На душе у него сделалось странно тихо, как никогда раньше. И очень хорошо дышалось. Будто он уже построил дом, посадил дерево и вырастил сына, и теперь мог спокойно почить от своих трудов. Как раяне прежде думали, что их Творец-Создатель ушёл на покой, оставив им в наследство весь мир.
Ага, на печи почить.
Притом, что Крокодил любил анализировать свои поступки с того самого момента, как осознал себя, и вообще, любил умственный труд несравнимо больше физического (а в глубине души лишь его и считал достойным человека, чтобы творить мыслью всё и сразу; очевидно, того же мнения была и Саша Самохина), он знал, что подолгу находиться наедине с собой не может. Насколько он любил работать в тишине с чужими словами на чужих языках, переодевать их смыслы в русские одежды, настолько же не выносил себя в безмолвии. Всегда начинал себя жалеть, обвинять в своих реальных и мнимых бедах всех и вся, проваливался в уныние, терял вкус к жизни и, чтобы выйти из этого состояния, хватался за любые внешние наполнители.
А сейчас как-то смог отойти от своей жизни, спокойно посмотреть со стороны, но не скукожиться от стыда за её малость и слюнообразность, а усмехнуться: надо же, и ради такой малости солнце встаёт. («Послушайте! Ведь, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы они были? Значит, кто-то называет эти плевочки жемчужинами? И, надрываясь в метелях полуденной пыли, врывается к Богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему жилистую руку, просит — чтоб обязательно была звезда!»)
Хотя на дворе продолжалась шумная работа раянского ареопага, да и в окно влетел информационный жук (регулирование посещения дома-башни было в топе новостей, затем следовала информация о состоянии солнца, о сборнике мыслей и ощущений первых паломников, о числе рождений и смертей в разных общинах, и даже упоминание о беременности метиски Ланы оказалось в списке важных событий), но тишина в душе Андрея Строганова воцарилась настолько небывалая, настолько же и полная, и ничто её не нарушало. Как торжественно-пустой Андреевский зал на календаре с кремлёвскими красотами.
Да, он был настолько же пустым, насколько и полным, как дирижабль, и летел без посторонней помощи. Сам!
Тень похожей радости была у него, когда Андрюшка пошёл. Но тогда было очень много шуму, и была счастливая Светка, как будто даже любимая, и всяческая домашняя суета, но Андрюшка, в конце концов, шлёпнулся (естественно) и противно заревел.
А теперь было тихо-тихо. Слово есть такое: священнобезмолвно.
Правда, на пути дирижабля попадались облачка. Сначала лёгкие-лёгкие, как Светкины духи, потом поплотнее и мокрые, как памперсы, а потом вокруг сгустилась дымная серость. И дирижабль потихоньку начал сдуваться.
«Если я сам не могу выносить себя, как же меня другие выносили? Как меня выносил Валерка? Да и Светка тоже… А бабушка? А как Аира меня сейчас выносит? И не просто снаружи, а по памяти! Чуть ли не на плечах! Почему «чуть ли»? Один раз он нёс меня на плечах, в прямом смысле. В лесу во время расслоения, и на стабилизаторе тоже… И ночью, значит, проснулся, пошёл посмотреть, как я себя чувствую после нашествия Шаниного призрака, укрыл одеялом, а утром не поленился приготовить для меня завтрак, термокрышку достать, которой у меня не было… Он мне служит, прямо как Лео из книги «Паломничество в Страну Востока» Германа Гессе.
Точно. Там сам Солнечный Лев, высший иерарх таинственного Братства, одновременно утренний и вечерний, древний патриарх, молодой лицом и телом, опекал главного героя, слабака и разгильдяя, который потащился в паломничество по святым местам ради — кто бы сомневался! — своих сексуальных фантазий. Само солнце служило тому, чтобы даже тот слабак и разгильдяй, умевший только сказки рассказывать, да и то с грехом пополам, смог совершить хоть что-нибудь истинное в своей жизни. Хоть собаку погладить от чистого сердца, без интеллигентской фиги в кармане.
А этот жалкий неудачник, которого и героем-то стыдно назвать, Онегин номер два с поправками на двадцатые годы двадцатого века в Германии, думал, что Лео — всего лишь мальчик на побегушках, принеси-подай, и в упор не видел его царской славы.
