Будет и дальше, отрихтовать только надо. Вот вторая глава. Экспозиция, так сказать.

16 августа, Общество Хэвиншем-Корта
Эсквайр ошибся: инспектор Макфейден предъявил подозреваемого далеко не на следующий день. Быть может, именно это обстоятельство послужило причиной решения, изменившего ход событий. Этому решению мы обязаны тем, что уже вечером 16 августа увидели эсквайра Хардинга в компании мирового судьи на дорожке, ведущей к Хэвиншем-Корту. До того загадочный и романтический господин упорно избегал здешнего общества.
Тот день был небогат на развлечения. Море с утра волновалось, по небу неслись рваные тучи, временами показывая клочок ветреной голубизны. Но это была долгожданная передышка после занудливых дождей, которые настойчиво поливали Саут Даунс все последние дни, словно был не август, а, по меньшей мере, сентябрь. Поэтому всё население Хэвиншем-Корта собралось на террасе, готовое мириться с неудобствами в виде северного ветра.
Следует упомянуть, что  поместье Хэвиншем-Корт выстроено каким-то маньяком-архитектором, смешавшим все мыслимые стили. Сам дом напоминает позднеготический замок, но к нему пристроены крылья в виде античных портиков, а над морем возведена ренессансная терраса. Перед фасадом раскинулся регулярный Французский парк, который без особых затей переходит в парк Английский – с извилистыми дорожками и раскидистыми деревьями, растущими, как им вздумается. Главной достопримечательностью поместья была расположенная в глубине Английского парка Пещера Эхо - искусственный грот с удивительной акустикой, многократно умножавшей каждый оброненный звук. Весь этот дикий ансамбль мог бы свести с ума любого, если бы несуразность поместья не искупалась искренним теплом, исходившим от его владелицы леди Н. Даже мне, скромной учительнице математики, находилось место среди всех этих портиков, ротонд, шпалер и буков в компании людей несравненно выше меня по положению.
Кстати, лорд Кристофер клялся, что кардинально перестроит весь этот ужас, как только матушка даст ему своё согласие. Миледи согласия не давала, лирически вздыхая о том, что дом и парк несут на себе воспоминания  самой счастливой поры её жизни. Лорд Кристофер не соглашался, в тот период он бредил идеями прогресса и коренной ломки устоев. Эти идеи подогревал в нём один человек, о котором я расскажу позже. А пока беззлобные пикировки между миледи и её старшим сыном служили невинным развлечением для всех, кто коротал время на ренессансной террасе над морем.
Пора сказать несколько слов об этом аристократическом обществе, в котором я вращалась в то лето волею судьбы и хозяев поместья Хэвиншем-Корт. Вас, вероятно, удивит то обстоятельство, что столь незначительная особа оказалась вовлечена в  жизнь высшего света. Но всё становится на свои места, если вспомнить, что речь идёт о добрейшей леди Н. Ибо её история не располагала к такому качеству, как презрение к окружающим.
Миледи двадцать пять лет была замужем за одним из самых блестящих джентльменов королевства - лордом Н, родила ему троих детей и вела жизнь, достойную своего титула и положения. Я нарочно избегаю именовать этого господина, чтобы не бросить печать осуждения на замечательную женщину, чьё имя и без того оказалось запятнано гнусным скандалом.
Лорд Н. был неверен своей супруге, но это само по себе едва ли могло скандализировать общество. Скандальными были обстоятельства его содомской связи с известным лондонским актёром, который потребовал от своего любовника покинуть семью ради этого противоестественного союза. Лорд Н, человек не первой молодости, согласился с непристойным требованием и предложил своей супруге развод. Общество было в шоке. Миледи тоже. На развод она согласилась, немедля, но с условием: он никогда не напомнит о себе жене и детям. Лорд Н. всё время пытался нарушить это условие: вскорости после развода его разбила подагра, и он мечтал воссоединиться хотя бы с детьми. Но миледи была тверда. Получаемые от него письма отправлялись в камин нераспечатанными, а нотариуса, явившегося с поручением, вежливо выставили вон в моём присутствии.
До брака миледи носила фамилию Хэвиншем. Поместье Хэвиншем-Корт вместе с титулом баронета унаследовал от деда её старший сын Кристофер. Молодой человек отнёсся к ситуации более спокойно, чем можно было ожидать от наследника, чьё имя оказалось опозорено. Лично мне думается, что ему наплевать на поведение отца потому, что и сам он не чужд порока, просто обстоятельства ещё не позволили проявиться низменным страстям этой натуры. Но вы снова скажете, что во мне говорит оскорблённое женское чувство.   Как бы там ни было, я запомнила лорда Кристофера элегантным шатеном, беспечным игроком, жизнерадостным охотником и волокитой. Этим занятиям он предавался всё то время, пока я служила в Хэвиншем-Корте. Некоторое разнообразие в его образ жизни вносили конные прогулки, занятия фехтованием с младшим братом и философские споры с русским господином, гостившим в поместье в то лето.
Дочь миледи, мисс Алисия, моя восемнадцатилетняя ученица, была помолвлена с полковником Торнтоном, и жених заявил, что скандальный образ жизни будущего тестя никак не может повлиять на его отношение к невесте. Но эти обстоятельства сильно изменили характер девушки. Она во всеуслышание заявила, что не желает в дальнейшем оказаться игрушкой в руках любого мужчины, и намерена сама позаботиться о своём будущем. Частью этой заботы стала причуда с изучением математики – предмета, совершенно неподходящего для барышни её круга. Так в поместье Хэвиншем-Корт появилась я. Положение полковника Торнтона в свете заявления его невесты оказалось двусмысленным, но он продолжал преданно сносить все капризы юной леди, оставаясь подле неё и ожидая момента, когда она даст согласие на брак.
Ожидался забавный союз. Полковник не был красавцем. Более всего он напоминал мне престарелого бульдога. Его угрюмые, вечно нахмуренные брови и могучие бакенбарды комично сочетались с весёлым личиком мисс Алисии. Моя ученица пошла в свою мать и с годами обещала стать такой же бодренькой, энергичной и пышной дамой. Пока же ей не доставало материнского добродушия. На мой вкус её рот был великоват и излишне часто произносил всевозможные колкости.
Полковник же был настоящим героем и поражал воображение своей стойкостью. Эту стойкость не могли сломить даже  восставшие сипаи, против которых наш доблестный воин как-то держал оборону целых три дня, невзирая на довольно тяжёлую контузию. Когда подоспели английские войска и отбили атаку, полковник рухнул без чувств. Врач был поражён тем, как долго он держался на ногах и продолжал сражаться.
Эта контузия послужила причиной неприятной болезни, которая вынудила полковника надолго покинуть армию и заняться лечением. Болезнь выражалась в припадках головной боли, делавших полковника Торнтона раздражительным и вспыльчивым. А мисс Алисия нисколько не щадила своего жениха, провоцируя его своими свободолюбивыми выходками. Вчера, например, она всё утро  вслух комментировала достоинства эсквайра Хардинга. Всё закончилось тем, что полковник в ярости удалился в свою комнату и не выходил оттуда весь день. Слуга насилу дозвался его к ужину.
Острее всего семейную драму переживал младший сын, мистер Лайонел - без сомнения, самый выдающийся молодой человек, которого судьба предназначила для  удивительного будущего. В двух словах: он был красив и талантлив. Красив какой-то нервной, болезненной красотой,  свойственной людям, основную жизнь которых составляет бытие духа: вьющиеся чёрные волосы, горящие глаза на бледном, аскетическом лице. Он был глубоко и искренно верующим и мечтал о карьере миссионера. Его мысли занимала Африка – малоизвестная и загадочная, населённая дикими племенами, не ведающими Истинного Спасителя. Богословские труды, философские трактаты составляли круг его чтения. Нередко можно было видеть мистера Лайонела мечтательно бродящим по дорожкам Английского парка с книгой в руке, чего никогда не водилось за его старшим братом.
Семейный скандал словно бы надломил юношу. Мечты о миссии в Тропической Африке он вынужден был оставить до той поры, пока  дела  семьи не будут улажены. Отсрочка со вступлением на желанное поприще, сильно расстраивала молодого человека. Иногда он даже позволял себе быть резким, не выходя, впрочем, за рамки приличия.
Его компанией в то лето стал удивительный господин, которого лорд Кристофер привёз как некую редкостную диковину из своей последней поездки в Лондон. Это был Владимир Гнедич, русский студент, исключённый из Петербургского университета после прошлогодних событий в России. Расследуя покушение на императора Александра,  русская полиция начала охоту на заговорщиков, и в число подозреваемых попадали даже те, кто просто  по самой сути своего характера не мог составлять угрозу Российской монархии.
Мистер Гнедич называл себя «нигилистом» и произносил пламенные речи о свободе. Свободу он понимал предельно широко, избавившись по пути от элементарных общественных приличий. Его сюртук был вечно неряшлив, длинная светлая грива всклокочена. Он всегда и всё ниспровергал: власть земную, небесную, человеческие отношения, семейные узы. Объект свободолюбивых устремлений менялся в зависимости от того, на что был направлен в настоящий момент его вечно блуждающий взгляд. К сожалению, этот взгляд частенько устремлялся на мисс Алисию, и тогда господин Гнедич начинал произносить речи  о свободной любви. Мне приходилось немедленно вмешиваться, ибо, как я уже сказала, моя воспитанница была склонна обращать излишнее внимание на эту тему.
В результате больше всего доставалось мне. Нет, русский господин не презирал меня. Ему с его нигилистическими взглядами импонировали беседы с образованной работающей девушкой, которая посвятила свою жизнь предмету, почитавшемуся недоступным женскому уму. Но именно поэтому лекции о равенстве полов чаще всего заканчивались совершенно недвусмысленными и непристойными предложениями, которые господин Гнедич никогда не посмел бы адресовать мисс Алисии. Самое худшее, что он говорил свои скабрезности прилюдно. Я несколько раз напрямую спрашивала его, понимает ли господин студент, какое оскорбление он наносит мне перед лицом всех собравшихся. Но это не давало результата, он лишь погружался в громогласные рассуждения о необходимости избавления женщины от предрассудков. В конце концов, я вынуждена была просто презрительно молчать, делая вид, будто не понимаю его непристойные намёки. Нет, всё же невинный флирт лорда Кристофера выглядел более безопасным.
Это может представиться странным, но мистер Лайонел находил какое-то болезненное удовольствие в компании человека, казавшегося мне пустым и назойливым болтуном. Впрочем, русский господин иногда высказывал парадоксальные суждения. К тому же он привёз с собой поразительные книги. Одну из них я как раз читала в тот вечер.
Осталось упомянуть ещё об одном малозначительном персонаже, чтобы перед читателем предстала полная картина того причудливого общества, в которое явились мировой судья и эсквайр в поисках подозреваемого в убийстве. Оливер Стил доводился весьма отдалённой роднёй леди Н. Она затруднилась бы объяснить степень их родства, что не мешало ей милостиво принимать у себя молодого человека, который был, к тому же, весьма забавен. В доме его называли просто «кузен Оливер», и прощали ему самые различные причуды.
Странные увлечения отличали каждого из собравшихся на террасе, но едва ли не самое странное принадлежало кузену Оливеру. Он был археологом-любителем, помешанным на поисках раннехристианских реликвий. Все его мысли занимала грядущая поездка в Египет, где он намеревался искать следы христианских общин первых веков нашей эры. Почему именно в Египте, не могу вам сказать – я слушала не слишком внимательно. Меня утомлял этот долговязый молодой человек, всем своим поведением напоминавший нескладного голенастого щенка-переростка, который, повизгивая, носится за своим хвостом. Он до смерти надоел всем рассказами о каком-то торговце, который вот-вот согласится продать ему нечто поистине бесценное.
Сделав очередной загадочный намёк, мистер Стил  завёл глаза к потолку, ожидая любопытных расспросов. Но никто почему-то не спросил. Миледи рассеянно произнесла:
- Да, да, мой милый, это, несомненно, представляет большой интерес. Не могли бы вы сосредоточиться на картах?
Дело в том, что вечером 16 августа, когда вся компания собралась на ренессансной террасе, миледи, полковник, мисс Алисия и кузен Оливер пытались играть в вист. Игра не клеилась, поскольку наш археолог-любитель был занят  другим.
- Какая скука, - вздохнула мисс Алисия, в который раз поглядев в карты кузена Оливера.- Честное слово, иногда мне даже хочется, чтобы случилось что-то ужасное!
- Бог с вами, Алисия! – пробасил полковник Торнтон. – Вам не может этого хотеться.
- Почему? – мисс Алисия капризно надула нижнюю губу. – Откуда вы вообще можете знать, чего мне хочется?
Она всё ещё сердилась на жениха после вчерашней размолвки, забыв, что сама же её спровоцировала. Я не стала ей об этом напоминать. Мне казалось, что всё это я уже слышала десятки раз.
- В самом деле, милая, - вмешалась миледи. – Как будто нам мало ужасных событий!
- Вы имеете в виду убийство этой работницы? – русский студент поднял свою лохматую голову от шахматной партии, которую вёл против мистера Лайонела. – Вот вам прямое свидетельство загнивания старого порядка.
Лорд Кристофер, полировавший ногти, не без удовольствия оторвался от своего занятия ради затевающейся дискуссии:
- Помилуйте, Владимир, каким образом? В чём вы видите свидетельство «буржуазного разложения», как вы выражаетесь?
- В том, что окажись на месте Минни Майерс леди, преступления, вероятнее всего, не случилось бы.
- Вы думаете? –  мистер Лайонел повернул к нам бледное лицо. Эта бледность только подчёркивала яркий блеск глаз.
- В нашем мире самыми уязвимыми оказываются «униженные и оскорблённые», - торжественно произнёс господин Гнедич.
- Звучит, как декларация, господин студент, - сказал полковник. Он заметно недолюбливал русского, впрочем, отвечавшего ему тем же.
- Это всего лишь название романа, - мистер Гнедич кивнул в мою сторону. – Мисс Кори, вы читаете Достоевского. Какого вы мнения?
Я оторвалась от книги неохотно. Роман русского писателя был интереснее банального диалога на террасе. Он назывался «Преступление и наказание» и рассказывал о том, как бедный студент убил старуху-процентщицу. Роман был во французском переводе, так как вышел в России всего за год до этого и не издавался ещё по-английски. Мучительные рассуждения о праве на убийство мне категорически не нравились. Не нравилось мне и то, что господин Гнедич провозглашал идеи Достоевского в полумистическом экстазе и с таким видом, будто только что самостоятельно открыл эту истину.
- Мне думается, что писатель напрасно уделяет столь пристальное внимание обстоятельствам духовного падения Родиона Раскольникова. Боже, это невозможно произнести!
- Почему? Разве вам не кажется, что Достоевский выступает здесь выдающимся нравоучителем?
- Нет, мне не кажется, - уверенно заявила я. – Напротив, мне кажется, что описанное с таким болезненным удовольствием, преступление может служить пагубным примером…
- Посмотрите, только, кто идёт! – прервала меня мисс Алисия. Такт не являлся украшением моей воспитанницы.
Миледи оторвалась от карт и близоруко сощурилась:
- Да, это мировой судья. Он заходил сегодня утром и обещал привести с собой эсквайра Хардинга.
- О, мама! Это так замечательно!
- Алисия, только не забывай о приличиях!
- Лайл, можно подумать, что тебя это всё не интригует?
- Лиси, я надеюсь, что никто не будет вслух говорить об этом ужасном деле! – с нажимом произнесла миледи.
- Нет, а о чём ещё можно говорить?
Опять одно и то же! Я отвернулась от них, чтобы поближе разглядеть романтического господина, который, прихрамывая, ступал уже по аллее Французского парка, ведущей к дому.

