Но что значили его ламентации посреди райской Раа, живущей своей жизнью и даже если испытывающей трудности, то непонятные чужаку, и если теряющей, то как дерево листья, чтобы напитаться свежими соками, или диковинный зверь — шерсть во время линьки? Один такой, похожий на попугайской расцветки дикобраза, спортивной трусцой перебежал через участок Крокодила, после чего на траве осталась россыпь иголок. Наверняка через пару дней или пару лун на месте утерянных отрастут новые, а вот медовой Шарбат-Гулы, и её искристых волос, и зелёных глаз, и верной любви не будет нигде на свете.
И Путешественник по времени тоже потерял свою Уину. Как в «Трёх товарищах» у Ремарка: «Потом наступило утро, и её уже не было». И ещё оттуда же хорошая фраза: «Если бы этот мир создавали мы с тобой, он выглядел бы лучше, не правда ли?»
Не факт. И с кем, собственно создавать? С Лилой? С Лидой? С Валеркой?
— Ну, конечно, — пробормотал землянин, глядя в небесные огни, — в прошлый раз сиамский кот плюнул на Пробу и прибежал её спасать. Но теперь он умный, и второй раз на те же грабли не наступит. А если бы и рыпнулся, Аира ему наверняка сказал: ты уже определись, где у тебя call of duty. Вон, галактика в опасности, и таких баб миллионы, а твоя мало того что потеряла нюх, так скорбна на всю голову, только под ногами будет путаться, плавали, знаем. На крайняк можешь утешить молодую вдову Царевну Лебедь, поставлю вас в пару тесты сдавать, и это тебе будет одно из заданий, покруче, чем красные и белые шары. Правду молвить, молодица уж и впрямь была царица: высока, стройна, бела, и умом, и всем взяла...
— Андрей Строганов? — спросил коммуникатор, вырастая из травы. — С вами хочет поговорить Ева Новикова. Принять?
Менее уместного вызова трудно было представить, но Крокодил потёр лицо и ответил согласием. На экране появилась бывшая блондинка.
— Здравствуй, Андрей. Я тебя не отвлекаю от дела?
Вежливость далась ему с трудом, но он промычал, что напротив, землячка отвлекает его от безделья.
— Ты хотел покреститься… Так я, в принципе, могу приехать и сделать, что нужно.
— Спасибо, но я уже, — сказал Крокодил, с внутренним зубовным скрежетом ожидая, что сейчас за её спиной замаячит Костик. — Нашлись люди, помогли.
Он показал свой крестик-облако. Ева кивнула, почти не глядя на экран.
— А от меня Костик ушёл, — прикрыв глаза рукой, сказала она с растерянной улыбкой, от которой только один маленький шажок до слёз (Светка была мастерица на такие улыбки, и поначалу у Андрея Строганова сжималось сердце от умиления и желания помочь.) — Совсем ушёл. Буквально через пару дней после нашего с тобой разговора сел на хлеб и воду, а потом сказал, что ему надо переосмыслить свою жизнь, и уехал в горы. Собственно, мы не были женаты, гражданский брак, мне его и упрекнуть-то не в чем…
— А у меня пять дней назад умерла любимая женщина, — нехотя проговорил Крокодил. — Она была женой сначала одного, потом другого, и мне вообще не светило к ней подойти. Мне тоже очень хреново сейчас, Ева. («И самое глупое и ненужное, что мы можем сделать, — это встретиться, чтобы быстренько перепихнуться».) Хочешь совет? Возьми и напиши что-то вроде письма Богу. Вот честное слово, поможет. Мне сказали, что мы тут вроде как на суде, так ты подай на апелляцию. Ты на Земле кем была?
— Парикмахером. Мужским мастером.
