Каинова печать


   
От утренней эйфории не осталось и следа. Штольман устал, был сердит и страшно злился на себя за то, что в очередной раз не смог подобрать слова так, чтобы его поняли. Василий только обиделся, но на своём намерен был стоять насмерть. Поддерживаемый к тому же руководящим и направляющим мнением партии большевиков в лице товарища Редькина. Это было досадно. Ведь, по зрелом размышлении, в сложившихся обстоятельствах Яков Платонович мог доверять только этим двоим. Да ещё Евграшину, пожалуй. Начальник уездной милиции был проверенным боевым товарищем. Смирной – не только без пяти минут родственник, но к тому же, сам едва не стал жертвой. А Редькин предупредить бандитов просто не смог бы физически, весь вечер проторчав на глазах в милицейском гараже. Кажется, латал увечное колесо своей злополучной Гидры.
Вне подозрений трое. Не считая самого Штольмана. Не густо. К тому же, двое из них не разделяют его опасений. А значит, ему снова придётся действовать в одиночку. Отвык он от этого, признаться.
Аня догнала его и взяла под руку, заставляя умерить шаг и вспомнить, что на самом деле он не один. Яков криво улыбнулся ей, понимая, что она видит его насквозь – выдаёт предательски подрагивающее левое веко. Эта особенность завелась у него ещё в корпусе и никуда не думала исчезать, несмотря на счастливо проведённые годы.
Ванька усвистал вперёд и был, должно быть, уже дома, а супруга шла неторопливо, точно на прогулке, вынуждая его делать то же самое. Вдоль ограды парка залегли густые тени, скрывая их от посторонних глаз. Впрочем, таковых и не было. Сегодня из Твери привезли кино. Всю неделю разговоров в отделении было только об этом, так что теперь, надо полагать, в бывшем особняке Разумовского обретался едва ли не весь Затонск. Кстати, надо проверить, кто из милиции был в клубе вечером.
– Что? – тихонько спросила Анна Викторовна, останавливая мужа и настойчиво глядя ему в лицо.
С ней он мог бы поделиться своими опасениями. Точно так же, как когда-то мог оставить ей жуткие секреты химика Брауна.
– В руке у отца Ионы остался клочок мандата с печатью Затонского ОВД, –  ответил Штольман. – На Василия напали, чтобы помешать ему довезти улику до города.
– Господи! – выдохнула Анна, кажется, подумав ровно то же, что и он сам.
– Аня, я прошу тебя, будь осторожнее! – горячо произнёс Яков Платонович. – Если у нас и впрямь орудует оборотень, ему хорошо известно моё слабое место.
Жена коротко кивнула и молча обняла его за шею, прижимаясь щекой. Ему уже давно не нужно было никаких обещаний. Он знал, что она сделает так, как он просит.
– Как ты будешь его ловить? – тихо спросила она.
– Пока не знаю, – вздохнул Штольман. – Самое скверное, что Василий мне не верит.
– Он поверит, – успокоила Анна Викторовна. – Когда убедится в твоей правоте. Помнишь, я ведь тоже долго доверяла Разумовскому.
– И это было обидно, – хмыкнул он. Впрочем, от старых обид давно не осталось и следа. А после разговора с Анной на душе стало немного легче.
– Как ты думаешь, что значат эти слова отца Ионы? – живо спросила она, стискивая его локоть. – Про колчан?
– Не знаю, – качнул головой сыщик. – Зато знаю, у кого спросить.
– Орест Илларионович?
– Полагаю, он не откажется объяснить. Хотя наш батюшка снова сердит на советскую власть. А вот отец Иона молодцом, вовремя предупредил.
– Ты поймаешь их, – убеждённо произнесла Анна Викторовна. – Мы с отцом Ионой тебе поможем. А потом займёмся свадьбой. Верочке обязательно надо новое платье пошить. И Васю приодеть совершенно необходимо. Как всё закончится, свозишь его к Зиновию Соломоновичу.
Штольман вдруг испугался. Свозить зятя к Зяме-Музыканту – нет ничего проще! Но ведь это ещё не всё.
– Им же столько всего понадобится, – с тоской произнёс он. – А у дочери сыщика всего-то приданного, что стрелять научили.
– Не волнуйся! – рассмеялась Анна. – Бабушка давным-давно обо всём позаботилась. Поняла, что от нас в этом деле толку не будет никакого. Помнишь тот парижский чемодан, что до сих пор не распакованный лежит?
Яков Платонович вздохнул с облегчением. Тёща, как никто другой умела вести дом и заниматься мирскими заботами, пока они с Анной боролись со всем мировым злом, до какого удавалось дотянуться.
Но на душе всё равно было тоскливо.
– Не ладится у меня с молодыми людьми, – пожаловался он жене.
– Господи, Яша, какая ерунда! – отмахнулась она, не принимая всерьёз, но без труда угадав, что его гложет. – Ну, дела у него. Он же взрослый мужчина, командир эскадрона. Нынче обязательно приедет, вот увидишь!
Может, когда и приедет. А ведь сегодня вполне могло статься, что Дмитрий поспел бы только к свежей его могиле. Даже не на похороны – Туркестан далеко.
Анна не придаёт их размолвке значения, но она и не слышала тот разговор.
« – Сам-то ты больно кого слушал?» – заявил ему сын и наследник.
« – Может и слушал бы, да некого мне было, – в досаде вымолвил Яков Платонович. – Надеюсь, ты понимаешь, что никогда не сможешь сделать военную карьеру со своим даром? Хочешь служить, сохраняя жизни? Но ремесло офицера состоит в том, чтобы посылать других на смерть. Туда, где эта смерть принесёт наибольшую пользу. Ты сможешь к этому приноровиться».
« – И что ты предлагаешь? В стряпчие мне идти?» – иронически хмыкнул сын. Штольману показалось, будто он смотрит в зеркало. Только отражается в зеркале тот обалдуй, каким он был сорок с лишним лет назад.
« – Полегче, молодой человек! Твой дед был стряпчим. И очень хорошим стряпчим, заметим».
