Семена, заказанные Крокодилом в гостиную, на этот раз предназначались вовсе не для холостяков, а наоборот, для молодожёнов. В самом деле, если Аира воскресит Альбу, не под кустами же им ночевать?
«И пусть не выдумывает, что она его забудет. «Ибо крепка, как смерть любовь», и прочее ля-ля в том же духе. Жу-жу-жу».
Посевной материал привёз толстый информационный жук. («И заодно Казань возьмите, чтоб два раза не ходить», — вспомнилось Крокодилу.) Сбросив пакет на подоконник кухни, он поработал и по основной специальности, окатив Андрея Строганова порцией статистической информации: светимость солнца, альбедо в разных районах Раа, демографические показатели…
Напоследок жук сообщил, что на Раа появился новый дестаби («Помощник Сиам, которого сейчас обучает Консул Махайрод»), и с чувством исполненного долга вылетел наружу.
«Странно, что не Барсик. Или, там, Котовасий», — хмыкнул Крокодил, оставляя готовку и беря зелёный пакет с семенами.
Он даже попытался представить физиономию Сиамского Кота в позитивном свете, но в памяти вместо голубоглазого то ли псевдоаргентинца, то ли псевдопуштуна всплыла медово-щербетная Шарбат Гула.
Тогда Крокодил позволил себе осторожно подумать: «Пака такой её точно не знал и не любил. Ему нужна стервозина, вроде стройной несгибаемой Царевны Лебеди, которая будет гонять его хворостиной на великие дела. Такой она и воскреснет. А слабоумную Лилу, которая стоит перед печкой босиком и готовит медовое печенье, буду помнить и любить только я один. Так что никакого слова, данного Аире, я не нарушаю. По большому счёту, я не соврал и насчёт писанины про Альбу. Я же собирался там ещё немного поправить. То есть — ничего не зафиксировано. Всё сырое».
Инструкций на упаковке не было, только изображение травы, и он снова обратился за советом к коммуникатору: как правильно посеять семена на том месте, где в замкнутом пространстве спал энергетически нестабильный дестаби, и плодородный слой выжжен до золы. Коммуникатор предложил экспресс-рекультивацию. Крокодил привычно сообщил, что необходимую плату можно снять со счетчика ресурса гражданина Махайрода, и на экране появилась надпись «Принято».
«Государство не обеднеет. За Паку ему, небось, от общества хорошо перепало. Восстановил потерянное из-за Рояса».
Буквально через несколько минут в дом Крокодила притопали жёлто-красные строительные ящерицы, в секунду выплюнули тонкие ленты, похожие на ловушки для мух, и раскатали их по всей площади пострадавшей гостиной. На эти ловушки тут же набежала куча и налетела туча насекомых, жертвенно преобразуясь в почву. Крокодил не успел и глазом моргнуть, а оживший коммуникатор протянул к его плечу цветок на коленчатом стебле и, говоря человеку прямо в ухо, чтобы пробиться сквозь жужжание, порекомендовал сейчас же посеять траву на получившийся гумус, гудящий и местами ещё шевелящийся.
Если он правильно следовал указаниям коммуникатора, то может рассчитывать, что в полную силу трава встанет только завтра во второй половине дня. А сегодня вечером придётся предложить Аире ночёвку в гамаках. Чтобы раянин точно ничего не унюхал насчёт новой травы и не начал крутить носом — мол, болящий Крокодил думает только об одном и провоцирует, понимаешь, своего сдержанного друга на эротические эскапады, в то время как Консул Раа готов навсегда отказаться от счастья в пользу… и тэ-дэ, и тэ-пэ.
В пользу некоей типично раянской пользы. Масло масляное.
«Это вы мне прекратите!» — с внутренней усмешкой подумал Крокодил.
[indent]
Рассыпая по гостиной семена будущей травы, он представил себя Львом Толстым в косоворотке, штанах из мешковины и в лаптях с онучами. На самом деле на нём были одни только шорты (сегодня день стоял на удивление жаркий, недаром информационный жук начал своё сообщение с данных о радиационной обстановке, светимости и прочем в солнечном анамнезе). Само собой, у Крокодила не было и толстовской бороды… но вдруг этот Толстой так прошёл в печёнки, будто даже запахло паровозной гарью.
«А вот это совсем ни к чему, — оборвал свои фантазии Андрей Строганов. — Эта Альба и так всю жизнь бесилась с жиру, в точности как Анна Каренина. Не хватало ещё и в ней воскресшей те же качества получить! Нет уж, пусть очистится… страданиями… э-э… ну, или чем там… Вроде как я. Я очистился?»
Он обтёр руки о шорты и потрогал свой крестик-облако. Очистился ли он? Да нет, конечно. Только и думает о том, как было бы здорово нажраться от пуза картошки-фри с жареной свининой и запить парой бутылок пива, и какой сладости могли бы быть губы Лилы. И как хорошо на ней смотрелась бы цветочная гирлянда.
Каким же, плоский хлеб, неблагодарным к своей судьбе был любимый дедушка Омон-Ра… А сам Крокодил — он был благодарным? Ведь мог же сколько угодно лакомиться вишней-вишней… и узнавать её как человека, с которым можно горы свернуть, а вместо этого…
Эх, да что там говорить.
Тщательно вымыв руки в фонтане после семян, он вернулся на кухню, снова кликнул коммуникатор, зашёл в «свои огороды» (так вполне официально называлось личное пространство в коммуникационной сети), перевёл панель в режим ручной работы и поскрёб стилом в тех местах текста, которые у него ещё на Камышовой Юбке чесались в плане перфекционизма. До Саши Самохиной ему в этом отношении было далеко, но всё-таки.
«Лучшее, как известно, враг хорошего, но, государыня рыбка, если ты хотела врагов — кто же тебе смел отказать, Асайя ты наша Шотокалунгина!»
Вот Валерка, например, тоже скептически относился к Светке, но никогда не позволял себе высказываться о ней. Понимал, что «имеющий невесту есть жених, а друг жениха стоит и радуется». Так должно быть в идеале.
«Ничего, «мы сделаем вас счастливыми» как в фильме «Москва — Кассиопея», только по-другому. Естественным для вашего мира образом. Словами. Правильно, Саша? Разве ты хотела бы остаться без своего Плюшевого? Вот и прими к сведению».
[indent]
Творческую скорость Андрей Строганов развил просто фантастическую, с чувством, что иногда и за подкладку матрицы пространства-времени заезжал, не иначе… Трудно было писать о себе со стороны, притом с должной мерой критического реализма, но он очень старался.
«Пусть будет так. Это не худший вариант. На первых порах поживут в моём доме. А если Шана будет их доставать, Аира что-нибудь придумает. В конце концов, у него есть замечательная резиденция на орбите, с лесом и озёрами».
[indent]
Раянский государь всё не появлялся. Как взял топор и ушёл — так и нету до сих пор. Ушёл обустраивать погребальную камеру, из которой собирался вытащить Альбу, как из утробы: по букве любимого Сашей Самохиной стиха Цветаевой «потому что лес — моя колыбель, и могила — лес».
(Поваленное дерево с дуплом в нужное Аире место перенёс на себе отряд — да нет, море! — муравьёв такого вида и размера, что Крокодил предпочёл пробормотать «а я пока обед приготовлю» — и ретировался.)
На кухне в очередной раз звякнуло сообщение, что достигнут оптимальный температурный режим кушаний.
«Не пора ли ему уже вернуться, Аире свет Каевичу? Вообще, почему вдруг такая спешка с этой Альбой? Жил же он без неё столько времени, неужели день нельзя пережить ещё? Или неделю? Тем более так притомился после Пробы… Вот ведь мука эта любовь!»
Он выглянул из окна, чтобы оценить высоту солнца, и поймал себя на мысли, что сейчас выглядит как герой сказки.
«В лесу в маленькой избушке жили-были кот да петух, двое неразлучных друзей. Кот рано утром вставал, на охоту ходил, а Петя-петушок оставался дом стеречь. Всё в избушке приберёт, пол чисто подметёт, вскочит на жёрдочку, песни поёт и кота ждёт. Бежала мимо лиса, услыхала, как петух песни поёт, захотелось ей петушиного мяса попробовать. Вот она села под окошко да и запела…»
Эта сказка существовала в двух вариантах, оптимистическом и пессимистическом. Маленький Андрюша Строганов в первый раз узнал именно пессимистический — и плакал так горько и безутешно, что (такова была версия бабушки) чуть не стал заикой. Еле-еле она отпоила внука тёплым молодом с дефицитным «Боржоми». Крокодил этого не помнил, но вдруг на миг ему привиделась хитро облизывающаяся лиса из той самой книжечки, и перья вокруг…
«То под паровоз, то как кур в ощип... Что за мысли!»
Он даже головой помотал, чтобы отогнать видение. А когда галлюцинация прошла, высунулся из окна и, по максимуму напрягая голосовые связки, проорал в сторону шуршащего оврага, не видного за лесом:
— Аира! Уже десятый раз грею обед… или ужин? Ужин готов! Если через десять минут не появишься, сожру всё один! А то сам бурчишь, что на ночь наедаться вредно!
— Иду! — долетело до ушей землянина по точно рассчитанному звуковому коридору. Направленной волной. Как на Пробе  через грохот водопада, так и сейчас — через шум леса и шуршание муравьиной стройки.
Андрей Строганов перевёл дух. Жив. Не зарубил себе топором ни на носу, ни по шее.
Когда раянин уходил вслед за текучей волной муравьёв, на которой плыло, покачиваясь, поваленное дерево — смертельно уставший, пожеванный какой-то, и глубоко несчастный — тогда-то землянин и решил, что пора взять движение событий под свой контроль.
«А то с Асайей Шотокалунгиной шутки плохи. Вон, Моисей Угрин не даст соврать. Нельзя их оставлять без присмотра, милых дам, особенно в райских садах».
И вовремя сообразил, что трапезничать тоже лучше на улице.
«Ещё унюхает насчёт травы, на кухне-то!»
Крокодил засуетился. Быстро откопал в недрах пенат скатерть с раянскими домиками, выбежал во двор, расстелил пёструю тряпку на каменном кругу у печки, вокруг которой была собственная аура запахов…
… и тоска. Вот всё же хорошо, тихо и спокойно — а он, Крокодил Андрюша, зачем-то лезет на рожон. Зачем? Какое ему, в сущности, дело до того, какие чувства испытывает Альба к Аире и наоборот, это исключительно их личное дело, двое дерутся — третий не лезь, правильно?
«С одной стороны, правильно, а с другой, если можно помочь… э-э… простыми человеческими словами…»
Снова привиделась Лила, как она возится у печки. Всё он придумал правильно. Молодец!
«Да, здесь он точно ничего не унюхает. А в дом я его не пущу».
Бегая с листовыми тарелками из кухни к столу и обратно, Андрей Строганов представил, как было бы здорово, если бы Лила ему помогала. И в воздухе даже будто запахло её лепёшками.
Но насладиться призрачными запахами кулинарного шедевра Сорока Островов у землянина не получилось. За спиной внезапно появился Аира и с подозрением потянул носом воздух.