— Надо же, какая ты счастливая, можешь работать по специальности. Тут их полотенца стригут и бреют, а ты бы открыла эксклюзивный салон. Салон хорошего настроения. Поговорить о высоком, живое общение... Раяне — люди довольно замкнутые, потому что у них общее ментальное поле, и чтобы оставаться обособленными, им надо прилагать дополнительные усилия. А с людьми, которые ничего не могут о них разнюхать сверх того, что видно глазами, они с удовольствием откровенничают и испытывают большое облегчение души. А там, глядишь, может, и Костик изменится к лучшему, спустится с гор с извинениями и предложением. Или ты найдёшь другого мужчину. Или вообще другой путь. Может, тебе тоже захочется горы посмотреть. Ведь у них тут горы не стреляют, а у нас на Земле даже у какого-то народа поговорка есть — у греков, что ли? — «Море соединяет людей, а горы разделяют». У нас если какой межнациональный конфликт, то, как правило, среди народов гор самый жестокий, так ведь? Помнишь, как армяне с азербайджанцами поцапались из-за Нагорного Карабаха, так и Союз треснул?
Ева внимательно его слушала, и чем дальше, тем с большим облегчением.
— Спасибо, Андрей. Вот поговорила с тобой, и действительно облегчила душу. Я так рада, что ты вообще есть… Понятно, что сейчас тебе хочется побыть одному, если у тебя время скорби. Но если как-нибудь захочешь повидаться и поболтать, звони.
— Да, конечно. Ты тоже не пропадай.
После отключения Евы Крокодил осмотрел свой двор, дом и небо более трезвыми глазами и, снова заметив деревяшки, валяющиеся у порога, решил сначала собрать табуретки, а потом, если запала хватит, сделать раздвижную крышу над беседкой с гамаками.
«А потом можно самому в горы съездить. Что меня здесь держит? Возвращение Аиры? Так он будет занят дрессировкой сиамского кота. А я-то, дурень, так мечтал, чтобы кот утоп в водопаде… Как бы и в самом деле не вышло у Аиры осечки с ним из-за меня. Саша, не будь хоть ты свиньёй, не погуби парня!»
Перебирая деревяшки столярного конструктора, Крокодил пошёл мыслью дальше: а что если Пака прознает о роковой роли Андрея Строганова в судьбе его семьи?
«С другой стороны, вдруг сиамский кот сможет вытащить Лилу из небытия и настроить её голову? Если у меня так криво вышло «хочу, чтобы Витя был здоров», может, у него получится? А с третьей стороны, заберут же меня когда-нибудь из этого зала суда и отправят к месту постоянного заключения… или выпустят на свободу? И с чего я вообще взял, что от Паки мне следует ожидать какой-нибудь гадости? Видимо, таков здесь закон сохранения материи: или дудочка, или кувшинчик, или Пака, или Лила. Даже если он выкатит мне какие-то претензии… Как там Алиса говорила: ничего вы мне не сделаете, ведь вы всего-навсего колода игральных карт. Я в этой системе выполняю функцию генератора случайных чисел, так что все претензии к Саше Самохиной».
[indent]
К вечеру под обеденным столом Андрея Строганова стояло четыре табурета. «И ещё парочку гостей можно будет рассадить по подоконникам, если вдруг они нагрянут».
А до крыши у него, конечно, руки не дошли. Слишком сложная была задача и неожиданно короткий день.
«Интересно, помирилась ли Саша со своим отцом? — думал он, вернувшись после гигиенического похода к озеру. Из открытого окна тянуло лесной свежестью, и привычные звуки настраивали на мирный сон. — С мамой у неё полный швах, это понятно. И Костик этот Сашин… и Евин…»
Резкий свет фар ударил его по глазам, не хватало только визга тормозов для полной картины и ощущения, что в дом сейчас врежется нечто высокоскоростное и колёсное.
Оказалось, это всего лишь совиный самец Фор влетел в окно и принёс в лапах забытую Крокодилом флягу. Наполненную.
— Р-рубидий, р-рубидий, — проговорил пернатый гость, устраиваясь на подоконнике и пригасив свои фары.
Андрей Строганов перевёл дух. Ему было боязно погладить птицу, но флягу он принял с благодарностью, утром будет из чего хоть плеснуть в лицо и прополоснуть рот.
— Да, тебе табуретку не предложишь, и стручки ты, наверное, не ешь. Может, хлебное яблоко?
— Благодар-рю, сыт, — проскрипела сова. — Аир-ра?
— Аира на работе. На Пробе.
— Пр-роба, — пророкотал Фор. — Андр-рей. Спать?
