Я хотел бы яснее представлять своё положение в этом доме. Пока это затруднительно. Жилище мне отвели среди хозяйственных построек и обиталищ рабов, совсем рядом с кузней. По дороге я пытался вызнать имя Ануса. Ну, не могу я обызвать человека, даже если так принято! В ответ урод изрыгнул такое проклятие, которое я не смог бы воспроизвести при всём желании. Половину слов я просто не знаю, не говоря о немыслимой интонации. Изображаю из себя варвара, но некоторых высот мне не достичь никогда. Этот обмен любезностями отбил у меня охоту общаться с диковатым рабом, а он, вдобавок, оказался моим соседом – работал в кузнице.
Моя хижина была маленькой, с подслеповатым окном, затянутым шкурами. Я отодвинул шкуру, и в комнату тут же просочился противный сквозняк. Оконце выходило на теневую сторону, так что приходилось терпеть либо промозглый весенний холод, либо духоту и вонь, которая умножалась постоянным чадом из кузни. Спасибо ещё, что коровники были с другой стороны! Придётся проветривать помещение днём, а ночью отапливать его при помощи открытой жаровни, громоздящейся слева от входа. И держать дверь приоткрытой, чтобы дым тянуло наружу.
Молоденькая служанка, глядящая на меня с любопытством пополам со священным ужасом, принесла кувшин кислого вина, ячменную лепёшку и кусок холодного мяса. И на том спасибо, что мне не предложили столоваться с рабами. На это я не пойду, иначе об уважении со стороны этого Проксимо придётся забыть. А я и вызвать его не успел.
В одиночестве проглотил свой ужин, подкинул пару поленьев на жаровню и улёгся на тюфяк, набитый шерстью. Если в нём нет блох, то здесь вполне можно жить.
Утро ушло на изучение «нравов и местоположения», как говорил Цезарь. Я обошёл кузницу, конюшню, побывал возле шахты, пробежался по лесной дороге до родника. Цель моих поисков обнаружилась за конюшней – ровная площадка, где объезжали коней. Не гонять же моего ученика во внутреннем дворе, на глазах его слуг и домочадцев.
Из домочадцев в первый же день я разглядел красивую юную женщину, выходящую из ларария. На ней была лимонного цвета накидка, оттенявшая смуглую кожу брюнетки. Тонкий прямой нос и полный, красиво очерченный рот выдавали в ней родственницу Проксимо. Разнилось лишь выражение, поселившееся на этих губах. Рот юноши постоянно находился в движении, складываясь то в гневную гримасу, то в ироническую усмешку. Даже когда он был спокоен, его губы словно говорили без слов, что он думает или чем-то озабочен. Рот же девушки словно навсегда застыл в вежливой и равнодушной полуулыбке, и никакое событие не могло её стереть.
Улыбка незнакомки не оживилась даже при виде красивого, хорошо сложенного молодого мужчины лет на пять старше Проксимо. На нём была туника и плащ военного образца, и ходил он характерной походкой кавалериста. Ещё один офицер? Широко посаженные светлые глаза под ровными бровями смерили меня взглядом, который я счёл презрительным. Молодой человек взял красавицу под руку, что-то тихо сказал ей, продолжая смотреть на меня. Девушка мазнула по мне отсутствующим взглядом, обозначила вежливую улыбку, адресованную своему спутнику, и покорно удалилась с ним в сад. А я отправился искать Приска, чтобы выяснить положение всех обитателей дома.
Девушка оказалась сестрой моего ученика и носила поэтическое имя Сильвия. Молодой кавалерист Валерий Цинна был её мужем. Цинна? После смерти Корнелия Цинны, вождя популяров и родственника Цезаря, наследство перешло к побочной ветви Валериев. Эти не успели за все прошедшие века снискать себе подобной славы, а потому прославились редкостной заносчивостью. Валерий хорош собой. Впрочем, способна ли эта красавица на пылкую страсть? Мне она показалась похожей на статую, но, может, всё дело в том, что мой вкус испорчен Аяной, и от всех черноволосых красавиц я ожидаю темперамента пантеры?