— Андрей, — спросил раянин, вглядываясь в лицо обернувшегося на его голос Крокодила, — ты чего это такой взбудораженный? Тебя покойный Омон-Ра часом не снабдил… м-м… лекарством от скуки?
— Да каким лекарством? Просто я очень рад снова видеть тебя дома. И есть же хочется! Садись. Что, готова твоя правда-матка? Сделал погребальную камеру?
— Угу.
— И завтра «в девять, ровно в девять, Анна Сергеевна»? Альба Олтрановна?
Аира не улыбнулся, сказал суховато:
— Ровно в полдень. Чтобы была максимальная инсоляция.
— Понятно. Да садись же — «к нашему столику»!
— Мне бы руки помыть… И принять душ.
— Зачем? — спросил Крокодил, бухнувшись перед столом на колени и уже хрустя салатом, в который он порезал псевдоколбасу и насыпал трутовиков со вкусом варёных бобов (так получалось ленивое оливье, и его желудок не отторгал органическую химию). — У вас же всё и так асептично. Это просто дань традиции. А мы вспомним другую подходящую цитату: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, а то, что выходит из уст, оскверняет человека». И тем самым уважим Творца-Создателя — «Господу видней». А?
Раянин что-то хотел сказать, но только молча вздохнул и, усевшись возле каменного круга, снова пошевелил ноздрями. В его чёрных волосах был заметен древесный сор.
«Значит, сам ложился в эту колоду, — подумал Крокодил. — Проверял, чтобы Альбе не было тесно».
— Андрей, колись, что это тебя так вставило? — вопрошающе глядя на землянина, всё-таки произнёс Аира.
— Да ничего! И думал Буткеев, мне челюсть круша: «И жить хорошо, и жизнь хороша!»
— Какой ещё Буткеев? — озадаченно спросил Аира.
— Какой-то боксёр из песни Высоцкого. Просто к слову пришёлся. А Главный Полдень — это почтамт Зеленограда? Или Москвы?
— Что? А-а… Москвы. Главный же.
— Начинается Земля, как известно, от Кремля! — процитировал Андрей Строганов Маяковского. И добавил от себя: — Заканчивается — во всяком случае, из моего опыта — тоже.
— Андрюха, ты мне можешь объяснить, что с тобой случилось?
— Ничего. Готовил обед. Слушал жучиное радио. Такое интересное слово — «альбедо», однокоренное с Альбой в вашем языке тоже. Потому что угол падения равен углу отражения. Ну, зеркало. Женщина и мужчина — отражения друг друга, так говорила Саша Самохина, когда давала интервью. Я запомнил.
— Корни и кроны, какое интервью? Пока меня не было, ты, что, общался с Сашей Самохиной? Поэтому у тебя такой вид… расторможенный?
— В некотором роде.
— Дрых в мансарде, Емеля? И подсматривал за нами?
— Ну, почему сразу дрых и подсматривал? Молился! Да. Молился Творцу-Создателю о здравии Саши и о благополучии всех твоих начинаний.
— Правда, что ли?
— Да как я могу тебе соврать, государь-надёжа? «Ой, не лги, ой не лги — царю лжёшь!»
— М-м… Спасибо, — кивнул раянин и наконец прикоснулся к еде. Взял себе ярко-лиловых то ли овощей, то ли фруктов, которые на вкус Андрея Строганова были настоящим пеклом на языке. Но прежде он всегда заедал их салатом и тарелочным листом, а сейчас просто жевал растительный огонь и даже не замечал, что ест. Был мыслями не здесь.
— Кстати, а Тимор-Алк? — спросил Крокодил. — Он никак не будет тебе помогать, чтобы Альба… э-э… снова появилась?
— Нет. Не нужно, чтобы она видела его. По крайней мере, в первые минуты материализации. Чтобы избежать нестабильности. Хорошо бы, чтобы она вообще не знала, кто он такой. Если, конечно, Шана не проболтается.
— А это возможно — чтобы Шана не проболталась?
— Неважно. Там видно будет.
— Главное — ввязаться в бой, а там кривая вывезет?
— Ну, почему же кривая? — Аира дёрнул плечом. — Возьму у тех платанов, они хорошо отдают. А если мне вменят в вину экологическое преступление, скажу, что их посадили мои предки с завещанием использовать в трудную минуту. В некотором смысле это правда, так что мне не придётся врать. В своём роду я последний, и по праву могу забрать их жизнь.
— Что за платаны?
— Природные памятники Леса Тысячи Сов. Охраняются законом. Да ты их видел. На поляне, где полукругом посажены толстые деревья. Это они.
И Аира снова тяжело задумался, двигая челюстью мерными жевательными движениями.
— А почему ты назвал Паку Сиамом?
— Потому что ты постоянно называл его сиамским котом.
— Так я и знал!
— Чтобы сообразить, нужно было о-очень напрячь голову, правда? — фыркнул Консул. Но тоже как-то автоматически. Как жевал.
— И не говори! Шарада! А хочешь, я тебе почитаю вслух?
Сиреневые глаза удивлённо вскинулись.
— «Поломку в пути»?
— Нет, я написал небольшой рассказик. Может, тебе понравится.
— Надеюсь, не о том, как я спал с Сашей?
Крокодил хмыкнул:
— Во-первых, зачем я буду спойлерить? Сам всё услышишь. Во-вторых, нет того урода, который не нашёл бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя. Это не мои слова, а Чехова, и я хочу проверить их вариабельность… или нет, тьфу, слово вылетело… Валидность, вот!
— Хорошо, — наконец Аира усмехнулся более живо. — Буду лежать в гамаке, как тот Федя, от которого Шурик на стройке отгонял мух.
— «Кажется, трудно отрадней картину, нарисовать, генерал»? — ввернул Крокодил Некрасова из школьной программы.
«Сработает. Обязательно сработает. «Чтобы несытое чучело бедную крошку замучило?» — не бывать этому! Перепишем».
— Ну, почём мне знать, какую такую отрадную картину ты нарисуешь — или уже нарисовал — в своём богатом творческом воображении? — снисходительно усмехнулся раянин. — Спасибо, вкусный был обед.
— Ужин! И больше на сегодня никаких великих дел, кроме чтения.
И ещё, действительно войдя в некоторую фазу шутовства, Крокодил ударил ладонями по скатерти, отбивая ритм:
[indent]
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол,
Ну-ка мечи стаканы на стол
И прочую посуду!
[indent]
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя,
Все говорят, что пить нельзя —
Я говорю, что буду!
[indent]
Оригинальная ирландская песня, на мотив которой Гребенщиков написал свои задорные «Стаканы», была мрачноватой — «Some Say the Devil Is Dead» (прямо про серого из Бюро), а вот переделанная на русский лад, она звучала на редкость мажорно. Крокодил очень старался.
— Андрюха, да что с тобой? — снова спросил Аира, отвлекаясь от своих мыслей и поводя носом. — Не могу понять, чем ты так заправился?
— Аира, разве я не похож на трезвенника и язвенника в одном флаконе?
— Нет. Ни капли. Потому и спрашиваю.
— А вот ты сейчас похож на настойку пустырника. Почему ты такой хмурый?
— Боюсь. Что не получится.
— Да ну, брось! Помнишь, как мы на стабилизатор ходили? Ведь всё же получилось! Что Саша Самохина говорила — «Не бойся». А Творец-Создатель плохого не посоветует. Давай, иди, ложись в гамак, я сам приберу.
И пока Андрей Строганов очищал место трапезы, Аира послушно устроился в гамаке. В руках его появилась гитара, он начал щипать струны, но мелодия звучала в глубоком миноре, и слова были соответствующие:
[indent]
Песни нелюбимых, песни выброшенных прочь,
Похороненных без имени, замурованных в ночь,
Песни перечеркнутых, песни сброшенных на лед,
Песня больше не нужных звучит, не перестает…
[indent]
— Это что за похоронный марш?
— Бэ-Гэ, из альбома «Песни нелюбимых». Шестнадцатого года. Ты не застал уже.
— Отставить песни нелюбимых, — энергично сказал Андрей Строганов, забираясь во второй гамак. — Давай лучше «Дубровского», там я слова знаю. А потом я почитаю свой рассказ.
[indent]
…Аира посмотрел в сторону деревьев-великанов, отсюда полускрытых пеной кустарников и трав, словно старый сапёр перед подрывом великолепного моста.
Небо было предутреннее, зеленоватое, и волосы обоих шевелил прохладный ветер.
— Будет жарко, — сказал раянин.
Крокодил хотел отозваться чем-то бодрым, вроде «не переживай, брат, всё получится, потом новые посадишь уже вместе с Альбой». Но получилось другое:
— Тебе предстоит «Солярис» плюс «Кладбище домашних животных»?
— Нет, — возразил Аира и повёл плечами. — Это будет моё собственное оригинальное творчество, не имеющее ничего общего с упомянутыми тобой сюжетами.
Сталь в голосе Консула отозвалась в сердце Крокодила болью, как от тупой иглы. По всей видимости, в глубине своей загадочной души раянин продолжал вести некую битву, и её отголоски были слышны даже туговатому к тонким материям Андрею Строганову.
Из правого кармана своих шортов Аира вынул деревянную фигурку «Пылающий Костёр», а из левого — золотую монетку то ли с восьмёркой, то ли со знаком бесконечности.
— А какова будет моя роль во всём этом? — спросил Крокодил.
Аира поднял глаза — очень ясные — и в задумчивости оглядел землянина. Тому поневоле вспомнилось классическое: «Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм». Тупая игла снова кольнула в сердце. Крокодил даже взялся за крестик-облако, чтобы отогнать наваждение.
— Ты же человек первого порядка, Андрей. Я и так получил эти дары, — Махайрод показал два маленьких предмета на своих широких ладонях, — не от Альбы и не от Саши, а от тебя. Просто молись о том, чтобы у меня всё получилось. У нас нет права на ошибку, ни у меня, ни у тебя, поэтому — как там в «Непобедимом» у Лема, помнишь? — мне нужна вся мощность.
— Да, понял я, понял. Но как молиться? Какими словами?
— Но как, Холмс? — наконец улыбнулся Аира, и в его глазах блеснули фиолетовые искры. — Да вот какие слова на душу лягут, теми и молись. О нашем спасении.
И снова Андрею Строганову пришло на ум что-то совсем не в том духе, а будто кто-то нашептал на ухо, и не голосом Воланда, а глумливым коровьевским: «Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь…»
— «Господи, помилуй» подойдёт?
— Как нельзя лучше. Считай, что мы с тобой снова на Пробе, только я уже не твой инструктор, а просто товарищ. Не знаю, что может случиться, Андрей. Но что бы ни случилось, ты уж постарайся проявить себя перед Творцом достойно. Ты можешь. Просто не ленись. Принято?
— Принято, — вздохнул Крокодил.
И тупая игла немедленно выскочила из его груди.
— Тогда я пойду, — сказал Аира. — А ты садись под этим деревом, вот так, в ту сторону спиной, и молись. Не вставай, что бы ни услышал. Как на Пробе, когда принял галлюциноген, помнишь? А ровно в полдень встанешь и… и придёшь на помощь. Только смотри, не проспи.
— А если мне приспичит по нужде?
