Стелла, да, вот так, как в сказке "Варвара-краса, длинная коса", вылезает из тазика с водой зелёная рука, грозит пальцем, и скрипучий голос говорит: "Должо-о-ок!"))
[indent]
— Здравствуй, Костя, — сказала Саша, собирая свою волю в кулак. Её сердце, как выпавший из гнезда птенец, недолго трепыхалось где-то за полярным кругом в пятках, она быстро вернула его на место. — Извини, я сейчас занята.
— Вижу-вижу, — легко кивнул он. — Не беспокойся, я подожду
Краем глаза Саша увидела, как он садится, тут же, за соседний столик, и к нему подходит официант. Краем носа почувствовала, как пахнуло хорошим одеколоном. А краем уха услышала чрезвычайно заинтересованный вопрос Люси-Милы.
— Нет, это не мой муж, а сокурсник, — вполголоса ответила Саша, ощущая его присутствие за плечом и взгляд в затылок. Цитата крутилась у неё в голове, обрывочная и безымянная: «Если бы вы, знали, мистер зяблик, кто за вами наблюдает, — подумал коршун, — то не распевали бы так громко свою песенку». Киплинг? Заходер? Стругацкие? Рыбаков? И точно ли зяблик? Может, иволга? Или пеночка?
Она напрягла память до боли в голове, но так и не вспомнила.
— Ага, значит, он тоже китаист, и знает дядю Славу? — спросила Люсюсь.
— Все мы сейчас немножечко китаисты, — довольным голосом отозвался Костя, который слышал реплику юной журналистки. — Как в гоблинском переводе «Властелина колец»: «А что там за знаки на кольце? Мейд ин чайна, кажись, написано?»
— Знаешь, Люся, на сегодня, пожалуй, я достаточно тебе наговорила. Как ты думаешь, получится сделать мало-мальски пристойный текст из того сумбура что у нас получился? Можешь ещё такую фразу вставить: «Чтобы поверить, нужно почувствовать себя погибающим».
Люсюсь посмотрела на Сашу с некоторой долей превосходства. Как танцовщица из кордебалета на увядающую приму. Девушка то и дело поглядывала на нового посетителя за соседним столиком.
Средний возраст Костю очень украсил.
«Небось, вообразила, что он мой любовник».
Каждый раз, когда жизнь под тем или иным углом бросала луч света на Сашино негабаритное тщеславие, её обдавало холодом безнадёжности, как из полыньи. Но она всё равно держалась на поверхности.
«Не человечьим хотением, но Божьим произволением. Да. Да будет мне по слову».
Вслух она сказала с прежней почти безмятежной улыбкой:
— Не каждому выпадает такая удача — быть родственником Вячеслава Разумихина. Старайся дядю не подводить.
— Я поняла, — тонко улыбнулась Люсюсь в ответ. — Передам ему привет. И от Константина…? — она вопросительно посмотрела на человека, которого Саша назвала своим сокурсником, стало быть, и дядюшкиным.
— От Кожемякина, — сказала Саша, и Костик снисходительно кивнул.
Пока девушка собирала свой инвентарь и прощалась, Саша вырабатывала стратегию спасения, прокручивая в голове несколько сценариев разговора. Так что когда на месте Люсюсь утвердился Коженников-младший, пересев к ней со своим бокалом вина и тарелкой сыра, она подняла голову, уже готовая к бою. Смертному.
— Как будто мы и не расставались, да, Саша? — спросил он.
— Даже не знаю, что на это ответить, — сухо сказала она, глядя вскользь, но всё равно замечая, как он похож и не похож на Фарита Костантиновича. Или Геворгиевича?
— А ты не очень-то рада меня видеть, — заметил он, мусоля кусочек сыра прямо в пальцах, как замазку. — Это... горько. Я, — он болезненно скривился, — чуть ли не весь мир перевернул ради встречи с тобой. Искал тебя.
— Очевидно, я сделала что-то не так, — кивнула она. — Хотелось бы знать, как можно повернуть дело, чтобы мы с тобой больше никогда не встречались. Ты живёшь в Москве?
— Нет, в Е-бурге. Скалы мой приют.
— Будет прекрасно, если мы попрощаемся и разойдёмся. Или у тебя ко мне дело?
Он вздохнул, бросил размякший кусочек на тарелку и вытер пальцы салфеткой.
— Теперь я вижу, что это точно ты. Какая же ты стала... Красивая! Да, но мы с тобой не можем попрощаться. Ты моя женщина, Сашка, ты это знаешь. Я тебя искал и нашёл. Давай, наконец, будем вместе. Ты понимаешь или... э-э... чувствуешь, что это аксиома — вместе ты и я? Наша новогодняя ёлка — помнишь?
— Почему же мы не можем попрощаться? Само слово подсказывает, что нужно делать. Прости меня — и мы разойдёмся. Я была не права. Ужасно не права. Я сказала тебе множество обидных слов, и… я была просто очень глупая недолюбленная девочка. Оказавшаяся в безвыходной ситуации. Просто прости. Будь по отношению ко мне зрелым самодостаточным мужчиной. Я верю, ты можешь. Помнишь, в камере хранения на вокзале в Торпе мы нашли записку «Уезжай немедленно»? Я последую именно этому совету.
Костя вздохнул:
— Ты, конечно, замужем?
— Да.
— Так я и знал. За Егором?
— Нет. С Егором я, слава Богу, не встречалась.
— А кто он?