Свадьба состоялась несколько месяцев назад, но молодые не спешат покидать родительский дом, оставаясь на иждивении юного Проксимо, вернее, его дядюшки, заботливого Публия Доната. Официально они здесь блюдут траур по отцу семейства, но чаще их видят разъезжающими верхом.
Словом, приятное общество. Не чуднее остальных. Но кое-что меня насторожило. Я даже не сразу понял, что именно. Атмосфера, царящая в доме, казалась до боли знакомой. Прояснил всё затравленный взгляд старого грека. Приск меня боялся. А вот с чего?
Значит, так, Приск боится. Анус выказывает ненависть. Проксимо и Валерий демонстрируют открытое презрение. Предупредителен один Донат, но даже в его заботе что-то выглядит неестественно. Всё это собрание напоминает скопище шкодливых котов, прижавших уши. Прежде, когда я был Мечом Истины, подобное отношение встречало меня всюду, где были виновные. Но здесь? Едва ли здесь вообще знают о Мечах Истины. Должно быть, это свойство моей натуры – вызывать антипатию у каждого встречного.
Или всё дело в том, что на вилле Доната проживали отступники? В последние годы последователям старых богов всё труднее жилось на востоке Великой Империи. А в ларарии Донатов стоял отнюдь не крест.
Проксимо был единственным, у кого имелись все основания меня ненавидеть. Начать с того, что ему навязали учителя. Я обдумал своё положение и понял, что добиться его симпатии мне будет нелегко. Во всяком случае, не легче, чем ему стать умелым бойцом. Кто я в его глазах? Римлянин, опустившийся до состояния варвара, – то есть едва ли заслуживаю звания человека. Можно сколько угодно доказывать, что это не так. А только надо ли?
Парню предстояла бесконечно трудная работа и очень много страдания. В таких условиях мало что поддерживает лучше искренней и глубокой ненависти. Проксимо презирает меня? Очень жаль. Ему придётся меня возненавидеть. А я люблю это не больше, чем всякий другой.
Я растолкал его чуть свет на другой день. Слуга, подававший для умывания тёплую воду, уронил челюсть на грудь, когда я отбросил в сторону тогу молодого хозяина.
- Ничего кроме туники. Тебе предстоит немного побегать.
Проксимо тоже был удивлён. Но пока не настолько, чтобы забыть, кто здесь господин.
- Побегать? Как ты это себе представляешь?
Мой милый, господин ты здесь кому угодно, кроме меня. А я твой палач, привыкай к этой мысли!
- А как ты представляешь себе бойца с такими мускулами? Думаю, что в кишечнике у тебя мышцы крепче, чем на руках. Теперь вставай и бегом за мной. Живо!
Для убедительности я щёлкнул по сапогу хворостиной. С парнем до сих пор не обращались так неуважительно. Он обалдел до такой степени, что поверил в мою способность пустить её в ход.
Что это была за пробежка! Никогда не чувствовал себя гадостнее. Бежать вровень со мной бедный калека не мог, он изо всех сил ковылял, сбиваясь с дыхания, а я шёл за ним шагом и напоминал надсмотрщика в рудниках. В конце концов, мне стало невмоготу от этой роли, я оставил Проксимо и побежал по лесной дороге. Ледяной туман студил горящее от стыда лицо.
Я думал, он повернёт обратно. Бегал я долго, и всё же встретил его на тропе, ковыляющего за мной. Уши парня были красные, а лицо уже белое. И дыхание вырывалось рывками. Упрямый? Замечательно! Что, если однажды его сердце просто не выдержит?
Назад мы возвращались шагом. Я почти насильно заставил его перевести дыхание. Он согнулся вдвое, мне казалось, его вырвет. Потом я оставил его в покое. Думаю, он пролежал пластом весь остаток дня.
Назавтра, когда я появился на рассвете у его изголовья, он уже не спорил. Всё повторилось, как в дурном сне: тупое до изнеможения беспомощное ковыляние калеки, мой неистовый бег по лесу. Я понимал, что извожу Проксимо этим больше всего, демонстрируя его никчёмность. Но у меня не хватало моральных сил наблюдать до бесконечности его мучения.