Хотя Аира не лев, а всего лишь игрушечный медведь Саши Самохиной... И всё-таки, ясное дело, в родстве с Архангелом Михаилом, пусть и не хочет об этом говорить. Работа такая.
«Но как же не Солнечный Лев, — вдруг подумал Андрей Строганов, — если на Земле он родился второго августа, в день Ильи-пророка и ВДВ, «никто, кроме нас», и даже если падает, то в небо! Да, надо будет сказать ему, что он не только Чапай и Михаил, но и Лео, потому и глаза у него калейдоскопические. Лео был сероглазым, это я хорошо помню. Ему это будет приятно, что если и немец, то не доктор Менгеле».
И ещё у Лео были удобные сандалии, он умел появляться из ниоткуда и исчезать в никуда, знал язык птиц, и все животные признавали его власть. И голос у него был то мягкий, как золото, то твёрдый, как сталь, и всё богатство языка этого маленького произведения, рассказа, названного романом, должно было непременно вызвать любовный трепет в душе филологини Саши Самохиной даже в русском переводе.
«А уж в немецком подлиннике это песня! Если Саша знала много языков, может, и «Паломничество…» читала в оригинале? Сразу бы узнала своего героя».
Лёгкий, летящий, воздушный текст «Паломничества…» — самое вкусное, что только было в жизни Андрея Строганова на немецком языке. Само название,  Morgenlandfahrt, было как хрустящий ломтик орехового торта. («Господи, ведь был же у них когда-то такой дух! А теперь народ-призрак…»)
Будто это выросшая Момо написала: «Что хочет жить долго, должно служить. Что хочет господствовать, живёт недолго. Лишь немногие рождены для господства, им это не мешает оставаться радостными и здоровыми, потому что они служат всем и каждому. А те, что стали господами просто потому, что очень рвались к этому, они все оканчивают в нигде. Ну, например, в санаториях».
Пентюх из «Паломничества…» показал свою полную несостоятельность, когда побоялся погладить любимую собаку Лео, страшного волкодава, которого тот трепал, как щенка.
Плоский хлеб, да как же он, Крокодил Андрюша, мог забыть об этой книге! Ведь в юности так любил её, что даже собирался переписать от руки, чтобы насладиться самой графикой текста...
И, что характерно, чуть не умер в санатории.
И даже толком не смог почесать Аирину сову, которая так доверчиво подставляла ему голову.
«Сову раздеру опять…»
Вместе со стыдом вернулось и чувство потерянности, хотя не такое острое, как раньше. Вот зачем, спрашивается, было читать книгу, и даже любить её — а выводов никаких не сделать?
«Но этот совиный царь вроде говорил, что я друг… И давался мне в руки вполне благосклонно, птица счастья завтрашнего дня… А к власти я же никогда не рвался! Потому что… Потому что — Аира прав! — это большой труд, тяжёлый, постоянный и неблагодарный. Под силу лишь немногим. Если это настоящая власть, царское место, а не паразитизм ничтожеств, хапнуть и убежать на острова с яхтами… то есть в тот же санаторий... Нет, настоящая власть — она действительно только для настоящих. Там уж такая Проба, что в пределе ты или Александр Невский, или Горбачёв Михаил Сергеевич. Настоящий Царь оказывается на кресте, а Махайрод — на костре, всё правильно. Или взять хоть Тимор-Алка: парень не смог поваляться в постели даже после первой брачной ночи! Притащился на заседание, потому что неотложные дела. Нет, такие подвиги выше моего разумения… А вот чего мне действительно всегда хотелось, так это быть первым в отношениях с друзьями и женщинами. Да, но Валерка ушёл в монастырь, а другие приятели рассосались, так и не став друзьями. А Светка ушла к Витьке, и Лиза не захотела остаться со мной, а Лена вообще не признавала меня вправе даже платить за неё в ресторане, и в постели норовила быть сверху. Разве что Лида… и то, только во сне, и потому что я собирался ей помочь. Сам, добровольно. Не за секс, а потому что совесть же есть у меня, ну хоть какая-то!»
— Коммуникатор! — позвал Крокодил, ещё толком не зная, с кем будет общаться. А когда появился подсолнух с экраном, вынул из стебля прибора палочку-стилос и по-русски написал на поле, ставшим пригодным для письма, едва лишь стилос ткнулся в упругий материал, непохожий ни на стекло, ни на бумагу:
«Дорогой Валера, дружище!»
