Ветер для госпожи Вишневской

   
Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе.
Не боишься никого…

Осень 1908 года

Лидия Владимировна торопливо сошла по ступеням крыльца, и облегченно вздохнула. Все! Позади осталась душная гостиная, многословный суетливый визитер, и муж.
Вернее, - МУЖ. Ибо, если визитер обязательно уйдет, а гостиную тайком можно проветрить, то супруг Лидии Владимировны, адвокат Вишневский обладал способностью присутствовать всегда и везде, почти в любой комнате дома, и даже вне его. Громкий, напористый, довольный собой, он словно выдавливал жену за пределы некого круга. Но и не отпускал далеко…

Вздрогнув, она плотнее запахнула пальто, хотя конец сентября выдался очень теплым. Медленно, стараясь растянуть удовольствие, прошла по дорожке вдоль дома. Проводила взглядом солнечный кленовый лист, который, не падая,  медленно плыл над землей. Не удержалась, и заглянула в окно той самой комнаты, где остались беседовать хозяин усадьбы, и его гость.

Александр Павлович Вишневский, как всегда, царил. Казалось, что его крупная, расплывшаяся фигура занимает собой весь диван, хотя адвокат даже не откинулся на спинку. Но собеседник предпочел устроиться в кресле. Может быть, опасался, что другой край дивана просто перевесит «солидный и успешный специалист»?
Лидия Владимировна хихикнула вслух, представив себе подобную картину.  Тут же испуганно прикрыла рот рукой. Резко отшатнувшись от окна, она шагнула на боковую дорожку.

«Вот оно – твое счастье, Лидочка!»

Счастье? Сбежать из дома? Пусть недалеко, и ненадолго, в собственный сад на полчаса, но только бы не видеть мужа?

***

Конечно, Лиде Ларичевой очень хотелось счастья! И она даже знала, каким оно может быть. Когда Лида начинала читать вслух стихи, или страницу из интересного романа, в грудь откуда-то изнутри упруго толкался ветер, руки, даже прилично сложенные на коленях, словно распахивались на манер крыльев. Голос то звенел высоко и радостно, то превращался в хрипловатый шепот. И она летела, летела, проживая в эти минуты тысячи жизней людей из самых разных стран и эпох. А возвращаясь назад, какое-то время удивленно смотрела вокруг, не понимая, почему все осталось по-прежнему.

Это было счастье. Лида уже видела, что для многих людей, даже умеющих читать, книги молчат. И герои, поразившие ее саму, - немы. Но она, она, может докричаться, дозваться, донести слова, наполненные чувством – горьким ли, радостным. И человек, словно прозревая, охнет, потрет глаза, может быть, даже застыдится, или испугается того, что ощутил в этот момент…

Так однажды кухарка, женщина «сурьезная», и к нежностям несклонная, вдруг подозрительно зашмыгала носом, когда барышня изволила читать на кухне отрывки из «Сказки о Мёртвой царевне». Призывы страдающего верного Елисея, в которые Лида вложила, кажется, всю душу, вызвали ее полное понимание и сочувствие:

- Аль откажешь мне в ответе?!
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я – жених ей!!

Или – тот господин Буров, которому, как говорили взрослые, «состояние железные дороги сделали». Лиде тогда думала, что Буров только тем и занимался, что на поездах ездил, и недоумевала, почему же выглядит он таким скучающим и хмурым? Уж она бы не заскучала в дороге! Она смотрела бы в окна, а если бы позволили – высунула ладонь наружу. Чтобы погладить свой ветер.

На одном матушкином приеме Буров заговорил с Лидой, которую еще не отослали в детскую. Девочка честно ему сообщила, что любит стихи. Разумеется, гость с преувеличенной вежливостью попросил почитать. Лиде сразу пришли на ум «Колокольчики». Пусть не поезд, а конь, но ведь тоже – летит вперед, навстречу ветру!

- Конь несёт меня стрелой
На поле открытом;
Он вас топчет под собой,
Бьёт своим копытом!

Лиде в тот момент казалось, что это она скачет по полю, чувствует запах трав. Видит примятые синие цветы, искренне горюет о них… Но не может остановиться.
Разумеется, матушка тут же оказалась рядом. И господин Буров, глаза которого словно высветились из морщин и бакенбард, засинели, не хуже колокольчиков, говорил уже госпоже Ларичевой:

- Наталья Андреевна, да это ведь весьма, весьма… очень недурственно! Поверьте, я в столицах бывал в театрах. Так вот, дочка ваша, скажу вам… Это прямо к сердцу, и выражение, и все!

