Стелла, как всегда, что нас не убивает, делает сильнее. Но если бы была возможность Хрущу шею свернуть, с его разукрупнением деревень, кукурузой и "догонишь и перегонишь"... Эх.
Впрочем, если ход истории таков, значит, он оптимальный. Это как в анекдоте про Эйнштейна и Нильса Бора:
— Алик, Бог не играет в кости!
— Ниля, не говори Богу, что Ему делать!
А значит, двигаемся только вперёд
Моя жена тоже не переносит слово "художница", только "художник". Хотя она всегда хотела сидеть дома и заниматься чем-то исключительно для себя, но, видимо, реплика Эйнштейна была сказана не просто так (пусть и в анекдоте): сейчас она занимается собственным бизнесом по производству сувениров. Перестала быть маленькой девочкой и Принцессой-на-горошине, вышла из тени и сияет, как бизнес-леди. И слава Богу, значит, так надо Если есть талант, он должен принадлежать людям.
[indent]
Возвращаясь к отрывкам и наброскам, вот несколько не вошедших в текст стихов, которые жалко стирать навсегда:
[indent]
***
Альба, в имени твоём
Холод и туман
И мучение вдвоём
От сердечных ран
[indent]
Но сума сошла с ума
Без своей тюрьмы
Словно Раа без звука "а"
Друг без друга мы
[indent]
***
Лес Тысячи Сов
Лес тысячи снов
Тысячи вздохов лес
И без числа — чудес
[indent]
Жаль, что это не удалось пристроить в текст, оно мне очень нравится:
***
На солнышке... Какое сладкое
Сравнение с твоей подушкой!
Какими делают богатыми
Верблюдов — маленькие ушки ))
[indent]
А это тоже было заготовлено в качестве поэтических потуг Аиры, но при более подробном рассмотрении стало ясно, что на такое многословие Консул Раа не способен по определению. Картина-образ в душе — да, но не словесная ткань. Может быть, это написал Андрей Строганов в качестве подпорки под Раа?
***
И вот я ввёл тебя в мой дом зелёный
В такую радость сердца под кустом,
Что светит и стоит неопалённым.
В мой тихий дом, пронизанный огнём
Твоей любви. Твоей святыни грозной,
Твоей надмирной красоты красот.
Смотри, над лесом тают звёзды,
И солнце новое встаёт!
[indent]
И вот ты приняла мои просторы,
Мои холмы, и реки, и моря,
И щебет птиц, и звёздные узоры,
И бег времён, и веры якоря.
И вся раскрывшись, как благая книга
Высот и бездн иного бытия,
Своей мечтой, самой собой меня подвигла
На несказанное. Любимая, сияй!
[indent]
Любимая, звучи! И жги глаголом!
И пой в ночи! И перед небом пой!
И будь собой! И в том огне весёлом
Гори и не сгорай! И спи со мной.
Люби меня, моя творец-создатель!
Мы равночестные, и я — создатель твой.
Моё старанье ты, я твой старатель,
И вместе — в небо, не пленённое землёй!

Четырнадцатый

В кои веки раз у них совпали выходные, и утром Саша, проснувшаяся первой, сначала просто наслаждалась мыслью о том, что не нужно никуда бежать. День без будильника — как же это прекрасно!
«Как на Баунти. Там люди никогда никуда не спешат, и при этом всё успевают. Здорово живут во всех смыслах».
При мысли о Баунти она повернулась от стенки, куда всегда спала носом, к Мишкиной спине. Спина была накрыта одеялом и, если присмотреться, чуть шевелилась в такт дыханию.
Утренняя тишина была глубокой и полной, как Саша любила. Вот что значит дореволюционные стены! И муж не храпит.
Муж… Надо же, такое противное слово — му-ж-ж-ж, а такое хорошее содержание! Как советская натуральная колбаса в дрянной обёрточной бумаге.
«Если мысли о колбасе, значит, пора вставать. Или нет, посплю ещё. Понежусь рядом с Плюшевым».
Теперь, когда Валька жил отдельно, ей не нужно было подниматься раньше всех.
«Главное, чтобы Катя в нём не разочаровалась».
Саша где-то читала, что формула любви звучит так: влюбиться — разочароваться — простить — пожалеть — полюбить. Но Катя-то связалась с их Валькой по самому натуральному расчёту: чтобы получить право на бабушкино наследство до формального совершеннолетия.
А вот Валька влюбился. Но как-то не похоже было, что он уже разочаровался. И — что совсем уже за гранью Сашиного понимания — охотно гулял с коляской, да и вообще никак не тяготился своим ранним отцовством. И дело не в том, что мажорная Катя могла позволить себе сидеть дома и заниматься не только ребёнком, но и своими любимыми шляпками. Просто Мишка вложил в Валькину голову мысль о том, какое это преимущество — быть отцом, и что ответственность за младших — благо и ценность, а не проклятье.
Это было самое большое чудо, которое Саше приходилось переживать. Если чёрного человека Фарита Коженникова и её собственные мысли о Баунти ещё можно было как-то списать на душевное расстройство, то добровольная любовь семнадцатилетнего Валентина к своему ребёнку казалась чем-то абсолютно непредставимым. Проще было представить гармоничную планету Раа, чем юношу двадцать первого века, стремящегося к ответственности за семью в рамках той действительности, которая его окружает. Его отец и в сорок-то с лёгкостью предал свою семью с двумя детьми, а у Вальки ещё молоко на губах не обсохло, тем не менее он счастлив с Катей и маленькой дочкой — с ума сойти…
«Значит, у него есть на это достаточно энергии. Ну, и прекрасно. А у меня её нет даже на то, чтобы собственные ноги обогреть. Поэтому — не виноватая я».
Тишина не была такой уж полной: в приоткрытую для проветривания форточку, оказывается, уже текли звуки. Глухой шум города, кряхтенье греющегося мотора машины во дворе и припев олдскульной песни I’m still loving you группы «Скорпионс» из динамиков той же машины.
«И я тоже никогда не была влюблена в Мишку. Он просто появился, и всё. Это Альба влюбилась в Аиру и разочаровалась. Я — нет. Я его просто полюбила со временем. Сначала за Альбу, потом в переписке и в ожидании. Надо же, даже от шизофрении бывает польза».
Разочаровывал ли он её? Конечно. Постоянно. Его никогда не было рядом в самое нужное время. (Вспомнилось, как одноклассник Ванька Конев, проходя мимо Саши с Валькиной коляской, бросил с присвистом: «Самохина, это твой, что ли? Хренасе!») Когда ей хотелось чем-то поделиться или что-то получить. Гостевой брак — вот как это называется. Мишка рядом с ней только гостит, а живёт он на работе. Да она и не знает его толком, что он за человек. То есть знает, что человек хороший (и это немало), но и только.
Саша тут же пресекла депрессивную мысль подходящей цитатой: «Со Пскова я, странница, пришла собачку говорящую посмотреть». Говорящего плюшевого мишку.
«А что, разве не так? Но он для меня самый-самый подходящий спутник жизни. Во-первых, я тоже живу на работе, а во-вторых, все мы странники на Земле. Гости. И никто не задержится надолго. Так что нужно пользоваться счастливыми моментами, а не бухтеть».
Ведь если хорошенько подумать, Мишка был рядом ровно настолько, чтобы астенически-тревожная Саша, глубокий интроверт и пограничный шизофреник, чувствовала себя в безопасности и могла заниматься любимым делом. Тем единственным, к чему она была способна — играть словами.
А вот Юля говорит, что счастлива от одной только мысли, что ей не надо идти на работу, а можно спокойно воспитывать детей. Саша на две, на три работы бы ходила, лишь бы не сидеть дома с двумя детьми!
«Там у них, того и гляди, третий будет».
Интересно, есть ли семья у Конева?
На днях она совершенно случайно встретила его на Манежке — серого, мутного, с одутловатым лицом, и пузень под курткой не помещается. Тридцать пять лет, а выглядит на полтинник. А ведь когда-то это был самый красивый мальчик из её класса. Невероятно…
Саша как раз шла с занятий в фитнес-клубе и массажа. И диету подобрали такую, что теперь даже приятно в зеркало на себя посмотреть — кожа свежая, чистая, и она снова помещалась в свою любимую шубейку с большим красивым воротником-капюшоном.
На Ваньку Конева она глянула с искренней жалостью. И даже спросила, не одолжить ли ему денег, если у него случилось какое-то несчастье.
Да, Конев был полностью деморализован, а Сашка отомщена, но… Но как-то неспокойно её совесть подкалывала, мучила тупой иглой. Может, позвонить ему? У мамы в старой записной книжке должны быть телефоны. Вдруг действительно какая-то беда у человека?
«Тьфу, да при чём тут Конев! Что он вечно лезет ко мне, этот паршивый Конев!»
Снова представился Ванька: толстый, грузный, с опухшим щетинистым лицом. Несчастный.
«Пьёт он, что ли? Или, может, сахарный диабет? А ведь такой был красавчик, образцово-показательный, зреющий, как овощ под плёнкой…»
Чтобы выгнать образ опустившегося Конева из оперативной памяти, Саша проскользнула под Мишкино одеяло, прижалась к его спине и провела рукой по животу, пошевелив там шерсть. Да, о таком животе Конев не мог и мечтать. Как и о том, в каких домашних нарядах Саша встречает своего мужа, когда ей хочется подогреть его чувства.
Мишка заворочался.
— Плюшевый, — проговорила Саша и потёрлась о его спину всем телом, — люблю тебя. Ты спи, спи, я просто хочу над тобой поворковать, пока ты тут у меня под рукой. Пусть тебе снится наша Баунти. Целая планета, со всем её зелёным уютом и светом мягкого солнца. А если вдруг захочется приключений, то чтобы как в том анекдоте: «Иди, но так, чтобы я тебя видела». И не забывай, про маленькую Альбу. Как она любила Настойку Аира, когда была маленькая, и когда стала большая, тоже не забывай.
Поцеловав сонного Мишку в шею, Саша снова отвернулась к стенке, собираясь подремать. Конев из её мыслей ускакал совсем.
Но Плюшевый Медведь уже был разбужен. Теперь пришло время Саше почувствовать, как его желание понежиться в постели в приятной дрёме переходит в предложение совместного времяпрепровождения. Он принялся её трогать, наглаживать, покусывать и порыкивать ей в шею. Саша несколько недолгих минут изображала Снежную Королеву, но вскоре повернулась к нему лицом и раскрыла объятия.
Потом было решено ещё немножечко поспать, и снова проснулись они только в начале двенадцатого.
[indent]
День был прекрасен. Он начался с приятного душа, потом был завтрак, он же обед, с приятной болтовнёй. И хотя солнце едва проглядывало сквозь серые тучи, с полуснегом-полудождём, было решено выйти на улицу — просто прогуляться под одним зонтом. Они хотели сходить в кино, но ни один фильм на афише им не понравился. Тогда Саша взяла с мужа слово, что они пойдут на «Ноя» в следующем месяце.
Зато наткнулись на бутик мужской одежды с полной распродажей зимней коллекции, и Саша затащила Мишку купить новую куртку. Удалось с хорошей скидкой взять ещё великолепный ворсистый коричневый свитер. («Плюшевый, ты только глянь, это же прямо для медведя!»)
Купив в отделе супермаркета «всё для суши» всякой экзотической разности, чтобы сделать ужин в Сашином любимом стиле, они вернулись со всеми многочисленными пакетами домой, а на лестничной площадке у тёмного окна Саша раскрутила Мишку ещё и на романтический поцелуй.
Когда они уже вернулись домой, Мишка заметил, что хлеба-то не купили, а завтра с утра захочется обыкновенной яичницы с гренками, и сказал, что выскочит в ближайший магазин.
«Обошлись бы без хлеба, — подумала Саша, вынимая из духовки разогретого угря и перекладывая вкусно пахнущие кусочки на квадратное блюдо. — Не надо было его отпускать. Или самой с ним пойти. Вот где его носит?»
Воображение нарисовало ей Мишку в книжном магазине. Или в парфюмерном? А может, в ювелирном? Или вдруг купит то самое «платье с ногой» (его слова — «с ногой», то есть с разрезом, открывающим ногу), о котором она заикнулась, глядя на витрину, но тут же потащила Мишку прочь, чтобы не искушаться.
Телевизор погромыхивал Олимпиадой. Саша, совершенно равнодушная к спорту, вспомнила фразу, виденную в блоге одного китайского анонима, за постами которого они с Мишкой следили: «Столько бабла украсть невозможно, оно где-то выплывет».
Это она подсадила мужа на аналитику «Товарища Цао Цао», и с Сашиной помощью Мишка комментировал выкладки китайца, подписываясь Tinctura Calami — «настойка аира».
«Скорее всего, какой-то клерк из минобороны Китая, которому не хватает признания, — говорил Мишка. — Вот он и сыплет инсайтами. Как в тамошней классике — «Записки от нечего делать»?» «Записки от скуки», — поправила Саша. — И это не китайская классика, а японская».
В новостях опять показывали горящий киевский майдан. «Хорошо, что у нас там никого нет», — подумала она и переключила на канал «Культура». Шла передача «Пешком по Москве», её-то Саша и оставила.
«А вот чего бы такого подарить ему на 23-е? Может, путешествие выходного дня? Или ночь в каком-нибудь хорошем отеле? Хотя, по большому счёту, ничего лучше нашего любимого дивана быть не может. Мишка, ну, приходи уже!»
Она потянулась к мобильному, но телефон сам мелодично звякнул, и на экране появился конвертик. Открывая сообщение, Саша вспомнила, как позавчера её порадовала его СМС-ка с простейшим до глупости текстом: «Конвертик! Конвертик! Конвертик! И в каждом чмок! чмок! чмок!»
А вчера он прислал картинку с распушившейся совой. Может, у каких-то масонов это был знак тёмных сил и тайной власти, но у них в семье сова означала всего лишь Мишкину горячую жажду любви, и больше ничего.
Что, интересно, сейчас он ей напишет?
«Аленькая, мне нужно отъехать. Не волнуйся. Люблю-люблю!»
Ну вот, выдернули человека от домашнего очага, как морковку с грядки. В законный выходной!
— Да что же это такое! — возмутилась Саша вслух. — Мишка, в кои веки раз я такой ужин приготовила, а ты…
Она нажала кнопку вызова, но телефон не отвечал. Тогда она включила ноутбук.
[indent]
Звонок. Наконец-то!
Не Мишка. Тётя Зоя из Ялты.
— Я бы сама хотела знать, где он, — нервно отозвалась Саша на её вопрос. — Опять куда-то дёрнули. А как у вас?
— Саша! — в голосе всегда спокойной Мишкиной тётки прорезались нотки паники. — Наш Саня поехал по делам в Киев и пропал! Второй день не отвечает! Ты не в курсе, он случайно Мишке не звонил?
— Не знаю, тёть Зоя. Мне Миша ничего не говорил.
— У нас тут такая тревога… Ты телевизор смотришь, интернет читаешь?
— Но в Ялте-то спокойно?
— В Ялте да, но… Господи, Саша! Ты не представляешь, что у нас творится!
— А где дядя Паша?..
— В Симферополе, и тоже трубку не берёт! Ещё и Вовку с собой взял! Боже ж ты мой, я тут с ума с ними со всеми сойду!
Саша знала, какой вопрос будет как клин клином, чтобы вернуть тёте Зое утраченное равновесие, — о невестке.
— А Мила где?
— Ф-ф, Мила! Мила у нас сейчас в Египте отдыхает! Перетрудилась. Да плевать на неё! Я уже и Виктору звонила, но он тоже не отвечает! Просто не знаю, что делать, куда бежать!
— Тётя Зоя, давайте я сейчас позвоню Мишиному товарищу. Они вместе служили, а теперь он на пенсии и… И точно более сведущ в таких делах. Вы, главное, не переживайте зря. Всё будет хорошо, и только так!
Попрощавшись с Мишкиной тёткой, Саша поискала нужный номер. Гудки шли долго. Юрка сейчас работал начальником службы безопасности в какой-то автодорожной фирме. Юля жаловалась, что он не вылезает из командировок. Саша, конечно, подбадривающее уверяла — это совсем не те командировки, что раньше, а сама думала: «Чёрного кобеля не отмоешь добела».
— Алло?
— Юра, это Саша, Мишина жена! — обрадовавшись, что дозвонилась, воскликнула Саша. — Удобно говорить?
— О, здорово, кума!  Что-то с Мишкой?
Стоило Саше обмолвиться, что она терпеть не может слово «кума» (фонетически оно казалось Саше ужасным, да и ассоциативный ряд, облепивший его, был отвратительный — блат, привилегии, нечистоплотность в делах, компромат), — и Юрка стал называть её только так.
С другой стороны, если она была крёстной его дочки, Юрка был в своём праве, не придерёшься.
«Но меня невозможно задеть ни одним словом, — сказала себе Саша. — Я знаю слова, слова знают меня — ну что мне ёрничество какого-то Юрки? Такой уж у него характер. Тем более, это мне нужна его помощь, а не ему моя».
Вслух она сказала в трубку:
— Да вот вышел за хлебом, а минут двадцать назад прислал СМС-ку, что его куда-то вызвали. И не берёт трубку. А позвонила его тётя из Ялты, что его двоюродный брат пропал, Саня. Помнишь Саню? Поехал в Киев по делам фирмы и уже пару дней не выходит на связь, — Саша подбирала слова, чтобы до Юрки быстрее дошло, — там же такой серьёзный замес, понимаешь?
— Угу. Телефончик пропавшего брата сбрось мне. И тёткин, а лучше дядькин. Дядя Паша, правильно?
— Да, только дядя Паша сейчас тоже в какой-то толкучке.
— Ё… Тоже в Киеве?
— Да нет, в Симферополе, там у них митинг, или что-то такое... Юра, и если узнаешь, где Миша и на сколько он задержится, сообщи мне, пожалуйста. Ты, вообще, в Москве сейчас?
— На трассе. Подъезжаю к населённому пункту с романтическим названием Большие Комары. И вот что, кума: я слышал от наших ребят, что у Мишки в отряде новая снайперша появилась. Молодая, модельная, ноги от ушей. Так что, может, не за хлебом он вышел? Как слышно, приём?
— Юра, у тебя в репертуаре есть хоть что-нибудь новое?
— Так я и говорю: новая снайперша, разве это не новое? — довольно хмыкнул Юрка. — Ну, ладно, не злись, кума, не злись, это ж я любя. Найдём и Саньку твоего, и Мишку, и куклу Барби с мешком зелёных. Всех найдём, никого не потеряем!

