Выйдя из лесу на поляну, где стоял плетёный дом Крокодила, друзья увидели, что двор сияет иллюминацией от сотен светляков, в доме светятся окна кухни и гостиной, в печке, сложенной Аирой, пылает огонь, на ней что-то жарится и варится. Шана деревянной ложкой с длинной ручкой как раз зачёрпывала варево на пробу, когда Андрей Строганов встретился с ней глазами.
Поверх платья Шаны был повязан передник, на плече висело полотенце, и вся она воплощала идею доброй бабушки. «С пирогами и внуками», как сказала бы Саша Самохина.
— Андрей, вы, конечно, можете заявить протест по поводу моего проникновения в ваше жилище (пальцы босых ног Крокодила сами собой поджались от неловкости; к счастью, в подросшей траве и в темноте этого не было видно), но с таким режимом питания вы скоро станете дистрофиком! — заявила Шана, по своему обыкновению, без предисловий, оглядывая мигранта и его пустую корзину. — Долг человеколюбия велит мне по-добрососедски вас подкормить. Или я слишком много на себя беру, влезая в вашу жизнь без спросу? Просто если вы умрёте от истощения, я буду чувствовать себя лично виноватой. Представитель Вселенского бюро вам ведь наверняка сказал, что у нас гуманное общество, — и вы поверили.
От стряпни шёл такой вкусный дух, что Крокодил даже не стал говорить «э-э…», а просто проглотил слюну и покосился на безмолвного Аиру, который отступил на пару шагов назад.
Нет, Крокодил, конечно, понимал, что старая манипуляторша недаром сменила гнев на милость, ей наверняка что-то нужно, но… Могла же она действительно проявить мудрость, человеколюбие и добрососедство, так идущие к её пожилым годам? Желание помириться, в конце концов. И не только с ним самим, но и с Аирой. Хотя бы ради Тимор-Алка.
— Шана, даже не знаю, как вас благодарить… — отозвался Крокодил. — У нас в плане еды хоть шаром покати…
— Я так и поняла, — хмыкнула она, — когда зашла на вашу кухню. Как в поговорке: ни пыльцы, ни пыли.
Всё-таки, побаиваясь остаться наедине со своей энергичной соседкой, от которой никогда не знаешь, чего ожидать (а Аира уже готов бросить его, раствориться в темноте, где уже вовсю переговаривались совы, раствориться во времени, как пловец на доске для виндсёрфинга… таймсёрфинга… somewhere in time), Андрей Строганов успел схватить раянина за запястье.
«Физиологически он чудовище», — говорила Шана. Да и сам уставший Аира всегда честно предупреждал: «Сейчас я слишком опасен для тебя».
Ощущение было такое, будто Крокодил не просто прикоснулся к оголённому проводу, а целиком залез в трансформаторную будку. Как Славка Векшин из параллельного класса, только пепел остался, даже ботинки сгорели.
Но Крокодилова душа даже от такой встряски не рассталась с телом, уж очень крепко была привязана. И на Землю он тоже не вернулся, а снова оказался перед «зеркалом» Шаны в пустом просторном доме, где так вкусно пахло травой и чистотой. Сидел на коленках перед голограммой Альбы и чувствовал, как ток воздуха из-за полуоткрытой двери холодит его босые пятки.
У Гофмана был такой страшный рассказ, «Пустой дом». Готичненький. По этому сборнику (Nachtstueke, «Ночные истории») Андрей Строганов сдавал немецкие «тысячи», перевод нормативных тысяч знаков за семестр. Заднюю обложку книжки украшала сова, выглядывающая то ли из замочной скважины, то ли из прорехи в реальности.
«Знаете ли вы, — переводил первокурсник Строганов прямо с листа, — что вашей соседкой была графиня Эдмонда З.? Известно ли вам, что в пустом доме уже много лет содержится взаперти сестра её матери, одержимая неизлечимым безумием?»
Но эта его история была дневной: сквозь приспущенные жалюзи в дом пробивался ясный солнечный свет, и Альба сидела перед ним, как живая, и сам он был живой и вполне здоровый, только в сердце ещё ощущались отголоски волнообразного сотрясения.
Подобный рассказ он тоже читал. В мятом синем сборнике, что-то научно-популярное, про пульсары и галактики, а в конце — фантастика. Героиня раз за разом падала с обрыва, а герой как ни менял время, её падение оставалось константой.
«Каких только ударов я здесь не переживал… Особенно по самолюбию. Но серенький человечек из Бюро не соврал: на Раа гуманно не только общество, но и пытки. Во всяком случае, кожу с меня ещё не сдирали, и на том спасибо».
— Ты Альба, дочь Шаны? — запинаясь, спросил Андрей Строганов, массируя левую сторону груди.