Было видно, что Буров не находит нужных слов, и берет привычные, из каких-то других речей, словно из готовых письмовников. Но Лиде и не важны были слова, она понимала, что слушатель ее точно ожил, стал иным. Пусть и ненадолго, быть может.

Матушка вежливо покивала, поблагодарила, но заметила, что дочь ее слишком нервна и впечатлительна, посему не стоит делать столь жаркие комплименты ее декламации.

Саму Лиду немедленно отослали спать.

***

Безусловно, Наталья Андреевна дочь любила. И счастья для нее хотела. В этом Лида не сомневалась никогда. Только вот видела матушка это счастье куда более вещественно и конкретно.

Сама Наталья Андреевна рано осталась сиротой, и была определена в Московский Александровский институт. Успехи там сделала значительные, и по окончании без труда получила место домашней учительницы. Через пару лет на юную наставницу обратил внимание друг семьи нанимателей, чиновник Владимир Сергеевич Ларичев. К счастью, намерения у него были самые честные, а то, что старше почти на девятнадцать лет, - это Наташу не смутило. Она с радостью приняла предложение руки и сердца.

Ларичев собирался оставить службу. От дальнего родственника он неожиданно получил наследство, и можно было наконец осесть, завести свой дом. Жизнь Ларичев вел простую, и скромную, деньгами распоряжался умело. Правда, семейное гнездо он собирался обустраивать вовсе не в Москве, а где-нибудь в провинции. Наташа, всегда отличавшаяся здравомыслием, согласилась, что это выйдет и дешевле, и приличнее. Так супруг и переехали в Затонск.

И жили они счастливо. Владимир Сергеевич был человеком добрым, и хотя и экономным, но не жадным. Жену любил, и уважал, секретов от нее не имел, а упрекнуть отсутствием приданого – даже помыслить не мог. Наташа легко вошла в роль хозяйки дома, мужу отвечала столь же искренней любовью, и благодарностью. Когда первенец, - дочка, появилась на свет, оба были счастливы безмерно.

Жаль, сама Лида батюшку не помнила. Наталья Андреевна говорила, - нежнейший был отец. Только умер, едва дочери три года сравнялось. Простудился, и за сутки сгорел.
Нищета семье не грозила. Все дела Ларичева были в полном порядке, и Наталья Андреевна в них уже хорошо разбиралась. Образ жизни и менять-то почти не пришлось. А все равно – ушло ощущение тепла и надежности, что так грело сироту Наташу.

Второй раз замуж выйти она и не пыталась, - где второй такой, как ее Владимир сыщется? Небедная вдова с единственной дочерью многим сразу нужна оказалась. А вот за бесприданницей в услужении что-то очередь не выстраивалась. Только Владимир Сергеевич и разглядел…

Лиду она решила не баловать, но и строгостей лишних не чинить. О том, чтобы дочку в Институт устроить, - даже заикаться никому не давала.

- Я Институту за многое благодарна, - говорила Наталья Андреевна, - но Лиду туда не пущу!

А чуть позже появилась причина и с гимназией повременить.

***

Сначала дочкина любовь вслух с выражением читать только радовала и умиляла. Умненькая девочка растет, способная, и душа чувствительная и пылкая, - все, как барышне и положено. Декламация – увлечение вполне пристойное, в Институте к экзамену специально выступления готовили, дабы высокую комиссию поразить.

Но чем старше Лида становилась, тем сильнее беспокоилась Наталья Андреевна. Ох, не по школьному читает Лида! За паузами не следит, на строчки не делит. Так говорит, словно сама она и есть – птичка эта, что из сети на волю просится, или гордая Царь-Девица из сказки господина Ершова. Матери в такие минуты казалось – ветер вокруг дочери вихрем кружится, душу ее за собой тянет. И нет Лиды, а только герои стихов этих окаянных!

А люди-то не слепые и не глухие. Кто слышал чтение Лиды, обычно долго под впечатлением оставался. Ахали, хвалили. У кого-то однажды и слово сорвалось с языка, - «актриса, мол, настоящая!». Да не дай бог!

