Дело тонкое

Михаил провёл взглядом выше прикованных к его лицу тёмных глаз. Набившихся в дом Набиуллы было человек двадцать, и как уверял хозяин — все люди надёжные и его родные. Во всяком случае, на тюбетейках у них был один узор.
Вспомнилось, как юная насупленная Алька стояла на каменистом берегу ялтинского пляжа, и волны накатывали на её босые ноги.
«Верещагин, уходи с баркаса!»
— То есть это не случайные набеги? — обратился Михаил к седому таджику. — Информацию даёт тот, кто работает на шахте?
— Да сто процентов, — кивнул Набиулла. Как старший и лучше всех говоривший по-русски, он поддерживал основную часть диалога.
— А курбаши у этих талибов — кто? Пуштуны? Или таджики? И если таджики, то афганские или ваши, местные?
В разговоре образовалась пауза.
— Без работа в Памире много, — переглянувшись со старшим, вздохнул молодой родственник Набиуллы, как бы извиняясь за бандитствующих земляков.
Бегло, как искры солнца в слюде, между сидящими за чаем запрыгали таджикские фразы, и, поставив свою пиалу на ковёр, по-русски заговорил плотный широкий парень — с подбитым глазом, зато в ярком местном полухалате-полупиджаке. Несогласованность падежей он компенсировал интонацией и энергичной жестикуляцией:
— Когда лицензия купить, хорошая идея — будем искать камень, золота, будем работать! Но нанимать за копейки местного населения, такое обстоятельства дела в настоящее время! За копейки работать золота, да?
— Проще грабить, — кивнул Михаил, взглянув тому прямо в глаза.
Подбитый возмутился ещё горячее, будто два часа назад появившийся гость из Москвы уже нёс всю полноту ответственности за местную несправедливость.
— Почему жители района, кишлаков не получить пропуска на пастбища пограничной зоне? Заместители хукумата, начальник ге-ка-эн-бе и прокурор района — каждому плати! Все платят! Кто сопротивляется, прокурор вызывает кабинет. Не получится ломать, тогда ге-ка-эн-бе — и ты шпион, игиловец или талиб!
Люди согласно закивали:
— Наркоту подбросит, да! А теперь Талибан, да. Война! На войну всё валит можна, да!
— Война всё спишет, — подсказал Набиулла более литературную форму. И снова обратился к гостю: — Алишир сказал, что вы нам поможете. Добычу монополизировали ГКНБ, МВД, пограничники, прокуратура... Двое заместителей хукумата тоже при делах. И прокурор района, и начальник отряда. Хоким района не при делах, но его прокурор района держит на уздечке. Основной контроль работников осуществляют пограничники, они по пропускам дают разрешения, въезд и выезд, досмотр и учет добычи. Унижения на каждом шагу, на нашей земле. Мы мирный народ. Терпим, терпим... Но сейчас в районе совсем неспокойно. Если пограничники хотят получить от нас помощь, надо договариваться по-другому. Алишир сказал, что вы уважаемый человек, можете говорить с начальником отряда. Что вы знаете горы, знаете наш район, наши обычаи.
Да, а ещё он знал, что большая часть добытых рубинов и намытого золота идёт в обход легальной скупки — в Китай. И что хитрость и изворотливость памирцев бесила назначенного на кормление прокурора-согдийца, мимо которого проходил поток. Кэш, так сказать, флоу.
— А что собой представляет ваше производство?
— Производство — громко сказано. Есть шахта, где добывают рубины, и река, где моют золото. Ручей. В шахте восемь человек: начальник, экскаваторщик, рабочие. Старателей двадцать три человека.
— Все местные?
— Да, все местные.
— А кто возит товар в Китай — тоже местные? Или афганцы? Чтобы представлять ваши интересы, мне нужно дать нашим пограничникам какой-то козырь. Хоть тропу, по которой идёт афганский героин, хоть исламистов, которые где-то же накапливаются, и, как я подозреваю, с помощью вашего прокурора. Хоть что-нибудь. Чтобы можно было сигнализировать в Душанбе, и его снимут.
— Одного снимут, другого пришлют, — вздохнул Набиулла. — Нам нужно только, чтобы он брал вполовину меньше. Алишир обещал, что вы сможете договориться с начальником пограничников, чтобы он нажал на прокурора.
— Пока Союз был, Москва смотрел! — с вызовом глядя на Михаила, сказал подбитый, который знал тот самый Союз разве что по рассказам родителей или старейшин.
— Теперь Москва не такой, — проговорил по-русски ещё один родственник Набиуллы, с сумрачным коричневым лицом. Он был в пиджаке обычного европейского покроя, но сильно заношенном. — В Екатеринбург ехать надо, там работа есть. А тут ещё такой дела, и будет не золото и не Бадахшон, а пуштунвали!
На него шикнули как на дезертира, за которого стыдно перед гостем.
А ещё один голос сказал по-таджикски, что если уж выбирать, то, конечно, лучше быть чуркой для русских, чем «даравнд» для пуштунов, но и посмотреть, как выпустят кишки начальнику погранотряда, он бы тоже не отказался.
Невозможно было уйти с этого баркаса.

Стелла, в середине июля состоялась огромная международная конференция в Ташкенте "Центральная и Южная Азия: региональная взаимосвязанность. Вызовы и возможности», где были представители 40 заинтересованных стран, а сейчас в описываемом месте проходят военные учения России, Таджикистана и Узбекистана. Поскольку талибы контролируют уже 70% границы, это крайне необходимо. Но опять-таки: что значит контролировать границу в тех горах? Это собирать дань с наркотрафика.
