Наследство


   
После всего, что случилось вчера, Василий думал, что и заснуть толком не сможет – однако же заснул легко и быстро, сны видел радостные и проснулся безо всякого труда на самой зорьке. Вставать, правда, не хотелось, и Смирной продолжал валяться на лавке, мечтательно пялясь в потолок. Голова наконец-то была ясная.
Вчера он, конечно, дал маху. Недаром Вера Яковлевна смеялась. Но всё же она его поняла, и родители её тоже. Просто слишком много случилось за один вечер и одну ночь, надолго сделав его хмельным безо всякой водки. Всего-то он и хотел показать девушке свою заветную лесную поляну – а полсуток спустя оказался почти что женат… Хорошо, что пока шёл от Октябрьской до родной Слободки, ландышевый дух частично выветрился. Хоть перед своими новоиспечённый жених смог предстать без блаженной улыбки на роже.
 
Услышав о грядущих переменах в жизни младшего брата, Михаил только ухмыльнулся в усы. Ухмылка вышла ехидной.
– Окрутил, значит, барышню? То-то вас уже на зорьке заприметили!
– Это кто? – мрачно вопросил Васька.
– Люди, – весело прищурился старший Смирной. – А то ты наш народец не знаешь? Я то грешным делом думал – опять Василий каких шильников всю ночь гоняет, тяжела жизнь милицейская. А поутру вышел огород копать, и тут из-за забора старик Морошкин высовывается: «Вот ты, – говорит, – в навозе ковыряешься как проклятый, а братец твой, бездельник, с утра девок на лугу огуливает!»
«Убью, – мысленно пообещал Васька. – И не спится же старому хрычу!..» Но к злости на глазастого соседушку примешивалась немалая толика угрызений совести. – Миш, я…
– Да ладно тебе, – Мишка улыбнулся уже по-доброму. – Что я, молодым не был? Это ж то самое, ради чего жить стоит. Или я грядку под огурцы не вскопаю? Огород – он и завтра на месте будет, и через сто лет, а что иное раз в жизни случается. Ну, а дальше что думаете? Жить тут, или в Зареченск переберёшься?
– Тут. Куда я от Яков Платоныча? Пойду в Совдеп, буду просить, чтобы какое-нибудь жильё нам с Верой выделили. Найдут, поди, пустую халупу…
– Это верно, – одобрил брат. – Своим домом оно завсегда лучше. У нас тут не повернёшься, и расстраиваться тоже особо некуда. Да и у тестя с тещей твоих там не барские хоромы… Да уж, – Михаил вдруг громко хмыкнул и тряхнул головой. – Ты в Затонске, она в десяти верстах. А ведь не бросит она свою стройку, чтобы тебе щи варить?
– Да ты что!
– Вот и я говорю – чудно… То, что мужик работает, это понятно, привычно. А жене вроде как положено своим хозяйством заниматься. Прирабатывать можно, но свой дом все одно на первом месте. А барышня твоя… У неё не работёнка ведь – дело. Большое дело. И у тебя – тоже.
Брат снова непонятно усмехнулся.
– Будет у вас прям как в газетах пишут: «семья новой формации». А вот как в той формации дом обустраивать, хозяйство вести, детей растить – вот этого нигде не написано. Свои шишки набивать придётся.
– Ты меня никак отговариваешь? – буркнул Васька.
– Отговоришь тебя, как же, – фыркнул Мишка. – Я же не слепой. Ты её с мальчишек ждал. И она тебя не меньше, получается. Лет-то вам одинаково. А всё одно, какая бы там любовь ни была – семьёй жить, брат Василий, это совсем другое. Когда свадьба-то? – спросил он вдруг.
– К июлю, наверное, – рассеянно ответил Васька, раздумывая над словами брата. – У Веры на стройке сейчас работы большие. Закончат – вот тогда…
– Ну вот, а я о чем, – снова хмыкнул Михаил. – И венчаться, поди, не станете, комсомольцы?
Васька мотнул головой отрицательно. О том, что и как они будут делать, представления у него были весьма смутные. Впору позавидовать Веньке Берковичу. Не желая, чтобы Ульянкина мать шум поднимала, они с Ульяной попросту расписались потихоньку в будний день и уехали в Зареченск. Они с Верой тоже бы могли вот так, но… Не хотелось. Вера Яковлевна, конечно, девушка передовая, но невестой побыть – это ведь любой барышне приятно. Почему бы и не сыграть свадьбу, хоть и скромную, раз обе семьи не против?
