Крокодил появился на кухне, уже одетый в свою любимую рубашку с бабочками и в зелёные шорты, готовый к общению с гостьей. И готовый терпеть себя. Вроде как соседство с валким чемоданом, который то и дело норовит выпасть из-за столика в плацкартном вагоне. При этом ещё и предъявить всем пассажирам неудобочитаемую надпись на китайском понятными латинскими буквами.
Его горнило отнюдь не собиралось разбиваться вдребезги. Разве где-нибудь у Пушкина было сказано, что Евгений Онегин навсегда потерял интерес к противоположному полу, да хотя бы после той же встречи с Татьяной на балу? Нет, не сказано. Так что никакого катарсиса ему ниоткуда не светило, Андрей Строганов прекрасно это понимал. Только терпеть. Он знал, что даже сейчас, когда перед глазами ещё плывут контрастные пятна пережитого в дирижабле, стоит ему войти на кухню и снова увидеть «двух девственных холмов под полотном упругое движенье» (так, кажется, у классика?) — и будет, как в «Мёртвых душах»: пошла писать губерния.
— Очевидно, еду нужно выкладывать на этот стол?— встретила его вопросом белая вдова, поднимая взгляд врубелевских глаз от транспортера линии доставки.
Поверх своей полупрозрачной блузы она надела плотную белую жилетку с двумя большими пуговицами-жемчужинами. Наверное, вынула из своего гиперпространственного шкафа, чтобы не смущать слабоумного мигранта.
Андрей Строганов посмотрел на прибор на длинной тумбе, внутри которой скрывалась вся его нехитрая кухонная утварь. «Выкладывать» сказано было сильно, с размахом. По факту на ленте стояло всего два тарелочных листа, на одном располагался жёлтый желейный цилиндр (Крокодил сразу вспомнил о десерте Саши Самохиной, метко названном её мужем «соплями»), на втором — горстка зёрен в масле, на две-три чайных ложки, не больше. Деревянная ложечка лежала тут же.
— Да, сюда, — сказал он, несколько удивляясь представлению молодой женщины об аппетите умирающего от голода мужчины. И тут вспомнил, что до сих пор не сделал второй табурет, лентяй Емеля. — Но раз вы у меня в гостях, давайте по-раянски расстелем скатерть на траве в большой комнате... У меня есть скатерть с домиками. Соседка подарила. Бабушка Советника Эстуолда. Они меня опекают по-соседски. Как инвалида умственного труда.
Ана не улыбнулась его натужной шутке.
— Вы у себя дома. Ешьте, как вам удобно, — сказала она сухо. — Мне, конечно, очень странно, что у вас на родине принято создавать рабочую обстановку даже для еды... Но, должно быть, и многие наши обычаи кажутся вам нелепыми.
— Есть такое дело, — землянин поставил перед собой задачу во что бы то ни стало вызвать улыбку на губах Царевны Лебеди, хотя бы самую короткую. Из соображений гуманизма, а не пикапа. — Только мне будет удобно именно на траве. Очевидно, вот это «жёлтое в тарелке» предназначено вам, а эта, кх-м, гречневая каша — для меня.
Он вынул скатерть из тумбы, но гостья очень ловко выхватила полотно из его рук и расстелила на столе.
— Нет, это всё ваше, — она перенесла на скатерть два скудных блюда. — Вы же сказали, что хотите есть так, что теряете человеческий облик…
— Это было фигуральное выражение. Образное.
— То есть вы сказали неправду, и есть не хотите? — спросила раянка с удивлением.
— Хочу. Очень хочу. И настаиваю, чтобы вы разделили со мной трапезу.
Она без слов повернулась к аппарату, потыкала в кнопки.  Крокодил не мог не любоваться крупными звеньями косы и плавным расширением бёдер, и благоразумно отвёл глаза.
Когда мигрантка Лиза, только что появившаяся на Раа, приехала к нему, чтобы получить совет земляка, он был готов, что она скажет «не надо» и отстранится. Но Лиза приняла его приглашающие объятия в точно такой позиции: стояла к нему спиной, а лицом к аквариумным рыбам в роскошной квартире-пещере, на съём которой на три дня и две ночи он спустил весь свой ресурс, полученный после прохождения Пробы. Впрочем, он почти на сто процентов был уверен, что девушка, только что готовившаяся к встрече Нового года у друзей в Глазго, а через секунду оказавшаяся в «приёмном покое» представителя Бюро миграции, не откажет: она была слишком одинока, растеряна и даже напугана, и к Крокодилу прислонилась инстинктивно.
Но от Лизы он точно не получил бы никакого «удара огнём», разве что пощёчину. А вот распускать руки с коренной жительницей, да ещё горюющей вдовой, которая только что одним взглядом отправила его в глубокий нокаут, когда он проявил горячее внимание к её груди... А сейчас не боится стоять к нему спиной. И правильно: чего ей бояться? Он всё равно не посмеет прикоснуться к ней, к чужой жене. Отражению того вспыльчивого молодого человека, который угрожал ему ножом за одно неосторожное слово.
После щелчка на транспортёре появился прозрачный стаканчик, полный синих ягод. Длинная остроконечная палочка, пронизывающая край сосуда, по всей видимости, была столовым прибором к ним.
— Ана, вы, должно быть, ненавидите меня всем сердцем? — проговорил он хрипло, проводя рукой по столешнице. — За то, что я тогда, на празднике танца... повздорил с вашим мужем? Простите. Я понимаю, что любые мои слова будут ядовитыми шипами... Я, знаете, тоже... Только-только начал налаживать отношения с женщиной, которая была мне симпатична — и вдруг оказался на Раа. Даже не знаю как. Один, и без всякой надежды завести семью.
— Ненавижу? — удивилась гостья и повернулась к нему лицом. Её брови на миг снова скрылись под жемчужными висюльками. — Разве вы виноваты в том, что Рояс-Бал оказался недостаточно прочным? Об этом не стоит даже говорить.
