Глава семнадцатая

— А без пальмовой юбки никак нельзя? — спросил Андрей Строганов, с неудовольствием следя за движениями рук правителя Раа.
— Надеюсь, то, что на празднике танца я буду в юбке, не сильно уронит меня в твоих глазах? — хмыкнул Аира, который эту самую юбку шил, разложив всё необходимое на траве у Крокодилова дома и у себя на коленях. — Как в том анекдоте про таксиста и интеллигентов: «А ничего, что я к вам спиной сижу?»
Собственно, пальмовой её можно было назвать с большой натяжкой, поскольку материалом служили длинные широкие листья, похожие на камыш. Аира нашивал эти листья друг на друга, время от времени сверяясь со схемой, висевшей прямо в воздухе перед его лицом. Маленькая швейная машинка, больше всего напоминавшая жука-носорога в роли степлера, издавала щелчки, словно игрушечный пулемётик.
Андрею Строганову предстояло в это облачиться. Было ли оно хуже тех гробоподобных костюмов с галстуками, которые ему случалось носить на Земле? Пожалуй, да. И ладно бы хоть шотландская юбка — может, Лиза бы оценила…
Но, по крайней мере, рёбра больше не болели, можно было и вдыхать на полную мощь лёгких, и зевать на полный разворот челюсти. Только слегка холодило кожу в том месте, где был приклеен пластырь целебного «лопуха».
Плоский хлеб, он собирается на свадьбу Лизы. Эх… Судьба предоставила ему такой шанс — женщину-землячку, ну пусть не русскую, но, по крайней мере, европейской культуры… и симпатичную… и очень приятную в постели… А он? Своими руками сдал её Тимор-Алку. Как Аляску американцам — нате, мол, государство не обеднеет…
И что за блажь ей в голову пришла — танцевать! Допотопные идиотские танцы!
А Тим, конечно, не промах: только дай шанс — ухватится намертво.
Хотя, может, оно и к лучшему? Ну что такое эта Лиза? Дай ей хоть малую власть — пилила бы она Андрея Строганова по любому поводу, рыжая стерва!
И вот второй шанс: Омон-Ра, любимый прадедушка, сам пригласил его в гости с подтекстом: помру, мол, так возьми Лилу в жёны. (Во всяком случае, ретроспективно Крокодил хотел смотреть на произошедшее именно так.) Такую пышечку, что за неё только подержаться — и уже чувствуешь себя мужчиной! И что? Кто тянул его за альтруизм? И вот теперь ни дедушки, ни девушки. А мог бы быть счастливым не хуже жирного Костика!
Хотя, конечно, получить с бухты-барахты двоих детей… и их вопли по ночам… и ещё неизвестно, согласилась бы Лила спать с ним. Ну, ладно, дети, всё-таки не Пакины, а от Омона-Ра, можно сказать, родные люди… И ведь Омон-Ра не собирался сразу умирать! Андрей Строганов сначала стал бы другом семьи… приезжал в гости… играл с детьми… они бы к нему привыкли… И вот так, эволюционно… Дед с лёгким сердцем ушёл бы в свою вечность, а Андрей Строганов получил бы сразу двоих сыновей, с их помощью точно бы интегрировался в общество Раа, как аистёнок Кич через птенцов своей подруги Асы.
А он и этот шанс прошляпил!
В точности, как мультяшный слонёнок, который хотел быть белым, достал ведро краски, а к нему тут же очередь выстроилась — и нас покрась! В результате всех осчастливил — и мышей, и гусей, и хрен знает кого ещё, а самому краски хватило только на ногти на ногах. И остался серым и унылым. Как Крокодил.
— Слушай, а… данное конструктивное решение… м-м-м… надёжное? — хмуро выговорил землянин, когда Аира закрыл схему кроя и открыл другую, с разными типами вышивок и аппликаций на поясе. — Не свалится?
— Не переживай, проверено временем, — заверил раянин. И улыбнулся, подняв глаза. Безмятежно-сиреневые. — Наши предки в них даже по деревьям лазали, и ни у кого ничего не сваливалось. Да ты сам почувствуешь, какая это комфортная одежда! Экологически чистая!
Крокодил шумно вздохнул, а потом так же шумно зевнул. То ли недавний «перевод часов» давал о себе знать, то ли гормональные нестроения… И мучительное осознание своей ущербности. Просто какой-то кармической никчёмности!
Потому что дундуку Онегину предлагали Татьяну, а тот носом воротил, вот и пожалуйста! А всего-то трудов было — разучить вальс.
— Андрей, если ты ещё раз так зевнёшь, я точно усну мертвецки, а у нас на сегодня большие планы.
— Большие планы — это прыгать в юбке у костра? — скривился Крокодил.
— Пойми ты, ну неприлично приходить на праздник в шортах и майке! — сказал абориген. И добавил по-русски, враз переменив голос и мимику, как актёр Толоконников в своей неподражаемой роли: — Пойдите на Кузнецкий мост — все в лаковых!
И рассмеялся, весело и щедро. Как солнце ликовало и бликовало на гладких листьях быстрорастущих кустарников.
А отсмеявшись, раянин добавил деловито:
— Если скучаешь — иди, читай следующую главу букваря. Или выкоси траву возле дома, там уже по колено… Помнишь мультик про лень? Узелок такой, розовый в крапинку, прыгал от дома к дому, и все зверушки впадали в прострацию? В том числе и крокодил.
И вернулся к шитью.
Крокодил живо вспомнил и мультфильм (при этом второй зевок отменился), и тезоименитого зверя, который вначале энергично упаковывал под пальмами посылочные ящики с африканскими вкусностями для своих антарктических друзей, но затем так разленился, что лягушки устроили у него на животе танцпол.
— Если напрячь память, — заметил Андрей Строганов, — то там не только крокодил от лени загнулся, там ещё один тип попал под раздачу. Энергичный такой чистоплюй, который пришёл к реке «сполоснуть копытца». Помнишь?
И он с удовольствием процитировал стихотворный текст (до чего же было приятно говорить на родном языке!) с подобающим выражением, придыханием и размахиванием руками:

И разгневался олень,
И взмахнул рогами!
Разошлись олень и лень
Грозными врагами!

— Может, намять тебе и второй бок? — Аира смешно дёрнул носом, как пёс, отгоняющий муху. — Для симметрии?
— Значит, свои рога мы, самодержец Раа милостию Александры Самохиной, признаём, — удовлетворённо ухмыльнулся землянин. — Надеюсь, ты провёл работу над ошибками? И при Саше эта проблема не так сильно допекала тебя, как при Альбе?
— Какая проблема? Лени?
— Нет, рогов.
Не отрываясь от работы и почти без паузы, Аира тоже отозвался стихами по-русски:

Не дёргай тигра за усы,
Сопящего в дремотной неге, — 
Медведем полные трусы
Не помогают при побеге. 

— А это откуда?
— Пейзаж, написанный чаем, — усмехнулся Консул. — Мой автограф. На хорошо выделанной крокодиловой коже.