Спасибо на добром слове, Диана! Да, стилизация здесь очень старательная. Но вот в матчасти я совершенно не уверена. В т время, когда это писалось, я ещё не придавала ей такого значения, как сегодня. Поэтому если кто-то найдёт клюкву, не обижусь, а буду только благодарна.
Сегодня выложу продолжение. Вычитаю только.

Одиссея Хардинга - это, пожалуй, единственное, что добросовестно сверялось по карте. Сейчас не вспомню, но в момент написания зуб могла дать за любую подробность. Один фиг, по тем временам это однатурецкая территория.
Всё остальное - клюква, причём, местами совершенно безнадёжная. Как-то объяснить ещё можно скульптора, который был нанят Хардингом в том же Богнор-Риджисе. Каменщик, предположим, был задействован на строительстве чего-то по соседству, хотя чего конкретно, меня в тот момент не интересовало вовсе. Там железнодорожная станция по соседству, полагала, что это меня избавит от заморочек с трудоустройством аборигенов.
Ситаация с развесёлым папашей-пэром патовая. Обойти я её не могу никак, ибо она концептуально важна в сюжете. И в этом одна из причин, по которой повесть можно считать неудавшейся. Не единственная причина, к сожалению.
С чертыханием эксвайра есть у меня кое-какие основания, но сейчас выкладывать их не буду, чтобы не порушить интригу. Хотя Вы, Кладжо, вероятно, уже разобрались в нехитрой мей заморочке. но для менее искушённого читателя оставлю тайну хоть на какое-то время.
В целом, эта повесть - полное разочарование. Я её выкладываю исключительно для того, чтобы оживить детективный раздел и продемонстрировать некоторые важные положения, на которые мы совсместно (глвным образом, благодаря Вам) набрели в дискуссии о детективе. Чего стоит этот шедевр, мне самой стало ясно на второй день после написания, именно поэтому я забросила реальность и героев, чтобы написать "Меч Истины". Уход от классического детектива лично мне кажется очень удачным шагом.