«Однако, формулировочка — «недостаточно прочным»! Да, сурово у них тут с естественным отбором... Оказывается, о тебе не стоит даже говорить, бедняга Рояс-Бал, жертва долга. При таком раскладе остаётся только высказать глубокие соболезнования моим братьям по разуму. Если ты «недостаточно хорош», любительница страсти нежной запросто придумает себе идеального любовника, а если «недостаточно прочен», железная гвоздика займёт твое место в иерархии. Узнаю тебя, Саша, и… извини, но не могу сказать, что так уж прямо принимаю и приветствую звоном щита».
Лицо Царевны Лебеди теперь показалось ему совсем не таким миловидным и нежным. Да и чем, собственно, она была похожа на врубелевскую музу? Жемчужными нитями головного убора? Цветом одежды? Серебряными украшениями? Ну, глаза большие, юное лицо, если и старше медовой Лилы, то где-то года на два, не больше. Но тяжёлый подбородок, тонкие губы и нос с лёгкой горбинкой были из совсем другого набора.
«Не железная гвоздика она, а росянка, — подумал Крокодил с чёрным разочарованием. — Из книги Бианки».
Он этот маленький рассказ знал наизусть, бабушка читала красиво, плавно: «Летел комарик по лесу и всем хвастался, что он самый хитрый и злой: он всех укусить может, а его никто не поймает. И правда, многих он смог укусить, крови попить. Но и на комара нашелся хитрый охотник…»
— Сейчас дело только во мне, — произнесла Ана тихо, почти шёпотом. — Если я смогу стать дестаби, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы воскресить его. А если погибну — что ж, так или иначе я буду с ним. Если вы вините себя в его смерти, то напрасно. В сообщении о Творцах, которое передал Консул на празднике танца, говорится, что общность наших миров именно в надежде, так ведь?
И наконец улыбнулась.
С улыбкой на её лицо вернулась прежняя мягкость, но у Крокодила всякое желание увяло, как осенний лист. В который раз он понял, что совершенно не разбирается в женщинах, и снова попал пальцем в небо. Ну какая ему надежда?
Эвфемическое высказывание «наложить руки на женскую красоту» на Раа не работало, а немедленно отражалось и преображалось в другое: «Этот рычаг предназначен не для земных рук». Хотя анатомически руки Рояса-Бала ничем не отличались от его собственных (и насколько Крокодил помнил по сиренево-фиолетовым пятнам своей памяти, тискали Царевну Лебедь по стандартному протоколу), но что с того? Тот сопляк, пребывающий ныне под покровом неведомого, оказывается, имел надежду на воскресение, а он, Андрей Строганов, человек первого порядка, — ни малейшей. Гребенщиков пел: «Луна и солнце не враждуют на небе, и теперь я могу их понять». Крокодил понять не мог, но змею зависти немедленно задавил. Это единственное, что он мог сделать.
— Не сомневаюсь, что ваш муж дождётся встречи с вами. Где бы он ни был, — пробормотал землянин, потирая лоб.
«Не отмолит меня Валерка, не разберёт крышу. А будет молиться, так все бесы моей похоти набросятся, и ещё приведут своих братанов от стильной Лены, и от дуры Светки, и от круглобокой Лиды, и от прочих со всей Москвы. А из Гамбурга, из Глазго? Из Шарм-эль-Шейха? А от девицы с кулоном? Вот то-то и оно. Да там весь Саров не будет иметь покоя, и Центр ядерных исследований тоже. Брось, Валерка, не надрывайся зря».
— И я не сомневаюсь, — отозвалась Царевна Лебедь с улыбкой в голосе, которая предназначалась совсем не Андрею Строганову. — Вы ешьте, Андрей, засохнет же!
— Ана, если идея сидеть за столом у вас ассоциируется только с работой, тогда милости прошу присесть на мой подоконник, — Крокодил указал на раскрытое окно. — Это, можно сказать, любимое место Консула Махайрода в моём доме. Начните подсиживать его прямо сейчас!
А сам по земной привычке ногой выдвинул из-за стола табурет и тяжело на него опустился.
— Спасибо, это хороший знак, — сказала гостья, ловко усаживаясь на предложенное место и открывая свой стаканчик. — Я ему так и скажу: ваш друг, который породил Сиреневое сообщение о Творцах, благословил меня стать вашей преемницей. Поэтому вы не имеете права отказать мне в учёбе.
Андрей Строганов посмотрел на неё краем глаза. Юная особа никак не тянула на отца нации или хотя бы на тётю. Разве что на несовершеннолетнюю племянницу.
— Что нужно есть первым? — спросил он, проглатывая слюну.
— Одновременно, — подсказала она, накалывая свои ягоды на палочку и деликатно их поглощая. — Ложечку того, ложечку другого.
— А не маловато будет?
Она ответила скорее не ему, а своим мыслям:
— За работами математиков которые, занимаются вложениями, и философов, которые занимаются сотериологией, сейчас следит весь мыслящий мир, затаив дыхание. А внешний человек, который принес нам сокровище знаний о Мироздании, не может распознать калорийность еды, стоящей у него под носом! Дивны дела Творца-Создателя…
— Дивны, — кивнул Крокодил, набирая на ложечку масляные зёрнышки. Запаха у них не было совсем (или, точнее сказать, он его не улавливал), да и вкуса тоже. Они просто растворились во рту. У жёлтого желе вкус был, но совсем не тот, которого он ожидал: хрен со свёклой. — Я, знаете, стал полноправным гражданином Раа, даже не представляя, к чему это обязывает... так сказать, под солнцем махайродовской конституции.
Юная женщина недоумённо переспросила, бегло скользнув взглядом по его фигуре:
— Вы хотели стать полноправным гражданином, чтобы изменить своё телосложение?
— Это трудности перевода, — криво усмехнулся Андрей Строганов. — Понятно, что если я, к примеру, полосатый жук, которому лишь бы жрать картошку, то жуком-носорогом мне не стать — что с гражданством, что без гражданства. (Это сравнение заставило Ану очень мило приоткрыть рот). Чтобы вы поняли, что я хотел сказать, нужен развёрнутый культурологический комментарий. Например, рассказ о диктаторе, чьё правление сопровождалось гигантской идеологической надстройкой. Такой масштабной и настолько искажающей действительность… и в то же время прямо-таки шаблонным продолжением наших самых архаичных традиций информационных посланий от власти к народу...