Саша так набралась смелости, что посмотрела ему прямо в глаза и процитировала:
— «Глянуть смерти в лицо сами мы не могли — нам глаза завязали и к ней привели»…
Он улыбнулся:
— Ну, не так всё страшно. И... Сашка, как же мне приятно тебя видеть!
— … а мы с тобой смогли разорвать эту заданность. С Божьей помощью. Правда, мы молодцы, Костя?
— Ну… Это ты сбежала, Самохина. Не я. Я не смог. Честь тебе и хвала.
— Да какая там честь… — она махнула рукой. — Что я? За меня всё сделали.
Костя кивнул на её кольцо и коротко спросил:
— Он? Или…
— Да. Спасает меня.
Коженников-младший бесцеремонно взял её за палец с кольцом. Саша не стала вырывать руку и против воли вспомнила его прикосновения. Как всё-таки хорошо, что их первая ночь закончилась её тошнотой и вывернутыми из желудка килькой в томате да кока-колой пополам с водкой. Воистину, всё что ни делается, то всё к лучшему. А вторая... Да, стоило чуть напрячь память, и она вспомнила ту реальность, вылинявшую, но цепкую, как кафкианский бред. Подложку реальности, реальность-перевёртыш. Как Костя перед переводным экзаменом сбежал от своей жены, Жени Топорко, и прибежал к ней. Сначала он торопился овладеть Сашкой, потом она удивилась, что брезгует его поцелуями (а ведь как целовалась с ним по подъездам на улице Сакко и Ванцетти!), а потом он уснул. А Сашка смотрела, как отблески огня пляшут на золотой ёлочной мишуре.
— А ты, Костя? — она отняла руку и заглянула в свою чашку, чая там оставалось на донышке, но никто из официантов не подошёл. — Ты закончил институт? Стал... грамматическим правилом вместо местоимения?
— Но и ты закончила, Саша. Сбежала-то недалеко. Не обманывайся. Ну, выдумала себе любовь и попыталась спрятаться в своей выдумке... Недаром ты у нас Пароль! Но мы-то знаем, что тебе придётся вернуться на своё место. Погуляла — и хватит.
Музыкальная система голосом Далиды эхом отозвалась на его слова: «Paroles, paroles, paroles...»
— Я на своём месте, Костя. Не трать время. Тебе нечем меня запугать. Помнишь из «Айвенго»? «По милости того, кто построил эту башню так высоко, по милости его и Бога Израилева я тебя не боюсь».
— Да ну?
— Угу. Тому, кто знает, что смерти нет, смерть не страшна. Костя, нас смогли поработить только из-за нашего полнейшего безбожия. Как москвичей в варьете у Воланда. Но теперь я в полной безопасности.
Коженников хмыкнул:
— Помешалась на религии? Зря. Не поможет. Неужели не боишься, что его сегодня же принесут вперёд ногами?
— Каждый раз, когда за ним закрывается дверь, я принимаю как факт, что могу больше никогда его не увидеть. Твой отец обещал, что мой брат родится умственно отсталым, если я не вернусь, и параллельно — что мама умрёт от родов. Juxtaposition. И что? И ничего. Все живы-здоровы. Давай не будем бодаться, а просто разойдёмся. Скажу даже более того: сейчас я не огорчусь, если с моей мамой что-то случится. Вот, покаюсь тебе. Я не люблю её, и это ещё мягко сказано. Всегда боялась даже пикнуть об этом — а тебе говорю. Исповедуюсь — «чёрту или храмовнику». Видишь ли, я до такой степени эгоистичный и дурной человек, что горе пойдёт мне только на пользу. У меня каменное сердце. Железное. Железный колчедан. Это её слова, её... материнское благословение.
Он отхлебнул из бокала. Она снова вспомнила, как блевала килькой и кока-колой в его комнате в общаге, и взмолилась: «Господи, хочу, чтобы это был сон!»
— Зря ты уверила себя, что ничего не боишься. Ты так хочешь остаться человеком — а человек, знаешь, существо очень хрупкое, с тонкой психикой...
— Знаю. И боюсь. Всего боюсь. И своими силами ничего не могу, понимаешь? Поэтому заботу обо мне возлагаю на Бога. У Него на меня копирайт. Потому я не боюсь. Абсурд, да? Так ведь "верую, ибо абсурдно", и только так. Как лента Мёбиуса. Простишь меня? Мне было плохо с тобой. Во всех смыслах. Помнишь, как меня килькой тошнило? (Он вымученно улыбнулся.) Но если мы в Торпе спасали друг друга, то ведь и сейчас можем? Прости.
Не ответив, он полез во внутренний карман расстегнутого плаща. Незабываемым жестом человека в чёрных очках положил перед ней визитку, где чёрным по белому был напечатан только номер мобильного телефона.
— Вот. Если что — звони.
И махнул рукой официанту: счёт!
[indent]
Саша еле втащила себя по лестнице домой и, открыв дверь, переступила через порог, как пьяная. В пустой квартире было тихо, даже часы в их крохотной прихожей не стучали. Судя по задранным кверху стрелкам, в них села батарейка. Рюкзак Вальки брошен, а куртки нет... Она сняла обувь и в плаще пошла на кухню, разгрузила сумку в холодильник и тут только поняла, что завод кончился, как в часах, и сил нет совсем. В магазин она зашла на автопилоте, как-то держалась, а сейчас совсем расклеилась.
Образ «Благое Молчание» встретил её неизменной улыбкой Ангела в облаке.
— Ничего, — сказала она вслух. — Ничего он нам не сделает.