Тут замечу, в чём Россия неизменно проигрывала Великобритании и США, так это в создании агентурной сети на самом низовом уровне, среди местного населения, особенно при работе с молодёжью. Пока среднеазиатские республики были частью Союза, с помощью советской средней и высшей школы создавалось множество шлюзов культурной состыковки с остальной страной. Но даже тогда тайное исламистское подполье в том же Таджикистане действовало "на ура", и во время их гражданской войны в 92-97-м все эти закладки бахнули со страшной силой. Притом, что кланово-племенные и глубокие исторические разломы, в том числе религиозные, тоже никуда не девались. В пограничье с Афганистаном вообще по большей части зороастризм, лишь чуть подкрашенный исламом. Я уж не говорю о том, что при привнесении царской, а затем советской власти в Среднюю Азию границы кроились не по народам, а по большей или меньшей лояльности местных кланов. Например, в такой небольшой стране, как Таждикистан, самые крупные культурные центры таджиков Бухара и Самарканд были отсечены от своего народа и административно перенесены в Узбекистан. А оттуда, из перенаселённой Ферганской долины, в Таджикистан перебрасывались огромные массы людей для развития хлопководства. Согдийцы (ленинабадцы) держали республику от имени московского центра и были ненавидимы прочими кланами, даже кулябцами, которые считались "младшими братьями" согдийцев. Памирцы, у которых за каждым отрогом свой клан, сначала считали себя по своей местности, а потом уже таджиками. Плюс разбивка на торговую, опиумную и хлопковую мафию. Настоящая пороховая бочка, в которую в 80-х британские спецслужбы воткнули бикфордов шнур, когда установили контроль над исламистскими течениями. На местах после развала Союза власть перешла к главарям криминальных группировок, которые поддерживали то одну, то другую сторону в гражданской войне, поставляя им наркотики и оружие. И никто их не "зачищал", потому что они и есть низовая структура управления страной. Для защиты простые люди никогда не обращаются в декоративные "демократические" инстанции — только к своим лидерам, которые управляют родовыми мужскими объединениями. И не обязательно на официальной территории своей республики, клан может простираться и на сопредельные страны, главное, чтобы к своим по крови и языку. На территории Афганистана таджиков (потомков огромной Персидской империи) чуть ли не вдвое больше, чем в самом Таджикистане, а что такое граница в горах? Она граница только для тех, кто не знает троп на перевалах.
Так что фраза "господин назначил меня любимой женой" из менталитета никуда не делась. Сейчас посмотрел репортаж из Афганистана, где житель Кабула жалуется, что американцы бросили столицу — именно в терминах осуждения мужа, который бросил свою жену, и как теперь ей жить? "Если взял, то корми": это главный принцип тамошнего управления.

Стелла, там ещё и золотые горы во всех смыслах. Так что "приключения продолжаются" и не просматривается возможность их прекращения в обозримые 100 лет.

Повестка дня

Как только за Разумихиным закрылась дверь (Виктор попросил его выйти, чтобы пообщаться с Сашей наедине, примерно тем же тоном, что Шелленберг просил Штирлица остаться), она не дала ему заговорить первым. Успела — хотя во время беседы втроём не произнесла и двух десятков слов.
— Витя, извини, но я тебя огорчу. Я не хочу сотрудничать с вашим ведомством. Давай пусть каждый занимается своим делом. Если шпионские игры твоё призвание — прекрасно, но причём тут я? Я не военнообязанная, никаких подписок о сотрудничестве никому не давала и не дам. И не сомневаюсь, что у вас достаточно хороших переводчиков. Да и Слава у нас один из лучших специалистов по Китаю, если вообще не лучший нашего поколения, так что он сможет оказать тебе всю необходимую помощь на месте. Поэтому разреши мне тебя покинуть, и забудем об этом инциденте.
Виктор поднял на неё глаза — живой и стеклянный, и Саша, принявшая сотни экзаменов у тысяч студентов, шестым чувством ощутила всё, что он хотел бы — сказать или скрыть.
— Ты меня удивляешь, — он коротко, но энергично выдохнул. — Подумай хорошенько. Разве ты не понимаешь, какая сейчас обстановка? Если бы я мог обойтись без твоих знаний, уж поверь, я бы тебя не тревожил. Это нужно не мне, а России.
— Как же вы любите себя Россией назвать! — сказала Саша, не скрывая досады.
Без лишних жестов и движений желваками полковник Швайка спросил:
— Александра Олеговна, если вас будет сопровождать другой куратор, не я, вы сможете сделать то, что от вас требуется? Без кривляний и позы мадам Новодворской? Просто за деньги.
Саша и бровью не повела. Повторила свою мысль:
— Виктор, я не могу выполнить твою просьбу, потому что не верю в могущество этих ваших сатанистов-нумерологов. Вы верите — вот к вам и липнет всякая чертовщина, а я верю в Бога, от которого всякая гадость бежит. Ты предлагаешь мне общаться с бесом, который, по вашему предположению, живёт в статуе Гуаньинь — я этого сделать не могу. А по-простому скажу: я не верю в конспирологический бред, и мне искренне жаль людей, которые во всём видят то восемьдесят восемь, то тридцать три, то сто восемь, то Кали вместо Родины-матери. С тем же успехом я могу сказать, что твой стеклянный глаз — это кусок чёртова зеркала из «Снежной королевы».
Теперь редкой белёсой бровью не повёл Виктор. Он молча открыл ящик стола, вынул оттуда планшет и начал водить по нему пальцами. Потом, немного под нос, не поднимая головы, заметил:
— Гематрия твоего полного имени такая же, как у Гуаньинь, это факт, один-один-девять, или одиннадцать, или два. У Михи — шесть. Шесть плюс два — восемь, бесконечность, причём ключ именно ты, одиннадцать у тебя. И к слову, о Михе. Посмотри на эту фотографию, — он повернул свой планшет к ней. — Девятого мая этого года президенты России и Таджикистана возлагали венки у Кремлёвской стены. Ты не видишь здесь никакого числового кода? Это же не цветы к Восьмому марта. Зачем это сделано, как ты думаешь?
«Неужели, — с тревогой и горечью подумала Саша, глядя на фотографию с двумя пышными красными венками, в самом деле выполненными в форме цифры восемь, — Мишка потащился в Таджикистан, чтобы привезти ему какой-то артефакт?»
— Витя, я читала в оригинале «Сефер Йецира» — и ты будешь учить меня гематрии? Повторяю ещё раз: я верю в Бога и в абсолютное превосходство Его Замысла над любыми силами во вселенной. Над лю-бы-ми.
— Так проконсультируй меня, что, по твоему мнению, значат две этих восьмёрки в День Победы? «Хайль Гитлер»?
