Преамбула
Внимательный читатель, хорошо знакомый с историей Крыма, с лёгкостью определит точную – (до года, до месяца и даже до дня) – дату описываемых в рассказе событий.
Если же таковых не найдётся, через несколько деньков я озвучу правильный ответ.

Сокровище Алима Айдамаха

– Как, вы ничего не знаете о кладе Алима Айдамаха?!
Судакский кафенжи розовощёкий толстяк Нургали Абдураман-оглу хлопнул себя по толстым ляжкам и удивлённо уставился на собеседника.
Юный член-корреспондент Императорского Одесского общества истории и древностей Ермолай Ковригин, неделю назад прибывший в Судак для изучения фряжских древностей, виновато улыбнулся и, как бы извиняясь за своё неведение, пробормотал:
– Но я действительно впервые слышу об этом вашем гайдамаке.
– Казылык шайтану в дышло! – воскликнул Нургали, потешно всплеснув пухлыми ручками. – Вы удивляете меня всё больше и больше, почтеннейший Ермолай-ага. Такой любознательный молодой человек – и  никогда не слышал об Алиме. Ай-яй-яй-яй-яй. Вам бы следовало знать это имя, коль скоро судьба закинула вас в наши возлюбленные Аллахом края.
Кафенжи не спеша, со знанием дела набил глиняную трубку с длинным черешневым чубуком, радушно протянул расшитый золотом кисет русскому. Молодой человек вежливо отклонил предложение – он не успел обзавестись привычкой вдыхать дым никотианы.
Говорливый татарин хитро прищурился, поцокал языком. Затем выудил щипцами из мангала уголёк, не спеша раскурил трубку, сладостно затянулся, пробормотал:
– Бир каве, бир тутун, зиэфет бютюн. – Не дожидаясь вопроса собеседника, перевёл поговорку на русский: – Чашка кофе, трубка табака – вот и весь бал.
Ермолай вновь смущённо улыбнулся:
– Вот от чашечки кофе я, пожалуй, не откажусь.
Кафенжи кивнул, взял медную джезве, бросил на дно толику соли, положил крохотный кусочек сахара. Затем присыпал всё молотым кофе, залил водой и поставил ковшик на раскаленный песок. Пока кофе закипал, татарин немного подогрел две фельджан – маленькие, буквально в два-три напёрстка, фарфоровые чашечки, кинул в них по горошине курдючного жира. Как только кофе в джезве вспенился, Нургали быстро разлил его по чашкам.
– Благодарю, – сказал Ковригин, принимая фельджан.
– Всё для вас, достопочтеннейший Ермолай-ага, – расплылся в елейной улыбке кафенжи. Подвинул гостю блюдце с мелко наколотым сахаром и поднос с медовым курабье. Сам же – по привычке «закусил» кофе трубочкой.
Ермолай пригубил чашку, хрустнул кубиком сахара. Затейливые условности восточного политеса были соблюдены, можно продолжать беседу. 
– Так что там за клад такой? Чем знаменит этот ваш гайдамак Алим? – обратился Ковригин к Нургали.
– О-о-о, – закатил глаза плутоватый толстяк. – Алим Азамат-оглу – легенда крымских гор. Знаете, какая у него была жизнь? Э-э-э, не жизнь – дастан! «Идиге» наших дней… Вы знакомы с «Идиге»? Впрочем, это неважно… Так вот. Родился Алим более полувека тому назад. Ещё при Искандере Первом. Только-только закончилась война с Буанапартием. Родился он в селении Капырликой. Совсем юным отроком был отдан в услужение богатому караимскому купцу из Карасубазара – Соломону Бабовичу. А у Соломона была красавица дочь – Рахиль, ровесница Алима. – Нургали отхлебнул кофе, сладостно затянулся, пустил дым кольцами. Продолжил: – Шли годы. Мужал Алим, расцветала Рахиль. И вот, когда молодые люди встретили свою двадцатую весну, они поняли, что не могут жить друг без друга. Всепоглощающий огонь любви опалил их юные сердца.
Но не суждено было Рахиль и Алиму познать радости семейной жизни. На пути их счастья встал отец девушки – купец Соломон. От одной мысли, что его зятем может стать нищий татарин, богатый караим пришел в ярость. Он решил опорочить Алима в глазах дочери. Нанял не обремененных излишками совести людей, и те подбросили в лачугу Алима серебряные часы с цепочкой. Купец заявил о пропаже в полицию, указал на ненавистного слугу. Тут же в дом Алима нагрянули стражники, учинили тщательный обыск. Каково же было удивление юноши, когда в его постели служители закона обнаружили пропавшие у Бабовича часы…
– Под порогом, – раздался вдруг чей-то скрипучий голос.
Нургали осёкся, оглянулся.
В кофейне, кроме них с Ковригиным, находился только старый чабан в видавшей виды япындже и надвинутом до самых бровей башлыке. Он сидел в дальнем углу и, устремив взгляд потухших серых глаз в некую точку на выцветшем от времени ковре, мирно попыхивал трубкой.
– Простите, уважаемый, – обратился к старику кафенжи. – Что вы сказали?
– Под порогом,– неспешно повторил чабан. – Часы нашли не в постели, а под порогом.
Нургали пожал плечами:
– Возможно. Такие тонкости мне неведомы. Сам я при обыске не присутствовал. – Усмехнулся: – По весьма прозаической причине: я тогда ещё под арбу пешком гулял. Рассказываю со слов ведающих людей... Смею полагать, вы как раз из таковых?
Старик не удостоил кафенжи ответом. Лишь буравил затуманенным взором выгоревший ковёр, да посасывал жасминовый чубук.