На третий день он поднимался с постели, как тяжело больной. Всё тело должно было безумно ныть и жаловаться от непосильной нагрузки. А что делалось с больной ногой, я даже представить не пытался. Пришлось сократить пробежку, я заставил его подвигаться ровно столько, чтобы разогревшаяся кровь прогнала из мускулов тяжесть и боль. Потом повёл на выгон. Ещё с вечера там стояло два ведра воды. Позволил ему умыться из одного, плеснул на себя из другого. А потом приказал Проксимо держать эти вёдра на вытянутых руках, пока разминался сам. Он не выдержал до конца, руки опустились.
Через неделю пыток на площадку явился Валерий. Он подошёл ко мне настолько близко, что мы стали похожи на драчливых петухов, толкающихся грудью прежде, чем сцепиться.
- Если тебе нужно кого-нибудь мучить, почему не выбрать раба?
Я просто отвернулся и стал отжиматься от земли. В этой ситуации агрессивный напор Валерия выглядел нелепо – не мог же он наклоняться в такт, продолжая ругаться со мной. Молодой офицер, впрочем, всё понял сам и молча отошёл, но продолжал смотреть. Его взгляд щекотал мою голую спину, заставляя чувствовать все шрамы, избороздившие кожу. Мне казалось, под взглядом Валерия они стали более заметны.
Чёрные глаза Проксимо полыхнули бессильной яростью, когда он понял, что помощи не будет. И всё же молча упал, опершись ладонями о землю, и стал отжиматься. Жалкое это было зрелище. Особенно если учесть, что я-то отжимался на пальцах.
Валерий начал третировать меня своим присутствием ежедневно. Я знал, он уговаривает Проксимо прогнать варвара-учителя прочь. По счастью, ученик ненавидел меня столь сильно, что был готов умереть, лишь бы доказать мне… что? Не важно. Когда так ненавидят, главное – самому быть сильным. Хотя бы в собственных глазах. А я просто нажил ещё одного врага. К которому не надо бы поворачиваться спиной, иначе меня раздавят, как гадину.
Публий Донат посетил наши занятия через две недели. Проксимо отчаянно потел, пытаясь вытолкнуть на руках непослушное тело. У него уже получалось сделать это десяток раз. Он не заметил дядьку, а я сразу понял, почему он явился.
Накануне Валерий обвинил меня в пристрастии к солдатской любви. Дело было в бане, где я сосредоточенно мял одеревеневшего Проксимо. Я должен был начать это гораздо раньше - не учёл, насколько дряблым был мой ученик. На пятый день он поднимался с постели с проворством ожившего трупа. Скакать по лесу или заниматься на выгоне бедняга был неспособен. Я проклял себя за беспечность. Знал же, что непривычным к нагрузке мускулам нужен массаж. Но понадеялся, сам не знаю на кого. В доме были бани, я думал, что молодой человек расслабляется в них время от времени. Мыслитель!
Я потащил его в парильню, хорошенько разогрел и размял, а потом отправил обратно под одеяло. С тех пор я массировал Проксимо после каждого занятия. Не знаю, нравилось ли ему, но он терпел. Особенно нуждалась в уходе больная нога. Кажется, её частенько сводило судорогой, но этот олух из гордости молчал.
Валерий застал идиллическую картину: расслабленный Проксимо растёкся на ложе и почти задремал. Может статься, что и моя физиономия выражала удовлетворение: узлы мышц под лопатками развязались, правая нога больше не напоминала клубок струн. Я чувствовал себя молодцом. А оказался болваном.
Цинна созерцал нас некоторое время, потом спросил, обращаясь ко мне:
- Тебе нравится его трогать, не так ли?
Честное слово, я и понял-то не сразу, а лишь после того, как внезапно напряглась спина Проксимо. В гладиаторской школе мужеложство не поощрялось, как и прочие виды привязанности. Для удовлетворения половой потребности к нам приводили дешёвых старых шлюх. После непосильных занятий и так-то на любовь не тянет, а эти бедные создания способны соблазнить только слепого. Нет, девственником я не был, но до Аяны ни одна женщина не приводила меня в состояние любовной лихорадки. А уж мужчины – тем более.