— Это не моя компетенция. Впрочем, — Саша подняла подбородок, — покажи мне, как они его несли и возлагали. Сам процесс, а не статику.
Виктор повернул к себе планшет, поколдовал над ним и снова перевернул к пленнице. Она вынула из сумочки футляр для очков, может быть, несколько демонстративно (а её ум искал всё новые способы убраться, наконец, из этого кабинета, оказаться подальше от этого человека). Но как только очки оказались у неё на носу, Саша сосредоточилась на движущейся картинке, забыв обо всём, не относящемся к делу. Стала одним огромным глазом, как тогда, при побеге из Торпы — как раз впору играть в гляделки со Всевидящим Оком («Которому — вот как пить дать! — этот чёрт присягнул, а вовсе не России. Только как это доказать?»)
Вот почётный караул с двумя колышущимися венками подошёл к Могиле Неизвестного Солдата, сделал строгий поворот и установил венки на тумбах, затем главы двух стран поправили ленты с национальными флагами.
— Я вижу, — Саша сняла очки, как врач снимает стетоскоп, — что знаковое число для нацистов, и вообще для всех «чёрных», перевернули вверх тормашками. Тот же ритуал, что и брошенные гитлеровские знамёна на первом параде Победы. Вот и всё.
— Но цифра восемь не переворачивается!
— Витя, ты просто мало знаешь. Во всех традиционных системах очень даже переворачивается. А статуя Гуаньинь в Чэндэ — это просто кусок дерева, уж поверь мне.
— Высотой двадцать три метра!
Щелчок закрываемого футляра для очков прозвучал, как выстрел. (В конце прошлого учебного года Саша стала свидетелем того, как её любимый студент выпускного курса перед группой товарищей передразнивает её, и в особенности похожим выходил именно жест убирания очков в футляр. Когда она вошла в аудиторию, то попросила его записать на древнекитайском «Он же рече: глаголю ти, Петре, не возгласит петель днесь, дондеже трикраты отвержешися мене не ведети» и объяснить выбор стиля письма. Почему она об этом вспомнила сейчас?)
— Витя, Бог есть дух. Он метрами не меряется. Это просто кусок дерева. Прочти на досуге хоть «Маятник Фуко», что ли... Так я могу быть свободна?
— Хорошо, последний вопрос.
— И я свободна? — повторила Саша, убирая футляр в сумочку, и та закрылась почти без звука, фермуар работал тихо и мягко.
— Да. Невидима и свободна, — криво усмехнулся он, выделяя интонацией цитату из Булгакова. — Если ты чувствуешь себя особой, приближённой, так сказать, к, — к потолку поднялся его указательный палец, — не поделишься ли своими соображениями, чего, собственно, Он от нас хочет?
— От кого это — «от нас»?
— От людей. Читала у Пелевина «Крайнюю битву чекистов с масонами»? По идее, я же на стороне людей! — он уже откровенно над ней смеялся. — Вот и хочу, так сказать, вооружиться. Раз ты отказываешься помогать мне в Чэндэ.
Саша не могла отказать себе в удовольствии процитировать старую остроту:
— Французские масоны носят белые кальсоны, а русский масон ходит вовсе без кальсон. М-да. Ты же понимаешь, что ответа на этот вопрос нужно спрашивать не у меня.
— Ёксель-моксель, знать бы, что в тебе Миха нашёл! Ладно, извини. Это я от досады. Очень надеялся на твою помощь, правда. Ты уникальный специалист, в теме, тебя рекомендовали, мы знакомы — и вот такой облом. А мою главную тайну ты знаешь, — снова насмешка, но оскал болезненный, — я трудно переживаю поражения.
— Вячеслав Игоревич — очень хороший специалист, — постаралась она как-то уже выехать в русло вежливого отстранённого общения. — Во многих вопросах он намного более компетентный, например, в калли...
Она даже чуть притормозила в речи, потому что, вставая, только сейчас обратила внимание на каллиграфический свиток на стене у окна, взятый под стекло, как европейская картина. Солнце повернулось, и сейчас светило так, что дальнозоркими глазами можно было хорошо рассмотреть и надпись, и рисунок.
Оценить красоту и соразмерность текста рядом с монохромным изображением Конфуция и многочисленными красными печатями не смог бы разве что первокурсник из совсем уж непроходимых мажорчиков. Но такого Саша уж постаралась бы довести до отчисления после первого же семестра — прецеденты были, она ими скромно гордилась про себя.
«Государство — это лучшее из того, что создал человек» было там выведено красивым дружественным полууставом династии Цин, цитата из Конфуция. На самой крупной круглой печати, при этом стилем для произведений искусства, чжуанькэ, да ещё в сокращённой форме (по-простому, для своих, без длинных хвостов официальных названий) значилось: «Второе управление Генерального штаба».
— Что, нравится? — спросил чёрт Витька, уловив направление её взгляда. — Можешь подойти, посмотреть. Это подарок того самого моего коллеги, с которым я надеялся тебя познакомить. Чтобы ты в первую очередь меня насчёт него просветила. А потом уже посмотрела на статую Гуаньинь.
Двойка была выписана идеально: так воды центрального пруда отражают небо и всю державность зданий императорского дворца, мостика и построек с загнутыми крышами, и даже хвост карпа, вильнувший над гладью воды ровно настолько, чтобы создать полную гармонию бытия, не повредив зеркало.
Прямо по Зиновьеву: «В основе насилия лежит добровольность. Подчиненные признают начальство в качестве такового и выполняют его волю, что дает им возможность существовать. Начальство же зависит от подчиненных в том смысле, что его положение и перспективы зависят от поведения подчиненных. Это отношение есть отношение взаимовыгодной зависимости, что обеспечивает прочность общества, базирующегося на таких отношениях».
(Так же, с тем же чувством пиетета перед идеальной иерархией, писал двойку в иероглифе «жень» Юань Ши. Совсем недавно мышка Маша показала тёте Саше каллиграфические прописи, которые дядя Шурик сделал, чтобы она тренировалась правильно писать — и Саша поразилась даже не столько технике, сколько духу письма.)
— Он сам это сделал? Собственноручно? — спросила Саша, подходя к панно.
— Вряд ли. Хотя я не знаю, как там у китайцев принято.