— По-моему, я только что получила дополнительное доказательство того, что вложение наших миров — сопряжённость, а не включение, причём сопряжённость открытых систем, а не закрытых, — сказала Лебедь, почёсывая бровь под жемчужными висюльками. — И уж конечно не погружение. Достаточно послушать вашу речь, и любой человек, мало-мальски разбирающийся в дифференциальной топологии, скажет, что наши миры — это два взаимно псевдозамкнутых кольца, малое и большое. С пространством разрыва, стремящимся к нулю, но всё-таки не ноль, поэтому их можно преобразовать в одностороннюю плоскость. А никак не два включённых эллипсоида!
— Э-э... — сказал Крокодил, облизывая ложечку с зёрнами («как муравьед муравьёв», подумалось ему, "и с такими же умственными способностями"). — Из того, что вы только что сказали, я не понял ни слова. Нет, понял. На свадебных машинах и на свадебных церемониях у нас изображают два кольца, как вы говорите. Большое и маленькое, сцепленные. Но без разрыва. Вот так, — он взаимно сомкнул большие и указательные пальцы обеих рук и продемонстрировал получившееся звено цепочки.
— Именно! — торжествующе провозгласила Ана. — Я это же и говорю! И Роя то же говорил! После того как мы услышали Сиреневое сообщение от Консула об имени Творца Раа, мы пришли домой и вывели именно такую формулу! Независимо друг от друга! Видите? — она повторила его жест, сцепив кольца из пальцев, а потом развела пальцы, продолжая удерживать кончики указательного и указательного и большого и большого в едином кольце. — Повороты дают и спираль ДНК, и лист бесконечности. Вот как сопряжены наши миры. Но разрыв есть: ваши пальцы принадлежат двум разным рукам, и кончики пальцев не врастают же друг в друга!
— Ана, вы, что, тоже математик? — пробормотал Крокодил.
— А вы — тоже? — спросила гостья, и снова с глубоким удивлением, которое делало её лицо сказочно прекрасным.
«Не заметила она в моей голове склонности к математике».
— Я знаком с семьёй Лилы, дочери и внучки математиков, погибших на Сорока Островах. Поэтому и сказал «тоже».
— А-а... Бедная девочка, — вздохнула Ана и снова потемнела лицом. — Вот так потерять возможность перцепции… Ужасно.
Лиле он так и не позвонил. Запретил себе лезть в её жизнь. В конце концов, у Омона-Ра осталась куча настоящих родственников, а кто такой мигрант Андрей Строганов? И Борьке он не звонил. По английской поговорке: не ищи беду — беда сама тебя найдёт.
— Её муж сейчас проходит Пробу, — сказал Крокодил. — Консул надеется, что он и тесты на дестаби сдаст, если так рано, к-хм, преуспел в любви.
— Конечно, Консулу нужны помощники, — кивнула гостья. — Не может же Советник Эстуолд тащить на себе всю программу сохранения стабильности на Раа, будучи сам не слишком стабильным. Ну, как вы, уже не чувствуете голода?
Он посмотрел на пустые тарелочные листы. Мысли о еде действительно угасли.
— Да, спасибо. Даже не ожидал, что можно такой малой порцией наесться. Ана, а можно личный вопрос? Не знаю, не нарушит ли он какое-нибудь табу... Я же мигрант.
— Если я могу помочь другу Консула, который открыл устройство нашего мира...
— Скажите, вы, что, и вправду математик?
— Ну да, — его вопрос её удивил. — Специализируюсь на отображениях.
— Вы преподаёте, м-м, в школе?
— Нет, я самый что ни на есть утилитарный прикладник, вхожу в группу теории и практики транспорта. Если в транспортных узлах возникают сбои, это, значит, наша недоработка. Вообще, Андрей, вы просто не представляете, какой лакомый кусок подарили всем математикам на Раа своими открытиями! Особенно топологам.
— Э-э... Это, конечно, очень громко сказано — «моими открытиями». По-моему, все ваши открытия принадлежат Махайроду... Неважно. Я не об этом. Я просто в недоумении: вы такая юная... В моём мире женщина-математик — это необычайная редкость, женщины у нас вообще не очень дружат с абстрактным мышлением... и уж конечно ни одна из самых выдающихся математиков не работала в таком молодом возрасте.
— Как не дружат? — удивилась Ана. — Но ведь Творец Раа — женщина, и для неё наш мир — высокая абстракция, разве не так?
— Ну... да... Наверное.
— Что касается моих лет, — она пожала плечами, — то молодой мозг, готовый к образованию новых связей, — это преимущество в любом деле. После получения полного гражданства я отдала свой в распоряжение Союза математиков, поскольку была склонна к точным наукам.
Крокодил вспомнил, как китаец Вэнь жаловался, что подавляющее большинство сфер труда предполагает сдачу тех или иных органов «в аренду» крупным производственным объединениям. Собственно, на своём белковом заводе он тоже учился такому подключению...
— Так вы не сами думаете своей головой, а... э-э... коллективно?
— Я думаю своей головой и сама, — усмехнулась раянка и, открыв в воздухе небольшой кубик пространства, выбросила туда пустой стаканчик. А потом подтянула ноги и уселась на подоконнике поудобнее. — Но, конечно, во взаимодействии с руководителем моей группы и коллегами. Это намного эффективнее, чем индивидуальная работа, к тому же при взаимодействии с коллегами я постоянно учусь, и это очень интересно.
— У вас принято работать сразу после Пробы, правильно?
— Ну, конечно! А разве в вашем мире выросшие дети продолжают требовать от родителей содержать их?
— Да как вам сказать... У нас понятие «выросшие дети» очень растяжимо. Потому что никто не может приклеиться к чужим мозгам и чужому опыту, а должен всё осваивать сам, один.
— Безусловно, это очень замедляет развитие, — согласилась Ана. — Вы ещё хотите что-то спросить?
«Не очень-то она хочет уходить, — подумал Крокодил, невольно любуясь Царевной Лебедью на фоне окна; профиль у неё был, как и полагается, царственный. — Не хочет оставаться наедине со своим горем. И перекладывать его на своих друзей и близких тоже не спешит».