« – Хорошо, – словно бы согласился Дмитрий. Говорил он спокойно, только в голосе звучал металл. – Согласен, это достойное дело. Но это его дело. Не моё. Отец, не надо пытаться прожить за меня мою жизнь! Ты все свои ошибки сделал сам. Так почему думаешь, что я до конца дней буду жить твоим умом?»
После такой отповеди ему оставалось только замолчать. И предоставить сыну самому совершать ошибки, о которых он говорил. Слава богу, что тогда, в восемнадцатом году он не встал под знамёна белого движения, а примкнул к тем, кто в феврале остановил наступление немцев под Нарвой. Теперь у Мити было будущее в этой новой, не слишком понятной России. Как и Верочка, он сумел найти себе место. Но отец не видел его уже пять лет. А увидевшись, кто знает, поймут ли они друг друга?
А теперь и Василий, которого Штольман считал продолжателем семейного дела, отвернулся от него, не желая принять то, что диктовал Якову Платоновичу безжалостный профессиональный опыт.
И остался ему только Ванька, последыш чужой крови, но и тот уже не слишком в нём, как будто, нуждался.
Ванька встретил их на пороге флигеля с недовольным лицом.
– Ну, где вас носит? Я уже картохи нажарить успел, думал – совсем сгорит, пока вы добредёте.
– Это я папу задержала. Очень прогуляться хотелось, – Анна виновато улыбнулась младшему сыну и принялась собирать на стол, поспешно выселяя с него очередные стопки тетрадок.
За ужином Штольман не утерпел и задал Ивану вопрос, которым озадачился внезапно перед самым домом.
– Что-то ты меня больше на рыбалку не зовёшь?
Ванька смутился, невольно признавая то, о чём с горечью догадался Яков Платонович:
– Так ты занят всё время.
Штольман дёрнул щекой, но промолчал. А что тут скажешь? И впрямь занят.
– Бать, да ты не волнуйся, скоро пойдём, – поспешил заверить Иван. – А удочка у тебя будет настоящая, с бамбуковым удилищем и американской катушкой.
– Это откуда же такая роскошь? – хмыкнул сыщик. – Прежде, вроде, нам кленовые за счастье были. 
Ванька загадочно улыбнулся, но не утерпел – поделился:
– Будет. Как только Борька Кульков мне долг чести отдаст.
В этом внезапно почудилось что-то знакомое.
– Долг чести? – подозрительно нахмурился Штольман. – А я думал, ты её на какое-то рукоделье сменял.
Талант вырезать фигурки из дерева Иван унаследовал, должно быть, от кровного родителя. И прежде все немудрящие мальчишеские ценности, которые заводились у него, он выменивал на произведения собственных рук. А теперь что же – решил перенять, значит, сомнительные таланты Штольмана?
– Картами балуетесь, милостивый государь? – нехорошо сощурился Яков Платонович. – Рискованных барышей захотелось?
Но Ванька не почуял опасности, только отмахнулся беспечно:
– Да ну его! Задаётся больно много, надо было поучить.
– А если он тебя поучит?
– Кто? Этот скаут недоделанный? – фыркнул Ванька. – Да он играть не умеет!
– Ну, пионерам-то в карты, стало быть, в самый раз, – съязвил Штольман. – А если тебя свой брат, красногалстучный, обставит?
– Меня? Да не родился ещё такой! – запальчиво возразил меньшой.
Помнится, знал когда-то Яков одного такого, кто считал, что уж его-то шулерам никогда вокруг пальца не обвести.
– Ну, давай проверим, родился или нет, – предложил он, провокационно улыбаясь. От такого предложения, помнится, не смог отказаться даже пан Гроховский. Где уж Ваньке устоять?
Колода, которую отпрыск извлёк из кармана, была при нём, должно быть, ещё с беззаконных тверских времён. Штольман перебрал её, легко почуяв пальцами крап.
– В подкидного? Ну, сдавай, бать! – нахально улыбаясь, предложил Иван.
Анна, увидев, чем они намерены заниматься, открыла было рот. Потом попристальнее вгляделась в лицо мужа и рот закрыла. Только подсела ближе, чтобы всё видеть.
– На интерес играем? – предложил этот малолетний жиган.
– А мошна не треснет? – ядовито отозвался Яков Платоныч. – Десять щелбанов – и хватит с тебя.
– Идёт, батя, готовь лоб! – осклабился мелкий.
Дальше последовало то, что уместнее всего было бы назвать избиением младенцев. Не выручил Ваньку хитрый крап. Штольман всякий раз первым успевал выдернуть козыря из колоды. Иван нахмурился, подозревая неладное. Отец весело улыбнулся ему, демонстрируя прекрасно сохранившиеся зубы. Когда в руках у младшего оказалось едва не полколоды, до него, наконец, дошло:
– Да ты мухлюешь! – на конопатой физиономии было написано искреннее негодование при мысли, что сыщик, который должен служить воплощением добродетели, мог его так низко обставить.
– А сам-то? – отозвался Яков Платонович. – Карты твои иглой колоты.
– Ты разбираешься? – обиженно пробурчал Ванька.
– А ты как думал? Не всё тебе Борьку Кулькова общипывать. Он-то, поди, все глаза уже выплакал, что отцовскую удочку проиграл?
– Не только удочку, – неохотно признался Иван. – Велосипед тоже.
– М-да, быть Борьке битому. И поделом. Удочку и велосипед ты, конечно, брать с него не будешь. Но отцу его я про подвиги наследника при случае поведаю. Он ведь по почтовой части служит?
Ванька опустил голову и принялся ковырять пол пальцами босой ноги. Карты были забыты, хотя последний ход Яков Платоныч так и не сделал. Судьба партии и без того была ясна.
Штольман встретился глазами с женой. Её суровое лицо говорило о том, что предпринятые меры она считает недостаточными. Сыщик вздохнул, понимая, чего ещё она от него требует.
– А хочешь, я тебе расскажу, как сам играл в былые годы?
Ванька нерешительно поднял глаза в надежде, что гроза пронеслась мимо его белобрысой головы.
– Расскажи, бать, – произнёс он, впрочем, не слишком уверенно.