19 августа. Исчезновение «рыбы»
В дни, последовавшие за визитом джентльменов, ничего примечательного не случилось. Если не считать примечательным тот факт, что теорема косинусов никак не помещалась в хорошенькой кудрявой головке моей ученицы. И неудивительно, ибо в этой головке безраздельно царил мистер Хардинг.
Этот достойный джентльмен и в мыслях, вероятно, не имел мешать процессу обучения, но мисс Алисия просто говорить не желала ни о чём другом.
- …Итак, что вы скажете, Кэтрин?
- Я скажу, что сегодня вы не проявляете должного прилежания, мисс. Извольте сосредоточиться и решить эту задачу.
- Кэтрин, почему ты такая зануда? Тебе никогда не хотелось поболтать о мужчинах?
Положим, мне иногда хотелось поболтать о мужчинах… о мужчине… но прочь фантазии! Я слишком хорошо отдаю себе отчёт в своём положении, чтобы строить планы. Моё будущее целиком зависит оттого, насколько успешно я выполняю свои обязанности. У меня не слишком популярная профессия. Девочки редко изучают математику, а для мальчиков предпочитают нанимать учителей-мужчин. Мой скромный достаток не позволяет мне заниматься теоретическими исследованиями, как я того хотела, оканчивая университетский курс. Служба в Хэвиншем-Корте была настоящим подарком судьбы, и вся моя будущность может зависеть от рекомендаций, полученных здесь. Должна ли я поощрять фривольные фантазии мисс Алисии?
Одно я знаю твёрдо: я не должна предаваться им сама!
- Положительно, Джеймс с его бенгальским тигром был просто жалок! Сколько раз он рассказывал это? Пять, больше? Кажется, его служба была такой же невыразимо скучной, как он сам. Есть люди, наделённые даром превращать бриллианты в тусклые стекляшки одним своим прикосновением.
Я могла бы возразить ей, что полковник не так плох, как кажется, но у меня просто не повернулся язык. Я вспомнила безжалостную перепалку полковника с эсквайром. Мне не раз приходилось видеть доблестного военного в бешенстве, это было не ново. Но вот в глазах мистера Хардинга, когда он ровным голосом произносил свою отповедь, было нечто такое, что заставляло задуматься о вызове. Должно быть, он прекрасно стреляет. Полковнику едва ли было бы с ним легко…
Боже, о чём это я? Можно подумать, что это мне семнадцать лет, и у меня в числе самых неприятных перспектив числится скучное замужество!
- Алисия, немедленно вернитесь к задаче!
- Знаете, мисс Кори, - протянула моя ученица, прикусывая перо. – Вы тоже обладаете даром превращать бриллианты в стекло. Задумайтесь об этом на досуге.
Другим малозначительным событием была усилившаяся ипохондрия мистера Лайонела.
Окончив урок, я вышла на террасу, чтобы уединиться  с книгой. В этот час там обычно бывает пусто. Миледи с управляющим занималась делами. Лорд Кристофер и мисс Алисия совершали прогулку верхом. Что до кузена Оливера, то он с торжественным видом отправился в Богнор-Риджис. Сегодня за ним увязался русский, и наш археолог-любитель не протестовал. Он даже намекнул, что намерен привезти обратно вещь небывалой ценности, и ему понадобится провожатый. Мне представилось что-то по размерам напоминающее египетского сфинкса, и я усомнилась про себя, что два щуплых молодых человека смогут дотащить его до Мидлтона.
Итак, я рассчитывала, что не застану никого на террасе и смогу спокойно погрузиться в роман Достоевского. Читался он тяжело, и я позавидовала мистеру Лайонелу, одолевшему четверть книги за один день. Мне для этого понадобилось бы, по меньшей мере, три. Кажется женский ум в некоторых вещах, действительно, уступает мужскому. Хотя я всегда активно восставала против этой мысли. И всё же роман, который мужчина прочёл на одном дыхании, мне давался с трудом.
- И каково ваше мнение, мисс Кори?
Мистер Лайонел возник за моей спиной совсем неслышно. Он стоял, опираясь на балюстраду и скрестив руки на груди. Ветер трепал его чёрные кудри. Кажется, я упоминала уже, что мистер Лайонел очень красив?
- Вы желаете поговорить со мной о книге?
- Именно с вами, с кем же ещё, - молодой человек казался несколько раздраженным. – Подумайте сами. Крис едва одолел треть. Его больше привлекают французские романы с фривольным содержанием. Полковник читает лишь «Таймс». У Алисии совершенно пустая голова, вы сами об этом знаете. А мама никогда не станет читать такие ужасы, - он криво усмехнулся.
- Но мистер Оливер и господин Гнедич… - посмела возразить я.
- О, кузен Нол, конечно, неглуп, но эти бесценные реликвии сделали его невменяемым. Думаете, почему роман достался вам? Потому что Нол заявил, будто не может сейчас читать столь серьёзные вещи. А с Владимиром мы всё это уже обсуждали. У него забавный взгляд, но иногда ему не хватает глубины. Итак, сами видите, мисс Кори, мне просто не с кем поговорить об этом всерьёз. Остаётесь вы. Вы умны, образованы и способны на  раздумья. Что вы скажете об этой книге?
Он был, как всегда, очень любезен. Я знала, что мистер Лайонел неплохо ко мне относится, но и помыслить не могла, что он меня так уважает. Не могу сказать, будто мне это было неприятно. Невольно скользнула мысль, что если такой незаурядный молодой человек, как Лайонел Хэвиншем, счёл меня достойной серьёзного разговора, то, может, другим мужчинам моё общество тоже будет… интересным…
Я сделала над собой усилие, чтобы оказаться достойной его доверия.
- Прошу прощения, если мои суждения покажутся вам скоропалительными. Ведь я ещё не прочла и половины. Это очень серьёзное чтение, вы ведь понимаете…
Он нетерпеливо поощрил меня кивком.
- Я вас неплохо знаю. У вас уже есть мнение. Где вы читаете, дайте-ка!
Он взял у меня книгу и заглянул в текст:
- Да, это изумительное место, послушайте: «Старушонка вздор! – думал он горячо и порывисто, - старуха, пожалуй, что и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил!» Что вы об этом думаете, мисс Кори?
- Я думаю, что это отвратительно.
- В вас говорит женский инстинкт. Вы способны подняться над своим полом.  Попробуйте задействовать разум.
- Разум говорит мне то же самое, мистер Лайонел. Раскольников рассуждает о допустимости убийства, о возможности переступить через другого человека.
- А если у него есть основания? Он беден и лишён будущего. Сколь часто мы осуждаем людей, у которых просто нет иного выхода. Бродяга крадёт кусок хлеба, чтобы насытиться. Ещё сорок лет назад в нашем славном королевстве вешали за порубку садовых деревьев и ранение скота. И это вы именуете справедливостью? Когда же человек восстаёт с колен, утверждая своё право, вы кричите, что он преступник. А кто помог ему, когда он тщетно взывал к небесам?
- Помилуйте, мистер Лайонел! Вы позволили мне быть откровенной, так послушайте. Я тоже бедна. Избранное мной поприще никогда не принесёт желанных плодов. Я обречена быть в услужении, и не всегда моим обществом будут люди столь глубокие и интересные, как те, кто собрался сегодня в Хэвиншем-Корте. Значит ли это, что я имею право взять в руки топор и…
Чёрные глаза мистера Лайонела, устремлённые на меня, светились глубокой страстью:
- Дело не в этом, мисс Кори! Жизнь ещё не отмерила вам полную меру страданий, вы благополучны в своей суровой бедности. А представьте, будто вы брошены на дно, раздавлены, смяты обстоятельствами… Как будете вы рассуждать тогда? Какие средства изберёте вы в борьбе за жизнь?
Какой чудесный миссионер мог выйти из мистера Лайонела! Его чувствительная душа не могла перенести мысль о чужих страданиях и мучительно искала выхода. Мне стало жаль, что мой ум, пожалуй, убог, чтобы следовать за полётом его мысли.
- Простите, мистер Лайонел, у меня слишком мало жизненного опыта. Но мне подумалось, что эсквайр Хардинг пережил нечто подобное тому, о чём вы говорите. Он рассказывал об этом вчера.
Он отвернулся в досаде:
- При чём здесь эсквайр Хардинг? Вечно эсквайр Хардинг. Кажется, что свет клином сошёлся на этом человеке. А если подумать хорошенько, что примечательного в его истории? Путешествующий англичанин становится свидетелем резни. Ужасно! Он спасает невинных от расправы? Превосходно! Но какие выводы он делает? Задумался ли он хоть раз о Божьем промысле в этой истории? Нет, он просто свято убеждён, что Бог избрал его своим орудием. На каком основании он так полагает? В какого Бога верует он? Не есть ли его поведение – прямое отражение гордыни,  которая украдкой твердит ему, будто бог его – он сам – сильный и свободный человек! Вот вам секрет его стойкости и убеждённости, мисс Кори!
Не скрою, мне не понравилось его рассуждение. Мистер Хардинг произвёл на меня самое благоприятное впечатление. Мне никогда не приходило в голову глядеть с этой стороны. Соглашусь ли я с мистером Лайонелом?
Наш спор был прерван внезапно и надолго. И я испытала облегчение оттого, что так случилось; мне нужно было всё обдумать.
С дорожки Французского парка донёсся торжествующий крик:
- Лайл! Я привёз её! Вот она, ты должен на неё посмотреть!
К нам приближались кузен Оливер и мистер Гнедич. Коллекционер потрясал каким-то небольшим свёртком, едва не приплясывая от восторга. Русский шёл рядом, кривясь в иронической ухмылке. На фоне искреннего восторга бедного юноши его цинизм был вдвойне неприятен.
На крики из дома выглянула миледи.
- Оливер, мой мальчик, что случилось? Ты так вопишь.
- Я привёз её, тётушка! Взгляните, вот она!
Кузен Оливер склонился над столиком, смахивая с него газеты. Дрожащими руками он принялся разворачивать бумагу. Мы все сгрудились вокруг.
Предмет, который он достал, право, не стоил таких бешеных восторгов. Я испытала разочарование. Это была всего лишь неуклюже вылепленная табличка из красной глины в ладонь величиной, на которой детская рука неумело начертала схематичные контуры рыбки. Шалость, не более! Кому-то понадобилось обжечь этот рисунок, чтобы глина затвердела, и изображение сохранилось надолго. Решительно, я не могла оценить значение этой вещи!
- Что это, Оливер? – спросила миледи, поправляя очки. – Детская игрушка?
Коллекционер обвёл нас торжествующим взглядом:
- Нет, это гораздо серьёзнее. Лайл, объясни тётушке, что это такое. Ты-то понимаешь?
О, да, мистер Лайонел, без сомнения, его понимал. Он взял табличку с невероятной бережностью, поднял к самым глазам, поглядел на свет.
- Ты уверен, Нол, в том, что это подлинник?
- Несомненно! Её доставили вчера прямо с Ближнего Востока. Обрати внимание на оттенок глины. Представь, что из такого материала в Месопотамии строились целые города.
- Где её нашли?
- В среднем течении Евфрата. Вероятно, она попала туда из самой Палестины.
- Мальчики, немедленно скажите, что это такое! – потребовала миледи. – И почему вы придаёте этой вещице такое значение?
На бледных щеках мистера Лайонела пятнами выступил румянец.
- Это имя Сына Божия, матушка, - тихо сказал он.
Миледи забавно всплеснула руками:
- Ты шутишь, Лайл! Эта смешная рыбка?
- Тётушка, эта, как вы изволили выразиться, «рыбка» - аббревиатура греческих слов «Иисус Христос, бог-сын, спаситель». По-гречески буквы складываются в слово «рыба». Поэтому ранние христиане узнавали друг друга, чертя изображение рыбки в песке или на глине. Представьте, какая потрясающая история может скрываться за этой вещью! Её обожгли, желая сохранить надолго. Быть может, это был пароль, входной билет на собрание христианской общины. Вероятно, она давала пропуск к чему-то очень важному, ведь обычно достаточно было слов, или просто личного знакомства. В то время гонения на христиан были в разгаре, им приходилось скрываться от ока римских властей. Предположим, что при помощи этой таблички неизвестный нам христианин ходил слушать кого-то из двенадцати апостолов. Людей, видевших Христа, тётушка! Задумайтесь об этом! Возможно, наш безвестный христианин пополнил ряды мучеников за веру. А сегодня мы держим в руках эту табличку, имея возможность с гордостью произнести: «Славен Спаситель!»
Я не думала, что кузен Оливер способен на столь вдохновенную проповедь. Его слова заставили меня с большим вниманием отнестись к табличке. Да, эта реликвия, поистине, бесценна!
Однако не все разделяли моё мнение. Мистер Гнедич снова неприятно скривился:
- Я уже говорил мистеру Стилу, что не вижу оснований для восторгов. Кусок красной глины – ха! С востока! Каким образом эта штука доказывает бытие Божьего Сына, скажите на милость?
- Как, мистер Гнедич, вы не верите в Истинного Спасителя? – поразилась миледи.
- Я атеист, - гордо ответил русский. – И не вижу в этом греха.
Положим, меня не удивило его заявление. На фоне общей безнравственности, которой отличался этот человек, неверие в бога было не более чем дополнительным штрихом. А русский продолжал развивать эту тему:
- Вольтер сказал: «Если бы Бога не было, его стоило бы придумать!» Вы не согласны с ним?
- Но нравственное воздействие христианства, мистер Гнедич? Вы и его отрицаете?
- Помилуйте! Какие ужасные дела творила инквизиция именем Бога – разве Господь возмутился этому? Когда крестоносцы в 1204 году грабили и жгли Константинополь, насилуя христианских женщин, он остановил их небесным огнём? Нет, господа, эпоха Просвещения освободила наш разум от рабских пут поклонения божеству, и я не намерен вновь надевать эти вериги!
Миледи внезапно сморщилась и взялась за виски:
- Простите, господа, я не могу это слушать, -  даже её терпению иногда наступал предел.
Я тоже воспользовалась случаем, чтобы удалиться. После тягостных метаний Раскольникова и парадоксальных рассуждений мистера Лайонела вдохновенная проповедь атеизма господином Гнедичем – это было уже слишком. Я не могла отрицать, что в словах обоих была несомненная логика, но моё нравственное начало сопротивлялось этим мыслям. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.
Между тем, разговоры, вызванные христианской реликвией, не утихали целый день. С прогулки вернулись лорд Кристофер и мисс Алисия, а из добровольного затворничества вышел полковник Торнтон, и лекция о раннем христианстве была продолжена. Миледи не могла запретить русскому высказывать своё мнение, но полковник снова выступил ревнителем устоев, поэтому вечер окончилась на грани скандала, и я была просто счастлива, когда все разошлись по своим комнатам.
Последним удалился кузен Оливер, прижимая «рыбу» к груди. Думаю, он и спал с ней в обнимку.
А наутро реликвия пропала! Мистер Стил, рыдая, рвал на себе волосы и клялся, что покинул комнату на каких-то полчаса перед завтраком. И этого оказалось достаточно.
Немедленно призвали полицию. Инспектор Макфейден со всем вниманием отнёсся к происшествию, допросил домашних. К сожалению, в тот час практически все были заняты своими делами, так что никто не мог подтвердить взаимное алиби. Инспектор присвистнул, узнав рыночную стоимость таблички. Весь дом тщательно обыскали. С разрешения миледи досмотру подверглись даже комнаты хозяев и гостей, но ни следа пропажи обнаружить не удалось.   
Кузен Оливер едва не сошёл с ума.  Он заявил, что не доверяет флегматичному шотландцу. Он знает, где и как может быть сбыто с рук его сокровище, поэтому немедля поставит на ноги всех британских коллекционеров. Договаривал он уже на бегу, зажав в руке расписание поездов. Я не ожидала такой энергии от нескладного молодого человека. Во мне даже проснулась неожиданная симпатия к нему и его увлечению.
Все обитатели Хэвиншем-Корта чувствовали себя подавленными этим происшествием. Зато полиция была в ударе и успешно поставила поместье вверх дном.
После того, как меня допросил инспектор Макфейден, а моя комната и личные вещи были тщательным образом проверены, я вышла в парк. Мне требовалось хорошенько всё обдумать. Должна ли я рассказать об этом происшествии судье? Не это ли мистер Блэкмен имел в виду, когда просил меня держать его в курсе?
Но ведь полиция уже занимается этим делом. И какое отношение может иметь пропажа таблички к убийству, расследованием которого занимаются он и мистер Хардинг?
Мысль о мистере Хардинге в данных обстоятельствах показалась мне едва ли не кощунственной. Внезапно в голове всплыли слова Лайонела Хэвиншема об этом человеке. Не есть ли спокойная уверенность эсквайра признак крайней степени гордыни, в самом деле?
Ноги несли меня по запутанным дорожкам Английского парка, а я не замечала пути. Всё это было слишком странно и слишком сложно. Нет, я должна взять себя в руки! Я гордилась тем, что рассудок никогда не отказывался повиноваться мне, а воля, ведущая по жизни, была тверда.
Я сделала над собой усилие и остановилась. Мои мысли вырвались из бесконечного круга, из которого я не видела выхода. Я снова была собой и могла здраво воспринимать окружающее. Я знала, где нахожусь. Перед моими глазами была Пещера Эхо.
В эту пещеру мы так и не вошли с мистером Хардингом. Какими были бы слова, прозвучавшие там? Я не знаю. Этого не случилось, и хватит об этом! Сейчас я войду в пещеру и навсегда избавлюсь от наваждения.
Я вошла туда, намереваясь сказать: «Мне не следует думать об этом!» И чтобы стены грота многократно подтвердили это решение.
Я не произнесла ни звука. Звуки замерли на моих губах.
В своде пещеры было световое отверстие, забранное стеклом, отчего, находясь в центре грота, посетитель не просто слышал хор голосов, но и оказывался в столбе яркого света посреди темноты. В этом столбе света на полу пещеры я увидела нечто такое, от чего у меня пресеклось дыхание.
Я подошла ближе. Мои глаза отказывались верить. Тогда я склонилась и подняла с земли… КУСОЧЕК КРАСНОЙ ГЛИНЫ С БЕРЕГОВ ЕВФРАТА…- всё, что осталось от бесценной реликвии, разбитой и растоптанной в прах.