Он вспомнил Аирины слова «поэтому здесь у нас нет утешений внутри, только вовне». И ещё вспомнил, как Консул сквозь зубы говорил, что от эмоций вдовы Рояса-Бала у него трещит голова...
— Да, у меня ещё... Один вопрос. Ана, когда вы познакомились с вашим мужем, у вас не было страха перед такими... м-м... ранними отношениями?
— Какие же у нас ранние отношения? — пожала она плечами. — Мы оба уже были полноправными гражданами.
— Но вы так молодо выглядите, — пробормотал он. — И вы такая красивая! Если бы я чем-то мог вам помочь! Ну, там, ресурсами моего мозга...
Она опустила голову. Но не заплакала, не завыла, просто задумалась.
— Да, я не откажусь от ресурсов вашего мозга, — сказала она, поднимая голову и глядя на него в упор. — Скажите мне, как человек первого порядка, если наши миры изотропны и топологически идентичны, но на Земле женщины пользуются меньшим уважением, чем мужчины, значит ли это, что наш Творец-Создатель сообщила нам меньше надежды? Меня это... очень беспокоит. Сейчас учёные набросились на этот вопрос со всех сторон: математики, физики, философы, генетики, лингвисты… Такие дискуссии проходят! А вы что думаете?
— Э-э… — сказал Крокодил, собираясь. Что он думал? Да ничего. («Дискуссии... Переписка Энгельса с Каутским... В печку её!») С гораздо большим удовольствием он пересказал бы ей «Сказку о царе Салтане» и рассказал о Царевне Лебеди кисти Врубеля. — Я думаю, вам тревожиться не надо. У нас проблема-то в чём заключалась? В том, что женщина нарушила волю Творца, поэтому ей было назначено некоторое поражение в правах. А ваши женщины не нарушали воли Александры Самохиной. И никакого завета с вашим народом она не заключала. Может быть, на Раа и вовсе нельзя нарушить волю Творца? Она даже не требовала от вас «плодитесь и размножайтесь». Скорее наоборот, «не плодить нищету». Она создала ваш мир... думаю,  просто для того, чтобы прятаться здесь душой. Не от избытка любви, как наш Творец, а наоборот, от недостатка.
— Да, это мы уже поняли в общих чертах, — кивнула Ана. — Это объясняет некоторые катаклизмы и... очень устрашает. Непонятно только, как в принципе возможно нарушить волю Творца? Как люди Земли до этого дошли?
— Свобода же, — безнадежно вздохнул Крокодил, глядя на пустые зелёные тарелки. — Делай, что хочешь. Никто не будет за тобой бегать… и кормить с ложечки.
Ана потёрла подбородок и подвигала носом, в точности, как это делал Аира.
«Может быть, она даже его родственница. Четвероюродная сестра. Или племянница. Или внучатая племянница. Он же говорил, что они тут все в близком родстве и обременены генетическими болезнями… Вот почему их медицина так успешно научилась лечить всякие отклонения, вроде как у Лизы с печенью, и вообще, стоит на страже. Для их популяции это вопрос жизни и смерти».
— А мужчина был прощён Творцом Земли? — спросила раянка. — За нарушение воли Творца? Только женщина наказана?
— Нет, он тоже наказан. Работой. У нас нет такого, чтобы пойти, сорвать фрукт и наесться. И чтобы тебе домой вещи привезли без всякого обмена на ресурсы. И чтобы построить дом или получить квартиру в большом… м-м… муравейнике, нужно много и тяжело работать, и не факт, что только одному поколению. У нас с этим очень жёстко.
— И поэтому вы не можете у нас насытиться? А идея трудиться для блага общества угнетает вас до такой степени, что вы теряете энергию от одной этой мысли?
— Да с чего вы взяли, что меня угнетает идея трудиться? Я просто не могу найти себе применения в вашем обществе — вот это угнетает. У нас очень мало людей могут позволить себе заниматься любимым делом, а я на Земле занимался именно любимым делом. А здесь я инвалид, у меня нет связей в мозгу, я не умею присоединяться в мыслях к... да ни к чему! И вообще, я совсем один.
Она спрыгнула с подоконника, подошла к Андрею Строганову и, подняв руки, как хирург перед операцией, спросила:
— Вы позволите?
Конечно, он позволил ей прикоснуться к своим вискам. И почувствовал себя дирижаблем с письменами, а её — высоким небом над зелёной Раа.
— То есть я правильно поняла, что люди на Земле страдают от невозможности беспрепятственно пополнить запасы энергии и самореализоваться, а женщины — ещё и оттого, что мужчины используют их как сексуальные объекты?
Её голос вывел его из блаженного состояния. Он снова был приматом на твёрдом табурете без какой-либо цели в жизни. И чувствовал себя, как всегда после донорского сеанса, словно чуть под градусом.
— Ну, женщины тоже используют нас как объекты, — прокашлялся он. — Ещё как используют! Одна моя землячка говорила, что земляне будут желать вреда друг другу и враждовать, даже если нас будет всего двое. В принципе, если верить преданию о сотворении людей, так и вышло: первых два человека, мужчина и женщина, подавали своим детям настолько плохой пример, что первое же братство закончилось убийством.
Ана снова вернулась на подоконник и задумалась. Но когда она подняла голову, то была на удивление умиротворена, и даже круги у неё под глазами стали не такими тёмными.
— То есть когда наш Творец захотела выразить идею более совершенного мира, она пошла от противного: во-первых, это мир с людьми достаточной чистоты ума и воли для правильного распределения ресурсов, во-вторых, мы живём без дискриминации по половому признаку, в-третьих, наша иерархия служит для достижения целей общества, а не для отъёма ресурсов у слабых, в-четвертых, фертильность является благословением, а не проклятьем. Вы меня успокоили, Андрей. Слава Творцу-Создателю Раа за её любовь к нам, и слава Творцу-Создателю Земли, что Александра Самохина — женщина. Я с удовольствием присоединюсь к проекту математиков, которые сейчас осмысляют сопряжённость наших миров. Отдам ресурсы своего мозга туда. Так и время пройдёт, пока Консул Махайрод снова окажется доступным. Спасибо вам за разъяснения — и стабильности во всём!