В это мгновение раянин и впрямь чем-то напоминал тигра. Яркостью кожи, охристой под солнцем, на которой чёрные пряди длинных волос казались полосками. Гибкостью и непринуждённостью движений. И, конечно же, твёрдостью выступающего подбородка.
— До чего же ты здорово по-русски говоришь… — вздохнул Крокодил, садясь перед Аирой на корточки. — Скажи ещё что-нибудь, а?
— Если я сейчас опишу в образных выражениях, как ты меня достал своим бездельем, Саша Самохина будет очень недовольна, — Консул поднял готовые части своего изделия к солнцу и внимательно осмотрел швы на просвет. — Она не выносит сквернословия. Давай я без просто всяких слов двину тебе в ухо?
— Значит, ругаться Саша Самохина запрещает, а рукоприкладствовать разрешает?
— Именно. Бог есть Сый. Всё равно, что товарищ прапорщик в армии. Воля его непреодолима и непостижима. Кстати, когда я стал руководителем твоей страны, одним из первых своих указов вернул институт прапорщиков.
— А что, их отменили?!
— Представь себе.
— Не-а. Не представляю армию без куска прапорщика!
— Вот и я тоже. Поэтому вернул.
Крокодил устроился поудобнее, сев на мягкую траву. Он раздумывал, как бы направить разговор, чтобы Аира рассказал ещё хоть немного о своей жизни на Земле. Консул не очень-то словоохотничал о земных перипетиях, от прямых вопросов уходил, а однажды заметил, что само слово «перипетии» имеет многозначительный эрратив «перепитие». Но иногда его речь озарялась сполохами с той стороны, и Андрей Строганов жадно вглядывался в отсветы родных огней.
Повернув голову в сторону леса, раянин издал фразу-воркование на птичьем языке. Тут же прилетела крупная сова, очень сонная и очень недовольная, но не смеющая ослушаться приказа. Опустившись перед правителем Раа на траву, она поморгала, надулась, распушилась, потрясла взъерошенными крыльями и, оставив несколько крупных сероватых перьев и множество мелких, так же неуклюже улетела. Плохо ей было при ярком солнце.
— Твой праздничный наряд должен нести знаки нашей местности, — пояснил Аира, принимаясь разбирать перья и откладывать в сторону подходящие для аппликации.
— Серая Сова, — сказал Крокодил, всё думая о том, как бы ему отбрыкаться от ношения юбки. — Писатель был такой, индеец по национальности.
— Не индеец, а англичанин, который притворялся индейцем.
— И всё-то вы знаете, мистер Холмс! — шумно вздохнул землянин.
— Работа у меня такая. Усваивать информацию, чтобы пользоваться ею при необходимости.
Говоря это, раянин уже занимался тем, что прикреплял совиные перья к широкому поясу юбки. Сосредоточенно и аккуратно.
— Ах, ну да, как же я забыл! — язвительно выговорил Крокодил. — Ты же корифей всех наук, лучший друг физкультурников и детей. И генералиссимус. И амфоры находишь при первом же нырке в любую лужу. Да?
— Нужно ли отвечать на риторические вопросы? — спросил Аира, на миг оторвавшись от работы, чтобы с улыбкой взглянуть на землянина. С покровительственной улыбкой старшего брата.
— Нет, это был не риторический вопрос! Вот в чём у тебя была необходимость говорить, что Серая Сова не индеец? Показать, какой ты умный?
Аира чуть пошевелил ноздрями и усмехнулся.
— Точная, неискажённая информация нужна для созидания, ложная — для разрушения. Мне бы хотелось, чтобы вся информация, которой мы делимся друг с другом, была точной. А тебе?
«А разве я могу как-то закрыть от тебя своё сознание?» — хотел спросить Крокодил, но промолчал. Зачем впустую сотрясать воздух риторическими вопросами?
— Наши предки называли такой орнамент «против времени», — пояснил раянин, видя, что Андрей Строганов следит за движениями его рук. — Как процесс восстановления, а не окисления: огонь не пожирает, а порождает. Праздничная одежда традиционно делается из самого распростаненного зелёного материала той местости, откуда её носитель. А украшения из перьев должны выражать какой-нибудь аспект огня. В данном случае это освещение твоего пути светом знаний.
Быстрые движения смуглых пальцев и вправду вызывали ассоциацию с языками волшебного пламени, от которого солома не загорается, а украшается.
— А что, ваши предки поклонялись огню?
— Нет, никогда. Идея единобожия на Раа господствовала изначально. Сашина душа была именно такая, о которой говорил Тертуллиан: по природе христианка. Мы уже были созданы с интуитивным знанием о том, что космос и все его стихии — это всего лишь коммунальные службы для удобства человека, и именно человек — мера всех вещей сотворённого мира. К слову, во «Властелине колец» у глубоко верующего Толкиена тоже не было ни идолов, ни капищ.
— А зачем же у вас сжигали вождя? Этот… «пылающий костёр»?
— От полного отчаяния. Искали возможность достучаться до Творца-Создателя. Методом проб и ошибок. Думаю, «Игра в бисер», которую ты упомянул в своём списке, тоже сыграла свою роль. Саша её читала и любила её идею.
Консул продолжал шить и улыбаться про себя. Любил он своего Творца-Создателя, это же прямо на его физиономии было написано. «Надо же, — подумал Андрей Строганов, — на Раа не Бог пошёл спасать человека, а человек — Бога... Хотя человеком Аиру можно назвать очень условно, как и Сашу Самохину — Богом. Всё у них тут в сослагательном наклонении. Если бы да кабы, да во рту выросли грибы…»
— Кстати, раянские философы издревле придерживались мнения о четырёхчастном составе человека: дух, душа, тело и платье. Очень женский взгляд, правда? Если бы я не жил на Земле, то не поверил бы, что можно рассматривать многомерность человека и не упомянуть одежду. Цивилизованный человек есть человек одетый. Ты со мной согласен?
— Ну, наверное... Правда, эту юбку — ты меня извини, конечно — одеждой цивилизованного человека никак не назовёшь.
— Почему же? Человек в традиционной одежде олицетворяет причастность к миру и ответственность за него. Кстати, в вашей культуре Творец-Создатель обещает воскресшим людям в качестве знака полноправных граждан Царствия Небесного не что-нибудь, а белые одежды. А у нас одежды достойных людей зелёные. Мир — это зелёное дерево с птицами на нём, и юбка это символизирует. Она называется мидори. Одно из тех редких слов, которые дошли до нас из эпохи до Смерти Раа. Как слово «асса» в фильме «Асса». Раньше корень этого слова был абсолютно затемнён, оно само звучало как высокий синоним слова «корень». Потому что подол мидори является символом корней, — раянин потрогал концы листьев. — Теперь-то я знаю, что это «зелёный» по-японски. Саша знала много языков… У меня даже появилось предположение, что Смерть Раа в прошлом — это, собственно, гибель Саши. А то, что нашей цивилизации удалось воскреснуть и обновиться, — это знак её спасения Творцом Земли. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Вот такая петля времени получилась.
Раянин говорил, а из души Крокодила никак не уходила завистливая, стыдная и потому вдвойне мучительная досада. Подумать только, этот Аира, тень человека, выдумка Саши Самохиной — более реальная личность, чем он, Андрей Строганов, человек первого порядка, создание Бога-Отца Вседержителя, Творца неба и земли, видимых и невидимых!