— Да, — кивнула давно умершая молодая женщина.
Её карие глаза на этот раз смотрели на странного гостя не столько свысока, сколько оценивающе. «Две бездны, господа, две бездны в один и тот же момент!»
— Ты где сейчас живёшь? Неужели в аду? («В бездне безвременья, где всё поздно».) В голове Саши Самохиной? — выпалил он первое, что пришло ему на ум.
— Я не живу, — холодно ответила голограмма. — Я существую как проекция.
«Быстрее надо её спрашивать, чтобы вовремя унести отсюда ноги. До прихода Аиры и тем более Шаны».
— Ты любишь Айри-Кая?
Изображение на пару секунд подёрнулось рябью, но восстановилось.
— Я не располагаю такой информацией, — сказали дерзкие алые губы.
«Эти её губы, наверное, и есть то самое «всё», чем она его взяла. Вот пусть он хоть какого ангела из себя строит, а из песни слова не выкинешь. Да он и не собирался выкидывать! Так прямо и заявил Саше Самохиной: ничего, мол, не могу с собой поделать, вот прям с малых лет, рассматривая шедевры великих художников, мечтал потрахаться со сфинксихой!»
— А какой располагаешь? — спросил Крокодил, заставляя себя отвести взгляд от лица женщины и посмотреть на её руки. Ими она вырезала статуэтки из дерева и обтёсывала камни. И над Аирой тоже хорошо поработала. Творчески. Под всеми кустами.
— Айри-Кай не любит Альбу, — ответила голограмма.
— Надо же, — он поднял голову и снова невольно взглянул в лицо дочери Шаны, — а мне он все уши прожужжал, что любит…
Нет, Лида однозначно была красивее. И даже не то чтобы красивее, а… как-то безопаснее, что ли. А от этой — да видно же! — всего можно ожидать, как и от матушки её. И иррационального своеволия, и безумия страстей, и обычной медицинской шизы — во как глазами сверкает, не женщина, а хтоническое чудовище! И всегда чем-то недовольна. Как Светка.
— Айри-Кай не любит Альбу, — повторила проекция. — Он не может её любить, потому что преступление всегда разделяет людей
— К-какое преступление?
— Она убила его ребёнка.
— Тимор-Алка?
— Тимор-Алк — сын от Тени. А первого, от Айри-Кая, она не родила, а убила в утробе.
— П-почему? — пробормотал Крокодил.
— По совету своей матери. Она хотела пройти Пробу и стать полноправной гражданкой. Беременность вынуждала её признать статус зависимой.
— Шана потребовала, чтобы Альба сделала аборт, я правильно понял?
Голограмма опустила глаза и постаралась пояснить, и в самом деле будто живая:
— Шану можно понять. Она переживала о жизни и здоровье единственной дочери. Да и сама Альба была уверена, что её беременность закончится выкидышем. Шана просто хотела упредить события и спасти дочь от отравления продуктами распада плода. И посоветовала успеть раньше.
— И что?
— Альба смогла убить плод силой своей воли, но не сумела изгнать его из утробы и едва не умерла. Пришлось прибегнуть к медицинской помощи извне. А убийство несовершеннолетней своего плода — тягчайшее преступление, ответственность за которое несут родители. Но совсем другое дело  — выкидыш у девочки от связи с подростком-дестаби, это естественный несчастный случай. Поскольку Айри-Кай уже был инициирован как дестаби, инспектор по делам семьи всего лишь спросил Альбу, не принуждал ли он её к половым контактам.
— Шана не была бы самой собой, если бы ей не удалось отмазаться, — криво усмехнулся Крокодил.  — И на том спасибо, что хоть не оклеветала парня. А ведь запросто могла, да?
— У Шаны не было цели осудить Айри-Кая, — заметило изображение. — У неё была цель спасти дочь от любовного безумия, и только потом — спастись самой.
Андрей Строганов вдруг вспомнил свой сон о Саше Самохиной («…ты не представляешь, как моя мама будет зверски, адски ревновать!») и подумал: «Похоже, на скелеты этой семейки никаких шкафов не хватит, даже гиперпространственных».
— Слушай, а может, в глубине души Шана попросту завидовала Альбе? Или даже не в глубине? И жаловалась перед тобой, что её дочь не успела толком вырасти, как нашла себе  и любовь, и пузо отрастила, а самой Шане с мужиками всю жизнь не везло, так?
Вопросы землянина несколько озадачили мембрану.