Она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула на задний двор.
— Ана, подождите! — крикнул Крокодил ей вслед, подбегая к окну. — А вы не боитесь, что от тоски по Роясу придумаете себе Тень?
Она обернулась, качнулась коса.
— Боюсь. Но Александра Самохина передала нам «Не бойтесь!» через Консула Махайрода. Это наш завет с Творцом. Я буду ему следовать и буду надеяться, что Тень не появится. Стабильности вашему дому, Андрей!
Андрей Строганов хотел выпрыгнуть из окна и побежать ей вслед, предлагая проводить до станции, но сразу сообразил, насколько это глупо и безнадёжно. Она прекрасно ориентируется на местности. Она прошла тесты с красными и белыми шарами. Она любит своего Рояса в любом агрегатном состоянии и надеется вернуть его к жизни.
И причём тут Крокодил Андрюша?
Ни при чём, конечно.
Но он всё-таки догнал её и попросил:
— Ана, можно я сделаю ваш портрет?
После нескольких попыток у него получился вполне качественный снимок Царевны Лебеди.
— Если вдруг вам будет очень тоскливо одной, можете посмотреть в информационной сети мой большой рассказ, называется «Поломка в пути», — сказал он, держа в руках твёрдый прямоугольник псевдопластика. — Это история о... о скитаниях вечных и о Земле. Может быть, вам будет интересно. Может, вы найдёте там ответы на вопросы о сопряжённости наших миров.
— Спасибо, я посмотрю, — вежливо ответила та.
[indent]
Андрей Строганов долго смотрел на тропинку, по которой Царевна Лебедь уплыла в свой привычный мир.
«Нет, не отмолит меня Валерка. И не поможет Лиде. И Светка будет срываться на Андрюшке. А Саша Самохина как была выскочкой и стервой, так и останется».
Он вынырнул из своих мрачных мыслей только тогда, когда перед его носом раскрылся цветок с экраном.
— Андрей, мне кажется, что ты плохо себя чувствуешь, или у тебя действительно какие-то проблемы? — спросил встревоженный Тимор-Алк, даже опустив слова приветствия. — Ты обещал, что мы поработаем над эскизами храма, а всё не звонишь и не звонишь!
— А что, разве овраг засыпали уже? — спросил землянин, прислушиваясь. Ставшее уже привычным отдалённое шуршание было слышно.
— Ещё нет, но зачем же откладывать? Приходи к нам, я уже на подлёте.

Установить точную дату оказалось не так-то просто, главным образом потому, что невозможно было привязать неизвестное время, которое Андрей Строганов провёл в «отстойнике» Бюро миграции, к движению Раа вокруг своей норовистой звезды. «Месяц был без числа», — пошутил Крокодил гоголевской цитатой.
Тимор-Алк позвонил бабушке для прояснения вопроса. Шана посоветовала не копаться в безнадёжно дырявой статистике своей конторы (переименованной в Службу по опеке над мигрантами), а прямо сделать анализ тканей. Внук поблагодарил за совет, сделал пару запросов, его переключили на нужного специалиста, тот почесал канонически лысую макушку и сказал, что возраст мигрантов — поле для широкой дискуссии, и точная диагностика до дня при нынешнем состоянии раянской науки невозможна. Над обеденной скатертью завитал дух судмедэкспертизы: зазор между какими-то костями, состав костного мозга, состояние ушных хрящей, межпозвоночных дисков, сфинктеров и прочие неаппетитные вещи.
— Ладно, — сказал Крокодил, — это, в общем, неважно. Как называется день, в который я прибыл на Раа? Будем грубо считать, что это наше 22-е месяца сброшенных листьев, и отнимем десять дней.
Но Тимор-Алк с охотничьим азартом решил во что бы то ни стало добиться искомой даты и позвонил другому эксперту. Этот тоже ничего не обещал, но предложил начать с медицинского обследования.
Вышли на террасу; туда прилетела медицинская станция — устрашающего вида ярко-красный жук, который уколол Крокодила в вену на левой руке и удалился с пропеллерным гудением. Звук крыльев тут же слился с приглушённым шуршанием миллиардов хитиновых тел, которое монотонными волнами наплывало на дом из оврага.
Как прокомментировал Тимор-Алк, меджук отложил личинку в кровоток землянина, и надо подождать, пока она не подаст сигнала о завершении экспедиции. Крокодил едва удержал рагу в своём желудке при мысли о такой инвазивной технологии. Раянин поспешил уверить друга, что микроскопическая биомашинка ничем ему не повредит, напротив, обстоятельно проверит его здоровье.
Меркантильная Лиза тоже вставила свой пенни:
— Андрей, ну чем ты опять недоволен? На Земле нам, наверное, всю жизнь пришлось бы работать, чтобы позволить себе такую процедуру. Сам же хочешь узнать свой возраст, вот и соблюдай процедуру!
Сделав Крокодилу выговор, она перевела взгляд куда-то в лесную даль, упершись локтями в дощатую ограду, опоясывающую террасу (разумеется, такую широкую, чтобы на этом насесте можно было сидеть), а задницу отклячила вверх, как Саша Самохина у себя на кухне. Видимо, после неловкого сидения на полу ей хотелось разгрузить спину.
Медные волосы шотландки вызвали у Андрея Строганова некие неопределённо-морские ассоциации: колокол с выпуклой надписью, рукоятки старинных приборов, подводная лодка капитана Немо… И немедленно всплыла грусть по любимому прадедушке Омону-Ра. Где-то сейчас его китовая подводная лодка? Проклятый Пака, как же он мешается под ногами!
— И кстати, мальчики, мы вообще будем делать эскизы? Или вы сейчас не настроены на высокие смыслы, а только на озеро с красавицами в перьях?
— Разве одно другому мешает? — улыбнулся Тимор-Алк, перемещаясь поближе к жене.
— А сидеть между двумя стульями — копчика не жалко? — хмыкнула Лиза. С интонацией, как у Шаны.