- Ты тише читай, Лидочка! – говорила Наталья Андреевна, - спокойнее, сдержанней. Ты же словно сама каждый раз расплакаться готова.

- Так я и готова, мама! – удивленно отвечала дочь.

- Вот и не надо. С достоинством держись, незачем такой откровенной быть. Неприлично.

- Так я ведь не о своем рассказываю, - огорчалась ее девочка.

Но слушалась. Старалась. Прямо видно было, как себя остановить, сдержать пытается. Вздрагивала от того, и голос звучал уже неуверенно, точно крылья птице перебили, а она лететь пытается.

Ну вот как она уроки словесности отвечать в гимназии будет? Если по своему, так опять покатится волна – «ах, талант, ах, актриса!» В спектакли любительские зазывать станут. А там…

Наталья Андреевна и сама видела, - есть у Лиды дар. Только им-то он зачем? Ведь мало дочери будет любительских постановок для благотворительности. Захочет играть по-настоящему. И улетит, подхваченная тем ветром. А ветра эти, ох какими холодными, да суровыми бывают. Что станется с ее девочкой?

И не надо этот талант пестовать. Бог с ним, и так проживет Лида. Вырастет, замуж выйдет, дом свой заведет, дети появятся. А какой приличный, спокойный человек посмотрит на столь артистическую барышню? То есть, посмотреть-то посмотрит, а чтобы женой сделать? То-то

Поэтому долгое время уроки дочери сама Наталья Андреевна давала. Только в десять лет Лида в гимназию пошла. Мать со страхом ждала разговоров о способности дочери, но не дождалась. Лида мамины наставления помнила, отвечала уроки сдержанно. Правда, сам проговорилась как-то о своей хитрости:

- Я, мама, девочку играю, которая хорошо читать не умеет.

Ну, пусть хоть так, хоть какая польза от этого таланта!

***

Сама Лида хорошо помнила эти мучения, - когда и лететь нельзя, и рассказывать надо. Вот и выдумала она себе героиню, которая стихов и красоты не понимает, и все читает одинаково. Уже после уроков порой на берег речки убегала, и там душу отводила – читала так, что лягушки, казалось, квакать забывали.

Однажды на своем любимом месте увидела она другую девочку, и мужчину. Девочку по гимназии немного знала, хотя и училась та в старшем классе. Аня Миронова, дочь адвоката. Наталя Андреевна ее отцу всецело доверяла, а вот саму Аню не слишком жаловала. Очень непосредственная она, порывистая, непредсказуемая. Потому и Лиду от семьи Мироновых аккуратно в стороне держала.

Но сейчас Аня не с отцом была, а с дядей, кажется. Смуглый, веселый, похожий на итальянца с театральной афиши, он учил девочку пускать плоские камешки по воде. Оба радостно хохотали от каждой удачной попытки, и не менее счастливо, - от неудачной. Пушистая коса Ани была растрепана, шляпка валялась на песке, а платье – все в водяных брызгах.

Может быть, и стоило подойти, да Лида застеснялась. И мама была бы недовольна. Нет, пусть играют, а она себе другое место найдет, чтобы стихи почитать. Пока думала, вдруг тишина настала. Оказалось, Аня и дядя сели рядышком на поваленном дереве, зашептались о чем-то.

Теперь точно подходить неприлично было бы.

Так и шло время, росла Лида. Ветер свой в клетке держала, но порой выпускала его полетать, так, чтобы никто не услышал. Матушка успокоилась немного, посчитала, что тает дар, переросла его дочка.

На Лиду теперь и без всякого таланта засмотреться было можно. Хорошенькой стала к шестнадцати годам! Черты лица тонкие, кожа нежная. Глаза – яркие, карие, и всегда печальные немного, даже когда Лида улыбается.

Сперва Наталья Андреевна считала, что можно несколько лет обождать, дочку в свет повыводить, женихов поперебирать. Но однажды наткнулась на Лиду возле реки. Стояла дочка на берегу, руки к груди прижав, и вещала:

- «Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?»

И опять кружился смерч вокруг, только не девочке теперь грозил, а девушку унести готовился. Наталья Андреевна на месте говорить ничего не стала. Только окликнула дочь, и домой увела.

А уж дома…

Никогда еще Наталья Андреевна так не кричала. Всегда убеждала Лиду спокойно, разумными словами, примерами. А тут – все выплеснула, что копилось, нарывало и мучило.