— Вон кусты. Устраивает это вас, Жорж Милославский?
— А пить?
— Пить... Надо было фляжку взять с собой. Ну, возвращайся домой тогда, набирай воды и приходи. Не заблудишься?
— Да взял я с собой флягу, взял. Просто хотелось посмотреть на твою недовольную физиономию. Потроллить тебя немного. Можно?
Наконец Аира улыбнулся:
— Вот нашёл время...
— Ты сам говорил, что надо шутить, чтобы не зазнаваться.
— А кто зазнаётся? Я, что ли?
— Нет, Пушкин!
На этом они обнялись, и Аира ушёл к наследию своих предков, а Крокодил утвердился под деревом.
«Как Шариков на шестнадцати аршинах…»
[indent] Солнце стояло в самом зените, а закрытая колода лежала на прополотом пятачке. Ни стружек, ни коры, ни веток нигде не было, Аира, конечно же, навёл полный порядок на месте священнодействия. Но в отдалении Крокодил заметил пень с воткнутым в него топором. Как в книжке «Латышские народные сказки», которую бабушка подарила ему на пять лет. Этой картинки он боялся и всегда пролистывал её, потому там, помимо топора в колоде, был нарисован страшный палач в красной маске.
А самого Аиру он не сразу-то и нашёл. Не сообразил, что шевеление в высокой траве вызвано не ветром, а судорожными рывками ползущего человека, поэтому несколько минут ходил взад-вперёд у колоды, пока не услышал слабое кряхтенье.
Консулу Раа оставалось преодолеть всего каких-нибудь полтора метра до намеченного дерева — огромного, раскидистого, в полном расцвете древесных сил. Последнего живого среди сухостоя.
Аира выглядел как японский пенсионер в день своего стадвадцатилетия без инвалидной коляски. У Андрея Строганова даже мурашки пробежали по спине при виде такой страшной немощи. Но ссохшаяся коричневая мумия с редкой белой бородой и длиннейшими белыми волосами всё же упорно ползла. Полоса выжженной до корней травы говорила о том, что Аира подбирал даже мельчайшие энергорезервы и не собирался сдаваться смерти.
Уловив приближение Андрея Строганова, дряхлый старик перестал дёргаться и еле слышно прошамкал:
— Не трогай меня. Выломай крепкий сук. Просто подтолкни.
Крокодил поспешно выполнил указание (от соприкосновкния с телом дестаби свежая древесина тут же обуглилась, и в руку землянина словно ткнулся голый провод под током). Мумия обхватила древесный ствол высохшими костями рук, обтянутыми кожей. Из глазниц черепа глянули Аирины глаза — серые и блестящие, как огни орбитальных спутников.
Ресурсов дерева хватило буквально на пять минут.
— Ты всегда опаздываешь, Андрей. Это нехорошо.
— Я пришёл ровно в полдень. Но просто не думал, что… Что не сразу увижу, где ты находишься.
Аира ничего на это не ответил. Сейчас он напоминал старого индейца из бедной резервации вдалеке от туристических маршрутов. Скуластый, носатый, с неопрятной белой шевелюрой и тёмно-коричневыми пятнами на смуглой коже. Одежда болталась на нём, как на вешалке. Но, по крайней мере, он уже мог нормально двигаться.
Вынув нож из ножен на поясе, Аира двумя торопливыми ударами укоротил свои волосы и бросил седые обрезки под сухое дерево, а затем принялся за удаление волос на лице. Он умел пользоваться своим ножом, прямо как дровосек топором, фигурист коньком, а морской офицер кортиком из рекламы бритвенных принадлежностей Gillette. Причём без зеркала.
На землянина он не смотрел.
— Как ты себя чувствуешь? — виновато спросил Крокодил.
— Бесхреново. Ладно, не отвлекаемся. Предпоследний рывок. Ради Раа. Ради Саши Самохиной. Ради Альбы. И ради тебя, бродяга.
— Подожди, — сказал Андрей Строганов. — Ты, что же, в таком виде собрался её встречать?
— А что?
— Хорошо бы тебе ещё помолодеть. Ты можешь?
— Потом. Сейчас уже нигде нет восстановимого ресурса, а время уходит. Нельзя пропустить точку ветвления времени.
— Аира, знаешь, что на самом деле главное? Не упустить фантастическую возможность произвести на твою Альбу второй раз первое впечатление. Возьми мою энергию, сколько нужно. Правда, дружище. Ты же её сейчас увидишь, обнимешь… А у тебя такое выражение на лице… Моя бабушка говорила, с таким настроением только покойников обмывать.
— Что, настолько плохо выгляжу? — сухо спросил Консул.
— Ну… Ты же хочешь ей понравиться? Уж поверь старому пикаперу, если она увидит тебя в хорошей форме, это будет лучше.
Раянин тяжело вздохнул:
— Я не хочу ей нравиться. Я хочу просто воскресить её. Думаешь, мне улыбается снова портить ей жизнь? Нет, — Аира решительно покачал головой, — пусть строит свою жизнь так, как это видится ей самой. В идеале. Теперь, когда я думаю о ней, как о чём-то настолько далёком… Как твой Путешественник во времени об Уине.
— Аира, то были только мои несовершенные слова. Если хочешь, я напишу продолжение, что Путешественник нашёл Уину, и оба были очень счастливы. Сам подумай, ну как же она воскреснет, если умерла именно от… от отсутствия любви? Как же ты воскресишь её, если разлюбил?
— Молча.
— Нет, молча нельзя. Она тебя потому и просила научиться писать стихи и песни, чтобы ты не молчал. Дружище, ну что с тобой? Вспомни, как ты любил Сашу Самохину на Земле. И как она тебя любила. Как ты думал о ней, когда шёл домой, и знал, что она там в синих чулках и в разные прозрачные пеньюары заворачивается ради тебя.
— Альба не будет любить меня.
— Да с чего такой пессимизм, объясни на милость?
— Это не пессимизм, это правда. Я теперь уже сомневаюсь, любила ли она меня вообще хоть когда-нибудь.
— Может, тогда отложим нашу спецоперацию?
— Нет, энергетические линии уже выстроены… Боюсь, всей моей жизни не хватит, чтобы провернуть такую шарманку ещё раз. А я обещал Шане... Хочу закрыть гештальт. Понимаешь?
— «Нина сама просила»?
— Вот именно.
— И всё равно, если ты будешь моложе, это будет лучше. Вот, держи!
Крокодил сам протянул Аире свои руки — и чуть не вскрикнул от огненной боли в запястьях, когда тот взял их в захват. Но после краткой болевой вспышки землянин не почувствовал себя дирижаблем. Он просто ухнул в чёрную воронку, как камень в нефтяную скважину.
А когда очнулся и встал, его тело осталось лежать на земле.
[indent]
«О-ба-на!» — только и смог подумать Андрей Строганов. И пошёл по траве, по прекрасной траве Раа, не приминая её, туда, где играла тихая земная музыка.
«Похоже, я всё-таки добился своего, — подумал он без какого-либо страха или тревоги. Это было как в игре. — Отдал жизнь за други своя».
[indent]
Аира сидел, привалившись к колоде спиной, и наигрывал на самодельной флейте из многих тростинок. То ли что-то позаимствованное из слуховой памяти Андрея Строганова, то ли самостоятельно услышанное на Земле, то ли собственного сочинения.
Волосы раянина снова почернели, хотя в них проглядывала лёгкая седина. Но его лицо, по крайней мере, было лицом человека лет сорока, а не семидесяти с хвостиком. Волевым лицом Консула, умеющего принимать трудные решения. И его челюсть сияла во всей своей гладко выбритой красе.
«Хорошую можно было бы повесть написать, в стиле гоголевского «Носа», как от Консула Махайрода сбежала челюсть и превратилась в Сашу Самохину, упрямую девчонку», — с юмором подумал Андрей Строганов.
Но появление Крокодила никак не отвлекло Аиру от музыки. Всегда такой чуткий, раянин даже не повернул головы в сторону пришельца.
А вокруг поляны шумел лес, светило мягкое солнце, и мелодия флейты гармонично вплеталась в шевеление листвы, крики птиц и стрекот насекомых. И огни сияли на небе, как всегда, то здесь, то там прожигая лазурь своими искорками.
«Неплохой этно-фолк у него получается, зачётный… Но неужели я действительно умер? Да нет же, он всегда помогал мне вернуться, и сейчас поможет, нечего паниковать. Или…»
Снова промелькнуло видение лисы и перьев, только в монохроме, наглая рыжая морда была серой.
«Или это так и было задумано?! Ему нужно было, чтобы я сам предложил себя в жертву? Но зачем? Почему? Чтобы я прошёл Пробу на гражданство в Царствии Небесном? Чтобы он… выполнил пункт договора с Творцом Земли насчёт меня… как и с Сашей Самохиной… Так, что ли?»
Крокодил посмотрел на голубое с неземными блёстками небо и на золотое, но не палящее солнце. Ему стало жутковато. Главное, непонятно, что теперь делать. По идее, должен был открыться светлый туннель. Он много раз читал, что это происходит именно так.
Или с Раа покойников забирают как-то по-другому?
«Небесный град Иерусалим горит сквозь холод и лёд… Саша Самохина погибла от рук заговорщиков, а я сам отдал свою жизнь за… блин, за спасение и счастье Раа! За стабильное солнце в виде воскресшей Альбы. Бред… А вдруг не бред? Вот же иезуит хренов, хуже попа на «мерседесе»... А ведь Шана предупреждала, что он такой же друг, как и всё остальное, и думает только о себе!»
Из древесного ствола послышался стон. Крокодилу стало не до мыслей о своём новом статусе невидимого глаза. Он сосредоточил внимание на происходящем вовне, а не внутри. Внутри, собственно, не на чем было концентрироваться. Не на страхе же, не на смятении, не на замешательстве… однокоренном слове к помешательству.
Консул бросил флейту на землю и быстро снял верхнюю стенку колоды. Из раянского гроба встала Альба, девушка-смуглянка лет двадцати, прикрытая только длинными тёмными волосам, и ошеломлённо уставилась на человека перед собой.
— А… Аира?! — вскрикнула она с ужасом.
Он посмотрел на неё странным взглядом: одновременно с тяжёлым разочарованием (провал его замысла был очевиден, она его не забыла) и лёгкой надеждой.
— Корни и кроны, что ты с собой сделал?! — она выскочила босыми ногами на траву, не замечая своей наготы, бросилась к нему, взяла его лицо в свои ладони, вгляделась с бесконечной тревогой и болью. На её пальце блеснуло кольцо Саши Самоиной — крылья, крылья! — Аира, что, опять какой-то ужасный эксперимент?! Почему ты так страшно постарел?!
— Страшно? — спросил он, чуть приподняв уголки губ.
— Да! Страшно! Зачем, любимый, ну зачем?! А если бы ты умер?!
— Зачем — хороший вопрос, — Аира смотрел на молодую женщину, не мигая. — Да вот, всё неймётся.
Его руки по-прежнему висели вдоль тела, он не сделал даже попытки обнять её, только ноздри подрагивали. Альба тоже принюхалась — и тут же резко отстранилась, оглянулась на колоду, коснулась своей шеи в поисках удостоверения личности.