— Шана действительно говорила, что от мужчин одни проблемы, — наконец нашлась проекция. — Но…
Изображение снова пошло рябью, подёргивающиеся губы голограммы шевелились молча. Только через секунд пять-шесть появился звук:
— … во время ссоры Альба сама сказала об этом Айри-Каю, чтобы причинить ему боль. Отношения между ними разладились, а когда она вернулась с Пробы, пошатнулось и её душевное здоровье. Она придумала Тень, Айри-Кай об этом узнал и отнёсся к этому проекту крайне отрицательно.
— Ещё бы… И что дальше?
— Когда Альба забеременела от Тени, она надеялась и этот плод убить силой своего воображения. Но дети Теней неистребимы, поскольку присутствуют в двух мирах.
— Как — неистребимы? — оторопел Крокодил.
— Физически. Если повредить физическое тело плода, его душа способна восстанавливать повреждённые ткани.
— А Альба знала об этом?
— Конечно.
— И всё-таки придумала Тень…
— Она надеялась изменить эту идею применительно к своей личности.
— Какую идею?
— Что в любви женщина обязательно порождает жизнь в стандартной форме ребёнка, а не в каких-либо иных проявлениях.
— Э-э… В каких проявлениях?
— Она желала это исследовать. Мир идей существует вне времени и пространства. В нём есть определенная иерархия, на вершине которой стоит идея Блага, а ее проекция в матрице пространства-времени — жизнь как благо. Альба бросила на борьбу с этой идеей свою идею свободы — ещё более высокоранговую, за пределами системы. Но не смогла изменить объективную реальность и надорвалась психически, а потом и физически.
Андрею Строганову вспомнилась цитата из фильма, взятая для рекламы, а потому намертво въевшаяся в мозг: «Женщина сказочного ума, занимается Южной Америкой! Характер такой, что фронтом командовать! А выбивается из сил…»
— Вот же два сапога пара, — пробормотал он. — Я фигею, дорогая редакция…
И подумал: «Умение Аиры скрывать информацию без вранья — это, конечно, искусство настоящего политика».
Хотя интуиция орала ему в оба уха, что пора делать ноги, он не удержался от ещё одного вопроса:
— А этот, который Тень? Бронзовый? Что с ним стало?
— Айри-Кай уничтожил его.
— Что, победил идею?
— Нет, уничтожил проекцию идеи в материальном мире. Физически. Идею идеального мужчины уничтожить невозможно.
— Подожди-ка… А почему у Альбы не было настоящего выкидыша ещё тогда, с Айри-Каем? Если для дестаби смерть первенца должна стать… э-э… пропуском в мир идей…
— Потому что каждый день, утром и вечером, я умолял Творца-Создателя вернуться к работе над нашим миром и пересмотреть некоторые константы, — услышал Андрей Строганов знакомый голос за спиной. — Что ты здесь делаешь, Андрей? Хочешь обвинить Шану в преступлении против жизни, которое совершила Альба? Или какая у тебя цель пребывания в этом доме?
От неожиданности сердце Крокодила чуть не выскочило из груди, а голограмма сразу свернулась, как и в прошлый раз.
Ясно же, что тайна некрасива. Особенно вотще. Поднявшись на ноги, Андрей Строганов обернулся и закряхтел от неловкости, глядя на Аиру, загородившего дверной проём.
— Я просто хотел посмотреть на её изображение. Чтобы понять, чем она так тебя взяла.
— Это не Альба, — хмуро сказал раянин. — Это всего лишь…
— Я знаю. «Зеркало» Шаны. Для очистки совести.
— В таком случае кто дал тебе право контролировать содержание чужого «зеркала»?
— Ты! Сам же не пускаешь меня на белковый завод! Хочешь, чтобы я выкапывал ваше окаменевшее дерьмо, по Маяковскому! Вот я и стараюсь понять, что нужно поправить у вас в консерватории, и тебе показать! Перестань выпячивать свою челюсть и… и прими мои искренние соболезнования. С такими родственниками я бы первым с ума сошёл, честное слово!
— Пойдём домой, — сухо проговорил Аира. — Шана будет здесь с минуты на минуту. Вряд ли ты горишь желанием её видеть.
— Нет, она будет ждать нас как раз в моём доме. Чтобы накормить ужином.
— Мы в кольце времени, что ли? Тимор-Алк поставил? Чтобы помешать твоему неуёмному любопытству?
— Нет, это моё кольцо. Я взял твою энергию, когда ты собирался улизнуть от Шаны. И вот…
Аира усмехнулся:
— Ясно. Закоротило. Ты быстро учишься.
— Да нет же, ничего я не умею и не понимаю. Это случайно получилось.
— Ну, ты человек первого порядка, у тебя огромный потенциал, — кивнул раянин и деловито спросил: — А где якорь в пространстве в прошлом? Здесь, возле мембраны?