Можно было предложить Валерию не лезть не в своё дело. А очень хотелось. Но я промолчал, только пришлёпнул по затылку Проксимо, который в момент свёл на нет мои усилия. И продолжил его мять.
И вот теперь Публий Донат. Он долго наблюдал за нами, потом похвалил Проксимо. Лучше бы он этого не делал – мальчишка сразу ощетинился, тёплые у него отношения с дядюшкой. А потом любезно пригласил меня в таблин на беседу. Я сказал, что приду, когда закончу. Погонял ещё Проксимо для порядка. Потом помял его в бане – пусть не думают, что для меня что-то значат их подозрения. Меня наняли делать дело, его я и делаю.
Донат был любезен. Но он и Фотию своему писал в самых вежливых выражениях. И собирался его убить, если я что-то понимаю в людях. Как быть со мной, он, кажется, ещё не решил.
- Визарий, ты должен мне ответить на пару вопросов.
Я сказал, что готов ответить на дюжину, если ему угодно.
- Угодно, - подтвердил Донат. – Кое-кто в этом доме говорит, что ты был рабом и пробовал кнута. Ещё кое-кто говорит, что ты неравнодушен к мальчикам. Что ты на это скажешь?
И он уставился на меня своими холодными глазами. От ответа не увильнуть, но, сдаётся мне, Публий из тех, кто способен услышать. Он не дурак.
- Я скажу, что кое-кто лезет в дела, в которых ничего не смыслит. А о мальчиках скажи моей жене. Она владеет мечом и мастерски стреляет из лука. И кастрирует всякого, кто заподозрит меня в любви к мужчинам.
Донат усмехнулся. Он показался мне довольным. Кажется, ему нравилась спокойная дерзость.
- Хорошо. Теперь о следах на твоей спине. Ты вольноотпущенник?
Ты хочешь правды? Тебе придётся её хорошенько прожевать!
- Я не вольноотпущенник, Донат. Я беглый раб.
Он удивился, но не слишком. Придётся пояснять, иначе подумает бог весть что.
- Я был гладиатором, меня исполосовали кнутом за то, что отказался убить друга. Очень давно.
Он вдруг странно напрягся, я перестал понимать это выражение. Потом Публий удовлетворённо воскликнул:
- Непобедимый Лонга! Так вот почему мне всё казалось знакомым твоё лицо. Я-то думал, что тебя казнили. Ты никогда больше не появлялся на арене.
Если он удивился, то как же удивился я!
- Вот уж не думал, что это лицо возможно узнать.
- Возможно. Я сидел близко к арене. Тот бой многим врезался в память. Подвиг, достойный римлянина!
- А я и был римлянином, Публий. Римлянином, ставшим жертвой преступления и предательства. Потом я сломал свою темницу и перестал им быть. Не думаю, что остались власти, которым можно доложить об этом.
Его усмешка показалась мне дружелюбной:
- Не думаю, что я захочу доложить об этом. Не всякая неволя бывает позорной, - он поднял правую руку. – Ты не обращал внимания? Пальцы-то почти не гнутся. Стрела повредила сухожилие. Пять лет плена в Германии. Здесь немногие поймут, что это значит. Меня ранили, когда свебы напали на Агриппину. Мы вышли из города, чтобы прогнать их в леса. Я упал с коня, а конница отступила. Моя семья уже не числила меня в живых. И завещание Сильвий написал на Проксимо. Я обещал, что буду заботиться о нём, когда уходил на войну. Но не успел застать брата. Успел лишь на похороны. А теперь они презирают меня – я был рабом у варваров!
Это прозвучало горько.
- Я понимаю, что значит быть рабом у варваров. И знаю, как эти рабы возвращают себе свободу.
- Ты и у них побывал?
- Как гость. Но встречал там пленников. Не все из них стремились вернуться в свой мир.