Потому что Аира, Айри-Кай, Консул Махайрод, постоянно в трудах, он существо разумное и существует, а Андрей Строганов постоянно в безделье, стало быть, не существует и уже — не по Пушкину и даже не по Гончарову, а прямо по Булгакову — чёрт знает что такое.
Нет, не видать ему белых одежд. И уж тем более — любящей женщины. Так и будет он бродить по райскому лесу один, как Адам, в ожидании милости Саши Самохиной... да и не распознает он эту милость, снова спустит в унитаз!
— Я вот думаю, не сделать ли мне гамак? — пробормотал землянин, чтобы, отбиться от угрюмых мыслей и остаться хозяином себе, а не свалиться в очередную депрессию. — Только у меня на участке, видишь, совсем нет деревьев, к которым можно было бы его привязать. Разве что устроить домик, вроде беседки, и там повесить… Чтобы с книжечкой подрёмывать.
Правитель Раа издал утвердительный звук — нечто среднее между «уй-йе» и «хей-я» — и добавил словами:
— А что, отличная идея! Сделай! И чтобы можно было второй привязать. И крыша раздвижная, если нам вдруг захочется полюбоваться небесными огнями. Так точно не возникнет вопросов, кто спёр у нас палатку, а?
И хмыкнул, очень довольный своей шуткой.
— Проблема в том, — сказал Крокодил с горьким вздохом, — что у вас нет книжечек, с которыми хочется подрёмывать. Объясни мне ради Саши Самохиной, почему у вас такая примитивная в отношении литературы цивилизация? Цивилизация, которая сама, по идее, является гипертекстом!
Консул снова пошевелил ноздрями, отогнал стрекозу, ворвавшуюся во двор откуда-то со стороны леса, чтобы стрекотнуть ему в ухо некое донесение, и ответил после некоторого раздумья:
— Андрей, ты же читал классиков. Литература — это не врач. Литература — это боль. У нас просто другие пути цивилизованной канализации душевной боли, вот и все дела.
— Какие? Свистеть, как птицы? Прыгать в пальмовых юбках?
— В том числе. На Раа гораздо шире, чем на Земле, люди пользуются памятью, любят устное творчество, живое общение. Критик Белинский однажды антиправительственно съехидничал: «Зачем нам литература, если у нас есть государь?» Подумай, зачем нам сложная литература, если у нас есть живая жизнь, от которой никуда не надо прятаться, ничего не нужно сублимировать? Кроме того, и в Транквилиуме, и в Граде Обреченном, и на планете Зима с литературой было плохо. А Саша не просто читала эти книги, а любила их. Перечитывала. Цитировала. Они были частью её души. Вот потому.
Очевидно, что насупленное молчание, в котором пребывал Андрей Строганов, показалось Аире неполезным для Раа, поэтому правитель добавил, улыбаясь уже не только губами и сиреневыми глазами, но, кажется, даже солнечными бликами на голых плечах и в иссиня-чёрных волосах:
— Если тебе так не хватает литературы — в чём проблема? Садись и пиши.
— Зачем? — хмуро буркнул Крокодил. — Зачем раянам литература, если у них есть Консул Махайрод, божественный супруг Творца-Создателя?
— Последний твой пассаж — это в подражание Белинскому? — ухмыльнулся Аира. — Так его цензоры доставали, а тебе кто запрещает «марать бумагу под треск свечки»? Пиши на здоровье!
— Зачем? — повторил Крокодил ещё мрачнее. —  Если здесь это никому не нужно?
— Как никому не нужно, а тебе? Канализировать боль от потерянной жизни. И я могу почитать. Если захочешь поделиться со мной своими вумными мыслями. «Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон! Ну, и ты заходи».
Слова Консула ударили Андрея Строганова неожиданно сильно и очень больно.
«Так и сказал: от потерянной жизни. Получите и распишитесь!»
— Вот спасибо, сделал одолжение! — огрызнулся землянин, даже не зная, какими средствами выразить всю степень своего возмущения.
Раянин добродушно фыркнул:
— Помнится, Булгаков, который Михаил Афанасьевич, считал, что если его книгу прочтёт всего лишь один человек, Сталин, ради этого стоит работать. На твоём месте я бы сказал ещё круче: если мою книгу прочтёт один только Бог, всё в моей жизни было не зря. И будет.
Крокодил вскинулся:
— Так ты уже себя Богом мнишь, а не Сашу?
Аира слегка поднял брови.
— Корни и кроны, Андрей, я-то тут при чём? По-моему, это твоя проблема, а не моя, тебе её и решать. Кто знает, может, твоё аутентичное творчество — это именно то, чего нам не хватает для всей полноты жизни? Как черепаха Тортилла пела: «Драться надо — так дерись!» Чувствуешь потребность, так пиши! Авось, Творец Земли тоже прочитает.
«И говорит со мной, как с инфантильным олигофреном!»
— О чём? О том, как я свою жизнь про…
Крокодил хотел использовать максимально грубое слово, но промелькнула мысль, что, произнесённое, оно станет свидетелем его обвинения и затвердевшей реальностью, поэтому запнулся. И от этого своего мямленья, и никчёмности, и трусости перед очевидной истиной (вот что бывает, когда свою единственную жизнь проматываешь в чужих постелях — само слово свидетельствует против тебя) — чуть не взвыл. Хоть упади на эту землю, в некошеную траву, и грызи её, чужую мать, немилостивую государыню!
— О, это уже другой разговор! — усмехнулся Консул. Всё то же сытое тигриное фырканье слышал Андрей Строганов в его голосе. («Финист, блин, Ясный Сокол, а не Серая Сова!») — Это уже не просто постановка цели, а осмысление задачи. Вот хотя бы об этом и пиши. Вспомни, как Достоевский мечтал-мечтал написать своё «Житие великого грешника», писал-писал, да не хватило ему жизни. А у тебя времени более чем достаточно. И дело как раз по тебе.
— А вот возьму и напишу! — сказал уязвлённый землянин по-русски. — Роман на многабукаф! Как ты клеил-клеил Сашу Самохину, а она тебе не дала!
— Ну, брат, у кого что болит, — заметил Аира, по-прежнему благодушно. Совиные перья уже густо покрывали пояс церемониальной одежды, он наводил последние штрихи. — Но лучше для начала напиши рассказ про себя. Под названием «Как я переживал гормональные скачки». Этюд в багровых тонах: раздражительность, депрессия, плаксивость, тахикардия… что там у тебя ещё? Набухание груди? Ломота в пояснице? Отёки ног?
— Да пошёл ты!