– В восемьдесят седьмом, что ли, это было? И хоть был я тогда гораздо старше и, смею надеяться, умнее тебя, но уселся играть с польскими шулерами. И оглянуться не успел, как проиграл сумму, равную моему жалованию за полгода. А получал надворный советник, заметим, немало. Долг чести, как известно, смывают кровью. А достать такую сумму за сутки у меня не было никакой возможности. Так что я должен был пополнить ряды тех, на чьих гробах написано: «Он думал, что умеет играть». Но…
– Что но, бать? – воскликнул Ванька, не на шутку увлечённый этим рассказом.
Сыщик посмотрел на жену и уловил на её лице выражение до крайности скептическое.
– Продолжайте, Яков Платонович, – ядовито поощрила она.
– У меня была знакомая, – нерешительно начал Штольман. – Дама со связями… Она предложила мне уплатить мой долг сразу.
Улыбка Анны Викторовны была такой, что кровь начала густеть и кристаллизоваться в жилах.
– И что? – поощрил Иван.
– Ну, что, – пробурчал сыщик. – Я хотел жить. Поэтому согласился. Через неделю я пошёл к Путилину и признался ему во всём. Он согласился выдать мне полугодовое жалование вперёд, заметив только, что я не имею права умирать до истечения этого срока. Я и не умер. Хотя временами жизнь казалась мне очень не в радость.
– Почему? – озадаченно спросил Иван.
– А ты как думаешь, легко ли жить целых полгода на тридцать пять копеек в день? Столько я себе положил, чтобы не умереть с голоду. Батон белого хлеба – семь копеек, чай без сахара – пять копеек стакан, картошка прошлогодняя – пять копеек за килограмм, когда мне удавалось ей разжиться, я считал себя Крезом. Круг самой дешёвой колбасы за гривенник я мог себе позволить далеко не каждый день. Кухарку я рассчитал сразу. Во-первых, мне нечем было ей платить, а во-вторых, нечего было готовить. Ходил я, естественно, только пешком, разве что по казённой надобности давали служебную пролётку. Иной лихач драл полтинник, это было мне явно не по карману. Я от природы худой, поэтому на службе не очень замечали, что я как-то убавил в теле. Только сюртуки болтаться начали. Когда становилось совсем невмоготу, я шёл к другой своей знакомой. Мы общались по служебным делам и были дружны, но ей я никогда не решился бы признаться в том положении, в которое попал по собственной глупости. Выдумывал какую-нибудь пустячную причину для визита. Она, конечно, замечала мой вид, восклицала: «Яков, на кого ты стал похож! Опять забываешь пообедать?» – и сажала за стол. Но часто прибегать к этому спасительному методу мне было стыдно.
– А что же твоя… благодетельница? Она не замечала, что с тобой происходит? – желчно осведомилась Анна Викторовна.
– В то время я старался как можно реже встречаться с ней, – буркнул Яков Платонович. – В общем, я выдержал это испытание, живя, как нищий студент, и это навсегда внушило мне отвращение к картам. Правда, всё это время я учился у всех шулеров, какие попадались под руку. Мне хотелось понять, как именно меня поймали.
– Вон чего, – пробухтел Иван. – Так сразу бы и сказал.
– Больно тебя станут предупреждать, что хотят до твоего кошелька добраться! – съязвил Штольман. – Да ты слушай дальше. Я думал, что эта позорная история для меня обошлась только полугодовым постом, но не тут-то было! Я уже здесь служил, когда в Затонск неожиданно заявился пан Гроховский и стал требовать с меня долг. Те деньги, что передала ему Нежинская, были у него похищены, а курьер убит. Тогда я, признаться, не придал значения этой истории. У варшавских воров опасное ремесло, а за такой куш кто угодно мог прирезать. Но всё оказалось значительно хуже. Моя знакомая обставила нас обоих, передав деньги, а потом послав за курьером наёмного убийцу. Об этом я узнал от самого пана Гроховского, который требовал с меня расплаты, а для убедительности похитил Анну Викторовну.
Вот теперь Анна выглядела взволнованной, даже что-то порывалась сказать. Штольман досадливо мотнул головой и поспешил закончить свою историю:
– Тогда я добыл лишь задаток. А потом вызвал Гроховского на поединок и выиграл две жизни – Анину и свою.
– Нину Аркадьевну ещё забыл, – ядовито отозвалась супруга.
– Забыл, – покорно признал Яков Платонович. И что ей за дело до сих пор? Ревнива, в маменьку? Так он вроде повода никогда не давал. Но Анна, в остальном благодушно взиравшая на все его слабости, до сих пор не могла ему простить былую связь с императорской фрейлиной, случившуюся до их знакомства. Должно быть, Нина очень постаралась оставить о себе неизгладимую память.
– И это ещё не всё, – вздохнул он. – Когда Анна Викторовна узнала эту грязную историю, то заподозрила, что я замял дело об убийстве курьера ради той дамы. Вдобавок, меня с позором вышибли из дома Мироновых. Так что последствия своей пагубной страсти я переживал ещё долго.
Ванька хлопнул глазами, раскрыл рот, закрыл его. Кажется, слов у него не находилось.
– А теперь подставляй лоб, – безжалостно сказал Штольман. – Проигрался – плати.
Он отвесил отпрыску три полновесных щелбана. Ванька только «ай» сказал. Пальцы у сыщика до сих пор не утратили крепости.
– А ещё семь? – сипло спросил он, когда отец прекратил экзекуцию.
– Хватит с тебя, – буркнул Штольман. – Должен останешься. Проштрафишься вдругорядь – выдам остальное. И пусть это будет самая дорогая цена, которую с тебя жизнь за эту глупость возьмёт. Вот так-то, Иван Яковлевич!
Сказал и сам прикусил язык. Не собирался он занимать место Ванькиного кровного отца, бывшего человеком достойным, но… вырвалось само, не поймаешь. Уж больно на него самого оказался похож приёмный сын. А он оговорку эту мимо ушей не пропустил, широко распахнул глаза и вдруг улыбнулся от уха до уха. Ладно, пусть так, если ему это нужно для счастья.