19 августа, вторая половина дня. Спор о теодицее.
Боже, ну какой в этом смысл?
На лице эсквайра Хардинга было непонятное выражение. Мы стояли у стены грота справа от входа, чтобы не мешать осмотру места происшествия. Судья остановил нас совершенно безапелляционно:
- Вы помните, что случилось на кладбище? Вот и отойдите в сторонку!
Мистер Блэкмен, словно бы помолодел. Никогда не думала, что столь жуткое и святотатственное деяние может иметь такие благодетельные последствия. Вся энергия судьи словно устремилась к решению загадки. Им можно было залюбоваться – так горели его глаза.
- Послушайте, Артур, - внезапно громко произнёс  он, и эхо многократно повторило. Судья вслушался с заметным удовольствием, потом продолжил, отчётливо и раздельно произнося фразы. – Эхо усиливает каждый звук.
Хор голосов подтвердил его мысль.
- Когда он это делал…
…делал… делал…
- …стук ударов должен был звучать оглушительно!
Его слова превратились в ропот большой толпы.
- Это странный человек!
…этот странный человек… странный… странный…
- Он не боится разоблачения.
… не боится…не боится?... не боится!
- Он кощунствует с восторгом… с мистическим восторгом язычника… в столбе яркого света!
- Он – настоящее чудовище! – вот я и услышала слова мистера Хардинга. Это были не те слова, о которых я мечтала. Эхо умножило их, смакуя, подтверждая, усиливая тревожную и грозную интонацию. В его голосе мне послышался приговор судьбы. Кому?
- Давайте-ка выйдем отсюда, - судья Блэкмен отступил из круга, где звуки отдавались сильнее всего, и понизил голос. -  Мне право не по себе.
Я не осмелилась произнести ни слова. Мне тоже было жутко, и если уж судья не стеснялся в этом признаться, то я могла бояться без малейших угрызений совести.
Мы вышли на воздух. Под сенью дубов, чья пронизанная светом зелень застыла в полуденной истоме, с трудом верилось в ужас, сотворённый в этом месте… при  ярком свете… под всевидящим взглядом солнца. Контраст между великолепием дня и кощунственной жутью преступления настолько поразил меня, что я не сразу расслышала слова судьи, обращённые ко мне:
- Полиция ещё в доме, мисс Кори? Кажется, надо пригласить их сюда.
- Вы нашли следы, Джордж? – спросил эсквайр.
- Боюсь, что нет. В пещёру не попадает влага. Слой песка и пыли на каменном полу невелик, иначе это ухудшило бы акустику. Видимо, слуга или садовник убирают там время от времени. Здесь ходили – вот всё, что можно сказать. Но когда? Сегодня? Вчера, полгода назад? Разницы нет. Следов нет. Только эта кошмарная декларация – открытый вызов небесам!
Меня внезапно пронизал холод. Я поняла, кто мог это сделать. Только вчера мои уши слышали слова, выражавшие сомнение во всемогуществе Создателя.
- Мисс Кори, - голос эсквайра показался мне подавленным. – Сходите за инспектором, пожалуйста!
Как оказалось, кто-то в доме уже успел заронить ту же мысль в голову инспектора Макфейдена. Я застала отвратительного русского господина в наручниках. Известие о гибели бесценной реликвии исторгло стон из чувствительной души миледи. Я порадовалась, что мне не пришлось сообщать эту горестную новость кузену Оливеру.
Впрочем, в доме был человек, который мог воспринять это известие так же. Я взглянула на мистера Лайонела. Он переживал потрясение. Чёрные глаза, разом ввалившиеся, обведённые кругами, были устремлены к небесам. Он что-то беззвучно шептал. Мне захотелось что-нибудь сделать для него, вырвать из этого мистического круга, в котором билась его ранимая душа.
Я подошла и взяла его за руку. Его ладонь стиснула мою с неожиданной силой.
- Благодарю вас, мисс Кори, - едва слышно прошептал он.
Он не отпускал мою руку. Я испытала чувство неловкости оттого, что это могут заметить посторонние, хотя бы миледи. Интересно, я думала бы о том же, если бы мою руку сжимал эсквайр Хардинг?
Боже, какое я примитивное, убогое, пошлое создание! Даже в такой миг, сделав нечто бескорыстное по зову сердца, я начала думать о приличиях, а в итоге скатилась в полную непристойность.
Я легонько погладила пальцы мистера Лайонела и высвободила свою руку. Он едва заметно кивнул, но не стал смотреть на меня. Это было благородно. Он, должно быть, сам понял, что его слабость может быть превратно истолкована окружающими.
Мистер Гнедич тряхнул кандалами и ухмыльнулся:
- Стоило бежать от российской полиции, чтобы в Британии подвергнуться гонениям за свои убеждения.
- Господин Гнедич, вы вправе сохранять молчание, - перебил инспектор. – Свидетели только что сообщили, что вас не было в вашей комнате между семью и девятью часами утра, вопреки вашему недавнему заявлению.
Русский студент сощурился, окинув присутствующих странным взглядом:
- Да, я был в другом месте! – с вызовом бросил он.
- Тогда сообщите нам, где именно, - потребовал полицейский.
- Никогда! – голос у нигилиста был торжествующий.
- Тогда властью данной мне законом я арестую вас, господин Гнедич. Потрудитесь пройти со мной к месту преступления.
Я не пошла за ними в грот. С меня хватило того, что я пережила там сегодня. Я села на террасе, сдавив руками пылающую голову.
За моей спиной послышались шаги, шелест платья. Я не обернулась. Мне не хотелось ни с кем общаться.
Прерывистый вздох, потом горячие, захлёбывающиеся рыдания.
- Алисия, ради бога, что с вами?
Она не ответила, просто обхватила меня, уронив голову на плечо, и продолжала давиться слезами. Мне нечем было её успокоить, но, бог мой, разве я ожидала от моей ученицы подобной чувствительности? Да, кто бы ни был человек, совершивший это, эсквайр Хардинг прав – он настоящее чудовище.
- Алисия, придите в себя! Подумайте о тех, кому сейчас ещё тяжелее, чем вам. Ну, же!
Она снова всхлипнула, но рыдания сделались тише:
- Да, иначе просто не могло… Бедный Нол… бедный Лайонел! Но нельзя… так нельзя, Кэтрин, ты понимаешь? – она подняла голову и взглянула на меня с неожиданной страстью.
Я не понимала, что именно она имеет в виду, да это было и неважно в тот момент. Ей нужно, чтобы кто-то разделял её страх  и отчаянье. Нам всем это было нужно…

