Думал, что уже можно описать военный балаган в Бала-Хиссаре, но нет, нужна ещё одна маленькая зарисовка
А чтобы проникнуться духом пакистанского военного праздника, можно посмотреть вот этот ролик. На индийско-пакистанской границе разворачиваются целые представления:
https://www.youtube.com/watch?v=wJLoorZOWG8
[indent]
Через три дня строительных работ Михаил, с ног до головы в пыли и извёстке (в надежде, что так-то уж точно потравит докучливых насекомых), почёсываясь, поинтересовался у хозяина, положена ли ему какая-никакая баня.
На лице старика при этих словах вдруг появилось озабоченное, а затем и мрачное выражение.
— Не годится твой паспорт, — с глубоким вздохом сказал он, качая головой. — Никак не годится, другой нужно делать. Если ты выиграешь соревнования, тебя пригласят в хаммам. И как ты, необрезанный, пойдёшь в хаммам с именем таджика из Свата? Да тебя сразу подметёт разведка, и меня с тобой! А обрезать — какой из тебя боец даже через десять дней? Нет, надо скорее делать другой: ты должен быть не Рустам Свати, а какой-нибудь Индрадьюмна Раджан или Чандрагупта Тири, или что-то в этом роде. Да. Мансур-бача, ты видишь, как велик Аллах? Это он Сам побудил тебя заговорить о бане, потому что Сострадательный не может оставить мой дом сиротами! Благодарю Тебя за откровение, Милостивый!
Баракатулла начал намывать лицо ладонями, воздев глаза к потолку, в котором Михаил по просьбе хозяина основательно расширил отверстие, чтобы в комнате было светлее. 
— Уважаемый отец, — спустил его с небес на землю гость, слезая со стремянки, — тогда давайте прямо сейчас и займёмся новым паспортом. Только очень вас прошу, пусть та ваша родственница, которую вы определили мне в жёны, приготовит горячей воды, чтобы я мог помыться хотя бы до пояса. Если я заболею от насекомых, то тоже никак не смогу драться.
— Опять расходы, — жалобно зацокал старик языком. — Скажи мне честно, у тебя и вправду совсем нет денег?
— Совсем нет, отец. Разве что продать мою палатку. Очень хорошая палатка, но сколько мы за неё выручим?
— А если я дам тебе позвонить, пришлют деньги?
— А сколько нужно на паспорт?
— Пять-шесть тысяч долларов.
— Полторы, — сказал Михаил. — Вы сами сказали, что полторы.
— Вай-вай, когда я такое сказал? Ты шесть тысяч заплатил за одну вклейку фотографии!
— Баракатулла-хафиз, я этого не говорил и никакого слова вам не давал, — тут же парировал гость. — Если вы считаете, что я вас обременяю, возможно, мне и вправду пора отправиться в путь, перестав подставлять вас под удар властей? Если вас в чём-то обвинят — после всего, что вы для меня сделали милостью Аллаха Всемилостивого! — я буду чувствовать себя последним грешником, достойным нижнего ада.
— Ты меня без ножа режешь, шурави! Ну, где я тебе возьму полторы тысячи зелёных? Ты видишь мой дом, видишь мою семью — где мне взять?
— Уважаемый отец, вы сами говорили, что получите крупный куш, если поставите на мою победу. Это всё равно, что купить сначала подешевле, а потом продать подороже. Но всё равно вначале купить. Потратить деньги. Без затрат нет прибыли, мне ли вас учить?
Старик поскрёб голову под паколем.
— Давай так, бача: ты отработаешь мне год за паспорт, а Фируз и сам доедет до Карачи. Посадим его на поезд — и доедет.
— Как же он будет в поезде один? Вы прекрасно знаете, что на следующей же станции его украдут и продадут. Разве вы не заинтересованы в том, чтобы он вырос в безопасности, возмужал и женился на вашей правнучке?
— Ай, шайтан, всё-то ты знаешь! Ну, нет денег у меня! Вот где хочешь, там и доставай, но с таким паспортом нельзя тебе идти в Бала-Хиссар! Документы при входе у всех проверяют, всегда!
— Слушайте, давайте я буду вообще без паспорта. Если по легенде я нуристанец, это что значит? Дитя гор, далёкое от цивилизации, так? Ну, какой у меня паспорт? Был всю жизнь пастухом, а потом вдруг, на пятом десятке лет, подумал: а давай-ка посмотрю большой мир. Может такое быть?
Старик саркастически скривился:
— Ты хоть один нуристанский язык знаешь? А может быть, знаешь, с какой стороны к козе подойти?
— А вы думаете, командование вашего погранштаба знает? Буду говорить на английском. Да и вряд ли хоть одним пунктом программы соревнований будет дойка коз.
— Как ты можешь знать английский, если всю жизнь сидел в горах?
— По радио выучил. Кино смотрел, вот и выучил. По субтитрам. Думаете, в Нуристане нет телевизоров?
— Телевизоры-то есть, но... Нет, бача, никак нельзя без документов. Кто с гор спускается, того полиция сразу регистрирует. Не мог ты из Паруна до Пешавара без паспорта добраться, никак не мог. Аллах Премудрый, как же быть?
— Так, отец. Давайте будем думать. У вас, вроде бы, есть изумруды?
— Да их на нашем базаре, как грязи! Это вот если за границу выехать, там можно большие деньги заработать, а здесь...