Брат некоторое время молчал, потирая лоб, словно бы что-то обдумывал, потом бросил коротко: «Жди тут!» и встал из-за стола.
На принесённую им потёртую жестяную коробку Васька уставился с недоумением. Коробка была знакомая. Обычно она хранилась в шкафу, на верхней полке, и лежала в ней всякая памятная ерунда: венчальные свечи со свадьбы родителей, старые метрики, еще что-то, понятное, должно быть, лишь покойным матери с отцом. Васька подобрал выпавшую на стол ветхую шёлковую розу, когда-то белую, а теперь уже не пойми какую, повертел в руках… Странно даже, что Мишкина жена, во всем любившая порядок, всё это не выбросила.
С самого дна коробки старший брат вытащил маленький потертый мешочек, развязал, заглянул, хмыкнул удовлетворённо:
– Держи!
Перед Васькой, чуть звякнув, упали два кольца из желтого металла – одно побольше, другое поменьше. То, что побольше, проворно покатилось к краю стола. Васька едва успел поймать.
– Что это, Миш?
– Кольца обручальные, сам видишь. Будете вы с твоей инженершей венчаться или нет, дело ваше, а хоть один обычай нужно соблюсти, – Михаил уселся на своё место.
Василий покачал тяжелое кольцо в ладони. Золото. Не цыганское какое-нибудь, настоящее. После шести лет в милиции он в таких вещах начал разбираться.
– У родителей вроде попроще были, – заметил он с сомнением.
– Эк вспомнил, – поморщился Михаил. – Отец свое кольцо еще при царях где-то прогулял. А материно… не знаю даже. На покойнице его не было. Хорошо, если сменялась на что нужное, а то ведь тоже батька пропить мог. Как до этих не добрался. Дядьки Арсения они.  Да жены его.
Василий молча вылупился на брата. Жена? Дядьки Арсения? По Васькиному твердому убеждению, старший брат матери всю жизнь прожил бобылём.
– Ты не знал, что ли? – Мишка как-то сразу угадал, о чём он думает. Василий покачал головой.
– Ты же у него в любимчиках ходил… Значит, даже тебе не рассказывал? Надо же, – старший Смирной удивлённо хмыкнул. – Неужто за столько лет не отболело?
– Что не отболело, Миш? – сумрачно спросил Васька.
– А Бог его знает, братишка, – пожал плечами Михаил. – Я и сам случайно узнал. Я еще мальчонкой был, а ты вовсе титьку сосал. Дядька тогда за каким-то делом в город приехал, у нас ночевать остался. Суббота как раз была, баню топили. В бане-то я и увидел эти кольца. У дядьки на гайтане висели, с крестом вместе. Я, понятно дело сунулся: «Что это у тебя, дядь?» – а он точно не услышал. Зыркнул только, – Мишка усмехнулся в усы. – Точь-в-точь, как ты теперь порою зыркаешь. Что всю охоту спрашивать отбивает. Но я малой был, мне интересно. Дождался, когда батя домой придет под хмельком и подобревший, давай его пытать. Он мне тогда и сказал: был, мол, Арсений Савельич в молодости женат, жена померла, а он до сих пор, вишь, тоскует. И кольца венчальные к сердцу поближе держит.
– А что еще? – спросил Васька. Чутье ему подсказало, что это не всё. Брат взглянул на него остро:
– Ишь, сыщик! Ну, история там была, если бате нашему верить, прям как в песне. Дядька тоже чью-то дочку сманил, как батька сказал: «из дома с мезонином». Не дворянских кровей вроде, но себе не ровню, это точно. Убегом венчались. Отец рассказывал, родня ту девку так и не простила. Аж прокляли. Не потому ли не зажилась? Хоть и поповская брехня это всё! – Мишка махнул рукой.
Ну, надо же! Выходит, и в их простой семье было что-то похожее на историю Штольманов? Вспомнив свои собственные утренние мысли, Васька поморщился. Конечно, времена теперь другие, а все одно – много ли таких, как Яков Платоныч с Анной Викторовной? На словах все за равноправие, а на деле каждый сверчок свой шесток блюдет. И выгоду ищет.
Перед глазами тут же всплыл Марлен-Кузьма. Партийный, мать его! Когда еще тот коммунизм удастся построить – с такими вот Красновыми? А ведь немало найдется родителей, кому только в радость будет дочь пристроить за дурака с портфелем…
– И дальше что?  – поднял Васька голову. Михаил посмотрел на него насмешливо.
– Что – дальше?