- Я должен был вернуться. А меня держали за младшего в доме. Они считали, что в свои сорок пять я не способен решать за себя сам. Германцы не налагают на раба оковы, не наказывают его. Они просто не считают его взрослым.
- Что ж, я вижу, ты нашёл способ доказать им, что они ошибаются?
- Свебы много воюют. Однажды дружины не случилось дома, а бродячая ватага совершила набег. Их женщины способны драться, но ведь бывший центурион тоже что-то значит, правда? Мне изувечили правую руку в том бою. А потом вождь сам усыновил меня, это забавный такой обряд. Он ведь почти мой ровесник. Я три дня пил с ними пиво, а на четвёртый сказал, что ухожу. Мне желали счастливой дороги и говорили, что отомстят тем, кто обидит их родича.
Лицо Доната сделалось каким-то другим. Я не уверен в том, что его намерения кристально чисты. Я уверен, что он опасен и очень хитёр. Но он мне нравится. Вечно я выбираю в друзья самых трудных людей.
- Вот потому ты писал для меня то письмо. Я не могу даже ложку держать этой рукой. Приск ведёт все записи, но у него опять боли в суставах. Ты поможешь мне, Визарий? У тебя хороший почерк.
Он разговаривал со мной, как с другом. Кажется, ему и впрямь нужен тот, кто понимал. Им оказался я. Поэтому я с удовольствием занялся хозяйственными записями, о чём просил Публий. Он диктовал мне, а я писал на папирусных листах. Это был какой-то расчёт, касающийся выработки с рудников. Не думаю, что в этом много смыслю. Но от меня и не требовалось.
Я исписал пять листов, когда в библиотеку заглянул Проксимо. Ожидал ли он, что дядька жарит меня на медленном огне? Во всяком случае, его точёное лицо выражало изумление, когда он обнаружил наши занятия. Впрочем, он быстро овладел собой и сделал вид, что пришёл за книгой. Величественно проковылял мимо стола, где я прилежно скрипел пером. Он не только меня не удостаивал разговором. Кажется, мне досталась только часть того, что предназначено Публию.
А потом его взгляд упал на исписанные страницы. И в глазах отразилось величайшее изумление. Он несколько мгновений оторопело пялился на меня, пока дядюшка не спросил, в чём он нуждается. Проксимо встряхнулся, как разбуженный и молча устремился прочь. Но на пороге снова глянул на меня, и это был какой-то новый взгляд.
* * *
Совершенно неожиданно в доме появилась мода на Визария. Начал, разумеется, Публий, но остальные присоединились, и весьма поспешно. Я не мог уследить за сменой их настроений.
Начать с того, что Проксимо заговорил со мной следующим утром. Прежде он молчал с упорством Муция Сцеволы. Перемену я отметил ещё во время пробежки в лесу. Парень скакал в своей обычной манере, но дышать стал значительно ровнее. Мне подумалось, что тело начинает свыкаться с движением, но причина оказалась не только в этом. В тот день я позволил ему достичь родника, где обычно освежался без него. И, кажется, это я сам подзабыл, что должен вызывать у него только ненависть. Был так доволен, что произнёс, не подумавши, как всегда делал с другими учениками:
- Молодец, на сегодня хватит.
И прикусил язык. Проксимо вскинул голову, поняв, что я его впервые похвалил. Ну, не брать же слова обратно. Я не успел выдумать ничего такого, чтобы исправить эту ошибку, когда парень набрал воздуху в грудь. Потом выдохнул. Потом всё же произнёс:
- У меня получается то, что ты хочешь, учитель?
Он тоже впервые назвал меня учителем. Разговор, внезапно начавшись, повлёк наши отношения в какую-то совершенно иную сторону.
- Даже больше, чем я рассчитывал. Ты достаточно окреп, и дыхание стало лучше. Ноги держат тебя увереннее даже при быстром движении. Я не ожидал успехов так скоро.
Проксимо сосредоточенно кивнул. Его взгляд был обращён куда-то вглубь себя, словно искал там какие-то ответы. Он даже не заметил, что я не дал ему долго рассиживаться у родника, и мы давно уже идём по дороге, причём довольно быстро.
