ДОЧКИ-ПАТЕРИ
Я рисовала солнце на утоптанном снегу, когда из беседки раздался рев. Интересно! Туда пошли играть Катя и Лиза. Что они не поделили?
Рыдала явно Лиза — тоненько, с подвыванием. А Катя что-то хрипло покрикивала. Я бросила свою палочку, и пошла разбираться.
Катя уже перестала кричать и смотрела на Лизу, сама явно ничего не понимая. А та продолжала плакать, размазывая слезы пушистым белым шарфом.
— Чего это вы? — спросила я.
Катя покрутила пальцем рядом с головой.
— Психанутая она какая-то. Мы просто в дочки-матери играли.
— Ну?
— Чего ну. Я — мама, она — дочка. Видишь, у нее куртка мокрая — в сугроб упала. Вот я и стала ругаться.
— Как?
Катя набрала воздуха и завопила:
— Ах ты, дрянь такая, свинья неблагодарная! Ты где так изгваздалась, паршивка! Я с тебя шкуру спущу, ты у меня…
Притихшая было Лиза опять заревела. А мне захотелось заткнуть уши. Но вместо этого я зажала рот Кате.
— Это ты психанутая, — сказала я, — разве можно ребенку такие слова кричать?
Катя удивленно хлопала глазами.
— А почему нет? Я же мама.
Я села рядом с Лизой.
— Слышишь, Лиз, она не мама. Она… Тетка злая. Колдунья. Вот. Не плачь.
Лиза отняла от лица мокрый шарф.
— А кто мама? — тихо спросила она.
Я порылась в кармане, достала свой платок и стала вытирать Лизкины щеки.
— Я мама. Я вернулась. А почему это моя дочка плачет?
— Упала-а, — Лиза всхлипнула, — испа-ачкалась…
— Ну и ничего страшного, — я попыталась вспомнить, что говорила мне моя мама, когда я шлепнулась в лужу, — ты не ушиблась, маленькая моя? Вот и хорошо, вот и успокойся. А вещи выстираем, зачем из-за этого расстраиваться. Не плачь, солнышко мое, рыбка моя…
Катя смотрела, вытаращив глаза и открыв рот. А Лиза вдруг спросила:
— А папа?
— Что папа? — не поняла я.
— Папа убъе-ет.
Я повернулась к Кате.
— Кто у вас папа?
— Нет у нас никакого папы, — сердито ответила она, — как всегда, в командировке*. Не знаю, что она там придумала.
Лиза продолжала поливать платок слезами. Я вскочила.
— Так, я сейчас вернусь. Ты, Катя, молчи. Не смей ничего ей говорить!
Я помчалась на соседнюю площадку. Несколько мальчишек там раскатывали ледяную полоску. Среди них был и Митька.
— Мить! — Я вцепилась в его куртку. — Пойдем, дело есть.
Узнав, какое именно «дело» предстоит, он поперхнулся и шепотом завопил:
— Да я-то здесь причем?! Это ваши дочки-матери!
Но я упрямо тянула его к беседке.
— А будут «дочки-патери»! Ну идем, человек же плачет!
Мы ввалились в беседку. Лиза все рыдала, а Катя хмуро рассматривала свои ботинки.
— Лиза, вот папа, — объявила я, — он совсем не сердится.
— Правда? — у Лизы от слез почти пропал голос.
— Да. Мить, ну скажи ты что-нибудь!
— Чего?
— Ну что тебе папа говорит!
Митька подумал, подошел к Лизе поближе.
— Хватит сырость разводить. Большая ведь уже, — он вздохнул, — ты так целое озеро наплачешь.
Лиза робко улыбнулась.
— Я больше не буду, — прошептала она.
Я забрала у нее совсем мокрый платок и вытерла последние слезы варежкой.
— Все. Иди погуляй, подыши свежим воздухом.
«Дочка» кивнула и вышла из беседки. «Папа» испарился еще раньше.
Я посмотрела на Катю. Лицо у нее было какое-то странное — и сердитое, и несчастное.
— Врушка ты, — сказала она вдруг, — все ты врешь. Таких мам и пап не бывает!
Катя топнула ногой и убежала.
Ничего себе! Это как раз таких мам, как она показала, не бывает. И быть не может. Правда?
______________________________
*"Папа в командировке» — если никто не желал изображать в игре папу, обычно говорилось, что он в командировке.Что это такое понималось смутно, но звучало, как уважительная причина отсутствия.
В семье живут знатоки хорошей детской литературы, умеющие вовремя с этой литературой ребёнка познакомить. Правда, "На берегу Севана" для шестилетних рановато, пожалуй. Она вроде бы для детей среднего школьного возраста. 
)
У нас дома никто ничего не паял. У наших мужчин были другие увлечения. Папа рисовал (до сих пор храню его рисунки). Один дедушка рыбачил (какой шикарный омуль бывал у нас на столе!), второй выращивал яблоки и делал мебель. И яблоньки, и мебель на даче до сих пор живы и нам служат 