— Похоже, что так. В первый раз она рассказала, почему Шану выгнали из семьи, а сейчас — ну, ты слышал…
— А второй? Где сейчас твоё настоящее?
— Возле моего дома, — сказал Крокодил. И поправился: — Возле нашего.
— А во времени?
— Уже стемнело, когда мы оказались у нас во дворе, а Шана готовила еду в печке.
Аира выглянул на двор, оценивая высоту солнца.
— Ну, тогда пойдём потихоньку.
И двинулся к лесу, но уже не бегом, а неторопливо. И Андрей Строганов в этой вероятности шёл не позади Консула, а рядом.
[indent]
— Кстати, как прошло заседание? — спросил землянин, когда посчитал, что молчание становится слишком тягостным. — Тебе, часом, не объявили… как это называется — импичмент? вотум недоверия?
— Ага, сейчас! — фыркнул Аира. — Наоборот, оба совета, и Малый, и Большой, вынесли благодарность за установление Истины о Творцах. Так что тянуть мне эту лямку… Хорошее выражение по-русски: до морковкина заговенья.
— У «Битлз» хорошая песня была по этому поводу: «Парень, тебе тащить этот груз ещё долго».
— Boy, you're gonna carry that weight, — сказал Аира. — Но там поётся не о политике.
— Да, — кивнул Крокодил и вспомнил, что в песне «Жуков» говорилось о том, что девушка водила парня за нос. Динамила.
— Андрей, а в предыдущей петельке времени было ли что-то важное, что мы должны сделать до того, как появимся во дворе?
— Я нашёл бусы, которые порвались у Альбы. Это важно?
— Да.
Крокодил сунул руку в карман шортов, но бусин в них не было. Разумеется, он же их отдал Аире в прошлый раз...
— Не знаю только, окажутся ли они сейчас там, где я их нашёл. Возле кустов с крупными стручками. Слушай, но почему ты не держался от неё подальше? Разве ты не понимал, чем всё это для неё кончится?
— Понимал.
— Плоский хлеб! И ты ещё будешь говорить, что это мне нужно умолять Бога о чистоте?! Затрахал девчонку — и в кусты! То есть, наоборот, на орбиту, в круг посвящённых! Вот Омон-Ра…
— Если бы Омон-Ра стал дестаби, — холодно заметил раянин, — может, не было бы того кошмара, что был у нас семнадцать лет назад. Не хватило буквально капли энергии, чтобы переломить ход истории. Так что не нужно выставлять его героем. Он просто струсил. Испугался ответственности. А Альба не испугалась. Она имела абсолютное право любить меня. Это была её полная воля.
— Да какая воля у девчонки в тринадцать лет!
— Да уж ты видишь какая: наша планета и вселенная, к ней прилагающаяся, — Аира поднял голову к небу, занавешенному ветками с листьями, экзотическими перьями и ничуть не менее экзотической разноцветной хвоей.
— Говори, что хочешь, но ты поступил отвратительно. Просто хотел спать с ней, и всё. А когда на горизонте появилось что-то более интересное, чем она — например, хорошая карьера, ты её бросил. Вот и не удивляйся, что она стала такой же подколодной змеёй, как её мамаша.
— Думай, что хочешь, — пожав плечами, ответил Аира, — просто ты привык считать нормой глубоко неестественную жизнь на Земле, где всё на свете превращено в средство обмена. Даже то, чему нет и не может быть меры. В экономически развитых странах молодёжь до тридцати лет маринуют на никому не нужной якобы учёбе только для того, чтобы искусственно сдерживать безработицу. Молодым семьям невозможно приобрести собственное жильё. Молодые люди истощают себя в разврате, вместо того чтобы всю энергию потратить на единственного любимого человека, на свою семью, на достижения… Это всё отвратительные технологии управления вашим обществом, что я ещё могу сказать.
— При чём тут наше общество? Можно подумать, ты не хотел удовлетворения чисто физической нужды!
— А при том, что инициация молодых для взрослой жизни зависит от общества, в котором им предстоит жить. И о том, как жить со взрослыми потребностями и бедами, подрастающие дети тоже узнают из норм культуры. Она на то и культура, чтобы культивировать природное, не так ли? Когда я был маленьким, то слышал такое: «Любишь родителей — служи родителям. Любишь друзей — служи друзьям. Любишь женщину — служи женщине. Любишь Раа — служи Раа». А ты что слышал? «Тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость»? «Бери от жизни всё»? Это — твоя «нормальная жизнь»? Ну, так по мощам и елей.
Похоже, и в этом ответвлении сегодняшнего дня Крокодилу предстояло услышать высокомерное фырканье по поводу своего облико морале.