Его почерк со школьных времён стал только хуже и корявее, и информационная система не смогла преобразовать буквы в красивую каллиграфию, потому что воспринимала русский язык как графику, а не текст.
Главное, что Валерка точно узнает его руку. Не сможет не узнать. Сколько друг у друга было списано в своё время!
«Пишу… потому что я  пишу. Как Портос. Наверное, я бесследно пропал или как-нибудь странно умер, а может, и не странно, не знаю. Как у Бутусова: «и пожарник выдал мне справку, что дом твой сгорел».  Нет, надеюсь, мой дом как раз цел и невредим, и, собственно, по поводу него я и пишу. Не смогу толком объяснить тебе, где нахожусь, хоть убей. Somewhere in time & space. Или лучше сказать, «пути Господни неисповедимы», и меня, образно говоря, затолкали в машину времени, завязали глаза, а потом выбросили посреди дороги, которая привела в Град Обреченный. Но он сейчас прямо на моих глазах становится Градом Преображенным — твоими молитвами, не иначе! А пишу я тебе, разумеется, чтобы нагрузить. Ты уж извини, но ведь кроме тебя у меня никого нет, кто бы мог помочь. Я живу (жил, конечно, всё в прошедшем времени) на Ореховом, 47, кв. 242, досталось мне на орехи после Светки, мы с ней расстались. А в 237-й квартире, на этой же лестничной площадке, живёт моя жена Лидия, эта уже настоящая. Но при жизни я был такой лопух (ну, ты же меня помнишь!), что даже не зарегистрировал с ней отношения. Обстоятельства нашего с ней знакомства и отсутствие у неё каких-либо прав (не просто на меня и на моё имущество, но вообще гражданских прав, потому что она нелегальный трудовой мигрант) в другое время привели бы меня в отчаяние. Но теперь я поверил в Бога (ты своего добился, вот, держи смайлик), поэтому у меня есть — просто невероятно, что я это пишу, своей рукой! — твёрдая надежда на чудо, что ты это письмо, во-первых, получишь, а во-вторых, найдёшь силы и возможности помочь моей жене. Его можно считать также моим заявлением для загса, чтобы Лида получила все законные права в качестве моей наследницы. И передай ей, пожалуйста, что если у нас родится сын, я хотел бы назвать его Родионом, а если дочь — Лилией. Но если эти имена ей не нравятся, она может дать любое другое, по своему вкусу».
Крокодил обстоятельно описал, где в его квартире лежат деньги, и где документы, и про машину, которая отогнана на СТО буквально через дорогу от его дома, рядом с метро, и написал телефон директора издательства, в сейф которого на всякий случай положен запасной комплект ключей от Крокодиловой квартиры, и про старую записную книжку не забыл, в нижнем ящике стола, где есть адрес и телефон томской бабушки и нью-йоркский адрес и телефон Василия Васильевича Строганова. Из его глаз закапали слёзы, но он вовремя отклонился, чтобы не натекло на экран, и продолжил чёркать стилом. Конечно, пришлось откровенно написать о том, что Лида — человек малообразованный, и потерявшийся в жизни, и требующий медицинской и правовой помощи. «Но если ты сам не можешь всем этим заниматься, как ушедший от мира, может быть, у вас там есть какие-то прихожане? Или как это называется — паломники? Окормляемые, опекаемые, кающиеся? Которым нужно совершить дела милосердия? В том числе и высокопоставленные, со связями. Может, кого-нибудь из них можно попросить помочь человеку?»
В формулу вежливого прощания Андрей Строганов вставил слова благодарности за дружбу и высказал надежду на встречу в настоящем светлом будущем. «Хотя, конечно, куда мне в рай!» — дописал в постскриптуме. Он любил постскриптумы в письмах.
Чувство выполненного долга (упоительное чувство, как хороший текст) питало его радостью минуты две. И дирижабль снова поднялся.
Потом возник закономерный вопрос: как же переправить это послание по адресу? Не придумав ничего лучшего, он велел коммуникатору отослать письмо монаху Иоанну в Саровский мужской монастырь, Россия, Земля, 21 ноября 2009 года.