Так и сидели. Нургали смотрел на старика, старик – на ковёр. Курили.
– А что же было дальше, уважаемый Нургали? – нарушил затянувшееся молчание Ковригин.
– А что дальше, Ермолай-ага, – повернулся к собеседнику кафенжи. – Алима признали виновным в краже часов и забрили в солдаты. Служить его отправили, как это принято говорить у вас, у русских, туда, куда Макар телят не гонял – в Бобруйскую крепость. Подальше от родимых гор.
– Хм, однако, – покачал головой Ермолай.
– Ни много ни мало три года тянул Алим солдатскую лямку...
– Четыре, – вновь проскрипел чабан.
Нургали нахмурился, но спорить не стал.
– Не исключено что и четыре, – спокойно сказал он. – Четыре года невзгод и лишений. Четыре года муштры и палочной дисциплины. «Хочешь вернуться в родной Карасубазар, – говорил Алиму его командир, – служи царю верой и правдой». И Алим служил. Терпел ради любви, ради прекрасных очей несравненной Рахиль. А через четыре года комендант Бобруйской крепости отправил запрос в Карасубазар: не желают ли отцы города принять Алима назад? Но заправлявшие в Карасубазаре караимские купцы, подговорённые Соломоном Бабовичем, ответили отказом. И тогда кровь ударила Алиму в голову. «Они боятся меня, словно айдамаха! – воскликнул он. – Что ж – так я им стану!». И Алим сбежал из крепости… Ещё чашечку кофе, уважаемый?
– Нет-нет, спасибо, – поблагодарил радушного хозяина Ермолай. – Я ещё эту не допил… Да вы не отвлекайтесь, рассказывайте. – История кафенжи увлекла молодого человека.
Нургали отхлебнул кофе, продолжил:
– Через некоторое время Алим объявился в Крыму. Первым делом он бросился искать Рахиль. Но безуспешно. Девушки и след простыл. Вскоре через верных товарищей Алим узнал, что Соломон вместе с женой и дочерью тайно покинул Карасубазар и скрылся в неизвестном направлении. Боль раскалённым кинжалом пронзила сердце джигита. Горечь преисполнила его душу. В отчаянии он вскочил на коня и помчался на вершину Ак-Кая. Там, под рёв ураганного ветра, среди всполохов молний, Алим дал аннибалову клятву. Он поклялся отомстить караимам за свою растоптанную любовь!
– Прямо таврический граф Монте-Кристо какой-то, – вклинился в эмоциональную речь кафенжи Ковригин.
Нургали выпустил в небо облако душистого дыма, покачал головой:
– Зря вы смеётесь, молодой человек. Алим сдержал свою клятву. Целых пять лет…
– Семь... Семь лет, – опять-таки поправил кафенжи загадочный чабан.
– Тем более, – кивнул Нургали. Обратился к русскому: – Вы слышали? Целых семь лет он наводил ужас на караимских купцов. У этих толстосумов поджилки тряслись при одном лишь упоминании об Алиме. Месяца не проходило, чтобы отважный мститель кого-нибудь из них не ограбил.
– Так ваш Алим был обыкновенным разбойником?
– Не обыкновенным, а самым могущественным и грозным айдамахом крымских гор. Лихой был человек, доложу я вам – сущий дьявол! За его голову была назначена баснословная награда. Рассказывают, несколько раз Алим даже попадал в плен, но каждый раз ухитрялся вырваться на свободу. Он был неудержим, словно ветер, и быстр, точно молния. Друзья прозвали его Рузгяром, а  враги – Шайтаном. Клянусь бородой пророка, они были тысячу раз правы.
–  Мне кажется, вы симпатизируете этому разбойнику.
– Эх, юноша, юноша. Вы мало сведущи в наших крымских делах. Алим ведь был не просто разбойником. Не каким-нибудь там башибузуком.  Он был последним джигитом здешних гор. Благородным джигитом. Он никогда и никого не убивал. Только грабил. Причём грабил Алим исключительно одних богатеев. Чаще всего караимских купцов. А награбленным всегда щедро делился с бедняками.
– Точно, – заметил Ковригин, – Ринальдо Ринальдини. Хотя, учитывая наши российские реалии, скорее уж местный Дубровский.
– Не знаю о ком вы, уважаемый Ермолай-ага, – сказал Нургали, – но для здешних жителей Алим – миф, легенда, мечта.
– Мечта? Интересно о чём?
– Мечта о свободе, о торжестве справедливости. Мечта о том, что  всякая подлость и низость рано или поздно будут наказаны. Крымцы  боготворят Алима. Он для нас настоящий национальный герой. Всё равно, что Робин Гуд для англичан. – Кафенжи неторопливо выбил из трубки пепел, смерил Ковригина лукавым взглядом. – Только не рассказывайте об этом господину полицмейстеру. А то у меня могут быть неприятности. Сами понимаете.
– Как можно, уважаемый Нургали, – приложил руки к сердцу Ермолай. – За кого вы меня принимаете? В семьей Ковригиных от роду не водилось шафирников… И всё же – что там было дальше, с этим вашим Алимом? – Юноша таки попался на крючок велеречивого татарина.
Кафенжи спрятал хитрую улыбку за чашечкой кофе. Сделал маленький глоток, продолжил сказ:
– О подвигах и приключениях Алима можно рассказывать часами. Если у вас есть желание и немного свободного времени, то за партией в шахматы и трубкой доброго табака я могу поведать вам несколько десятков занимательных историй из жизни татарского Робин Гуда.