— Вообще-то я слышал «сам пропадай, а товарища выручай», — сказал Андрей Строганов, просто чтобы вступиться за честь русской культуры, и тут же подумал, как претенциозно это звучит в его устах, в устах Онегина-Обломова, но поздно — слова вылетели.
— Извини, — сказал Аира. — Просто мне неприятны мысли, которыми ты думаешь о моей любимой женщине.
— Нет, это какая-то хрень, — Андрей Строганов даже остановился и прислонился спиной к дереву. — В том предыдущем ветвлении — именно потому, что «товарища выручай» — я советовал тебе не воскрешать её, потому что она и есть воплощённый хаос, ужас и расслоение реальности. (Аира нахмурился чуть-чуть, но глаза засветились фиолетовым, как маневровые железнодорожные светофоры.) А теперь вижу, что это ты испортил девчонку и бросил на такую страшноватую маменьку, как Шана. Но если хорошо подумать, то вы с ней были абсолютно одинаковы. Или зеркальны? Ваши отношения — они какие-то страшно амбивалентные. Вот чем она удивительна, эта Альба — если о ней начинаешь за здравие, то кончаешь за упокой, и наоборот. (Раянин опустил глаза и внимательно слушал — «ага, как откровение», хмыкнул про себя Крокодил.) Мне и Тим то же самое говорил. Как, знаешь, лента Мёбиуса… у вас, конечно, она по-другому называется. Идёшь всё прямо и прямо — а оказываешься на обратной стороне плоскости, как на обратной стороне луны! Вот только что я думал, что ты её совратил. А сейчас, в следующую же секунду, вижу, что она с тобой вела себя даже не как Ахматова с Гумилёвым, а как Цветаева, сама по себе. Страшная эгоистка, которая постоянно выдумывала себе любовь, и если что-то любила по-настоящему, так только стихи. Но при этом настолько не от мира сего, что её и упрекнуть как бы не в чем, и время страшное. «Вся моя жизнь — это роман с собственной душой». И с собой покончила. И ещё она страшно любила «Евгения Онегина» и весь этот любовный бред. Саша наверняка считала её стихи очень достойными. И от тебя тоже требовала стихов… Я вообще мало читал Цветаеву, но от того, что попадалось, у меня просто мозги переворачивались, настолько не моё. И то же ощущение: идёшь-идёшь, а потом — хоп! — и куда-то провалился.
— Да, Саша любила Цветаеву. Любила читать мне вслух. Но, — Аира поднял глаза — серые, прозрачные — и улыбнулся неожиданно светло (и солнце даже чуть помедлило перед заходом), — даже после чего-то такого, как ты выразился, провального, и не только из Цветаевой, она всегда говорила: «Здорово написано, но я люблю тебя совсем не так!» Например, когда я вернулся с квалификации на краповый берет — собственно, уже в берете… Саша тут же шмыг к книжному шкафу, вытащила сборник стихов и прямо в коридоре принялась читать с выражением.
Раянин слегка прищурился и процитировал по-русски (И Крокодил услышал в его голосе совсем другие интонации, конечно же, Сашины, «Глас Господа».):
  [indent]
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес — моя колыбель, и могила — лес,
Оттого что я на земле стою — лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою — как никто другой.
[indent]
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
[indent]
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У Того, с которым Иаков стоял в ночи.
[indent]
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься ты!
Два крыла твои, нацеленные в эфир!
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир.
[indent]
— После такого приветствия я ей козырнул и ответил тоже цитатой: «Товарищ Кангрен, планетолёт «Тахмасиб» с грузом прибыл». Вообще, мне приходилось за ней очень тянуться, постоянно держаться в тонусе… Иногда подходил к ней сзади, обнимал и говорил: «Аль, ты жива и ты моя». И мне очень хотелось, чтобы и она тоже так, но — нет. Даже когда, бывало, приезжал и говорил: «Алька, сегодня боевые — прям по цене щита на вратах Цареграда!», и она в конверт носик сунет, довольная. Улыбнётся, похвалит, обнимет, но чтобы хоть какое-то беспокойство или, тем более, страх — никогда. Так же и провожала: поцелует, перекрестит, скажет «и поэтому знаю: с тобой ничего не случится» и дверь закроет. А если и случалось приземлиться в госпитале — всегда с радостью придёт, ободрит, причём в своём репертуаре — с цитатой «уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу». Костыль подаст, плечо подставит, аудиокнижечку принесёт… Чтобы, там, в слёзы, в панику или просто даже беспокойство в глазах показать — нет, «ты сильный, ты всё сможешь, не бойся, я с тобой». Железный колчедан! Эх, Андрюха, да я бы за ней не то что на Землю — я бы на Солнце полетел и не сгорел! Это я был за ней, как за каменной стеной, причём не в тюрьме, а во дворце! Да что там во дворце — на воздусех! 