Четырнадцатый
(продолжение)
Телефонный звонок разбудил Сашу полпятого. Она вытащила руку из-под плюшевого медведя и потянулась к телефону, благоразумно прищурив глаза от света экранчика.
Номер тёти Зои. Саша подавила зевок.
— Сашенька, извини, что звоню в такое время, Санька нашёлся! Едет сейчас по белорусской трассе на Москву. Ты уж прими его, помоги, а деньги, если что, я тебе перешлю…
— Тёть Зоя, ну какие деньги? — голос Саши был хриплым со сна. — Он как — жив, здоров?
— Говорит, что жив. Вернее, написал. Он мне сообщения на телефон прислал, откуда-то из интернета. Пишет, что планирует у вас остановиться. Буквально на день, чтобы сообразить, как добраться домой.
— Да конечно, тёть Зоя. А когда примерно он будет?
— Не написал. Ты ему записку в дверях оставь, по какому адресу тебя найти на работе, чтобы взять ключи, если не сможешь остаться дома.
— Об этом не беспокойтесь, — сказала Саша, уже полностью проснувшись. — Я его дождусь, всё будет хорошо. А дядя Паша?..
— Всё там же, в Симферополе. Они круглосуточно дежурят под зданием Верховного Совета, чтобы бандеры не пролезли. А Вовка уже дома, приехал. Очень волнуется за мать. Как она из Египта возвращаться будет? У неё обратный билет через Киев в Симферополь, но у нас все аэропорты закрыты, а машины и автобусы с крымскими номерами при подъезде на перешеек бьют!
— Тётя Зоя, звоните Миле, пусть летит в Москву, и уже вместе с Саней они вдвоём вернутся. Или побудут пока у нас.
— Она там с подругой…
— И подруге место найдём, — сказала Саша.
«Для неё можно будет разложить плюшевое кресло на кухне. И я тоже на кухне лягу, на Валькиной софе. А Саня с Милой пусть спят на нашем диване, пока Плюшевого нет».
— Сашенька, а про Мишку что-то известно? Где он?
Тётя Зоя любила сына своей покойной сестры-близнеца, кажется, даже больше, чем родного, и вот к ней Саша никогда не ревновала мужа. Наоборот, ей было приятно, что у сироты Мишки всё-таки есть почти мама. А главное, тётя Зоя никогда не лезла в их семью, не то что Ольга Владимировна.
— Нет, тётя Зоя. Пока молчит.
— Януковощ-то из Киева сбежал, и по слухам, российский спецназ его сейчас охраняет у нас на базе отдыха. Может, Мишка там?
«Да уж, Ялта — это такой город, что никакие секреты в нём не держатся в принципе», — заметила про себя Саша, вспоминая, как всю информацию о дяде Паше местные жительницы выдали ей в первом же гастрономе.
— Там, скорее всего, армейский спецназ, а не полицейский, — сказала она.
Краем уха Саша слышала, что в Москве орудует банда таджиков, нападает на инкассаторов, и полагала, что Мишка занимается ими. Но в трубку она ничего не сказала. Плюшевому очень не нравились пространные разговоры по открытой связи.
— Но он же знает Крым как свои пять пальцев, а в Ялте-то — каждую собаку! — заявила тётя Зоя. — Теоретически, его могли вызвать на усиление?
— Разве что теоретически.
— Да, — решительно сказала тётя Зоя, — завтра пойду к воротам и спрошу, нет ли там у них нашего Мишки. Пусть даст знать, что он тут у меня под боком, мы же переживаем! Мишка сейчас майор? — и пулемётом выпалила: — СОБР ЦСН ГУ МВД по Москве, позывной «Рома», да?
Как ни тревожно было на сердце у Саши, она внутренне рассмеялась. Материализация её идей всегда происходила именно так. Самым причудливым образом. Вот думала же недавно, чтобы Аира на Баунти попадал в приключения только как в анекдоте, и пожалуйста — тётя хочет быть в курсе, в какой песочнице бегает её мальчик, и хочет непременно его идентифицировать.
Или как в анекдоте, что Штирлица выдал волочившийся за ним парашют?
— Тётя Зоя, да не волнуйтесь вы так! — усмехнулась Саша скорее нервно, чем весело. — Я вот совсем не волнуюсь насчёт Миши. И с Саней, видите, уже всё в порядке. Жду и его, и Милу, и если что, вас всех тоже жду.
— Спасибо, родная. А когда Санька будет уже у тебя, ты позвони, хорошо?
— Само собой. Да он вам сам позвонит. У вас сейчас на час раньше или позже?
— Без пятнадцати четыре.
— Ну вот, ещё можно поспать. Накапайте себе пустырника и ложитесь. Есть у вас пустырник?

Четырнадцатый
(продолжение)
Сначала Саша проверила запасы в холодильнике, потом пошла в «ванную», сняла с полотенцесушителя свои трусики и пробежалась глазами вокруг — ничего ли больше нет такого, что смутит посторонний мужской глаз? Вроде бы ничего. Тогда она залила в унитаз моющее средство и наскоро повозила ёршиком, прошлась шваброй-лентяйкой по полу в коридоре и на кухне, постелила мокрую тряпку на пороге перед дверью и, подумав, ещё одну — у входа в кухню.
И только потом сверилась с рабочим блокнотом, позвонила на кафедру и взяла отпуск на три дня за свой счёт по личным обстоятельствам. С одной дипломницей переговорила по скайпу, другой написала на почту. Вспомнила, что хорошо бы повесить возле душевой кабины чистую одежду и полотенце для гостя.
Вернувшись к своему ноутбуку, Саша увидела, что пришло письмо с курсовой от студента-третьекурсника. И только-только распаковала архивный файл, как позвонили в дверь.
Оставив ноутбук на диване открытым, она быстро выскочила в прихожую.
— Саня, ты?
И в «глазок» взглянула, действительно ли там деверь. (Слово, такой же степени отвратности, что и кум с кумой, а фонетически ещё противнее: нечто среднее между дверью и зверем.)
Наверное, придётся-таки сходить к окулисту за очками. Или лучше линзы? Незаметные и не натирают нос, но, говорят, с ними страшно много мороки. А ещё лучше не лениться, а начать делать гимнастику для глаз. Принёс же Мишка распечатку упражнений для снайперов, а Саша в неё даже не взглянула, так и лежит на подоконнике.
Идентификация на слух оказалась более верной:
— Да я, я! — послышался голос тёзки-родственника, очень похожий на Мишкин. Двоюродный голос. И когда Саша открыла, добавил: — Вернее, мы. Вот, это Ярослав, мой товарищ. Он мне, можно сказать, жизнь спас. А Мишка дома?
В крохотную прихожую широкой фамильной дланью был втянут ещё один гость, в большой дутой куртке и чёрной вязаной шапочке. Немедленно запахло мужчинами после долгого пути с приключениями. Саша отступила в проход на кухню, чтобы оба пришельца могли поместиться.
— Здравствуйте, Ярослав, я Саша. Вы молодцы, что оба живы, и хорошо доехали. И какие «пару часов», Саня? Помойтесь, поешьте, отоспитесь. А Мишка где-то в полях. Ты маме звонил?
— Звонил я маме, звонил. Вот прямо перед твоим домом, что мы уже на месте. Да ты не волнуйся, мы у тебя перекантуемся буквально пару часов и двинем на Ростов.
Более явно приключения были написаны на лице Мишкиного двоюродного брата (впрочем, запухший глаз всё-таки раскрывался и на носу был пластырь). Гость — круглоголовый, ничем не примечательный молодой парень — хотя не имел видимых повреждений, но, похоже, пребывал в ступоре.
Саня же, напротив, находился в стадии возбуждения и много говорил.
— А ты смотрела в новостях, что у нас творится?
— Да, конечно. Читала, что у вас там транспорт с крымскими номерами бьют на дорогах. Вы молодцы, что вырвались. Молодцы, что сообразили двигать в обход. Ты где машину поставил?
— Да мою машину перевернули и подожгли ещё в Киеве! Если бы не Ярик, был бы я кура-гриль! А это Мишка нам так хорошо подсуропил? Нас и на украинской границе пропустили без проблем — и надо сказать, я ещё ни разу в жизни столько не молился... а на белорусской погранцы вообще сказали, что звонили, мол, насчёт Столярова Александра Павловича, встретить как героя! А когда узнали, что Ярик из «беркутят», так довезли нас на своём уазике прямо до Москвы, прикинь! Мы в дороге немного поспали, сейчас уже бодрячком.
По тому, с какой тоской Ярослав отвёл глаза и опустил голову, никак нельзя было сказать, что он «бодрячком».
— Это, значит, Юра помог, Мишин товарищ, — сказала Саша. — Надо ему отзвониться, спасибо сказать. Саня, ты помнишь Юру?
— Да, конечно, помню! А он сейчас в Москве? Не с Мишкой?
— У него была тяжёлая травма, он на пенсии. Работает безопасником в коммерческой структуре. Ребята, ну, давайте же, раздевайтесь-разувайтесь, шевелитесь! Вы же, небось, голодные как волки!
— Есть такая буква в этом слове, — сказал крымчанин, снимая куртку и сбрасывая грязнейшие ботинки (и аккуратно поставил на тряпку у двери, хозяйка это отметила). — Хотя на заправках мы, кажется, что-то ели.
— Так, Саня, ты, давай, иди под душ первым, — распорядилась Саша. — Полотенца все свежие, и я там Мишкины треники повесила и футболку. И трусы совершенно новые, я Мишке купила в подарок на 23-е, теперь будет, значит, тебе с прошедшим. Бамбуковые! А своё грязное всё брось в сиреневое ведро. А вы, Ярик, идите за мной, сейчас и на вас что-то найдём, тоже без подарка не останетесь. Пожалуй, хорошо бы ещё парочку больших пицц заказать. И тортик, за встречу.
Саня заметил, что пиццы можно четыре, а тортика два, и скрылся за дверью в санузел. А гость, оказавшийся в тонком чёрном свитере-гольфе и в явно чужих, слишком больших джинсах, топтался в прихожей, как-то не очень торопясь снимать армейские берцы.
Саша поспешила его приободрить:
— Если носки рваные-грязные, не стесняйтесь. Я и носками вас снабжу, и всем необходимым, как в каптёрке. Вы как раз где-то в размере моего мужа. И что от вас потом воняет, и руки грязные, и голова как дорога — это всё ерунда. Мы здесь все свои, чувствуйте себя как дома. Саня быстро моется, это мой Мишка обычно торчит под душем по два часа. Скоро будете чистым.
Носки у него оказались целыми, но Саша сразу поняла, чего он стесняется — женских прокладок, которыми утеплял ботинки, одна всё-таки вытянулась за носком.
— Ну, видно боевое братство, — сказала она с улыбкой. — Мой муж тоже всегда подкладывал, когда в сильные морозы бывал на выходе. Говорил, это самое лучшее средство. Так, что у нас тут... — она открыла створку Мишкиной части их грандиозного старинного шкафа. — Вот вам спортивные штаны, вот тельняшка. Тёплая! И совершенно ненадёванные плавки, видите, с бирочкой. Бонусом достались, когда мы на днях купили мужу куртку на распродаже. А всё своё сбросите в ведро, сиреневое там такое, потом в машину загрузим, когда поедим, чтобы она не жужжала нам на нервы. У нас она на кухне.
— Спасибо, но эту тельняшку я взять не могу, — сказал гость глухим голосом. По-русски, но с сильным украинским оканьем и гэканьем. («Докладует старшина Полищук, прэследую прэступника на моцоцикле», — промелькнула цитата в мыслях у Саши.) И быстро пояснил, чтобы хозяйка не подумала, что он брезгует её заботой:
— Она ж краповая. Ваш муж краповик, а я не имею права.
Саша раздумывала только секунду.
— Но вы же из «Беркута»?
Парень кивнул.
— Тогда пойдёмте, — она подхватила вещи под мышку и повела гостя на кухню. — Вот, перед лицом Вышних Сил, — Саша кивнула на иконы, на Ангела Благое Молчание, получившего красивую раму, и на вторую, большую, яркую, с Архангелом Михаилом, подарок майору Плотникову от Главного управления МВД, — вручаю вам эту краповую тельняшку как символ мужества и стойкости.
Вокруг икон висело множество фотографий, Мишкиных и сделанных Мишкой. Большей частью с разных соревнований, но был там и её любимый собственный портрет: совсем молоденькая Сашка стояла в царственной позе под памятником Екатерине Второй.
— Носите с честью, защитник Отечества, Ярослав... как ваша фамилия?
— Торпа, — ответил парень. — Лейтенант милиции Ярослав Торпа.