И утвердив плащ на вешалке, вошла в комнату. Включила свет.
На диване сидел плюшевый медведь с сиреневыми глазами. Саша обмерла и чуть не упала. Но не упала. Сделала два шага и села на диван рядом с игрушкой.
Реальность покачнулась.

Стелла, это проблема всякого перевода, потому что ведь Бог не фраер )), и если Он уж разделил народы на языки, то сделал это оч-чень качественно.
Набоков замечательно писал, что труд переводчика похож на усилия скульптора соорудить из древесины такую конструкцию, чтобы она отбрасывала на землю точно такую же тень, как растущий рядом живой древний дуб, который к тому же шевелит листьями под ветром. А библейские переводы - проблема ещё более грандиозная по сравнению с художественным переводом, именно научная проблема. Переводчик должен быть и этнографом, и историком, и поэтом... У меня есть книга святителя Иннокентия (Вениаминова), который в XIX веке миссионерствовал среди якутов и алеутов, сделал перевод Нового Завета и нескольких книг Ветхого Завета, по сути, создав письменность на языках этих народов, так в его труде "Указание пути в Царство Небесное" красной нитью проходит такая мысль: если Бог не помогает переводчику, человеческая мысль бессильна. Настолько это неразрешимая проблема.
При этом любой перевод - комментарий переводчика. Иногда очень удачный ("как бы сквозь мутное стекло" в переводе, а в оригинале "как в зеркало", но это максимально точный перевод, потому что имеется в виду древнеегипетское полированное металлическое зеркало, в котором очертания неточны, напиши переводчик "как в зеркало" - у читающего появятся вопросы: "а что не так в зеркале, то, что лево это право?" Прибавится ещё один слой смысла, которого нет в оригинале и который будет искажать слово апостола, впуская туда каких-то чертей). Иногда неудачный, как с тем же "верблюдом".
В китайском и японском языке, например, "дух", изображённый иероглифом, - это "искра в газообразной среде", "огонь в дыхании". Если записать библейскую фразу "И дух носился над водами" дословно, то носителями языков в образах это воспримется, как взрыв вакуумной бомбы, а не трепетное создание жизни, как курица носится с яйцом. ("Вода" - это "выжатая река", "опустошённые берега".) А культура Дальнего Востока пропитана парадоксальной для нас, алфавитчиков, идеей, что слово есть сначала графический знак и только потом звук. При всём при том абстракции передаются на письме с огромным трудом - когда в одном слове по восемь ключей (опорных понятий), то не понимаешь, где, собственно опора, база смысла.
В общем, Самохина занимается действительно очень интересным и чрезвычайно сложным делом Ничем не менее трудным, чем в оригинале у Дяченок, когда она выворачивала красные и белые шары.

Об этом ещё средневековые "номиналисты" и "реалисты" в западноевропейских университетах головы ломали - что первично, образ или вещь? Собственно, тем и прекрасен "Мигрант" Дяченок. Такая незамысловатая, казалось бы, история, а во-он какой комментарий я уже накропал! ))

— Судя по тому, чем там угощали, моим супом тебя уже не соблазнить. И всем остальным тоже, — вздохнула Саша и, глядя на него с укоризной, щёлкнула себя по шее.
— Да чем угощали, о чём ты, любимая? Бутерброды канапе! Ну, пятьдесят грамм коньячку... так сейчас выветрится!
— Да? А не бочонок амонтильядо?
Этот вопрос Михаил счёл риторическим, не требующим ответа. Он повесил свой берет на специальный крючок, который предназначался только для этого головного убора, и уже присел на пуфик, чтобы разуться, но прислушался к голосам на кухне за закрытой дверью.
— Подожди-ка, у нас гости?
— Валька девочку привёл. Сидят в компьютере.
— Красивая? — спросил хозяин, оставив шнурки в покое и вставая.
— Ёксель-моксель, — не выдержала Саша (после такого нервяка ей нужно было высказаться), — хоть бы один когда спросил: умная? толковая? не дура набитая? Как будто красивая — это, понимаешь, самое важное! Ценник на лбу!
— Алюшок, ну что ты шумишь? Что не так?
И нашёл самым правильным сгрести её в охапку и зацеловать.
— Коньяк был действительно хороший, — сказала Саша, уже не так сердито. И даже не стала ворчать, когда он прошёл в обуви на кухню, чтобы поздороваться с таинственной незнакомкой.
[indent]
С появлением хозяина дома немедленно организовался торжественный ужин. Мишка это умел, пять минут — полная боеготовность.
И конечно, он произвёл впечатление на гостью своим мундиром и выправкой (и руку ей поцеловал, как киношный белогвардеец старорежимной барышне, приглашая её оказать честь участием в празднике признания его заслуг перед Родиной) — а потом, быстро переодевшись в домашнее, повязал передник, и Саша тоже. В четыре руки они слаженно и без лишних слов сообразили из имеющихся в холодильнике полуфабрикатов достойный стол. Плюшевый медведь, сидевший на холодильнике, благосклонно наблюдал за всеми их движениями. Тем временем Валя, побродив в своём компьютере, сделал заказ на доставку торта.
За готовкой Саша время от времени косилась на девчонку: как Валька с ней общается? не входит ли беспрепятственно в её личное пространство? не прикасается ли к ней? не целует ли украдкой? Валька так старательно распускал перед своей гостьей хвост, что сестре было даже неловко за брата.
«Написано же в «Евгении Онегине» чёрным по белому: «Чем меньше женщину мы любим...», проходил же в прошлом году!»