— Э-э… — сказал Крокодил. — А тебя выбрали президентом или царём?
— Для начала я совершил государственный переворот, — хмыкнул Аира. И довольный произведённым эффектом (у Андрея Строганова натурально отвисла челюсть), продолжал: — Да не в этом дело! А в том, что мы с Альбой действительно были два сапога пара, ты прав на все сто. Я, видишь, вырос и поумнел — надеюсь! — а она легла в колоду со своими двадцатью и страшным комплексом вины. Ну, возможно ли это так оставить? Теперь я понимаю, что проблема была не в Альбе, а в Шане. И да, я тогда был зелёный сопляк, чтобы об этом подумать. Ты прав. Раз я тогда не сообразил, что она будет бояться брака и не захочет ребёнка из-за всей этой бури с её родственниками, значит, не был годен стать её мужем. Вот потому-то и остался у разбитого корыта. Спасибо тебе, Андрей. Этот разговор был очень важен  для меня. Ты удивительный исповедник! И теперь я вижу, что Творец-Создатель даже горе может обратить в свет. Именно мой неродившийся ребёнок разрушил стену между нашими мирами. Как бы иначе я узнал, что Творец Раа слышит нас и скорбит больше нашего? Как бы иначе я узнал Сашу у красной стены? Ради спасения людей Творец Земли не принял жертву Авраама, а принёс в жертву Сына человеческого — Своего! Себя! То, что Саша услышала меня и отменила смерть моего ребёнка, было таким чудом! Ты просто не представляешь каким, дикий мигрант… Так что он всё-таки проявился в мире, пусть безымянный и не сделавший вдоха. И я всё-таки отец — новой реальности. Ведь изменяется же Раа, ты видишь? Прямо на глазах и к лучшему!
— Замечательно, я рад, что ты рад. Только я хотел спросить…
— Вопросы потом, сейчас давай искать бусы, чтобы вернуться точно к якорю. Где, ты говоришь, они были? Где-то здесь?
— Вообще-то их тараканы искали. Ну, или светляки…
— Для этого нужен образец. Чтобы они знали, что искать.
Сумерки не позволяли Крокодилу точно опознать местность, и Аира как ни смотрел своими сияющими глазами, тоже ничего не обнаружил. Корзинка с увядшими стручками нашлась, а бусины — нет.
— Завтра поищу при свете, — наконец, сказал раянин, выпрямляясь. — Но если их действительно не стало в нашей реальности — это замечательно.
— Почему?
— Они появились у неё после нашей ссоры. Как она заявила, из моих чёрных слов.
— Когда сказала тебе о ребёнке?
— Да. Я даже в страшном сне не мог себе представить, что Алька будет ему не рада. Ты не понимаешь, до чего это редкий и счастливый дар, когда девочка, только что ставшая женщиной, может зачать… Бывает, люди ждут полжизни, пока не появится первенец, а она…
— Аира, ну не надо себя снова накручивать. Прости ты её уже наконец! Она сама была ещё ребёнок, куда ей становиться матерью? Подумай, если даже Фриде перестали подавать платок, то пусть и Альба: воскреснет счастливая и без чувства вины. Без памяти о том, что у неё кто-то там копошился внутри. Пусть делает деревянные фигурки и каменные статуи, если ей это больше по сердцу. В конце концов, она тоже имеет право на преодоление своей природы. Как и Тимор-Алк. Как и ты. Я прав?
— Не знаю, Андрей. Это страшное преступление я покрываю столько лет... Я бы, на месте брата Шаны, сначала порезал того урода на ремни. («Ага, — подумал Андрей Строганов, — про гуманные пытки в гуманном обществе я выразился очень оптимистически».) Вот носит же таких Раа! И это всегда так: если женщину обманули в первой любви, она превращается в чудовище, и цепь предательства и смерти тянется и тянется. Урода нет, а зло, которое он посеял, всё всходит и всходит!
[indent]
Когда они вышли во двор на свет от весёлого огня, плясавшего в печке, Шана оказалась на месте: возилась с горшочками и сковородой, от которой тянуло наивкуснейшими запахами.
— Ну, что вы, Шана, не стоило так беспокоиться… — пробормотал Крокодил, сглотнув слюну и вполне ощутив всю меру своего пустого живота.
— Стоило-стоило, — кивнула бабушка Тимор-Алка, переводя внимание на сковороду и энергично помешивая её содержимое, которое отвечало на эти усилия скворчанием и потрескиванием. — Давайте-ка оба мойте руки, в я как раз накрою ужин. Вам, Андрей, наверное, хочется есть за столом? На правах хозяина? Значит, и мы сядем за стол. Вы его сами сделали? Очень хорошо получилось. Прямо как на Земле!