– Я понимаю, почему дядька молчал, – прищурился Васька. – Если не отболело. А мать с отцом, дед с бабкой, пока живы были? Ну, венчался увозом, так мало ли таких? Что за тайны?
– Да никаких особо тайн, – криво усмехнулся Мишка. – Просто дядька в те времена тоже несвободен был, вроде как. Дед Савелий за него чью-то там дочку сосватал, дело к свадьбе шло. И тут на тебе – жених чуть не из-под венца сбежал! И той семье позор, и нашей…  Ладно бы, невесту богатую умыкнул, а тут всего богатства, что из ружья вслед стреляли. Ну, и кому о таком вспоминать охота? Любовь? Какая такая любовь, когда против обычаев?
Старший брат посмотрел ему прямо в глаза.
– Вот ты – ты понимаешь. И дядька как знал. Кольца-то эти он тебе оставил. Так матери и сказал: для Василия, мол. Мать их и припрятала, от батьки нашего подальше. И сколько лет молчала.
– Но тебе, выходит, сказала?
– Аккурат когда ты в больнице лежал, – прищурился Мишка. – Пришла как-то раз, коробку эту вытащила, вроде как что-то поискать, а потом, словно бы невзначай и говорит: «Гляди-ка, Миш! Братца моего кольца. А я про них и забыла! Для Васьки оставил да для барышни его синеглазой!»
– Что?.. – поперхнулся Васька.
– Да вот так, – покачал головой старший брат. – Я думал, шутит. А она как знала. Так что бери, не думай.
Васька медленно подобрал со скатерти второе кольцо, положил его на ладонь… Вскинул глаза на брата.
– Миш, у тебя же ребятам тогда есть нечего было – в девятнадцатом! Что же… На хлеб бы обменял…
– Да обошлось как-то, – старший Смирной пожал плечами, потом кивнул на приоткрытое окно из-за которого доносились громкие мальчишеские голоса. –  Четверых родили с Натахой, все четверо, вон, бегают, сорванцы. Все сыты-здоровы. Даже Данилка, а все бабки твердили, что хворый, слабенький. И барышня у тебя – синеглазая, как мать предсказала. Если бы край пришел – вот тогда. А так… голодно было, но не помирали ведь. Иногда думал, – сказал он внезапно. – А потом дядьку вспоминал – и кольца эти у него на гайтане.
 
Василий даже особо не удивился вчера, когда примерил кольцо на палец, и оно село, как влитое. С детства ведь твердили, что он – вылитый Арсений Савельевич, и лицом, и нравом. А жена его – какой она была? Бумажки из жестяной коробки Васька перебрал потом все до единой, но ни в одной не нашлось о ней ни слова. Из рассказов отца Мишка только и помнил смутно, что, не желая показываться на глаза обиженной родне, поселились дядька с супругой в каком-то городишке ближе к Москве. И что умерла она совсем молодой. Там дядька её и схоронил, а сам вернулся в родные места, нанялся к Гусятниковым егерем и сидел в лесу почти безвылазно.
Подумав, кольца Василий убрал на прежнее место. Не таскать же в кармане, рискуя потерять в какой-нибудь заварушке. Хоть и была в последнее время жизнь у затонских сыщиков спокойной до неприличия, а все равно. Поедет за Верой в конце недели, вот тогда и прихватит их с собой. Или лучше ближе к свадьбе это сделать? Или после?
Раньше проще было, мрачно подумал Васька. Даже с такой простой штукой, как кольца. Повенчались, обменялись. А теперь где ими меняться? В уездном отделе ЗАГСа?
При мысли об этом молодой сыщик невесело хмыкнул. Заведующая затонским отделом записи актов гражданского состояния товарищ Звонч, недавно воцарившаяся на этой должности, была пламенным борцом с наследием проклятого прошлого, куда как почище Редькина. И если с регистрацией рождений и смертей дело обходилось малой кровью, то женитьбу суровая революционерка Аделаида Макаровна определённо считала мелкобуржуазным пережитком, подлежавшим искоренению. И гражданам, решившим узаконить свои отношения – «расписаться» – приходилось делать это под грозную воркотню товарища Звонч, без устали напоминавшей: ячейку общества они создают для того, чтобы объединить силы для строительства светлого будущего! А отнюдь не для того, чтобы предаваться мелким личным радостям!..