Правда, пару лет назад одна мама на родительском собрании высказалась в том ключе, что теперь, ввиду современных нравов, если сын начинает спать с девочками чуть ли не с тринадцати лет, впору заказывать благодарственный молебен: и на том спасибо, что с противоположным полом. Эта Катя — безусловно, не мальчик, и вообще-то первая, которую Валька им предъявил.
Но на душе у Саши всё равно было неспокойно. Раскованные движения гостьи чем-то напоминали ей повадки незабываемой Лизы Павленко, а лицо брата становилось точь-в-точь, как у маминого ялтинского любовника. Ну, естественно — не на Мишку же ему быть похожим! Хотя Валентина-старшего Саша помнила длинным и тощим, напоминающим червяка, а Валькина фигура по другому шаблону строилась, Мишка сразу отдал его на плаванье…
Когда позвонили в дверь, она вдруг в ужасе вспомнила о визитке Кости в кармане своего плаща, словно там был не картонный прямоугольник, а дохлая крыса из чёрного города. Но это всего лишь принесли заказанный торт из ресторана. Валька распаковал его, Катя посоветовала немедленно поставить в холодильник, на ровном месте между ними возникла искра смеха...
«Надо, чтобы Мишка с ним поговорил. Сначала пусть окончит школу и поступит, а потом трахается хоть до посинения!» — внутренне возмутилась Саша. Какой чудесный вечер мог бы получиться, если бы не эта посторонняя лишняя!
Тут в её поле зрения попал молчаливый Ангел, и она припомнила, что буквально те же слова мама выкрикивала ей в лицо в Сашкины шестнадцать лет. Пришлось провести над собой операцию по принуждению к миру. И Мишка тоже помог: нарезая ветчину, шепнул ей на ухо, что уж-ж-жасно соскучился, как ж-ж-жук-дж-ж-жентльмен по Дюймовочке, и вообще-то целый день представлял её в синих чулках. Как она относится к этой совсекретной информации?
В другое время Саша не полезла бы за словом в карман, а таким же шёпотом сообщила бы ему о горящем туре на Баунти. Но сейчас упоминание о чулках немедленно отослало её к интервью — и к появлению Кости, как чёртика из табакерки.
«Если долго в табакерке не хранили табака, заведётся в табакерке чёрт-те что наверняка...»
— Аленькая, ну что с тобой? Совсем замучилась на работе? По-моему, тебе нужно оставить хотя бы часы в институте.
— Как я могу оставить часы в институте, — тихо и сухо ответила она, помешивая и пробуя картошку, — если нам надо во что бы то ни стало купить Вальке квартиру, когда он школу закончит? Поговори с ним, чтобы глупостей не делал!
Мишка ничего не сказал про Вальку, зато нашептал ей в самое ухо о легкомысленном поведении Альбы на Баунти, и Саша покосилась на детей — хоть бы не услышали... Но они были заняты расстиланием скатерти и сервировкой стола.
— Ох, уж эта Альба! — наконец, вздохнула Саша с улыбкой. — Вот не могу понять, что тебя больше возбуждает: её присутствие или отсутствие?
[indent]
— Слава Богу за то, что у нас есть всё, что нужно для хорошей жизни, — даёт хозяин знак к началу семейного банкета. — Так, Александра свет Олеговна, я буду ухаживать за вами, а Валентин, соответственно, — за Катей. Вам пощипать салатику на ночь, или желаете чего-то более существенного?
— Сашхен, а давай к торту сделаем маття? — предлагает Валя. — Катя, ты пробовала когда-нибудь маття? Это такой зелёный порошковый чай для японской чайной церемонии.
— Да, пробовала, и даже приготовить могу, — отозвалась та.
— Это было бы здорово, — говорит Саша, — такой фуд-фьюжн. Посмотришь, какие чаши у нас есть. И попробуешь угадать, чья из них чья, а какая гостевая.
— С удовольствием, — в тон хозяйке отзывается гостья.
— Что, Катюша, интересуешься Востоком? — спрашивает Михаил.
— Да нет, просто мой папа работает в посольстве, а мероприятия для жён и дочерей дипломатов называются «чай». Как правило, они вокруг чая и собираются. Каких только экзотических чаёв я ни напробовалась!
Саша искоса смотрит на мужа, и тот, чуть улыбнувшись, так же без слов взглядом указывает ей на Валю. «Маленький братик» всем своим видом выражает переполняющее его чувство собственного величия: видали, мол, какую принцессу на горошине я закадрил!
«Вот ещё не хватало нам проблем с её родителями...» — с беспокойством думает Саша.
— А чья это гитара? Кто у вас играет? — непринуждённо спрашивает Катя, ловко переключая разговор со своей фамильной принадлежности к элите на более приятные вещи.
Валя кивает на Михаила. Тот, в свою очередь, спрашивает:
— А ты?
— Немножко бренчу, — отзывается девчонка.
— Валесон, ты, давай, не сачкуй, а тамади, — говорит Саша.
— Я тамадил, тамажу, и буду тамадить! — восклицает брат и наливает в бокалы апельсинового сока.
— Главное, чтобы не гамадрил, — со смешком отвечает Катя.
— Катюша, а ты, не стесняйся, бери себе сама, — говорит Саша (и думает: «стесняться — это уж явно не про тебя»), — потому что из Вали кавалер тот ещё, без опыта работы.
— Почему это? Я гамадрил, гамаджу и буду гамадрить!