- Значит, ты считаешь, что у меня получится владеть мечом? – взгляд пристальный, но без враждебности.
На это нужно было отвечать совершенно искренне - всё, что происходило сегодня, могло быть испорчено одним неверным словом.
- Я хочу, чтобы ты понял: тебе никогда не стать таким бойцом, как другие. Для этого нужны две здоровых ноги.
Он напрягся, но я не дал ему вставить слово.
- Однако это не значит, что ты не сможешь биться. Просто придётся стать не таким, как другие. Недостаточную подвижность ног можно компенсировать устойчивостью, силой рук, длиной меча, - я подумал, что ему это нужно знать. – У моего друга подрублено сухожилие на щиколотке, и нет двух пальцев на правой руке. Однако он ещё способен оборонить себя и свой дом.
Вымолвив, я вдруг понял, до какой степени мне не хватает Томбы. И Лугия с Аяной. И вообще, я тоскую по любви и пониманию. Даже по их подковыркам тоскую. Кого они шпыняют, когда я здесь? Им меня тоже не хватает?
Что из этого уловил настороженный взгляд Проксимо?
- Это ты учил его?
Нет, всю правду я пока не могу сказать!
- Он учил меня.
Мы снова замолчали, но я сознательно всё прибавлял шаг. Проксимо приходилось почти бежать, однако он не замечал этого. Через какое-то время он сказал то, что можно было счесть извинением:
- Валерий не прав, говоря, что ты любишь мальчиков. Я думал над этим и понял… ты сдержан со мной, но твои руки ласковы… это не потому, что я тебя возбуждаю. В банях этого не скроешь. Не потому. А почему, Визарий?
Его вопрос и этот взгляд застали меня врасплох. Ну, как на это ответишь? В тот год, когда Руфин продал меня в рабство, на свет появился Проксимо. Мне тогда было двадцать. Я мог быть женат, но не случилось. Всё казалось, что времени хватит. Потом его могло не оказаться вовсе. А теперь я свободен и женат. И Аяна обещает мне сына. Но я буду стариком, когда Гаю Визарию стукнет двадцать. Я уже не смогу бежать по лесной дороге, наставляя моего мальчика. Мечта о несбыточном? Я не видел в Проксимо сына, дело не в этом. Сложно объяснять, да и надо ли?
Вместо ответа я просто улыбнулся. Не знаю, какая уж вышла улыбка, но он неожиданно улыбнулся в ответ.
Всё у него в тот день получалось: растяжки, отжимания, удержание равновесия. Нет, я не очень хороший учитель, раз понадеялся, что ненависть будет лучшим стимулом, чем доверие. Он не улыбнулся, но словно свет озарил всё вокруг, когда я дал ему учебный меч. Он ещё не вполне готов, но это должно было случиться сегодня.
Следующим шаг навстречу мне сделал Валерий. Причём извинялся он в своей обычной манере – «скорее язык откушу». Появился на выгоне под конец одного из занятий, долго смотрел, как Проксимо отрабатывает рубящий удар. А потом обратился ко мне:
- Визарий, говорят, что тебе нет равных на мечах. Я хочу проверить, так ли это.
Мой ученик тут же оживился, я вдруг подумал, что он никогда не видел настоящий поединок. Показать ему?
Цинна правой рукой потянул из ножен спату. Я покачал головой:
- Только на деревянных.
Взгляд светлых глаз стал дерзким:
- Боишься?
Я кивнул:
- Боюсь.
Он пожал плечами, но отложил боевое оружие и взял учебное. Пару раз взмахнул, проверяя баланс, и остался доволен. Ещё бы, я сам изготовил эту пару мечей. Они были во всём подобны моему мечу - тому, что верно служил мне пятнадцать лет. Только ими было труднее убить.