Сама Аделаида Макаровна была ярой сторонницей полного женского раскрепощения и приверженкой той самой теории о стакане воды. Правда, как ехидно замечали городские острословы, не находилось в Затонске желающих тот стакан подать. Но товарищ Звонч не унывала и, будучи членом женсовета, активно распространяла идеи коммунистического сожительства среди местных баб и девиц. Без особого, правда, успеха. Иным нововведениям патриархальный Затонск сопротивлялся изо всех сил. И комсомолец Смирной тут был на стороне старых порядков. Нет, может потом, когда-нибудь, в далёком коммунистическом будущем… Но до сих пор милиции в этом революционном похмелье, где всё становилось общим – жёны, еда, жильё, – доставалось лишь разбирать одно за другим дела о воровстве, изнасилованиях и драках на почве ревности.
Обручальные кольца неистовая большевичка точно сочтёт за самое что ни на есть дремучее мещанство. И символ закабаления женщины мужчиной. Хотя, если честно, на товарища Звонч Ваське было наплевать. Пусть пыхтит. Главное, чтобы Вера так не думала…
Впрочем, среди вороха проблем, вдруг замаячивших перед Васькой вместе с новой жизнью, эта была одной из самых мелких. Слишком крутыми и быстрыми вышли перемены в судьбе: вчера – влюблённый парень, нынче уже жених, а через месяц с небольшим он станет Вере законным мужем. А она ему – женой…  Думать об этом до сих пор было странно – одновременно боязно и сладко. Ну, и какой из него, Васьки, глава семейства? Ни кола, ни двора… Только служба, у него и у Веры, дело любимое, но вот беда – разное. Которое будет и дальше их разводить. «Семья новой формации», как Мишка вчера пошутил, странная по прежним понятиям жизнь, где мужу и жене даже свидеться не каждый день удается. И ведь Зареченск – это еще полбеды, вот достроит Вера свою электростанцию, и что тогда?
От этой мысли Смирной рассердился сам на себя. Что за упадничество лезет в голову? А трудности нужно преодолевать по мере их наступления, как говорил Карл Маркс. Ну, может и не говорил, но мысль верная.
Точно как с огородом: если глядеть на соседский забор, до которого этот самый огород, поросший сорняками тянется, никогда ты его не вскопаешь. На лопату нужно смотреть. У Якова Платоныча с Анной Викторовной вообще положение было хуже губернаторского, но ничего, справились же. И они с Верой справятся. Теперь они вместе.
 
Когда прощались у школьных ворот, Василий, волнуясь, притянул её к себе и спросил на ухо:
– Вера… ведь ты пошла бы за меня, даже если… Если бы не?..
Вышло не слишком внятно, но Вера его поняла – и чуть отстранилась. Васька вмиг облился холодным потом и трижды проклял свой неловкий язык – вдруг он её обидел? Но тут в глазах девушки внезапно заплясали привычные штольмановские чертенята.
– Василий Степанович, не намекаете ли вы на то, что я вас коварно завлекла в сети, пользуясь случаем? Но у меня были, как выражается мой папа, смягчающие обстоятельства. Без рубашки вы оказались просто неотразимы!
Чувствуя, что краснеет, Васька молча зарылся носом в кудрявую макушку. Девушка крепко обняла его.
– Я долго ждала, когда ты решишься, – шепнула она. Неужели Вера тоже волнуется? – Но вы же у нас такие… Героические Сыщики! Пришлось мне идти по маминым стопам. Правда, я не знала, что я по ним иду.
– Все мы идем, – пробормотал Васька, не отрывая губ от её тёплой макушки. – Тоже через тридцать лет будем детям рассказывать, как отец к матери сватался. В мокрой рубахе и сапогах на босу ногу.
Вера тихонько фыркнула ему в воротник, не поднимая глаз. Кажется, Ваське в кои-то веки удалось её смутить.
 
Подумать только, три дня назад он и помыслить не мог о Вере, как о своей женщине – во сне разве что, – а нынче уже рассуждает о детях. Их детях. И все равно, не оставляло Василия чувство, что всё произошло как-то уж слишком просто. Весь этот год они с Верой просто жили: встречались, разговаривали, гуляли. Делали каждый своё дело. Попадали Васькиными стараниями во всякие дурацкие истории – вроде того музейного подвала. Даже не поссорились толком ни разу.
Не пришлось ему спасать свою любовь из лап злодеев, как в романе положено, да и вообще… За целый год не выпало ни единого случая учинить хоть что-нибудь героическое. Местные мазурики сидели тише воды ниже травы, если кто и куролесил в уезде, то обычно это оказывались пришлые, не знакомые с историей о заговорённом сыщике. После разгрома банды Циркача эта история обросла такими фантастическими подробностями, что хоть стой, хоть падай. Но как заметил однажды Сергей Степаныч, от фактов никуда не денешься: все бандиты полегли в один день, аккурат после того, как их главарь прицелился в Штольмана. Неудивительно, что местный криминальный элемент старался держаться подальше от начальника угро, да и от всего затонского отделения.