Стелла, нет такого слова, которое не могло бы стать украинской фамилией ))
А Торпа ничем не хуже, чем какой-нибудь Кирпа, Швайка или (и в особенности) Кучма.
Из отрывка видно, что Саша достаточно выросла, чтобы перестать быть боязливой. Её уже не пугает перспектива принимать гостей, кормить их, она уже не сомневается в своих силах на самом что ни на есть своём поле, в стенах собственного дома. Слова для неё по-прежнему сензитивная реальность (такой её сделали авторы, С. и М. Дяченко), но теперь её не испугать не только словом "кум", но и словом "Торпа". По-моему, взросление и распрямление личности налицо )))

На хозяйстве

Звякнули часы в плите. Значит, банка плова по-узбекски уже достаточно прогрелась в кипящей воде, пусть ещё немного протомится.
— Так, друг ситный, докладывай, что у тебя с уроками? — спросил Михаил, выключая огонь под кастрюлей, и несколькими быстрыми ударами молоточка довёл купленные в кулинарии отбивные до состояния тонких пластов. Оба они любили зажаристые, с корочкой.
А вот Аленькая Алька к мясу была совершенно равнодушна, и когда старалась соблюдать посты, страдала только по молочному, конфетам и тортикам.
Впрочем, по конфетам и тортикам Алька страдала всегда.
— Уже сделал всё, кроме русского, — сказал третьеклассник Валя, поднимая голову от тетрадей.
Михаил обернулся через плечо. Глаза у мальчишки были в точности Алькины: тёмные, очень серьёзные, и при этом с парадоксальной хулиганской хитринкой в глубине. Наверное, в дедушку или в бабушку по материнской линии. Об этом приходилось только гадать, фотографий своей родни тёща не показывала, у самой Ольги Владимировны глаза хоть и были тоже карие, но не бархатистые.
А Сашин отец, Раевский О. Л., за весь разговор с зятем зеркала своей души толком не показал. «Всё-таки однокоренное слово — рай», — постарался внести нотку позитива Михаил, когда Саша в конце позапрошлого года, пролистывая подаренный ему на службе календарь, наткнулась на портрет прославленного генерала Отечественной войны 1812 года, нахмурилась и холодно заметила, что хуже такой фамилии может быть только Ржевский.
Да и отец Вали на единственном имевшемся в распоряжении сына снимке — на фоне побережья и надписью «Привет из Ялты» — красовался в дымчатых противосолнечных очках. Валя держал эту фотографию в глубине верхнего ящика стола и временами доставал её, чтобы втайне поговорить с отцом, которого никогда не видел. Маленький Мишка в детстве тоже так делал, но он-то отца помнил и знал, что тот настоящий герой. А Валька не знал, что его отец был банальный любитель курортного пикапа, и в воображении развивал легенду. А легенда гласила, что Валентин-старший сверкнул в мире на краткий миг, почти как Пушкин, Лермонтов или Высоцкий, и был необыкновенно тонкий, чуткий и артистичный человек. Эту версию поддерживали все члены семьи. Даже Саша-Аленькая, которая псевдоотчима от души презирала.
Подумав об Алькиных глазах, Михаил посмотрел на новый календарь, который сменил прошлогодних «Героев Отечества» над Валиным столом-уголком. Аэрофлотовский, экспортный вариант. Они с Валей продолжали на нём прошлогоднюю традицию отмечать дни до возвращения Саши. Январь с шереметьевскими огнями в снежной пелене уже был густо почёркан, и две трети февраля с белым лайнером тоже.
До октября, казалось, просто не дожить.
Этот календарь с превосходными глянцевыми фотографиями на приятно пахнущей дорогой бумаге перепал ему перед самым Новым годом от кого-то из начальства «Аэрофлота». В знак признательности: недавно отремонтированный офис — стильный, хайтековский, стеклянный — совсем не пострадал, разве что пол помыть, настолько грамотно опергруппа уложила «зверьков» на этот самый пол. А вначале положение казалось просто безнадёжным.
Собственное начальство тоже отметило — благодарностью с занесением и наградным ножом «Вишня». Кроме того, хотя в анкете капитана Плотникова детей не значилось, Валька получил билет на кремлёвскую ёлку. Но это уже явно дядя Федя подсуетился, а не товарищ полковник.
«Был высочайшею пожалован улыбкой», — сказала бы Аленькая.
Все её любимые цитаты он давно знал наизусть; да они были и его любимыми. И если ей нужно было что-то объяснить или доказать (Алька же упряма, как бык, попробуй с ней поспорь!), самый простой путь — привести цитату из дорогой для неё книги.
А вот Витьку цитаты не брали. Даже из любимых «Хищных вещей века», которых — Михаил прекрасно помнил — Витька привёз с собой и перечитывал в учебке, когда остальные, вымотавшись, тупо спали, или бегали в самоволку, чтобы найти лишнюю жрачку, или передавали по рукам фотографии девиц.
Нельзя сказать, чтобы работа в конторе Витьку сильно изменила, или сделала его хуже или лучше, но это точно был уже не тот Витька, который сочинял куплеты, где Пяндж рифмовался с алкашом, алкаш — с анашой, а анаша — с калашом, и выходило на удивление складно. Не тот Витька, с которым они записывали в общую тетрадь новые слова и выражения, принесённые с базара или после допроса афганских таджиков. И уж конечно, не тот, который плакал на заставе после гибели Сани и грозил небу кулаком.
Ещё раньше, когда Витька сменил «Командирские» на платиновый «Ролекс», Михаил подумал: «Надо чаще встречаться, а то совсем чужими станем». А в эту встречу он даже не сразу узнал товарища в лицо.
Потом понял, что это из-за стеклянного глаза. Снайпер ПОГО Виктор Швайка пост сдал, а принял его кто-то совсем другой. Может, поэтому разговор зашёл совсем не туда, куда хотелось им обоим?
«Я сказал, — Витька прищурил незрячий глаз, — что знаю одного человека, который не то что нашу крысу у моджахедов утащит и вернёт в родные пенаты — из ада чёрта за хвост вытянет! Миха, ты же вылитый пуштун, когда загорелый! Морда длинная, глаза светлые, брови острые, челюсть во, тебе бороду отрастить — и сарбос джихади! Когда я показал наши с тобой фотки с речки и сказал, что ты точики гап занед, что у тебя ВУС сто семь, а сейчас ты ишачишь в СОБРе — всё, говорят, давай срочно сюда своего бачу! Считай, что рапорт о твоем переводе и представление уже подписаны».
Напрасно Михаил отнекивался, что его таджикский (уж кому, как не Витьке, это знать) очень средний. Даже дари — другой диалект, а урду — это уж совсем далеко! Но Витька зуб давал, что с Мишкиным чутьём на иранские языки достаточно полгода подготовки, и никакая пакистанская мама не отличит его от сына подруги старшей жены младшего брата.
«Там за каждым отрогом другой говор. Миха, ну что мне тебе объяснять! Это такой шанс!»
Он и без Витькиных убеждений понимал, что «Заслон» — это, конечно, совсем другой уровень. И про «моджахедов Джебраила», на которых паки смотрят сквозь пальцы, поскольку их затачивают дорогие партнёры, он уже слышал именно в таком контексте. А с одним из ребят, похищенных и казнённых под камеру, даже был лично знаком: в позапрошлом году на межведомственных соревнованиях по рукопашному бою Михаил взял «золото», а тому досталась «бронза».
«Прости, друг, не могу, — сказал он Витьке. — Помнишь, как у Гумилёва: «Но в мире есть другие области, луной мучительной томимы. Для высшей славы, высшей доблести они вовек недостижимы». В «Хищных вещах века» твой Жилин как говорил: «Главное всегда остаётся на Земле». Помнишь, был там такой Лэн — мальчик, у которого не бывает родителей? Вот у меня так же. Брат жены, маленький совсем, отца нет. Мать... в общем, про свою тёщу я лучше помолчу, сейчас у неё очередная любовь. А жена тоже за границей, в длительной научной командировке. Если твоей Светлане за счастье дома с ребёнком сидеть, то честь ей и хвала, а моя — переводчик мирового уровня, профессионал от Бога, достояние федерального значения. Может, — он усмехнулся, глядя на Витьку (не на Жилина тот сейчас был похож, а на Кинтану из «Аттракциона Лавьери» Лазарчука), —  её трудами исполнится пророчество о том, что китайцы примут православие, станут нашими идейными союзниками. Вот. Если ещё и мне уехать, то брата просто не на кого оставить. Он у меня и так почти беспризорник: то на продлёнке, то с соседкой, то с семьёй моего командира, то с сестрой товарища — короче, сын полка. А парень классный! Такой, знаешь, столп и утверждение истины! Нельзя, чтобы он пропадом пропал. В данную минуту я ничем не могу тебе помочь. Ну, прости. Сейчас я на своём месте. Ты у нас и так Прокофьева переманил, я же знаю. И хорошо, пусть служит у вас. Как говорится, улучшит жилищные условия. Будет твоим человеком. А я — не могу».
Витька сначала не поверил своим ушам. Потом заказал ещё чашку кофе и рюмку коньяку и принялся убеждать по новой: и зарплата другая, и Академия, и звание, и всё тот же квартирный вопрос, а главное — работа. Ювелирная работа! И на будущее же работа, не хрен собачий!
«Ну, а мелкого твоего — как это называется, шурин, свояк? — можно отправить в суворовское. Ему только на пользу пойдёт. Да пойми ты, народ весь выбит, людей же нет! МГИМО — пустое место, в ИСе если с потока два человека в год хоть на переводческую работу удаётся подготовить — за счастье! Про Военяз я вообще молчу. А в армии… В армии сейчас мебельный салон. Ну, Миха! Ты же Рома! Орёл Шестого легиона! Пятый Рим! Ты же всегда хотел дело делать! После пары таких операций будешь отвечать за регион! За ключевой регион! Я ж тебя знаю, лешего: тебя только запусти в это болото — ни одного мажора не оставишь на сытых пайках! Под предлогом языковой практики я тебя с такими людьми познакомлю! С генералом, которого в отставку отправили, слышал? Миха, там же сейчас две трети — плесень! Бузинесме-е-е-ены, овцы! А мнят себя… Гречку через речку возить и башли слюнявить — вот потолок достижений и карьерных устремлений! На всё управление толковых ребят — по пальцам пересчитать! Ты помнишь, как мы думали тогда, ты, я и Саня. Ну?»
«Двадцать седьмая теорема этики»? — спросил Михаил, и процитировал, точно или неточно, неважно: «Я хотел стать силой самой силы»? И как? Не перехотелось?»
«Не перехотелось, — Витькин живой глаз уже не поблёскивал — горел. — И это не мечты, а реальная возможность. Через десять лет, когда начнётся... А может, и раньше».
Витьке нужен был свой человек, позарез нужен. Не столько в пакистанском рейде, сколько в недрах родного ведомства. Под предлогом важной операции усилить свои позиции ещё одной пешкой, которую только выдвинь — она так и поскачет до ферзя. И обставит настоящих псов, как вязаный щенок Варежка из мультика.
Но объяснить этому новому Витьке, что Валя — королевская печать, которой нельзя колоть орехи, нечего было и пытаться. А тем более — снова заикаться про Алькину голову, которая тоньше китайской фарфоровой вазы.
Михаил обозвал себя треплом и идиотом. Про Альку вообще нельзя было говорить. Но тут же снова обозвал себя, на этот раз дубиной. Витька мог измениться, но не до такой же степени...
Он долго крутил бокал в ладони, и Витька, наверное, думал, что уже взял его «на слабо». «Брэк!» — говорил Саня, когда спор Мишки с Витькой переходил определённый порог громкости.
Собственно, без Сани их дружбы просто не было бы. Когда в учебке они уже успели накидать друг другу пачек и вытирали разбитые носы, Саня вытащил из-за пазухи газету «Аргументы и факты» и опросил драчунов насчёт их отношений к зодиаку, а потом зачитал с последней, самой жёлтой страницы: «Лев. На этой неделе у вас как никогда высока вероятность физического столкновения с человеком, который станет вашим другом на всю жизнь. Он всегда будет рядом, поддержит вас и в горе, и в радости, без его присутствия в вашей судьбе ваша карьера не состоится. Поэтому даже если вы успели ощутить силу его убеждений, скорее пожмите друг другу руки и запомните день, в который вы обрели брата».
Как это часто бывало, подумали они об одном и том же, потому что Витька прервал его молчание как раз словами о Сане:
«К слову о предсказаниях. Недавно я просмотрел все газеты «АиФ» за 95-й. Там не было ни слова о том, что Львы подерутся».
Михаил хмыкнул: «Ты, что, только сейчас догнал? Я ещё тогда понял, что Санька всё это выдумал. Ну кто же верит в гороскопы?»
Теперь уже надолго замолчал Виктор. Потом подозвал официанта и бросил большую бумажку в миниатюрное ведёрко со счётом.
«Ой, ну без понтов никак, — ухмыльнулся Михаил, желая вызвать на лице друга улыбку, хоть какую-нибудь.
«Ты всё-таки переспи с моей идеей. Не отстану от тебя. Не допущу, чтобы ты так и скис в ментовке.  Это во-первых. А во-вторых... Чёрт, Миха! А если твоя баба федерального значения завтра же тебя бросит? Может, она как раз сейчас наставляет тебе рога в своей дли-тель-ной на-уч-ной командировке, а? Подумать только: луной мучительной он томим!»
«Витька, ты, что, давно в рыло не получал? Пожалей свой «Ролекс» и единственный глаз!»
«А если это я тебе наваляю? Я ведь могу. Или если она тебе изменит? Спорим?»
Презрительно скривив губы, Михаил вынул из бумажника такую же купюру и опустил в ведёрко.
«Хороший коньяк, спасибо за угощение, Витя».
«Может, тебя подбросить?» — задрав подбородок, спросил Виктор. Его новая «Ауди» была прекрасно видна из окна кафе.
«Да я же здесь живу, — Михаил сделал царственный кивок за окно, — между Арбатом и Тверским».
И Витька наконец рассмеялся:
«Миха, ты не меняешься! Я тебе перезвоню».
Михаил покачал головой:
«Да будет слово ваше «да, да; нет, нет», а что сверх этого, то от лукавого».
«Я всё равно тебе перезвоню».
[indent]
— Валь, включи-ка ещё «солнце правды». Надо же, какая темень… Сейчас, наверное, снег повалит. А что там по русскому у тебя?
Стол для школьника с полками-секциями, который очень понравился Вале,  удалось, чуть подрезав, ловко вписать в общую композицию с диваном-уголком, но достаточно далеко от окна. Чтобы в Валькином углу не было совсем темно, да ещё при таких серьёзных занятиях рисованием, настольной лампы было мало.
Бра в форме золотистого шара с крыльями по бокам Алька углядела на выставке, где ей выпала халтурка в секции китайских стройматериалов. «Смотри, это же солнце Ра! — сказала она, вытаскивая своё приобретение из коробки и показывая мужу. — Правда, здорово? Когда я была маленькая, у меня была книжечка «Чудесные превращения Бату», про Древний Египет. Ну, вот в точности!»
Патрон там был дохленький, никудышный, от силы для лампочки-сороковки, Михаил его сразу заменил. И сказал, когда включил новый источник света в первый раз: «Вот теперь будет у нас настоящее солнце правды».
Название в доме прижилось.
— Задали сочинение, — сказал Валя, потянувшись к выключателю. После щелчка на кухне ощутимо прибавилось света. — Об интересной профессии. В форме загадки. Чтобы прочитать вслух, а другие должны догадаться, о ком речь. Хочу написать о милицейском спецназе. Поможешь?
— М-м-м… — задумался Михаил на пару секунд. Масло начало шипеть; он принялся быстро обмакивать мясные заготовки в кляр и раскладывать их на широкой сковороде. В мысли вплыла цитата, и он её озвучил. Тоже из детской книжечки:
[indent]
Ты знаешь, кто друг наш, надёжный и верный?
Охотник, разведчик и сторож примерный?
Хозяин обижен, затеяна драка —
На помощь хозяину мчится…
[indent]
— Собака! — воскликнул Валя и рассмеялся.
— Очень интересная профессия, — криво усмехнулся Михаил. И запел с хрипотцой, на тон ниже своего обычного тембра:
[indent]
Уважаемый редактор!
Может, лучше про реактор?
Про любимый лунный трактор?
Ведь нельзя же, хоть кричи:
То тарелками пугають —
Дескать, подлые, летають,
То зазря людей кромсають
Филиппинские врачи!
[indent]
Но нарочитый рёв и комичность ужимок под Высоцкого не обманула чуткого Валю. Он немедленно вылез из-за стола, подошёл к взрослому и потыкал ему в спину кулачками.
— У тебя какие-то неприятности на работе, да?
— С чего это ты решил? — Михаил перевернул схватившиеся с одной стороны отбивные на другую, посыпал специями и накрыл сковородку стеклянной крышкой.
— У тебя неприятности, — утвердительно заметил Валя и вздохнул. — Когда у меня неприятности, я рассказываю всё честно.
— Нет, у меня всё прекрасно. Даже повышение предлагают. Но не хочу ребят бросать, дядю Федю… Хочу быть как тот кот в зоне комфорта. В тазике сметаны.
— Честно?
— Угу.
В заднем кармане домашних джинсов Михаила зазвонил мобильный, Валя вытащил аппарат; его старший родственник в это время успел вытереть руки мокрой тряпкой и сухим полотенцем.
— Не Саша, — сказал мальчик, подавая телефон.
— Да, Витя, привет. Нет. Я уже всё объяснил. Ну, не будет, так не будет, извини. Слушай, помнишь, как у товарища Сухова спрашивали, хочет ли он немного помучиться? Вот и я тоже: хочу помучиться. Ага. Представь себе. Угу, до конца своих дней прэследовать прэступника на моцоцикле.
Валя, который стоял рядом и прислушивался к разговору на всю мощность своих чутких ушей, наконец, услышал, как гаркнуло из трубки:
— Так товарищ Сухов не грел задницу в Москве, а сражался с басмачами!
— Извини, Вить, мне тут с ребёнком уроки надо делать. Спокойной плазмы.
— Тьфу, олень! — с досадой рявкнула трубка напоследок и замолчала.
Михаил засунув мобильник обратно в карман, потыкал в мясо вилкой и опять перевернул лопаткой.
— Достать банку с пловом? — спросил Валя. — Открыть?
— Я сам, а ты, давай, не отлынивай от сочинения, а садись и пиши. А то накроется наш бассейн. Пока мясо поджарится, напиши хоть черновик.
Валя уже двинулся в сторону своего стола, но в кармане джинсов Михаила снова звякнуло. СМС-ка.
— А это, наверное, от Саши — сказал мальчик.
— Да, наверное, — проговорил Михаил, доставая телефон сам.
«Плюшевый! Сейчас гуляю с коллегами по ночному Тайбэю. Месяц висит не как у нас, а лодочкой. Город внутри кольца гор, и везде огни, такая красота! Вчера ездила с экскурсией на побережье, мыла ноги в Тихом океане. Как же я по тебе соскучилась, любимый! Жу-жу-жу!»
— Ну, что? — спросил Валя, — написала, что соскучилась и хочет целоваться?
— Угадал.
— А планшет мне привезёт?
— Пусть только попробует не привезти. Мы её тогда домой не пустим. Валька, кто не работает — тот не ест. Хватит болтать, садись и пиши сочинение!
— А что писать?
— Ты же сам сказал: о хорошей профессии. Какая у нас есть хорошая профессия? Например… М-м-м… (Взгляд Михаила упал на бочонок для соли в форме медведя, крышкой была голова.) Например, скульптор. Или ещё круче: архитектор. Во! Это самая суровая профессия.
— Суровая? — удивился Валя.
— Суровая и беспощадная. Жёсткая организация пространства: «Будет только так и не иначе, я сказал!» Если скульптура — это единовременный приказ, то архитектура ещё суровей: это прямо-таки комендантский час. «Ты туда не ходи, ты сюда ходи, а то снег башка попадёт, совсем мёртвый будешь!» Достаточно прогуляться по городу, чтобы почувствовать на себе диктат архитекторов. Пространство поделено, всем сестрам по серьгам, две пары в руки не давать. Архитектор — он будет покруче любого человека с ружьём.
— Правда?
— А то!
Раздался звонок в дверь.
«Ну, Витька, ты меня задрал!»
— Это кто ещё? — удивился Валя. — Может, мама?
Михаил выключил газ и вышел в коридор.
Оказалось, Юрка. Весь облепленный снегом, заполнивший собой прихожую, шумный и чуть-чуть навеселе.
— В переднике! — завопил Юрка дурным голосом. — Кормящий отец!
— Здрасьте, дядя Юра, — встрял Валька, очень довольный и появлением гостя, и тем, что сочинение можно отложить.
— А я как раз мимо проезжал, дай, думаю, поддержу вас морально. Вот, — Юрка протянул коробку с пиццей Вале, а пакет со всяческим съестным в банках и пакетах — Михаилу. — Доппаёк вам, страдальцы!
— Дядя Юра, а у нас как раз обед готовится!
— А чего это страдальцы? — фыркнул Михаил, выковыривая из тумбочки гостевые тапки и бросая их на пол. — Это, вижу, ты страдалец, парикмахерских дел мастер. Что — мимо дома с песнями, да?
В парикмахерской у Никитских ворот работала неразорвавшаяся секс-бомба, как её аттестовал Юрка. Гость сделал вид, что пропускает замечание хозяина мимо ушей.
— А того страдальцы, что в выходной нормальные люди культурно отдыхают! По театрам и выставочным залам, по музеям разным, опять же — филармония! Предлагаю быстренько порубать хавчик и пойти гулять. Руку правую потешить, сорочина в поле спешить... В тир заглянуть.
— В тир! — воскликнул обрадованный Валя и запрыгал.
— Кстати, кто такой этот сорочин, кто-нибудь в курсе?
— Искажённое слово «сарацин», — сказал Михаил. — Но у нас сегодня бассейн.
— Это, типа, арабский наёмник? М-м... Ну, сначала можно в бассейн, а потом в тир.
— И ещё у нас сочинение, — сказал Михаил, глядя на Валю. — Обязательное к выполнению до конца дня.
— Рома, перестань командовать, ты не на службе! А сочинение никуда не убежит. Тоже мне фигура речи из трёх пальцев — сочинение!
Ввалившись в кухню (как же нравилось Юрке наведываться в этот дом, когда в нём не было Саши!), гость подхватил гитару с уголка-дивана и не совсем впопад, но громко и энергично запел:
[indent]
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться!
И спускаемся вниз, с покорённых вершин,
Оставляя в горах, оставляя в горах своё сердце!
[indent]
Валя, как и полагается хозяину, уже принимал самое деятельное участие в организации стола.
— Кстати, дядя Вадя тоже в пути, — сказал Юрка тоном распорядителя, — так что ставьте четвёртую тарелку.
— А первую и третью группу в полном составе ты ко мне, часом, не пригласил? — проворчал Михаил, впрочем, добавляя и тарелку, и приборы. И достал мобильный, чтобы позвонить Вадиму: где он и когда его ждать.
Ещё один конвертик. Он открыл СМС-ку.
«Плюшевый! Как ты там? Хочется написать что-нибудь жу-жу-жу, а ещё лучше получить от тебя письмо по почте. Полное задора и огня! Кстати, у меня тут совсем не мёрзнут ноги, представляешь? Ты дома или на дежурстве? Целую-целую и очень ж-жду твоих писем».
Михаил быстро настучал в ответ:
«Аленькая, мы с Валей дома, как раз обедаем. Перед сном нюхаю твои флаконы с духами, чтобы ты мне приснилась. Скучаю уж-жасно! Письмецо жу-жу-жу за мной. Хорошей прогулки!»
— Что, дёргает за электронный поводок? — хмыкнул Юрка.
Михаил и бровью не повёл, набрал номер Вадима.
И когда через пять минут, как и обещал, на кухне появился второй гость, вручил Вале киндер-сюрприз, а на стол аккуратно выставил три стеклянные бутылки пива и пластиковую бутылочку с любимым Валькиным кокосовым напитком, Юрка взревел:
— А сколько у нас шпаг?
— Четыре! — воскликнул счастливый Валька.
— А сколько у нас мушкетов?
— Четыре! — на той же высокой ноте снова крикнул мальчик.
— Наверное, чертовски неудобная штука эти ваши мушкеты, — проговорил Вадим.
— А сколько нас? Атос?
— Я, — по традиции ответил Михаил, который распределял плов по тарелкам. Хотя банка была большая, но он не рассчитывал на четверых, поэтому свою порцию пожертвовал в пользу гостей. В конце концов, есть ещё пицца, салат оливье, огурцы, помидоры, кукуруза...
— Портос?
— Я, — вальяжно отозвался Вадим, габитус которого хоть и был далёк от портосовского, но зато флегмы — в достатке, как и положено хорошему снайперу. — Рома, м-м-м! Ты жаришь просто божественные отбивные!
— Арамис — я! — манерно пропел здоровый бугай Юрка, и остальные не удержались от смеха.
— И д’Артаньян! — воскликнул Валя. Ради этого возгласа Юрка, собственно, и создавал мизансцену.
«Главное всегда остаётся на Земле», — подумал Михаил, садясь, наконец, на свой табурет не замечая, что не снял Алькин фартук.
Саша, когда готовила, тоже часто забывала его снять.
— Ребята, но вообще-то через сорок минут нам надо выдвигаться в бассейн. У Вальки занятия.
[indent]