«Знать говорливому пройдохе не хватает в этой глуши свободных ушей», – подумал Ковригин. Вслух же сказал:
  –  Я рассчитываю пробыть в Судаке ещё пару недель. Видите ли, я намереваюсь отыскать здесь следы пребывания самого Марко Поло. Есть у меня теорийка, что этот синьор на самом деле не был ни в каком Китае. А материалы для своей знаменитой «Книги о разнообразии мира» он  собирал именно здесь, в Солдадии, работая в торговом доме у своего дяди.
Нургали с умным видом покачал головой, хотя не имел ни малейшего понятия ни о великом венецианском землепроходце, ни о его книге, ни тем более о его дяде – тоже венецианце, и тоже Поло.
– Работы предстоит много, – продолжал тем временем Ермолай, – но по вечерам, многоуважаемый Нургали, я всецело в вашем распоряжении.
– Ба, да вы интересующийся человек! – всплеснул ручками татарин. – Не то, что иные напыщенные снобы, считающие всех кафенжи дешевыми болтунами. Терпеть не могу этих дутых индюков, камчой им ниже копчика. Я, знаете ли, уважаю людей любознательных, пытливых, таких как вы. – Словоохотливый толстяк ткнул собеседника сарделькообразным пальцем в грудь. – Специально для вас, Ермолай-ага, у меня припасено несколько захватывающих историй из жизни Алима Айдамаха. Вот, например, повесть о лже-Алиме и отрезанном ухе.
Как-то раз по осени ехал с базара один койлю. Едет, песни поёт, подсчитывает вырученный барыш. Вдруг его арбу нагоняет всадник на чёрном коне. «Стой! – говорит. – Я – Алим Айдамах. Отдавай кошелёк!» А сам целит в арбакеша из пистоля. Испугался несчастный, отдал разбойнику всё, что наторговал.
Только воздал молитву Аллаху, поблагодарил, что жив остался – чу, вновь копыта стучат. Оглянулся койлю – видит ещё один всадник. На этот раз на сером коне. Запричитал бедняга, стал пощады просить. А всадник ему: «Здравствуй, добрый человек. Зачем кричишь, почто надрываешься? Уж не спутал ли меня с кем?» Рассказал тогда койлю второму всаднику о встрече с первым, пожаловался. «То был не настоящий Алим, – говорит всадник. – Я – настоящий. Жди меня здесь». И пришпорил коня.
Не прошло и часа – вернулся Алим, протягивает койлю его кошель. Ни монетки себе за труды не взял. Такой был человек наш Алим.
– А с двойником-то что стало? – полюбопытствовал Ковригин.
– Проучил его Алим, – ответил кафенжи, и, точно шашкой, резко взмахнул длинной трубкой перед носом Ермолая. – Отсёк ему правое ухо.
– Левое, – вновь подал голос из своего угла чабан.
– Не исключено, – поспешно согласился со стариком Нургали. – Но ведь это не так важно: правое, левое. Главное – не убил. Алим никогда никого не убивал. Даже самых распоследних мерзавцев. Он говорил: «Моя кара справедливая. Ибо я караю от имени Аллаха».
Старик чабан как-то странно хмыкнул.
А кафенжи продолжал:
– Вот ещё пример бескорыстия и благородства Алима. Один симферопольский армянин погряз в долгах. А чем расплачиваться – не знает. Ведь всё его богатство – красавица дочь Марине. Вот на это-то сокровище и позарился старый грек-ростовщик. Выкупил все векселя армянина, пришёл к нему, говорит: «Или плати по долгам, или выдавай за меня Марине». Поюлил, поюлил армянин, да так ничего и не выюлил. Делать нечего, стали готовиться к свадьбе. А Марине – ни в какую. «Не пойду, – говорит, – за старца. Лучше руки на себя наложу!» А всё дело в том, что был у неё суженый – молодой красавец армянин. Всем хорош избранник Марине, одна напасть – гол, что тот сокóл. Ничем не может помочь отцу своей любимой. Прознал про то Алим Айдамах. Решил пособить влюблённым. Ибо как никто другой понимал горе молодых людей. Пробрался грозный мститель в дом грека-ростовщика, приставил к его груди булатный кинжал: «Или отдаёшь мне векселя, или прощайся с жизнью, старый шакал!» Грек, естественно, выбрал жизнь… От ростовщика Алим отправился к армянину, сказал: «Желаешь дочери счастья – не влезай в долги. А это – мой подарок Марине, на свадьбу». И кинул на землю стопку векселей.
Ковригин покачал головой:
– Вас послушаешь, уважаемый Нургали-ага, так ваш Алим – прямо-таки альтруист-бессребреник. Денег за помощь не брал, всё награбленное раздавал бедным. Спрашивается, откуда тогда взялся клад, о котором вы давеча говорили?
– Сам всегда задавался этим вопросом, достопочтимый, – сказал кафенжи. – И вот, что мне по этому поводу поведали знающие люди. До конца своих дней Алмим не оставлял мысли отыскать свою несравненную Рахиль. Но не желал предстать пред возлюбленной нищим оборванцем. Вот и откладывал после каждого налёта некоторую часть добычи. Всё накопленное, говорят, прятал в некоей тайной пещере. Сказывают, пещера та находится где-то в наших местах, неподалёку от Судака. Много кто пробовал её отыскать. Но пока безрезультатно. Никому не даются в руки сокровища Алима Айдамаха.
– Прямо «Тысяча и одна ночь», – усмехнулся Ермолай. – «Али-Баба и сорок разбойников». Сплошной «Сезам, откройся». – Юноша отхлебнул кофе, схрумкал ещё одно курабье. Спросил: – И как же сложилась дальнейшая судьба Алима? Отыскал он свою Рахиль?