— Спать, — сказал Крокодил. — Но если ты тоже хочешь излить мне душу, то я готов выслушать. Как я понимаю, ты решил больше не смущать Лизу рассказами об истории любви её покойной свекрови?
— Ал-льба л-любит Аир-ру, — подтвердила птица и заскребла страшными кривыми когтями по подоконнику. — Р-ребёнок. Жал-ль, жал-ль.
— С твоим птенцом что-то случилось?
— Фор-р хор-роший отец, — сова закрутила головой и шумно затопала. — Пор-рядок.
— Знаешь, дружище, кого ты мне напоминаешь? — вздохнул Крокодил. — Не Валеркиного попугая, а робота Терминуса из рассказа Лема. Был там такой старый робот с проржавевшей памятью, свидетель катастрофы.
— Катастр-рофа, — кивнул Фор. — Ал-льба пр-ропала. Пр-ропала.
— Как ты думаешь, Аира сможет вернуть её живой и здоровой? — спросил Крокодил и тут таки решился погладить сову по голове. Фор благосклонно встретил его руку, распушил перья на шее, сам показал, где его нужно чесать, и на вопрос ответил, только получив порцию внимания.
— Аир-ра р-ранен пр-редательством. Тр-рудно пр-ринять смер-рть р-ребёнка. Сдел-лай, чтобы он её пр-ростил. Мир-р вис-сит!
— Я говорил. Говорил, что он сам виноват, и не нужно было приставать к девчонке, которую не можешь защитить от такой мамаши, как Шана. Вот вырос бы, тогда на здоровье. А так… Неча на зеркало пенять.
— Ал-льба, р-раздвинь нож-жки, — пробормотал Фор.
— Вообще-то во всей этой истории виновата Шана, — сказал Крокодил. — Не знаю, как там у вас, у сов, с тёщами, а у нас просто беда. Видел бы ты мою тёщу Тамилу Аркадьевну! Она, правда, не подбивала Светку на аборт, а вот на развод — постоянно. Лезла в нашу семью, будто ей мёдом намазано! Будь моя воля, я бы законодательно запретил тёще ходить в семью дочери даже просто в гости. Лет так на десять. Да и свекрови тоже запретил. Нет ничего на свете хуже злых старых тёток! Ты со мной согласен?
— Фор-р ум-ни-ца, — щёлкнул тот клювом и вылетел прочь.
— Ну, да, сам себя не похвалишь, — вздохнул землянин и расстелил свою холостяцкую кровать.
«Если бы мне приснилась Лила, — подумал он, засыпая. — Или хотя бы Лида. Но точно будет Саша Самохина, как пить дать. Я же послал мысленный запрос, помирится ли Саша с отцом. Вряд ли».
[indent]
Подходящий под Сашино расписание приём у врача устроился только через неделю. Выслушав жалобы на капризы желудка занятой пациентки, гастроэнтеролог, подтянутая женщина чуть за пятьдесят, указала Саше на кушетку возле аппарата УЗИ. С этого ракурса коллекция дипломов доктора смотрелась особенно хорошо, и замыкала их икона святого Луки Крымского. Своим небесным покровителем Валька справедливо считал именно его, Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого, и Валькины именины они всегда праздновали 11 июня, в день памяти знаменитого хирурга.
— А месячные у вас нормально идут? — спросила врач, щупая Сашин живот.
— Вы знаете, доктор, я за этим как-то не особо слежу, у моего мужа бесплодие. А в последнее время я часто бывала в командировках со сменой климата и часовых поясов. Понятно, что оно всё разладилось. Меня больше желудок беспокоит: всё-таки смена воды и всё такое... Хотя к гинекологу вы меня наверняка тоже отправите.
— Конечно. Вы когда в последний раз у него были?
— Не помню. Давно.
Врач обмазала ей живот и принялась водить лопаткой прибора туда-сюда. Перед мысленным взором Саши тем временем разворачивались комбинации иероглифических ключей: «И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои, и убелили одежды свои кровью Агнца». Как это перевести, чтобы убрать какие-либо ассоциации с лейкемией? Может, «осветили свои одежды», как предлагает отец Олег? Но тогда появляется знак какой-то химчистки… И ладно бы химчистка, но отмывание денег…
— А какого рода проблемы с репродукцией у вашего мужа?