Экран подсолнуха замерцал, искусственный голос прибора закашлял, в точности как электронное ВЭДРО в «Повести о дружбе и недружбе» Стругацких, однако нестройные вялые бессмысленные «листики и веточки» (прямо-таки аналог слова «бндэщ» из той весёлой повести) быстро погасли, появились слова «адрес найден, адресат верен, верен, верен».
Когда с экрана пропали и они, и коммуникатор спросил, желает ли он, Андрей Строганов, пообщаться с кем-либо ещё, Крокодил уже полностью переключился на свою раянскую действительность.
Не такая уж она была плохая, эта действительность.
— Да, пожалуй, соедини. С Лизой Макферсон, моей соседкой.
[indent]

Лиза, в отличие от Тимор-Алка, была не на работе (голоса во дворе Крокодилова дома всё шумели, и голос Советника Эстуолда в этом букете тоже звучал), а, оказывается, принимала у себя дома Шану. Родственный визит.
Бабка немедленно и бесцеремонно влезла в экран и, кажется, даже не поздоровавшись, саркастически поинтересовалась у Андрея Строганова, хорошо ли ему спалось.
«Вот же Тамила Аркадьевна номер два! — подумал Крокодил. — Но та хоть не приставала!»
Скорее скривившись, чем улыбнувшись, он ответил, что не успел ни рассмотреть, ни оценить её подарок по достоинству, потому что Аира ликвидировал. К слову, Консул что-то говорил о понижении индекса, если подобное повторится. Андрей Строганов не может не предупредить об этом милую старушку, которой стольким обязан.
— Ах, ну да, вы же его пустили на постой! — фыркнула Шана. — И теперь ваш дом можно смело назвать гостевым!
Очевидно, в этой реплике скрывалась некая шпилька, понятная только носителю местной культуры. Крокодил, «включив мигранта», только плечами пожал.
— Надеюсь, отныне я буду избавлена от ваших фантазий по соседству? Очень хотелось бы, знаете ли! И передайте вашему квартиранту, чтобы он не топтался по моему участку! Ишь, взял привычку шастать по чужой земле без спросу, будто ему закон не писан! Не знаю, что он там выискивает, но видеть его у себя я не желаю!
— Обязательно, — кивнул Крокодил. — Мы построим мост через овраг.
Лиза, к счастью, не понимала их пикировки, но, вернувшись на экран (какая же она всё-таки была ясноглазая и свежая! «овсянка, сэр!»), поблагодарила Андрея Строганова за оставленный на крыльце подарок и, повернув свой приёмник коммуникатора за стебель, показала, где поместила поздравительную надпись.
И вправду очень удачно подобрала обрамление, так что сочетание букв, пятен и помятостей превратило плакатик в настоящую картину. Там же, на стене, Крокодил заметил и свой портрет в метели из бабочек, тоже мастерски оформленный. Его недовольная физиономия на «фотографии» сейчас его искренне рассмешила. Как же точно Лиза подметила погнутый стержень его личности… Ну, уж что выросло, то выросло.
«Ей бы дизайном заниматься, а не жевать социологию, — подумал Андрей Строганов. — Хотя, может, можно быть креативным человеком и в социологии? В любом случае, они с Алком прекрасная пара. Жалко только, что в довесок к браку Лиза получила такую бабушку-свекровь, как Шана. Цианистый калий, а не бабушка!»
— И как же здорово ты написал о движении против течения! Наша семья всегда будет именно такой! Спасибо!
— Ну, ты счастлива, Прометей, Бармалей и Дункан Маклауд? — улыбнулся Крокодил.
Хотя можно было не переспрашивать о счастье у женщины с таким выражением глаз.
— Спасибо, хоть не Фата-Моргана! — рассмеялась шотландка, а потом озадаченно спросила: — А кто такой Бармалей?
— Пират. Гроза морей и Африки из нашей детской книжки. В твоём роду наверняка были пираты.
— А-а! Да, пожалуй, были. А Прометей почему?
— Да потому что ты рыжая! Огонь!
— А Дункан Маклауд?
— Ну, не знаю. Наверное, потому что теперь живёшь навечно. Тебе нравится твой новый дом? Лучше, чем общежитие в Сиреневой общине?
— О! Это не дом, а именно сказка! Когда мы тут всё устроим, то обязательно пригласим тебя в гости!