– Люди по-разному сказывают, – пожал плечами Нургали. – Правды не ведает никто. Одно знаю точно. Слава о подвигах Алима достигла аж Петербурга. Сам император Николай, лично, – кафенжи с напускной важностью вздел толстый палец к закопченному потолку, – распорядился изловить смельчака. И его приказ был в точности исполнен. Алима схватили и заточили в крепость. Вскоре он предстал перед судом. Случилось это ровно двадцать лет тому назад. Судьи вынесли суровый приговор. Звучал он так. – Нургали посерьёзнел, словно и вправду зачитывал грозное постановление суда. Откашлялся, замонотонил: – «Принимая во внимание, что подсудимый никого не убивал, а только грабил, суд повелевает крестьянина Феодосийского уезда деревни Капырликой  Алима Азамат-оглу прогнать через строй пятьсот человек шесть раз и сослать на Алландинские острова».
– Сколько раз?! – аж привстал Ермолай.
– Шесть раз, – уже своим нормальным голосом ответил кафенжи.
– Да ведь это ж верная смерть!
– И тем не менее люди сказывают, что Алим выжил. Мало того – сумел-таки сбежать и отыскать свою несравненную Рахиль. Говорят, они скрылись в Турции... А иные молвят, что Алим вернулся в Крым. Мол, забросил он своё разбойничье ремесло, стал простым чабаном. Ходят слухи, что он до сих пор пастушествует где-то на яйлах. – Кафенжи помолчал, помусолил чубук, добавил: – Поговаривают, человека, похожего на Алима, как-то видели в окрестностях Таракташа.
– Может быть он вернулся за своими сокровищами? – в шутку заметил русский.
– Всё может быть, – без тени улыбки ответил татарин.

– Хотел бы я увидеть этого смельчака, – мечтательно протянул Ковригин. – Не сохранился ли какой-нибудь дагеротип Алима?
– Простите, что?
Ермолай замялся. Он не знал, как объяснить татарину суть фотографического процесса. Сказал:
– Ну, какое-нибудь изображение.
– Не видал, – развел руками Нургали. – Но вот достопочтимый Ованес-ага…
– Ованес-ага?
– Господин Айвазовский, живописец из Феодосии. Он, когда бывает в Судаке, частенько заходит ко мне на чашечку кофе. У него здесь неподалёку дача – у подножия горы Алчак. Два года назад Ованес-ага даже принимал у себя великого князя Сергея Александровича и великую княжну Марию Александровну… Так вот. Господин Айвазовский как-то рассказывал мне, что по его протекции одна французская художница рисовала портрет Алима в симферопольском тюремном замке. Вот только где та картина, – толстяк пожал плечами, – мне, право, неведомо... А вот как выглядел Алим, я вам поведать могу. Со слов всё того же Ованеса-аги. Он ведь был лично знаком с легендарным айдамахом. Алим, если верить господину Айвазовскому (а не верить ему у меня нет ни малейшего основания), был поджарым широкоплечим молодцем среднего роста. Лицо у него было вытянутое, усики чёрные, глаза серые, умные. Облачён он был в чистую рубаху, чёрный люстриновый чекмен, чёрные же штаны, опоясанные цветастым шарфом. На ногах носил воловьи чарыки, на голове – серую смушковую шапку. Вот вам портрет Алима Айдамаха.
– Среднего роста, говорите? Сероглазый? И лет ему должно быть уже под шестьдесят? – тихо произнёс Ермолай и украдкой бросил взор в дальний угол кофейни. В тот самый, где восседал загадочный старик-чабан. Каково же было удивление Ковригина, когда он увидел, что старика в кофейне нет.
Молодой человек нервно сглотнул и мелко перекрестился. Решил перевести разговор на другую тему.
– А зачем Айвазовский встречался с Алимом? – спросил он Нургали.
– Тот сам пришёл к художнику, – ответил болтливый татарин. – В его мастерскую в имении Шейх-Мамай.
– А зачем, если не секрет? Ведь не грабить же.
– Зачем грабить? Алим очень уважал красоту. Даже логовища свои, поговаривают, устраивал в весьма живописных местах. А к Ованесу-аге он приходил смотреть картины.
– Разбойник? Смотреть картины? Гм, поистине чудной человек был это ваш Алим. – Ковригин покачал головой. Немного помолчал, допил кофе, посмотрел в окно.
На улице уже стемнело. Месяц занесённым золотым ятаганом навис над соседней горой. Звёзды серебряными светлячками расползлись по чёрному бархату неба.
Ермолай поставил пустую чашку на поднос, встал.
– Засиделся я с вами, уважаемый Нургали-ага. заслушался. Пожалуй, пойду, пора.
Татарин поднялся вслед за гостем.
– Да-да, почтеннейший, конечно. Но обещайте, что зайдёте ко мне завтра. Я буду ждать. Приходите. Посидим, покофейничаем. Как у вас принято говорить, поточим лясы. Ха-ха-ха!.. У меня в запасе ещё масса увлекательнейших историй про Алима Айдамаха. – Кафенжи принялся загибать толстые пальцы-сардельки. – Я расскажу вам о хвастливом офицере, о таинственном подземном ходе, о золотой булавке, о чудесном коне, о жадном купце, о том, как Алим на свадьбе Ованеса-аги гулял. О… В общем, – Нургали растянул пухлые губы в елейной улыбке, – нам будет о чём поговорить. До завтра, уважаемый Ермолай-ага, до завтра.
Ковригин простился с хлебосольным хозяином и, насвистывая «Una furtiva lagrima», направился в сторону немецкой слободы, где поселился в доме у одного старика-садовода.