— Спасибо. У меня, правда, всего одна табуретка…
— Ничего, — улыбнулась старая женщина, — мы что-нибудь придумаем. Да, Айри-Кай? Мне на вас, Андрей, прямо больно смотреть, какой вы всегда голодный и неухоженный, а ведь это из-за меня и моего внука вы поселись в нашем суровом Лесу Тысячи Сов…
— Да разве Лес Тысячи Сов суровый? Он мне родной уже. Практически.
— Ну, не курорт! Ни моря, ни пляжей, и места малообжитые… И овраг на участке, и более приличные соседи далеко. Ни съедобных ракушек, ни чёрного жемчуга, ни красивых видов гор и островов…
[indent]
Хотя Аира действительно придумал ещё две табуретки, точь-в-точь такие, как их андреевский прототип, Шана за столом практически не сидела, а прислуживала оголодавшему хозяину дома и своему опальному воспитаннику.
Только успевала подавать наполненные тарелочные листья и горшочки.
Молчание за столом не было тишиной: во-первых, сквозь плетёные стены как всегда беспрепятственно проникали лесные звуки, а во-вторых, у обоих едоков аж за ушами трещало. Андрей Строганов деятельно работал и ложкой, и вилкой, а когда приборы были лишними, то и пальцами, следуя примеру Консула, в этот вечер прожорливого, как огонь.
— Аира, — сказала Шана, подавая горшочек с тушёными бобами мигранту и очередную порцию травяных котлет на листе аборигену, — если ты уж взялся быть Андрею старшим братом, то надо следить за тем, чтобы он не голодал. Он ведь такой неприспособленный, а ты ещё обгладываешь его до косточек — так же нехорошо…
— Ну что вы, Шана, — возразил Крокодил с набитым ртом, — я приспособленный! И Консул уже давно не пользовался мной как донором.
— Да уж, я вижу, как не пользуется, — покачала головой Шана. Даже в амплуа доброй бабушки она не могла удержаться от претензий к своему названному сыну.
Аира промолчал.
«Преступление разделяет людей», — вспомнились Крокодилу губы голографической Альбы.
Наконец, желудок землянина уже начал посылал наверх знаки полноты в виде отрыжки, а раянин ел по-прежнему сосредоточенно, причём даже тарелочные листы уплетал вместе с содержимым, будто колорадский жук картофельную ботву.
— Шана, у тебя ко мне какой-то вопрос? — осведомился Консул, не глядя на мать Альбы. — Излагай.
— Я сегодня была в гостях у Лизы… Спасибо, что ты подарил им свой дом.
— Тимор-Алк владеет им по праву, — внятно отозвался Аира, хотя не переставал жевать.
— Да, конечно. Разумеется. Но я не об этом хотела… Мы с Лизой говорили о Творце Земли. Ты действительно с ним общался?
— Да. К Нему может обратиться любой. Ты же восприняла мою передачу?
«Какую передачу? — подумал Андрей Строганов. — Он, что, вчера на этом празднике всем транслировал свой этот… мистический опыт… прямо в мозги, и только я по своей мозговой инвалидности воспринимал исключительно то, что видел глазами и слышал ушами, но не более?»
— Лиза подтвердила, что Творец нашего Творца есть любовь, и Он воскрешал мёртвых… сына вдовы, дочь чиновника… друга своего тоже… Так, как это могут делать дестаби. Я слышала, ты вернул к жизни мальчишку, погибшего на Сорока Островах…
— И что? 
— Лиза и Андрей говорили о том, что хорошо бы на землях нашей общины построить дом-башню для благодарности Творцу Земли. Как ты думаешь, если засыпать овраг? И построить на этом месте? Не нужно будет нарушать лесной ландшафт... Я могу поставить этот вопрос на рассмотрение старейшин Леса Тысячи Сов. Мы, жители общины, проявим уважение к месту, где родился проводник воли Творца на Раа. И Лес Тысячи Сов станет не менее популярным местом для туристов, чем Сорок Островов с их гастрономическими праздниками, и не телесной пищей можно будет у нас подкрепиться, а духовной. У меня есть книга о земной архитектуре. Настоящая напечатанная книга. Информация в ней стационарна, она не исчезла.
  — Да, хорошее предложение, — отозвался Аира, по-прежнему жуя. — Конечно, можно вынести его на совет общины. Я всецело поддерживаю.
— Если бы… Если бы Альба была жива, она ведь могла бы много и с большой пользой потрудиться и на строительстве, и на украшении этой постройки, как ты думаешь?