— Знаешь, когда Тим ремонтировал его, я ему ещё тогда сказал, что интерьером будешь заниматься ты. Как в воду глядел, а?
— Ага. И ещё ты глядел в воду, когда говорил, что за знакомство с твоим другом я скажу тебе спасибо. Как Толстой и Достоевский!
— Э-э… Почему Достоевский?
— Ну, как же! Русская литература, глубины души! Пророческие слова! Я очень, очень счастлива, Андрей. Я даже не знала, что можно быть такой счастливой! Я вот и Шану тоже безмерно благодарю за то, что она такого внука вырастила!
— Да было бы за что! — послышался голос бабки (впрочем, сейчас в нём звучало тепло и довольство, и он был совсем не старушечий). — От моих рук он совсем отбился, так ты уж, пожалуйста, бери его в свои, и спуску не давай!
— Если к вам даже сова залетела, значит, в доме точно будет счастье, — заметил Крокодил.
— А тебе Тимор уже рассказал, да? (Андрей Строганов мыкнул что-то неопределенное.) Но это вообще-то ужас был… А это уханье? Ты, наверное, уже привык к таким звукам по ночам? И эти жуткие глаза… Бр-р-р!
— Что ты, Лиза, совы — гордость нашей общины, они совсем не страшные и все ручные, — снова встряла Шана за кадром. — Они к людям ластятся, а какие подушки прекрасные на совином пуху, а детские матрасики! Ты повесь мешок на дереве, и они будут стряхивать перья и пух. Научу тебя шить подушки, так за одно такое рукоделие можно бочонок мёда у на Пчелином острове получить!
— Кстати, именно о рукоделии я хочу тебя спросить, — сказал Андрей Строганов. — Лиза, где ты достала свои бальные туфли для танца? Понимаешь, тут есть наш земляк, который тоже вчера женился, и я должен идти к ним в гости с подарками…
— Борис? Тимор говорил мне о нём.
— Да, он самый. Я обещал подарить его жене накидку из бабочек и туфли из лепестков розы. Это возможно?
Молодая женщина покачала головой:
— Обещал — и даже не выяснил, возможно ли это!
— Это так я работаю над своими сверхзадачами, — улыбнулся в ответ Крокодил.
— Сначала над фантазиями своими хорошо бы поработать, — буркнула Шана, не показываясь. — И головой желательно!
— Сейчас переброшу тебе контакт мастера-визуалиста, — сказала Лиза, что-то пролистывая вне поля его зрения. — Но это вообще-то стоит хорошего ресурса, особенно за срочность. Наши костюмы заказывал Тимор, и сказал, что это было очень затратно.
— Понимаю. Но у меня что-то должно остаться за реставрацию дома-башни. Думаю, хватит хотя бы на накидку.
— Кстати, о доме-башне. Знаешь, что я думаю? Что один дом Творца, да ещё такой маленький, для целой планеты не годится. Если люди хотят иметь такие мемориальные места, куда можно было бы прийти с благодарностью, нужно дать им такую возможность.  Мы с тобой можем сделать эскизы и представить их сообществу.
— Идея очень хорошая, но я рисовать не умею…
— А я умею. К тому же Тимор может вынуть изображения из моей памяти, а Махайрод из твоей.
— Да, точно. Я и с Борисом об этом поговорю. Он тоже должен помнить много интересного.
— Замечательно! Ну, вот, лови координаты визуала. Там можно обрисовать задачу и оставить заявку и в письменно виде, и в звуковом, и в личном общении.
На экране коммуникатора перед Крокодилом появился пульсирующий кружочек.
— К вашим окнам можно у него и шторы заказать, — прозвучал голос Шаны.
— Угу, — ответила ей Лиза. — Может быть, у вас появятся ещё идеи? Мне бы очень хотелось сделать балкон как вторую гостиную...
— Спасибо, Лиза, — сказал Крокодил. — Не буду мешать тебе обустраиваться. А мы подумаем, как сделать мост через овраг, чтобы в гости можно было ходить по прямой. До свидания, Шана!
— Андрей, — голова бабушки Тимор-Алка снова появилась на экране, — так вы и вправду что-то хотели рассказать мне об Олтране?
—  Нет, Шана, что вы, это была шутка!
— Мне нужно было догадаться, — сухо сказала она. — Но настоятельно советую вам так больше не шутить. Вы меня поняли?
— Конечно. До свидания.