— Или… что-то не так со мной? Где моя одежда? — она обхватила себя руками. — Почему… Я болела? Я… умерла?
— Да, Аль, ты болела. И все думали, что ты умерла. Но не я. Ты же знаешь, пока я жив, ты не можешь умереть. Поэтому ты снова… здорова и прекрасна.
Аира протянул руку, небрежно вынул из воздуха тончайшую зелёную ткань — парео, так это называется — и набросил на голые плечи воскресшей. Альба привычным движением превратила прямоугольник ткани в одеяние наподобие сари. И этот наряд сообщил фигуре молодой женщины гораздо больше эротизма, чем полная нагота.
«Полная нагота — это всегда признак жертвы, — вспомнил Андрей Строганов цитату из какой-то умной книжки. — Но я же был не голый! Я был одетый! Как цивилизованный человек!»
Выражение лица Консула оставалось бесстрастным. Он спокойным неторопливым движением достал из кармана своих шортов раянское удостоверение личности и протянул Альбе.
— Вот. Твой документ снова действительный.
Она машинально повесила деревянную плашку на шею и только потом прикоснулась к линиям на деревяшке. Оглянулась вокруг, заметила высохшие стволы деревьев. Посмотрела на кольцо на своём пальце. Снова подняла глаза на молчаливого плечистого мужчину.
— Аира... — прошептала она чуть слышно, — ты, что, отдал мне… годы своей жизни?
— Своей? — иронично прозвучало где-то в стороне, и ощущение ледяного холода пробежало по странной новой сущности Крокодила, как рябь по лужице. — Раз, два… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть — несчастье… вечер — семь… О, как я угадал!» Вы оценили развитие этого классического сюжета?
— Я просто вернул то, что твоё по праву, — сказал Аира. — За меня не переживай, я восстановлюсь. Я же дестаби. Буду молодым и… ну, не могу сказать, что красивым, но, по крайней мере, без седых волос.
Несколько секунд они смотрели друг на друга без слов.
— Как… — проговорила молодая женщина и села на траву; ноги её не держали. — Как это случилось… что… — у неё не находилось слов. — Аира, но это точно ты?
Он рывком снял через голову безрукавку, присел рядом с женщиной, взял её руку с кольцом и поднёс к шраму на своей груди.
— Узнаёшь?
Альба провела пальцем по старой отметине на смуглой коже, отодвигая плашку гражданства. Аира улыбнулся.
— Так и не зарос, да? — тихо спросила она.
— Это след от молнии твоей любви. Он никогда не зарастёт.
Была бы воля Андрея Строганова, он бы отвернулся. Но время его воли кончилось. Он вообще весь кончился, и остался от него только панорамный глаз. Жалкая пародия на всевидящее око с оборота долларовой купюры.
Что было в ней такого, в этой Альбе, что Консул — трезвый, жесткий, волевой человек, да и не человек вовсе, а держатель молний небесного огня — так таял под её взглядом? любил её столько лет? был готов снова и снова искать в иных мирах? простил предательство?
Предательство…
«И за борт её бросает в набежавшую волну» — это точно не про него. Это про меня. Это он меня в набежавшую волну бросил. Согласно волновой теории пространства-времени. Что ж, по мощам и елей, по грехам и мука. Значит, вот такой я… поэт и гражданин… что меня можно только использовать и выбросить, как изделие номер один».
Альба вздохнула, коснулась деревянной плашки на груди Аиры, сжала её в пальцах.
— Консул Махайрод...
— Аль, ты прямо как в воду глядела. Вернее, в огонь. Помнишь? И оказалась права. Я получил именно это имя.
— … дестаби… и отец дестаби Эстуолда...
— Это твой сын. Я признал его своим.
— Мой сын? — она отпустила его плашку и взяла в ладонь свою. — Корни и кроны, я ничего не помню! Восемнадцать оборотов… А мама?
— И мама жива.
— Я ничего не помню, — с тоской сказала молодая женщина. — Кроме тебя... и этой поляны...
«Всё-таки как в «Солярисе», — подумал Крокодил. — Только мне от этого не легче».
— Не переживай, — Консул наклонился и поцеловал её в лоб, — память придёт. Тебе надо отдохнуть, поесть. Искупаться в нашем озере. Поспать.
— Поспать? Нет, спать я совсем не хочу. И есть тоже. Аира... Творец-Создатель, я же тебя совсем не знаю!
Он снова мягко улыбнулся. Как солнце Раа. И сказал со смешком:
— Ну, если захочешь узнать, я в твоём распоряжении. Но вряд ли тебе это так уж нужно и интересно. Я оказался не слишком хорош для тебя.
Она, как слепая, ощупала его лицо, плечи, руки, снова коснулась шрама на груди, провела ладонью по плечу.
— Ты... ты стал такой… как камень!
Он промолчал.
— Корни и кроны, я ничего не помню! Аира, но ты… — Альба вдруг вскинула на него встревоженный взгляд. — Ты же любишь меня? И если… восемнадцать… Это что же, от родов?!
— Ну, — он замялся, но не смог ей соврать, — в общем, да. Парень унаследовал способности твоего отца. Ты была ему не рада, а он очень сильно хотел жить…
— Я не хотела рожать твоего ребёнка?! Бред какой-то… Он, что, должен был родиться с какой-то ужасной патологией?!
— Нет. Дело не в нём. Просто ты ушла от меня. И...
— Я ушла от тебя?! — перебила она, совсем потерявшись от услышанного. — Что за безумие, почему?!
— Потому что я был перед тобой очень виноват. Я не был хозяином себе. Я был с тобой не по праву. Обещал то, чего не мог исполнить. Прости меня. Я не мог быть твоим мужем в пятнадцать лет. Тогда у меня была совсем незрелая душа, и… и этим я очень навредил тебе. Вот. Неудивительно, что ты не захотела стать моей женой.
Она вздохнула, будто бы даже с облегчением.
— Творец-Создатель, ну что ты такое говоришь, чушь какая… Я тебя люблю. Очень!
— Ты разлюбила меня, Аль. Я очень виноват перед тобой, — повторил он. — И сейчас не имею права пользоваться твоим неведением. Ты меня не любишь, и мы просто не сможем жить вместе. Ты вернёшься в дом твоей матери и сможешь уже в полную силу работать над статуэтками или большими скульптурами… В общем, делать всё, чего пожелаешь.
Альба решительно мотнула головой, её пушистые темные волосы разлетелись по плечам.
— Не знаю, что там было сколько-то витков назад... Подожди-ка, — она приложила ладони к вискам, — я помню… Да, я помню! Как начала бояться, что ты, весь такой взрослый и прекрасный, влюбишься в девушку, тоже взрослую, а меня забудешь. И тогда я разработала целый план, как соблазнить тебя, чтобы привязать и никогда, ни за что не отдавать никакой другой. А потом постоянно тебя мучила, унижала, и наслаждалась твоей болью, как… как ведьма времён Смерти Раа!
— Аль, ну что ты, это я требовал того, на что просто не имел права. И сейчас не имею. У меня стала совсем другая душа, я давным-давно не тот мальчик, которого ты помнишь, а очень старый человек, скучный и неинтересный. После твоей смерти я стал таким, как эти деревья, — он махнул рукой на страшные обугленные стволы. — Во мне не осталось ничего от Айри-Кая, которого ты любила. Честно, Аль. Мы очень — очень-очень — разные люди.
Альба его не слышала, говорила о своём.
— Бедный мой, прости… Клянусь, даже когда я делала тебе больно, в глубине души всегда знала, что веду себя ужасно. Обними меня, пожалуйста…
Она привстала с травы и села уже к нему на колени. Он порывисто обнял молодую женщину, общечеловеческим движением зарылся лицом в её волосы.
— Мы оба тогда вели себя по-дурацки, потому что не знали, что значит — любить! — весело воскликнула Альба, отклоняясь, чтобы видеть его глаза. — Но всё-таки любили. Любили безумно!
— Теперь нам самое время взяться за ум, — с горьким вздохом сказал он.
Альба рассмеялась.
— Не-а! У меня точно не получится! Я всегда была без ума от тебя, и ты этим пользовался, бесстыжий мальчишка! Ты свёл меня с ума — в прямом смысле! Жаль, что я совсем не помню подробностей…
«Как всегда, она слышит только себя», — в тоске подумал Крокодил.
— …но чувствуется, что всё было страшно трагически!
— Да, где-то так, — Аира неловко усмехнулся.
— А это кольцо… Откуда оно? Я его не помню.
— Просто мой подарок тебе. Носи, если нравится.
— Очень нравится, — Альба сняла кольцо и полюбовалась крыльями сквозь блеск солнца. — Оно какое-то… прямо будто с неба!
А к Андрею Строганову ангелы по-прежнему не спешили. Не сыпались с неба со своими крыльями и золотыми трубами сквозь световой туннель, чтобы препроводить его куда следует.
Только сейчас он начал осознавать всю бедную бездну своей сингулярности. У него не было кожи, по которой мог бы заструиться пот, и волос, которые могли бы встать дыбом, осталась только голая душа, в целости и сохранности, но абсолютно беспомощная, и от нахлынувшего ужаса она забилась, как пойманное в силки животное.
«Неужели я так и буду болтаться под этой берёзой или сосной до морковкина заговенья, как Кентервилльское привидение?!»
Альба вдруг прыснула солнечным смехом, помотала головой, снова надела кольцо и сказала весело и довольно:
— Слушай, ты всё-таки довёл меня до гробовой колоды! Как это на тебя похоже! Я умерла от любви! Ха-ха-ха! Творец Раа, это потрясающе! Прямо как в детстве представляешь: вот, буду лежать такая тихая и холодная, а он будет рыдать и только тогда поймёт, кого потерял! Ха-ха-ха! Ты рыдал? Ты… корни и кроны, ты, наверное, даже хотел покончить с собой!
— Как это на тебя похоже, Алька, — смеяться по любому поводу…
В самом деле, она хохотала так заразительно, что Крокодил, может, тоже рассмеялся бы, если бы был чем-то вроде головы профессора Доуэля или хотя бы Альфредо Гарсии.
— Ой, Пылающий Костёр, а тебе хочется плакать, да? Ну, скажи, ты хоть одной слезинкой капнул на мою колоду или нет? Вот бы посмотреть, как ты рыдаешь, провожая мне в последний путь! «Ветер, ветер, нет тебя на свете!» Хотя что я говорю — ты даже не прилетел на мои похороны. Был страшно занят. Наращивал индекс. Я угадала?
— Аль, как же ты прекрасна…
— Да? Я угадала?
— Ты угадала.
— И вслед за этим утверждением нужно обязательно тыкаться в меня носом и распускать руки, правда, Аира?
— Аль, ну я же… столько лет… был без тебя… много пережил всего… разного…
— Подожди-ка, ты не ответил на мой вопрос. На самый главный вопрос. Скольких женщин ты завёл в своём сердце, пока меня не было? А то знаю я привычки этих дестаби, изыде сеятель сеяти семена своя!
— Алька, да побойся Творца! Ты моя Единственная!
— Святое слово?
— Святое слово, — сказал Аира.