Вопрос гастроэнтеролога оторвал Сашу от мысленного собеседования со святителем Иоанном Шанхайским — как бы он решил эту шараду? — и вернул в клинику, на кушетку.
— Простите?
— Вы говорили, что у вашего мужа бесплодие. По моей части ничего серьёзного, а вот беременность, неделя так восьмая или даже девятая, у вас есть. Эмбрион идеально просматривается. И потом, у вас на животе уже полоска, я потому сразу посмотрела ваши органы малого таза…
— К-какая полоска? — пробормотала Саша, впрочем, тут же вспомнив мамино пузо с Валькой и широкую пигментацию отталкивающего коричневого цвета. Она приподнялась и посмотрела на свой бледный живот. Тонкий светлый след был чуть заметен, но если присмотреться...
Чудовищная проблема встала в полный рост, как старуха с косой, и несчастная Сашка вмиг скатилась с горних вершин молодого амбициозного докторанта Самохиной Александры Олеговны до скулящей от ужаса девочки-подростка, которая никто и звать её никак. Жена, ибо она от мужа взята. Именно что без имени. Хороший каламбур. Евой её Адам назвал, когда их уже выгнали из рая.
«Хочу, чтобы это был сон!»
— Давайте я узнаю, кто из гинекологов сейчас свободен, провожу вас, и мы подберём вам режим питания... Можно одеваться.
Оглушённая Сашка, не произнеся ни слова, взяла протянутую салфетку и принялась обтирать живот, в котором, значит, уже пару месяцев как поселилось чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй.
Врач уловила, что пациентку чудо не обрадовало, и мягко спросила:
— А какой диагноз ставили вашему мужу?
— Не знаю, — пробормотала Сашка, выбрасывая салфетку в ведро у кушеточной ноги и подтягивая трусики и брюки на широкой резинке, украшенной тибетской вышивкой. — Он в детстве болел свинкой… и при нашем знакомстве сразу сказал, что детей у нас не будет. Он меня никогда не обманывал, и потому у меня даже мысли не… я вообще, ни сном ни духом... Я, доктор, понимаете, совсем не мать, то есть полная противоположность тому, какой должна быть мать, и… Но как? Откуда?
Врач мельком взглянула в компьютер.
— Александра Олеговна, человеческий организм — это одна большая тайна, и не все ключи управления у нас в руках. Если у вашего мужа сперматогенез всё-таки имеет место, то эффективным мог оказаться всего один здоровый сперматозоид. Вы давно замужем?
— Но так… нечестно! — пролепетала Сашка. — Господи, что плохого я Тебе сделала?!
Гастроэнтеролог с чуть заметной укоризной улыбнулась:
— Я понимаю, для вас это неожиданно. Но у нас есть лаборатория, оборудованная по последнему слову, если у вашего мужа возникнут сомнения… Вы наверное, их опасаетесь? Всё будет хорошо. Ни одна мать не знает, как она будет любить своего ребёнка, у меня у самой третьей дочке всего девять лет, тоже нечаянная радость, и честно скажу, я люблю её совсем по-другому, чем старшего сына… Сейчас вас проводят к гинекологу, вот, вижу, приём ведёт прекрасный врач, Лев Борисович Мартинсон, профессионал, каких в Москве не осталось, притом гинеколог-психолог… Наша клиника и беременность сопровождает, и всё оформление, и партнерство с лучшими роддомами, вы только не волнуйтесь. Столько бесплодных пар мечтают о малыше, а вам Бог такое счастье дал! Вы молодая здоровая женщина, сейчас и после сорока рожают, а вам всего-то тридцать три. Никакой дискинезии жёлчных протоков у вас нет, просто лёгкий токсикоз. Лев Борисович сам поговорит с вашим мужем, убедит его, чтобы он не сомневался…
И желая помочь (да и оградить себя от непрофильных стенаний пациентки, милосердие врача не безгранично), гастроэнтеролог сняла трубку внутреннего телефона, начала говорить с медсестрой.