Должно быть, именно всеобщее потрясение собрало нас всех на террасе вечером того страшного дня. Русского забрала полиция, зато вместо него с нами сидели судья и мистер Хардинг. Кузен Оливер ещё не вернулся из Лондона. Он пока ничего не знает…
- Но зачем он её уничтожил? – подала голос миледи. Даже стойкую леди Н. это происшествие заставило осунуться и постареть.
Первым откликнулся полковник. Его бакенбарды как-то поникли, он напоминал мокрого и несчастного пса под дождём. Забавно: в таком виде он был мне более симпатичен!
- Вчера он говорил странные вещи. Вы не помните, какие? Что-то о том, будто Бог не наказывает людей за преступления.
Лайонел глухо произнёс, отворотившись к морю:
- Как Господь это терпит?
- Что ты сказал, дорогой? – с тревогой спросила миледи. Она тоже боялась за душевное состояние младшего сына.
- Я сказал: «Как Господь это терпит?» - громко   произнёс он. Мне показалось, что он сейчас зарыдает.
- Господа, мы все странные существа! – произнёс он тем же звенящим от напряжения голосом. – Три дня назад в Мидлтоне жестоко убили беременную женщину. А мы с вами взволнованы по поводу потери куска глины, всего лишь потому, что ему почти две тысячи лет. И Бог не покарает нас за это кощунство!
Мировой судья зажёг сигару и сказал почти непринуждённым голосом:
- Вы говорите о теодицее, мой юный друг?
Я уже заметила, что этот человек обладал даром разряжать самую взрывоопасную ситуацию. Да, его не зря выбрали отправлять правосудие в нашем округе!
- Что такое теодицея? – с готовностью откликнулся сэр Кристофер. Он менее других был потрясён происшедшим и тоже стремился развеять всеобщее подавленное настроение.
- Теодицея – в переводе с греческого означает «оправдание Бога». Эта философская дилемма была очень популярна среди богословов XVII-XVIII столетий. Мой дорогой Лайонел, не забывайте, что многих она свела с ума в полном смысле этого слова!
- Меня всегда поражала разносторонность ваших познаний, мистер Блэкмен! – через силу улыбнулась миледи. – Но что такого опасного в этой, как вы выразились…
- Теодицея, мадам! Дело в том, что Писание утверждает, будто Господь всемогущ и всеблаг. Большинству из нас хватает этого утверждения, чтобы черпать в нём крепость духа. Но есть некоторые мятущиеся умы, которые начинают думать дальше. И им приходит в голову, что в мире существует зло. И Господь допускает его. Почему он это делает? Если он всеблаг, то должен бороться с любыми проявлениями зла! И если не может победить, значит, не всемогущ. Или не всеблаг, как вам больше понравится. Вот вам в чистом виде содержание данной дилеммы. Я правильно изложил, мистер Лайонел?
Молодой человек, наконец, совладал с собой и обернулся к нам:
- Богослов не изложил бы лучше, мистер Блэкмен. Но что вы сами об этом думаете?
- Я просто не берусь осуждать Создателя. Ему виднее, для чего он делает то, что делает.
- Это не ответ, судья! Ведь вы по роду своих обязанностей разбираете дело, выявляете вину и единолично выносите приговор . И вы не говорите: «Преступник имел основания сделать то, что сделал. Не мне разбирать его вину!»
- Лайл, мой мальчик, что ты говоришь! Ты приравниваешь Создателя к карманному воришке или грязному убийце?
- Я требую прямого и ясного ответа. У вас он есть, мистер Блэкмен?
Судья лишь загадочно улыбнулся сквозь дым своей сигары. Я чувствовала, что назревает конфликт, но, на сей раз, никто не делал попыток его избежать.
Мистер Лайонел бросил быстрый взгляд на меня. Я не поняла значение этого взгляда, но ощутила его как ожог.
- А вы, эсквайр? Не так давно вы рассказывали нам о своих подвигах. Что вы думали о благой воле Создателя, когда подвергались унижениям в турецкой тюрьме?
Мистер Хардинг, до сих пор угрюмо молчавший, всем телом развернулся к вопрошавшему. Он ещё помедлил прежде, чем ответить, и это придало весомости его словам:
- Я всегда полагал, что Бог, сотворив человека, наделил его свободой воли для того, чтобы смертный сам выбирал для себя дорогу между добром и злом.
- Прекрасно! Вы католик. Для вас просто не существует проблемы теодицеи! Скажите: «Господь создал меня свободным!» - и это освобождает вас от страха и сомнений. Гордыня – смертный грех, знаете ли вы это, эсквайр?
- Я знаю это, мистер Хэвиншем. И, поверьте мне, пинок под рёбра избавляет от гордыни гораздо более радикально, чем вы могли подумать. Нет, дело в другом. Взыскующие непременного ответа на проблему теодицеи, на мой взгляд, просто сомневаются в существовании Бога и Божьего промысла. Им нужно непременное подтверждение, но они боятся взять на себя ответственность решать что-то самим. «Пусть Господь докажет нам!» - вопрошают они, уподобляясь Фоме, тыкающему пальцем в раны Спасителя. Им недостаточно просто сказать: «Верую, Господи!»
- Итак, вы веруете, эсквайр! Вы счастливы, изведав духовное просветление. Ну, и что вы ответите на мой вопрос?
- Лайонел, ты становишься груб и непристоен! Прекрати это!
Голос миледи разрушил мистическую ауру, которую эти двое создали, погрузив нас в завороженное молчание.
- Нет, мама, я всего лишь спросил: «Почему Господь не покарает негодяя, который совершил уже два чудовищных преступления в Саут Даунсе в продолжение одной недели?» Но ни судья, ни мистер Хардинг не пожелали ответить мне столь же просто и ясно.
Эсквайр Хардинг поднял голову и остро глянул на молодого человека:
- Вы желаете простого ответа? Извольте! Я убеждён, что эти преступления – дело рук людских, и, как всякое людское деяние, будут наказаны судом если не божьим, то человеческим. Вот вам моё мнение!
Судья Блэкмен внезапно оторвался от сигары и живо спросил:
- Так вы считаете, что убийство Минни Майерс и уничтожение христианской реликвии – дело рук одного человека? Интересная мысль!

23 августа, ночь. Нарушенные заповеди
Мне не пришлось встретиться с судьёй. Экономка сказала, что ещё утром он выехал на рассмотрение дела в соседний городок и не собирался быть ранее завтрашнего дня.
Положение казалось мне катастрофическим. Не знаю, в чём тут дело, но меня преследовало ощущение безвозвратно уходящего времени. Это чувство повергало в отчаянье. Чем иным можно объяснить, что я решилась на неслыханную дерзость, которую никогда не совершила бы в трезвом состоянии духа?
Я пошла к миссис Лаудон с намерением поговорить с её бонной. Я немного знала немецкий и рассчитывала, что этих познаний хватит, чтобы выяснить, был ли у неё cэр Кристофер в час, когда совершалось убийство. Не знаю, почему я сразу приняла идею о том, что оба преступления совершил один человек. А поскольку неопровержимое алиби на момент похищения реликвии имел только мистер Гнедич, я должна была убедиться, что хозяин Хэвиншем-Корта не причастен к гибели бедняжки Минни. Возможно, виной всему слова, брошенные нынче утром Алисией: об ублюдках, которых носят деревенские женщины. 
С какой стати я думала, что Берта Фогель захочет откровенничать с неизвестной женщиной, явившейся требовать от неё отчёта в самых интимных подробностях  жизни? Кажется, в минуты подобных наваждений я, действительно, перестаю быть женщиной.
Или же наоборот, все непристойные подробности и разговоры дня подготовили меня к этой бестактности? После объяснения с мистером Лайонелом ни один диалог не показался бы мне трудным.