Иные парни, случалось, вздыхали разочарованно, ворчали, что совсем милиции работы не осталось. Дурачки молодые. Подвиги им подавай. Не знают еще, что самая большая радость для сыщика – когда по утрам на службе тебя ждёт одинокое заявление об удравшей козе.
Пора было вставать и выдвигаться на эту самую службу. Основная масса заявлений случалась как раз с утра – когда народ, продрав глаза, обнаруживал исчезновение какого-то добра. Или покойника.
На кухне уже гремела посудой Наталья, привычно вскочив с петухами. Вчера, заглянув в дверь и увидев кольца на столе, она как-то сразу всё поняла – тут же всплеснула руками, запричитала, обняла смутившегося Ваську. Мишка, вопреки обыкновению, брата от любопытной супруги спасать не стал – сидел молча, щурился весело: отбивайся сам, жених!  Потом невестка уселась рядом и принялась донимать расспросами, что и как, а под конец, окончательно вгоняя Василия в краску, заявила: «Все уж заждались!»
Похоже, весь Затонск знал про них с Верой. Один Васька, как дурак, чего-то боялся.
Опять ведь примется душу вынимать… Смирной ощутил острое желание собрать потихоньку вещички и вместе с ними убраться из дому через окно, не попадаясь на глаза дотошной невестке. Но сдержался. Несолидно как-то для без пяти минут главы семейства сигать из окна в одних подштанниках. Да и побриться бы не мешало. Щетина Василия не красила совсем: глянет Яков Платоныч лишний раз на его заросшую морду, так еще подумает, нужен ли ему такой распустёха-зять…
* * *
В приемной родного отделения по раннему времени было тихо и почти безлюдно, только самовар пыхтел в дальнем закутке да, рассевшись вокруг стола дежурного, гоняли чаи сам дежурный и двое милиционеров, пришедших с ночного патрулирования. Завидев Смирного, постовые повскакивали, дружно козыряя. Ребята были молодые, куда младше Васьки, пришедшие с осенним пополнением – для них он был «Василием Степанычем», гордостью затонского сыска и личностью во всех отношениях уважаемой.
Дежурный Самойленко был из бывалых: служил с девятнадцатого года, вместе с Васькой повидал и Крым, и Рим, и попову грушу, потому вскакивать и козырять не стал – степенно пожелал Смирному доброго утра и доложил, что за время его дежурства происшествий отмечено не было.
– Не было, говоришь? А это что? – Васька кивнул на синяк под глазом у одного из постовых. Парень смутился.
– Да ерунда, товарищ инспектор, – пробормотал он, осторожно трогая отметину пальцем. – Драку разнимали. В трактире на Речной.
– Опять? – со вздохом спросил Василий. Трактир на Речной был вечной головной болью затонской милиции. Покосился на пустую клетку: – А задержанные где?
Милиционер виновато пожал плечами:
– Так это, Василий Степаныч, кого задерживать-то? Вроде били кого-то, а кого – поди разбери. Половина сразу по каким-то щелям разбежалась. Там же не трактир, а чисто барсучьи норы с отнорками, попробуй там кого ловить! Я и не разглядел, кто мне в глаз засветил. Остальные все сразу на убёгших валят – что они, мол, тут буянили. Гнилое там местечко.
– Только товарища Штольмана и боятся, – согласно ухмыльнулся Самойленко.
– Яков Платоныч уже здесь? – быстро спросил Васька.
– Никак нет, товарищ Смирной. Да рановато для него еще. А! Задержанный Шульц тут вчера скандалил. Орал, адвокатов требовал. Потом угомонился, потребовал бумагу с карандашом.
– Дал?
– Согласно распорядку, – солидно отозвался Самойленко, выкладывая на стол несколько листов, исписанных убористым почерком.  – Может, на чистосердечное человека потянуло… Вот, насочинял.
Васька взял бумаги, про себя с облегчением выдыхая. Хорошо, что Штольмана еще нет. Внезапно оказалось, что встречаться с начальником в новом качестве он робеет.