— Лучше «гамадрю», — замечает Катя, и молодёжь заливается смехом. Но тут Валя вспоминает, что он должен вести вечер, и встаёт с бокалом.
— Дорогие мои родные! Предлагаю тост за героя сегодняшнего вечера, моего брата и настоящего батю... (Михаил тоже встаёт, и выражение на его лице становится точь-в-точь, как у плюшевого медведя на холодильнике: весёлое и хитрое.) Миша, ты всегда был для меня примером... э-э... всего беззаветного. Ты никогда не торговался и не торговал, ты не от мира сего, и это так здорово! Глядя на тебя, веришь, что это возможно: быть самим собой и... э-э... человеком чести. За тебя, и чтобы твоё солнце было всегда в зените!
— И да пребудет с тобой Сила, — говорит Саша, поднимаясь и легонько целуя мужа в щёку со шрамом.
Катя тоже не молчит и не теряется, её бокал тоже звенит:
— Михаил... э-э...
— Владимирович, — подсказывает Валя.
— Можно просто Миша, — говорит Михаил, — я же Валин брат.
И девчонка без церемоний пользуется разрешением:
— Миша, я плохо разбираюсь в силовых структурах, но думаю, что мужчине, у которого такие широкие плечи, всё должно быть под силу. И если вас так любят ваши близкие — а мне, человеку со стороны, это очень хорошо видно, — значит, есть за что. Пусть у вас всё складывается с карьерой, и начальство ценит.
«Она уже и плечи его рассмотрела, малолетняя кошка», — неприязненно думает Саша, краем уха слушая, как Михаил благодарит за пожелания. И вдруг слышит что-то особенное и чрезвычайно приятное:
— ... видишь ли ты вот эту женщину, сестру твою, прекрасную и чистую, как полоска утренней зари?
— Ну, вижу, — хмыкнул Валька. — Вижу, Иван-царевич, твою лягушонку в коробчонке.
Но даже Катин смешок не отравил Саше предвкушение нечаянной радости.
— Сейчас дам подзатыльник, — говорит сестра брату, впрочем, совершенно беззлобно. — Сам ты лягух зелёный, лопоухий!
— Так знай, что если я хоть чего-то стою, — продолжает Михаил, — то только благодаря ей. И ты, Катя, будь свидетельницей. Мы когда поженились, у нас не было ничего, кроме любви, и это главное сокровище нашего дома. Алька, я тебя люблю и жду поцелуя.
— Горько! — говорит умница Катя, и Валька тоже подхватывает:
— Горько! Горько!
Саше остаётся только пойти навстречу гласу народа и поцеловать своего мужа, обняв его за шею.
[indent]
За пролетарской картошкой с курицей из кулинарии Катя разговорилась предметно. Она пришла в Валькин класс в начале учебного года, а до этого жила с отцом, мачехой и младшим братом во Франции, а до этого в Швейцарии, а до этого в Алжире, а до этого в Канаде. А когда ей исполнилось шестнадцать, она была немедленно отправлена из Парижа в Москву, так положено. Сейчас за ней присматривают бабушка и дедушка с папиной стороны, но оба работают (дед в Администрации, бабушка в Счётной палате) и живут, к счастью, не близко, на Кутузовском, и тётя, папина сестра, которая преподаёт французский в МГИМО, а живёт Катя одна (ну, не одна, конечно, а с домработницей) в трёхкомнатной отцовской квартире здесь за углом, в Мерзляковском, потому что очень крутая школа, а бабушке давно хотелось выселить беспардонных квартирантов, друзей папиных друзей, и Катин приезд стал отличным предлогом. А мама умерла от рака, давно уже, и мамина бабушка тоже, в прошлом году, а дедушка так и не оставил привычки театральной богемы и на старости лет женился, так что его жена старше «внучки» всего на три года, там грудной ребёнок, и в их дом на Малой Бронной Катя ни ногой.
— Но главное, ты здорово рисуешь, — говорит Валька. — У тебя такой талант!
— Да какой талант, — повела та плечом. — Так, баловство.
— А кем бы ты хотела быть? — спрашивает Саша.
— А кому это интересно? Запрут в универ на французскую филологию, баран жеваль травю — вот и все мои хотелки. Для МГИМО я, слава Богу, непроходимая дура, тётушка мне это сразу сказала.
— А всё-таки? Тебе самой-то чего бы хотелось в жизни?
— М-м-м… Наверное, шить театральные костюмы, как бабушка. Или открыть свою шляпную мастерскую. И ещё бы вычеркнуть два года вперёд, — добавила Катя. — Тут ещё месяца не прошло, как я в этой школе, а уже так её ненавижу!
— Зато мы с тобой познакомились, — говорит Валя на полтона ниже.
— Ну, разве что, хоть какая-то капля мёда, — вздыхает девчонка.
— Скучаешь по французским одноклассникам?
— По одноклассникам не очень, а вот по самой школе — да. По крайней мере, туда я ходила без охраны. А здесь дед пристал как банный лист, и приставил своего дебила!
— Где же твой телохранитель? — спросил Михаил.
— А мы его развели, — хмыкнул Валя, пользуясь возможностью, чтобы снова развернуть хвост. — Сбежали из нашего кафе, там же два хода. Как ты учил.
— И телефон отключили, — с удовольствием отозвалась девчонка. — Что я — уголовница, на поводке ходить? Ну, поорет дед, ну уволит его… И хоть бы настоящий охранник, а какой-то кулинарный техникум! «У нас в Рязани грибы с глазами». Раньше в банке инкассатором работал.