Стелла, благодарю, что Вы по-прежнему заглядываете в "Солнце Раа".
Да, взгляд с политических высот и взгляд из своего собственного маленького окошка - это разные взгляды. Сейчас как раз памятные дни, ровно 40 лет со дня ввода ограниченного контингента.
Но время, когда герой "Солнца Раа" служил на таджикско-афганской границе, было, на мой взгляд, самым чёрным. Все геополитические традиционные противовесы (в литературе - тоже традиционные, со времён доктора Ватсона) этого взрывоопасного региона держались буквально  на честном слове солдат и офицеров российской армии, вчерашних советских. Если бы моджахеды захватили тогда Таджикистан, сейчас контуры мира были бы совсем другими.

Тень
Михаил посмотрел на часы. Завтра — подъём в полшестого, чтобы в шесть быть уже за рулём и успеть выехать до пробок. Поэтому он постелил себе на Валькином диване, а Вальку отправил спать в комнату. Мальчишке совершенно незачем просыпаться ни свет ни заря от свистка чайника и звяканья микроволновки.
Предстояла неделя совместных учений ОМОН и СОБР на территории действующего завода железобетонных изделий в Домодедове. В рамках проверки промышленных объектов области на предмет антитеррористической устойчивости.
И это сразу без передышки после широкоформатных мероприятий, посвящённых штурму высотных зданий. При такой же отвратительной погоде.
А Юрка лежит с простудой. И наверняка дуется как мышь на крупу. Хорошо, хоть не воспаление лёгких.
«Ничего, пусть полежит в больничке, ему только на пользу пойдёт. По крайней мере, за это время триппер не подхватит».
Учения на заводе ЖБИ были воткнуты внепланово. Дядя Федя предполагал, что акционеры, которым сейчас принадлежало предприятие, хотели втихую списать какую-то неучтёнку, поэтому через свои концы то ли в администрации, то ли в МВД инспирировали предстоящий праздник пиротехнических чудес, штурмового альпинизма и вертолётных пируэтов. Бухгалтерия завода могла бы повторить вслед за Иваном Васильевичем Буншей: «С радостью передаюсь в руки родной милиции, надеюсь на неё и уповаю».
Если бы не Валька, Михаил остался бы ночевать на базе и проведал Юрку в санчасти, но никак нельзя было пропустить родительское собрание.
«Главное, чтобы Валесон действительно спал, а не читал под одеялом с фонариком».
Михаил встал с постели и заглянул в комнату. Валя  честно смотрел сны. По звуку дыхания ясно: спит, не притворяется.
Бесшумно ступая, он пробрался к подоконнику, взял свой ноутбук и вернулся на кухню. Альке нужно было черкнуть хоть пару слов. За целый день, плотно заставленный событиями, у него не нашлось времени даже на коротенькую СМС-ку.
«Так ли это действительно нужно?» — ехидно спросил в его голове голос с интонациями Юрки, а голос с интонациями Витьки тут же подхватил: «Отелло не ревнив, он доверчив».
Открыв ноутбук и воткнув фонарик в USB-порт, Михаил первым делом посмотрел не почту, а прогноз погоды по области и конкретно в Домодедово. Да уж, погодные условия как под заказ: температура всё так же около нуля, северо-восточный ветер, дождь с мокрым снегом, магнитные бури.
Но на этот раз вторым номером с ним пойдёт Гриша Мальцев, а не Юрка с соплями и детской ревностью. Достал же всех своими анекдотами...
Можно подумать, график учений составлял капитан Плотников, и он же напустил огромную лужу жидкой грязи на полигоне!
И сорвался-то всего двумя словами: «Не юродствуй». Ну, хорошо, интонация могла быть другой, а не окриком «к ноге». А Юрка попросту струсил, когда встретился с ним взглядом. После всех своих подколок про «старика Самохина» — струсил, как холостяк-павиан, который посмел неподобающе фыркнуть рядом с вожаком. Но Юрка-человек, устыдившийся своей павианьей натуры и желая спрятать её, не нашёл ничего лучшего, как тут же заявить, что это при каком-нибудь Иване Грозном быть юродивым означает служить Отечеству. А при изнывающем без секса капитане Плотникове можно только чувствовать себя идиотом, третий день подряд ползая на брюхе по холодной жиже под снегом с дождём по одной и той же тактически провальной траектории. Видите ли, капитану Плотникову по личной нужде требуется с головой уйти в работу, а по ноздри в грязи должен лежать почему-то Юрка! Хотя вот же рядом, под прикрытием вспомогательных построек, можно пройти на корточках почти что посуху, а не ползком по раскисшей глине! Но из-за перепадов давления не услышит капитан старлея...
Тут уже флегматичный Вадик сказал прямо в уши всем заинтересованным лицам, как хорошо ему видно со своей точки, что работает бардак, а не спецназ, и отличная новая гарнитура передала всю глубину Вадькиного неудовольствия. Полученные от снайпера сведения Михаил мгновенно интерпретировал во вводную: «Второй номер второй группы убит». И Юрке пришлось неподвижно пролежать в той самой луже около получаса: позиция и вправду была очень уязвимой, никто не рискнул вынести его условно мёртвое тело из-под условного огня.
Вот и простыл, и теперь лежит в санчасти с температурой, Арамис хренов! И пусть теперь дует в свой условный платочек с монограммой условной мадам де Шеврез.
[indent]
Представив униженного Юрку в испарине и одиночестве, Михаил со вздохом открыл письмо от Альки, к которому были прикреплены многочисленные фотографии.
Прежде чем прочитать текст, он просмотрел снимки. Улыбающаяся Алька на фоне неких грандиозных ворот. На фоне пальм. На фоне пагоды с загнутой красной крышей. А вот в купальнике на фоне бирюзового моря. Как на Баунти. И ещё несколько фото в кругу коллег. У них явно какой-то банкет по какому-то поводу.
И ещё: фотографии со строгого официального мероприятия: кругом одни иероглифы, только пара-тройка латинских букв, да и те — римские цифры.
«Миха, ты же Рома! Орёл Шестого легиона!»
Это Витька придумал ему такой позывной.
Проклятый Витька, Лихо Одноглазое, Отойди-От-Меня-Сатана! Теперь Михаил невольно высматривал на Алькиных фотографиях признаки реализации брошенного ему вызова.
Как бы и вправду не подложили ей спецы операций в любой точке земного шара некоего доминанта-докторанта из Новосибирска, или из Питера, или — тем более — из Москвы, который грантоедствует в Тайбэе якобы из местного фонда славистики, а на самом деле — из корыта родной Витькиной конторы.
А может, и какой-нибудь местный, самый умный. Или — не самый умный, а такой, как описано в последней книге Стругацких, их провалившейся попыткой соперничества с «Мастером и Маргаритой»?
Он нашёл в поисковике цитату и увидел на экране то отвратительное, о чём постоянно думал после разговора с Витькой: «Так слушай меня и никому не говори потом, что ты не слышал! Твоя Саджах нацарапала эту записочку, сидя на могучем суку моего человека. Ты знаешь его — это Бара ибн-Малик, горячий и бешеный, как хавазинский жеребец, вскормленный жареной свининой, искусный добиваться от женщин всего, что ему нужно».
Если бы не Витька, Михаил не опустился бы до того, чтобы, воспользовавшись гугл-переводчиком, зайти на сайт Тайбэйского университета и  посмотреть фотографии с этого самого мероприятия с римскими цифрами: не лежит ли чья-нибудь рука на Алькиной талии или на плече?
По опыту он знал, что случайные фото, сделанные равнодушным зрителем, иной раз открывают сверхнеожиданные ракурсы. 
А вот и Алька. Лица вокруг, разумеется, по большей части китайские, но есть и европейские. И один — вряд ли Бара ибн-Малик, скорее Боря Маликов, или, точнее, молодой да ранний майор Маликов Б. И. с легендой восходящего светила синологии в российском научном сообществе. Немало времени провёл в регионе ЮВА: морда бронзовая от загара... Во как лыбится на камеру, что-то бормочет в микрофон. Вряд ли о российско-тайваньской дружбе, на политическом уровне не может быть и речи о дружбе. А вот о научных контактах, которые спасут мир и найдут шанс в разрешении даже неразрешимых, на первый взгляд, противоречий, — очень даже.
И Алька смотрит на выступающего соотечественника с интересом, уважением, а местами и восхищением.
Михаил скопировал две фотографии с самым удачным ракурсом жены рядом с бронзовокожим и начал писать:
«Аленькая, привет!
Очень рад, что у вас там погода курортная. А у нас — что тебе сказать. Сейчас оттепель, всё раскисло, и постоянно дождь со снегом. С завтрашнего дня я неделю буду на выезде, о Вале договорился с домработницей соседей. А через две недели Ольга Владимировна вернётся из Анапы, так что на выходных будет уже проще.
Сегодня вечером был на родительском собрании. Валесона очень хвалили.
Как твои учёные труды? Аки пчела? Горжусь твоим умищем! О встрече российских синологов и тайваньских русистов писали в интернете, и я даже нашёл несколько твоих фотографий. Там у вас сейчас прямо русский научный городок образовался. Кто это рядом с тобой на фотографиях, бронзовый такой красавец, прямо памятник? Ёлки-палки, как я ему завидую, что он сейчас может запросто за тобой поухаживать! Помнишь, как ж-ж-жук-дж-ж-жентльмен выкрал свою Дюймовочку прямо из объятий лягушкиного сына, «ну, вот, поели, теперь можно и поспать»? Я бы тоже так хотел тебя выкрасть! На Дюймовочке не осталось бы ни одного незацелованного места! Обещаю, что не останется, когда ты вернёшься.
Скопирую кусочек из «Волны гасят ветер», это будет лучше всех моих слов:
«Один раз ты у меня уже летала на Пандору, — проговорил Тойво мрачнея. — Полетела на недельку и просидела там три месяца.
— Ну а что делать?
Тойво поскреб ногтем щеку, покряхтел.
— Не знаю я, что делать… Я знаю, что три месяца без тебя — это ужасно.
— А два года без меня? Когда ты сидел на этой самой… Как ее?
— Ну, вспомнила! Когда это было! Я был тогда молодой, я был тогда дурак… Я был тогда прогрессор! Железный человек — мышцы, маска, челюсть! Слушай, пусть лучше твоя Соня летит. Она молодая, красоточка, замуж там выйдет, а?»
Считаю дни до твоего возвращения. Читаю и перечитываю все твои СМС-ки. Жу-жу-жу! И вообще, у Настойки Аира проходит срок годности, а тебя всё нет и нет! Алька, ну вот почему ты такая звезда? Почему ты так нестерпимо сияешь где-то там на другом полушарии, а? Кстати, у тебя есть флакон с духами, которые называются Eau dʼEden. Это не духи, это ракета класса «земля — воздух»! Это, наверное, тот самый лепесток розы, которым Дюймовочка накрывалась в своей кроватке из ореховой скорлупы!»
Таймер в компьютере показывал два часа ночи, когда он наконец отправил простыню своего послания размером в два экрана.
И уже засыпая на Валькином узком ложе, увидел цитату из «Града обреченного». Наверное, так воспринимала текст Алька: одна-единственная фраза росла, разворачивалась в картинку, и в ней ходили, жили, страдали и радовались маленькие люди в странном городе, где все говорили на одном языке, а этот мир обнимала другая — «... ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: мы Его...»
«Нам павианов отражать надо, а мы тут в полицию  играем».