Аира оторвал глаза от еды, поднял голову и молча посмотрел на свою несостоявшуюся тёщу. Шана продолжала, улыбаясь:
— Может быть, ты воскресишь её… в знак почитания Творца-Создателя и для работ на строительстве? А после того, как дом-башня будет готов, мы навсегда покинем общину и больше никогда не побеспокоим тебя, клянусь. Ну, что ты на меня так смотришь?
— Мне и это предложение нравится, — бесстрастно сказал Аира, снова опуская глаза в тарелку. — Но это большой расход энергии и большой риск. Правда, я нашёл двух потенциальных дестаби, точнее, Андрей нашёл, и если мне удастся подготовить их, я возьмусь за это дело. В качестве эксперимента.
— Ты… не хочешь простить её?
— Шана, что за вопрос? Память твоей дочери для меня свята и не может быть омрачена ничем во вселенной. Но я не могу выполнить твою просьбу прямо сейчас. Спасибо за ужин. Ты нас с Андреем прямо спасла от голодной смерти. Правда, Андрей?
— Да, спасибо вам огромное! — искренне поддакнул Крокодил. — Так вкусно!
Старая женщина покосилась на землянина, прикусила нижнюю губу. Но всё равно решила говорить.
— Ты, конечно, всё ему рассказал…
— О чём ты?
— … и показал во время сеансов донорства…
— Андрей не тот человек, который будет без спросу лезть в чужие тайны, — сухо ответил Аира.
— Хорошо. Будем считать, что он как полноправный гражданин станет свидетелем за отсутствующего и выслушает мою просьбу о помиловании, которую я приношу Консулу Махайроду.
— Андрей не сведущ в такого рода делах, но я даю тебе слово, что воскрешу Альбу. Даже ценой моей жизни я готов воскресить её. Но ты же слышала мои слова. В третий раз говорю, что не могу рисковать благополучием Раа, пока не подготовлю преемников. Твоё прошение удовлетворено, Шана?
— Ты не хочешь её простить? — повторила бабушка Тимор-Алка.
— Простить — за что? — Аира был спокоен и строг, как Лео из «Паломничества в Страну Востока» на троне патриарха, пред очи которого привели провинившегося.
— Ты обвинял её в том, что она убила твоего ребёнка!
— Я никогда не обвинял её в этом, Шана. Никогда. И тебя прошу не хулить память своей дочери таким чудовищным обвинением.
— Публично не обвинял только потому, что ничего не смог бы доказать! — Шана не заметила, как её тон превратился в прокурорский. — И сказать ей прямо, глядя в глаза, тоже не смог! Потому что боялся правды!
— Шана, в присутствии свидетеля, полноправного гражданина, ты обвиняешь Консула Раа в том, что он боится правды? Будь добра сформулировать своё обвинение.
Старая женщина закусила губу.
— Тогда, может быть, прекратим этот бессмысленный разговор? — Аира стукнул пальцами по столешнице. — Я дал слово, что воскрешу твою дочь, женщина. Что тебе ещё нужно от меня?
— Ты держишь зло на неё в своём сердце. Ты же солнце Раа, Махайрод, если она была не права, покрой её тьму своим светом! Она сама тогда едва не погибла. Ей было всего четырнадцать — и это ты довёл её до преступления! Ты хотел стать дестаби, и ты им стал, но и моя дочь всего лишь хотела заниматься своим делом! Своим, а не твоим! И что она полюбила другого, было её правом, разве нет? Ты возненавидел её за это, но она ни в чём не виновата, и ты это знаешь!
— Шана, ты говоришь так, будто себе не хозяйка. В своём доме я хочу видеть только хозяев себе. Поговори со своим «зеркалом» и успокойся.
— В твоём доме?! Да у тебя на Раа нет ни пяди своей земли! Потому что девочка, которую ты изнасиловал, не хотела дать места твоему выродку, и я повторю это перед любым судом!
В воздухе пахло уже не вкусностями, а электричеством. Похоже, теперь в трансформатор вместо Славки Векшина настырно лезла Шана, и ей даже не нужно было прикасаться к внешне спокойному Консулу. Осознанно или нет, она хотела покончить с собой? Как Цветаева, разругавшаяся со своим сыном?
— Шана, если тебя сейчас хватит удар, — очень сухо заметил Аира, — то это будет твой собственный суд, а не мой. За твои злобные несправедливые слова.
Крокодил кашлянул:
— Дорогие друзья, по-моему, наш мирный семейный ужин ушёл куда-то не в ту степь. Многоуважаемая Шана, — он слез с табурета, — давайте я провожу вас к вашему дому и… и помогу чем смогу, если вы посчитаете возможным сообщить мне что-либо… Из того, что вас беспокоит и камнем лежит на душе.