— Ну, ты же мне помассируешь? — проговорил молодой муж, обнимая свою добычу за талию. И зарываясь в её волосы носом, точь-в-точь, как до него это делал Андрей Строганов, а до него некий Мэтт, а сколько ещё до Мэтта — вопрос, на который сама Лиза вряд ли знает ответ. («Или это я переношу на неё свои комплексы?» — одёрнул себя Крокодил.)
— М-м... Ну, если ты очень, о-очень попросишь! — проворковала она, понижая голос.
Интонация Лизиного «о-очень» тут же дёрнула за верёвочку в памяти Крокодила, из глубины выскочил горячий огонёк и пробежал по его позвоночнику.
«Мистер Бронза и миссис Медь, которая не захотела взять фамилию мужа, прямо как Саша Самохина, — подумал землянин, отводя глаза и делая вид, что внимательно изучает след от жучиного укола. — Интересно, через пятьдесят витков раянского солнца будут ли они похожи на мистера и миссис Уксус из одноимённого мультфильма? Или так и останутся дельфином и рыбой-пилой? И чем только могут нравиться такие стервозные бабы? Саша Самохина рулит. Великая и ужасная, железорудная. А Аира, стало быть, при государыне служил Екатерине. Он ей — плюшевые ласки, она ему — железные опилки. Екатерина Великая — о! — поехала в Царское село. «Не человечьим хотением, но Божьим произволением аз есмь царь». Она выковала из него узду для Божьей руки — чтобы, значит, уздой железной Россию поднял на дыбы. Поелику мы зело на самолёт опаздываем. А вот мне никакая великая не нужна, мне бы пива. Мне бы дурочку Лилу, которая может разве что печь лепёшки, петь песенки и любить своего мужа. Чтобы на её фоне я мог сойти за умного».
— Да, давайте попробуем сделать эскизы, — сказал Андрей Строганов, прилагая немалую силу воли, чтобы отмахнуться от воспоминаний о медовой Лиле и мягкой Лиде, которые парадоксальным образом накладывались друг на друга. Смешное слово «наложение» по-английски: juxtaposition. — Только мне всё кажется, что эта дрянь ползает у меня внутри. Скоро оно закончит?
— Обыкновенная мнительность. Ты не можешь чувствовать движений зонда, — заметил Тимор-Алк, нехотя выпуская Лизу из объятий и доставая из воздуха экран. Пролистал, потыкал туда-сюда. — Обследование только началось.
— Появилось слово! — вдруг сказала Лиза. — Раньше его не было. Раньше, чтобы сказать «храм», приходилось использовать два слова, вы помните? «Дом-башня» (Крокодил кивнул; Тимор-Алк тоже, но чуть помедлив.) А теперь оно одно, вы слышите?
— Да, действительно, — проговорил раянин задумчиво. — Храм. Ну, это естественно. Мы сейчас постоянно перескакиваем с одной вероятности на другую, и получаются такие побочные явления. Очень хорошо, даже отлично! Это приобретение, а не потеря!
— Верной дорогой идёте, товарищи? — усмехнулся Крокодил.
— Да, — кивнул молодой дестаби (разумеется, не уловив иронии в тоне землянина). — Махайрод сейчас занимается изменчивостью, а я — устойчивостью реальности. Образно говоря, как иголка и нитка — протыкаем и сшиваем разные сценарии будущего. Если у нас в языке появилось такое хорошее слово, это добрый знак.
Крокодил снова вспомнил, как хомяк из мультика прыгал по лягушкам. Так же, наверное, и Аира перемещается по вероятностям. Но не с хомяковым шлёпаньем, разумеется, а наоборот, как тень. Местные лягушки даже не заметили, что по их головам кто-то пробежался.
— И что нас ждёт в будущем? Хорошие новости? — спросила Лиза.
— «Смотри, небо становится ближе с каждым днем», — быстрее, чем отозвался Тимор-Алк, процитировал Крокодил. — Есть у нас такая хорошая песня. Мой друг на Земле её очень любил.
Лизе же близость неба, очевидно, не казалась таким уж счастливым знаком, поэтому она с беспокойством спросила у мужа:
— По крайней мере, это безопасно?
— Мы выбираем оптимум, — ответил Тимор-Алк, снова её обнимая. Ему явно хотелось всё прижимать и прижимать её к себе, тут и слепой бы понял. (Ещё Джером К. Джером писал, что для нормального человека находиться в доме с молодожёнами — настоящая пытка. «Как же он был прав», — думал Андрей Строганов.) Конечно, мы надеемся на милость Творца-Создателя, но и сами стараемся не плошать, когда прощупываем будущее. А если в нашей команде появится пополнение, будет ещё проще находить лучшие вероятности и надёжнее их закреплять. Консул над этим сейчас работает. Чтобы вырастить ещё одного дестаби. Ну, а я... вот... слежу пока. За стабильностью.
— А я не сильно тебе мешаю? — спросила молодая женщина, поглаживая руки молодого мужа. Переход от тревоги к кокетству в её голосе, наверное, затронул какие-то неведомые рецепторы раянина, потому что метис рефлекторно дёрнул носом и смущённо пожал плечами:
— Любимая, ну как ты можешь мне мешать?
Там было чем пожимать, под его домашней рубашкой с открытым воротом. Кажется, кроме зелёной растительности, в облике внука Шаны ничего не осталось от того хрупкого юноши, с которым Крокодил познакомился на Пробе. Разве что деликатность сохранилась, но она была неуловима. Не локализована.
— Ну, тогда я не подведу, — промурлыкала Лиза.
«Вот же кошка! — с досадой подумал Крокодил. — А ещё что-то там говорила про лебединое озеро и высокие смыслы!»
— Конечно, трудно всё просчитать, когда главная цель такая масштабная, как стабилизация солнца, и вообще жизни. Это же… м-м… езда в незнаемое. Может, я как-нибудь прилечу домой, и ты мне поведаешь удивительную новость. Например, что ты подружилась с нашей совой.
— Ну, уж нет! — темпераментно возразила Лиза. — Представляешь, Андрей, на ночь приходится закрывать все окна, потому что к нам повадилась летать... да прямо собака Баскервилей в перьях! А когда я одна дома, ночью начинается вообще жуть: ходит по крыше, скребёт когтями, своим страшным клювом скрежещет о ставни и орёт!