«Это слова Хари из Соляриса, — Крокодил уловил что-то знакомое. И подумал с отчётливой ясностью: — Это Альба штрих, изменённая волей Аиры, как Хари была изменена волей Океана. Он вправил ей мозги, а для этого изменил реальность. Потому и забрал мою жизнь, всю мою энергию целиком. Всю мощность , как в «Непобедимом». Ради великой цели спасения Раа. По договору с Сашей Самохиной. По завету со своим Творцом».
Остро вспомнилось, как на его замечание «ты мной манипулируешь» Консул только ухмыльнулся и снисходительно заметил: «Если бы я манипулировал, ты бы не заметил».
Да, не заметил. Не понял даже, на каком этапе Махайрод принял решение пожертвовать им, всё равно никому не нужным и ничего не значащим Евгением Онегиным. Пустым местом. А ведь Шана говорила…
«Как в «Пикнике на обочине» Он подставил меня, как Рэдрик Шухарт подставил под «мясорубку» того ничего не понимающего паренька…»
— Аира, ты… — Альба пересела так, чтобы удобнее обхватить своего мужчину ногами, и ткнулась в его широкую грудь, как лодка прибивается к родному причалу. — Скажи, ты действительно скучал по мне за все эти годы хоть немножечко?
— Ты не представляешь, как я скучал.
— Но я же совсем не знаю, как теперь жить…
— Шана будет счастлива, когда ты вернёшься в её дом. Тебя ждут великие дела. На Раа очень многое изменилось к лучшему. Благодаря тебе.
— Правда? Мне предстоит узнать много хороших новостей?
— Да. И много-много камней, и много-много деревьев ждут твоей руки, чтобы преобразиться. И много-много людей ждут твоего искусства, чтобы понять Замысел Творца.
— Правда? — повторила Альба и провела пальцем по щеке Аиры, очертила контур его носа, бровей и подбородка. Её губы заалели и приоткрылись, такие яркие и дерзкие, что их хватило бы на соблазнение целой вселенной, а не то что на одного мужчину.
— Правда, — кивнул он, но не потянулся за поцелуем.
Тогда Альба соскользнула с его колен, встала, поправила свой тончайший наряд, оглянулась на гробовую колоду, потом опять посмотрела на Аиру.
Тот продолжал сидеть, вытянув ноги, и при этом с максимально ровной для такой позы спиной. Любуясь молодой женщиной, но никак не заискивая перед ней.
— А среди этих новостей, — она коснулась пальцами древесных колец своей плашки, — я услышу предложение стать твоей женой?
— Я уже всё сказал, Аль. Прости меня.
— Ну да, конечно. Сердце Консула принадлежит не мне, а Раа. А этого человека я совсем не знаю. Не знаю ни его путей, ни его мыслей. Его не терзает любовный голод, он привык быть один и давно забыл девочку, ставшую его женщиной. А если и помнит, то лишь потому, что у него на груди остался шрам. Да, Аира?
Консул всё так же молча смотрел на неё. Мигрант Андрей Строганов хорошо знал этот взгляд инструктора Пробы, спокойный и безжалостный. Интересующийся тем, что может быть интересно, и использующий то, что может быть полезно для благоденствия Раа. Или ещё для какой-нибудь великой цели.
Мало ли целей у такого правителя, как дестаби Махайрод, чей послужной список изъят из открытого доступа?
Но Альба не смутилась под этим взглядом, только подняла голову выше. Это землянин мог попасться на удочку манипуляций Консула Раа, а она-то хорошо знала, с кем имеет дело.
«Она не боялась ни любить его, ни прогнать», — вспомнились слова Тимор-Алка. — Это только я был таким идиотом, что поверил, будто Махайрод, которому убить человека — как вытереть руки о траву, может всерьёз называть меня своим другом. Меня даже Валерка бросил, с которым мы дружили с яслей. Для спасения своей души. Даже не подумал, каково мне будет одному. Ну да, я же не родственник и не баба, а так, никто. Что уж говорить об этом… людоеде.
— Нет, — сказал Консул со своей фирменной ухмылкой. — Всякий раз, когда ты думаешь за меня, ты ошибаешься. Тебя невозможно забыть, Альба. Помнишь фигурку «Раа любит Аиру»? У меня для тебя тоже кое-что есть.
Аира встал, поискал глазами свою флейту, нашёл и подобрал её.
— Вот, — показал он ей своё творение.
— Что это?
— Музыка ветра. Песня айри-кая. Послушай.
Он снова сел на траву, на этот раз на колени, и поднёс незамысловатый инструмент к губам. Альба присела на свою гробовую колоду, вытянув гладкие смуглые ноги, на которых тут же разместились длинные солнечные блики. Солнечная галька. В самом деле, очень похоже.
Невесомая ткань её одежды сбилась в форме балетной пачки. Как у Мэрилин Монро на известной фотографии. Сознательно приняла она такую позу или бессознательно, поместив между ног волны полупрозрачной зелёной ткани? Синий чулок и зубрилка Саша Самохина, снявшая свои джинсы и надевшая ялтинский сарафан, такими дивными ногами похвастаться не могла. У Саши ноги были самые обыкновенные. Но уж Альбе-то она придумала умопомрачительные.
Аира заиграл, потом запел одно из своих стихотворений на ту же мелодию, потом снова заиграл. И у Альбы снова приоткрылся рот — но уже от искреннего удивления, постепенно переходившего в восторг.
Мелодия была простейшая («музыка народная; слова не знаю чьи, наверное, тоже народные»), и слова примитивные, но молодая женщина реагировала на его исполнение, как на opus Dei. Потому что в голосе Аиры она слышала своё счастье.
[indent]
Лети! Поля, леса, луга, цветы —
всё — ты
всё это ты
и в этом тайна
в тебе вся тайна!
Веселая святая песня та
Мечта
Моя мечта
Где высь и даль,
и высь как даль, она —
любовь одна!
Такая тайна!
[indent]
Когда мелодия затихла, и Аира скромно опустил голову с седыми нитями в иссиня-чёрных волосах, Альба встала с колоды и села возле него. Заговорила она не сразу.
— Это… как? Такие крылатые слова… как в Песне Пробы?
— Как птицы поют во время брачного сезона. Моя песня для тебя.
Альба взяла флейту из его руки и тоже подула в трубочки. Вылетело несколько тонких звуков.
— Видишь, можно петь не горлом, не по-птичьи, а вот так, выдувать музыку с помощью полых трубок. Например, ты можешь петь, а я играть, и слова и музыка соединятся очень красиво. Хочешь попробовать?
Альба кивнула.
«Господи, — с тоской подумал Крокодил, слушая, как женщина повторяет слова песни, а мужчина подыгрывает ей на флейте, — это же я подсказал ему! Неужели он даже не вспомнит обо мне? Сейчас они ещё немного поперетягивают одеяло каждый на себя, да и помирятся. Будут жить долго и счастливо и умрут в один день. А я так и останусь здесь, как призрак того японского профессора под яблоней в книжке про Алису Селезнёву! Господи, за что?! Я же практически поверил Тебе! И ему поверил, как лучшему другу, как самому себе! Я был готов отдать жизнь за него и за его чёртову планету — и отдал! И что теперь?! Где моя честная смерть?!»
— Перспектива и впрямь невесёлая, — прошелестел бесцветный голос, уже где-то слышанный, и будто даже совсем недавно. — «Помните, что сотни лет уже губит Русь — вера в добрые намерения царей»…
Крокодил с удивлением увидел рядом с собой серенького плюгавого человечка, представителя Вселенского бюро миграции. Вероятно, тот появился уже давно и наблюдал за сценой на лужайке вместе с ним. Но землянин, которому полагалось бы обрадоваться появлению потенциального спасителя, впал в совсем уж необъяснимое уныние.
«Я лишний человек, — билась у него только одна мысль. — Придурок Онегин — это мой эйдос, и мне из него не вырваться... Дар случайный, дар напрасный, жизнь, зачем ты мне дана…»
— Андрей Строганов, при всём уважении к вам и вашим талантам… Согласитесь, с вашей стороны даже глупо сердиться на Консула Раа, что он так ловко использовал вас. Да, увы! Дестаби — пренеприятнейшие субъекты, со своей этикой и логикой, и как же нам тяжело работать с ними, доложу я вам! Мне очень жаль, что вы теперь — не более чем дефект масс, дефект энергий, которым можно пренебречь.
«Дефект…»
— Именно, — с готовностью откликнулся на его мысль пришелец. — Представьте аналогию из вашего мира: никому не нужный мигрант-строитель, по доброй воле возил раствор на свою будущую могилу… и тихонько лежит в фундаменте элитного дома. Но вы, по крайней мере, радуетесь за своего, кхм-кхм, вероломного друга? Имеющий невесту есть жених, а друг стоит и радуется, так? В точности по букве закона, которым вы надеялись осчастливить этот... кхм-кхм, затерянный мир? И вот они стали счастливы наяву, а вы — увы и ах — оказались в долине смертной тени. На лужайке. Но какое коварство со стороны этого альфа-самца, скажите?
У Крокодила не было лёгких и гортани, чтобы «сказать», но он застонал — мыслями, зрением, всем своим безвольным существом.
— По-моему, сейчас они начнут совокупляться, — представитель Бюро перешёл на более деловой тон. — Вы любите хоум видео? Или предпочитаете качественный профессиональный продукт? Увы, на Раа в этом плане всё очень кустарно. Хотя как раз под кустами ваши друзья будут выглядеть наиболее органично, не так ли? Organic Product. Причём свои упражнения они практикуют сутками напролёт. Поэтому столько свободных дней в их календаре — резерв для половых процедур. Вам будет на что посмотреть.
— А в том времени, которое я не помню, твоё предложение прозвучало? — спросила Альба. — Чтобы я стала твоей женой?
— Да, конечно, и не один раз. Но это было так давно, что то слово уже потеряло силу.
Она положила пальцы на его губы и потёрлась носом о его нос, провела пальцем по его шраму. Аира замер. Отложил флейту.
— Вот ещё! Ну, уж нет, любимый! За свои слова надо отвечать! Я согласна. Попробую снова приручить тебя. Насколько я помню, обращаться с тобой не труднее, чем с очень острым ножом. Да, мне уже интересно! — она придержала его за запястья и слегка отодвинулась, чтобы заглянуть в глаза. — Каковы обязанности жены Консула? Быть в твоей тени, а самой тени не отбрасывать?
— Главная обязанность жены Консула — быть самой собой. А остальное приложится.
— Остальное? — Альба положила руки на плечи Аиры; его ноздри дрожали. — О, ещё как приложится! Но как это должно выглядеть… для начала?
— Для начала... Если бы ты побывала на нескольких заседаниях Малого административного совета и по своим впечатлениям сделала деревянные или каменные фигуры для украшения главного зала, это было бы здорово. Чтобы все, кто там работает, вдохновлялись твоим творчеством на подвиги.
Альба отстранилась с удивлённой полуулыбкой и недоверчиво спросила:
— Это... можно?
— Можно, — улыбнулся Консул, наконец привлекая её к себе. — И даже нужно.
— Слушай, Аира, как же ты вырос...