— Тщательно пережёвывая пищу, ты помогаешь обществу, — как ни в чём не бывало продолжал раянин. — Представь, какой-нибудь инженер-конструктор, после того как зарубили его проект, мнит себя непризнанным гением, мается в депрессии, разругался со всеми коллегами, дуется на родных… И вдруг находит в сети твой рассказик, читает его, покрывается плодами фигового дерева — и немедленно излечивается от… м-м… лёгкой творческой неудовлетворённости. Или юная дева, загрустившая из-за проваленной Пробы, не знает, как жить, что делать. Хочет канализировать свои переживания. Читает, тоже офигевает — и благодарит Творца-Создателя за всё хорошее в её жизни. Сам знаешь, «нам не дано предугадать…»
Аира говорил, а сам внимательно оглядывал творение своих рук. И только удовлетворившись осмотром, встал с колен, тщательно отряхнул травинки и пёрышки и прикинул юбку на себя. Её нужно было оборачивать вокруг тела в два слоя и завязывать на поясе.
— Ну, как? Лепота? — спросил Консул, демонстрируя зелёную одежду, достойную раянского ареопага. — Я великий и могучий утёс?
— По-видимому, Саша очень любила яркие шмотки, — угрюмо выдавил Крокодил. — Я ещё в первые дни жизни на Раа подумал, что ваша планета похожа на раскраску для детсадовских малышей.
— Помню-помню! — улыбнулся Аира. — Ты говорил, что Раа очень красивая. А Саша действительно любила принарядиться. Как все женщины в твоей стране. Посуди сам: суровый климат, суровая жизнь, суровая конкуренция за мужчин из-за постоянных войн, мало красок, мало цвета… Так что она действительно постаралась на славу: и природа у нас яркая, и женщины не бледные, и небо в алмазах.
«И сияет! Ну, да, чего ж ему не сиять? И планета у него райская, и Сашу спас вместе с нашей немытой Россией, и взрыв солнца отодвинул… А тут еще нарисовался этот приблудный Пака… «Паки, паки, иже херувимы», находка для воинства архистратига! Чего только ни сделаешь, чтобы набрать полный хвост павлиньих перьев и потрясти им перед своей самкой!»
— И мужчины — богатыри, не мы? Устроившие свою цивилизацию как нельзя лучше? — кисло выговорил землянин.
Аира рассмеялся:
— Всё, как по-писаному: «и тридцать витязей прекрасных»! Как в каждой группе на Пробу. Давай-ка, примерь, —  он протянул Крокодилу юбку. — Помню, когда я получил праздничную одежду от моего учителя и обрёл право на корни, это был такой день! Наверное, лучший в моей жизни! Знак, что преступление моего отца прощено. Хочу, чтобы и ты почувствовал себя хорошо поработавшим для спасения предков. Можем считать, что ты укоренился через Омона-Ра. Он хоть и пытался сбежать от судьбы — что, вообще-то, лишает человека права называться настоящим, — но всё-таки окончил свою жизнь достойно. И помог ему в этом ты.
Крокодил не слушал, он был весь внутри, полный яда. И вдобавок представил, как будет выглядеть в этом наряде в глазах Лизы, и... и в его мозгу родилась спасительная идея.
— Знаешь, Аира, если уж так надо быть на вашем празднике в национальном костюме, то у меня вообще-то джинсы остались. Ты же не будешь отрицать, что джинсы — это национальный костюм Земли? Вот я в них и пойду. А юбку как знак принадлежности к гардеробу Саши Самохиной подари своему Паке. Пусть обрадуется, что он настолько борзый, что ты принимаешь его в число своих родственников. А мне, знаешь, родство с идеями Саши — или с её Тенями? — как-то ни разу не упало. Да, я дикий мигрант, представитель неудачной цивилизации, и ничего тут не попишешь! Признаю свою скверну, посыпаю голову пеплом и не претендую на альфа-самцовость!
И с бинарным чувством злорадства и досады он повесил пальмовую юбку раянину на шею. Как полотенце.
После секундной заминки Консул пожал плечами, укрытыми «камышовой» листвой.
— Хорошо, поступай, как знаешь. Моё дело предложить — твоё дело отказаться. А Пакур-Пан, конечно, будет счастлив получить такой подарок.
«Ага, обиделся, царская морда! — зло подумал Крокодил. — Я, видите ли, не оценил его хендмейд от души! А как пинать меня и мою цивилизацию, то пожалуйста! Женщины наши, видите ли, бледные! Когда Сашу облизывал, небось, не жаловался, что не шоколадная!»
Сняв со своей шеи ритуальную одежду, Аира бережно огладил её, сложил несколько раз по длине и отправил в хранилище. Туда же положил и швейного «жука». Куда-то в гиперглубины.
Андрей Строганов так и не мог привыкнуть к тому, что из пространства просто выпадал кусок. Или несколько кусков. Как на картине кубиста-абстракциониста. Чем-то это действо напоминало цирковой фокус с распиливанием женщины и растаскиванием кубиков в разные стороны арены.
— А эти твои джинсы хоть чистые? — небрежно спросил Консул, возвращая на место фрагмент пространства. — Или ты бережёшь на них каждую крупицу земной грязи?
— Представь себе, берегу каждую крупицу! — огрызнулся Крокодил. Как огрызался всегда, когда чувствовал себя полным неудачником или, того хуже, подлецом, или, того хуже, посмешищем. — И на честь ходить в пальмовой юбке не претендую! Особенно если учесть, что ваши бабы — не бледные и в алмазах! — небось, припрутся на этот праздник в одних цветочных гирляндах! Я в своих штанах, по крайней мере, не буду чувствовать себя последним фриком!
Раянин несколько секунд поморгал, потом покачал головой:
— При всей идентичности нашей анатомии твоя физиология — это просто какие-то доисторические дебри. Лютый фейспалм, — добавил он по-русски. — Ладно, ты сейчас в неадеквате, и что бы я ни сказал…
— Я в неадеквате?!
— Да в полном же, Андрей! Похоже, Лила слишком сильно взбодрила твой организм. Тебе бы не гамак, а мешок с песком повесить. И побиться об него, кх-м, разными частями тела. Пойди, ляг на траву в доме и полежи минут десять. А я пока выкошу те заросли, которые ты здесь развел.
— Что ты хочешь сказать? — пробормотал сбитый с толку землянин. — Что я снова… э-э… смогу... быть… твоим донором?
«И могу отбить Еву у жирного Костика?»
А пуркуа бы и не па? Сказано же ещё в былине «Садко» в тысяча сто лохматом году: умный хвастается старым батюшкой, неумный — молодой женой. А Костик хвастался! И проучить его будет даже полезно для мироздания. Для гармонии на Раа.
— Судя по твоему запаху и по тому, как настойчиво ты нарываешься на грубость, — вполне.
— Я нарываюсь?!
— Иди, полежи на своей траве, — повторил Консул. — И прими холодный душ.
А хорошо бы, и в самом деле, книжку написать. О том, как Пака бросит Лилу. Тоже для гармонии на Раа. Или о том, как Саша Самохина познакомилась не с чужеродным облаком в штанах Мишкой Плотниковым, а с органичным Андреем Строгановым. Мог же в то время Андрей приехать в Ялту? Теоретически — конечно. Хотя практически он провёл тёплое лето девяносто пятого на подработках гидом-переводчиком в Москве, и чувствовал себя властелином мира (вот только отчима бы придушить), и мама была жива, и бабушка хотя уже болела, но он об этом ещё не знал…
По правде говоря, скованная по рукам и ногам своими комплексами шестнадцатилетняя Саша ни лицом, ни фигурой не привлекла бы его внимание на ялтинском пляже, но почему бы не написать, что привлекла? Альба тоже была далека от его идеала красоты, но он только с ней узнал, каким должен быть настоящий поцелуй. Пусть только по памяти Аиры, но узнал же!