– А будешь краплёными картами играть, так и похуже что случиться может, – предупредил он рановато расслабившегося приёмыша.
– Это чего? – поинтересовался Ванька без малейшего трепета.
– Узнает надворный советник, явится из самого пекла и пропишет ремнём по нежному заду, – свирепо ухмыльнулся Штольман.
– Да ладно! – протянул Иван, покосившись на смеющуюся Анну. – Бать, ты на мамку погляди. Её улыбка тебя с потрохами выдала. Отродясь ты детей не порол.
– Наблюдательный стервец! – хмыкнул сыщик. – Веру с Митей не порол, потому как не грешили. Но ради такого случая могу ведь и разрешиться от поста.
– Понял я, понял, – поспешил заверить Ванька. – Зарок даю.
– Зарок зароком, а колоду – в печку, – закончил разговор Штольман.
Приказ Иван выполнил хоть и без большой охоты, но незамедлительно.
* * *
За ночь задержанный Дерюгин вполне освоился в отделении. В камере его не держали, поскольку вчера Штольман сказал, что активист из Высокого является не подозреваемым, а свидетелем. За порог, впрочем, не выпускали, да он как будто и не рвался. Сидел себе на лавке подле дежурного и завтракал ржаной горбушкой, с аппетитом закусывая луковицей. Завидев сыщика, поспешно свернул в тряпицу остатки трапезы и рванулся ему навстречу.
– Ваше благородие, товарищ следователь! – заканючил он, обдавая Штольмана луковым духом. – Когда ж меня домой? Не виноватый же я!
Яков Платонович поморщился:
– Экий вы торопливый, Иннокентий Иванович. Как убийцу найдём, так и пойдёте. Соседи у вас больно сердитые, прибьют ведь.
– Да когда ж вы его найдёте? – недовольно сказал мужик. – А у меня там отец помирает.
– Живой твой отец, – громыхнуло с порога, и в дверном проёме воздвигся батюшка Серапион. – Как тебя забрали, он помирать раздумал. Ждёт, покуда вернёшься. Сказал: «Наперёд пук крапивы об Кешку измочалю, а уж потом можно и к Богу собираться!»
Дерюгин коротко икнул и уставился на батюшку испуганно. То ли и впрямь старик у него крут, то ли не знаком ещё активист со своеобразным нравом затонского пастыря.
– После я с вами поговорю, – произнёс Штольман, обходя свидетеля по крутой дуге. – Пока ваши показания вон Круглов запишет.
Новобранец послушно подхватился с места, но внезапно остановился, глядя на сыщика:
– Яков Платонович... А верно говорят, что на Василия… на товарища Смирного вчера по дороге напали?
– Да, было, – сухо ответствовал Штольман. – И что?
– Да так, – Круглов только головой мотнул досадливо и мрачно взглянул на начальника угро.  – Нужно было с ним ехать!
– Да хватит вам уже, –  добродушно пробурчал с места дежурного Макар Палыч. – С утра себя поедом едят, что этот дурошлёп, что Панютин. Ну, Тимохе-то с похмелья жить тошно, а тебе?
– А где он, кстати? – Штольман оглянулся.
– Так в патрулирование напросился, Яков Платоныч, – поспешно доложил Палыч. – Проветриться. Говорю же – пришел с похмелья, вроде вчера выпили с тестем. А про Василия услышал, так вовсе худо парню стало.
– Надо было с Василием Степанычем ехать, – угрюмо повторил Круглов. – Получается, под пули его бросили.
– Ну, этого уже не изменишь, – резко ответил Штольман. – Знал бы, где падать – соломки подстелил, но милиционерам это редко удается. Привыкайте, Круглов. Давайте вон, делом займитесь!
Отвернувшись от подчинённых, Штольман хмуро направился к двери. Василию снова предстоит ехать одному. Провожатых надёжных нет. Нужно указания ему дать. Но так, чтобы посторонние уши не слышали. Чем меньше народу знает, куда его Штольман послал, тем безопаснее.
А ему самому – отправляться к месту вчерашней перестрелки. Гроза, слава Богу, прокатилась где-то на Зареченской стороне, уронив всего несколько капель над Затонском, а стало быть, и над местом вчерашней засады. Следы – это основное сейчас.
Вопреки крестьянской своей привычке являться на службу с петухами, в кабинете Смирной отсутствовал. Яков Платонович выглянул в коридор:
– Василий Степанович вышел куда? – спросил он у дежурного.
Макар Палыч степенно отставил кружку с чаем и ответствовал с расстановкой:
– Так не был ещё. Сам удивляюсь.
Штольман недовольно дёрнул головой. Обижается Василий? Да пусть бы и так, лишь бы не случилось чего. Может, стоило вчера увести его к себе домой на правах тестя, снять там стружку, хоть бы и разругались в прах? Зато точно знал бы сейчас, что живой и здоровый. А подраться им Анна всё равно не дала бы.
Усилием воли отогнав беспокойство, начальник угро уселся на своё место и принялся сочинять сопроводительное письмо помощнику для поездки в Бежецкий уезд. Пока писал, Смирной так и не появился. Яков Платонович вышел в канцелярию, катая желваки на щеках. Делопроизводитель Артамонов шлёпнул печать на Васькин новый мандат. Штольман задумчиво посмотрел на свежий оттиск.
– Пётр Ильич, у вас печать всегда под замком?
– Да как можно, Яков Платоныч! – возмутился Артамонов. – Нешто я порядок не знаю?
Сыщик вновь дёрнул головой и ушёл к себе. В кабинете сел поближе к окну, благо, день был ясный. Взял со стола лупу, достал свой собственный мандат, клочок из пальцев отца Ионы и только что выправленный документ Смирного, принялся сличать оттиски. На клочке печать будто бы пожирнее? Или только кажется? Зрение уже не то, тут бы кому поглазастее взглянуть. Ну, где его черти носят?
В этот миг черти, видимо, решили, что довольно испытывать терпение начальника угро. Дверь кабинета отворилась, и на пороге появился Смирной. Живой, извольте видеть, и здоровый!