Смирной прошел в кабинет сыщиков, дверь которого с недавних пор украшала табличка со скромным названием: «Отдел уголовного розыска», сел на своё привычное место, но настроиться на работу никак не получалось. Васька трижды перечитал показания Шульца, прежде чем понял, в чём суть. Чистосердечным признанием в них и не пахло. Ушлый спекулянт подробно и обстоятельно расписывал историю каждой конфискованной вещички, доказывая, что все они являются семейным достоянием. Унаследованы от двоюродных бабок, троюродных тёток, в крайнем случае честно приобретены у сограждан «по сходной цене». А действительно – попробуй, докажи…
Ничего полезного на ум не приходило. Воробьи за окном орали как скаженные, ходики на стене тикали уж слишком громко. И Яков Платоныч все не шёл. Опять проспал?
Начальник затонского угро, хоть и пытался сдерживаться, с утра частенько бывал зол и резок. Смирной поначалу не мог взять в толк, чего он рычит. Принимался гадать, что он опять сделал не так, обижался даже… Анна Викторовна, заметив как-то его недоумение и пытаясь Ваську успокоить, мужа сдала: Яков Платоныч попросту не любил вставать ни свет ни заря. Васька, помнится, вздохнул – и принялся приспосабливаться к барской привычке начальника.
Втихаря провёл с дежурными разъяснительную работу, чтобы, если что случится в неурочное время, посылали сначала за ним, а он уже решит, нужно ли среди ночи поднимать наставника. Штольману не двадцать лет. И сам старался прийти пораньше, чтобы никому не пришло в голову пенять на отсутствие Яков Платоныча. Как сегодня.
Может, и удастся прижать этого Шульца. Нужно пересмотреть недавние дела об ограблениях. Наверняка большинство вещей были украдены где-то в городе и окрестностях, воры не имеют обыкновение таскать такое добро за тридевять земель, стараются сбыть побыстрее.
Эх, экспертов бы им в отделение – вот как в Твери с недавних пор!.. Хотя чем бы тут помогли эксперты?
Васька выгреб из сейфа пачку дел и принялся их перебирать в поисках нужных. Но не лез в голову проклятый спекулянт со своим неправедным хабаром, хоть ты тресни. Что-то уж больно долго нет Яков Платоныча. А ну, как что случилось? Хотя что могло случиться… А если Штольманы передумали? От этой мысли Васька на миг похолодел, но тут же обозвал себя дураком. Что он, в самом-то деле?
Дверь неуверенно скрипнула, заставив его подскочить вместе со стулом. Только теперь Смирной понял, насколько он изнервничался в ожидании начальника.
– Василий Степанович?..
– Яков Платоныч?..
Голоса прозвучали одновременно. Васька поспешно умолк. Штольман сделал то же самое. Во взгляде его, устремлённом на помощника, было разом очень много всего.
На лице сыщика Василий отчетливо прочитал и замешательство, и какое-то даже смущение. Кажется, Яков Платонович тоже не очень знал, что он теперь должен делать. И говорить.
– Я… это… – Смирной поспешно опустил взгляд, уставясь на свой стол. – Я тут это… Того… В смысле, вот…
Не очень соображая, что он делает, Васька дернул на себя первый попавшийся листок. Горка бумаг с шелестом разъехалась в разные стороны, несколько листов очутились на краю и один за другим весело спланировали на пол. Штольман негромко хмыкнул, затем шумно вздохнул, и, словно на что-то наконец решившись, зашагал к столу помощника.
– Вера Яковлевна просила вам передать, – сказал он с усмешкой.
Перед Васькой, прямо поверх расползающихся бумаг легла пара носков. Василий уставился на них бараньим взглядом. Носки были его собственные – те самые, что он отдал Вере в лесу взамен сгоревших портянок. Серые, шерстяные, с дырой на правой пятке…
Впрочем, дыры уже не было. Носок был аккуратно и умело заштопан.
– Дочь сказала, что драные Героическому Сыщику не к лицу, – сухо заметил Яков Платонович. Правая рука следователя отчаянно теребила левый манжет.
Краснеть дальше было уже некуда. Смирной поднял взгляд и пробурчал:
– Так я же не на лице их ношу!
– И слава Богу, – криво улыбнулся Штольман. – Хороши бы вы были!
Васька почувствовал, что его разбирает нервный смех. Пару секунд он еще пытался совладать с собой, но не выдержал и захохотал, как дурак. А мгновение спустя с удивлением и облегчением услышал, что Штольман смеётся тоже.
 
Отсмеявшись, Васька явно почувствовал себя легче. Уже почти без стеснения забрал со стола носки и сунул их в ящик, украдкой погладив заштопанную пятку. Внутри словно тёплая волна поднялась: подумать только, Вера – Вера Яковлевна Штольман! – штопает его, Васькины, носки. Какие еще слова ему нужны?