— Я очень хорошо помню мамины рассказы, как во время родов её разрезали, а потом зашивали без наркоза, и сколько крови я у неё выпила вместе с молоком. Моя проблема психиатрическая, и я достаточно грамотный человек, чтобы это понимать, — сказала Саша, уже придя в себя и обращаясь к докторице, говорящей по телефону, но та только рассеянно улыбнулась, слушая не её.
Тогда она обратилась к святому врачу:
«Ты помог родиться Вальке здоровым, по моим с Мишей молитвам, да что я, по Мишиным, конечно! Ты же помнишь, что в глубине души я надеялась на то, что у мамы будет выкидыш… И просто не могла дождаться, когда Валька уже вырастет. Хорошо, пусть я больной человек, не женщина и прочая гадость, тогда я тем более — тем более! — не хочу иметь к этому никакого отношения. Я не могу! Святой Лука, скажи Ему, что я не могу! Пусть отменит, пусть даст тому, кому это действительно нужно! Господи, ну Ты же Сам молился о Чаше — так пронеси мимо меня! Ты же как человек трепетал перед мукой — так избавь меня! Ну, я же вырастила Вальку… Ну, хочешь, я буду отдавать десятую часть на… не знаю, на приют для беременных, на спасение сексуальных рабынь, на поддержку девочек, которых изнасиловали, но только вынь это из меня, умоляю! Я — не могу!»
Она так ясно представила, как пульсирующая Вселенная махнула одним из мерцающих рукавов Млечного Пути… Как Царевна Лягушка, которая пролила из рукава волшебное озеро с лебедями, а получилось оно из банальных объедков и опивков царского пира.
«Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту. — Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский».
Саша обожала конец «Пиковой дамы» и считала этот финал лучшим у гения, а может быть, и лучшим финалом мировой литературы. Однозначно более качественным, чем даже блистательные концовки Уэллса.
«Германн сошёл с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, дама!..» Лизавета Ивановна вышла замуж за очень любезного молодого человека; он где-то служит и имеет порядочное состояние».
«Не дай мне Бог сойти с ума... А Он вот взял — и дал. Что в таком случае делать?»
— Значит, с желудком у меня всё в порядке? — спросила Саша, уже полностью одевшись. — Счёт я могу на ресепшене оплатить?
— Александра Олеговна… Девонька, маленькая, да ты сама ещё не осознаёшь, какая ты счастливая! Ничего не бойся. Что такое беременность, никто не знает, понимаешь? Это такая святая тайна, как… как вересковый мёд! Почему организм не убил чужеродные клетки, а стал расти ребенок? Ты, главное, не бойся!
— Я и не боюсь, — постаралась улыбнуться Саша. — Ничего.
«Хочу, чтобы это был сон…»
[indent]
Выйдя из клиники, Саша решила обдумать свои действия где-нибудь на скамейке в Александровском парке. Как Маргарита.
В книге «Криминальный аборт», которая как-то попалась ей в сети, помнится, был такой трюк, как вращение на центрифуге. Только памперсами запастись. Подойдёт ли аттракцион с американскими горками?
«Нет, это всё равно будет убийство на моей совести, а то и самоубийство. Жаль, нет у нас сейчас ещё таких инкубаторов, как у Буджолд в её «Саге о Форкосиганах». Так бы сдала я этот эмбрион в инкубатор… анонимно… Но нашему Творцу нужен только хардкор. Да, Господи? Ты любишь продавить Свою волю. Как Аира любил — всё только так, как он сказал, и никак иначе. Ненавижу его диктаторскую вечную правоту! Хоть бы раз он был не прав... да куда там!»
— Но всё равно — нечестно! — снова сказала она вслух, бредя по Гоголевскому бульвару. — Нечестно, нечестно!
Цветаева, например, просто отдала свою нежеланную дочь в приют под предлогом, что там кормят, а на улицах революционной Москвы — нет, и девочка умерла. А её муж тогда был за границей и вообще ничего не узнал.
«Да, но она покончила с собой. Так мне никогда не вернуться на Баунти. Так я вернусь только в Торпу. И похоже, Коженников уже потирает руки, радуясь реваншу».