Дубровский

— Слушайте, а у вас есть идеи, почему Маша отказалась убежать с Дубровским? — вдруг спросил Валя, вылавливая чайной ложечкой маслины из салата.
— Что, сочинение задали? — спросила Саша. За семейным ужином она со смесью чувства вины и наслаждения намазывала ломтик сухого безглютенового хлебца толстым слоем сливочного сыра.
— Задали, — вздохнул брат. — А ты же знаешь нашу Лиличку Петровну: будет сверять каждую строчку с интернетом.
— Низкий поклон Лилии Петровне, — сказала Саша. — Хоть кто-то вас, гавриков, держит в ежовых рукавицах.
— А у тебя у самого, что, ни одной мысли нет? — поинтересовался Михаил, вопреки всяким писаниям о сбалансированном питании спокойно запивая чаем жирную творожную запеканку с изюмом, которую он разогрел в микроволновке.
Вкусный запах дразнил Сашины ноздри. («И ведь не поправится ни на килограмм!» — подумала она, опять-таки в смешанных чувствах — радости за мужа и огорчения из-за того, что ей такое пищевое поведение заказано.)
— Наверное, испугалась, — пожал плечами брат. — Она же сама зарабатывать не умела, привыкла жить за счёт кого-то. А тут или — или. Или жить так же, как раньше, даже с бонусом, что княгиня, или непонятно ради чего скитаться где-то по лесам. Без прав и под угрозой, что Дубровского убьют, а её сошлют в Сибирь. Она и выбрала не рисковать ради какой-то там любви. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Привыкла принадлежать — вот и добро пожаловать. Вообще, бесполезно освобождать того, кто раб по натуре. Верейский, стало быть, самый подходящий ей муж. Он любит власть — а тут ему привели рабыню в ошейнике. Всем спасибо, все свободны.
— Сурово! — подняла брови Саша. — Мне уже сейчас жалко твою будущую жену.
— А я и не собираюсь жениться, — заявил Валя. — Очень надо!
Михаил благодушно попивал чаёк и, кажется, не собирался вклиниваться в диалог брата и сестры.
— Значит, — сказала Саша, — ты не стал бы спасать Машу от Верейского?
— Не-а.
— А ты, Миша?
— Стал бы. А как же. Обязательно. Но вряд ли бы мне это удалось. Всё-таки Пушкин гений, у него каждое лыко в строку. Так что если он сказал «в морг»...
— Почему — не удалось? — спросил озадаченный мальчик.
А Саша промолчала, но кусок хлеба с сыром на её языке стал безвкусным.
— Потому что ты прав: Маша не любила Дубровского. Она просто боялась старого князя и перемен в жизни, поэтому так нервничала. Кроме того, если я правильно помню, Верейский схватил пистолет и ранил Дубровского. То есть показал себя ещё большим альфа-самцом, чем сам Дубровский в сцене с медведем. Дубровский обратил на себя внимание Маши именно после медведя, так? До того она даже не замечала, что в её доме ползает букашка какая-то, француз-учитель. Причём перед Дубровским был только один медведь, а перед Верейским — целая шайка разбойников во главе с атаманом, профессиональным военным. Тем не менее, старый князь не растерялся, выхватил пистолет и завалил соперника. Он отлично знал психологию толпы и вот таких шаек: вожак выведен из строя — толпа разбегается. И очарование молодого Дубровского в глазах Маши полностью растаяло. Не могло не растаять, если их отношения строились всего лишь как у животных.
— Я, оказывается, живу под одной крышей с циниками и павианами! — воскликнула Саша, чтобы заесть горечь обиды за Машу, образ которой ей был чем-то очень дорог ещё со школы. — Вместо того чтобы действительно освободить человека, вы вешаете на неё всех собак!
— Вот именно поэтому, — ответил на её восклицание Михаил, — я бы сделал всё возможное, чтобы освободить Машу. Вопрос: как? Как перемудрить гениального Пушкина?
— И как же? — хитро спросил Валя, предвкушая интересный разговор. — Неужели, думаешь, возможно?
Михаил посмотрел на Сашу. Та подняла глаза, и что-то там такое он в них увидел, что отступить было невозможно.
— Для этого нужно понять… м-м-м… кто стоит выше. Пушкин — гений. Кто в этом выше Пушкина? Какие идеи, Валя?
— Бог?
— Да, конечно. Он на самом верхнем плане, как Творец автора. Теперь смотрим, что у нас за конфликт в тексте: животное против человека. Животное начало понятно: безопасность и физиологические потребности. Тут Дубровский однозначно проигрывает. Он не сильнее своего соперника, а даже наоборот. Он и гол как сокол, и перед законом преступник. У него есть только один шанс в сцене с каретой и Верейским: показать себя человеком во всей полноте. А что такое человек?
— М-м-м...
Для подсказки Михаил поднял руку и растопырил пальцы.
— А-а! Разум, слово, вера, совесть. И брак или безбрачие.
— Молодец, Валесон. То есть у Дубровского есть возможность овладеть ситуацией с помощью разума, который отличает его от животного. Возможность укротить своё животное. Раненое, затравленное, озлобленное, жаждущее мести. Увидеть в этой страшной ситуации момент истины. Перестать быть разбойником, похищающим чужое, и без толку. Обрести, наконец, своё. Ты что-нибудь посоветуешь?
— Ну, — мальчик почесал нос черенком ложки, как это часто делал Юрка. (Саша сразу протянула руку, чтобы пресечь бескультурье.) — Во-первых, благодаря своему разуму пусть соберётся с мыслями, а не падает в обморок, как в тексте. И во-вторых, пусть скажет умное слово.
— Кстати, Верейский в этой сцене вообще молчит, — вступила в разговор Саша. — Я это прекрасно помню, я писала сочинение по сопоставлению образов князя Верейского и Дубровского, когда поступала в институт.
— Очень ценное замечание, — кивнул Михаил. — Значит, у Дубровского есть шанс просочиться со своей правдой сквозь текст Пушкина прямо к Богу. Например, сказать так: «Маша, те, кто передал вас из рук в руки, как разменную монету, думают, что вы вещь безгласная, безвольная и беспамятная. Но это — неправда! Я же знаю, что вы — человек. Любимый, родной, плоть от моей плоти. Ваша совесть сама скажет вам, что такое истинный брак. Если вы действительно узнали любовь, то знаете и её закон: она есть единственная и никогда не умрёт. Ваше венчание — это надругательство над самим законом Божьим, и Бог Сам явится страшным Судьёй вашим угнетателям. Остальное всё лишь краткий сон, который быстро пройдёт. Если вы станете матерью его детей, — и тут можно позволить себе снисходительный кивок в сторону Верейского, со взглядом как на побитое животное, а не на равного соперника, или — тем более — победителя, — то хотя бы их воспитайте людьми, достойными имени наследников Царствия Небесного. Ведь земля и все дела её сгорят».
— И что? — спросил Валя, когда пауза затянулась. — Думаешь, сработает?
— Только если слово Дубровского потрясёт Машу. Выбьет её из колеи понимания брака как обряда — обряженности в тряпки по моде. Если именно через слово совершится их брак, если оно станет семенем, из которого в Маше обновится человеческий образ, то она спасётся, что бы с ней дальше ни случилось. Верейский, не Верейский — это уже не имеет никакого значения. Её сердце будет всегда с Дубровским, со своим настоящим мужем. Аленькая, я правильно мыслю, как ты думаешь? Такого Дубровского Маша примет в своё сердце? Мученики, даже убитые зверями, всё равно выше зверей, так? Их подвиг непреклонности порождает цепную реакцию человечности. И женщина скорее отдаст своё сердце человеку, чем кобелю.
— Безусловно, — сказала Саша. (Улыбнулась — и намазала вторую корочку хлеба сырной пастой.) — Считайте, что Машу вы спасли. Мне только не нравится допущение «Верейский или не Верейский». Если слово Дубровского зажжёт в Маше любовь, она тут же выйдет из кареты и пойдёт с Дубровским хоть на край света. И плевать ей на княжеский титул и комфорт.
— Надо было включить диктофон в телефоне, — вздохнул Валя расстроенно. — Записал бы, потом конвертнул в текст, и было бы уже сочинение. Что ж я так протупил-то...
— Миш, а спой, пожалуйста, про Дубровского, — попросила Саша. — Давно не слышала от тебя слов любви. А то вот опять уеду — и придется тебе опять только в письмах на что-то такое намекать!
— Как уедешь? — ошарашенно пробормотал Михаил. — Когда?!
— Шутка!
— Ф-фу-у, Алька! Чуть сердце не выскочило!
Саша довольно хмыкнула.
Он покачал головой, потом в два глотка допил свой чай и в два куса доел уже остывшую запеканку, встал со своего места и отнёс пустую посуду в раковину.
— Валесон, ты тоже поел? — спросила Саша у брата. — Тогда бери листочек бумаги и пиши план сочинения. Не откладывая в долгий ящик.
— Не откладывай, а то сыграешь! — кивнул Валя, вворачивая любимое присловье Юрки. (Саша сделала вид, что не услышала, чтобы не портить себе настроение; она уже устала корчевать Юркины словечки из речи брата.) — А я тоже хочу спеть про Дубровского.
Михаил уже вытер руки и подхватил гитару, стоявшую в своём углу на диване-уголке. Когда после вступительного струнного проигрыша зазвучал его глубокий бархатный бас-баритон, мальчик с удовольствием вплёл в музыкальную ткань свой высокий звонкий голос:
[indent]
Дубровский берёт ераплан,
Дубровский взлетает наверх
И летает над грешной землёй,
И пишет на небе:
[indent]
Не плачь, Маша, я здесь!
Не плачь, солнце взойдёт!
Не прячь от Бога глаза,
А то как он найдёт нас?»
[indent]
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лед,
И вот он стоит вокруг нас,
И ждет нас. Ждет нас...

Atenae, спасибо!
Много же осталось в черновиках, "за кадром", и не вошло в "Солнце Раа", потому что не было историей Андрея Строганова, но было важно для моего собственного понимания сюжета, который предложили М. и С. Дяченко. Кто такая Саша, почему её мама так просто променяла её на нового мужа и сына, почему Аира сжалился над Крокодилом на острове Пробы и т. п. И как это всё проявится при повороте моего внутреннего читательского калейдоскопа всего на несколько градусов, чтобы стекляшки упали чуть по-другому. Я же почти три года работал над этой книгой, много чего осталось в черновиках для подпорок в развитии сюжета.
Кроме того, в нашем общении с покойной Сашей Киселёвой было несколько почти синхронных снов об одном и том же, только чуть под другим углом. Собственно, когда её не стало, и в память о ней была перечитала "Vita Nostra", а потом обнаружилось, что авторы за это время написали продолжение, "Мигранта" про Андрея Строганова, как-то всё совместилось — и эти сны, и два мира из книг Дяченко, что захотелось написать продолжение    
Сначала я думал выстроить книгу так, чтобы абсолютно все события, происходившие на Раа, имели аналог в Москве, и начавшись на Раа, закончились в Москве. Так, чтобы читатель был уверен, что всё на самом деле происходило с Сашей, а Раа была только сном или аберрацией восприятия Саши.
Но тогда история Андрея Строганова ушла бы совсем на второй план и повисла со знаком вопроса. А теперь получилось ещё лучше (всегда реальность получается лучше задуманного, и это даёт отличный повод для оптимистического реализма)). "Отрывки и наброски" — это ведь те самые зарисовки, которые делал Крокодил, чтобы помочь Альбе и Аире находить общий язык в момент кризисов в их отношениях. Гипертекст
Что касается тесноты мира, то она, конечно, поразительная. Например, образ Песчанской Богородицы был любимой иконой святителя Иоанна Шанхайского, который родился недалеко от Изюма, под Славянском. "Популяризатором" этого образа накануне революции был "граф Дуку", Николай Жевахов, заместитель последнего обер-прокурора Синода. А брат-близнец Н. Жевахова Владимир, человек удивительной жизни, полная противоположность своему брату, открыл для Киева древние Зверинецкие пещеры — сначала как учёный-историк, а по мере изучения и восстановления пещер Владимир Жевахов пришёл к вере и принял монашество в самые страшные годы гонений с именем родственника своих предков по матери — св. Иоасафа Белгородского, который спас и прославил Песчанский образ в Изюме в XVIII веке. В 2002 году Владимир Жевахов с именем Иоасафа Могилёвского был причтён к лику новомучеников, в земле Русской просиявших. Сейчас Зверинецкий монастырь с его древними пещерами и великолепными современными храмами почти неизвестен даже коренным киевлянам, хотя находится возле Центрального ботанического сада, но в таком месте, что о нём узнаЮт только по наводке. Посвящён монастырь Архангелу Михаилу. Когда я только переехал в Киев, мне попалась заметка в городской газете, что возобновились раскопки в Зверинецких пещерах, и из троих идентифицированных историками и археологами монахов XII века один сделал очень хорошо процарапанное граффити: "Иване грешный здесь жил и есмь", т. е. пишет о себе сначала в третьем лице, причём в звательном падеже, будто это к нему кто-то обращается, потом переходит на повествование, а потом и на первое лицо, при этом тоже обращается — к тому, кто найдёт его кости: вот, мол, это я и есть. Меня эта форма текста так поразила! Очень запомнилось, что в такой краткой форме такая многомерность. Но не было мыслей посетить раскопки или хотя бы поинтересоваться, где это находится.
А теперь это моё любимое святое место в Киеве. Самое любимое. Над входом в монастырь такой чудесный барельеф Архангела Михаила! И внутри, в самих пещерах, отреставрированный образ св. Михаила, один из немногих уцелевших артефактов, тоже большое впечатление производит.
Изображения я повешу в соответствующую папку, где об иллюстрациях к "Солнцу Раа".
[indent]

Стелла, Зверинецкий монастырь находится недалеко от метро "Дружбы народов", на Тимирязевской, не так уж далеко от Киквидзе, внутри крутого склона Днепра на задворках нового Ботсада. Сегодня постараюсь вывесить фото. Со времени Вашего отъезда это место изменилось до неузнаваемости, весь склон засажен особняками нуворишей, плюс там построили бизнес-центр по типу парижского музея совр. искусства Жоржа Помпиду. И вот представьте, рядом со всей этой современностью и с трёхметровыми заборами прямо щель в пространстве и времени, ты туда просачиваешься - а там рай! Монастырь, целебный источник, великолепный сад, пещеры и церковь над ними расположены не горизонтально, а вертикально. Кто хоть раз там побывал, приходит снова и снова, за чудом неотмирности.