Яков Платонович отступил на шаг, глядя на него с неловкой усмешкой. В глазах сыщика тоже читалось явное облегчение.
– Что у вас тут? – начальник угро кивнул в сторону папок на столе.
– Да Шульц этот, Яков Платоныч, – Смирной кинулся собирать рассыпавшиеся бумаги, отчаянно надеясь, что вновь заполыхавшие уши его не выдадут. – Вон там, с краю, его сочинения. О том, как бестолковые милиционеры в нарушение социалистической законности конфисковали у честного коммерсанта его собственность. Наследство от прабабок. Забыл уже, честный коммерсант, как третьего дня вам взятку совал!
Штольман лишь головой молча дёрнул. Взял с Васькиного стола листки с показаниями арестованного скупщика краденного, переместился на свое обычное место под портрет Розы Люксембург, вытащил из кармана лупу…
– И какие будут идеи, Василий Степанович?
– Да вот, – Васька пожал плечами и кивнул на пачку дел на своём столе. Неловкость, одолевшая его утром, постепенно уходила. Да и было бы с чего? Штольманы за этот год и так стали ему ближе, чем кто-либо. Разве что-то изменилось?
Стоило об этом подумать, как Васька внезапно понял – да, изменилось. Яков Платонович теперь не просто начальник, учитель – а родной человек. Отец Веры. За которого он, Василий, как и прежде, не задумываясь, пойдёт в огонь и в воду – но теперь это ощущение словно бы выросло стократ, сделавшись острее.
Героический сыщик Штольман, которого их с Верой дети, когда они у них будут, станут называть попросту дедушкой. Дед Яша.
Мысль была смешная и неожиданная. Васька поспешно отогнал её и продолжил суровым голосом:
– Нужно для начала проверить по нашим местным кражам. Думаю, прищучим мы его. Серебряная шкатулка, что мы изъяли – она точно у нас проходила совсем недавно. Гражданка Самохина, помните такую? С остальным сложнее. Серебро столовое, скажем, так о пропаже такого аж двое за этот год заявляли. И чье оно?
– Ну, это просто, – рассеянно заметил Штольман, не отрывая глаз от бумаг. – Вызовем потерпевших, проведем опознание.
– И каждый скажет, что это его добро, – фыркнул Васька. – Еще и подерутся. Но с посудой проще, там хоть какие-то приметы есть. А бриллиантовые запонки все на одно лицо.
– Ну, не говорите, Василий Степанович. Как утверждал наш английский коллега, мистер Холмс, когда долго пользуются вещью, на ней обязательно остается отпечаток личности ее владельца. А что, там и бриллиантовые запонки были? – внезапно заинтересовался Штольман, поднимая голову.
– Были, – подтвердил Васька, покосившись на сейф. – А вам всего лишь портсигар подсовывал.
– Да, против запонок с бриллиантами я мог бы и не устоять, – хмыкнул сыщик. – А портсигар – он у нас? Дайте хоть взгляну, какого наследства лишился.
   
Небольшой золотой портсигар, извлечённый Васькой из сейфа, смотрелся просто, сурово и был основательно побит жизнью. Оглядев его, Васька решил, что даже тот, с Долли и Аполлоном, был наряднее. Разве что золото…
Штольман от своего стола наблюдал за помощником с легкой иронией.
– Ну, Василий Степанович, что вы можете сказать про последнего владельца этого портсигара? Каковы были его привычки и характер?
– Скупердяй, Яков Платоныч, – немедленно отозвался Василий. Сыщик заинтересованно вскинул бровь.
– Из чего это следует?
– Из описи найденного у Шульца, – серьёзно заметил Васька. – Кроме запонок с бриллиантами тут два золотых ожерелья, три перстня, а он вам исцарапанный портсигар суёт. Даже на взятку пожлобился.
– Н-да, это вы в точку попали. Недорого меня жулики оценивают, – едко заметил Штольман.  – Старею, видать. Ну, а если отбросить Шульца? Что вы можете сказать о настоящем владельце? Остался ли на портсигаре отпечаток его личности?
Кажется, будущий тесть устраивал ему очередной экзамен на звание Героического Сыщика. Смирной повертел портсигар в руках. Подумал.
– Если бы вы сказали, что владелец тут, в Затонске, то я бы первым Егор Саныча назвал.
– Егор Фомин? И почему именно он? – Штольман воззрился на помощника с интересом.
– Да тут сплошная география, – Васька повернул портсигар крышкой к начальнику. – Вот, видите – медведи. Только для учителя эта штука слишком дорогая. Даже для того, кто в старорежимной гимназии, о нашем училище и не говорю. На заказ ведь деланый.