Было же нечто подобное в «Кладбищенских историях» у Акунина, в рассказе «Unless». Вот пример трудного перевода. Бесподобное английское смешение условного «если только не…» и «пока не…» невозможно передать одним русским словом, столь же ёмким. А в самом рассказе обе половинки сошлись, как створки раковины. Американец русского происхождения, занятый унылой юриспруденцией, так бы и протомился в сытой затхлости своей никчёмной жизни до альцгеймерических девяноста восьми, не встань перед ним на кладбище, куда он приехал для сверхдоходной инвестиции, леди смерть. А так всё крутил и крутил барабан вручённого ею револьвера, играя в русскую рулетку ради обещанных радостей секса, пока не схлопотал пулю в висок.
Так вот кого напоминала Альба своими дерзкими бесстыжими губами — дьявольски элегантную женщину на кладбище Green Wood!
Unless. Под пером… на клавиатуре Андрея Строганова (пусть с раянскими «веточками и листиками», а не с кириллической раскладкой) она сможет сделать его кем угодно — сильным, умным, волевым! И вовсе не так, как девочка Женя сделала здоровым инвалида Витю, альтруистически прошептав над последним лепестком, и не как Лила, поделившаяся — неужели по приказу Консула? — с ничего не понимающим Андреем Строгановым своей энергией… или энергией своих нерождённых детей мужского пола?
А как какая-нибудь… Какая? С такими-то губами… Имя им легион…
«Но это всего лишь нереализуемые идеи», — вздохнул Андрей Строганов. Идейные поллюции. Ничего у него не получится. Не получится даже вылить на берестяную раянскую бумагу порнографию из своей души. Выдавить из себя по капле Фёдора Павловича Карамазова. «Потому что я в скверне моей до конца хочу прожить, было бы вам это известно».
Ему, стопроцентному неудачнику, в реальности остаётся разве что выдолбить колоду и спать с ней в обнимку. А потом в дурдом. Может, к тому времени и Лила окажется в соседней палате?
— Андрей, ты меня слышишь? — сухо сказал раянин, вытащив из воздуха очередной экран и пробежав по нему пальцами. — У нас осталось не так много времени. Приведи себя, наконец, в порядок.
Крокодил заглянул через плечо Консула. Может, Аира рассматривает изображения его, Андрея Строганова, отремонтированных молекул, и с дурдомом можно пока погодить? А Ева Костику не подходит категорически: маленькая, худенькая, тоненькая, как девочка-подросток… как Лила… Спрашивается, зачем ей жиртрест Костик?
Но на экране перед Консулом были одни лишь государственные дела. Крокодил увидел там только одно более-менее понятное словосочетание: «прогнозируемые квантовые эффекты».
— Мне, что, силой тебя уложить? — спросил Аира, поворачивая к землянину строгий профиль с холодным серым глазом.
— Да не хочу я лежать на твоей траве! — взорвался Крокодил. — Может, эта ваша трава меня и травит? Чтобы я был импотентом в вашем грёбаном раю! Неопасным для ваших женщин в цветочных гирляндах! И вообще, какого я тебе сдался?! Ты же носишься со мной только ради Альбы! Чтобы она и дальше ноги об тебя вытирала, мазохист хренов!
С тяжким вздохом Консул развернулся к Крокодилу всем корпусом.
— Дались же тебе эти гирлянды… Нет, без перезагрузки здесь не обойтись. Помнишь, в твоём детском саду была хорошая поговорка: «Морда, морда, я кулак, иду на сближение»?
Через мгновение Крокодил услышал не только хруст своей челюсти, но и шорох ялтинской речки в глубоком ложе узкой набережной, почти забитый звуками автовокзала, и увидел не только огни над головой, но и кипарисы, и пыльные кусты.
У продуктового магазина Михаил свернул в узкую улочку, и Сашкиным глазам сразу открылся невероятной красоты снежно-белый заграничный автомобиль.
Она плохо разбиралась в иномарках, да и вообще в машинах, однако дизайнеры, ориентирующиеся на потребителей абсолютно всех типов, поместили подсказку на самое видное место.
Nissan.
Дверца со стороны водителя открылась, и человек в чёрных очках вышел из машины.
Сашка дёрнулась в ужасе, и тогда Михаил, не выпуская её руки из своей, шагнул вперёд.
Ещё никто и никогда не вставал между нею и настоящей бедой. Мама… Мама вздрагивала даже от лая соседского брехливого пуделя. Мама влюбилась в женатого Валентина. Мама бросила Сашку, и Сашка осталась совсем одна.
— Александра, — Фарит Коженников снял очки, за которыми оказались обыкновенные карие глаза. Голос его, тусклый от брезгливой досады, был тоже сухим и пыльным, как куст придорожного можжевельника. — Что, решила всё-таки сделать по-своему? Надо же, вроде бы умная девочка… а так по-дурацки…
— Фарит Костантинович, возьмите, это ваше, — Михаил пошуровал в кармане своих шортов и выложил монеты на белый капот.  Золото крикливо засверкало жёлтым. — Давайте не будем выяснять, как и зачем вы это делаете. Вы просто оставите Александру в покое. И точка.
Человек без чёрных очков окинул его фигуру скучающим взглядом, но монеты неторопливо собрал и погрузил в борсетку, висевшую у него на запястье. Заговорив снова, он по-прежнему обращался исключительно к Сашке.
— Девочка, тебе всё равно придётся выбирать своё колечко — или маленькую петельку времени, или... Даже не верится, что ты готова променять свою великую, блестящую, нечеловеческую судьбу на то, чтобы умереть с этим в один день!
Перед глазами Сашки опять поплыло ялтинское марево, но дальше был не сон.
Петля времени. Институт специальных технологий в провинциальном городе Торпе. И Костя, Сашкина горемычная первая любовь, нелепое местоимение, муж Жени Топорко. И Егор, такой сильный и смелый вначале и такой беспомощный и жалкий в конце — в сослагательном наклонении, в слезах и соплях перед её окном накануне переводного экзамена…
А она — Слово! Настоящее! Глагол в повелительном наклонении! Сила истинной Речи! Нет, не просто глагол — ключ! Пароль, порождающий новую Вселенную!
И хрустальный термитник смыслов раскрывается перед ней как n-мерная вечность. Нечеловеческая красота. Бесконечное познание. Страница за страницей, и книга не кончается, интереснейшая книга! Неужели она не узнает, не захочет узнать, что будет дальше? Так и будет замочной скважиной, а не ключом?
Она же может встать вровень с Метагалактикой! Да что там Метагалактика — она встанет рядом с Самим!... Она!.. Станет!...
«…будете, как боги…»
Но Михаил крепко держал её за запястье, и как же она была благодарна ему за этот лучший из якорей!