— Нет, ребята, так нельзя, — с беспокойством проговорила Саша, глядя на Михаила. — Дедушку надо щадить. А вдруг у него сердечный приступ? Или у бабушки?
— Из-за меня, что ли, приступ? Я вас прошу. Да ничего с ними не случится. Я им всем как пятая нога в телеге. Фамилию есть кому продолжать, мою маму они терпеть не могли, а я, видите ли, похожа на неё — а на кого мне быть похожей? На соседку? Думали пристроить меня в английский колледж, но я им всем сказала, что если меня не оставят в покое, то я, как в «Сороке-воровке», обязательно принесу им в подоле, раз они все так этого боятся.
Валька покраснел.
— Не надо драматизировать ситуацию. — сказал Михаил, прерывая неприятную паузу. — Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся. Катя, можно твой телефон?
Катя помедлила, но послушалась и вынула из кармана джинсов тонкую «раскладушку», которую Валька проводил восхищённым взглядом.
Михаил пощёлкал джойстиком меню.
— «Дебил»?
— Угу.
— А как его на самом деле зовут?
— Не знаю. Витя, что ли…
Ещё один щелчок.
— Виктор? Привет, служивый. Тихо-тихо, братишка, не кипешуй, у всех проколы бывают. Да. Она всего лишь в гостях у своего одноклассника. Ты сейчас где? Давай на углу Медвежьего. Угу, уже выдвигаюсь.
Сложив телефон и возвращая его Кате, он усмехнулся:
— Катюша, не того калибра твой дедушка, чтобы его сразу на коврик отправлять. Только терпение и уважение.
— На какой коврик?
— Да это мультик такой, «Бобик в гостях у Барбоса», — подхватил Валя. — Не видела? Я сейчас тебе покажу.
Как же ему хотелось произвести на неё впечатление…
[indent]
«Дебилу» тоже нашлось место за столом. Его звали Витя, он действительно окончил кулинарный техникум и до армии успел полгода поработать в своей Рязани, в столовой знаменитого училища. Впрочем, Саша не сомневалась, что Мишка обязательно притащит брата меньшего в дом, как того списанного плюшевого медведя. По указанию «спасайте взятых на смерть», которое выдал ещё царь Соломон Давидович, сын легкомысленной Вирсавии.
Первым делом Михаил налил новому гостю стопку японского розового шестиградусного вина «Сакура», которое Саше подарили коллеги на день рождения вместе с набором маленьких плоских тарелочек. Вытащив бутылку из шкафчика, хозяин заявил, показывая на этикетку с иероглифами, что это секретный боевой эликсир прямиком из Шаолиня. (Хотя иероглифы были японские, а не китайские, и картинка изображала нежно-розовую цветущую ветвь вишни на фоне горы Фудзи.)
— Тайцзицюань, — подыграла мужу Саша. — Его пьют по каплям. Миша перед особо ответственным заданием всегда прикладывается.
Парень покосился на ширму с иероглифами, на кашпо с китайскими красными узлами и кистями и на Сашин халат с драконами. Потом принюхался к напитку.
— Вроде как компот из шиповника...
— Кулинарный техникум! — громким шёпотом заявила Катя Вальке.
Но каким-то чудом буквально через минут десять трапезы за гостеприимным столом девочка-мажорка и незадачливый телохранитель делают первое движение сообща — вместе подпевают игре Михаила на гитаре.
[indent]
Что нам делать с пьяным матросом?
Что нам делать с пьяным матросом?
Что нам делать с пьяным матросом?
Господи, спаси!
[indent]
В центре Земли, ветхий и древний,
Есть один змей — твёрдый, как кремний.
Мы ходили смотреть всей деревней —
Ой, не голоси!
[indent]
Он лежит, сам еле дышит,
Глаз закрыт, жар так и пышет,
Кто что скажет — он всё услышит,
Господи, спаси!
[indent]
— Точно про моего дедушку! — говорит Катя, но не уточняет, о каком именно поётся.
— И что же нам делать с пьяным матросом? — со вздохом спрашивает Саша.
— Это со мной, что ли? — в один голос отзываются Катя, Валя и Витя, и все дружно смеются.
И пока Витя рассказывает, по большей части обращаясь к Михаилу, как этим летом он провалил экзамен в Академию ФСБ, Саша пробирается в коридор, вытаскивает из кармана плаща Костину визитку и, не глядя, чтобы не запомнить ненароком номер его телефона, рвёт картонный прямоугольник в клочки и спускает в унитаз.
[indent]
Когда Катя с телохранителем, наконец уходят, а Валя вспоминает, что у него вообще-то не сделаны уроки на завтра, и остаётся на кухне с включённой лампой и монитором, Саша пропускает Мишку в душ первым (зная, что она ждёт, он быстрее оттуда вынырнет), а сама идёт в комнату, переносит туда плюшевого медведя и сажает его на свой туалетный столик, раскладывает диван, перестилает постельное бельё.
И проносится обратно пулей мимо вскочившего Вальки, едва успевая добежать до раковины в кухне, чтобы оставить там весь их великолепный ужин.
«Как любовь к Костику», — против воли думает она.
— Не буду больше покупать эту курицу, — говорит Саша брату, всё ещё откашливаясь и отплёвываясь, и тщательно прополаскивая рот, и поскорее смывая гадость тёплой водой, и тщательно поливая стенки раковины средством для мытья посуды. И снова моет, уже тряпкой, но до дрожи в коленях боится глянуть в сеточку слива, хотя знает, что там блестит. Только направляет туда воду рукой и думает: «Господи, да что же это…»
— Курица была очень вкусная и свежая, — возражает Валя. — Правда, Сашхен, это с твоим здоровьем что-то не в порядке. Если постоянно рвота...