— Маленькая моя, ну что страшного может быть в сове? Прямо беда, — это раянин с улыбкой говорил уже Крокодилу, — какая она трусиха: боится сову, которую мои родители приручили ещё детьми.
— Я тоже знаю его, этого пернатого, — сказал Крокодил (а про себя отметил: Тим называет собирательным словом «родители» Альбу и Аиру, а не Альбу и Тень, как приятно было бы Серой Сове это услышать!). — Фор его зовут. Он ручной. И говорящий.
— Вот именно — говорящий! — неодобрительно воскликнула Лиза. — И лексика у него о-очень специфическая. А вдруг произойдёт пресловутое расслоение реальности, и эта крылатая тварь превратится в здорового мужика, который начнёт ко мне приставать?
— Он абсолютно моногамный, — усмехнулся Тимор-Алк и снова зарылся носом в её рыжие волосы.
— Знаешь, судя по словам, которые он употребляет... На твоём месте я бы не была так уверена. Может, из-за изменений реальности он давно стал полигамным?
Раянин рассмеялся:
— Лиза, ну я даже к Андрею тебя не ревную, так с какой стать должен ревновать к Фору, к существу из другого таксона?
— Слышал бы ты те подростковые пошлости, которые он выкрикивает, когда тебя нет дома!
— Хорошо, я с ним поговорю.
Крокодил отступил вглубь террасы и даже спустил ногу на вторую ступеньку, но тут Лиза вспомнила о своём долге.
— Андрей! Ты, что же это, решил уйти, даже не попрощавшись? А эскизы? Нет уж, раз собрались — давайте работать!
[indent]
Вид храма Христа Спасителя, извлечённый Тимор-Алком из воспоминаний Андрея Строганова и выведенный на экран, Лиза сразу забраковала, а потребовала всенепременно собора Василия Блаженного. У её соседки с параллельного курса на двери комнаты, оказывается, висел самодельный коллаж из разных достопримечательностей мира, и собор нравился шотландке больше всего.
— Это именно то, что надо: не шатёр, и не купол, а цветущий куст, — настаивала она убедительным тоном майора Шолто (или уже полковника?). — Если вы хотите знать моё мнение, такая постройка лучше впишется в ландшафт. Разноцветная, яркая, как салют! Ну, спасение же! Белое на Раа точно не прокатит. Тим, я права?
Тимор-Алк был полностью с ней согласен: знак благодарности Творцу от жителей его планеты должен быть цветной.
Загвоздка оказалась в том, что Андрей Строганов не помнил, как выглядит знаменитый собор. В его памяти осталось только яркое цветовое пятно. Исторический музей — пожалуйста, башни Кремля — пожалуйста, даже памятник Минину и Пожарскому получилось перевести в изображение, а вот храм…
— Я же там не работал, так только, пару слов, общий фон, — сказал Крокодил со вздохом после пятой или шестой попытки передать другу образ культового сооружения. («Наверное, всё, что связано с именем моего папаши, остаётся слепым пятном».) — А вот Аира точно должен помнить. И память у него не чета моей.
— А почему бы нам не придумать собственный вариант? — предложила Лиза. — На основании той же идеи? Много башен с разноцветными луковичными куполами. Например, три высоких, по числу материков Раа, и много-много меньших, по числу крупных архипелагов?
— Из красного печёного камня, — добавил Тимор-Алк. — И с надписью «Не бойся» над главным входом.
Лиза тут же принялась делать наброски восковыми мелками на берестяных листах. Выходило у неё очень здорово. Во-первых, похоже («Да, точно, такой он, собор Василия Блаженного»); во-вторых, на удивление не так аляповато, как подбор цветов в гостиной.
Тимор-Алк от получившихся рисунков был в восторге. Он поцеловал Лизу в лоб и, повернувшись к Крокодилу, попросил подтвердить, что она, солнечная, сияющая — настоящее отражение Творца-Создателя, собрание всех добродетелей. А кроме того, что уж вообще сродни чуду, умеет находить общий язык с его бабушкой.
— Ой, ну вы из чтимой Шаны сделали в своём воображении какого-то монстра! А она, между прочим, прекрасный человек, — пристыдила обоих Лиза, уже погрузив руки в коммуникатор, чтобы отправить предложения о внешнем облике здания на обсуждение всей общины Леса Тысячи Сов от имени своего мужа (и добросовестно сделав приписку, что полноправный гражданин Андрей Строганов является соавтором этих работ, чтобы соблюсти копирайт).
— Думаю, когда овраг будет полностью засыпан, станет решено, какой эскиз будет взят за основание и кто сможет разработать проект строительства, — сказал раянин, набирая несколько слов и своей рукой. — Нам пришлют сообщение. А внутренние росписи мы сможем скопировать с часовни на Белом острове, просто сделаем их крупнее.
— Кстати, насчёт сообщений, — сказал Крокодил. — Ко мне что-то уже давно не прилетали бабочки. Что бы это значило? Что мои эмоциональные выбросы теперь не представляют угрозы для ноосферы? Или, наоборот, своим плохим настроением я сжёг всех окрестных лечебных насекомых?
— Правда? Не прилетают? — удивился Тимор-Алк. — Странно. Сейчас посмотрим.
Он провёл рукой перед лицом, вызвав экран с мерцающими значками. Ни одной знакомой для Крокодила буквы, всё какие-то формулы. Лиза тоже сунула туда нос. Тимор-Алк поцеловал её в рыжую макушку и ответил, повернув голову к гостю:
— Нет, с бабочками всё в порядке, просто Аира отключил для тебя эту опцию.
— Почему? — удивился землянин. — Неужели они потребляли слишком много общественной энергии?
— По-видимому, они тебя раздражали больше, чем лечили. Ты чувствовал себя несамостоятельным и зависимым. Но я могу подключить их снова. Сделать?
«Блин, вечно он со своим авторитарными замашками! А спросить меня нельзя было? Поинтересоваться, хотя бы из вежливости? С другой стороны, о чём, собственно, спрашивать? Хочу ли я, чтобы мне постоянно вытирали сопли бабочкиными крыльями?»