Подскоком всадника родео Виктор спрыгнул со своего кресла на колёсиках и вмиг оказался у неё за спиной, за правым плечом. Злой дух в китайских мифологемах находится именно там, справа, как судья. Саше стало страшно, совершенно иррационально, да и по-женски: если Мишка так подходил к ней, то следующим жестом были его руки на её груди, нос под волосами и губы на шее.
— Как его зовут? — она поскорее обернулась.
Виктор снова криво ухмыльнулся:
— Если бы я вас познакомил, ты бы узнала. А так, сама понимаешь, не имею права разглашать тайны союзников.
Искушение было страшное. Скажи она сейчас: «А поехали, Витя! Хочу познакомиться с твоим коллегой — может, и мне такой шедевр перепадёт!»
Но если её допустят к таким лицам и к таким тайнам, о свободе нужно будет забыть навсегда. Свободы у неё будет ровно столько, сколько у мухи в янтаре.
«Бесполезно бороться с чертями, их тьма, — вспомнила она слова покойного Евгения Андреевича. — Бить нужно их хозяина, причём в своём сознании».
И ещё одни: «Бог хочет, чтобы в познании — раз уж мы так не вовремя и преждевременно похитили яблоко с древа — мы добрались до источника силы дьявола, толкнувшего нас на преступление. А она в гордыне, а гордыня — в желании не иметь равного себе. Мелком, жалком желании обманутых детей, не изживших обиду взрослыми. Взрослеем мы именно ради этого — чтобы изжить».
И Саша прикусила язык. Погасила в себе огонь Мишкиного азарта, толкавшего её узнать, кто же такой Юань Ши на самом деле.
— Я могу идти? — спросила она, в последний раз скользнув взглядом по панно, с его гибельной идеей сословного общества, возведённого в абсолют.
— Сейчас тебя проводят, — кивнул Виктор, подходя к столу и нажимая на кнопку вызова дежурного.
[indent]
Она думала, что предатель Славка давно уехал, но он ждал её и выскочил из своей машины, как только она оказалась за нарядными воротами особнячка.
— Сашка, ну, прости! Веришь, мать, ну никак не мог тебя предупредить, — бормотал он потерянно.
Вся его респектабельность «сорок плюс» сдулась, и в своём светло-коричневом в мелкую тёмную клетку костюме да с кружочком слабых волос вокруг лысины он в Сашиных глазах стал похож на воробья, сильно пощипанного воронами.
«Вот и весь твой цигун, бодхисатва, пальцем деланный», — скорее с неловкостью за бывшего друга, чем с гневом подумала Саша.
— Что тут сказать... — махнула она рукой. После пережитого в особняке у неё и сил-то не было серьёзно гневаться на него. — Разве что, как в «Малыше» Стругацких: был у меня товарищ — и нет у меня товарища.
— Сашка, если бы я сказал, ты бы ни за что не согласилась даже выслушать его. Тебе хорошо, а я...
— Да, мне очень хорошо, — с нажимом выговорила она и, не прощаясь, быстрой походкой двинулась в сторону центра, по чудесной, всегда приветливой Остоженке, созданной для беззаботных прогулок и лёгкого флирта.
Разумихин, который отключил было сигнализацию своей машины, снова послал пультиком закрывающий сигнал и побежал за Сашей.
Было тепло, наверное, градусов двадцать пять, теплее, чем в помещении с Витькой и его стеклянным чёртовым глазом, как у героя «Ангела Западного окна». На ходу она свернула и убрала в сумку-рюкзачок свой любимый чёрно-белый палантин из тончайшего кашемира и осталась в светло-сером сарафане с широкими лямками, украшенными вышивкой с мелкими жемчужинками. Почти платье без рукавов, элегантное, тоже Катя ей сшила.
Тургенев с мурала на глухой стене дома рядом с его музеем прищурил на Сашины плечи похотливый взгляд. Со школы она его не любила, а сейчас подумала: тоже ведь обиженный ребёнок. Затоптанный маменькой.
— Саша, да пойми ты... — нудел Славка, семеня рядом. — Ну, сама-то неужели не хочешь увидеть Чэндэ? В Гугуне не хочешь побывать, в Запретном городе? В Императорской библиотеке поработать, в отделе древних манускриптов... Это же... Родине послужить!
«Родине послужить?!» — мысленно возопила Саша. Но вслух не сказала даже «да пошёл ты!».
— Саш, ну прости! Ну, не мог я тебя предупредить. Витька — сын моей мачехи, ты не представляешь, где они все у меня — вот где!
—Я никуда не еду, придётся тебе там пахать за двоих. И знаешь, Слава, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Всё, оставь меня в покое.
— Ты отказалась?! — потрясённо прошептал Славка. —  Как?!
— Молча, — сказала Саша.
Умный Разумихин понял, что её сейчас лучше не трогать, чтобы окончательно не разрушить полезные отношения, и отстал.
[indent]
Перед великолепным особняком Кекушевой, который был одним из прообразов дома булгаковской Маргариты, Саша автоматически подняла голову. Красив был дом, как московский франт начала прошлого века, а Лев Кекушев в детстве был Валькин любимый архитектор. Но, увидев недавно отреставрированного льва на крыше (и в силу своей дальнозоркости разглядев, какой он поджарый и мускулистый), она с горечью подумала: вот, Мишка далеко, а она, как всегда, одна, и защитить её некому. Кроме, разве, что, Господа Бога.
А ведь Витька так просто не отстанет.
«Может, с Катей поговорить? Может быть, её отец сможет как-то оградить меня от Витьки?»
Саша видела Катиного отца всего один раз, и, честно говоря, впечатления отзывчивого человека он не произвёл...
Она остановилась у ворот особняка. В глубине светили золотом купола Зачатьевского монастыря, и её взгляд сфокусировался на золотых проблесках.
«Стоп, — сказала себе Саша. — Ну, и зачем в таком случае психовать?»
И она поспешила до следующего перекрёстка, Зачатьевского, который вёл к монастырю. Не очень-то ей нравилось его название, Зачатьевский, но это же, в конце концов, не о ней.