— Наверное, моя поджелудка, — говорит она первое, что приходит ей в голову.  — Или камни. У мамы примерно в моём возрасте появились камни в жёлчном.
— Саш, так ты, это… — Валя подходит ближе, Саша поворачивается к раковине спиной, так чтобы не дай Бог он не заглянул. — Слушай, давай прямо сейчас посмотрим клинику. По желудочным болезням. И тебя запишем. Как там врач называется?
— Давай, — говорит Саша. Лишь бы он поскорее сел за свой компьютер и не увидел, как она достаёт из слива золотые монеты со странным номиналом. — Гастроэнтеролог.
— Это ты на своём Тайване, наверное, желудок испортила, — ворчит заботливый Валька, щёлкая то клавиатурой, то мышью. — Там же не кухня, а сплошной огонь с бритвой, так?
— Да нормальная там была кухня, — шепчет Саша, зажимая в руке монету. Всего одна она оказалась. Одна.
— Вот, смотри, семейная клиника «Ваш добрый доктор», ещё какая-то «Лечу», ещё «Моситалмед» на Гоголевском…
Открылась дверь санузла.
— Аль, свободно!
— Если есть где-нибудь на завтра, с четырёх до шести, запиши меня.
Мишка появляется на кухне во всём своём скульптурном великолепии с полотенцем на бёдрах и, увидев бледную до зелени Сашу, с беспокойством вопрошает:
— Люди, что случилось?
— Да у меня желудок забарахлил. А у тебя как, в порядке? Курица не пытается взлететь?
— В последнее время её постоянно вот так выворачивает, — ябедничает Валька. — Скажи ей, чтобы сходила к врачу.
— Думаю, у меня камни, как у мамы, — говорит она и мужу. — Да не волнуйтесь вы, схожу я в клинику, никуда не денусь!
Заперевшись в душевой, которую все они втроём продолжают величать ванной, Саша первым делом прячет монету в шкафчик, в коробку с тампонами. Туда ни Миша, ни Валя точно не заглянут. И хотя она старалась не смотреть на маленький золотой кругляш, но всё-таки увидела, что на аверсе монеты изображён не ноль, а восьмёрка, знак бесконечности.
[indent]
— Миша, какой же ты… плюшевый… — Саша целует его шрам на сердце. — Что, наконец-то медведь получил по заслугам?
— Угу. Мечтал только об одном: как приду домой, так сразу возьму мою маленькую Альбу и махну с ней на Баунти… Солнышко, у тебя точно живот не болит? Честно?
— Честно. Не беспокойся, оно сразу отпустило. Я ношпу приняла. И ты же знаешь, Настойка Аира — это лучшее лекарство для бесстыжей Альбы… которой всегда мало…
— Солнышко, — он обнимает её, родной Мишка, здоровый медвежище, именно и только такой, которого она любит. — Ну, что случилось, можешь ты мне наконец сказать?
— Что случилось? Вот представь, я прихожу домой, а на диване сидит плюшевый медведь. Хорошо, что у нас нет часов с кукушкой. Потому что если бы она закуковала на пару с моей головой, меня бы точно ждали в гостях у сказки. У Кащенко. Диагноз: плюшево-адреналиновый шок. Мишка, я же вправду чуть-чуть с ума не сошла! А может, уже сошла. Ты хоть бы открытку какую ему в лапы дал, хоть бы клочок бумаги… Нельзя же так!
— Аленькая, ну, я же СМС-ку послал. Я же не знал, что ты отключишь телефон. Ну, прости меня…
— Я же подумала, что это ты превратился! — здесь Сашиной выдержке наступает предел, и она бросается в слёзы, как в воду. — Как вязаный пёсик Варежка опять стал варежкой, потому что та девчонка — вот идиотка! — променяла его на настоящего живого щенка. Как будто Варежка был не настоящий, не живой, а какая-то функция, фикция!
Давно её не сотрясали такие мощные водопады. Пришлось выбраться из-под одеяла, найти первый попавшийся платок, на ощупь, в сумке.
Он садится на постели, ловит Сашку в мебельной тесноте, усаживает к себе на колени, целует её, сморкающуюся и мокрую. И говорит, кивая на медведя, поблёскивающего в темноте пластмассовыми пуговицами (Какие это блики они пускают, откуда? Звёзды, что ли, светят на него?):
— Сейчас выкину его нафиг в окно.
— Ты что — «выкину»! — спохватывается Саша и наконец успокаивается. — Это же мой любимый медведь Кай! Который пришёл ко мне против времени и помолодел. Вот ты уедешь в очередную командировку, так я буду спать с ним вместо тебя. Чтобы ты ревновал. В точности, как у Цветаевой: «я ревную тебя к тебе».
В ответ Михаил целует её и шепчет:
— А на Баунти моя маленькая Альба никогда не плакала после любви…
— Плакала. Просто ты не замечал.