— Да, я уже не тот пацан, которого ты помнишь, — проговорил он почти шёпотом, и его кадык двинулся вверх и вниз.
— Не-а, тот же самый, — рассмеялась она. — Теперь я тебя узнаю. Такой же наглый, бесстыжий, везде лезешь и мнишь себя солнцем Раа!
— Я наглый?! Я везде лезу?! Я мню?! Аль, помилуй, да я дышать на тебя боюсь! Боюсь, что это только сон, и ты сейчас исчезнешь!
— О, нет, и не надейся, я больше не оставлю тебя без присмотра!
— Впрочем, — продолжал серый человечек, не сводя острых глазок с Андрея Строганова, но при этом внимательно присматривая и за раянами, — будем справедливы и честны, как подобает высокоразвитым существам. Махайрод не то чтобы забыл о вас. Он просто изменил реальность. Он расслоил её, и она разветвилась. И он перескочил на другую ветку, пожертвовав частью своей памяти, поэтому сейчас просто не знает ни о мигранте Андрее Строганове, ни об Александре Самохиной, ни тем более о Творце Земли. Его совесть, — человечек тонко улыбнулся, — абсолютно чиста. А вам не к кому взывать в молитвах, хе-хе... Этот мир полностью отпочковался от вашего. Такова плата за изменение реальности. Энергетический баланс! Закон неубывания энтропии, фундаментальный закон нашей вселенной... Будьте же снисходительны! Разве вы сами, вот так держа на коленях желанную женщину, думали бы о ком-то или о чём-то ещё? И сколько вы охотились за своими дамами? По моим сведениям, максимум две недели. А он вынашивал мысль о её возвращении не просто во времени, а во множестве измерений, вы даже не представляете, какие это энергозатраты… Но может быть, вас немного утешит то, что ему, хе-хе-хе, теперь не стать даже морской пеной? Причём — хорошая новость — и эту его нынешнюю жизнь, без крылышек и прочей религиозной галиматьи, вы можете ему очень существенно подпортить.

Друзья, большое спасибо за ваше волнение. Когда под текстом уже появится слово "Конец", тогда будет всё ясно Гораздо яснее, чем сейчас ))
И потом, у оригинальной повести "Мигрант" есть своё оформление конца, я должен уважить оригинал и по форме.

«А что там Саша Самохина советовала? Относиться к себе с юмором? — подумал Крокодил. — «А ну спросите: ты имеешь счастье?» Вот уж действительно... И ведь я сейчас даже не голова с крыльями, а буквально чёрт знает что такое… Одно, кажется, ясно точно: я теперь существо не половое, а полевое. С Самохиной уже не тождествен ни в чём. В таком случае почему я стесняюсь посмотреть, получилось ли у меня хоть что-нибудь? В частности, довольны ли молодожёны свалившимся на них счастьем? Имеют счастье хотя бы они... или тоже, как у Бубы Касторского из Одессы?
Он позволил себе принять во внимание всю местность, которую мог обозревать с высоты своего зависания, в том числе и раян на траве. Не очень-то высоко он воспарил, примерно на уровне среднего дерева.
Самохинская проекция Альба укрыла себя и Аиру своим полупрозрачным парео. Наверное, для уюта. Может, оно было сделано из паучьей шерсти и даже удерживало тепло, несмотря на всю тонкость ткани? По ночам в Лесу Тысячи Сов достаточно прохладно, а они лежали на траве...
— Аира, расскажи, как это тебе пришло в голову связать тростинки и дуть в них? Аира! Ты меня слышишь? Теперь я наконец-то имею на тебя все права. И от супружеского долга ты уже не отлынишь! Или не отлынёшь, как правильно сказать?
— Корни и кроны, и тут долг, — проворчал Аира. Он уже отдышался. Прямо как на острове Пробы: вот только что его грудь поднималась, будто в лёгких бушевал тайфун, а через пару секунд — полный штиль.
Больше всего раянский государь был сейчас похож на кота, лежащего в тазике, ещё недавно полном сметаны. (И нет уже сил выползти из пустой ёмкости, до такой степени котяра объелся; только бока поднимаются при дыхании — вот и все признаки жизни.)
— Как у тебя получилось придумать музыкальный тростник, а? — она провела рукой по его груди, по маленьким моховым волоскам, какие бывают под шляпками боровиков, потом пощупала его плашку гражданства, но, видимо, не нашла там ответа. — Откуда возникла такая идея?
«Саша Самохина надоумила, — подумал полевой Андрей Строганов. — Интересно, если бы эта Альба узнала, что она личная проекция Творца-Создателя… личный его императорского высочества принца Кирну четырех Золотых знамен именной бомбовоз «Горный Орел»… то зазналась бы ещё больше? Или дальше некуда? Или начала бы ревновать Аиру к Саше, демонстрируя, так сказать, клиническую картину шизофрении?»
— М-м…
— Что — «м-м»? — переспросила молодая женщина, теперь проводя пальцем по шраму на груди мужчины.
— Думаю. Вспоминаю. М-м… Просто очень тосковал по тебе. И когда слышал, как шумит ветер на нашем озере... тогда... А знаешь, можно ещё взять одну трубку, только толстую, и сделать дырочки. По очереди их зажимать и при этом дуть в один конец. Тоже будет слышно, что ветер, только более сильный.
— О! Я уже хочу сделать себе такую, и играть на ней, как на тебе! Такими звуками самое время встречать рассвет, а?
«The Piper at the Gates of Dawn, — подумал Андрей Строганов, чтобы как-то отвлечься от своей вселенской тоски. — «Волынщик у врат зари». А Токмакова переводила «Свирель у порога зари», потому что волынщик был Пан и играл на флейте своего имени. Так она хотела подчеркнуть в переводе, что сам инструмент живой, и персонаж, организующий пространство… «Однажды мистер Крот выбирается наружу из своего подземного дома и попадает на поверхность земли, в удивительный мир, где царят солнечный свет и свежий летний воздух, а рядом течёт река...»
— Это непросто, — ответил Аира. — Чтобы извлекать музыку ветра, у меня пока получилось только связать несколько трубочек. Цельную трубку трудно откалибровать. Впрочем, главное — понятен принцип. Надо будет написать о музыке ветра в информаторий.
— Это зачем ещё? — недоумённо спросила молодая женщина, поднимая голову с его плеча.
— Ну, как же — культурное изобретение. Как твои фигурки. Пусть другие люди тоже попробуют так сыграть. Порадуют друг друга.
Альба замерла. Потом внезапно грянула буря:
— Ну, знаешь! — воскликнула она, вскакивая и садясь на траву. — Аира, ну… Ну что ты за человек! Ты бываешь просто... просто ужасающе грубым, нечутким и.... и прямо-таки непроходимо вульгарным!
Не зная, как лучше выразить своё возмущение (понятно же, что не дойдёт, хоть умри! один раз она уже умерла, и до него всё равно не дошло!), Альба  повернулась к мужу спиной и замкнулась, занавесившись волосами.
— Аль, ты чего? — он тоже сел, попытался обнять её за плечи. — Что я такого сказал?
Она обиженно повела плечами, чтобы сбросить его руки, но всё-таки снизошла до объяснений, даже повернулась к нему лицом:
— Да как же можно кому-то показывать такие... такие глубинные, такие тонкие и интимные вещи! Это немыслимо, это… это кощунственно! Что с тобой стряслось за эти годы, что ты так ужасно развратился?!
Мужчина поморгал, растерянно глядя на женщину. В резком свете звёзд Крокодил с тревогой заметил, как из-под пальцев рук дестаби, которыми тот упирался в землю, курится лёгкий дымок тлеющей травы.
— Э-э… но что плохого в том, чтобы слушать музыку? Когда птицы поют, они ведь тоже... Делают это от любви. И для. Друг ради друга, да — но при этом дарят свою песню и всему миру.
«Неужели ты, вся такая чуткая и тонко-художественная, не видишь, что твой мужик выбирает последние энергорезервы… и еле дышит, чтобы только тебя, хрустальную, не потревожить? — всем своим бесплотным существом возмутился Крокодил. — А ты выедаешь ему мозг на ровном месте. Эх, ты… мечтательница Саша Самохина…»
Альба отвела волосы назад, шумно вдохнула и выдохнула. Ее тело в звёздном свете было прекрасно. Намного красивее, даже чем у той женщины в прозрачной блузке, с которой Андрей Строганов впервые ехал в вагончике-тыкве и не знал, куда девать глаза.
— Неужели ты не понимаешь? — вздохнула она.
— Нет.
— Когда ты касался губами этих отверстий, ты играл прямо на моей душе! И на моём теле тоже! Эти звуки… Они же трогали меня прямо там, внутри! Ты же этого хотел, такого эффекта добивался? И что же теперь — прикажешь выносить это на всеобщее прослушивание и обсуждение?
Аира вздохнул.
— Хорошо. Пусть музыка ветра звучит только между нами.
— Вот умеешь же ты так испортить настроение! — с досадой сказала женщина. Её грудь поднялась и опала в глубоком вздохе. — Теперь я вспоминаю, что всегда было именно так. Видимо, это нужно просто принять. Что ты уж такой, как есть, и другим не станешь.
Аира не отозвался, только опустил голову. Андрей Строганов почувствовал в своём существе неприятную рябь:
«Господи, — подумал он, не зная, к кому, собственно, обратиться. — Где же здесь «да любите друг друга», и всё такое? Видишь, какие у этой Альбы заскоки, так вразуми её и как-то... э-э... вылечи наконец! А то ведь снова поссорятся… и у него сердце сгорит. Что же тогда будет с Сашей Самохиной и с Раа? Ведь пропадут же ни за понюшку табаку!»
— Аль, ну прости, — Аира поднял голову, улыбнулся, провёл рукой по её волосам, укрыл её плечи прозрачным парео. Она зябко завернулась в тонкую ткань. — Это всё мои авторитарные замашки. Но я исправлюсь! Мне нужно было просто сказать по-другому.
— Как по-другому?
Прежде чем ответить, он потыкался носом в её волосы, и Альба позволила ему понюхать у себя за ушами.
— Так я жду твоих других слов, — сказала она, когда его молчание затянулось.
— М-м… Предположим, нужно было сказать вот так: «Альба, тебе не кажется, что наша музыка в тростниках может стать всеобщим культурным приобретением?» Теперь твой ход.
Она вздохнула.
— По-моему, это слишком интимный процесс, чтобы открывать его кому бы то ни было. Тебе не кажется? Это же звуки и идеи, которые бывают между мужем и женой, когда они уединяются для любви! Когда женщина полностью раскрывается, становится совершенно беззащитной и зависимой от мужчины…
— Аль, вот честно, я даже не мог представить, что это настолько тебя впечатлит. А вот послушай ещё, как раз по поводу открытости:
[indent]
Ты мне открылась вся
Мы были тогда детьми
Не было слова «нельзя»
Было лишь слово «возьми»
[indent]
Были слова «пойми»,
«Смотри», «догоняй», «пока»
Мы были тогда детьми
Безбрежно текла река
[indent]
Вместе любовь и жизнь,
И их безразмерен век.
И когда мы вдруг обнялись,
Ничего не открылось сверх.
