскую спину и повернулся к Василию с Тимофеем. Парни откровенно ухмылялись. А вот фартовый стоял как вкопанный, ел старого сыщика глазами
– Ты Штольман, что ли? – внезапно спросил он севшим голосом. – Вот точно – накликал. Не врут, значит. И что заговорённый ты – тоже не соврали. Я ж в упор стрелял, а покойник от тебя все пули отвёл!
Тимофей уставился на свою добычу, потом перевёл пораженный взгляд на старшего опера. Даже в глазах Василия, вроде как знавшего всю историю воскресшего сыщика, появился новый интерес. Якову Платоновичу откровенно захотелось провалиться сквозь землю. Да что за день сегодня такой? Петра Ивановича рядом не оказалось, вот бы кто развлёкся по полной программе. Отец Серапион, уже собравшийся уходить, обернулся. Посмотрел на задержанного, на изумлённых парней, на самого Штольмана – и радостно гоготнул.
– Материалист, говоришь?!
Сыщик, проигнорировав развеселившегося попа, с каменным лицом повернулся к молодым милиционерам
– Тимофей, что вы нам рассказывали про воровские приметы? Вот, можете убедиться своими глазами – суеверия, как они есть. Василий Степанович, давайте задержанного в отделение. А то до ночи тут провозимся.
Слова свои Яков Платонович сопроводил самым свирепым взглядом, на который только оказался способен. Понятливый Вася шустро кивнул и мощным тычком развернул арестованного в сторону кладбищенских ворот, заодно заставив очнуться застывшего соляным столпом товарища. Отец Серапион густо хохотнул им вслед и двинулся куда-то в другую сторону.
Штольман на миг приостановился возле надгробия, защитившего его от выстрелов. «Покойник пули отвел». Что ж, сегодня ему опять повезло. Рисунок на камне показался ему необычным, заставил вглядеться пристальнее...
Палитра. Палитра и кисточки. Яков замер на миг, затаив дыхание, потом перевёл взгляд выше, уже зная, чьё имя он там увидит.
«Это Затонск!» – прозвучал в его ушах сочувственный голос старого художника. Значит, с Серафимом Фёдоровичем свидеться им больше не суждено, хотя… По какому-то капризу судьбы бандитские пули все до одной ударились о каменную палитру, выщербив её, словно расцветив весёлыми пятнами краски. Штольман улыбнулся. На душе сделалось легко и грустно.
– Спасибо, Серафим Фёдорович! – пробормотал сыщик и, похлопав рукой по могильному камню, устремился вслед за своими.
Следующая глава Содержание