Сегодня отошёл ко Господу настоятель храма св. Феодора Студита, о. Всеволод (Чаплин). Покойная Саша Киселёва, памяти которой посвящена повесть "Солнце Раа", находилась с ним в заочной, достаточно пылкой полемике. Конечно же, в ограде Церкви и в рамках культуры; у них было немало общего, оба они были коренные москвичи, глубоко интеллигентные люди, при этом весьма пылкого нрава и твёрдой воли. Помнится, когда я увидел на сайте храма, что именно о. Всеволод сейчас служит у Феодора Студита, то подумал: вот это да, Саша оценит изюминку сюжета и просто не сможет не улыбнуться такой шутке Свыше!
А вот сегодня о. Всеволод почил. Отслужил литургию, сел на лавочку и отдал Богу душу. Господи, он был на 8 лет младше меня и всего на 3 года старше Саши.
Вот теперь-то они подискутируют уже на равных и со всеми открытыми картами. Может, и книжечку мою обсудят И о. Всеволод скажет, что мирянин смотрит в Книгу, а видит одни только свои фантазии, и вообще: не по-ло-же-но, а Саша возразит, что ему вот никто книг даже с маленькой буквы не посвящал, а ей посвятили: и книги, и стихи (причём не я один, Сашу очень любили все её друзья). И несомненно, будет рада его видеть.
Такую смерть, как у них обоих, надо заслужить. Очень добрая и благая смерть.