Не успел юноша пройти и двухсот метров, как перед ним, словно из-под земли, возник тёмный силуэт. Ермолай вздрогнул, запустил руку в карман сюртука, нащупал рукоятку верного «дерринджера», с коим никогда не расставался после памятного случая в одесских катакомбах.
– Спокойно, урус, – раздался знакомый скрипучий голос. – Я пришёл с миром.
На тропинку вышел давешний старик-чабан из кофейни. Из-под башлыка сверкнули умные глаза цвета дамасской стали.
– Что вам надо? – стараясь не выказывать страха, спросил татарина Ковригин. А сам попытался взвести курок пистолета. Но тщетно – липкие холодные пальцы лишь беспомощно скользили по металлу.
А старик без излишних прелюдий сразу перешёл к делу.
– Кафенжи рассказал тебе о пещере Алима. Я же – могу её показать.
У Ермолая внезапно пересохло в горле.
– Пещеру с кладом Алима? – просипел юноша.
Старик кивнул.
– Я не понимаю… – сипел Ковригин. Он уже забыл о спрятанном в кармане пистолете.
– А что тут понимать, – произнёс старик. – Я отведу тебя к пещере Алима. А ты – поможешь мне за это достать его сокровища. Сам-то я уже староват для подобных дел.
– Но… почему я?
– Ты молод, ловок и честен.
Ковригин начал потихонечку приходить в себя. Сказал:
– Моя молодость очевидна. Ловкость – предполагаема. Но как быть с честностью? С чего вы взяли, что я, допустим, не выдам вас властям? Или не присвою себе клад целиком, после того, как вы покажете мне пещеру?
– По глазам вижу, – отрезал загадочный старик.
– По глазам?
– Я читаю в душах людей, урус. В твоей душе я увидел искренность и любопытство. Ты – охотник за тайнами, а не за золотом. Такой помощник мне и нужен.
– А если я не соглашусь?
– Ты согласишься, – тоном, не терпящим возражения, заявил таинственный старик. – Уже согласился. Я вижу. – И не давая Ермолаю опомниться, чабан поставил в беседе точку: – Я буду ждать тебя здесь на рассвете. Оденься соответственно. В горах нет дорог, только козьи тропы. И возьми с собой верёвку. Желательно подлиннее.
Сказав так, старик растворился в ночной мгле…

*   *   *

Ковригин так и не уснул этой ночью. Просидел под старой яблоней в хозяйском саду. Разглядывал чернеющие на фоне звёздного неба развалины генуэзской крепости и думал о загадочном старике.
«Откуда этот старый шайтан знает подробности из жизни разбойника Алима? Как он отыскал пещеру с сокровищами? И почему обратился именно ко мне?.. Да и вообще – не шутит ли со мною этот татарский чёрт? Вдруг как он сам из последних гайдамаков и люто ненавидит всех урусов? Заведёт завтра в горы, да полоснёт кинжалом по горлу».
От этих мыслей у Ковригина аж под ложечкой засосало. Внезапно вспомнился прошлогодний инцидент с астраханскими душителями. Рука невольно потянулась к застарелому шраму от шёлковой удавки.
Да-а-с.
Ермолай в очередной раз почувствовал себя настоящим приключенцем (он не любил иноземное словечко «авантюрист», предпочитал русский аналог – выразительный, вкусный, смачный). Хотя – разве он ищет приключения? Скорее это они везде находят его. В прошлом году на Урале и Волге. В этом – в Карпатах и Одессе. И вот теперь здесь – в Крыму.
Не прошло и месяца, как он еле унёс ноги от господ контрабандистов, как его опять пытаются втравить в новую авантюру. Уговаривают отправиться на поиски клада крымского Робин Гуда. И не скажешь, что тащат силком, нет. Сам лезет на рожон.
И самое интересное – это всё ему жутко нравится!
Да, прав старик-татарин: Ермолай – настоящий охотник за тайнами. Можно даже сказать, коллекционер тайн и загадок. А разве может такой человек пройти мимо секрета пещеры сокровищ? Да ни в жизнь!..

*   *   *

Старик не обманул. Чуть забрезжил рассвет, он появился ровно в том месте, где несколько часов назад простился с Ковригиным. Как и ночью – возник из ниоткуда. И как он это делает?
– Ас-саляму алейкум! – на восточный манер поприветствовал татарина Ермолай.
Старик не ответил, лишь кивнул и махнул рукой: мол, следуй за мной, урус.
И они пошли.
Шли долго, часа два, а то и три. Насчёт дороги, вернее насчёт её отсутствия, старик опять-таки не слукавил. Идти пришлось по еле приметным тропинкам, петляющим между деревьями, норовящими своими когтистыми ветвями разодрать одежду путников в клочья.
Ковригин проклял длиннющую снайдеровскую винтовку, что захватил с собою для пущей солидности. Тяжеленное – поди в батман весом – оружие постоянно цеплялось за ветви и больно било юношу по спине. Случись какое непредвиденное происшествие – пользы от однозарядной винтовки никакого. Проблем же – несть числа. А тут ещё моток верёвки на другом плече. Широкий охотничий нож на поясе. Тоже не прибавляют комфорту. Ох уж эти игры в героев Фенимора Купера!
Унылое однообразие путешествие вскоре наскучило Ермолаю, но все попытки разговорить спутника терпели фиаско. Старик либо вовсе игнорировал реплики русского, либо давал короткие односложные ответы.
Вот и сейчас. На вопрос Ковригина «А как вас хоть зовут, уважаемый?», татарин коротко бросил:
– Селим.