Миссис Лаудон была встревожена. Берта Фогель два часа назад отпросилась у неё, чтобы сходить в церковь. Она до сих пор не вернулась, хотя приближался вечер, и в церкви нечего было делать в такой час. Впрочем, сказала добрая женщина, кажется, церковь – только предлог. Берта очень торопилась, похоже, кто-то позвал её.
Мне подумалось, что это мог быть час свидания с сэром Кристофером, но хозяйка сказала мне, что в это время бонна обычно занимается с детьми, укладывая их в постель.
Всё это было до такой степени странно! Внезапное подозрение, длительное отсутствие Берты, загадочный вызов. И снова это мучительное ощущение, будто время утекает сквозь пальцы!
Была ещё одна вещь, которую я никогда не совершила бы в спокойном состоянии. Но в тот вечер меня преследовала мысль: «Я должна успеть!» И эта мысль заставила меня в девятом часу вечера, вопреки всяким приличиям, постучаться на ферму Барлоу.
Мистер Хардинг принял меня немедленно и не выразил удивления по поводу моего прихода. Он только сказал:
- С вами что-то случилось, мисс Кори.
Он не спрашивал, он видел сам.
И я почувствовала, что могу рассказать ему ВСЁ. То есть всё вообще, вплоть до объяснений Лайонела Хэвиншема, так расстроивших меня. Какие-то остатки благоразумия слабо пискнули внутри, и эту подробность я в последний момент удержала при себе. Но без утайки поведала ему обо всём, что случилось в этот день, начиная от скандала в поместье, и кончая странной задержкой Берты Фогель.
Мне было неожиданно легко говорить, глядя в его внимательные глаза и читая в них не осуждение и не праздное любопытство, а нечто такое, отчего с каждым словом ко мне приходило успокоение.
- Берта Фогель не вернулась. А судьи нет дома. Я не знала, что мне делать, поэтому пришла к вам, - закончила я и вдруг окончательно ощутила себя маленькой девочкой, которой очень хочется, чтобы её пожалели. Это ощущение было неожиданно сильным, хотя мистер Хардинг не пытался нависать надо мной, как это делал недавно Лайонел Хэвиншем. С высоты его роста это было совсем нетрудно, но он просто сидел напротив меня и смотрел в глаза.
- Вы беспокоитесь? У вас есть основания для этого?
Что я могла сказать разумного? Но в этот час правда не казалась мне стыдной:
- Я не знаю. Мне страшно, я боюсь что-то упустить. Что-то важное.
Он выдохнул, распрямляясь, и сказал:
- Ну, тогда мы вместе сходим к церкви и поищем Берту Фогель. Это успокоит вас?
И улыбнулся. Не знаю, почему говорили, будто у него холодная улыбка. Мне она показалась дружеской. И я не ощутила неловкости, когда он попросил меня подождать, пока оденется. Я немедленно кивнула, не испытывая и тени робости, - должно быть, потому, что у него было  такое лицо... Как у соседского мальчика, который пытался ухаживать за мной, когда мне было шестнадцать. Тот мальчик беспомощно вздыхал и поднимал брови домиком, когда хотел о чём-то спросить. Показалось ли мне, или мистер Хардинг был чем-то на него похож?
Застенчивость эсквайра вдруг насмешила меня: ведь это я должна была стесняться, ворвавшись к нему на ночь глядя и застав в домашнем шлафроке. Но он взял неловкость на себя, оставив мне это чувство полного спокойствия. Нет, я не побоюсь пойти с ним среди ночи разыскивать Берту Фогель и не постесняюсь разговаривать с ней. Я словно перешла какой-то рубеж, за которым осталось всё неважное.
Он вышел очень быстро – в сюртуке и тростью. В руках у него был плащ, который эсквайр накинул мне на плечи, ибо вечер выдался прохладный. Плащ не по росту волочился по земле, я сказала ему об этом. Он лишь развёл руками. А я рассмеялась.
Церковь в Мидлтоне не слишком отличается от других деревенских церквей – маленькая, с опрятными крашеными стенами и невысокой колокольней из дерева. За церковью стоял дом викария, а за ним кладбище. Не слишком уютное соседство, но до сих пор в Мидлтоне легко рождались и умирали, воспринимая без ропота то, что даётся Господом. Кровавое двойное убийство заставило людей бояться кладбища. А церковь…
Еще когда мы спускались в низину, мне почудилось, будто вечерний туман пропитан запахом дыма.  В церкви не было света. Двери оказались запертыми.
- Итак, Берты Фогель тут нет, - сказал мистер Хардинг и посмотрел на меня с выражением, которое говорило: «Что дальше?»
Я не знала, что ему ответить. Запоздалое ощущение неловкости настигло меня. Почему не получасом раньше, когда я бесцеремонно вломилась к нему, на ночь глядя?
Эсквайр вдруг с силой потянул своим длинным, породистым носом. Я тоже инстинктивно сделала глубокий вдох.
Дальнейшее разворачивалось без слов. Эсквайр резко обернулся и склонился к двери. Я тоже увидела, что из-под неё сочится тонкая струйка дыма.
Мистер Хардинг отступил на шаг и очень сильно ударил ногой повыше замка. Дверь слетела с петель, и нам в лицо пахнуло дымом, а где-то внутри церкви немедленно занялось яркое пламя.
Эсквайр, не говоря ни слова, ринулся внутрь. Не знаю, почему я последовала за ним, не испытывая страха. Огонь осветил внутренность церкви, и это позволило нам разглядеть на полу распростёртое женское тело с бесстыдно обнажёнными ногами. Рот женщины был завязан платком, руки притянуты к скамье.
В тот миг меня не шокировала очевидная картина насилия. Я просто кинулась отвязывать правую руку девушки, в то время как мистер Хардинг трудился над левой. Дым ел глаза, было трудно дышать. Пока мы справились с верёвками, жар огня усилился настолько, что на лице стянуло кожу, а волосы явственно затрещали.
Мистер Хардинг поднял бесчувственную Берту на руки. Я подхватила юбки, которые грозили заняться в любой момент. Меня занимала одна мысль – не упасть в этом дыму, ведь эсквайр не сможет вытащить ещё одно тело.
Эта дорога далась огромным трудом. Огонь уже охватил скамьи, и нам приходилось двигаться между двумя стенами нестерпимого жара.  Эсквайр сильно припадал на правую ногу, а я ничем не могла ему помочь, хотя инстинктивно подхватила с полу трость. Над нами трещали стропила, и что-то горящее валилось с потолка.
У самого порога мешком лежало ещё одно тело. Я успела узнать викария Джонсона. А потом мы бегом выскочили из горящего здания, задыхаясь и кашляя. Мистер Хардинг отнёс Берту Фогель подальше от пожара, почти уронил её мне на колени и рванулся обратно.
Сама не знаю, как я удержала его, изо всей силы вцепившись в предплечье. Оно было широким и твёрдым, словно дерево, ткань сюртука скользила в ладони. Я остановила его лишь на мгновение, понимая, что туда больше нельзя.
И в этот миг крыша церкви провалилась с ужасающим грохотом, взметая в небо тучи искр.
Эсквайр помедлил еще мгновение. Потом опустился на землю рядом со мной. Я видела отсвет пожара в его  взгляде.
Потом он сделал над собой усилие и склонился над девушкой. Рот бедняжки был завязан платком, как я уже говорила.  Это защитило её от едкого дыма в запертой церкви. Викарий, вероятно, был уже мёртв в тот момент, когда мы его заметили. Мне было легче так думать, иначе получалось, будто мы повинны в том, что не спасли его.
Мистер Хардинг делал всё, чтобы заставить девушку дышать. Он снова и снова вдувал ей в лёгкие воздух, а я едва не плакала от бессилия. Мысль о собственной никчёмности подкинула меня на ноги:
- Я немедленно бегу за доктором!
Теперь уже эсквайр Хардинг удержал меня. Для этого ему не понадобилось подыматься и хватать меня за руки – хватило лишь поворота головы и яростных глаз, сверкнувших на закопченном лице:
- Вы никуда не пойдёте!
- Ей нужна помощь врача!
- Вы не пойдёте, - резко повторил он. – Тот, кто это сделал, может быть где-то здесь.
Не знаю, как описать вам внезапный ужас, который дошёл до меня только сейчас, когда он вот так смотрел. Честное слово, я не боялась в горящей церкви, меня не охватил страх при виде мёртвого викария. Но в дымной сгущающейся тьме при виде тревоги на  этом всегда таком спокойном лице, я вдруг испугалась по-настоящему. Мои коленки ослабели, и я молча опустилась на холодную землю рядом с ним.
Всё-таки проклятая женская натура взяла верх. Церковь догорала. Вокруг суетились какие-то люди. Кажется, позвали, наконец, доктора, и он занялся Бертой Фогель. Всё это я помню смутно. Я просто сидела на земле и стучала зубами. Меня била дрожь. Я была одна в ужасной ночи, в которой таился безжалостный насильник и убийца.
Потом на плечи мне легла тяжёлая рука. Меня подняли с земли, закутали плащ, и я побрела куда-то, понимая, что иду с мистером Хардингом, и потому не должна бояться.

Судья явился на ферму Барлоу утром. К тому времени я уже проснулась и нашла себя на диване в маленькой гостиной, где накануне вечером рассказывала эсквайру о своих подозрениях. В комнате я находилась одна. Меня прикрывал всё тот же плащ. Смутно припомнилось, что мистер Хардинг привёл меня сюда потрясённую, стучащую зубами, и молча уложил на канапе. Он ничего не говорил, но мне ничего и не нужно было. Его присутствие успокаивало само по себе, что же до приличий, то я совершенно не думала о том, что он может воспользоваться ситуацией, как хотел сделать Лайонел Хэвиншем. Я просто уснула, едва коснувшись головой подушки.
Встала я, ощущая разбитость во всём теле. Чувство неловкости всё ещё не пришло. Отыскала зеркало, привела в порядок растрепавшиеся волосы. Таз и кувшин с водой были тут же. Обо мне позаботились, пока я ещё спала.
Я наскоро умылась и стала думать, что буду делать дальше. Но в этот миг в двери осторожно постучали.
Мистер Хардинг вошёл в комнату из своей спальни. Вид у него был тоже не блестящий. Он хромал сильнее обычного. Волосы слегка обгорели и местами торчали неаккуратными перьями. На скуле краснела полоска ожога.
- Полчаса назад сообщили, что к нам зайдёт судья. Я старался двигаться тихо, чтобы не потревожить.
- Вы не разбудили меня. В любом случае, гостиная у вас одна, а визит судьи в столь ранний час может быть важным. Есть у вас пластырь?
Он с тревогой глянул на меня и кивнул. Его взгляд доказал мне, что эсквайр не дошёл до такой дерзости, чтобы осматривать свою гостью, иначе знал бы, что у меня нет повреждений.
- Давайте сюда и садитесь. У вас обожжено лицо. Ожог может воспалиться и изуродовать вас.
Он слабо улыбнулся, и всё же повиновался мне. Я уже закончила обрабатывать его  раны, когда хозяйский сын доложил о приходе судьи.
Мистер Блэкмен быстро вошёл в комнату и окинул нас обеспокоенным взглядом. Он показался мне утомлённым и постаревшим.
- Слава Богу, вы легко отделались! Особенно мисс Кори. Страшно подумать о том, что было бы, отправься вы к церкви в одиночку.
Я молча кивнула. Судья не осуждал порыв, кинувший меня к Артуру Хардингу. Что до мистера Хардинга, то он бросил на меня такой взгляд, что я снова ощутила себя маленькой девочкой. Что означал этот взгляд?
Потом он перевёл глаза на судью:
- Вы были у пожарища, Джордж? Что установила полиция? Жива ли Берта Фогель?
Судья коротко кивнул, присаживаясь к столу.
- Сейчас расскажу. Артур, попросите принести кофе. Я мчался всю ночь, едва получил известие о происшедшем. Да и вам, мои друзья, он не помешает.
Мистер Хардинг вышел, а я села напротив судьи. Я по-прежнему не чувствовала неслыханной скандальности положения. То есть ум мой прекрасно отдавал себе в нём отчёт, но сердце было совершенно спокойно. Я была на своём месте рядом с этими людьми, и мне не хотелось стыдиться. Должно быть, так же не испытывала стыда за своё грехопадение Алисия Хэвиншем, пришло мне на ум.
Кофе подали прямо в маленькую гостиную. Мы пили его, а судья тихо рассуждал, словно про себя:
- Есть надежда, что Берта выживет, и тогда у нас появится неопровержимое свидетельство. Она, несомненно, знала человека, который позвал её в церковь, чтобы там учинить насилие.
- Но это не может быть Крис Хэвиншем, судья! – вмешалась я.
- Почему вы так думаете, мисс Кори? – спросил мистер Блэкмен, но было непохоже, будто он со мной не согласен.
- Не знаю, как вам объяснить. Чисто женское, должно быть. Она отдавалась мистеру Хэвиншему по доброй воле, ему не было необходимости прибегать к насилию, а потом убивать её.
Он просто кивнул, давая понять, что думает также.
- Викарий Джонсон пал жертвой долга или любопытства. Должно быть, он заметил в церкви свет и оказался нежеланным свидетелем. Его ударили по голове, Артур. Когда полиция осматривала обугленное тело, было установлено, что череп раскроен.
Эсквайр опустил голову и вздохнул. Я поняла - он всё ещё терзал себя чувством вины за то, что не вернулся, - и испытала прилив благодарности к судье, который избавил его от этого груза. 
- Если Берта Фогель выживет, она даст показания, - повторил мистер Хардинг. – Это хорошо. Цепь злодеяний, потрясающих Мидлтон должна быть прервана.
- Что вы обо всём этом думаете, Артур? – спросил судья.
Мистер Хардинг помедлил прежде, чем ответить, потом сказал тихо и раздумчиво:
- Если бы я был священником, то поклялся, будто Мидлтон посетил сам дьявол. Вся эта ужасная и святотатственная бессмыслица: убийство, уничтожение реликвии, осквернение церкви и женщины… - он мрачно покачал головой, не желая договаривать.
Мировой судья блеснул на него острым взглядом:
- Вы несколько иначе обозначили это, поэтому связь выходит не такой явной. До сегодняшней ночи и я ломал голову над тем, что объединяет все эти злодеяния. Только я рассуждал с позиции права. И знаете, что получилось? – он сделал паузу. – Вот послушайте. Убийство. Кража. Прелюбодеяние. Вы не хотите продолжить список, Артур?
Эсквайр изумлённо поглядел на него. Честно говоря, от меня тоже ускользала мысль мистера Блэкмена. Тогда он поднялся и взял с полки Библию.
- Итак, господа, Исход, глава двадцатая: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой даёт тебе.
Не убивай.
Не прелюбодействуй.
Не кради.
Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего.
Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни вола, ни осла…» Думаю, нет необходимости продолжать.
Мы были потрясены.
- Он совершает злодеяния в нарушение Писания! – выдохнул эсквайр.
Судья кивнул:
- Думаю, что это так. Этим объясняется вандализм с  осквернением церкви и имени Спасителя. Он тягается с Богом, друзья мои, - не больше, не меньше! Вам ещё не приходит в голову, кто это может быть?
Я осмелилась произнести:
- Если бы у мистера Гнедича не было алиби… его вопиющий атеизм…
- Но у русского есть алиби, не так ли, мисс Кори? Мисс Алисия - кто бы мог подумать! Нет, это не он, моя дорогая. Артур, а что же вы молчите? Ведь вы сами, помнится, говорили: взыскующие доказательств у Господа, уподобляются Фоме, который тыкает пальцем в раны Спасителя. Нет, господа, это совершил человек верующий. Я бы сказал, фанатично верующий.