[indent]
— Это… — Альба запнулась, — это тоже музыка в тростниках?
— Скорее тростники без музыки, — усмехнулся он с доброй толикой авторского самодовольства в голосе. — Это... Просто красивые стихи. Я сам придумал! Тебе понравилось?
— Да, но… Разве… Аира, разве тебе не открылось? — она порывисто вздохнула и проговорила тихо и жалко, чуть не плача. — Мне казалось, что когда мы вдруг обнялись, наши отношения вышли на новый уровень, и ты тоже… Вышел на новый уровень. Неужели тебе совсем-совсем не нужна моя любовь? Я знаю, я всегда только навязывалась. Как мама моему отцу. Но зачем же так жестоко?
Теперь дар речи на секунду потерял Аира.
— Аль, ну что ты такое говоришь? Где, как, в чём ты услышала, что не нужна?! Я же, наоборот, хотел сказать, что наша радость друг от друга была такой цельной, такой… такой плюс бесконечностью с самого начала! Что даже если к ней что-то прибавить, даже если это «что-то» — то, что мы можем любить друг друга, как взрослые, — она остаётся плюс бесконечностью, и это прекрасно!
— Я услышала в твоих рифмованных словах, что это ты — плюс бесконечность, а я — такая бесконечно малая величина, что ею можно пренебречь, — всё так же горько жалуясь и едва сдерживая слёзы, проговорила она. — И «сверх» тебе со мной никогда не откроется. Я же не пространство, не время, не вселенная. Я обыкновенная женщина, которая сначала была любима своим мужчиной, а потом им забыта. Как отслужившая вещь. Как сброшенная ступень ракеты. Помню — да, я помню! — когда я только-только отдалась тебе, мне стало казаться, что я получила ключ к твоему сердцу. Что тебе нужна моя любовь. Но на самом деле для тебя это была короткая передышка, и ты побежал искать новые игрушки.
— Альба, ну что ты! Ты всё не так поняла! Ничего себе — «забыта»… Ну, хорошо, это я опять неправильно выразился. Забудь, это плохие стихи. Я напишу другие. Только услышь меня. Услышь, что я хочу жить в твоей радости... Аль, ну посмотри на меня! Творец-Создатель… Скажи, что мне сделать, чтобы ты была счастлива? Дай мне хоть какую-то зацепку, чтобы я тебя понимал — я же умираю всякий раз, как ты отталкиваешь меня! Ну, вспомни…
«Сейчас солнце точно взорвётся, — похолодел Андрей Строганов всем своим странным существом, так и представляя, что через миг, за секунду до коллапса, увидит круговую стену огня. — Ну почему Саша такая непроходимая дура? Или, может, с ней общается этот из Бюро, а мы его просто не видим? А он ей бормочет всякие гадости... прямо из своего поля… параллельно... «будешь как боги»… А она верит. «Ослу ты веришь моему, а мне не хочешь верить»!
— …вспомни, как мы с тобой в детстве… как мы… да всё, что ни делали! Как мы играли в отрыв секции орбитального завода? в размытие плотины после аномального сезона дождей? в отказ стабилизаторов? в строительство локатора в поясе астероидов, чтобы предупредить вторжение злобных инопланетян? в экстренное заседание Совета по поводу появления агрессивных мутантов? Это же было так здорово! Мы понимали друг друга без слов! Это было самое счастливое время в моей жизни!
Альба опустила голову, закуталась ещё плотнее.
«Саша, может, ты как-то повлияешь? А то пока она доберётся до своих деревяшек и камней, десять же раз успеет перепилить его вдоль и поперёк! Пожалей уже своего плюшевого мишку, сама видишь, вот-вот опилки полетят!»
— Аира, ты никогда, никогда не говорил мне о своей любви. Только о бесконечных эхо-ловушках, парадоксах времени и о том, чем ноумен отличается от феномена! А я всегда так ждала, что ты вырастешь и, наконец, скажешь хоть что-нибудь обо мне, а не только о себе! Что любишь меня. Что я для тебя что-то значу. Так ждала!
— Ни за что не поверю, что тебе не нравились наши игры… — растерянно пробормотал Аира.
— Очень нравились. Но это было в детстве. А вот когда мы выросли…
— Аль, но я же… буквально повернул время, чтобы зажглись звёзды! Я прошёл через два пространства к Предвечному Создателю — и выжил, хотя это было так же невозможно, как оказаться внутри солнца и не сгореть! Господи, Ты свидетель, в каком аду мне пришлось побывать! Только ради того, чтобы было так, как ты хочешь! Чтобы ты могла воплотить все свои идеи в дереве и камне! И я же доставил тебе радость? Ну, хорошо, не радость, а удовольствие… хоть немного… Нет? Скажи хотя бы, что жить лучше, чем не-жить!
— Жу-жу-жу! Ты вообще слышишь, о чём я говорю?
«Неужели серый из Бюро был прав, и Раа ждёт очень печальный конец?»
Аира коротко вздохнул, погасил эмоции, сказал спокойно:
— Конечно. Сначала ты сказала, что музыка из тростника не может исполняться публично, потому она выражает глубочайшую интимность между тобой и мной. Затем что тебе не понравилось моё стихотворение, потому что мои чувства, выраженные в нём, не нашли позитивного отклика в твоей душе. Что я якобы превозношусь, а тебя унижаю — хотя это полная неправда. Ты сказала, что ждала моих признаний в любви. Я так понял, что того, что было, тебе недостаточно. И теперь снова прошу объяснить, что же мне нужно сделать, чтобы наконец оказаться достаточно хорошим для тебя.
И вдруг Альба рассмеялась. Рассмеялась солнечно в темноте, протянула к нему руки, обняла, обвилась, раскрыла губы, раскрыла ноги и обхватила его всей собой.
Сбитый с толку Консул Махайрод растерянно пытался поймать её взгляд, ничего не понимая.
— Любимый, у тебя эйдетическая память, блестящий интеллект, чудесная восприимчивость — и ты искренне не понимаешь, чего мне от тебя нужно? Это удивительно! Это какая-то потрясающая тайна мироздания — такое онтологическое слепое пятно! Видимо, эти слова были вынуты из тебя Творцом-Создателем и из них создана я. Я хочу вернуть их тебе для твоей божественной полноты. Подсказываю: это всего три слова. Понимаешь, не дела твои громогласные, а слова. Но произнесённые! Не фигура умолчания и не благое молчание. Причём произнесённые именно тобой, а не мной. Ну же! Вперёд!
Консул Раа поцеловал плечи женщины и потыкался носом в её шею под волосами. «Вот же ненасытная прорва… — с тоской подумал Андрей Строганов. — Кранты солнцу. Правильно говорил тот из Бюро: и мужика замучает, и всю вселенную загонит в свою чёрную дыру».
— Я к вашим услугам, Андрей Строганов, — тут же возник представитель Бюро в ореоле мутного свечения. — Рад, что вы признали свои заблуждения, а мы всегда готовы сотрудничать, так что предлагаю...
— Брысь! — шикнул на него Крокодил, и серенький, собравшись в точку, мигнул и снова пропал.
— Аира, нет, ты неисправим… — Альба уклонялась от его ищущих губ. — Ладно, если ты не можешь сказать, что любишь меня, тогда скажи, где хотя бы находится твой дом, в который ты должен меня ввести? Может быть, встретим это утро под крышей? Где наша брачная циновка? Или мы всю жизнь так и будем делать это под кустами?
На Раа даже предутренние сумерки не были сероватыми, как на Земле, а зеленовато-голубыми. Как любимые тени на веках Саши Самохиной. И сейчас они становились всё светлее.
«Видишь сестру свою, нежную, как полоска зари?» — вспомнились Андрею Строганову слова Михаила Плотникова о Саше. — Да какая там полоска, кактус она! Который продолжали есть те ёжики из анекдота. Или мыши? Да, в сущности, какая разница, Костя, Егор или Миша, она как была несъедобной, так и осталась... бесплодная смоковница...»
— Дом… — пробормотал Аира растерянно, поднял голову и оглядел поляну, как будто впервые видел окружающий пейзаж. Ломкие силуэты засохших деревьев чётко выделялись на фоне бледнеющих огней, и вся планета Раа дышала покоем в этом тихом небесном свете, ожидая появления солнца. — «Я так и не сказал ей, что люблю…»
— Вот именно: так и не сказал! — в голосе Альбы наконец-то просияла улыбка.
Тут же и первые лучи солнца окрасили щётку леса в ярко-зелёный цвет, как у пластмассового крокодила. В тот день, когда Васька Строганов, сидя на краю чугунной ванны, бодал этой игрушкой намыленный лобик своего сына (и пришёл к выводу, что ченч, предложенный Олежкой из ВГИКа — аутентичные джинсы Levi’s против двух пластинок, лицензионной «Boney-M» фирменной пинкфлойдовской «Atom Heart Mother», разумен и выгоден), отягощённая кульком Оля Самохина вышла из роддома на улицу, украшенную пламенными победными знамёнами, георгиевскими лентами и транспарантами, прославляющими героев. Васька даже запел «Home, home, home, gotta go home, home, home!», и Андрюша радостно захлопал руками по мыльной воде, подпевая отцу. А Олежка сунул медсестре зелёную трёшку, но кулёк принять не захотел, сказал «держи, ты же мать», поскольку в мутной глубине его души бродили придонные электрические скаты сомнений, что ченч с Васькой закончился не в его пользу. Правда, кобель Васька был уже наказан по самое это самое — женат на какой-то ловкой и злобной провинциальной мегере (из Омска? из Томска? Олежка видел эти города только в виде кружочков на карте, его душа стремилась совсем в другую сторону — на Гавайи… Бермуды… Мальдивы… да хоть на остров святой Елены, лишь бы свалить из этой дерьмовой страны!). Но и Оленька тоже вцепилась, как таёжный клещ, даром что из Зеленограда, хотя и папаша у неё какая-то важная шестерёнка в секретном «ящике», квартира двухкомнатная, с телефоном, а пьёт как не в себя, так что Оленька готова прыгнуть на каждого, как на свет в тоннеле метро… Шумное комсомольское собрание с разбором аморалки означало для Олежки выпуск прямиком в какой-нибудь занюханный Хабаровский телецентр, но до распределения-то пару месяцев всего, можно и потерпеть, изображая примерного семьянина... Изображать у Олежки всегда получалось — и лицом, и голосом, профессию нашёл в точности по своей мерке. Да и Оленьке умела изображать, как в фирме пройдёт по набережной, так слюнки капают не только у Васьки. Ей бы в немецкой порностудии сниматься, гребла бы дойчмарки лопатой… Но этими самыми губами она будет целовать и то, что в кульке… да и пусть целует Васькин приплод, Олежке не жалко, а через годик спокойно развестись и забыть, как страшный сон. Ну, не сошлись характерами! Правда, алименты…
«Неужели Саша Самохина — действительно моя сестра? — скукожился Андрей Строганов, чувствуя нестерпимый стыд за этих людей, своих единокровных, говоривших на его языке, читавших его книги, ходивших по его родному городу, ради счастья которых прадедушка Епифанов Родион Иванович ушёл в разведку и не вернулся, и прабабушка только изредка целовала фотографию… Для единственной дочери сделала же всё, всё, всё! Умница, два языка, но парней-то хороших… где ж они водятся, разве только в книжках. В НИИжиртресте, где бывшая церковь, работал один, фамилия звучная, как соль земли («...лета 7025 повеле князь великий Василей Оникею сыну Федорову Строганова с братьею Вычегодским Усольем владети по жаловалной и на князя великого соли варити...») — а человек гнилой. Вскружил девчонке голову, ту семью бросил, но и здесь не сложилось, на чужом несчастье счастья не построишь… Но уж для любимого внука Васьки, толстопятого и толстолобого крепыша… И в университет поступили, и от армии уберегли, и женили на хозяйственной девке, чтоб по кабакам не шлялся, из провинции девка, но Васеньке будет ножки мыть... И ребятёнок славный, Андрюшка... Не вспомнит прабабушку, пухлый конверт, синей лентой перевязанный... как от Роденьки письмо... Лишь бы не было войны! Лишь бы все живы и здоровы! А как бы Роденька обрадовался, что я кроху увидала, даже будто и похож немного, если в тенёчке посмотреть…
Знания обо всех его кровных родственниках приходили мгновенно, хотя Андрей Строганов не имел больше ни плоти, ни крови. И о Сашиных — да нет, какая она сестра, если как две капли похожа на этого — Олега Львовича Раевского, носатого любителя нежной девичьей плоти… и надо же, прямого потомка прославленного георгиевского кавалера. Знал бы предок, кого породит, зарёкся бы вовек...