Красный надвратный храм и скульптура святителя Алексия Московского — государственного деятеля и дипломата, митрополита Киевского и всея Руси, фактического правителя Московского княжества при трёх князьях — ждали её, как родную. Это и был её любимый дом, её Москва, погибшая было, но вновь восставшая. И восстающая паки и паки — стройка по бокам всё тянулась и тянулась.
[indent]
Картинки — за мной ))

Стелла, спасибо, что читаете. Тургенев - да, пример того, что даже такая бытовая власть, как власть матери над сыном, не пошла на пользу его маменьке и самого Тургенева разрушила. А эта власть онтологична, в Книге Бытия прямо так и определена иерархия: Бог дал имя Адаму до выделения жены - Он властен над всем человечеством. Святой Адам дал имена всем живым - человек владеет природой и может очищаться, соприкасаясь с природой. Падший Адам дал имя жене - и мужчина угнетает женщину, если между ними нет уважения и любви. Ева даёт имена своим сыновьям - и мама способна, как могильный камень, закрыть сыну путь жизни.
Вашей маме было, конечно, намного труднее отказаться от вербовки: Сашу всё-таки прикрывает муж, от прямого давления она защищена. Её можно куда-нибудь заманить только страстью к знаниям, но тут, как мы видим, она отказалась от них. Не послушала древнего змия, послушала голос человека, символически заменившего ей отца.

IRYNA, спасибо! А Вы и "Солнце Раа" прочитали? 

Я недавно узнал, что в 2018-м умерла единственная дочь Марины и Сергея Дяченко Анастасия, ей было 22.
И они на эмоциях написали "Вита Ностра. Работа над ошибками", о которой поклонники отозвались очень плохо. Но я всё-таки сейчас загляну в ту книгу, как там Саша Самохина выдержала боль авторов.

Lada Buskie, у нас с младшей сестрой, с которой мы постоянно обсуждаем книги, литературные вкусы совпадают не на 100%, и её, к моему большому огорчению, "Вита Ностра" тоже оставила равнодушной. А меня настолько захватила, что вот всё пишу и пишу ))
А вот тут, на "Перекрёстке", оказались несколько человек, которым тоже небезразлична Саша Самохина, и я этому очень рад

Помощь
— Саша, — прогудел Юрка в трубку, — это я тебя вижу на круговой скамеечке? Возле «Волконского»?
— Наверное, меня, — ответила Саша. Она уже жалела, что тронула его, надо было сразу обратиться к дяде Феде, да вот не сообразила сразу, парализовало мозги.
— А я в Военторге, который «Детский мир». Сейчас подойду.
И вправду, вскоре Юрка выскочил из подземного перехода, и Саша поднялась со скамейки ему навстречу.
«Вайнгартен не менялся с годами, он только увеличивался в размерах», — вспомнила Саша подходящую цитату из Стругацких. Юрка растолстел и немного поблек, его рыжеватость сменилась седоватостью, но раздражавшее Сашу выражение джокерского подмигивания, сломанный нос и глубоко вырытая ямка на подбородке, которая на самом деле была шрамом, никуда не делись, наличествовали.
— Привет, — сказал он, перекладывая пакет с изображением логотипа из разноцветных кубиков из правой руки в левую, и даже сделал движение, чтобы обнять Сашу, но разумно притормозил. — У моей Нади скоро день рождения, вот подарок ей купил, — он поднял пакет на уровень Сашиных глаз, — и так удачно я здесь! Что, влип Мишка, да?
— Не знаю, — сухо сказала она. — Я позвонила дяде Феде, он попросил приехать к нему. Жду его родственника на машине.
— Отлично, я с тобой, — сообщил Юрка. — Одна голова хорошо...
О содержании его головы у Саши мнение сложилось давно и прочно, но она напомнила себе, что раньше он работал в «Логофете» и может знать какие-то концы. Собственно, это он устроил туда Мишу. Ну, разумеется, он вообще по части медвежьих услуг!
— Как дела у Юли, у девочек? — спросила она из вежливости.
— Спасибо, ничего. Вот, день рождения... Хочешь, приезжай к нам в воскресенье. Приедешь? Юля будет рада.
— Спасибо, но на воскресенье у меня планы. А Наде привет и поздравления. Сейчас, как старая ведьма выкопаю ей подарок. Но хороший, не веретено!
Она открыла сумку, где у неё были запасы разных презентов для Машки-племяшки, и первое, что ей попалось — брелок-антистресс. Нажимаешь на яблоко из мягкой резины, и из дырочки вылезает весёлый червячок.
Юрка тут же взял игрушку в оборот: как заведённый, начал нажимать и встречать появление червячка смехом, который Сашу раздражал донельзя.
— А ты сейчас где работаешь? — спросила она, чтобы отвлечь его от неожиданной забавы и прекратить хрюканье.
— В пейнтбольном клубе, — ответил он, но не прекратил.
— Мишенью? — не смогла удержаться от иронии Саша.
— Не, завхозом. Не боись и не нервничай, найдём Мишку. Я уже кое-кого тронул, жду информацию. Слушай, какой классный брелок! Вот придумают же такое! Как есть такая гифка: у банана кожура раскрывается, а он стесняется, что голый, глаза так в кружки закручиваются, и тут же он опять её на себя натягивает!
«Безнадёжно, — подумала Саша. — Уровень Дани Милохина. И трое детей, три девочки — вот как им такого отца пережить? Нет уж, лучше Олег Львович далеко, чем такой папаша дома».
— Красивое у тебя пальто, — наконец положил в карман брелок Юрка и перевёл взгляд на Сашу. — Я бы Юле такое купил. Дорогое?
— Достаточно дорогое, но можно купить в интернет-магазине, будет дешевле раза в полтора, а то и в два. Можно уложиться в сто тысяч.
— Баловал тебя Мишка! — ехидно ухмыляясь, воскликнул Юрка. — А ботинки — это не лабутены?
— Нет, «Кларкс».
— А почему не лабутены?
Вот он был такой, отполировать эту древесину нельзя было ничем. Ни Москвой, ни семьёй, ни возрастом. Всегдашней загадкой для Саши оставалось, о чём её муж вообще мог с ним говорить.
— Это вообще имеет значение?