— Да нет, не надо ничего включать, — ответил Крокодил. — Я нашёл другой способ психотерапии. Книгу написал.
— Я всегда знала, что ты Чехов, — весело заметила Лиза, прежде чем Тимор-Алк успел отреагировать. И пояснила для мужа: — Андрей происходит из большой и страшной страны, где очень-очень холодно («о-очень!», снова услышал Крокодил). Поэтому все люди там принимают горячительные напитки и постоянно находятся или в состоянии агрессии, или в депрессии.
— Ну, знаешь, как квасят в твоём Глазго, так мы вообще трезвенники! — фыркнул Андрей Строганов.
— Чтобы сохранить психику, — продолжала Лиза, проигнорировав его реплику, — многие пишут придуманные истории и выплёскивают свой негатив в тексты. Чехов — очень известный мастер таких историй, земляк Андрея.
— Ага,  — подхватил Крокодил, — а ещё в нашей большой страшной стране по улицам ходят большие страшные звери. Коричневые такие.
— ... и очень плохое правительство, — на полном серьёзе добавила шотландка, кивая. — Поэтому любого гражданина могут отправить в лагерь за полярным кругом просто за неосторожно сказанное слово.
— Смотря что за слово, за иное слово и у нас можно отправиться за полярный круг, — сказал Тимор-Алк, и эта союзническая поддержка Андрею Строганову была очень приятна.
— Это потому, что Александра Самохина — русская, — снова кивнула Лиза. — Поэтому и расслоение реальности, и фантастика с Чеховым и жуками Кафки. Не понимаю только, как я оказалась на Раа? Не иначе, как из-за того, что мне нравится собор Василия Блаженного!
— Вообще-то Кафка не имеет никакого отношения к русской литературе, — заметил Крокодил.
— Как? — искренне удивилась Лиза. — Разве он не русский?
— Нет. Он был чешский еврей, который писал на немецком языке.
— Не может быть... А по градусу депрессивности — так настоящий русский.
— Лиза, ты, что, соскучилась по пропаганде Би-Би-Си?
— Вот ещё! — хмыкнула рыжая шотландка. — Земля ты и в землю вернёшься — это я о земной политике.
— Люди, вы о чём? — вклинился в их перепалку Тимор-Алк.
Лиза подняла руки, рассмеялась:
— Андрей скучает по Земле и по-прежнему видит во мне врага. Не удивлюсь, если он переносит на меня свои комплексы и думает, что я победила его в холодной войне!
— Я вижу врага? Да побойся Творца-Создателя!
Раянин с глубоким удивлением посмотрел на жену, потом перевёл взгляд на друга.
— Вы принадлежите к двум разным и... враждующим народам?
— Да, — кивнула Лиза. — Мой народ — это народ моря, а его — народ суши. А море свободно, поэтому мы всегда защищаем свободу мира от их бредовых идей о всеобщем равенстве в тюрьме.
— Государыня, — процитировал Андрей Строганов строчку из Гребенщикова, криво улыбнувшись, — ведь если ты хотела врагов, кто же тебе смел отказать?
— Да как-то не очень хотела, если честно, — усмехнулась Лиза с улыбкой снисходительного превосходства.
Не мог же Крокодил при Тимор-Алке риторически спросить, отказала ли она в своей жизни хоть кому-нибудь. «По крайней мере, я не танцевал её дурацкий собачий вальс», — подумал он, чтобы вернуть своё достоинство.
— Но на Раа вы же не собираетесь... воевать всерьёз? — спросил озадаченный метис.
— Да нет, конечно, — вздохнул Крокодил. — С какой стати? Мы же не на Земле.
К счастью, в окно влетел медицинский жук и сообщил, что по данным обследования возраст полноправного гражданина Андрея Строганова находится в пределах тридцати трёх оборотов Раа вокруг солнца.
— Как? — поражённо воскликнул землянин. — Как это — тридцать три?! Мне же тридцать должно быть! Этот из Бюро, получается, мне соврал? У меня забрали пять лет жизни, а не два года?
— Андрей, ну что ты так переживаешь? — попыталась успокоить его Лиза. — Главное, ты благополучно унёс ноги с минимальными потерями.
— Думаю, в Бюро тебя не обманули, — проговорил Тимор-Алк. — Это из-за донорства. Махайрод берёт у тебя немало энергии, твой организм изнашивается... Собственно благодаря этой энергии мы и меняем мир, если честно. 
— Главное, что на благо Раа, — саркастически выдохнул Крокодил. Его чувства были в чём-то сродни растерянности Льва Абалкина, который видел в инопланетянине Щекне друга, а тот... А у того были совсем другие ценности. — Получается, мне и смысла нет искать здесь какой-то день рождения. На Земле я умер, у вас тоже живу очень… условно. Как расходный материал. Творец-Создатель с вами, ешьте дальше. Мне всё равно. Пожалуй, пойду я домой и побуду Чеховым. Для успокоения нервов, раз уж бабочки мне теперь не положены.
«Ладно, чего это я снова нюни распустил? Ну, состарюсь быстрее, да уже и умру наконец. По-настоящему. Чтобы закончилась эта бессмыслица с недописанным Онегиным, а здесь бы установилась правильная жизнь. И Саша Самохина полностью вылечилась бы от своего эгоизма. Стала солнцем Раа, а не железным колчеданом".
— Андрей, подожди! — крикнул Тимор-Алк и догнал Крокодила уже за оградой из вьюнков с цветами-граммофонами. — Ты просил у Аиры священные тексты с Земли, которые он помнит. Вот.
Метис сунул ему в руку большую полупрозрачную линзу.
— Спасибо, — сказал Андрей Строганов. — А как же… этим пользоваться?
— Налей в блюдо воды и положи туда, будет текст. А если положишь в фонтанчик, будет звук. Чтение его голосом. Можно перелистывать пальцами.
— А так, чтобы читать лежа в гамаке, нельзя сделать?
— М-м… Лёжа такие тексты читать будет не совсем вежливо, — мягко заметил молодой дестаби. — Или даже совсем невежливо по отношению к Творцу.