Мы долго кружились в центре площадки, потом Цинна нанёс молниеносный рубящий удар. По его мысли этот удар должен был развалить мне плечо. Он бил как привык, как бьёт кавалерист, рубя пехотинца. Я знал десяток способов отразить такой удар. Начать с того, что у меня гораздо более длинные руки. Да и весь я длиннее. Но для Проксимо выбрал самый зрелищный способ: припал на одно колено, перехватил меч и увёл его в правую нижнюю четверть. И Валерий чуть не ткнулся носом в песок. А я уже нависал над ним с мечом.
Надо отдать ему должное, он отреагировал быстро. Правда, если бы я захотел, то мог развалить его промеж ягодиц во время этого прыжка. Но мой ученик должен был увидеть и такой приём. Да и не стоило унижать его родственника этим ударом.
Валерий упорно предпочитал рубить, а не колоть. Я парировал самыми разнообразными способами, а потом одним ударом с подвывертом обезоружил его. Цинна не мог знать этот приём, кавалеристская спата для него не предназначена. Но оба деревянных меча имели рогатую крестовину, я оценил её за годы судных боёв и весьма успешно использовал. Обычный боец не может удержать оружие, когда его выворачивают против движения кисти, зажав, словно в тиски, между лезвием и перекрестьем. Это я ещё должен буду объяснить Проксимо.
- Что ж, было недурно! – произнёс Валерий, подбирая меч, и протягивая мне правую руку. Я пожал её.
С тех пор он стал часто посещать наши занятия, я не гонял его. На свой солдатский лад он был даже искусен, просто никогда не подходил ближе четвертого ряда к местам, где ковалось моё мастерство. Иногда он давал Проксимо советы. Если эти советы не годились для моего ученика, я улучал минутку, когда Валерия не было с нами, и позволял парню проверить приём на практике. Мне ни разу не пришлось уронить авторитет Цинны нелестными словами: Проксимо сам мгновенно понимал, где крылась ошибка.
Мы по-прежнему говорили очень мало, но между нами установилась мыслительная связь, делающая возможным понимание без слов. От этого учёба шла ещё успешнее.
Совершенно неожиданно нас стала посещать и красавица Сильвия Цинна. Чаще она являлась с мужем, иногда приходила одна. Наблюдала за тренировками брата всё с той же прохладной доброжелательной улыбкой. Иногда мне казалось, что Боги по ошибке заполнили вены Сильвии флегмой. Она была спокойна, приветлива, но абсолютно далека от всех и всего.
Как ни странно, её интересовали не только приёмы боя и поединки. Ей нравилось смотреть, как мы разминались, пыхтя и потея. Днями становилось всё жарче. Я испытывал смущение, когда зной вынуждал меня снять рубашку. Особенно после того, как Проксимо однажды сообщил в бане, иронически созерцая рубцы на моей груди:
- Сильвия находит тебя красивым.
Только этого ещё не хватало!
Старый Приск сделался даже подобострастен. Теперь он бесконечно именовал меня «благородным Визарием», не сказать, чтобы мне это не нравилось. И лишь с одним обитателем виллы мои отношения никак не изменились к лучшему. К сожалению, я очень нуждался в этом человеке. Когда пришла пора изготавливать боевой меч для Проксимо, мы провели целый день в библиотеке. Я детально объяснял конструкции известных мне клинков и перекрестий, форму черена, преимущества различной оплётки и способы баланса. Между делом спросил, кто мог бы выковать хорошее оружие. К моему великому сожалению, умельцем оказался несносный Анус, который испытывал ко мне необоснованную, но пылкую ненависть. Впрочем, надо отдать ему должное, едва ли был на свете человек, к которому Анус питал иные чувства.
В кузницу мы отправились вместе с Проксимо. В присутствии хозяина раб был сдержаннее, по крайней мере, не бранился вслух. У меня не слишком стыдливые уши, мне и самому случается загнуть. И всё же неприятно, когда кто-то говорит только на бранном наречии.
Анус долго рассматривал эскиз, потом пробурчал что-то неразборчиво. Из всего я уловил лишь, что он сделает «эту глупую хрень», раз нам так хочется. Проксимо ждал этого часа нетерпеливо, как молодожён ждёт брачную ночь.
* * *