[indent]

Пообщавшись со специалистом воплощения безопасных идей, Крокодил и вправду расстался со всем своим накопленным ресурсом. По нулям. Именитый дизайнер был вылитый мастер Гаоэй из «Хищных вещей века», и те же слова произнёс, когда землянин оторопел от запрошенной суммы ресурса: «Такова цена красоты».
Но ведь обещал, так не поворачивать же оглобли…
И даже не из-за тщеславия он хотел прийти с ценным подарком к Борьке и Лане (хотя кто ж не любит выпендриваться, Аира правильно сказал своей сове), а просто… Ну, вот хотел — очень хотел! — увидеть, какое у Ланы, у Фаты-Морганы этой, будет удивлённо-обрадованное выражение на русалочьем лице.
Правда, через линию доставки он теперь мог заказать разве что одни сухарики из хлебных яблок. А ведь думал приготовить обед... Или это уже будет ужин? Вот же любят они позаседать со своей демократией!
Аира и Тим придут голодные, а на кухне ни крошки… Или к ним прибегали столики с едой?
Что ж, придётся довольствоваться стручками и хлебными яблоками.
Андрей Строганов взял корзину и, чтобы не оказаться в эпицентре государственно-политической жизни на своём крыльце (а там уже новые голоса бубнили, то в унисон с голосами его друзей, то вразнобой), вылез на задний двор через окно. Даже сандалей не надел, они остались перед дверью снаружи, так босиком и потопал. Благо земля на Раа это не Земля…
Да, вот такая у Борьки Лана. Ради такой не жаль ресурса даже чтобы просто посмотреть, как она радуется. А Лиза счастлива и сияет. А Пака обнюхивает Лилу, и та уж как-то умасливает и улещивает того наглого сиамского кота, смазливого урода! И этот ещё… как его… Рояс, который сейчас снимает последние сливки последнего медового дня. Или, может, уже корпит над тестами? Уж если было произнесено — перед самим Консулом! — «завтра», значит, встал прямо с утречка (пока Крокодил под шмелиным одеялом наблюдал неподвижные стрелки кремлёвских курантов), поцеловал спящую новобрачную, пахнущую любовью, вызвал коммуникатор — и давай представлять, как выворачиваются наизнанку молекулы в красно-белых шарах, прокачивая связи в мозгу! Мужик сказал — мужик сделал! А она там лежит… Или проснулась уже. «Не надо, Роя…» Как же, послушает он тебя, курица! Сама попёрлась на праздник, для разнообразия чувств, никто за нос не тянул! Call of duty! Это один только Крокодил не знает цену словам, а все остальные в курсе!
И только он, Крокодил, один. Как Адам в раю. Внутри воображения Саши Самохиной. Как его туда затянуло, за горизонт событий? А вот так, хрен знает! Получите и распишитесь!
За перелеском, где водилась наиболее сочная порода йогуртовых кустарников, находился дом Шаны. Крепкий добротный дом, сложенный из камня, с просторными комнатами и другой травой. Ему даже показалось, что за зелёной завесой видны серые стены.
Пока Андрей Строганов торопливо рвал стручки, всё больше раздражаясь (один бросал в корзину, два сжевывал, «как траву ешь, честное слово, тьфу!»), на задах его сознания болталась некая неявная мысль. Будто постиранные джинсы на верёвке.
Лиза постоянно поминает Достоевского, а читала ли она хотя бы «Преступление и наказание»? Похожа ли Шана на старуху-процентщицу? В каком-то смысле она всё никак не может истребовать с Аиры проценты. За что? Долг перед матерью никогда не отдашь. За судьбу своей дочери? За то, что та самоубилась? И Тима чуть не потащила за собой в колоду? Но ведь сама, дура, виновата! Если вовремя не разнюхала, что её приёмыш — альфа-самец, котрого нельзя держать рядом с дочкой, то какие могут быть претензии к Аире? Меньше надо было строить глазки дядьке из прокуратуры, а больше заниматься детьми! А то, небось, ресурс за усыновление от государства получила, а свои родительские обязанности проспала! Проедает теперь плешь человеку, а сама озабочена, как через тридцать три забора ногу задерищенко, старая карга!