– Утро доброе, Василий Степанович! – произнёс Штольман, не в силах сдержать раздражение. – Вернее сказать, день. Слава Богу, что не вечер.
Васька угрюмо глянул исподлобья на исходящего желчью начальника и без выражения ответил:
– Был на квартире у уволенного Сысоева. Которого вы вчера вспомнили.
– И что? – спросил Яков, усилием воли беря себя в руки.
– Сестра говорит, что с весны он проживает в Москве. Устроился грузчиком на станции Москва-Сортировочная. Посылки шлёт. На неделе вот была. Я проверил, штемпель московский. А только это ещё ни о чём не говорит! – на последней фразе голос помощника предательски зазвенел.
Штольман дёрнул щекой, отворачиваясь к окну. Не поверил, но проверять пошёл. Упрям, как сто ослов, но ведь не безголовый.
– Не говорит, – задумчиво повторил он.
– Документ его могли скопировать до того, как он его сдал.
– Проверим, – сказал Яков Платонович. – Идите сюда, Василий Степанович. Глаза ваши нужны.
Васька подошёл, всё так же избегая смотреть в лицо наставника. Штольман протянул ему лупу:
– Взгляните сами. Что скажете?
Чтобы не висеть над душой у помощника, отошёл к своему столу. Смотрел Василий долго. Потом обернулся и сообщил письменному прибору на столе у начальника:
– На клочке вроде печать пожирнее проставлена? Будто бы чернил больше.
– Значит, мне не показалось, – пробурчал Штольман.
– И что это значит, Яков Платонович? – впервые за всё время Васька решился на него посмотреть.
– Печать рисована? – предположил сыщик. – А значит, не миновать мне нынче шалмана на Речной. Надо с фартовыми потолковать, кто у нас тут нынче подобной живописью промышляет.
Смирной встрепенулся, потом глянул на своё командировочное удостоверение и снова поник.
– Редькина хотя бы возьмите, – глухо выдавил он.
– Возьму, – согласился Яков Платонович.
         
Штольман приказал помощнику ехать на поезде до Твери, и только оттуда уже добираться до Микшино и Толмачей. Такой маршрут должен был сбить со следа возможных соглядатаев. Знать бы хоть, сколько их в банде всего. Дерюгин видел двоих, удаляющихся с мешками, но Василий был убеждён, что палили по нему на дороге, как минимум, трое. Если бандиты по-прежнему осведомлены о том, что происходит в затонском угро, действия сыщиков должны были им создать определённые трудности. Разделив направления расследования, Штольман вынуждал их распылить силы. При этом они с помощником оставались противостоять неведомому врагу поодиночке. Но их самих один на один ещё попробуй обидеть. Так он рассуждал. Только Василий почему-то нервничал. Вот с чего бы? В первый раз ему, что ли, самостоятельно следственные действия вести?
Яков Платонович досадливо дёрнул головой, вспомнив свои вчерашние благодушные мысли. Нет, молод ещё Васька, чтобы по своей воле летать. Расти ему ещё да расти, у тестя под крылом.
Когда помощник отбыл на вокзал (ради такого случая Штольман отрядил Редькина с Гидрой), сам сыщик отправился снова в канцелярию. Любителя выбивать признания из арестованных он сам по имени не помнил. Спасибо Василию, фамилию уволенного он подсказал. И проверять его начал сам. Теперь предстояло довести дело до конца.
– Пётр Ильич, уволенный Сысоев документы сдавал? – спросил он у делопроизводителя.
– А как же, Яков Платоныч! Всё честь по чести.
– И где они сейчас?
– Так в папку я подшил. Надо бы давно в Тверской отдел кадров отправить, да я затянул с этим, виноват.
– Это хорошо, что затянули, – успокоил его Штольман. – Поднимите мне его дело. А из хранилища вещдоков достаньте портсигар.
– Тот, что Шульц вам в виде взятки совал?
– Он самый. Поношу пока в кармане, может, выясню что попутно.
Артамонов Штольману нравился. Хоть был он, как нынче водится, из рабочих и крестьян, но хватку имел истинно канцелярскую, так что дела в затонском отделении внутренних дел пребывали в идеальном порядке. Долго ждать не пришлось.
Получив требуемое, он первым делом вооружился лупой и подсел к окну. Нет, Василий Степаныч, уволенного Сысоева из числа подозреваемых можно исключать. И дело не только в посылке из Москвы. Штамп на удостоверении бывшего сотрудника стоял совсем под другим углом, к тому же, дурно отпечатавшись с одной стороны. С той самой, которая была так старательно и умело прорисована на клочке из Высокого.
Скверно. Хотя Штольман с самого начала не слишком верил, что в деле замешан бывший милиционер. Если бы речь шла только о мандате… Кто-то предупредил бандитов – и этот кто-то точно знал, что за улику сопровождает Василий.
На роль первых подозреваемых просились те, кто был в Высоком. Сначала на ум приходил, конечно, сельский участковый. Успел бы он так быстро предупредить сообщников в городе? Маловероятно, но возможно. Если не он, то кто? Панютин, Круглов? Немедленно вспомнилось угрюмое лицо Семёна. А Тимофей, которому худо стало, по словам Палыча? Переживают, говорите? Вот только о чём? О том, что Василий поехал один – или о том, что он всё же доехал?
Штольман невольно поморщился. Это всё эмоции. Ни с какой стороны не походят парни на сообщников бандитов.
Тогда остается кто-то из тех, кому затонские милиционеры успели рассказать про улику. А это значит, что под подозрением всё отделение.
Вернув дело в канцелярию, следователь приказал дежурному:
– Как Редькин вернётся, пусть немедленно мне доложится.
Сегодня ему надлежало перемещаться быстро и успеть многое. Одному сделать это будет значительно труднее. Да и зятю обещался без охраны не действовать.
Воспользовавшись вынужденной паузой, Штольман прошёл в кабинет к Евграшину. Плотно закрыв дверь, начал без предисловий:
– Скверные дела у нас, Сергей Степанович. Подозреваю утечку в управлении, – и выложил на стол злополучный клочок бумаги.