Ермолай чуть было не спотыкнулся. Внутри всё похолодело. Созвучие имени проводника с именем знаменитого разбойника немало смутило молодого человека, заставило задуматься о целой череде весьма подозрительных совпадений. Рост, возраст, цвет глаз, знание мельчайших нюансов жизни Алима Айдамаха. Ох, неспроста всё это, неспроста.
Ковригин поправил винтовку, невольно подумал: « Сколько потребуется времени, чтобы снять с плеча оружие, зарядить его и выстрелить? Эх, лучше бы я взял с собою верный «дерринджер». В этих кущах куда как сподручнее. Хотя…желал бы старик меня порешить, давно бы уже порешил. Зачем так далеко уводить от населённых мест? Какой в том прок? Правильно, никакого. Что-то ему от меня надо».
Немного успокоившись, Ермолай прибавил ходу – догнал чабана, бодро шагавшего по узкой, извилистой тропе.
Вскоре путники выбрались из чащи, оказались на голом гребне невысокого пологого хребта. Справа Ковригин увидел широкую живописную долину и уютно расположившуюся в ней деревушку, верстах так в двух. Всё как полагается: аккуратные домики, мечеть, сады.
– Кутлак, – сказал Селим. – Но нам не туда, нам – на Карул-Обу. – И без дальнейших пояснений повернул в противоположную сторону, к морю.
Ещё несколько сотен метров по кручам и валунам – и искатели сокровищ оказались в маленькой, поросшей можжевельниковым редколесьем долине, со всех сторон зажатой серыми зазубренными скалами.
– Райское местечко, – хмыкнул Ковригин, оглядываясь по сторонам. – Прямо сокрытый от любопытствующих взоров Эдем. Вот только херувима с пламенным мечом не хватает.
Селим ожёг русского взором, кивнул в сторону одной из вершин, величественно возвышающихся над райской долиной.
– Нам туда.
Скала, к которой старик вёл Ковригина, напоминала изъеденный кариесом клык исполинского ящера. Пещера на пещере, и гротом, что называется, погоняет.
– Говорят, в незапамятные времена здесь жили древние люди, – сказал Селим.
– Наверное, тавры, – подтвердил догадку татарина Ковригин. – Я читал о них у Геродота.
Имя «отца истории» ни о чём не сказало татарину. Он проигнорировал замечание уруса и указал рукой на одну из пещер. Вход в неё зиял ровно посреди отвесной стены. Саженей так по пять: как от подошвы скалы, так и от её вершины.
– Пещера Алима, – пояснил Селим.
Ермолай поднял голову и наконец-то понял, зачем он понадобился старому чабану. В одиночку старец бы вряд ли сумел добраться до тайника Алима – высоковато.
– А с чего вы взяли, что именно в этой пещере Алим спрятал свои сокровища? – спросил Селима Ковригин. Повёл рукой: – Вон тут сколько разных расщелин и гротов.
– Видишь? – Селим указал куда-то вправо от тёмного зева пещеры. – Тамга Алима.
Ермолай присмотрелся и действительно узрел на скале еле различимый рисунок – некую витиеватую загогулину, отдалено похожую на фиту*, только с маленьким хвостиком.
– Так Алим помечал свои тайники, – пояснил Селим.
– Понятно, – сказал русский. – Но вот только как мы заберёмся в пещеру? Скала-то отвесная, гладкая.
– Ты спустишься сверху, по верёвке.
– Сверху?! – пуще прежнего удивился Ковригин. – А туда-то как я попаду? Крыльев у меня не имеется.
– Крылья тебе не понадобятся. Идём. – И Селим повёл Ермолая через чащу.
Они обошли скалу вокруг, и Ковригин увидел, что с обратной стороны «клык ящера» – от вершины и до самого низа – расщеплён надвое, словно мифический небесный кузнец со всей силы саданул по нему своим громадным молотом. Внутри расщелины – сложенная из камней винтовая лестница.
– Как тут не уверовать в античных титанов? – восхитился циклопической постройкой Ермолай. Но тут же научный прагматизм и железная логика взяли верх над поэтической экзальтацией. Уже совсем другим тоном юный член Императорского Одесского общества истории и древностей добавил: – Сдаётся мне, это дело рук тавров.
По «лестнице тавров» кладоискатели поднялись на вершину скалы. Вид, открывшийся сверху, вновь тронул романтические струны в душе юного путешественника. Ковригин от восторга лишился дара речи.
Знойное зенитное солнце отражалось в море миллиардами сказочных рыбок. Живое золото слепило глаза. Кудрявые завитки белоснежных облаков придавали этой величественной картине эфемерную воздушность.
А виды! Всё юго-восточное побережье Крыма – от Аю-Дага и до Меганома – как на ладони. А если хорошенько присмотреться, и развалины судакской крепости видны. Точно – во-о-он Девичья башня.
– Эх, красотища-то какая! – восторженно выдохнул Ковригин. Сложив руки рупором, громогласно заголосил: – Ого-го-го-го!
«Хо-хо-хо!» – раскатисто рассмеялись в ответ горы.
Селим не разделял восторга юного спутника. Грозно одёрнул его:
– Потише, урус. Шум – помеха в нашем деле… Давай верёвку.
Ковригин подчинился.
Татарин размотал верёвку, взял свободный конец, пропустил под мышками молодого человека и сноровисто завязал хитроумным узлом на груди. Другой конец накрепко привязал к растущему на вершине скалы дереву. Затем покрепче ухватился за верёвку (предварительно обмотав ладони полами япынджи – дабы не обжечь), сказал:
– Я буду держать, ты – полезешь вниз.
Ермолай скинул с плеча винтовку (глупая была идея вооружиться такой длинной и главное что тяжеленной штуковиной), на всякий случай проверил надёжность узла, осенил себя крестом и начал спуск.