Багаж

На табло «Прилёт» строчка «Бангкок ВКК — Мск ШРМ» уже переместилась на самый верх, когда в очередной веренице пассажиров Михаил наконец высмотрел Сашу.
Свои вещи она везла на доверху нагруженной тележке, налегая на ручку всем телом. Помимо чемоданов, один другого больше, и необъятной сумки, сверху громоздилась длинная коробища в плёнке, густо обмотанная скотчем вдоль и поперёк, а на ней — коробка поменьше.
Путешественнице явно было плохо, как той лягушке, которую чуть-чуть не доварили. Впечатление нездоровья южный загар только усиливал, а маленькая сумочка-рюкзачок висела у неё на шее, как камень на утопленнице.
Но упорство, с которым Саша толкала тележку (как какая-нибудь зэчка Аля Эфрон —  лагерную тачку, доверху нагруженную колчеданом), оставалось несгибаемым фамильным.
Увидев жену, Михаил сразу бросился на помощь. Саша с облегчением сняла руки с  длинной пластиковой ручки. Слова приветствия были очень короткими и, конечно, совсем не такими, какие он представлял себе за весь этот год ожидания. В его объятиях Саша только слабо улыбнулась и прошептала «привет».
— Алюшка, что, так плохо? Давай я тебя понесу.
— Как тогда в Ялте? — её улыбка стала чуть ярче. — Ну, что ты, не надо. Не надо, не надо, Миш, правда! Сама дойду. Сейчас выйдем, я воздуху вдохну, и полегчает.
Тогда Михаил подал ей руку, и как только Саша уцепилась за него, профессионально перенёс тяжесть её тела на себя.
Тележку ему удалось сдвинуть одной рукой и покатить только после второго нажима.
— Господи, ну ты и нагрузилась... А что это за продолговатый ящик Эдгара По? — спросил он на выдохе.
— Ширма. Очень красивая, вот увидишь. Ты на машине?
— Да, конечно.
— В салон поместится, как ты думаешь? Если наискосок? Я пригнусь.
Михаил долго отказывался от покупки личного автомобиля, трезво рассуждая, что у семьи есть гораздо более насущные потребности, чем ненужный выпендрёж. Работа Саши и школа Вали со всеми дополнительными занятиями — в шаговой доступности, ни у кого никаких дачно-загородных желаний (Сашу устраивали описания пейзажей в литературе и образцы дальневосточной живописи, Валю — зелёные зоны города), а силовику добраться до своей работы помогает государство. Для перемещений по городу самый удобный транспорт — метро. «Ковырянием в машинках я давно переболел, — с царственной небрежностью говорил Михаил Юрке, когда тот с восторгом описывал прелести то одного, то другого зарубежного «коня». — А такой «ЗиМ», как был у моего дедули… Не вернёшь прошлое, да и не надо».
Когда он купил за смешные деньги подвернувшийся конфискат — беленькую супермини «Ниссан Микра», Саша даже устроила нечто вроде истерики: мало того, что такая марка и такой цвет, мало, что машина — это расходы на всякие бензины-резины с техосмотрами в придачу, так ведь теперь его выходные будут сожраны проклятой железякой! Михаил её успокоил: дал слово, что никогда не будет заниматься «мыльничкой» в Сашино свободное время, да и хорошо, если Валя с юных лет научится вождению, это в жизни очень полезный навык. Юрке же, который вначале над этой покупкой ржал, предложил покатушки, чтобы опробовать новый движок, — и, как поняла Саша, искомые приключения у них состоялись на первом же выезде. Дорожные хамы редко ожидают от водителя подобной стрекозы достойного отпора, так что Юркина специфическая любовь к справедливости была удовлетворена, Мишкину придумку с приобретением «Микры» он зауважал и даже жалел, что для Вадима там совсем не было места: «А прикинь, если бы нас не двое таких вышло, а трое!»
Главное, во дворе, забитом соседскими «кубиками» и «бэхами», для крохи нашлось место, Михаил только чуть-чуть сдвинул клумбу. И Саша сдалась: согласилась, что машина иногда может быть полезной, и нарекла её Милкой — за белый цвет и добрую коровью морду.
В глубине души она призналась себе, что ей даже нравится, когда Плюшевый Медведь садится за руль и превращает Милку в стремительный и маневренный гоночный болид, хотя вслух всегда порицала риск и рисковое поведение. А вот что ей претило решительно, так это прозвище «сперматозоид», которое дал «Микре» Юрка.
— Не переживай, всё довезём, — успокоил жену Михаил. — Я как чувствовал, что ты пол-Тайваня с собой захватишь. Сейчас дойдём, и ты приляжешь, государыня рыбка.
— Там у самого большого чемодана колесо отвалилось. И эта коробка, её нужно наверх, и хорошо закрепить.
— Не переживай, — повторил он.
До парковки Саша дошла более твердым шагом: холодный осенний ветер и мелкий ночной дождь, падающий из тёмного беззвёздного неба косыми полосами из-под фонарей, её взбодрил. Михаил предложил ей свою куртку, но она отказалась. Сказала, что хочет немного освежиться.
Вид бегемотообразного внедорожника вместо скромной Милки вызвал у Саши немой вопрос.
— Взял у друзей, чтобы благополучно довезти все твои туристические сувенирчики, — с улыбкой пояснил муж, отключая сигнализацию и открывая перед женой заднюю дверь.
Но приготовился к смене её настроения. И не зря.
— Юркина? — с напряжением выговорила Саша.
— Да какая разница? А если и Юркина, то вам шашечки или ехать?
— Ну, хоть не на заднем, — буркнула она и, проигнорировав открытую дверь, обошла джип, чтобы сесть на переднее сиденье. Всем своим видом показывая глубокое отвращение к тому вертепу и блудилищу, коим, без всякого сомнения, является Юркина машина.   
Михаил неслышно вздохнул и вернулся к тележке с вещами. Ширму пришлось закрепить на верхнем багажнике. Хорошо, что в плотном целлофане дождь был ей не страшен.
Чемодан, у которого отвалилось колёсико, оказался настолько тяжёлым, что он поразился: как его невысокая и не слишком-то сильная жена смогла поднять такой вес на тележку? Хотя с неё станется, «вижу цель — не вижу препятствий». Другие вещи по сравнению с этим каменным монстром казались почти эфемерными. Разве что сумка, набитая книгами (разумеется, без книг Саша не возвращалась, никакая цифровизация не могла её от этого отучить) тянула где-то кило на двадцать. Для Саши тоже перебор…
«Скорее всего, её провожал бронзовый, — подшепнул ему голосок из глубины. — И поцеловал на прощанье. Дружески, ага. Хотя почему же — «на прощанье»? До свидания! Не будет же он торчать там до второго пришествия?»
Михаил поморщился, как от зубной боли. Ещё не хватало такую долгожданную встречу отравить ревностью, тьфу!
[indent]
Когда он разобрался с вещами  и открыл дверь, чтобы сесть за руль, то увидел, что Саша совсем сникла. Скрючившись, полулежала в кресле, положив голову на свой рюкзачок. Замученная зеленоватая царевна-лягушка.
Он окликнул её, предложил растворить шипучую таблетку в бутылочке воды. Саша в ответ только невнятно промычала, но он настоял. И пока она пила наскоро изготовленное лекарство (таблетка ещё продолжала шипеть), в глубине души Михаил совершенно задушил мысль о бронзовом и победно ликовал: здесь, здесь, она наконец здесь! Только лягушачью пупырчатую кожу сбросить.
— Дай мне твою куртку, — пробормотала Саша. — Хочу, чтобы пахло тобой, а не… м-м… окружающей действительностью. Надеюсь, ты его хоть на наш диван не пускал с очередной девкой?
Михаил промолчал.
Двинулись в путь. Было уже полпервого ночи, можно ехать, не опасаться заторов. Он будто раздвоился: один вёл машину под усиливающимся дождём, второй всей мыслью и всей душой обнимал родную душу. Сквозь шум мотора и стрекот дворников он слышал и дыхание Аленькой Альки, и мучительную пульсацию её бедной головы, и глупую ревность, и досаду, и горечь.
— Маленькая Альба, — позвал он тихо, — а я завтра дома.
— Молодец, я тоже. (Наконец-то в голосе Аленькой послышалась её родная улыбка. Его сердце защемило от нежности.) Так соскучилась по тебе, Плюшевый, — пробормотала она, не открывая глаз. Не совсем внятно, но он всё понимал (а может, слышал её мысли?). — И ты смотри, не поднять головы, а? Абыдно! Думала, вот встретимся, зацелуемся, я чего-нибудь скажу в плюшевое ухо, а потом ты будешь вести машину, а я — любоваться твоим профилем. Но вот… И есть же люди, которым хочется тащиться в такую даль не по делу, а для отдыха! Ужас. Каждый раз убеждаюсь, какой я домосед. Хотя и место у меня было в проходе, и я старалась почаще вставать, приседала, трясла руками и всё такое... Но не помогло.
— А сейчас как? Таблетка подействовала хоть немного?
— Сейчас я дома, и это счастье даже без таблетки. А Валесон у нас?
— Да, конечно. Надеюсь, уже спит. Я просил его не полуночничать. Очень ждёт тебя, ждёт подарков, сама понимаешь… Он тебе тоже подарок приготовил. На прошлой неделе у нас была выставка гончарных изделий, я фотки присылал, смотрела?
— Смотрела. Наверное, подарок для меня — то блюдо? «Космос»?
— Угадала. Нет, правда, замечательная вышла посудина. Она в натуре лучше, чем на фотке: действительно, космос! Вот увидишь. Можно в ней орехи держать на столе. Красиво, полезно и вкусно.
Саша открыла один глаз, пошарила вокруг себя в поисках бутылки с водой, открутила крышечку, отхлебнула.
— В чемодане — в том, где колесо отпало — везу ему синьчжускую фарфоровую глину. Она лучшая в регионе, естественное глазурование, Валя оценит. И книгу на английском, мастера Ли Го-циня, о том, как её правильно использовать. С красивыми картинками.
— Ну, мать, ты даёшь! Чемодан глины! Это ж сколько ты за багаж заплатила?
— Разве я не имею права привезти любимому брату сюрприз для поделок, которые ему нравятся? Может, это его будущая профессия? Но вообще, намучилась я с этими вещами… Ты меня знаешь, всякий раз говорю себе, что больше в самолёт ни ногой, потом — что никаких покупок, только мелкие сувениры. И в результате каждый раз как верблюд. Еле допёрла!
— Есть женщины в русских селеньях… У тебя живот-то хоть не болит?
— А? Нет, с этим всё в порядке. Мишка, Михасик, Михайло Потапыч, как я скучала по твоим плюшевым ушам, тебе не передать! И просто потрогать, и сказать туда, о скитаниях вечных и о Земле. Перед сном представлю, что ты меня обнимаешь со всех сторон… Кстати, мне однажды такой интересный сон приснился! Будто мы с тобой поехали куда-то на Кавказ. Или в Грузию? В общем, где товарищ Саахов. И там не стреляли, а, наоборот, пригласили нас на фестиваль домашнего сыроварения...
— Тебе получше?
— Да, кажется, немного просветлело в голове. Твоя куртка так хорошо пахнет... Слушай, я не сильно много болтаю? Не мешаю тебе?
— Что ты, Алюшок, как ты можешь мне мешать? Я вот тебя слушаю, и думаю: есть же такие жёны, которые прекрасно себя чувствуют, а говорят, что болит голова, чтобы не любить своих мужей. А ты у меня лежишь с мигренью после такого перелёта — и наверняка думаешь про жу-жу-жу. Думаешь?
— Миш, я готова хоть каждый день летать самолётом, лишь бы слышать от тебя разные совиные слова. Практически соловьиные! Ой, ну как же плохо от дурной головы… И язык заплетается. А столько интересного хочется рассказать! Господи, как же ты с парашютом-то прыгал? В голове же всё переворачивается… Кстати, ты ширму наверх поставил?
— Да.
— Хоть бы не промокла. Надо же, как льёт… Там с одной стороны день, солнце, травы, бабочки, а с другой — ночь, луна, лес, и сова с такими глазищами! И так подобраны перламутровые вставки, такой тонкий ароматный лак, по старинным образцам. Я просто не могла пройти мимо такого сокровища! И ещё я люстру купила, потрясающую! Она в картонной коробке «не кантовать». Ты её как-то закрепил?
— Угу.
— Надеюсь, там ничего не побилось. Даже если мы её сейчас не повесим, пусть будет. Может, когда-нибудь куда-нибудь… Ну, очень красивая, правда! «Павлин» называется. За гонорар от моих лекций. И такие бамбуковые шторки, тоже с очень красивыми рисунками. И половички, тоже бамбуковые, на кухню и в ванную. Они практически вечные будут: моющиеся, не гниют, не боятся сырости…
[indent]
Приехали. Во дворе места не было, пришлось притормозить под аркой. Дождь подбирался к масштабам полноценных небесных хлябей, и Саша очень беспокоилась о ширме, так что сперва Михаил отцепил и занёс в подъезд эту вещь, а потом уже всё остальное. И Сашу вынес на руках, чтобы она не промочила ноги в гигантской луже, образовавшейся во дворе. Старая ливневая канализация опять забилась.
— А где Милка? — спросила Саша, не увидев у клумбы их машину.
— Так Юра же взял. Оставил своего бегемота и уехал на моей блондинке.
Видно было, что молчание далось Саше с трудом, но она с собой совладала.
— Мокрый Плюшевый, — сказала она, целуя его в шею, когда они оказались в подъезде, — сейчас оба залезем под душ. Из-за разницы во времени я спать совсем не хочу. Совсем-совсем!
— Ага, я пока допру твой багаж до третьего этажа, как раз почувствую себя в сауне. Сейчас не помешало бы умение так отряхиваться от воды, как медведь, скажи? Как на Баунти. Аль, тебе и вправду лучше?
— Да, мой Мишустик. Если Валька спит, зацелую тебя прямо у двери!
— Ну, я же ещё машину должен отогнать. А уж опосля!..
Саша сразу скисла.
— А до утра не подождёт? Вот уйдёшь — только я тебя и видела…
— Под аркой же не оставлю. Отгоню в Мерзляковский, там заметил местечко... Так, не хватай, не хватай! — он пресёк Сашину попытку взяться за второй по величине чемодан, поднял его сам, а свободной рукой вытащил из кармана джинсов ключи на брелоке с золотой змейкой, покрытой иероглифами, сувенир из предыдущей Сашиной поездки. — Вот, держи. Давай вперёд, откроешь дверь. Идти-то можешь, мёртвая царевна?
— Вполне я могу идти, и я, между прочим, живее всех живых. Что это за таблетку ты мне дал? Боевой амфетамин какой-нибудь?
— Да какой амфетамин? — он поднял ширму на плечо и зашагал вслед за женой. На узкой лестнице, которая при строительстве дома планировалась как чёрная, с таким габаритным грузом было трудно маневрировать. — Обычная таблетка от головы. Имени тебя, «Алька-Прим».
— «Алька-Прим»? Так Юрка ещё и алкоголик?
— Господи, — пробормотал Михаил, — ты опять в своём репертуаре? Вот не хватало нам прямо сейчас поссориться! Аль, это мой лучший друг. Человек, от которого зависит моя жизнь. Количество моей жизни, качество моей жизни, очень многое в моей жизни. Ты понимаешь?
— Не понимаю, почему нельзя было просто взять такси?
На площадке второго этажа он сбросил вещи (Саша бережно поддержала свою драгоценную ширму) и спустился за оставшимися.
Чемодан без колёсика скособочился у входной двери, с сумки с книгами натекла лужа. И ещё один чемодан, и вместительный рюкзак, и большая коробка из плотного гофрированного картона, и объёмный рулон.
«Дама сдавала в багаж…»
Воображение снова нарисовало ему проводы в Тайбэйском аэропорту: бронзовый перегружает вещи из такси на тележку, довозит до багажной стойки, помогает переставить на транспортёр, пока Саша предъявляет билет, платит за перегруз и получает наклейки. А перед тем, как она отдаст билет и пройдёт за рамку, они целуются — до скорой встречи.
— Тут на внедорожнике еле довезли, какое такси?! — рявкнул он, впрягаясь в рюкзак. Сумку повесил на левый бок, в правую руку взял чемодан с глиной и сунул под мышку рулон, в левую — второй чемодан.
А коробку сбежавшая вниз Саша хотела подхватить сама.
— Александра, я что сказал — иди наверх и открывай дверь!
— Мишкин, ты чего рычишь? Я же помочь хочу, тут же люстра, я её на коленях весь перелёт везла!
— Ничего с ней не будет, с твоей люстрой! Вот, на палец мне надень. Эта твоя каменоломня может ручку сейчас оборвать!.. Интересно, а маляевский докторант не надорвался от твоих вещей?
Саша вздохнула:
— Ну вот, я проспорила. Борис действительно меня провожал и сказал, что мой муж будет не в восторге от этих чемоданов. А я говорила, что ты будешь так рад меня видеть, что вообще ничего не заметишь. Нет, точно нужно было вызвать такси и попросить таксиста помочь.
— На что же вы спорили, — он скрипнул зубами, изо всех сил давя раздражение, — что я ничего не замечу?
— Да ни на что. Просто так.
[indent]
Когда он вернулся домой, развесил в «ванной» мокрые вещи и заглянул в комнату, Саша уже спала, повернувшись носом к стенке.
«Без задних ног. А ноги у неё наверняка холодные, как у рыбки», — со вздохом подумал Михаил.
У неё был тяжёлый перелёт, у него — тяжёлый день, а сейчас три часа ночи, и чемоданы эти, и холодный ливень, и всё, как всегда.
«Работа, работа, работа», — вспомнилась ему цитата. —  «И нет никого. И ничего с тех пор не получалось, и оставалась только работа, работа, работа — будь она проклята, работа».
Работа — это искупление того, что они не уберегли на Баунти. Аленькая любит свою работу, и он любит свою работу, а в результате… Что за странная мысль!
Он вернулся из комнаты в коридор, стараясь не зацепить оставленные там чемоданы. Квартира была тиха и темна.
Залез под душ, нужно было прогреться. Не хватало ещё заболеть: Аленькая проснётся — а у него температура под сорок, жар и бред. Он редко простужался, но если уж случалось, то организм всегда реагировал бурно и пламенно.
А она-то ещё не акклиматизировалась, вдруг от него заразу подхватит? Хорошо, что они толком не целовались; может, он уже вирусоноситель...
Всё равно нужно побриться. Потому что если он никакой не вирусоноситель, а здоров как бык, и она завтра проснётся, не будут же они дуться друг на друга?
Он выключил воду, начал вытираться своим большим полотенцем.
«Целую в нос!» — часто заканчивала свои письма Алька. Странное состояние вдруг навалилось на него: слёзы потекли из глаз, и так сильно, что нос сразу же оказался забит.
Он высморкался над умывальником и тут только посмотрел на себя в зеркало. Чужое бледное лицо, глаза красные.
На миг он даже ужаснулся: «Кто я? Где я?»
Что страшнее — быть безличным или безымянным? Без отчества или без отечества? Он что-то ответил на этот вопрос, после чего его допустили к Пробе, и это было как вчера. Он — последний потомок человека, который первым смерил жизнь обратным счётом из-за желания спасти юную девушку от Смерти Раа.
«Из леса выходит старик — а глядишь, он уже не старик, а, напротив, совсем молодой, красавец Дубровский...» Что это такое — «Дубровский», на каком языке?
Пришло само: «Житель дубового леса». Листья дуба — это такие продолговатые, волнистые по краям. Дубовый венок — символ доблести воина, спасшего гражданина Вечного города от опасности для жизни.
«У нас тоже есть деревья с такими листьями, но древесина их лёгкая, из них делают плоты».
Он потряс головой. Вспомнилось недавнее видение, рифлёные подошвы кроссовок, совсем новых. Еще каких-нибудь полчаса назад в этом теле была душа, которая мечтала обогатиться, и вот к чему привели её мечты: новые кроссовки — «бегай, как ягуар», или что-то в этом роде — жутко смотрелись на навек неподвижных человеческих ногах в тёмно-синих джинсах. Их много показывали везде — трупы и кроссовки, кроссовки и трупы. И джинсы на всех ногах. Национальная одежда Земли.
Что-то с ним произошло, вот сейчас. За свою жизнь он пережил множество чудес, но не перестал им удивляться (не удивляться им невозможно). Это же чудо осталось безымянным. Он поморгал, глядя в зеркало на своё белое лицо и сизую дымку проступающей щетины.
От Альки он заразился шизофренией, что ли?
И если допустить — умное слово, метампсихоз, и отбросить первую малопонятную часть… Почему же непонятную, есть же слово «метаморфозы». То снаружи, а то внутри.
Михаил ощупал лоб и виски. Жара нет.
«Алька дома, не надо зачёркивать календарь, — подумал он, потирая подбородок. — Мечтал, что опьянею от счастья, говорящее орудие, нож обрезания. А вместо этого...»
Он включил тёплую воду и принялся за бритьё.
«Даже если она мне изменила, я её прощаю. Мою Аленькую Аль. Я научился прощать. «Простить» и «просто» — однокоренные слова. Простить так же просто, как просить, сложным делает это только гордыня. Айри-Кай, который жил на Раа, не мог простить измены Альбы, дочери Шаны. Есть люди, которые не могут вместить преступление. А я, получается, могу. Звездочёт из сказки Пушкина про золотого петушка смог вместить в себя даже жизнь скопца — и не покончил с собой. У меня здесь уже целое кладбище. Но до сих пор меня отравляют только слова Витьки. Или это его всегдашнее превосходство отравляет мою гордыню, а не слова?»
Он смыл остатки пены, провёл пальцами по щекам и подбородку — пальцы и узнавали, и не узнавали их. Обычно он протирал лицо салфетками после бритья, они нравились ему больше, чем лосьоны. На секунду всплыло странное ощущение: салфетка сама разогревала лицо, потом покрывала кожу тончайшим слоем масла, сама готовила пену, которая поднимала щетину, и сбривала торчащие волоски, и увлажняла кожу...
Какая разница, как творит чудеса Александра Самохина, вещь в себе, чтобы его реальность менялась, как узоры в калейдоскопе? Главное — этот феномен есть в его жизни. «Не бойся, только верь».
Только верь...
Да, он ей верит. И понимает, как простить Альку, если она признается, что изменила: нужно её просто обнять и, почувствовав её стыд и раскаяние, положить к себе на грудь, чтобы она послушала его сердце и в нём успокоилась.
Но как перемолоть злость после разговора с Витькой?
А если ей не нужно его прощение? Если она нашла родную душу в человеке, с которым занимается одним делом?
Можно, конечно, завалиться к Юрке, в его холостяцкую однушку на Ореховом бульваре. Машина стоит за углом, вот и повод. И Юрка сразу поймёт, ничего не спросит, предложит ему свою кровать, а сам вытащит раскладушку.
Хотя, может, Юрка не один... Бедный Юрка, не знает счастья.
"Это ещё не известно, как у меня у самого-то со счастьем".
[indent]
Он лёг на диван рядом с Аленькой, которая была не здесь, и попытался заснуть. Не получалось. Он так устал, что сон не шёл. Попытался вызвать нежность и желание: когда они сосуществуют равномерно, между этими двумя чувствами особенно приятно балансировать, не выбирая, какому отдать предпочтение. Но сейчас под желанием затаилась так и не сброшенная агрессия, как змея. И в этом доме — в его собственном доме! — нет ни одного угла, где он мог бы спокойно побыть один. Не хорошо, видите ли, человеку быть одному... А вот и неправда. Очень даже хорошо человеку быть одному! А он-то, дурак, сам не осознавал своего счастья, пока она была в командировке. Пригрел змею на груди — а она пьёт его кровь и выедает мозг...
В следующую секунду он увидел полупрозрачную физиономию представителя Бюро вселенской миграции. Физиономия парила под потолком, при этом была чётко видна. Подсвеченные ртутным светом невыразительные черты шли рябью. Представитель Бюро то ли сочувственно, то ли скептически разглядывал его, лежащего внизу.
— Да на вас больно смотреть, Консул Махайрод! Ну и влипли же вы! Надеялись избавиться от любовной зависимости — а оказались под каблуком на глубине чужой могилы, ай-яй-яй! Но собственно, что вас здесь держит? Только слово, что вы умрёте с этой несчастной в один день? Какие пустяки, право слово! Или лево? Каламбур получается. «Мне стоило лишь пожелать — и духов зла явилась рать», так же и вам: стоит лишь пожелать, и вы вернёте Раа в нормальное, стабильное состояние, а себя — в нормальные условия. Хотя вы, наверное, уже забыли, что такое нормальные условия? Я вас уверяю, всё поправимо. Достаточно всего лишь изъять Александру Самохину из фундамента вашей жизни, и всё сложится оптимальным образом. Предлагаю заключить договор между нашими...
— Брысь! — бросил Михаил, понимая, что он находится во сне. Незаметно заснул, и надо же, снится такая гадость. — Это только сон!
— Мишка, Мишенька, это только сон! — услышал он Сашин голос и открыл глаза. — Что там у тебя за фильм ужасов, солнышко?
Она трясла его за плечи, одетая в домашнюю футболку и джинсы, а вокруг сиял солнечный день, пусть и осенний.
— Сколько времени?
— «Кто йа? Где йа? — с акцентом процитировала Саша. — Йа амерыкански энтумолог, слэдую на Суматру ловить бабочки!» А времени — без десяти одиннадцать, пора вылезать из берлоги!
— А Валя? В школе?
— В школе. Несколько раз к тебе заглядывал, похвастаться подарками, но ты спал так смачно, аж бурболки отскакивали!
— Что, понравилась ему глина?
— Очень.
— А планшет ты ему привезла?
— А как же! Вставай, Плюшевый, и посмотри на мою ширму! Надеюсь, оценишь — как доктор Борменталь водку профессора Преображенского!
[indent]

Atenae, конечно, и ему тоже. Когда между близкими людьми происходит разлад, виноваты оба, и оба должны измениться, чтобы что-то поправить.
А что сказал Витька? Да всё то же, что раньше, только в вариациях: соглашайся, мол, на службу за границей, не упускай шанс.