— А я бы Юльке купил лабутены, — мечтательно проговорил Юрка. — Они и сапоги бывают, или только туфли?
— Юра, ты можешь всё выяснить в интернете, — ответила Саша и посмотрела на дорогу, не притормозила ли где машина и не машет ли ей рукой молодой человек спортивной наружности.
— А кто должен приехать, Ростик или Коля? — спросил Юрка
— Ростик. А что, младшая дочь дяди Феди тоже уже замужем? — удивилась Саша.
— Коля — это племянник его жены. Владелец моего клуба.
— Чужие здесь не ходят?
— О, а вот и он, — не ответил Юрка на ее реплику. — Пошли.
Саша пошла вслед за Юркой. Какой бы Юрка не был дурак, но, во всяком случае, зрение у него было отличное, и поле зрения чуть ли не совиное. Машина притормозила аж у библиотеки, значит, он её как-то идентифицировал. Более того (это Саша поняла по тому, как он двигался к машине) всё это время он её прикрывал — мало ли что?
Но всё равно лучше было бы без Юрки. Случись с ним что — что бы Саша сказала Юле?
[indent]
— Я не знаю, чем занимался Миша, — сказала Саша под пристальным взглядом хозяина дома, его зятя и племянника. Дурак Юрка пялился в окно пятого этажа дяди Фединой стандартной хрущёвки.
— Скажем так, ты не знаешь, о чём можно говорить, чтобы не навредить ему и нам, — кивнул Мишкин бывший командир.
Саша давно его не видела, он сильно постарел, но зато научился ходить на протезе.
— Но я и вправду не знаю. Юра там тоже работал, Миша пришёл на его место. На место начальника службы безопасности «Логофета». Может быть, он знает больше?
— Юра, что там?
— Официально — дорожное строительство и аутсорсинг строительных рабочих, — ответил Юрка чинно, как мелкий бизнесмен районному налоговому инспектору.
— Что, вербовка и подготовка для боевых? Или подготовка инструкторов? — спросил дядя Федя.
— Нет, — помотал головой Юрка, — реально, подрядчик для дорожных работ. Насколько я знаю, Мишка сделал из этой фирмы настоящий холдинг, управляющую компанию, которая владела и битумным заводом, и рекрутинговым агентством для сезонного найма, и строительными машинами, и занималась всей логистикой этого дела. Сеть по всей России. Менеджеры искали подряды, готовили документы на тендеры. Ну, и при этом деле собственная ЧВК. Для охраны рабочих и груза. Всё абсолютно легально.
— И напрокат охрану тоже сдавали? За рубеж, например?
— Этого я не знаю, — ответил Юрка. — Он меня не посвящал в свои дела так глубоко.
— Но зачем он поехал в Таджикистан? Хотел воткнуть свою компанию в дорожный тендер там?
— Он имел дело, — Саша подала голос, решившись, —  со своим сослуживцем. По армии ещё. Он стал высоким чином... Во внешней разведке.
— Так-так-так, — тут же всем корпусом повернулся к ней дядя Федя. — И что?
В отличие от Юрки, он не растолстел, а усох и стал похож на старого доброго сверчка из сказки про Буратино с детской пластинки, реплики из которой любил цитировать Мишка. Пока не смотрел прямо в глаза. Глаза у старого собровца были как у хищной птицы: круглые, редко мигали и заглядывали, как выражался Мишка, прямо в паспорт.
Чтобы не встречаться с его взглядом, она посмотрела на портреты двух дяди Фединых дочек за стеклом серванта и невольно подумала: «Везёт же некоторым с генетикой». Да, не Олег Львович, рыхлый и водянистый. И нос у дяди Феди был идеально ровный, как у Штирлица.
— Сергей Станиславович, я боюсь... — тихо проговорила Саша. Но как ни боялась, всё-таки закончила мысль, — ... что этот человек поручал Мише то, чего не мог выполнить сам. Как человек, не имеющий права заниматься коммерцией, и... и вообще.
— Наркотики перевозили?
— Нет, точно нет. Что-то... Что-то делали такое... Как влиять на нужных людей. Иметь на них компромат и как-то хитро шантажировать — даже не их самих, а всю цепочку их связей, что ли... И я боюсь, что они нарвались на интересы... наверное, ФСБ. Или на каких-то региональных авторитетов. На мафию, на этнические группировки... А может, дело в выборах? Может, они зацепили какие-то... я не знаю... интересы очень высоких... партийных бонз?  Не знаю. И этот человек просто зачистил концы. Сбросил всех, с кем имел дело. Просто я увидела сегодня в Яндексе, что погиб полковник Петровский. Покончил с собой. Знаете такого? Он был... связан. С этим человеком и с Мишей. Он, по-моему, в Сирии воевал.
Все четверо переглянулись. В комнате стало очень тихо.
Самое неприятное (Саша себя знала), что её страх переходил в физиологическое ощущение холода, она чуть зубами не стучала и постоянно боролась с собой, чтобы не выдать свою заячью дрожь. Ей не хотелось, чтобы они думали, будто она умирает от страха за себя.
— Мишка мог уйти за кордон, — сказал Юрка. — Если как-то узнал, что контора спалилась. В Афган-то запросто! Ему не побриться неделю — и вылитый пуштун. В России ему сейчас опасно быть при таких делах.
— Я думаю, — продолжила Саша, — что этот человек захочет меня убить, чтобы я никак не показала на него, если вдруг... Вы понимаете.
— Ты его знаешь? — спокойно спросил дядя Федя.
— Дядь Серёжа, а нам вообще по силам... — начал было племянник Коля, но дядя Федя поднял руку — тише, мол.
— Да, — прошептала Саша.
— Плохо, — вздохнул дядя Федя. — С другой стороны... с другой стороны...
Он думал, и у Саши тоже появилась мысль: надо встретиться со Светланой. «Под королевским дубом». Убедить её — ведь Светлана так этого хотела! — что квазидекабристский, точнее, наоборот, квазимонархический, или какой там был у них заговор? — совершенно расстроился, и Виктор, должно быть, филигранно ушёл из-под прицела ФСБ, потому что, уловив опасное для него шевеление в верхах, просто смахнул своих товарищей, как пешки, и перевернул доску.