И тот наглый пацан со вчерашнего праздника, который наезжал на Тимор-Алка, говорил, что Альба взята из пробирки Олтрана. Дестаби Олтран не был Консулом, кем же он работал в системе государственного управления? Вряд ли донором спермы.
Крокодил задумался, глядя сквозь листья и стволы в том направлении, где находился участок Шаны.
Гражданин Родоса Родион Раскольников узнал, что сестра старухи, Лизавета, уйдёт на целый день, и поэтому пошёл на дело… А Шана с Лизой ещё долго будут рюшечки перебирать.
Он хотел снова вернуть то ощущение трезвомыслия (Господи, какое же правильное слово!), которое было с ним, когда он писал Валерке, но чувство голода сильно досаждало, и мысли прыгали, как блохи. Но как же прийти к Борьке в гости и поздравлять новобрачных, оставаясь честным перед ними и перед своей совестью? Если он своей рукой написал, и Валерку призвал в свидетели, что Лида его жена, а сам будет пялиться на Лану! А Борька сейчас, может, крестик для него делает, а Господь Бог внушает Лиде мысль, что его ребёнок — это её последний шанс остаться человеком.
«Блин, а Валерка — монах! И без всякой травы, и на Земле! Уму непостижимо… Да ладно бы уму, уму-то как раз постижимо, а вот на деле как это реализовать? Ведь если Лида моя жена, я уж точно ни на ком не смогу здесь жениться. Даже на — прости и помилуй! — Галине. Не говоря уже о том, что Пака может и не пройти Пробу. Мало ли что? Упадёт в водопад — и поминай как звали. Перепьёт галлюциногена — и в дурку. И Лила останется индийской вдовой, а я — соломенным вдовцом».
Он представил Лилу.
Ну, вот. «Вы себе не можете представить, профессор: голые девушки, стаями!» Почему это профессор не может себе представить стаю голых девушек? Да запросто, как два пальца об асфальт. Надо было полежать на хорошей траве, да кто ж знал, что ароматы леса и прекрасная фантазия отыграют назад, чтобы не возносился в эмпиреи, понимаешь, высокого духа и самомнения! А то вообразил, что он дирижабль в горних вершинах! Презерватив он, а не дирижабль, и как раз три последние буквы очень красноречивые!
«Прям порчу навела на меня эта старая ведьма! Хоть иди деревья вали, как дурной медведь!»
Он сжевал йогуртовый стручок и с силой ударил в светлый ствол ближайшего дерева так, что костяшки пальцев враз онемели.
«Неужели ты не понимаешь, что от тебя зависит вообще всё?» — говорил Аира, который, видите ли, хозяин себе и слов на ветер не бросает!
Ага, а сам рассматривал груди сфинкса на картине Моро и приставал к малолетней Альбе, хотя мог бы — в конце концов, был обязан в рамках школьной программы! — зарубить себе на носу (очаровательное выражение в контексте Раа), что девочку нельзя трогать руками!
Вот Омон-Ра как-то же справлялся!
А Крокодил, как малолетний дрыщ, пускает слюни и страдает, блин, оттого, что ни одна, ни одна… Неужели Лила действительно не чувствует разницы между Омоном-Ра и Пакой?
«А между мной и Рулоном Обоевым Лида чувствовала разницу? Вот Лиза между мной и Тимом точно почувствовала. Сияет она! Счастлива! А мне сказала — «извини, Андрюха, всё было очень приятно, но мне надо успеть на ужин в столовку для мигрантов, так что дальше, пожалуйста, без меня».
Он снова шарахнул по дереву, уже ногой.
«Стоп, да что ж меня так заносит? В чём дело, Саша Самохина, ау! Мы же с тобой тождественны! Только тебя в данной вероятности холит и лелеет твой плюшевый медведь, и между прочим, с моей подачи! А мне, видно, так и суждено прожить в твоём сомнительном раю без Евы и даже без Лиды! Так хоть травы какой-никакой напусти, чтобы я не чувствовал себя так хреново! Сукин сын ты, Пушкин, и жена твоя шалава!
И ведь дал же себе слово больше не ныть! И опять разнюнился, как тот фуфломёт Онегин! Что за карма такая… Ведь было же просветление, человеческая радость на сердце, ни капли зависти ни Тиму, ни Борьке! Ну разве что Паке. Хотя чего ему завидовать, семнадцатилетнему сопляку, у которого жена брюхата вовсе не от него и скоро родит двойню! И вопли по ночам: вэ! вэ!