- Ты хоть понимаешь, что взрослая уже, барышня! Что скажут о тебе, что подумают? Куда ты сама такая пойдешь?

- Мама, - шепнула Лида, - а если мне так и пойти… туда. На сцену…

- Никогда! Ни за что! – аж задохнулась Наталья Андреевна, - вот, в веселом доме, говорят, тоже есть одаренная барышня! Стихи по памяти читает, и весьма выразительно. Тоже так хочешь?!!!

Лида покраснела так, что слезы выступили. Матушка сама своих слов испугалась, рядом села, к плечу прижала дочкину голову.

- Ты прости меня, Лидочка! Прости. Не хотела я… Только ведь сама я побыла самостоятельной, пожила у чужих людей. Не обижали меня, не буду врать, а все равно тебе похожего не желаю. Не дело это для женщины. Если бы не отец твой, разве знала бы я, что такое спокойствие и счастье? И тебе семья нужна, Лидочка, а не стихи эти, не спектакли. Это все так, мираж, сегодня есть, завтра нет. А дом, семья – это крепкое, настоящее.

Лида поверила. Как не поверить, - мама-то и правда, жизнь повидала, знает, о чем говорит. И Лиду любит, и счастья ей хочет.

«Уходи ветер, не тревожь, другую поищи...»

А Наталья Андреевна поняла – некогда раздумывать. Нужно оглядеться, подходящего жениха найти, да дело в свои руки взять. Пока Лида еще не наслушалась веяний столичных, о «женских вопросах», пока матери доверяет.

Вот и высмотрела она Сашеньку Вишневского.

***

Лидия Владимировна опять усмехнулась. Подняла бруснично-красный кленовый лист, тронула острый край узорчатый. Кто бы сейчас мог подумать, что того человека из гостиной когда-то «Сашенькой» могли звать!

Ах, как всполошились затонские матери девушек на выданье! Молодой, только что из Петербурга, перспективный, хваткий! Из хорошей семьи. И на внешность не обижен, - ладный, крепкий, глаза с прищуром, усики залихватские. Никакой дурной славы за ним не было, - ни долгов, ни брошенных девиц. Усадьба есть родительская, профессия в руках. Теперь только и осталось, как одна англичанка когда-то говаривала, что семьей обзавестись.

В обществе Сашенька разливался соловьем. На любую тему у него мнение было, да с привлечением авторитетов. Цитатами сыпал так, что ни за что и не подумаешь перепроверять, - раз человек так уверенно говорит, значить знает. Однако, с дамами держал себя очень вежливо, с барышнями, - прямо-таки бережно. Говорил, что дамы, - создания хрупки да слабые, без мужской поддержки не справятся, и посему, каждый джентльмен обязан…

Кто же знал, что все эти красивые виньетки в итоге сливались в «народную мудрость» - «курица – не птица, женщина – не человек»?

Хрупкая печальная Лида Сашеньке очень даже понравилась. Ему тут недавно пытались что-то про Анну Миронову сказать. Мельком он ее в городе видел, а уж наслышан был! Нет уж, куда ему такая, - никого не слушает, все по своему делает, глаз не опускает, свое мнение высказывает! В полицейском участке только что не ночует, на задержания ездит! Да ее, говорят, в борделе видели, о чем-то с мамзельками разговаривала! Нет уж, не надо ему такого счастья.

То ли дело Лида Ларичева.

Так что напору Наталья Андреевны Вишневский подчинился с удовольствием. За пару месяцев вполне дошел до мысли, что тянуть некуда, можно и предложение сделать.
А Лида так от борьбы с ветром своим устала, так матушку успокоить хотелось, что и вовсе не противилась. Сашенька казался веселым, умным, заботливым. Может быть, ему ее чтения понравятся, и будет она мужу, а потом детям по вечерам декламировать.

А матушка ее так напутствовала:

- Я, Лида, отца твоего очень любила. Но, как на духу говорю, - не любила бы, все равно бы за него вышла. Видела, что человек хороший. Так и здесь. Саша к тому же молод, общего у вас должно быть больше. Так что – вот оно, твое счастье, Лидочка!

***

- Нет никакого счастья, мамочка! – горько прошептала Лидия Владимировна.

Всю галантность с мужа сдуло сразу после свадьбы. Лида была теперь своей, собственной, что же тут расшаркиваться? За любую ошибку, оплошность, молодую жену ждали насмешки и поучения. А в итоге – сентенция, что вот он, - да, голова! А она жалкое создание, ни к чему особо не годное.