— С другой стороны, как тебя ликвидировать бесследно? Ты ведь, если я не ошибаюсь, человек известный, правда?
— Да, — сказала Саша. — Но ведь и Машерова, и этого... Щёлокова. А они были гораздо известнее, чем я.
Дядя Федя посмотрел на неё с определенным уважением и постарался успокоить:
— Если тебя убрать, это как раз может навести на след Ромы нашего. А если тот хорошо почистил, то никаких следов.
— А если меня будет спрашивать? Допустим, ФСБ? О Мише? Вызовут на допрос...
— А по какому поводу вызывать, если всё чисто?
— Но ведь Миши нет, он пропал! Мне же как-то нужно сказать... где мой муж!
— Кому? И зачем? Какое у тебя есть имущество на нём?
Конечно, Саша не сказала про алебарды.
— Есть машина. Квартира тоже на него покупалась.
— Ты разве собираешься продавать квартиру? Давай так: подождём год. Во-первых, если Рома жив, он даст о себе знать. Уж найдёт как.
— Он найдёт! — не смог удержаться Юрка, и Саша в который раз вынуждена была признать, что её муж Юрке очень дорог.
— А если нет, — дядя Федя сделал вид, будто не заметил Юркиного возгласа, — ну, вот тогда и заявишь в полицию. Что муж пропал. За год-то столько всего поменяется по нынешним-то временам... Скажешь, что вы поссорились и разъехались, а теперь волнуешься, что от него ни слуху ни духу. Но с тем человеком тебе нужно будет встретиться сейчас. Мы прикроем. Ты знаешь, как с ним связаться?
Саша кивнула. И спросила:
— А если... если он не зачистил... всех?
— Тогда тебя могут вызвать на Лубянку. Говори то, что есть: делами мужа не занималась, он пропал, ты начала искать. И всё.
— А обыск они не могут провести? — выговорила Саша.
— А есть, что искать? — и не дождавшись, пока замявшаяся Саша подберёт слова, дядя Федя продолжил: — Если есть, и если есть риск, что за тобой следят, сделаем так: ты находишь верного человека, где можно спрятать. К тебе приезжает фургон доставки... У тебя газовая колонка?
— Да. Но я не хочу её менять. Лучше стиральную машину. Или нет, оно может не поместиться в коробку от стиральной машины. Лучше холодильник.
— Ну вот. Приедет фургон по доставке холодильников. И отвезёт твоему человеку. У тебя есть такой человек? Ростик, там в стенке, в ящике, телефоны, любой, подай-ка.
Саша получила старый кнопочный телефон — в точности, как был у неё в Торпе, подарок-ошейник человека в чёрных очках Фарита Коженникова. Подумав две минуты, она («Господи, благослови!») набрала телефон отца Иоанна.
София ведёт дракона в поводу. Премудрость Божия. Фреска в Старой Ладоге. Кому бы рассказать, как она ненавидит мужские игры? Ненавидит!
— Алло? — услышала она знакомый голос Незнайки в Солнечном городе.
— Отец Иоанн, здравствуйте, это Саша Самохина. Батюшка, я с другого телефона...
— А, Александра Олеговна, да. Чем могу помочь?
— Вы сейчас в Сарове?
— Да.
— Отец Иоанн, вот именно помочь. Можно к вам привезут одну вещь, очень ценную, историческую реликвию. Моя невестка («Господи, прости, что вру даже ему», понимаете, боится держать в банковской ячейке, и у на в семье из-за её психов начались проблемы. Просто безвыходная ситуация, и я до того обнаглела, что вас беспокою по этому поводу.
Дядя Федя поднял большой палец, и Юрка тоже заулыбался. А Николай встал, на ходу вынимая телефон, и вышел в другую комнату — разумеется, договариваться о перевозке холодильников.
«Трое детей, — подумала Саша, глядя на Юрку. — Пошёл покупать подарок младшей на день рождения. Никогда эти мужики не беспокоятся ни о чём. Лишь бы что-нибудь взорвать, и хлопнуло погромче. Ненавижу».
— Саша, да конечно! — отозвался отец Иоанн. — Только у нас некоторые строгости при въезде. Дадите мой телефон, я выеду вам навстречу и приму эту вещь. Она большая?
— Это коллекция изделий из камня, довольно длинных. Её привезут мои друзья.
— М-м, хорошо. Эти изделия очень древние?
— Да, достаточно.
— Александра Олеговна, чтобы обеспечить их сохранность, мне нужна помощь ещё одного человека, нашего ризничего. Вы позволите доверить вашу просьбу ему?
— У нас нет выхода. На вещи положил глаз человек из организации, которой не отказывают, и...
— А, понял! — весело воскликнул Незнайка. — Не волнуйтесь, всё примем. Давайте вашим друзьям мой телефон. А когда ваши вещи будут у меня, я вам перезвоню...
— Да, на мой обычный телефон, пожалуйста, не на этот!
— Конечно. Если на ваш, тогда я сообщу о редкой экскурсии и приглашу вас к нам.
— А я скажу «очень признательна, но совсем не могу выкроить время».
— Прямо сейчас, Юра, Ростик. Прямо сейчас, — сказал дядя Федя.
Попрощавшись с отцом Иоанном, Саша не знала, какие подобрать слова, чтобы поблагодарить этих людей. Они были готовы взвалить на себя её проблему, смертельно опасную — как будто это вообще ничего не стоит, хотя из каждого утюга уже тридцать лет уверяют, что всё на свете продаётся и покупается.
Просто таков был их образ жизни, как у неё — китайская грамота. Ответственность за других. То, от чего она всегда бежала, как от огня.
[indent]
Вставая сегодня утром, чтобы выяснить, почему не отвечают телефоны Мишкиного офиса, Саша не думала, что день окажется таким безразмерным. А улегшись на неразложенный диван, она ощутила, что глупое тело, переволновавшись, хочет ощущений безопасности. Не прислушиваться в темноте оно хочет, а чувства защищённости. А значит, Мишкиных объятий и любви, без которой она жила уже три месяца и неизвестно, сколько ещё ей предстоит засыпать в тишине с довольно уже потрёпанным плюшевым медведем под боком.