В прошлый раз его не было рядом, а сейчас он — был. И не просто присутствовал, как декорация на заднике сцены, а действовал.
— Фарит Костантинович, — сказал парень с иронией в голосе, глядя прямо в коричневые глаза без очков, — да не волнуйтесь вы так, мы обязательно соберём нужное слово из рекомендованных букв. Только не вами рекомендованных, уж не обессудьте. Следите за балансировкой вращающихся деталей — и приятного вам путешествия на ваших четырёх!
— Александра…
— Нет, — сказала она тому, кто снял очки, — я отказываюсь от всех ваших предложений. Я человек, и это звучит…
— Гордо? — спросил водитель белого автомобиля со снисходительной усмешкой.
— Нет, просто по-человечески.
— Не ожидал. Не ожидал, что тебя удовлетворит роль зверушки на потеху сильным мира сего. И… по-прежнему мысли только о себе? А как же мама? Ее мечта о счастье, которая почти сбылась? Тебе её не жалко?
Сашка замерла. Но Михаил мягко сжал её руку, и самообладание вернулось. И нашлись силы сказать:
— Извините, но я не верю в счастье, которое построено на несчастье другой женщины и её детей. И больше не надейтесь меня запугать!
— А если Валентин окажется в морге благодаря твоей расхлябанности и прогулке с этим… совершенно лишним? Неужели будешь злорадствовать?
«Да, — подумала Сашка прежде, чем Михаил смог как-то остановить её, — я уже злорадствую!»
— Фарит Костантинович, при чём тут Александра? — возвысился его молодой сильный баритон. — Незнание закона не освобождает от ответственности, а что смерть грешника люта, так это закон.
Но надевший чёрные очки только ухмыльнулся. Не так чтобы очень удовлетворённо, но всё-таки. Гроссмейстер на то и великий мастер, чтобы в почти безнадёжной партии сделать сильный ход.
— Итак, Саша, в жертву своему эгоизму ты уже принесла Валентина. Но не подловато ли обречь на сиротство и второго ребёнка Ольги Владимировны? Или ты заставишь её выбирать между твоим дефективным братом и смертью от аборта? А, Саша? А если мамы не станет? Или ты предпочитаешь, чтобы она до конца своих дней мыкалась с дебилом? И на что вы будете жить? Пойдёшь газеты продавать? Или, как говорят японцы, торговать водой? Может быть, всё-таки проще вернуться в исходную точку и поставить будильник?
Сашка не смогла произнести ни слова.
— Ни маму, ни брата мы в беде не оставим, — сказал Михаил. — И не надейтесь повесить на нас кровь.
Наконец Коженников чуть повернул чёрные очки Абадонны в его сторону.
— Александра, а у тебя хватит совести наслаждаться… к-хм… радостями любви… с этим мерином, если даже мама останется жива, но её жизнь окажется навсегда отравленной ревностью и ненавистью? Ты же Пароль! Властелин мира! И кого поставила рядом с собой? Снова местоимение? Беспомощный заменитель высших смыслов? Присмотрись получше к этой теневой функции. Это же эрзац, пародия! Фук! Беспомощная проекция! Геометрическое место точек! Чревовещатель, престидижитатор и фаллоимитатор! И это всё, что тебе нужно от жизни?
Михаил закрыл Сашку собой и сказал очень отчётливо:
— Какие любопытные вещи вы говорите, Фарит Костантинович… Ну, чего уж, трепещите, если вам больше делать нечего. Ведь если мы местоимение и Глагол-Пароль… то знаете, как мы прозвучим?
Человек в чёрных очках пошевелил губами, чтобы контратаковать.
— Да, я согласна умереть с ним в один день! — крикнула Сашка, выскакивая из-за спины Михаила и становясь вровень с ним, чтобы упредить удар. — Слышите вы? Я — согласна!
И человека в чёрных очках не стало. Он без слов сел в машину и исчез в черноте тонированных стёкол, как и не было его.
А парень и девушка, держась за руки, повернули к морю.
Но вторая Сашкина память — или теперь уже третья? — привешенная к её душе, как ржавое ведро на цепи высохшего колодца, не собиралась таять в небытии. И по мере того как Сашка приближалась к морю, проступающие в этой памяти образы заполняли её душу всё плотнее и плотнее.
Три прожитых года в том будущем, где ненавистный Валентин поселился в их с мамой квартире, и мама родила сына, а Сашка уехала учиться в институте специальных технологий провинциального города Торпы, и жила в унылом общежитии, и целовалась с Костиком, и спала с Егоркой, и враждовала с Лизой Павленко, и презирала Женю Топорко, и училась, училась, училась — словам истинной Речи, к удовлетворению странных преподавателей, состарили Сашку на три… триста миллиардов световых лет.
Многому, очень многому научилась она в институте. Только любовь прошла мимо неё.
И чудовище в учебнике с сотней чёрных фрагментов — зацементированное и погребённое под обломками чёрной башни в чёрном городе, но нерасколдованное и непобеждённое — тоже она, Сашка.
«Это какая-то плата? Расплата? — растерянно спросила Сашка, оглядывая все развилки своих множественных жизней. — Кто бы мне объяснил, за что?»
Костя бросил её, и Егор бросил. Даже одноклассник Ванька Конев по кличке Конь бежал от неё как ошпаренный. Будет бежать через полтора года.
И тот, который сейчас так преданно заглядывает ей в глаза и хочет её тела (а они все хотят одного… остаться в вечности они хотят, наивные… кто же так остаётся в вечности?!) — он тоже её бросит. Потому что это всего лишь проекция Айри-Кая, правителя зелёной планеты Раа, её любимого мира, куда она посадила непроросшее семечко своей любви.
— Аль, ну что ты так приуныла? — спросил Михаил, сияя как медный грош, и тут только позволил себе обнять её за плечи в тени большого платана. — Мы же победили!
Чувствуя на себе его руки, Сашка сразу вспомнила, каким ненасытным в любви был Айри-Кай и как пьянила его близость Альбу, её маленькую проекцию. Как требовательно он искал её губы своими губами. Там ей было достаточно одного его поцелуя, чтобы потерять голову.
Здесь, древняя, как вселенная, она отстранилась и устало посмотрела ему в глаза.
— Я сейчас чувствую себя… Наверное, старухой у разбитого корыта. После того как она побывала владычицей морской. Разве что пойти и утопиться. Нет, не утопиться, конечно. А прийти в полпятого утра на пустой пляж, доплыть до буйка и повернуть обратно. И выплюнуть золотые монеты. Вот программа моей жизни на ближайшие четыре дня. А дома будет бег в парке. По кругу.
— Аленькая, ну что ты! — он обнял её за талию и привлёк к себе. — В полпятого утра мы с тобой будем очень счастливы вместе! У нас есть такая прекрасная комната на третьем этаже… Мансарда, ну просто скворечник! Но до чего же там здорово, вот увидишь! Жильцы уехали два дня назад, и тётя Зоя там уже всё убрала, и бельё новое постелено. Как раз для нас!