– И какая связь у медведей с географией? Не логичнее ли предположить, что владелец был охотником?
– Не, – мотнул головой Василий. – Медведи не наши. Эти – белые.
Штольман глянул на него иронически-уважительно.
– Разбираетесь, Василий Степанович? Из Брема почерпнули?
– Из учебника. Я этих медведей с картинки на всю жизнь запомнил. Я ведь, можно сказать, из-за них в сыщики попал.
– Из-за белых медведей? – бровь Штольмана изогнулась в высшей степени недоуменно.
– Ну да, – невозмутимо подтвердил Смирной. – Из-за белых медведей с самоедами. Ну, из-за тюленей еще.
– Каких тюленей?
– Перелётных.
Яков Платоныч оторопело уставился на него, в кои то веки потеряв дар речи. Васька сидел с наичестнейшим лицом. Ну а что – ведь ни словом же не соврал! 
– Василий Степанович, чем дальше, тем больше поражаюсь, какие еще неоткрытые глубины в вас таятся… – вымолвил, наконец, Штольман. – Порой мне начинает казаться, что я очень скучно жил. Ладно, про перелётных тюленей как-нибудь в другой раз. В узком семейном кругу. Вернёмся к нашему трофею. Значит, вы полагаете, что его бывший владелец был как-то связан с географией?[float=right][/float]
– Что-то такое, – пожал плечами Васька. – Медведи эти северные, а вот тут – это вроде как на компас похоже.
– Покажите-ка.
Старый сыщик подошел ближе, принялся тоже разглядывать крышку портсигара. Взял лупу, знакомо прищурил глаз:
– Похоже, Василий Степанович. Только это не компас, а роза ветров. А вот эти рубины – это звезды.
– Точно, – Васька по-новому взглянул на россыпь красных камушков, которую поначалу принял за бестолковое украшательство. – Яков Платоныч, а ведь это тоже медведи. Медведицы, то есть, – поправился он. – Которые Большая и Малая. В народе их все больше Лосями зовут.
– Вася, нет числа вашим талантам, – хмыкнул Штольман. – Вы еще и в астрономии разбираетесь! Но думается мне, вы правы – прежний владелец портсигара имел какое-то отношение к географии. Или к Северу. Путешествовал, может быть…
– Моряк? – брякнул Васька первое, что на ум пришло. Наставник вскинул на него взгляд. – Компас, то есть эта – роза ветров, путь по звездам… В Зареченске, кажется, какой-то старик живет, отставной капитан, нужно будет узнать, не у него ли украли. Хотя вряд ли… Портсигар этот не вчера от хозяина ушел, по всему видать.
– Почему вы думаете, что он краденый? Владелец мог его сам продать – тому же Шульцу…
По изменившемуся тону сыщика Смирной вдруг ощутил, что невинные упражнения в дедукции по методу Шерлока Холмса кончились. Начальник затонского угро, не отрываясь, смотрел на портсигар, точно обдумывая какую-то внезапно пришедшую мысль.
– Я же говорю – покоцанный весь, – осторожно высказал Васька, про себя гадая, что произошло. – Нормальные хозяева так с хорошими вещами не обращаются. Может, конечно, и сам продал, но потом штука эта долго валялась по карманам у всякой швали… Яков Платоныч?
– Портсигар с красными камушками… – негромко произнёс Штольман. – Василий Степанович, а внутри там ничего нет?
– Написано что-то, – Васька щелкнул крышкой. – Вот только не разобрать уже почти ничего. Специально, видать, соскребали. Яков Платоныч, вы мне лупу дайте.
Тот резким движением протянул ему лупу. Смирной взял её, гадая про себя, что особенного может быть в этом конфискованном портсигаре, что вдруг взволновало Штольмана. Прищурился, вглядываясь.
– «Пусть все дороги… приводят к дому…» – прочитал он. – А еще что-то про корабль и про гавань. Точно, моряк был. Остальное все стёрто. И имени нет. Может, для того и скоблили. Наверняка краденый.
Васька поднял взгляд и осёкся. Штольман невидящими глазами смотрел куда-то поверх его головы.
– А подпись не разберу, – тихо добавил Смирной. – Затерта.
– Анна, – четко произнес старый сыщик.
– Что? – не понял Васька.
Яков Платонович глубоко вздохнул и наконец-то посмотрел на него. Странное выражение исчезло с его лица.
– Если я не ошибаюсь, там было написано: «С любовью, Анна».
   

   
Следующая глава       Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)