Бывший городовой к мнению бывшего надворного советника привык относиться с полным доверием.
– На кого думаете, Яков Платоныч?
– Легче сказать, на кого не думаю, – дёрнул щекой Штольман. – Покуда вне подозрений вы, я, Смирной да Редькин. Смирного отправил к свидетелям в соседний уезд. Сам тут всё проверять стану. Для начала поеду на место засады.
Поставить начальника в известность о своих планах всё же следовало. Случись что, в отделении хотя бы знать будут, где их с Ипполитом искать.
   
Редькин, став милицейским шофёром, хоть и не избавился от привычки проповедовать коммунизм, обнаружил немало полезных качеств, одним из которых была военная чёткость. С вокзала он явился к Штольману незамедлительно.
– Едем туда, где Василия вчера подобрали, – за закрытыми дверями сказал ему сыщик. – И ни слова посторонним об этом.
– Яков Платонович, позиция моя по этому вопросу такая будет, – начал Редькин.
– После, Ипполит Поликарпович, – оборвал его сыщик. – В дороге поговорим.
На выходе из отделения их нагнал отец Серапион, задержавшийся в участке ради душеспасительной беседы с задержанным Дерюгиным. Кажется, Круглов и с него показания снять успел.
– Это кстати, что вы здесь, батюшка! Поговорить нам надо.
– Ну, поехали в храм божий, сыне, – отрезал священник. – А то ты ведь не по сыскной надобности туда и вовсе не заглядываешь. Грех это большой!
Штольман только хмыкнул, оказавшись между двумя проповедниками. Один рвался убеждать его в нерушимости рядов строителей светлого будущего, другой призывал о душе подумать. А вот некогда ему пустяками заниматься. Может, в следующем десятилетии руки дойдут.
– Так о чём ты спросить хотел? – без шпильки в голосе поинтересовался отец Серапион, когда Гидра вырулила с милицейского двора.
Яков покосился на своего пламенного шофёра, досадуя, что говорить придётся при нём. Ладно хоть в протокол вносить не надо, но ведь выяснять всё равно придётся.
– Орест Илларионович, вчера отец Иона, явившись Анне, говорил ей что-то о колчане со стрелами. Подозреваю, вы понимаете, что он имел в виду. А вот я понятия не имею.
– И не удивительно, – батюшка по привычке метнул парфянскую стрелу. – Ты ж на уроках Закона Божьего ворон ловил. Или, может, тараканов? Признавайся!
– Чего скрывать – грешен! – хмыкнул сыщик. – Ну, а всё же?
– Сам-то я доподлинно слов тех не слышал, но предположение имею, – ответствовал после недолгой паузы отец Серапион. – Должно быть, покойный собрат мой процитировал Псалом Давидов: «Се достояние Господне – сынове, мзда плода чревняго. Яко стрелы в руце сильнаго, тако сынове оттрясенных. Блажен, иже исполнит желание свое от них. Не постыдятся, егда глаголют врагом своим во вратех»•.
– И что это означает? – поднял бровь Штольман. Честно говоря, он ожидал услышать нечто более полезное для следствия.
– А сам-то ты не понял? – осклабился батюшка. – Нешто за делами неподъёмными скорбен главою стал?
– Не стал покуда, – отрезал сыщик. Вот ещё только мертвецы его жить не учили!
– Дочку-то замуж когда отдавать думаешь? – лукаво улыбнувшись, конкретизировал пастырь.
В ответ сыщик только досадливо пожал плечами. Об этом молодёжь его в известность не поставила.
– В прежние времена свадьбы по осени играли, когда страда позади. Да у твоих-то детей страда круглый год.
– Сами решат, – буркнул Штольман. – Спасибо за помощь, батюшка!
– И вам спасибо, что подвезли на татарайке своей бесовской, – ухмыльнулся неуёмный поп, сходя с машины и осеняя крестом вначале сыщика, потом капот машины, а после – сидящего за рулём Редькина.
– Вот ведь змей долгогривый! – несколько удивлённо ругнулся Ипполит, когда могучая спина пастыря скрылась в церковных воротах. – Вроде вражина заклятый, а польза от него бывает.
– Не там враги, Ипполит Поликарпович, где они вам мерещатся, – досадливо поморщился Штольман. – Погоняйте уже!
Водитель расценил эту реплику как повод вновь заговорить о вчерашнем.
– И всё же, Яков Платоныч, полагаю, что вы неправы! И товарищ Смирной тоже так думает.
– Молоды вы с товарищем Смирным, чтобы ремеслу меня учить, – отрезал сыщик. – Поскольку всякая теория свой резон имеет, то и проверять будем их все.
Редькин только вздохнул и поддал газу. Гидра взревела, вылезая на бугор, так что говорить, по счастью, сделалось совершенно невозможно.
Правда, размышлять этот грохот сыщику не мешал. Чего не скажешь о пламенных речах бывшего партийного секретаря.
Диалог со священником настроил мысли сыщика в странном направлении. Покойный отец Иона, оказывается, настоятельно заботился о жизни Василия. Не только картинку покушения показал, но и словесно напомнил Штольману о том, что Васька ему уже как сын, а скоро и формально таковым станет. Вот только доверь этим сынам «говорить с врагами в воротах», как же! Один картишками балуется, другой упёрся, как слон, так что напрочь забыл главную заповедь сыщика – верить только фактам.
Хотя понять его, наверное, можно. Штольман представил вдруг себя в двадцать лет. Скажи ему тогда, что на ком-то из тех, с кем вместе он на бандитские ножи кидался, стоит Каинова печать – разве бы он тогда поверил? Понадобилась работа на ведомство Варфоломеева, откровение застреленного Магистра, недвусмысленные угрозы Увакова, чтобы понять: иной такой «брат по оружию» предаст тебя, не поморщившись. Ради материальной выгоды, из банальной зависти. Понять это невозможно, принять трудно. Но ведь придётся. Иначе слишком короткой окажется карьера сыщика Смирного. И дай бог, чтобы понял он это, пока у Штольмана хватает сил спину ему прикрывать.