Кстати, о Баунти…
«А если взять большой академический отпуск… и уехать, например, в Таиланд? Думай, Сашка, ты же умная. Деньги… Допустим, денег хватит. И куда я дену младенца? Подброшу под двери российского посольства? Там же везде камеры… Замотаться в мусульманский мешок? Не факт, что его быстрее местная полиция не заберёт… И вот честно, как бы я к нему не относилась, такая подлость — это уже нечто за гранью. Честнее просто вернуться в клинику и сделать аборт».
Собственно, за что она так ненавидит этого ребёнка?
Ответ пришёл сам: за то, что он влез в неё против её воли.
«Да. Есть определённые правила. Господи, думаешь, я бы не отказалась от постели с Мишкой, лишь бы Ты меня не принуждал к вот этому? Да запросто. Вот, посмотри в моё сердце — запросто, запросто! Но я подумала, что Ты подарил мне эту радость просто так. И… конечно, мне бы пришлось сказать ему, как Косте: прости. Я ищу своего, а любовь не ищет своего. Моё — это думать и делать гармонию. Но это же соработничать с Тобой! Неужели я ошибалась в том, что могу послужить Тебе в духе и истине? Неужели Ты, наделивший меня такими дарами, откажешься принять плоды этих даров, как не принял жертву Каина? Почему, Господи? Ну, хорошо, я эгоистка, люблю комфорт и покой… но духом — нет, я всегда иду вперёд, всегда ищу! Я готова отработать за моего отца, в поте лица ем свой хлеб… Ну, не люблю я маленьких детей. Очень сильно не люблю! Зачем продлевать агонию моего сгнившего рода? Есть же множество других людей, которые бредят детьми — так размножь их, если для них это будет радость, зачем же надо мной так издеваться? Сначала плодитесь, и только потом — размножайтесь. Плодитесь — это приносите плоды. Я готова! Я же приношу! Я приумножаю все Твои таланты! Нет, Господи, я не верю, что Ты можешь поступить, как последний напёрсточник и шулер. Это Тебе как-то не к лицу. Давай договоримся, как личность с Личностью. Эту «душу живую» подари кому-нибудь другому. И прости меня. Знаешь, как хороший папа может простить, что дочке не понравился его подарок на день рождения, и разрешает его передарить подружке, а та именно о таком сюрпризе мечтает больше всего на свете. Договорились? Сделай так. А взамен — нет, не взамен, я не хочу торговли с Тобой, я хочу мира и радости, и чтобы Ты был мне настоящий Отец! Как Валька мечтал, чтобы Мишка был ему как отец — и так вышло… Так вот, «не взамен» я буду и дальше терпеть маму, и Вальку, и Мишкины командировки, и моих лоботрясов-студентов и ещё много чего. Я познакомлюсь даже с моими братьями и сестрой со стороны отца, если Тебе и им это надо. Но, — тут Саша наконец улыбнулась, — только не это, Шеф, только не это! И знаешь, мне так хорошо, что я с Тобой поговорила. Честное слово! Теперь, как любит говорить Мишка, мяч на Твоём поле. И я очень верю в Твою любовь даже к такой мне, какая я есть. Да, вот подлизываюсь, как папина дочка — помоги! Помоги мне, безотцовщине! Пожалуйста!»
Она подошла к переходу и остановилась, ожидая зелёного света.
«Подлизываюсь, как любимая папина дочка».
Это была последняя Сашина мысль перед полем долгой черноты и безмолвия.
[indent]
Открыв глаза, она сначала увидела бутыль капельницы, и только потом спящую маму. Мама сидела на стуле, а голову положила на свёрнутый плащ на столике.
«И ведь моей маме вряд ли больше лет, чем той врачихе, но как же она себя запустила…» — с болью в сердце подумала Саша.
Врачиха. Да, точно, гастроэнтеролог. Но сначала Костик, тошнота и золотая монета. А потом клиника и беременность на аппарате УЗИ.
— Ма-ма, — позвала Саша, боясь поднять голову (и получить весь спектр ощущений, которые прилагаются при капельнице, если уж без неё не обойтись — об этом подробно пишут в детективной литературе). Язык был ватным, противным, и привкус во рту немедленно вызвал образ болота с лягушками. — Ма-ма!