Выгорело всё, лежит голое пожарище, а над ним дым Отечества.
— Так стоит ли ваша Земля, уважаемый Андрей Строганов, а в особенности ваша страна, из которой вы так удачно мигрировали, столь трепетных воспоминаний и… гм-гм… абсолютно иррациональной ностальгии?
Было же что-то про Ноевых детей, подумал Андрей Строганов. Он же переводил, да и представил: пьяный отец в блевотине и ничтожной срамоте, но сын, над этой срамотой посмеявшийся, стал рабом плоти, а сыновья, покрывшие родительский срам, получили дары духа.
— Брысь! — повторил в мыслях Крокодил. И подумал устало, как будто таскал мешки с цементом... бочки с карбидом... — Не судите да не судимы будете.
Хотя внутри (где внутри, в каком нутре, в каких измерениях?) аж клокочет против Василия Васильевича Строганова, совладельца сети пляжных ресторанов на Брайтон-Бич... Были бы у Крокодила зубы, уже бы услышал скрип.
Но поскольку он был без зубов, то услышал другое: надежду на счастье в голосе Альбы, которая обнимала Аиру.
— А сейчас скажешь?
— «Я так и не сказал ей, что люблю», — повторил раянин, поднимая голову к утреннему — утренюющему (надо же, какое слово) — небу. Это слово знала и Саша, и Мишка её тоже: «...Божиим светом Твоим, Блаже, утренюющих Ти души любовию озари...»
— Считай, что твоя невероятная проницательность и фантастическая догадливость потрясли меня до глубины души, — молодая женщина взяла лицо Аиры в ладони, чтобы его взгляд не блуждал, а сосредоточился на ней. — Осталось всего ничего: всё-таки сказать. Сказать это — мне! Твоим собственным языком. Сможешь?
Но на лице мужчины вдруг проступило выражение смятения и ужаса. Так Золушка среди шума бала и влюблённого бормотания принца слышит полуночный бой дворцовых курантов — и понимает, что должна вернуться... но не успеет.
Альба сначала недоумённо, а потом испуганно замерла, глядя на него. Аира вздохнул — и вдруг быстро, хотя и очень мягко, освободился от её объятий, вскочил на ноги, поискал глазами свои шорты — уже решительный, собранный.
— Корни и кроны! Андрей… Аль, понимаешь, — он говорил это, уже застёгивая пояс с ножом, — там мой друг, мой донор! Творец-Создатель, умоляю, хоть бы он был жив! Хоть последний из моих друзей, которых я от Тебя получил! Умоляю!
Женщина смотрела на удаляющуюся фигуру только пару секунд, а потом побежала за своим мужчиной, на бегу выдёргивая прямо из воздуха широкую непрозрачную шаль, чтобы завернуться в неё.
Вслед за этой летящей тканью Андрей Строганов наконец-то смог стронуться с места.
[indent]
«Ищут пожарные, ищет милиция», — думал он, и будь у него губы, даже улыбнулся бы, глядя на то, в каком отчаянии Аира мечется в поисках его тела по обширному открытому пространству, окаймлённому лесом. Как там говорила эта Альба, сейчас притихшая и растерянная: «он будет рыдать и только тогда поймёт, кого потерял!»
Правда, притихшей она оставалась от силы минут пять-семь, а потом свистнула высоким тонким звуком. И — буквально по «Айболиту» — из лесу прилетела сова. Огромный бесшумный совиный самец Фор.
«Совец», — подумал Андрей Строганов.
Разбуженный, сонный, недовольный — но сразу встрепенувшийся и собравшийся, когда увидел Альбу.
Та без колебаний, не опасаясь страшных когтей, подставила птице свои руки и удержала «перьевую бочку», хотя и покачнулась. Сова приветственно боднула молодую женщину в подбородок, Альба поцеловала взъерошенные перья на голове.
— Фор! — воскликнул Аира, подбегая к жене и принимая массивную птицу. — Ты помнишь Андрея Строганова?
— Р-рубидий! Р-рубидий! — тут же по-русски откликнулась сова. — Запасы р-рубидия огр-р-ромны!
— Ищи!
Аира с силой подбросил вверх своего пернатого друга детства и тут же, сжав руки в кулаки, с шумным выдохом опустил их вниз, на землю, как два молота.
И солнце так же стремительно упало за горизонт, снова стало темно, на небо вернулась ночь с блёстками огней.
[indent]
Фор медленно кружил над тёмной поляной, обрамлённой скрюченными сухими деревьями. В свете его глаз-фар трава становилась жёлтой, а не зелёной. Вот на этом-то жёлтом участке ночной травы и произошло удивительное явление, прямо  как в «Человеке-невидимке» Уэллса.
«...все увидели контур руки, бессильно лежавшей на земле; рука была словно стеклянная, можно было разглядеть все вены и артерии, все кости и нервы. Она теряла прозрачность и мутнела на глазах. И так медленно, начиная с рук и ног, постепенно расползаясь по всем членам до жизненных центров, продолжался этот странный переход к видимой телесности. Это напоминало медленное распространение яда. Сперва показались тонкие белые нервы, образуя как бы слабый контур тела, затем мышцы и кожа, принимавшие сначала вид легкой туманности, но быстро тускневшие и уплотнявшиеся. Вскоре можно было различить грудь, плечи и смутный абрис лица».
Распростертое на земле тело Андрея Строганова, в отличие от останков героя Уэллса, не было ни жалким, ни избитым, и пальцы не скрючены, но глаза тоже были широко раскрыты, а на лице застыло выражение гнева и отчаяния.
— Творец-Создатель, почему он такой белый?! — ахнула Альба, склонились над бездыханным телом. — Аира, ты и кровь его забрал?!
— Нет, он просто мигрант. У них такая кожа. Ты и вправду совсем ничего не помнишь… о скитаниях вечных и о Земле?
— Нет…
Сова по-прежнему подсвечивала место событий своими глазами, кружа над головами раян.
Дестаби Махайрод положил голову мёртвого землянина к себе на колени и обнюхал его остро задранный кадык.
«Доктор сказал, что мой шанс был мал, и теперь — дыши, не дыши. Ангел пришёл за моей душой — оказалось, что нет души, — вспомнил Андрей Строганов. — Там, за кадыком, там за перевалом, за провалом в памяти, в мятой мяте, уже нет моей души».
Это была одна из песен собственного Валеркиного сочинения для исполнения под гитару в тесном дружеском кругу.
А потом Аира положил ладони на бесчувственные виски Крокодила.
— Аира, ты еле живой! — отчаянно закричала Альба. — Тебе нельзя!
— Я еле живой?! Да я могу перевернуть небо и землю!
— Нет! Нет!!! Я же чувствую! Ты столько шёл противоходом по времени, по параллелям, да ещё любовь... И сейчас ты же удерживаешь время — твоё сердце не выдержит! Послушайся меня хоть раз в жизни, ну пожалуйста! Давай я!
— Но ты можешь сильно постареть...
— Ничего со мной не случится! Я сейчас как заряженная батарейка! У меня всё получится! В конце концов, я… я же… Я дочь дестаби Олтрана! И… проекция Творца-Создателя Раа!
Альба решительно переложила голову землянина к себе на колени, сжимая его виски, которых Крокодил уже не чувствовал, своими горячими ладонями.
Вот тогда-то наконец открылся всеобъемлющий световой тоннель, в котором солнце Раа было лишь сечением, и Андрей Строганов понял, что спасён. Оправдан во всём и может прямо сейчас шагнуть…
В этот Свет, в котором только и может жить человек. И даже то, что он женился на Светке, — это же была его тоска по Свету, стремление в Свет! Просто он не знал, куда целить своей золотой стрелой, вот она и улетела бесцельно.
Даже когда Василий Строганов купал своего маленького сына в ванной и пел «home, home, home, gotta go home, home, home!», в этой песне тоже звучала жажда рая, просто он не знал никакого другого сияющего города на холме, кроме Нью-Йорка, а тот тоже оказался адом, только не московским.
«Что там Михаил говорил Саше о праведнике, который собирался влезть на колесницу? Я тоже не заслужил, — подумал Андрей в своём священнобезмолвии. — Уж я-то — не заслужил от слова «совсем». Но если я уйду, он будет казниться, что бросил меня… и упрекать её, что она всё сделала неправильно... Нет, Господи, пожалуйста, не надо так! Он спас меня, он мой лучший друг. Господи, Ты же всё можешь! Идеже хощет Бог, побеждается естества чин, я правильно запомнил? Смотри, моё тело ещё не разложилось. Возьми этой глины столько, сколько нужно, и верни им того их ребёнка, который не увидел жизни на Земле. Так и Саша перестанет унывать, а будет счастлива без мучений, и Аира будет счастлив, и тот человек тоже — сможет совершить все свои великие дела, которые Ты для него задумал. Правда, это я здорово придумал? Раа — два «а», а не одно, потому что как у Авраама. Я догадался! И пусть никто не уйдёт обиженным. Слово теперь за Тобой».
[indent]
— Это уже конец твоей повести? — спросил Аира, покачиваясь в гамаке. Его глаза в темноте светились ровным сиреневым светом. — Или там у тебя есть что-то ещё... м-м... неожиданное?
— Э-э... —  пробормотал Андрей Строганов, глядя в экран с раянскими «веточками и листиками». — В общем, да. Всё. Тебе... не понравилось?

Кстати, сегодня же ДР Рэя Брэдбери, автора "Смерти и девы", "О скитаниях вечных и о Земле" и множества других рассказов о любви, которые меня всегда вдохновляли. Вот кто безусловно, гражданин Царствия Небесного по духу!
А мне осталось только эпилог написать, и этот труд будет закончен