По лицу мистера Хардинга было видно, что он знает отгадку. И отгадка вызвала потрясение.
- Да, Артур. Косвенным доказательством может послужить вот ещё что: Берта Фогель стала гражданской женой для Кристофера Хэвиншема. «Не пожелай жены ближнего», каково? А если сэр Кристофер будет осуждён, то наследником…
Теперь истина дошла и до меня:
- Он не читал эпилога!   Он вообще не читал в тот день. Потому мысль, что и Раскольникову дано раскаянье, была для него неожиданной.
- О чём вы говорите, мисс Кори? – с тревогой спросил эсквайр.
- Это мистер Лайонел. Господи, что же его заставило?
Судья пожал плечами:
- Об этом лучше спросить у него, но не думаю, что он скажет. Могу только догадываться. Первая заповедь, которую он нарушил – пусть невольно – было требование уважать отца. Лорд Н едва ли заслужил сыновнюю любовь и уважение. Должно быть, сознание юноши не выдержало такого испытания. И ум его попал в капкан теодицеи. Вспомните, ведь он сам проговорился нам.
Мне стало страшно и больно одновременно. А что, если несчастная заблудшая душа ВО МНЕ искала своего спасения? Но я не протянула ему руку, не спасла из трясины, куда заманили его ложные идеи.
- Скажите, мистер Блэкмен, возможно ли, чтобы такой человек ещё вернулся, раскаялся в содеянном? Может ли быть, чтобы новое сильное чувство пересилило фанатическое наваждение?
Судья угрюмо покачал головой:
- Не думаю, мисс Кори. Кажется, я знаю, что вы имеете в виду. Но вам нужно понять: для Лайонела Хэвиншема каждое новое преступление, каждый вызов, брошенный небесам – это доказательство, что Бога нет. Подсознательно он сам жаждет наказания. Но оно должно быть знамением с небес. Людей он уже не берёт в расчёт. Что у нас там дальше по списку?  Полиция обыскала окрестности церкви и чуланчик вашего скульптора. Между мешками с алебастром обнаружился нож со следами крови. Вероятно, им была убита Минни Майерс. Артур, вам надо подтвердить алиби мистера Колина - ведь за мгновение до убийства был рядом с вами. Беднягу уже арестовали. Между прочим, основанием для обыска стали показания Лайонела Хэвиншема: он утверждает, что 15 августа видел на берегу скульптора, смывающего что-то с башмаков и колен. Кладбищенскую глину, быть может? Итак, Лайонел убеждён, что его преступления известны лишь Небесам. Но небеса молчат.
Эсквайр только кивнул. На его лице отражались какие-то трудные раздумья, и мне вдруг стало страшно, до чего он может додуматься. Потом он вдруг поднял голову:
- Вы не сможете привлечь его к суду, Джордж, не так ли?
- Вижу, вы это тоже понимаете. Стоит разгореться скандалу, из небытия восстанет лорд Н. и объявит Лайонела своим наследником. Таким образом, он автоматически уйдёт под юрисдикцию Суда Пэров, и я ничего не смогу сделать. Да и не думаю, что инспектор Макфейден решится выдвинуть обвинение против этого джентльмена. Мои руки связаны, Артур.
- Зато мои свободны, Джордж! – угрожающе сказал эсквайр.
- Вы хотите…
- У нас нет другого выхода. Я обещал этому человеку, что если преступника не настигнет людской суд, то его покарает божий.
Я всё ещё не понимала, что это означает. Понимал судья:
- Умоляю вас, Артур, будьте трижды осторожны!

И в какой момент у Вас зародилось подозрение, если не секрет? Я уже говорила, что интрига просчитывается на раз-два-три. И примерно представляю, когда это должно было дойти до внимательного читателя. Но вдруг кто-то догадался ещё раньше? Значит, надо снова перерабатывать и прятать концы до поры.

Жаль. Ну, ладно, авось, другие читатели, если они есть, скажут, в какой момент это становится очевидно. Боюсь, кабы не слишком рано.
Осталась развязка - пара глав. Продолжение следует.

Спасибо! Изучаю очерки со всем тщанием. А пока - вот ещё глава.

24 августа. Пощёчина
Если бы я лучше знала мистера Хардинга, то сошла бы с ума от беспокойства. К счастью, мне не дано было угадать, что у него на уме. Потому я переключилась на более насущные проблемы и лишь с некоторым беспокойством ожидала визита обоих джентльменов, который намечался в Хэвиншем-Корт на вечер.
Меня беспокоила не только мысль, как я объясню ночное отсутствие и безобразный свой внешний вид. Ибо моё платье при пожаре изрядно пострадало. Понимая это обстоятельство, судья отвёз меня в пролётке и проводил до дверей дома, всем своим видом отметая возможные вопросы. Обитателям Хэвиншем-Корта он сообщил о том, что будет иметь честь нанести официальный визит нынче вечером.
Поскольку известие о ночном происшествии уже знал молочник, оно мгновенно стало известно кухарке, от неё горничным. Каким образом о таких вещах узнают господа, понятия не имею. Ведь они не слушают сплетни. Преимущество моего положения состоит в том, что со мной не стесняются делиться ни те, ни другие. Таким образом, к десяти часам утра вся прислуга была оповещена о новом преступлении и взбудоражено его обсуждала. На господской половине  пока царила тишина.
Я проскользнула к себе, чтобы переодеться. Зеркало подтвердило мне печальную мысль: я выглядела редкостным чучелом. Мистер Хардинг проявил чудеса выдержки, не шарахнувшись от меня утром.
Мне понадобилась вся моя изобретательность, чтобы обрести сносный вид. Правда, для этого пришлось надеть платье из серебристо-серого шёлка, приберегаемое для самых торжественных случаев. В нём я ещё могла убедить себя, что не утратила последние остатки женственности. К тому же, некоторые уверяли, будто оно удивительно подходит к моим глазам.
Отражение в зеркале полностью удовлетворило меня минут через сорок. Никогда прежде я не проводила столько времени за туалетом. Это заставило меня задуматься, для чьих печальных внимательных глаз предназначалось всё моё нынешнее великолепие.
Придя к этому выводу, я едва не кинулась   переодеваться. Что я себе выдумала? У моего  счастья нет будущего. Мне никогда не достичь тех пределов, на которые замахивалась дерзкая фантазия. Сегодня вечером он придёт не ко мне, я буду тщетно ждать его дружеского взгляда. Вчерашнее минуло, и мне не стоит думать об этом. Возможно, мне даже не стоит являться перед ним, чтобы не испытать этого разочарования. Если бы не лихорадочное любопытство, подстёгивавшее меня, я бы так и поступила. Но мне до ужаса хотелось узнать, какой выход из создавшегося положения придумали судья и мистер Хардинг.
Так я переходила от восторга к полному унынию, блуждая между окном и туалетным столиком и стараясь не глядеть на часы. Ближе к полудню я взяла себя в руки, подумав о том, что для настоящего счастья мне достаточно знать, что всё это просто БЫЛО. Внезапное содружество, возникшее между нами в горящей церкви, казалось теперь неслыханным блаженством, хотя я не могла толком припомнить произошедшего, оно вставало перед глазами чередой несвязных картин. И было утро, когда он боялся разбудить меня. А потом мы пили кофе, и мировой судья переживал за нас обоих. Поистине, за всю мою жизнь со мной не случалось столько восхитительных происшествий за такое короткое время!
Я решилась покинуть комнату лишь перед обедом. И блаженство закончилось, словно меня окатили ледяной водой.
Первой, кого я встретила, была мисс Алисия. Она тоже была одета иначе, чем всегда, и в её облике была явственная угроза.  Тёмно-красное  платье, отливающее в царский пурпур, удивительно шло её яркой красоте брюнетки. В этом платье она больше походила на  испанскую сеньориту. Но холод, которым она обдала меня, был родом из вечных снегов севера.
- Вы пропустили урок, мисс Кори! Как вы можете объяснить своё поведение?
Никогда прежде она не разговаривала со мной в таком тоне. Я говорила уже, что за прошедшие дни Алисия Хэвиншем повзрослела на несколько лет. Но до сегодняшнего дня я ещё сохраняла на неё своё влияние.
Впрочем, объясняться мне было, действительно, нечем. Каковы бы ни были драматические происшествия, которые помешали мне явиться вовремя, я нарушила свои обязательства. Неважно, что уже несколько дней Алисия не проявляла никакого желания продолжить занятия. Я должна быть в полной готовности в любой момент, когда ей вздумалось бы этого потребовать. Я была лишь прислугой, и сейчас мне напоминали об этом со всем  презрением истиной аристократки.
- Я прошу у вас прощения, мисс Хэвиншем. Этого больше не повторится. Вы вправе потребовать дополнительный урок в любое удобное вам время.
Она обожгла меня ледяным взглядом:
- Разумеется, этого больше не повторится. Я приказываю вам удалиться в свою комнату и не показываться до тех пор,  пока я не приму решения относительно вашей дальнейшей судьбы.
Она развернулась с поистине королевским величием и указала мне на дверь. Я покорно направилась к выходу. Да, Алисия снова играла роль, и я могла лишь посочувствовать бедному полковнику. Мы с ним разделяли общее несчастье. Впрочем, мисс Хэвиншем была, как всегда, блестяща в драматургии, но безобразна в режиссуре. Где она набралась этой пошлости?
- Позвольте вам напомнить, Алисия, что леди не должна указывать пальцем. Это театральный жест, он выглядит вульгарно в обыденной жизни.
Я не смогла удержаться, чтобы не продолжить дело, ради которого меня, собственно, наняли. Какой-то будет моя дальнейшая педагогическая карьера?