Опыта в лазании по скалам у Ковригина не имелось, но молодой человек компенсировал сей недостаток природной ловкостью и юношеским азартом. Да и помощь Селима не стоило недооценивать. Старик, несмотря на годы, прекрасно справлялся с ролью страхующего – спускал русского неспешно, без рывков.
Фут за футом, аршин за аршином… Потихоньку, помаленьку... Ещё немного, ещё чуть-чуть… И… Фу, слава Богу! Вот и Алимова пещера!
Ермолай не без труда (хотя юноша он субтильный, не обременённый излишним весом) протиснулся в узкую расщелину, крикнул Селиму:
– Я на месте.
Татарин промолчал, но верёвку ослабил.
Ермолай осмотрелся. Пещера встретила его прохладной сыростью и таинственным полумраком. Внезапно на юношу нахлынули воспоминания о трёхдневных блужданиях по одесским катакомбам. Не самые, надо сказать, приятные воспоминания. Бр-р-р.
Но в этот раз Ковригин хорошенько подготовился к спелеологическим изысканиям. Достал из кармана коробок шведских спичек в непромокаемой упаковке и огарок свечи.
Чирк! – и тьма отступила.
Изнутри пещера оказалась похожей на реторту. Узкий вход, длинный, сажени в четыре, расширяющийся коридор и глухая, практически правильной, сферической формы камера, в которой даже нельзя было встать в полный рост.
Держа свечу в вытянутой руке, Ермолай осторожно полз на коленях вперёд. Не забывал подтягивать верёвку – вдруг пещера внезапно закончится обрывом. От разбойников, прячущих клады в горах, чего угодно можно ожидать. И хитроумных ловушек тоже.
Ловушек, слава Богу,  не обнаружилось. Впрочем, как и клада... Ну, не считать же кладом старый, побитый ржой кинжал, полуистлевшую бурку, медный кумган без крышки, да небольшую овальную картину в простой непритязательной рамке.
Ковригин смахнул с картины пыль, поднёс поближе свечу. С полотна на юношу взирала юная черновласая красавица с влажными, словно у лани, глазами и маленькой родинкой на левой щечке.
«Интересно, кто это? – подумал Ермолай. – И что в пещере Алима делает эта картина? А где деньги, золото, серебро, драгоценные каменья? Или что там обычно принято прятать в пещерах?»
Ковригин ещё раз со всем тщанием осмотрел пещеру. Заглянул в каждую щёлку, обыскал все закоулки. Ни-че-го. То есть абсолютно… Хотя нет, постойте. Что это такое – вон там, под буркой? Какая-то пожухлая бумажка.
Ермолай поднял находку, поднёс к глазам.
Ба, да это же пожелтевший от времени акварельный рисунок! Совсем маленький, в пол ладони. На рисунке – всё та же девушка с глазами трепетной лани.
Ковригин поднёс акварель к холсту, сравнил. Точно – одно и то же лицо. Никаких сомнений! Вон – и приметная родинка на левой щеке.
Но как зовут эту девушку? Кто она? Почему…
И тут отсвет пламени свечи выхватил из мрака нижнюю часть полотна. Ермолай увидел подпись художника и ахнул. Всё сразу стало на свои места…
Ковригин аккуратно убрал акварельную миниатюру в карман охотничьей куртки и направился к выходу из пещеры. Остальные находки: и кинжал, и кумган, и картину – юноша оставил на месте.
Он выглянул из узкой расщелины, и ослеплённый солнечными лучами зажмурился. Немного привыкнув к яркому свету, Ермолай дёрнул за верёвку, крикнул вверх:
– Селим, тяни!
Татарин втащил юношу на вершину скалы за считанные секунды. Знать, не терпелось поскорее взглянуть на сокровища Алима. Какого же было его удивление, когда юный русский появился с пустыми руками. Давешнее спокойствие как рукой сняло. Губы старика задрожали, руки мелко затряслись. Глаза, до этого спокойные и будто даже выцветшие и потухшие, лихорадочно блестели.
– Где клад? – с нескрываемой угрозой прохрипел Селим.
– Увы, – развёл руками Ковригин. – Никакого клада нет.
– Как нет?!
– Вернее он есть. Но это не совсем тот клад, о котором мы с вами думали, уважаемый Селим. То, что находится там, внизу, представляет ценность для одного лишь Алима. Ни для кого больше.
– Не понимаю. – Глаза Селима сверкнули из-под башлыка недобрым светом.
Ермолай попытался объяснить:
– Главное сокровище Алима – память о любимой, о Рахиль, а не материальные ценности… Понимаете, не деньги. Деньги, золото, драгоценности Алим, наверное, и взаправду раздавал беднякам. А если что и копил, то спрятал где-то в другой пещере, явно не здесь. Скорее всего, ближе к тем местам, где разбойничал. А сюда… сюда он приезжал отдохнуть душой. – Юноша достал из кармана рисунок, показал Селиму. – Вот оно – сокровище крымского Робин Гуда. Это – Рахиль, дочь Соломона Бабовича. А там внизу, в пещере, есть ещё и портрет работы Айвазовского… Я как увидел картину и сравнил с этой акварелью, так сразу понял, зачем Алим приезжал к живописцу в Шах-Мамай. Всё очень просто. Он не картины приезжал смотреть, он приходил заказать Айвазовскому большой портрет своей возлюбленной.  Но так как Иван Константинович никогда не видел Рахиль, то Алим показал ему эту миниатюру. Скорее всего, девушка подарила её своему избраннику ещё до того, как его отдали в солдаты. И…
Селим не дал договорить Ковригину. Грозно рыкнул:
– Ты лжешь!