Она вспомнила, как они целовались в Ялте на пороге курортной съёмной квартиры, ещё не зная, что в комнате сидит мама, убитая смертью несостоявшегося мужа. То есть это Сашка не знала, а Саша помнила очень хорошо. Засыпала, измученная страхами уходящего дня, и одновременно целовалась с Мишкой у дермантиновой двери квартиры на втором этаже.
— Нет, давай лучше к тебе. Ты говорил, что у тебя есть домик для жильцов, где твоя тётя постелила свежее бельё. А у нас тут моя раскладушка и мамина кровать, уже неделю бельё не меняли
«И кровь будет на чужой простыне», — подумала Сашка.
Он не удивился. Он был согласен любить Сашку где угодно. Они сбежали по лестнице вниз, вышли на Улицу, Ведущую к Морю и быстрым шагом пошли, Мишка вёл, она-то города не знала, а потом побежали, чтобы вскочить в маршрутку. На задней платформе жёлтого автобусика они снова обнялись.
Во дворе Сашу облаял Тузик, ещё живой и совсем молодой, Мишка бросил ему «фу!», и они взмыли в «скворечник».
Мишка был таким юным, что Саша сквозь страх и страсть Сашки умилилась: она может приласкать этого мальчика, как сфинкс Эдипа. Этот её Мишка, которого она всю жизнь знала как скалу, как причал, как несокрушимую крепость — да, крепкий, широкоплечий, сильный, с детства приучивший себя к стойкости и борьбе, — он же всего лишь мальчик-сирота у добрых родственников, сейчас получающий нежданную любовь. Он так по-щенячьи вилял хвостиком, что Саше, смотрящей этот сон, временами было неловко. «Бедный Мишка, — думала она, — сейчас получишь импринтинг на всю жизнь. Взвалишь на себя капризную злую бабу, жёсткую, как новая подошва. Нет, как Памир! Недолюбленную девочку Сашку с тараканами в голове, которые благодаря тебе преобразятся в китайские иерошки».
Всё же наступило время, когда от внезапно свалившейся сладости он осоловел и впал в дрёму. Сашка поцеловала шрам на его груди. Волосы у него уже были, но молодые, ещё не слишком обильные, предвестники того ковра, на котором Саше было так приятно лежать. Он безотчётно обнял Сашку — нашёл! моя! моё! — и Саша вспомнила фотографию на обложке иностранного журнала, кажется, «Нэшнл Джиогрэфик», спящие лев и львица, и лев положил лапу на свою самку.
И прошептала ему на ухо: «Плюшевый, ты со мной, прямо как Эдип со сфинксом!»
Мишка сразу открыл глаза, и Саша — не юная Сашка, а сновидица Саша — улыбнулась ему, выжидательно приподнимая брови.
— Алька, — пробормотал он, ошеломлённый, и добавил как бы в шутку, но и всерьёз, — тебя вообще можно удовлетворить?
— Россия — сфинкс, — сказала Саша, весело глядя ему в глаза. — Ещё никому не удавалось. Но ты попробуй.
А в горах уже вставало солнце, и Михаил открыл глаза. Сон освежил и успокоил его, сон о том, что обвенчавшись с Сашей, они пошли не к ней (уверенные, что Ольга Владимировна в больнице с Валентином), а к нему, в тёти Зоин «скворечник» — и любили друг друга без всякого страха.
Значит, всё будет хорошо.
Проснулся и дервиш, с которым он делил ночной отдых в расщелине. И сказал на смеси английского и дари, что за свои шестьдесят с лишком лет никогда ещё не видел, как настоящий бедхин поклоняется солнцу.
— Я не поклоняюсь солнцу, солнце мой брат, — ответил Михаил на таджикском.
Старик посмотрел на него с весёлым уважением, как посмотрел бы маститый киновед на молодого, никому не известного актёра, чья игра захватывает всё больше и больше.
Выбравшись на солнце и умывшись двумя каплями воды на глаза и глотком в сухое горло, Михаил посмотрел на открывающийся пейзаж. Эти места не сильно изменились со времён его службы. Они, наверное, вообще никогда не менялись со времён всемирного потопа.
Уже перебравшись на другой берег Пянджа, он пожалел, что не заклеил царапину на груди лейкопластырем. Даже такая пустяковая, в этом климате она будет долго саднить... Отдав Сирожду крест и попросив как-то передать жене вместе с документами, он нащупал свой шрам на груди и полоснул ножом горизонтально, неглубоко рассекая кожу. Теперь крест с него было не снять.
Сиродж оказался настоящим товарищем, спас дважды, обрядив его в соответствии с традициями и климатом. Остальное Михаил по пути добыл сам, а главное — получил проводника. Не иначе, как молитвами своей Аленькой.
Царапина на груди болела: «сыне, дай кровь, прими дух». А направление было такое: добраться до Пешавара и как-то позвонить Даниэлю Илияху. Была у него пара-тройка идей, что можно продать за помощь, он ещё не выбрал окончательно.

Стелла, IRYNA, спасибо
Стелла, вряд ли сам Даня Ильинский пребывает на территории Пешавара, но в городе можно, по крайней мере, воспользоваться телефоном. В горах-то мало того что очень плохая связь, так ещё и по одиночным сигналам мобильных пакистанские пограничники время от времени превентивно наносят удары — чтоб не шлялась разная босота и прочие бандитские элементы, коих в этих местах тьма.
Насколько я знаю, в Пакистане превалируют крайне антисемитские настроения (впрочем, скорее можно говорить о том, к кому же пуштуны относятся с приязнью), и он считает себя "страной, свободной от еврейских общин". А поскольку там действует смертная казнь при подозрении в связях с Моссадом, то мысли Михаила о звонке гражданину Израиля из Пешавара говорят о том, что у него действительно очень трудное положение и очень узкий горизонт для манёвра. Но он человек рисковый, выкрутится как-нибудь
Ирония судьбы в том, что добровольно по просьбе Виктора в Пакистан Михаил ехать не захотел — но вот двигается туда из-за того самого Виктора вынужденно.
Нередко так и бывает, что жизнь прямо-таки загоняет в определённую точку или ситуацию, если ты сильно сопротивлялся или остались не развязанными какие-то "узелки".