Но ведь Лида не зря матушкой воспитывалась! И как дом вести знала, и слугами руководить умела. Не столь тверда, как Наталья Андреевна, так ведь и опыта меньше было.

А счета… Не любила Лида математику, но уж считала обычно хоть и медленно, но верно. Только Сашенька вечно встанет за спиной, и давай каждую строчку, каждую циферку проговаривать, да насмешливо так. Мол, что ты за хозяйка, ерунду сосчитать не можешь! А, не дай бог, неточность увидит, - изведет нотациями.

Лида уже не знала, куда от мужа деться, куда спрятаться. Во всем отчета Вишневский требовал, куда пошла, что сделала. И всякий раз оказывалось, что сделала она все неправильно, и нужно было иначе. И, мол, как она, глупая, без него бы с жизнью справлялась?

Будь на месте Лидочки Наталья Андреевна, она, быть может сумела бы мужа на место поставить, с ее-то железным характером. Да только, может быть, выковываются такие только в ледяных дортуаров Благородных Институтов? Тогда, может быть, жаль, что Лида там не училась?

Поди теперь разберись.

Дела самого адвоката шли неплохо. С Мироновым они за клиентов не бодались. К Виктору Ивановичу больше люди среднего возраста, да пожилые обращались. А вот молодежь, и приезжие предпочитали Александра Павловича. Так что, вполне обеспеченным оказался дом Лиды. И денег хватало, и связей, и платьев.

А счастья не было. И спокойствия. Не то что ветер, - всю себя на замок надо было запирать, словно в норке съеживаться. Глаз не поднимать, голоса не подавать. Нет тебя, есть только ОН – Александр Павлович Вишневский.

Дети родились. Старшая, - Катенька, через год после свадьбы. Александр хмыкнул тогда, мол, ну вот, опять сына ждать! Дождались и сына через пару лет, Николаем назвали. Младшей, Соне, сейчас пятый год пошел.

Пальцы разжались, и кленовый лист выскользнул прочь, полетел вперед. Лидия Владимировна бездумно шагнула следом.

Дети любят, если мама читает им книги «по-настоящему». Но для этого надо такой момент выбирать, когда отца в доме нет. Иначе жди, что вот-вот войдет в детскую, и устроит разнос. Мол, и громко слишком, и неприлично, и мысли будит неподобающие! Так что, приходится Лидии Владимировне часто ту самую девочку на помощь звать, которая читать с выражением не умеет.

Лист скользнул над самой землей, зашуршал по гравию. И вдруг – поднялся в воздух, закружился, и пронесся над газоном, в сторону беседки. Лида, как зачарованная, последовала за ним, не замечая, что подол юбки касается влажной травы.

До нее доносился голос:

- Ветер, ветер, ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море…

В беседке стояла Катя. Без шляпки и накидки, в одном гимназическом платье. Одну руку она прижимала к груди, словно рану зажимала, а вторую поднимала к небу.

- Не боишься никого!

И замолчала, опустила взгляд, не заметив матери. Смотрела перед собой, видя что-то, только ей доступное.

- Кроме бога одного…

Тихо и страшно закончила дочь.

Кленовый лист влетел в беседку, закружился по полу, вокруг высоких ботинок девочки, словно первое подношение ее таланту.

Лидия Владимировна забыла дышать. Страх стиснул сердце, сдавил горло. Страх за дочь, которую тоже будут теперь давить, воспитывать, убеждать. Мучить, и втискивать в клетку.

«Так вот, кого ты нашел, ветер! Зачем же, зачем!»

- Мама!

Катя смущенно улыбнулась, торопливо приглаживая растрепавшиеся кудряшки, выбившиеся из косы.

Лидия Вишневская вошла в беседку, и села на скамью. Посмотрела на дочь.

- Ты удивительно хорошо читаешь, Катя. Мне очень нравится. Почитай еще. Любимое.

«Если так будет нужно, Катя, я отпущу тебя в Петербург. Я буду хитрить со счетами, и посылать тебе деньги. Я буду говорить, что горжусь тобой. Если сцена не примет тебя, или больно ударит, - я помогу начать все сначала.

Только будь счастливой, Катя.

Пожалуйста, будь счастлива!»