* * *
На месте засады найти удалось весьма немногое. Впрочем, на многое он и не рассчитывал. Густой ольховый подлесок и вовсе не сохранил бы следов, когда бы не пришлось бандитам сквозь него проламываться, чтобы оказаться на бровке оврага. В тех местах, где сидели стрелки, поросль была примята, а плети вездесущей берёзки оборваны. Всего таких засидок обнаружилось четыре – по две с каждой стороны. И как Васька остался жив, оказавшись под перекрёстным огнём, знали только Бог да отец Иона.
Впрочем, проверив их все, Штольман обнаружил, что одна огневая точка была выбрана крайне неудачно – подводу скрывал от стрелка профиль дороги. Должно быть, это обстоятельство сыграло свою спасительную роль. А ещё то, что зять бегал быстро и успевал палить в ответ. Пули молодого сыщика и близко не пролетели от налётчиков, но залечь их на какое-то время заставили.
Следы сапог в густом ольшанике снять не удалось, зато у каждой из засидок нашлись гильзы. Четверо. Куда меньше, чем в банде Циркача было. Три нагана, один маузер. Слава богу, ни одной винтовки, иначе не уйти бы Ваське живым. Последнее обстоятельство ещё укрепило Штольмана в мысли о том, что грабежом церквей промышляют не местные мужики, а пришлые. И оружие у этих пришлых ровно такое, с каким милицию сподручно изображать. Конечно, после войны по застрехам в деревнях могло храниться всякое – и наганы, и бомбы, но предпочитали мужики всё же ружья, по крайности, обрезы. Косвенное доказательство, конечно, да и слабенькое, но иных покуда нет. Ну-с, пойдём пока с другого конца и послушаем, что нам на Речной расскажут!
* * *
На Речную Яков Платоныч заявился ближе к вечеру. Вопреки обещанию, данному Василию, пришлось обойтись без Редькина. Когда проезжали бывшую Разгуляевскую, ныне улицу Советов, наперерез им кинулась знакомая женская фигурка во френче и алой косынке. Неустрашимая редакторша «Затонской нови» до сих пор считала, что ни пуля для неё не отлита, ни колёса ей нипочём.
– Яков Платонович, подождите!
Штольман едва заметно улыбнулся про себя. Бывшая девица Заведения выросла в доподлинную Жанну д’Арк. И пример, похоже, брала не только с мужа своего покойного, но и с одной знакомой спиритки.
Редькин дал по тормозам так резко, что сыщику пришлось упереться рукой, чтобы не уткнуться лбом в стекло. Хотел сделать водителю замечание, но лишь глянул мельком тому в лицо, приобретшее разом выражение глупое и трагическое – и не стал. Интересно, сам он с такой же рожей по Затонску ходил, когда Анна Викторовна ему отставку дала? По физиономии собственной нежной ручкой.
– Елизавета Тихоновна, вам жить вовсе надоело? – досадливо выговорил редакторше.
Но та пропустила упрёк мимо ушей, схватив его за рукав, чего себе в спокойном состоянии всё же не позволяла.
– Яков Платонович, правда, что Васеньку чуть не убили вчера?
Штольман дёрнул головой, досадуя на себя. Всё что угодно успел подумать о мадам Ребушинской, а того не вспомнил, что была она Василию много лет едва ли не родной.
– Обошлось. Живой он и здоровый, – пробурчал сыщик в ответ.
– Но как?
– Бандитский налёт. Сопровождал тело убитого батюшки. О деталях не спрашивайте, тайна следствия.
Лиза кивнула, но взгляд спокойнее не стал. Забавная она всё же. К тому же, не бесполезна бывает, чего не скажешь о муже её покойном. Вдруг ещё один некролог на себя понадобится?
– Мне некогда сейчас с вами беседовать, но вот Ипполит Поликарпович всё, что можно, вам расскажет, – Штольман спрыгнул с машины, галантно уступая своё место редакторше. – Он не только активным участником был. Благодаря его верному механизму, мы Василия спасти успели. Честь имею!
Он торопливо зашагал прочь по улице, стараясь не зацепить глазом ни Лизу, ни оторопевшего Редькина и посмеиваясь над собой, что вздумал покровительствовать влюблённым. Кудрявый полицейский купидон пенсионного возраста! С револьвером вместо лука. О том, пришли ли к взаимопониманию журналистка и шофёр, он завтра узнает. В порыве сильных чувств Лизавета Тихоновна писала особенно вдохновенно.
А на Речную он и сам сходит. Там Штольману ничего не грозит. Половина завсегдатаев до колик боится Адского Картёжника, другая – заговорённого мертвеца.
   
В добропорядочные прежние времена, когда по городу дежурили будочники, а мужики были заняты делом, в эту пору дня трактир ещё не наполнялся публикой. Нынче он давно уже стал приютом фартового люда, пьянка и игра шли днём и ночью. Игра, впрочем, умеренно честная, о чём Штольману не преминул напомнить держатель этого притона, по странной прихоти местной публики именуемый Гаврилой Олексичем.
– Откушать желаете, Яков Платоныч? – осклабился тёзка легендарного героя. – Или, может, водочки?
Желудок настоятельно намекнул, что в это время и в подобном месте люди обычно едят, но сыщик сурово напомнил ему, что тут можно ненароком и шницель из кобеля отведать. Рубленого с цепью и будкой.
– Откушать хорошо бы, да и водочка – тоже неплохо, но до получки ещё три дня.
– Так мы в долг нальём-с! – осклабился хозяин, припомнив ради старорежимного посетителя отмершие в революцию словоерсы.
– Благодарю, Гаврила Алексеич, одалживаться не привык.
Глазом он уже выцепил среди завсегдатаев человечка, который был ему нужен.
– День добрый, Павел Григорьевич! – приветствовал сыщик карманника Пашку Сивого, на которого Шульц показал как на человека, у которого купил портсигар с камушками.
Положим, продавец из Сивого, как из Штольмана архиерей. Мелкий и вертлявый Пашка с виду напоминал подростка, когда бы не физиономия – пожёванная и бледная, как сырое тесто. Было ему уже за сорок, и неровно стриженая шевелюра седой была в соответствии с возрастом, но на базарах для ротозеев Сивый  всё ещё сходил за мальчишку.