– Зачем мне врать? – начал было Ермолай, но татарин грубо перебил его.
– Проклятый урус! – брызнул он слюной. – Ты хочешь обмануть меня! Я двадцать лет как проклятый искал эту пещеру! Я облазил все горы, обшарил все закоулки от Симферополя и до Феодосии! За годы скитаний я потерял здоровье! Из могучего джигита я превратился в древнего старца! И ты, сын иблиса, решил воспользоваться этим! Ты решил присвоить себе мои сокровища! Но я их тебе не отдам! Они мои! И ничьи больше!!!
Селим схватил оставленную Ковригиным винтовку, нацелил Ермолаю в грудь.
– Не дури, – спокойно сказал молодой человек. – Она не заряжена.
Наученный горьким опытом общения с типусами, сулящими показать дорогу к кладу, Ермолай, перед тем как спускаться в пещеру, предусмотрительно вытащил патрон из патронника.
Селим не поверил юноше на слово, нажал на спусковой крючок. 
Чик! – вхолостую щёлкнул боёк.
Старик грязно выругался по-татарски, перехватил винтовку за ствол и, размахивая оружием, как простой дубиной, бросился на Ковригина.
Такого поворота событий Ермолай никак не ожидал. Он еле успел увернуться от кованного приклада винтовки. Замешкайся юноша хоть на мгновение, его голова раскололась бы как пустой орех.
«Надо защищаться, – сообразил Ковригин. – А то секрет пещеры Алима Айдамаха будет последним, разгаданным мною в этой жизни. А загадка Марко Поло так и останется тайной за семью печатями».
Ермолай стиснул кулаки, встал в защитную стойку. Ну, держись, старый шайтан!
Селим развернулся, вновь занёс импровизированную дубину над головою русского. Ковригин поднырнул под удар, ловко подсёк левую ногу татарина (всё по правилам савата – как учил его в одесских доках Шарль Бургей, весельчак-матрос из Марселя). Старик рухнул что подкошенный, выпустил из рук оружие. Винтовка полетела со скалы вниз – схватились-то кладоискатели над самым обрывом.
– Амба! – перешёл на грубоватый язык одесских биндюжников Ковригин. – Подурили – и будя. Худой мир лучше хорошей драки. – И, широко улыбнувшись, протянул татарину руку.
Селим зло прищурился, немного подумал и… подал русскому руку.
Тот помог старику подняться. А зря…
Чуть успев утвердиться в вертикальном положении, Селим рыкнул, подобно барсу, и выхватил из-за сапога узкий длинный кинжал. Клинок сверкнул над Ковригиным ослепительным всполохом. Ещё мгновение – и булатная сталь вонзится в грудь благородному юноше.
Но тут… Земля ушла из-под ног поединщиков. Тряхануло так, что Ермолаю почудилось, будто огромный великан-невидимка со всей мочи громыхнул по скале невидимой же дубиной.
Русский и татарин не устояли на ногах и полетели со скалы вниз…

*   *   *

Ковригин очнулся от тянущей боли. Тело ныло, точно Селим ни разу не промахнулся и всё-таки приложил пару (а то и не пару) раз по нему прикладом. Каждый вздох отзывался резкой, колющей болью. Знать, у Ермолая было сломано несколько рёбер. Вот ведь незадача.
Юноша медленно разлепил глаза, осмотрелся.
Ого! Молодой искатель приключений болтался в воздухе в паре саженях над землёй, повиснув на завязанной у него на груди верёвке. Да, Селим знает толк в узлах, раз тот не развязался от такого сильного рывка…
Впрочем, не знает, а уже знал. Вон он лежит на земле, как раз под Ковригиным. Нелепо раскинув руки, и, неестественно подвернув под себя правую ногу. Серые немигающие глаза вопросительно уставились в синь неба, из-под основания черепа вытекает струйка чёрной тягучей крови.
Ермолай, превозмогая боль, вздохнул:
– Велика расплата за непомерную алчность. Ни одно сокровище в мире не стоит человеческой жизни.
Но стенать и философствовать некогда. Пора выбираться из этого подвешенного положения.
Ковригин дотянулся до висевшего на поясе охотничьего ножа, извлёк его из ножен, разрезал стягивающую грудную клетку верёвку.
Падение с двухсаженной высоты молодой организм перенёс без негативных последствий. Лишь сломанные рёбра напомнили о себе резкой простреливающей болью.
Ермолай полежал пару минут без движения, отдышался. Затем встал, поправил растрёпанную одежду, посмотрел вверх.
Землетрясение – а это было землетрясение, Ковригин готов был биться об заклад, – оставило на скале неизгладимый след. Так пещера Алима Айдамаха стала практически неразличима. Исчезла тамга разбойника (словно её никогда и не было), а съехавший пласт породы наглухо закрыл вход в пещеру. Такое ощущение, словно исполинское чудище захлопнуло зубастую пасть.
О недавней пещере теперь напоминала только узкая щель в скале. И никто при всём желании не смог бы в эту щель залезть. Сама природа надёжно сокрыла от человеческих глаз секрет крымского Робин Гуда.
Ковригин тяжело вздохнул и подошёл к телу Селима. Юноша прочитал над погибшим молитву, закрыл ему глаза, поправил съехавший при падении башлык. И только теперь заметил: у старика было отсечено левое ухо.
Так была раскрыта ещё одна тайна Алима Айдамаха.
_____________________________________________________________________________________________

* Фитá – последняя буква дореволюционного русского алфавита; выглядела буква так: Ѳ.

Отредактировано Ронин (04.06.2019 10:34)