— Я… Понимаешь, я даже не знаю, кто я такая, — сказала она, упершись взглядом в его шрам на груди, хорошо видный сквозь сетчатую ткань футболки. — У Ницше это называлось «вечное возвращение». Искать себя — и не находить. И снова искать, и снова, и снова.
— Ты не знаешь, так я знаю! — с умилившей её самонадеянностью заявил он. — Ты моя единственная, моя любимая и боготворимая жена! Сегодня в соборе я просил о том, чтобы мы с тобой были очень счастливы в браке. Смотри, того мы уже прогнали. Теперь осталось только обвенчаться!
Он сказал это тихо, но так торжественно, как будто поверял государственную тайну.
— Для меня этого слишком мало, — печально улыбнулась Сашка одним краем губ. — Но ты прав, слово произнесено. На этот раз я умру с тобой в один день. Но никто не говорил, что мы должны быть приклеены друг к другу. Ты абсолютно свободен.
— Нет, я не свободен! — помотал он головой. — Я принадлежу тебе!
— Я тебя отпускаю, — сказала Сашка и сделала движение, чтобы высвободиться из его объятий.
— Аль! Ну, вспомни!
«И о гроб невесты милой он ударился всей силой», — с грустью подумала одинокая безымянная вселенная и усмехнулась ещё горше:
— Девочку Альбу?
— Рассказ Брэдбери «Смерть и дева»! Помнишь?
— Да, конечно.
— Это наш случай, как ты думаешь? Или перепишем классику?
Сашка собиралась сделать новое движение — в задумчивости опустить голову вниз. В этот-то момент Михаил её поцеловал.
И она сразу оказалась на острове Баунти. Не на Баунти, конечно, а на планете Раа, но тоже на острове. На островке посреди медленной тихой реки. Они добрались сюда на плоту, и Айри-Кай правил так умело, будто был потомственным плотогоном... ну да, он уже умел подключаться к информации поколений и поколений их предков... и очень хотел, чтобы она, Альба, похвалила его.
Она и похвалила: поцеловала его сзади в шею и в оба плеча, когда он наклонился над водой, вглядываясь в речные глубины. И запомнила его позу. Прекрасная получится статуэтка, если взять ореховую древесину.
На островке, в густых зелёных зарослях, вдали от чужих глаз и фасеточных глазков, они предались любви. Сначала в теневом мире, чтобы сэкономить время. А когда вернулись, почувствовали, что жажда только усилилась, и ничего-то эта экономия им не дала.
— Представь, что моё сердце — это прозрачный сосуд… аквариум… — шепчет он ей в одно ухо, а вторым она как раз прислушивалась к стуку его сердца, — и там плещется маленькая золотая рыбка… с короной на голове… сияющая… И моя кровь от её света тоже становится солнечной…
— Это я там плещусь? — спросила она, приподняв голову.
— Да, ты… моя нежная… владычица морская…
— Представила, — говорит она, теперь касаясь его груди губами. — Я уже там, в тебе. Ты — целый мир, мой мир!
— И ты сияешь в моей груди, как солнце!
— Ага. И медленно шевелю плавниками, вся такая царственная и единственная в своём роде!
Он шарит рукой по сторонам, находит свои шорты с расстёгнутым ремнём, к которому привешены ножны с острейшим ножом, нащупывает рукоятку и холодно сверкнувшим лезвием режет себе запястье.
Солнечные лучи брызжут на траву, чистый свет! Кровь — золотая! И такое сияние!
Прилетевшая бабочка погружает в горящую солнцем каплю свой хоботок — и становится маленькой звездочкой.
Альба, затаив дыхание, смотрит на него — живого и здорового, никак не изменившегося снаружи. Берёт его руку с порезом, уже затягивающимся на глазах. Потёки крови похожи на следы от пыльцы вкусных жёлтых цветов.
— Ничего себе… Как ты это сделал?
— Да просто хотел тебя удивить. Ты же представила всё сама, я только воплотил твою идею. На одно мгновение твоих глаз. Самых-самых прекрасных.
— Но ты… хорошо себя чувствуешь?
— Конечно! С чего бы мне плохо себя чувствовать, Аленькая, если ты со мной!
— Ты этому учишься в клане дестаби? Удивлять женщин?
— Угу. Девочек, которые воображают себя взрослыми!
И он снова тянется к её губам, но она отодвигается и настойчиво спрашивает:
— Но как? Как ты это сделал?
— Вот, — он наклоняет голову к её глазам, и она видит, что корни его волос стали седыми. — Просто перебросил ионы золота к тому участку кожи, где будет надрез… Ну, и немного внушения... и какое эффектное зрелище, правда? А ты, небось, подумала, что у меня вся кровь стала расплавленным золотом, ха-ха-ха!
Банальность объяснения разрушает очарование волшебства, и Альба чувствует себя обманутой. Не первый раз она сталкивается с таким вопиющим несовершенством мира: мужчины — примитивные прямолинейные существа. Даже лучшие из них.
Но сейчас этот факт почему-то ранит её особенно больно. А он этого не чувствует — лежит довольный и счастливый. И несёт такую пургу, которая бывает разве что в области Вечных льдов:
— А представляешь те миллионы и миллионы жизней моих братьев по разуму, которые сейчас бороздят бесконечные просторы видимой им вселенной? — он проводит пальцем по её животу. — Эх, напрасно они развивают фантастическую скорость в поисках смысла жизни... Увы! Гибнут, бедняги, в пучине отчаяния, вот и всё их предназначение. Молчание вселенной — факт, объективно существующий и непреложный. Они в прямом смысле ломают себе головы, пытаясь пробиться к великой цели, но это неразрешимая задача, потому что ты им не разрешаешь.
— Ещё чего — разрешить им! — резко отвечает она и встаёт. — В мироздании хватит тебя одного такого!
— Аль! — он успевает схватить её за руку и снова укладывает на своей груди. Ей не сравниться с ним ни в скорости реакции, ни в силе, сопротивление бесполезно. — Помнишь, как мы с тобой играли во вторжение агрессивных инопланетян? Во-он на том берегу? Сколько же воды утекло с тех пор в этой реке! Знала бы ты, как безмерно я счастлив, что ты моя жена! У меня и слов нет, чтобы сказать, как я… как мне повезло в жизни!
— М-м… Я ещё подумаю, соглашаться мне быть с тобой или нет, — говорит Альба.
Не всё же ей быть его тенью!
Его реакция превосходит все её ожидания.
— Как?! Аль, что ты такое говоришь… Разве ты не хочешь, чтобы мы всегда были вместе?!
— И умереть с тобой в один день? Не-а, не хочу. Ты и так разлакомился, как жучара, который залез в шмелиную норку. Тебе только уступи вот на столечко, — она показывает сжатыми большим и указательным пальцем, — и ты становишься наглым деспотом, который думает только о себе!
— Я?! Но я же думаю о тебе… О нас! Клянусь, что…
— Что? — пренебрежительно кривит губы Альба, перебивая. Вернее, это Сашка кривит губы Альбы, потому что ни Костику, ни Егорке, ни тем более её отцу, редактору развлекательных программ на первом канале, от области тьмы в её душе ни холодно ни жарко, а вот над телом и душой этого она властна абсолютно. — Не можешь жить без меня? Глупости, можешь. Ты же всё можешь, бессмертный страж галактики.