Он укладывает её, укрывает и потом пробирается к ней под одеяло. (Она даже как-то заметила, что у неё сердце замирает от такого порядка вещей, и пыталась втолковать, как её умиляет, что он заботится о ней, ограждает её, а потом в этой ограде занимает самое скромное место. С первого раза Мишка не понял: «А как надо?» Она сказала, что можно же, например, лечь рядом и потом накрыться, или лечь сначала каждый под своё одеяло. Он засмеялся: раньше-де об этом не задумывался, а теперь — когда задумался — видит совсем другое. Видит то, что снова и снова проникает в её личное пространство, как на неизведанную территорию. Как в первый раз. «Нет, мужчины — это другой вид жизни, честно слово, — качает она головой. — Инопланетяне какие-то…»)
От слов он намеревается снова перейти к делу, но Саше кажется, что если она снова впустит его, то теперь он уж точно поймёт её сон (и поймёт превратно!), узнает номер телефона и увидит золотую монету в коробке с тампонами. Поэтому она очерчивает пальцем абрис его лица и говорит:
— Думаешь, у Вальки это серьёзно? Мне кажется, для этой Кати он будет как тот… французский актёр, «Игрушка»… как его? Вылетело из головы…
— Пьер Ришар.
— Точно. И что-то я сильно сомневаюсь, что для неё это… м-м… первая любовь. Говорить без запинки «принесу в подоле»... перед посторонними людьми! Ты уверен, что у них ещё ничего не было?
— Аль, ну они сами разберутся. У Вали голова на плечах есть — пусть пользуется.
— Знаю я эти ваши головы на плечах, — горько вздыхает она. — В штанах у вас головы.
— Аленькая, — говорит он, тоже со вздохом, как эхо, — что тебя беспокоит? Ну, что? Солнышко… «И о гроб невесты милой он ударился всей силой». Это пароль.
— Даже не знаю, как сказать.
— Говори, как есть.
— Вчера мне снился ужасный сон... Будто мне кто-то позвонил, не помню точно кто, и попросил выручить с переводом — ну, попереводить какому-то бизнесмену, постоянному клиенту, к которому приезжают китайские партнеры. Изготовление коробок… или бумажная продукция, в общем что-то с целлюлозой. Я требую словарь терминов, но мне говорят, что на месте я всё узнаю сама. Я прихожу в «Мариотт-отель», где у них встреча, и вижу, как из «властелина колец» выходит Костя из Торпы. В элегантном сером пальто. Серый господин. И нет там никаких китайцев, это он нарочно меня туда заманил! Мы с ним оказываемся в каком-то тёмном помещении, и он говорит, что я его женщина. Что я… придумала себе сказочного принца на бумажке… и живу с тем придуманным, а живым человеком, Костей, брезгую. Но я же вижу, что он не человек! Я попыталась вырваться, но там не было никаких выходов, только какие-то стеллажи и ящики, как в библиотеке, при переезде… Он хотел, чтобы я изменила мир. Говорил, что не требует невозможного. Что в Торпе я его прокляла. Изъявила свою волю словами, что-то про деньги… Я уже точно не помню, я действительно что-то говорила. Он утверждал, что я сказала так: «Вот появятся у тебя деньги, тогда и ходи по проституткам». И у него появились деньги, и я должна продать ему ночь в обмен на жизнь без памяти о Торпе. Тут я понимаю, что на мне только чулки и туфли, красные, на огромных каблуках… Ну, это же ужас, Миша! Мне же никто не нужен, кроме тебя, я же ни с кем, никогда… Ты думаешь, я совсем больная, как эта Альба, которую — Господи! — я же сама и придумала?!
— И ты была с ним, с этим Костей? — говорит Михаил очень спокойно, по-прежнему обнимая её крепко и нежно. — В том сне?
— Я успела проснуться, — сказала Саша, почти не лукавя.
Он спрашивает снова, после небольшой паузы:
— Александра, Защитница Людей, ты же не отреклась от нашего зелёного рая?
— Я ничего ему не обещала! Я вообще с ним не говорила, только искала выход из западни! А сегодня, то есть вчера, позвонил Славка Разумихин и попросил помочь его племяннице, она у него журналистка… Она взяла у меня интервью. И тут в кафе, где мы сидели, вошёл Костя. Мы остались одни, он тоже что-то такое начал говорить, как во сне, но я вспомнила о той записке карандашом в ячейке камеры хранения и попросила у него прощения. Он почти сразу ушёл, но… сказал, что ты погибнешь. Оставил мне визитку, я порвала её и выкинула в унитаз. И когда я пришла домой и увидела этого медведя... Я просто... вот правильно говорят: тронутая. А сейчас, когда ушла Катя, меня вытошнило золотыми монетами. Одной золотой монетой. Миша, неужели это всё — мои галлюцинации? Неужели я это всё придумала? Неужели я закончу свои дни в психушке? Господи, как же мне страшно! Я даже не уверена, что ты лежишь рядом со мной и обнимаешь меня. И ещё уже совсем ужас: звонил этот… мой отец. Кого-то там у него с наркотиками вывезли в неизвестном направлении. Какого-то сына. Уж не знаю которого. Наверное, от третьей, потому что он говорил, что сын несовершеннолетний, но уже студент, это семнадцать, получается... Просил помочь. Миша, я не представляла, что могу до такой степени ненавидеть. Даже того Фарита Коженникова я просто боялась. А здесь...
— В воскресенье сходим вдвоём к Исповеднику Феодору, — говорит Михаил. — А завтра с утра позвоню твоему отцу. Его номер ты не вытерла?
— Не вытерла. Мишенька, но мне так страшно от мысли, что ты — моя выдумка, а настоящие — это Костя с Егором!
— Об этом не беспокойся, — он целует её в лоб. — Я  — настоящий. И прошлый, и будущий. Я дестаби Махайрод, так ведь?
— И ты правду сказал? Что любишь меня?
— Ну, конечно, правду.