Работа над статьёй

В кои-то веки Михаил решил убраться в своей половине шкафа. Диван был завален одеждой, кроме того островка у окна, где сидела Саша со своим ноутбуком на коленях, подпихнув под спину подушку.
За окном стучала капель, а в комнате стучали Сашины пальцы по клавиатуре. Хорошо было бы включить музыку, но Михаил знал, что помешает жене, поэтому он двигался от дивана к шкафу и обратно в тишине. Даже под нос себе не напевал.
— Никогда бы не подумал, что у меня столько разного тряпья, — пробормотал он. — Прямо как мёду и сгущённого молока в норе у Кролика...
Оторвавшись от монитора, Саша сказала:
— Если попадётся какая-нибудь рваная футболка или другая хэбэшка, оставь для ванной, ту тряпку уже выкинуть пора.
И снова нырнула в виртуальную пучину. Как государыня рыбка, только хвостом вильнула.
— Аль, а над чем ты сейчас работаешь?
— Пишу статью «Нимрод и Авраам: государство и семья». Нимрод — это был первый на Земле человек в должности царя.
— «Царь, очень приятно, царь»... Это который с Вавилонской башней?
— В том духовном состоянии, в каком были строители башни, у них не могло быть царства. Никаких царей над собой они бы не потерпели, там каждый был селфмейдмен с колоссальными амбициями. Их главная цель была не башня, а «сотворить себе имя». То есть отказаться от Адама в себе, от образа Бога. Это были совершенные трансгуманисты-богоборцы, готовые переступить через все возможные границы человечности. А Нимрод правил сразу после того, как башня рухнула. Земля оказалась в руинах, а народ — без общего языка и единомыслия. Вот тогда он и взял власть в свои руки.
— Понятно. Сталин после идеек и бородки товарища Ленина, Пиночет в фуражке после безответственной вольницы Альенде в очках. «Сильная рука».
— И не просто сильная, а очень сильная, а главное, очень ловкая. В своей статье я утверждаю, что Бог Сам засвидетельствовал, какими качествами должен обладать лидер своего народа во времена покаяния после безбожия: он должен уметь ловить зверей. Это богоугодное дело. Вот, в Бытии прямо так и написано: «Он был исполин ловец пред лицом Господа». Гиббор цайид — «сильный зверолов». Или, вариант перевода, «могучий охотник».
— Да, «зверьков» упаковывать непросто, — согласился Михаил, складывая на освобождённую полку отдельно летние джинсы — светло-голубые и белые, а отдельно зимние — чёрные, тёмно-синие и серые. — Можно себе представить, сколько их, безбашенных, там развелось, если дело было сразу после башни. После потери смысла жизни, общего для всего народа. Как у нас в 90-е, а может, и поболее.
— То есть ты понимаешь, почему я заступаюсь за Нимрода? Если написано «перед лицом Господа» он их ловил, этих своих зверей, значит, Бог был не только в курсе, но и дал ему соответствующие санкции.
— Угу. Ордер на обыск, ордер на арест, приказ «огонь на поражение»...
— Да, именно. Если народ не хочет жить с Богом, ему посылается соответствующий правитель. Но любая власть, даже самая ужасная, лучше полной анархии. Ты со мной согласен?
— Вполне.
— Кроме того, Нимрод по происхождению хамит, а быть потомком Хама — тот ещё крест. Это я тебе говорю как дочь своего отца. Потому и характер его власти был далёк от образцов демократии. Звыняйте, хлопцы, бананив нэма.
— Вообще-то Олег Львович не такой уж хам...
— А по-моему, первостатейный, — холодно заметила Саша. — Комсомольский выкормыш, который вовремя переобулся в ельциноида. Как в «Мастере и Маргарите»: «Взвейтесь да развейтесь», в точку Булгаков написал.
Она снова вернулась к работе, но на этот раз клавиши застучали так сухо, что  Михаил подумал: «Альке, получившей столько даров от Отца Небесного, пора бы самой проявить милосердие и уже покрыть, наконец, грех отца. Чтобы не уподобляться Хаму».
Он знал, насколько болезненна язва обиды на отца в сердце его жены, поэтому не решился затрагивать опасную тему (однажды они даже поссорились из-за Олега Львовича Раевского, и Михаилу вовсе не хотелось попасть под лошадь или трамвай в очередном споре с женой).
Он уселся на пол возле дивана, чтобы разобрать кучу одиноких носков и, по возможности, найти каждому пару. Пришла другая мысль: в таком состоянии духа Аль ничего путного о высоких темах не напишет.
Саша и вправду вскоре затормозила, опустила руки, посмотрела в окно. На брандмауэр. Михаил тоже задумался. Наконец, углядел в куче второй носок, подходящий к тому, что был у него в руках. И подал голос:
— Кстати, показательно, что твой Нимрод был не воин, а именно охотник. Разница есть. Как есть разница между духом солдата в армии и бойцом внутренних войск.
— Да? Очень интересно, — оживилась Саша, протягивая руку, чтобы погладить волосы мужа. — В чём же она?
— Сначала о том, что одинаково, — сказал Михаил, неторопливо скучивая оба парных носка в «улитку» и кладя их в пакет. — Мужество. Выносливость. Владение оружием, в том числе голыми руками и головой. Наблюдательность. Чутьё на опасность. Хладнокровие. И такая... м-м... жажда деятельности особого рода — любить противостоять.
Саша сразу же вернула руки на ноутбук и начала шуршать по клавишам, записывая его слова.
— Но в самом противостоянии есть отличия, — продолжал он, высматривая новую пару. — Мастерство и мужество охотника — это мастерство терпения: засада, капкан, маскировка... Охотник должен превзойти зверя хитростью. Умением выжидать, оставаясь незаметным, не выдать себя запахом, заманить зверя или приблизиться к нему вплотную и произвести операцию по захвату. Этот человек должен превосходить зверя. Как бы объяснить... Никакой жалости, никаких «высоких договаривающихся сторон», сразу на поражение. Как говорил Джон Сильвер, «голосую: убить». Или вот ещё пример: помнишь, в Апокалипсисе ангел связывает зверя? Борьба идёт вообще без участия человеческой компоненты души. Никакой посредственности, никакого средиземья, абсолютный верх, абсолютный низ. Чтобы высидеть в засаде и пустить пулю в лоб какому-нибудь «зверьку», ты должен его полностью расчеловечить, но и себя тоже. Если он не человек, то и ты не человек. Не каждая психика это выдержит. Если эталонный правитель таков, то высока вероятность профессионального выгорания. Как у Ивана Грозного — ну, съехал к концу жизни с колотушек, что делать, профзаболевание.
— Или разведчик, — предположила Саша, не отрываясь от клавиатуры. — Секретная агентурная работа, пароли-явки, маскировка и капканы в виде скрытых камер и ручек-гранат.
— Да, хорошая аналогия. Короче говоря, это твой царь — мастер контрреволюции. Усмиритель волнующегося моря зверства. Его задача — противопоставление бесчеловечности государственной машины поднятому снизу революционному хамству. И возврат взаимоотношений между людьми в русло человечности. Да, идеальный контрреволюционер — это идеальный правитель. Николаю Первому хватило контрреволюционности, а Николаю Второму — нет.
— Миш, слушай, как ты мне помог! Спасибо! Я оценила умище моего Плюшевого Медведя, честное слово!
— В голове моей опилки, да-да-да! — улыбнулся Михаил, находя ещё один носок и ещё один.
Саша с воодушевлением сказала, подглядывая в ноутбук:
— Смотри, и у семитов царская власть выделилась по той же схеме. Были два брата-близнеца, младший — пастух, старший — охотник. Младший брат обманом получил благословение отца, бежал от гнева старшего, много лет провел на чужбине, а когда вернулся, то застал старшего брата вождём и командиром мобильного вооружённого отряда. Получается, не только хамит Нимрод был охотник, но и семит Исав. Притом царская власть от брата-охотника возникла раньше, чем священство от брата-пастуха: «Цари царствовали в земле Едома прежде царствования царя у сынов Израиля». Нимрод был «гиббор цайид», «сильный ловец». Исав тоже — «иш йодеа цайид», то есть «мужчина, ведающий, как ловить». Но царская власть — это власть ловца зверей, укрощение зверей, и не более того. Государство призвано ограждать людей от зверей, пресекать зверство в самих людях. А сделать людей в самом полном смысле слова людьми, образом Всевышнего, Адамом до грехопадения - этого никакая светская власть сделать не может. Бесполезно и глупо требовать от государства быть Небом на земле. А вот ловцы рыб — да, они призваны спасать сынов Адама из пучины, вынимать их из чрева китова, из пасти Левиафана, отмывать от ила и тины греха. Апостолы-рыбаки стали «ловцами человеков», в буквальном переводе: «рыболовами человеков». Только земная власть им не нужна. Как у Пушкина: «Волхвы не боятся могучих владык, а княжеский дар им не нужен. Правдив и свободен их вещий язык и с волей небесною дружен». Княжеский дар, царская власть им не нужна, потому что в них самих уже нет зверей. Вот эталон священства. Пророку Иеремии Сам Господь говорит: призваны «рыбаки — рыбачить, ловцы — ловить». Точная цитата из Иеремии, глава 16: «Вот Я посылаю рыбарей многих, говорит Яхве, и будут ловить их сетями, и после того пошлю многих ловцов, и будут ловить их… ибо очи Мои на всех путях их». Угодно Богу искусство ловить. И рыболовство как духовное наставничество, и звероловство как светская власть, которая ограждает людей от восстания зверей на человека и в человеке. Но первородство выкуплено от земли Небом, священство и на земле — совершенно не от мира сего. А если становится от мира сего, то это не священство, а фикция, несолёная соль.
Перед Михаилом остались лежать шесть разных носков.
«Парочку можно взять для протирки обуви», — подумал он, ощупывая, в каких меньше синтетики.
Отобрал. Остались четыре разных носка, обречённых на мусорное ведро: два разных белых, один чёрный с синей резинкой и один синий с надписью Super-E-Go.
— Ты согласен? — спросила Саша. — Нравится тебе тема моей статьи?
— По-моему, такого гласа жены, который я сейчас слышу, бедняге Адаму как раз и не хватало в раю. И за то, что я слушаю этот глас жены, Господь меня наградит. Хочу в это верить.
— Знаешь, Миша, чем яснее и глубже открывается передо мной Слово, тем яснее и глубже я понимаю, что значит «браки совершаются на небесах». Это как со священством. Жена не выбирает мужа, а муж жену, они друг другу просто даны. Как каждому дано сердце. Это дар Божий. А если это не брак, то они оба несолёная соль. Не муж и жена, а просто случайные люди в случайной постели. Не могу сказать, что мне не хватало тебя на Тайване — хотя мне тебя безумно не хватало! — но при этом ты со мной был всегда. И в Слове Книги, и вообще во мне. «Я вся твоя» — это не фигура речи, понимаешь? Я вся действительно твоя, со всеми моими знаниями в голове и ногами в Тихом океане.
— Да, понимаю. Я же тоже весь твой.
— Знаешь, у нас в аэропорту я это буквально пережила, как чудо, — Саша переставила ноутбук на подоконник, отодвинула свитера и рубашки и пересела ближе к своему любимому Плюшевому, обняла его за плечи, поцеловала в шею. — Когда этот ужасный чемодан нужно было взгромоздить на тележку, я подумала: «Господи, дай мне силу моего мужа!» И представляешь, мне удалось его поднять и поставить! И остальные вещи тоже. Притом, что у меня адски болела голова, и ноги отекли так, что я их вообще не чувствовала.
Он перебрался на диван, и они с Сашей обнялись. Замерли в единстве, как те носки, что он скручивал.
— А я так скучал, Аленькая... Когда тебя не было рядом со мной, я чувствовал... ну такое мучение, будто из меня вырвали кусок! А сны? Снится, что ты здесь, со мной, просыпаюсь — и упираюсь носом в спинку дивана. Это было ужасно.
Саша улыбнулась, погладила его по щеке:
— Чудо происходит прямо на моих глазах и в моих ушах: ты признаёшься мне в любви стихами!
— Разве стихами?
— А разве нет?
— А тебе снилось что-нибудь про меня? — спросил он.
— Ты хочешь услышать, что я такая же нимфоманка, как маленькая Альба?
— Алюшка, ну какая же Альба нимфоманка? Она просто очень любила Настойку Аира, только и всего.
— Слушай, как ты думаешь, такое будет с нами всегда? Везде?
— Трудно сказать, — ответил он, помедлив. — Ты же лучше меня знаешь, что в пакибытии не женятся и не выходят замуж, но яко ангелы на небесех, и всё такое...
— Значит, нужно пользоваться моментом! И кстати, это ещё не известно, как там «яко ангелы». Может, так, как здесь нам и не снилось! А помнишь, с какой любовью Альба сделала фигурку: Аира на Пробе бьёт рыбу острогой?
— Да. И в свете твоей статьи... Даже жалко, что бьёт, а не ловит сетью.
— Она может сделать и такую, где он вылавливает кого-то сетью. «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца» — а ты вернёшь ему жизнь.
— Маленькая Альба всегда умела придумывать страшные истории! — рассмеялся Михаил.
Но уловил её мысль о том, что дурака Юрку выловить из омута безобразия и блуда никому не под силу, и улыбка на его губах погасла.
Саша постаралась поскорее развеять тень лишнего:
— Плюшевый, обними меня крепко-крепко и запомни, — это она прошептала ему на ухо, — что у меня даже в мыслях не было, нет и не может быть никого никогда. В Бангкоке на пересадке мне попалась статья в одном журнале, что женщина изменяет тогда, когда её не удовлетворяет статус её мужчины. Собственно, я даже помыслить не могу, что можно тебе изменить, понимаешь? Спаситель — это самый высокий статус мужчины в глазах его женщины. Отражение Первообраза. В моём сердце есть только ты. Теперь ты перестанешь думать разные глупости?
— Алюшка, я же... Я же тоже никогда... Дай и ты слово, что больше не будешь меня ревновать.
— Ой, Миш, ну ты сравнил! — весело рассмеялась Саша и поцеловала его в нос. — Мне-то простительно! Когда у тебя сутки, и я ловлю себя на мысли, что ты сейчас, например, где-нибудь в подпольном казино или в ночном клубе... А там такие модели на шестах, с такими ногами, и все визжат и прячутся под стойкой бара или под столом — окороками кверху... А вдруг у тебя появится мысль спасти парочку каких-нибудь несчастных? Или выловить голых русалок из сауны с авторитетами, а? Не?
— Клянусь, я ни разу в жизни не был в казино — ни в подпольном, ни в легальном. Пока тебя не было, беглых урок ловили в области — это да, но до сауны они не добежали. Ещё к одному белка зашла, пугал соседей гранатой... В банке сигнализация сработала, выезжали, потом был план-перехват, но там тоже никаких русалок... И ещё банда нападала на автомобилевозы, тоже одни мужики.
— Правда?
— Истинная правда!
— Ладно, ты мне скажи, жук-дж-ж-ж любит Дюймовочку?
— Аленькая, да какие могут быть сомнения?
— Он вообще рад, что у него такая необычная жена, или нет? Его не беспокоит, что у неё нет крылышек, усиков и только две ножки?
— Не беспокоит. Стоит ему обнять её, и он сам преображается. Снимает панцирь, крылья, лишние лапки, шлем и маску и становится для неё просто влюблённым мужчиной. С которым ей очень уютно в кроватке из ореховой скорлупы. Его беспокоит только одно: не думает ли его Дюймовочка о короле эльфов, который, понимаешь, порхает... в листьях ши или между цветками сакуры!
— До короля эльфов ещё надо дожить. А дж-ж-ж, между прочим, Дюймовочку бросил! И её похитил состоятельный крот на белом «Ниссане», человек в чёрных очках!
— Вот скажи, и откуда только в мысли маленькой Альбы попадали эти жуткие эротические сказки? Аленькая, ж-жук её не бросал, а просто улетел по делу... на пасеку, помогать пчёлам отбиться от ос. А когда прилетел домой и увидел, что ореховая скорлупка пуста, то... м-м-м... получил нужную информацию от ласточки. Поскольку он из породы майских жуков, то хорошо умел копать, поэтому зарылся в землю и вскоре достиг норы крота. Он нашёл Дюймовочку и вылетел вместе с ней к ясному небу. Чтобы она услышала слово, сказанное солнечным светом, и тоже получила крылышки.
— Любимый! Значит, ж-жук спустился за Дюймовочкой в преисподнюю, как Орфей за Эвридикой?
— Ну конечно! И после всех приключений они счастливо заснули в кроватке из ореховой скорлупы под розовым лепестком.
— Только Дюймовочке нужно очень много любви, чтобы согрелись её ножки, — прошептала  Саша. — У неё они становятся ледяными от одного страшного воспоминания. О том, как холодный скользкий лягух держал её в плену на листе кувшинки!
— Вообще ужас, — согласился Михаил. — Если бы за мной на протяжении всей сказки гонялись какие-то уродины... из другого биологического таксона...  чтобы заставить жениться... Я бы, наверное, тоже с ума сошёл.

Друзья, спасибо, что читаете. Да, и это не значит, что "Отрывки и наброски" закончились, я ведь обрабвтываю все эти обрезки от романа по тому же принципу, по которому герой упомянутой книги Майринка "Ангел Западного окна" разбирал разрозненные бумаги из архива своего предка: просто выхватывал страницу, читал и комментировал. Вижу на флешке или в телефоне фрагмент, не вошедший в роман, или набросок - беру его и довожу до более-менее читабельного состояния.
Конечно, всем нам хочется хорошего транзита власти, но, по крайней мере, на Земле герои прожили хорошо и умерли в один день Айри-Кай не претендовал на такую же эпитафию, как Александр Невский - "Зашло солнце Русской земли", - ему бы Раа спасти, и на том спасибо. То есть я надеюсь, что дяченковские Саша Самохина и Консул Махайрод не кроют меня всякими словами )))
А вот тоже на полях было стихотворение, но я не знал, кому его дать. Для Андрея Строганова непосильно, а для Михаила Плотникова нескромно. Будем считать, что это Свыше медаль Айри-Каю. Как уверение, что он таки сможет стать чем-то большим, чем морская пена )))
[indent]
На службе
Церковь – это армия, святые – это её спецназ, а юродивые – особая группа внутри спецназа.
Прот. Андрей (Ткачёв)
[indent]
Моя жена! Я без неё не понимаю,
Что есть рай.
Моя волна! Я без неё не догоняю,
Что есть край.
И как в любви я смел, и честен,
И храним,
Так и в отряде Сил небесных
Непобедим.