Он молча смотрит на неё — растерянно, с глупым выражением на лице, сразу становясь некрасивым. И чего только она находила в нём всё это время? Столько хорошей древесины перевела на фигурки…
Потом Айри-Кай, чуть нахмурившись, всматривается будто внутрь себя. И Альба в ужасе думает: «Творец-Создатель, что же я наделала?! Зачем?!» — но говорит другое:
— Или ты думаешь, что я так и буду игрушкой в твоих руках? Бесконечно?
Когда они играли в агрессивных пришельцев, она предложила, чтобы эти пришельцы проникали в сердце, как паразиты, и их мысли казались своими. Трудно было с ними бороться, разве что запечатывать в себе. Это была Очень-Страшная-Игра.
И тогда он снова берёт нож и вонзает себе прямо в сердце. Быстрым точным движением в место, обозначенное шрамом. Своей жизнью закрывает мир от проникновения паразитов. Таковы обязанности воина из клана дестаби, где бы ни застала его эта необходимость.
Альба знает, что у неё есть шанс — прямо сейчас вызвать коммуникатор и связаться со своим отцом, чтобы тот вернул Айри-Кая из небытия. С далёким небожителем, который тоже мнит себя абсолютным владыкой…
«Ну, уж нет! — думает Альба. — Лучше умереть, чем у него что-то просить!»
Или родить ребёнка от Айри-Кая? Она же переполнена его семенем...
«Не хочу! Я не машина для воспроизводства населения! У меня другое, совсем другое призвание!»
И гаснет.
«Что я наделала…» — обмерла Сашка, поднимая голову и сначала даже не соображая, где находится. Скамейка под сенью южной листвы. Утро, обещающее стать очень жарким летним днём. Сквер с замусоренной чашей фонтана тих и безлюден. Вот она посидит ещё немного, а потом пойдёт на пляж. Искать маму, которая убивается из-за своего Валентина… а чего там убиваться? Нет у него никакого инфаркта, просто голову напекло козлу, вот и всё.
Но перед её глазами всё ещё лежало тело Айри-Кая, как срубленное дерево. Статуэтка спартанского мальчика, который даже в смерти изобразил на лице полную уверенность, что смерти нет. Что смерть всего лишь паразитирует на жизни, но сама абсолютно бесплодна.
Она поднялась со скамейки и, вытирая мокрое лицо мокрым платком, поплелась по дорожке к выходу из сквера. В цементной чаше сухого фонтана среди пустых пакетов и бутылок белела коробочка из-под лекарства, и Сашкино сердце застучало в отчаянной надежде…
Но нет, там было написано всего лишь «Настойка пустырника».
«Это всё из-за той бумажки, которую я сожгла в камине, — подумала Сашка, стараясь собраться. — Ничего. Завтра утром я снова пойду купаться в полпятого. И снова буду учиться в Торпе. И тогда напишу им другую любовь. Я всё перепишу».
Но как ни сжимала она свою волю в кулак, горе невосполнимой потери страшно сушило её изнутри. Она была, будто эта фонтанная чаша, не имеющая никакого предназначения, потерявшая право на имя.
Ну да, она же не имя. Она глагол в повелительном наклонении.
— Миша, будь! — крикнула она вверх, но своим криком только ворон всполошила.
Тиха и пуста была улица, ведущая к морю.
«А если... Пока не…»
Она прошлась по Садовой, дошла до подземного перехода. Ни один из редких прохожих не был похож на Петьку со скрипкой.
А если узнать, где у них тут городская поликлиника и спросить... кого, тётю Зою? Она и фамилии-то её не знает... Но зато знает отчество — Александровна. Мишкина мама была Тамара Александровна, уж это-то Сашка запомнила.
И ещё Димон в кафе! Но где искать то кафе, при её-то топографическом кретинизме?
Мини-СТО на дому... Дядя Павлик? Дядя Петя? Служил на подводной лодке, мастер золотые руки...
Но если это вообще другое ветвление пространства-времени? Квантовые эффекты?
Пройдя вдоль жёлтой храмовой стены, Сашка посмотрела на широко раскрытые ворота.
Центр управления полётами.
Под углом её зрения мозаика с Александром Невским была плохо видна, но точно была. Была!
«Тезоименитый», — вспомнила она слово, от которого веяло гоголевскими чиновниками-подхалимами, чеховскими генералами и прогнившим царским режимом.
Но если взять тряпку и протереть его от налипшей грязи...
«Это мой тезоименитый. Значит, имя у меня есть! — с вызовом подумала Сашка и вошла в ворота. — И был вечер, и было утро! У меня есть время до завтрашних полпятого утра».
В конце концов, сдюжил же Мишка, очнувшись в больнице восьмилетним, а потом принял пулю в сердце — и тоже выжил! Смог пережить и девяносто первый, и девяносто третий, смог найти её, успел прикоснуться к ней губами. А чем она, Сашка, хуже? Ей по паспорту вдвое больше, она здесь вообще практически самостоятельный человек!
И у неё теперь есть целый арсенал огненных слов!
Сашка просто раньше не знала, как ими пользоваться, потому что никого не любила.
А теперь она поднимет огненный меч, который из-за её глупости враг выбил из его руки. Встанет на защиту своего любимого мира вместо него, как велит её имя. Блаженны миротворцы. Отец услышит её. Настоящий, не местоимение! Там, в книге написано: «Да любите друг друга».
«Он будет жалить меня в пяту? Да, я знаю. Уже ужалил. Но мой мир — моё единственное дитя! — сотрёт ему голову. Клянусь!»
— Андрей! Андре-ей! Ну, хватит валяться, как томная барышня, я же вижу, что ты меня слышишь! Открывай глаза!
«Аира жив! — подпрыгнуло он радости сердце Андрея Строганова. — Аз есмь. Житие мое... Паки, паки, иже херувимы! И я тоже... мыслю, следовательно, существую...»
На словах это выразилось кратко:
— Ы-ы…
— Андре-ей! Можешь говорить?
— Мо… гу… — с опаской, в два приёма, прошамкал он. И осторожно открыл сначала один глаз, потом второй.
Над головой у него было знакомое лицо Консула Махайрода на фоне плетёного потолка, а лежал он, разумеется, на хорошей траве своего дома.
Так же осторожно Крокодил ощупал левую нижнюю половину своего лица. Помнится, у Шерлока Холмса был знаменитый удар... Удар огнём. Какой же точный, богатый и убедительный образ, мама дорогая!
В это время Аира положил свои пальцы ему на виски, и Андрей Строганов тут же стал дирижаблем. Просочился сквозь прутья крыши и взмыл на свободу.
И как же было приятно летать над зелёной Раа, полным сил и вдохновения, с сияющими письменами на внутренней стороне своей гигантской сущности!
Интересно, а прыгают ли на Раа с парашютом?
А Саша Самохина всё-таки непроходимая дура, он правильное впечатление о ней составил с самого начала. Задрала всех своей любовью-нелюбовью! За ней бы санитаров из дурдома прислать, а она целой вселенной управляет!
[indent]