«Нет, это не его в дурку после Пробы, это меня сейчас в дурку заберут, за табуированное понятие «трахаться». Вот вернусь домой и скажу Аире: сил моих больше нет валяться на печи, иду на белковый завод на должность инфузории-туфельки, или — шут с вами, убедили, что я скотина — в доноры спермы, но хоть к какому-то делу уже приставьте меня, господа хорошие!»
Вокруг вовсю звенели насекомые, кружили разноцветные жуки, и сияла зелёным, синим, охристым и сиреневым райская земля.
«Из пробирки Олтрана…»
Что бы это значило в данном сериале? Который, если честно, уже задрал!
— Коммуникатор! — рявкнул Крокодил. — Проясни-ка, с какой целью на Раа используют донорскую сперму?
С ветвей перед его носом немедленно выпал цветок и охотно пояснил: из указанных-де биоматериалов изготавливают противоожоговые и радиопротекторные кремы и мази, необходимые всем, кто работает на высокой орбите и в космосе.
— И всё? А всякие, там, программы искусственного оплодотворения? Разве это не актуально?
Коммуникатор напрягся и через минуту выдал информацию о насыщении удобрений для искусственных лесов различными биоотходами, в том числе донорскими. Об экстракорпоральном зачатии и работе с эмбрионами прибор выразился коротко: запрещено законом о биоэтике.
«Надо же, как интересно! — подумал Крокодил, даже не заметив, как цветок  увял. — Что ж это получается, Шана имела доступ к медпрепаратам, и незаконно, так сказать, воспользовалась служебным положением? Но Тим утверждал, что она любила статусного дедка и знала его лично… Впрочем, одно другому не мешает. Судился же один мой приятель с девицей, которая требовала от него алименты за то же самое, только она обошлась без пробирки. И в конце концов был скандал, от Шаны даже родственники отказались… И Тиму она рассказывала не всё. Ясен пень, тут и без табу не захочешь вытаскивать такое бельё своей родственницы на всеобщее обозрение... но Аира того злоречивого пацана не только не убил, но и вылез на трибуну, покаялся перед обществом, что мея кульпа, и всё такое… Хотя кто его знает? Может, сейчас у меня во дворе идёт судебный поединок Аиры с болтливым батюшкой Злого Языка, а я здесь стою, как три тополя на Плющихе, и думаю, не навестить ли мне домишко нашей старушки-процентщицы для тренировки интуиции? Потому что с этой Шаной оч-чень нечисто… Как-то нужно её нейтрализовать, потому что — видит Саша Самохина! —  уважаемая бабушка во всей этой истории наводит сильную тень на плетень.
Но уж не собирается ли он без спросу забраться в чужое жилище, как птицекрот со сбоящей программой? Да его любой жук, любая бабочка сдаст! И что он там будет делать? Какой компромат искать?
Поколебавшись пару секунд («ага, как стрелка осциллографа»), Крокодил оставил корзину под кустом и, чтобы срезать путь к соседскому участку, пошёл напролом через заросли. Но тут его босые пятки соприкоснулись с чем-то вроде острого ребристого камушка… и ещё одного… и ещё… Очень непривычного на мягком травяном ковре. Жёлуди, что ли?
Ногу не порезал, это хорошо.
А потом он зацепился за корень и натурально (снова привет Булгакову) чуть не грохнулся оземь. И краем глаза заметил: не жёлуди, конечно, меньше… Несколько твёрдых, как алмаз, чёрных продолговатых бусинок, похожих на ежевику.
Он наклонился и поднял одну. Да, бусинка. И вот, и вот.
«Мы занимались любовью под всеми кустами, но что с того? Наши души расходились всё дальше и дальше…»
У Майи Глумовой во время последней встречи со Львом Абалкиным порвались янтарные бусы, а у Альбы ежевичные. Или у неё в первый раз? Крокодил вспомнил слова Шаны о том, что Аира что-то ищет на её участке. Уж не эти ли бусины?
Он взял несколько штук, которые попались ему на глаза, и положил в карман шортов. Потом поискал глазами приметы, чтобы не потерять место, на всякий случай, поднатужившись, сломал, но не до конца, ветку дерева с белой, почти берёзовой корой, и поспешил к жилищу бабушки Тимор-Алка.