– Это удачно мы с вами встретились. Потолкуем?
Зацепив Пашку за воротник, он бесцеремонно потащил его за столик в углу. Блатные проводили грозного фараона и его жертву недобрыми взглядами и срочно уткнулись кто в свои рюмки, кто в свои карты. Если и подглядывали, то соблюдая приличия – искоса.
– Знакомая вещица? – он выложил на стол перед Пашкой несостоявшуюся свою взятку.
Сивый глянул на следователя глазами праведника.
– Знакомая, Яков Платоныч. Только вещица эта чистая. Честно я её взял, честно и проиграл. У нас в карты мухлевать не принято, сами знаете!
Штольман загадочно ухмыльнулся, показывая зубы. В Затонске и впрямь почему-то до сих пор верили в Адского Картёжника, хотя уж скоро год он ходил среди них во плоти.
– Ну, рассказывай, – поощрил сыщик.
Сивый покосился на собутыльников, сидящих за соседним столом. Выражение в глазах было недвусмысленным.
– Барин, не губи! – прошептал он. – Мне ж красный галстук выпишут, что с барбосом ворковал!
Но Штольман не внял.
– Так я слушаю.
– Метали мы у Маруськи Лядовой, с месяц назад. Ну, я его и проиграл этому фраеру залётному.
– Фамилия фраера?
– Так я бирку у него не спрашивал. Бандерша его Немцем прозывала.
– Шульц?
– Может и Шульц. Говорю же, мне личность его без надобности.
– А сам откуда взял? – поинтересовался сыщик.
– Вот те крест, начальник, не крал! Тоже в карты взял, по весне ещё.
– У кого?
– Так у Моти Соловьёва!
– А Мотя у нас кто?
– Так это… по старым-то временам блины пёк. А нынче это ремесло не прибыльное, так он ксивы рисует.  Я тогда поставил бока с прицепом, скуржавые, а он вот рыжьё. И – ваши не пляшут! Но честно цацку взял, гадом буду!
– А Мотя, говоришь, человек респектабельный? Мокрым не балуется?
– Обижаешь, начальник! – горячо зашептал карманник. – Мотя – аристократ, ручки золотые, рисовать в гимназии учился. Зачем ему?
– И в самом деле, – пробормотал Штольман. – Живёт где?
Кажется, Сивый готов был заплакать, но его переживания сыщика не слишком волновали.
– Где чалится, не знаю, – наконец, решился вор. – А ширма у него в конторе Заготскот. Он там за писаря, что ли?
– Смотри у меня! – Яков поднялся из-за стола и придавил Пашку мрачным взглядом. Говорил он намерено громко, чтобы слышали Пашкины дружки за соседними столами. Сдавать осведомителя воровским без особой надобности он и впрямь не стал бы. – Услышу ещё, что краплёную колоду в руки взял, легко не отделаешься!
– Гадом буду, Яков Платоныч! Ни в жисть больше! – теперь Сивый был готов плакать от благодарности к сыщику за пристойную в глазах «обчества» тему для разговора.
Остальные завсегдатаи проводили старого фараона опасливо-уважительными взглядами. Может, и было у них желание всадить в прямую покуда спину несколько пуль или перо, но кто же по собственной воле решится фарт терять? Кто его знает, Штольмана этого, ему сам чёрт ворожит – столько раз хоронили, а он до сих пор живой!
Сыщик вышел из шалмана, сохраняя на лице усмешку Жеводанского Зверя, как однажды аттестовал её непутёвый племянник художника Белугина.
Мотя Соловьёв, значит, рисовать в гимназии учился? И ведь наверняка у Серафима Фёдоровича, Царствие ему Небесное. Интересный был старичок, знаток и владелец поддельной живописи. Теперь вот с учеником его познакомиться судьба приведёт.
Это что же у нас получается? У грабителей церкви был мандат Затонского ОВД. Реквизиции начались весной. И весной же у фальшивомонетчика Соловьёва, который по нынешним временам зарабатывает подделкой документов, объявился золотой портсигар. Расплатились вещичкой за работу? Очень возможно. Совзнаки упомянутый Мотя поди и сам себе нарисует. Надо бы этого умельца повидать, только поздно уже. Контора-то, небось, закрыта.
Портсигар с красными камушками, предположительно принадлежавший Сергею Ловичу… Жаль, не у кого теперь спросить – этого ли портсигара тень мелькнула и исчезла в грязных московских подворотнях восемнадцатого года? Слишком много совпадений в этом деле. В совпадения Штольман не верил никогда.
Мироздание дает ему шанс закончить начатое? Тогда, пять лет назад, все заботы были только о семействе Кривошеиных. Не случись им возиться с умирающим Чертознаем, возможно, Яков и смог бы довести дело до конца, но слишком уж лихие и неожиданные события разыгрались.
Не всю банду удалось достать. Похоже, тут, в Затонске выплыл последний из тех, с кем Штольмана тогда свела судьба. Снова грабят церкви. И снова в деле маячит кто-то, на кого и подумать-то никому в голову не придёт. Оборотень из отделения – тоже наводчик? Соблазн связать два дела был более чем велик.
Много совпадений и много вопросов. И обсудить не с кем. Ни Антона Андреича рядом, ни даже упрямого олуха Васьки.
А ещё чертовски не хватает Анны Викторовны! И как это она до сих пор не ввязалась в расследование?
     


   
Термины из воровской фени, использованные в главе:
Красный галстук выписать – перерезать горло
   Барбос – следователь
   Ворковать – откровенничать
   Бандерша – держательница притона
   Бирка, ксива – документ, удостоверяющий личность
   Блины печь – рисовать фальшивые деньги
   Бока с прицепом скуржавые – серебряные часы с цепочкой
   Рыжьё – золото
   Ваши не пляшут – выигрыш
   Мокрое – убийство
   Аристократ – уважаемый вор
         

   
Следующая глава        Содержание

Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)