Ну, вот я избавлена от мучительных сомнений и несбыточных фантазий. Мне не удастся нынче вечером увидеть мистера Хардинга, а завтра, вероятно, я буду уже далеко. Единственное, что утешало меня в нынешнем положении, - мысль о том, что все эти события отдаляют меня от Лайонела Хэвиншема. За своими женскими заботами я успела забыть о том, что нахожусь под одной крышей с человеком, оказавшимся во власти удивительного безумия. Действительно, ведь во всём остальном мистер Лайонел выглядел вполне нормальным, так что никто не смог бы заподозрить его. Единственное отклонение от нормы – неожиданный интерес ко мне.
Воспоминание об этом вернуло меня с небес на землю. Я поняла, почему столь безудержно разыгралась моя фантазия в отношении мистера Хардинга. Всему виной домогательства Лайонела, отвергнутые мной со всей решительностью, но пробудившие во мне дремавшее женское начало. И все мои нерастраченные чувства потоком излились на неповинного эсквайра. Правда, надо сказать, что он заслуживал самых пылких восторгов, но едва ли ему сделает честь неистовая влюблённость старой девы со склонностью к точным наукам.
И всё же изгнание казалось мне катастрофой. Я редко плачу. На моей памяти, в последний раз это случилось девять лет назад на похоронах отца. Так и теперь, мне удалось сдержать слёзы, вызванные откровенной прямотой моего открытия. Но не могу сказать, что это не стоило мне никакого труда.
Мой домашний арест становился всё более мучительным, чем ближе подходило время визита благородных джентльменов. Что там будет? Удивится ли он хотя бы мельком, что меня нет?
Нет, не буду обманывать себя, я была в полном отчаянье, зная, что со мной поступили несправедливо. Алисия Хэвиншем, женщина, которая, прямо скажем, сама не являлась образцом добродетели, просто отомстила мне, ведь самой ей так и не удалось вызвать интерес эсквайра Хардинга. Тогда как мне… Мне вспомнилась твёрдая мускулистая рука сквозь нетолстую ткань рукава. Да, это было счастье, подаренное мне, и что бы ни было со мной в дальнейшем, я не забуду одну истину: «Я люблю этого человека!»
Эта мысль придала мне мужества переносить злоключения. И тут в мою дверь постучали. На предложение войти внутрь просунул кудлатую голову Билли, садовник.
- Мисс! Там все собрались на террасе, и судья требует, чтобы вы пришли. Вы отправитесь туда, мисс?
- Конечно, Билли. Спасибо тебе.
Я поднялась и оправила складки платья. Надеюсь, мои шаги были решительными, а лицо спокойным.
Садовник медлил. Когда мы оказались вместе в коридоре, он внезапно произнёс:
- Если вам это поможет, мисс, знайте, что никто не осуждает вас. Вы правильно вели себя, и Бог этого не забудет. Вы спасли Берту Фогель. Пусть кто-то из господ похвастает, что сделал столько же.
- Берту спас эсквайр Хардинг, Билли. Одна я ничего не смогла бы сделать.
- Это ничего. Всё равно вы замечательная девушка, и у нас все вас любят.
Это трогательное напутствие придало мне сил, и я вышла на зов судьи, улыбаясь при мысли о дружеском сочувствии, которое проявил ко мне простой парень. Поэтому первые мгновения на террасе дались мне легко.
Я окинула взглядом собравшихся. Миледи казалась недовольной. Она избегала смотреть не только на меня. Быть может, я не права, но в последние дни хозяйка пряталась в себя, как устрица в раковину, встречая с раздражением всех, кто пытался её вернуть к печальной действительности.
Алисия наградила меня взглядом, в котором пополам мешались презрение и открытая ненависть. Она выглядела ещё более роскошно, украсившись рубиновым гарнитуром, который прежде надевался лишь на бал.
Сэр Кристофер бросил на меня заинтригованный взгляд. Я никогда не являлась перед ним в облике светской женщины. И он, должно быть, не ожидал, что за скромной внешностью домашней учительницы скрывается что-то интересное.
На Лайонела я избегала смотреть, хотя кожей ощущала его взгляд. А вот мистер Хардинг… Его взгляд я тоже ощутила, но не как ожог, а как прикосновение дружеской руки. Я решилась посмотреть в ответ. Его глаза  вопрошали. Неужели я так плохо владею собой, что он без труда прочёл все неприятности сегодняшнего дня у меня на лице?
Что до судьи, то он удовлетворённо кивнул при моём появлении и окутался дымом своей неизменной сигары.
- Ну, что ж, теперь все в сборе, и мистер Хардинг может сделать своё заявление. Эсквайр попросил меня присутствовать при этом. Кажется, он желает сказать нечто важное, господа, и я прошу со всем вниманием отнестись к его словам.
Под уничтожающим взглядом Алисии я пробралась поближе к судье и пристроилась в уголке.
Эсквайр встал. Это само по себе выглядело внушительным заявлением, имея в виду его огромный рост. А он к тому же помедлил, собираясь с мыслями, и это придало дополнительную весомость его словам.
Сэр Кристофер воспринял его молчание за нерешительность.
- Смелее, эсквайр! Мы готовы послушать. Кажется, вы хотите сообщить нам нечто ужасное?
Мне показался неестественным его бодрый тон.
Мистер Хардинг кивнул:
- Да, милорд, я хотел сказать нечто ужасное, - он прямо посмотрел на хозяина Хэвиншем-Корта.- Имею честь заявить, что вчера мне пришлось стать свидетелем ещё одного злодеяния, совершённого неизвестным злоумышленником. Вечером двадцать третьего августа при пожаре в церкви погиб викарий Джонсон. К тому же… - он сделал паузу и внимательно оглядел собравшихся. – Жертвой насилия стала женщина, находящаяся в услужении у миссис Лаудон, - Берта Фогель.
Крис Хэвиншем дёрнулся в своём кресле, будто его кольнули иголкой.
- Знакомое имя, Кристофер? – елейным голоском спросила мисс Алисия.
Мистер Лайонел, как обычно, стоял у самой балюстрады, скрестив руки на груди. Ветер шевелил его чёрные кудри, а на лице бродила непонятная усмешка.
Я забыла сказать, что кроме хозяев на террасе присутствовал мистер Гнедич – единственный из гостей, не покинувших дом. Он подал голос:
- Как некстати меня выпустили! Надеюсь, что британское правосудие не решит, будто это снова сделал я?
Эсквайр качнул головой, лицо его было серьёзным:
- Берта Фогель сама назовёт имя насильника, когда придёт в себя. В настоящее время мы лишь можем высказать некоторые выводы, к которым пришло независимое следствие, и которые согласился принять во внимание инспектор Макфейден.
- Мы с удовольствием послушаем вас, эсквайр, - излишне вежливо произнёс мистер Лайонел.
- Я удовлетворю ваше любопытство, - пообещал эсквайр.
Миледи неожиданно встала:
- Прошу простить меня, джентльмены. В последнее время я плохо себя чувствую. Поэтому прошу избавить меня от неприятного разговора.
Судья глянул на мистера Хардинга с ироническим любопытством. Эсквайр нахмурился, потом поклонился:
- Конечно, миледи. Извините, что не принял это во внимание, затрагивая столь щекотливую тему.
Миледи холодно и величественно кивнула:
- Джентльмены, к сожалению должна вас покинуть. Мне было очень приятно… - она не договорила, но вышла прочь без особой поспешности.
После её ухода русский господин поощрил мистера Хардинга:
- Итак, эсквайр, слабонервные удалились. Вы можете продолжать. Следствие обнаружило что-то интересное? Что это было?
- Личность преступника, - тихо, но отчётливо ответил Артур Хардинг.
- И что же в ней замечательного? – с иронией спросил мистер Лайонел.
Мистер Хардинг смотрел на него с пристальным вниманием, словно хотел увидеть нечто недоступное простому глазу.
- Специалисты, изучающие душевные болезни, зовут это манией. Человек ничем не отличается от обычных людей: он ест, спит, общается, он даже думает, как все нормальные люди. Но это только до той поры, пока дело не касается единственного предмета, который составляет суть его болезни. В этом предмете несчастный полностью утрачивает связь с реальностью и контроль над собой. Он способен совершить немыслимые дела, которые при этом сохраняют видимость продуманных и осознанных действий. Говоря словами Шекспира, в его безумии есть метод.
- Очень интересно, - откомментировал мистер Гнедич. – И кто же из присутствующих, по-вашему, подходит на роль маньяка? Лично я за Оливера Стила. Он совершенно рехнулся от своего осколка египетского кирпича и едва не свёл с ума остальных.
Его цинизм показался мне совершенно отвратительным. Хотя я прекрасно знала, что русский ни в чём не виноват, во мне снова зашевелилось необоснованное подозрение. Этот человек обладал даром восстанавливать против себя окружающих.
- Нет, мистер Стил не страдает тем видом мании, который опасен для окружающих, - спокойно ответил эсквайр Хардинг.
Я уже обратила внимание, что судья доверил ему посвятить собравшихся в обстоятельства дела, и не могла понять, что они задумали.
- Итак, Оливер Стил не может быть кровавым убийцей, и тем более не способен на святотатство. Его мания совершенно безобидного свойства. Человек, о котором мы говорим, куда опаснее и куда несчастнее.
Голос эсквайра звучал мрачно, но на мгновение мне почудилось в нём сожаление.
- Суть его мании – обида на Создателя. Я не могу вам сказать, чем Господь не угодил этому человеку, который в своём безумии счёл его недостаточно добрым и всемогущим. Как вы помните, богословы именуют это теодицеей. Теодицея и стала содержанием мании, преследующей преступника. Обратите внимание на связь, которая имеется между всеми событиями. Мы имеем последовательное нарушение заповедей Господних: не убий, не укради, не прелюбодействуй… - Артур Хардинг сделал паузу.
И в этой паузе неожиданно прозвучал иронический голос Лайонела Хэвиншема:
- Вы забыли ещё об одном связующем обстоятельстве, господа. Во всех случаях каким-то образом причастным к происшествиям оказывается эсквайр Хардинг.
Эсквайр глубоко вдохнул, я заметила, как раздулись его ноздри.
- Не лжесвидетельствуй, - закончил он мрачным тоном.
Потом неожиданно пересёк всю террасу, остановился перед Лайонелом, помедлил одно мгновение, словно взвешивая… и звонко ударил его по лицу.
Мистер Лайонел отшатнулся, на щеке его мгновенно проступил яркий след удара.
- Вы вправе потребовать удовлетворения, мистер Хэвиншем, - спокойно произнёс Артур. – Выбор оружия за вами.
Преступник поднёс ладонь к щеке, словно хотел стереть позорную отметину. Потом смерил эсквайра взглядом, нарочито задержавшись на трости.
- Шпага, - торжествующе бросил он.
Я услышала за своей спиной досадливый голос судьи:
- Артур сделал это наихудшим способом из всех возможных.

Не знаю, как там было в Англии с дуэльным кодексом, но во Франции и в России оружие выбирал обиженный. В данном случае процедура выбора оружия - часть формального вызова на дуэль. Даже если это делалось при посредстве секундантов, утяжелять этим подробностями и без того неудачную повесть не считаю возможным. Исторической правдой, на мой взгляд, здесь необходимо пренебречь во имя правды искусства. Обстоятельство, усложняющее затею Хардинга, по драматургии, должно проявиться здесь и сейчас, при этой эмоциональной обстановке и этих свидетелях.
Более того, в следующей главе "в цирюльню за ненадобностью" отправятся и секунданты. Лишняя сущность, которой нет места в сюжете.
С остальными замечаниями согласна.
Сейчас ещё раз гляну последнюю главу и выложу. Тогда уже можно будет говорить о целом.