«Грязи у вас хватает, это точно», — подумал Михаил, отчищая руки давно перепачканной тряпкой, но не отставал от хозяина:
— А оружие в подполе? Вы говорили, что «Стингерами» занимались. Неужели не припрятали хотя бы один, на чёрный день?
— «Стингера» нет, «М2» есть. Но если сейчас продам за полцены, завтра где возьму?
— Достопочтенный хафиз, да зачем вам крупнокалиберный пулемёт на Хайбер-базаре?!
— Много ты понимаешь! А зачем мы самый толстый профиль брали? Всю жизнь мечтал поставить его на крышу! Мне скоро восемьдесят пять, пора уже сделать, как хотел! А вот «Беретту», пожалуй, продам. Антикварная вещь, нет теперь таких. Эх, шурави-шурави, одно разорение от вас всему моему роду! Но придётся продать, некуда деваться. Связался я с тобой, как с фальшивой монетой — и за что это бедствие на мои седины, чем прогневал я Аллаха?
Так Михаил в очередной раз поменял имя, став Свараджем Джадевиштаном, индуистом из округа Читрал, и мог легально спать по утрам при криках муэдзина.
— Ты всё же не ленись пасть ниц перед Всемилостивым, если будешь в городе и услышишь призыв к молитве, — строго предупредил его Баракатулла, позволяя наведаться в барбершоп (который Михаил приметил возле лавки со стройматериалами и надеялся, что хоть там можно помыть и хорошо побрить голову, уж на это его наличности должно было хватить). — У нас с этим строго! Слыхал, вон, что по радио сказали? В Сиалкоте шайтан какой-то индийский, тьфу на него, думал, что если фабрику построил, то Пророка можно оскорблять? Правильно сожгли его, собаку!

Рукопись
Сверка безымянной рукописи с трудом покойного профессора Орчинова открыла совершенно иной оригинальный текст, добротный академический экшн и, несомненно, гораздо более проработанный и законченный, чем орчиновский труд с таким же названием. Вся Сашина книжная душа с упоением погружалась в эту работу, едва лишь она освобождалась от дистанционных лекций, очных семинаров в ИСАА, ведения дипломников или другой своей работы и могла засесть за чтение.
Русскоязычная часть рукописи, её основной массив, оперировала героями, сходными с мини-романом покойного китаиста, и композиционно являла собой подобный венок сонетов: содержала пролог со стихотворной матрицей, тринадцать частей (каждая заканчивалась сонетом последовательно с начальной и конечной строкой из сонета-матрицы) и эпилог. Эпилог заканчивался строчкой, начинающей пролог. Так этот литературный змей-уроборос кусал себя за хвост.
У Орчинова вместо тринадцати частей с тринадцатью сонетами в конце имелись лишь одиннадцать, и не хватало трёх интерлюдий. В его книге действовали три главных персонажа: протагонист-китаист, антагонист-ФСБшник и таинственная незнакомка из серии «то ли рыба, то ли птица, то ли женщина была», и до самой последней страницы она оставалась за кадром повествования.
В загадочной рукописи, раскрытой перед Сашей, китайская классическая связка трёх сил — «мы сами, наши союзники и наши враги» — была организована только героями-мужчинами, но постоянно выводилась из равновесия женским персонажем — не менее таинственным, чем у Орчинова, при этом ни в коем случае не фигурой умолчания. Как раз о ней и было написано  китайскими иероглифами от руки, причём сплошь дореформенными. В некоторых местах автор бросал устав и переходил на стиль травы — ну как не попытаться понять?   
Безымянный роман начинался с того, что 10 января 1999 года ещё молодой, но уже сильно потрёпанный бушующей стихией рынка петербургский китаист, с трудом сводивший концы с концами на материальном плане бытия (обрушению его мнимого благосостояния особенно сильно содействовала финансовая пирамида с завлекательным названием "Хопёр-инвест") оказался прикосновенным к трансмутации по букве даосской внутренней алхимии.
Экспозицию открывали два рукописных артефакта.
Артефакт №1: листок формата А4 с заявлением о разводе, которое оставила на столе его уже практически бывшая жена, с приколотой скрепкой случайным рекламным буклетом (на его белой стороне торопливым карандашом значилась просьба подписать).
Артефакт №2: шёлковые лоскуты с прорехами, из которых герою удалось составить свиток, в начале текста неотличимый от «Ху-хуа цзин» — «Книги для просвещения варваров». Имелись в виду, конечно же, варвары по краям Срединной империи Жёлтого дракона.
Постигать всепроникающие принципы пути Дао тёмным иностранцам предлагалось на примере беседы о чисто материальных способах достижения бессмертия. Высокодуховный по своей природе разговор происходил между телохранителем юного наследного принца и старцем-отшельником, бывшим некогда писцом у деда царствующего императора. Вратами бессмертия, вокруг которого кружили мысли и речи собеседников, как это часто случалось у древних китайцев, служило лоно гипотетической невесты принца, то есть китайской державы. Телохранитель, вовлечённый в дискуссию, простыми словами описывал то, о чём даос говорил символически, а наследник записывал их разговор, упражняясь в каллиграфии и самообладании. Так достигалась гармония между правителем, военным и чиновничьим сословием и самим духом государства, которому предрекался Датун — Великое Единение, высшая фаза развития Срединной державы, если она, держава, будет следовать своему предназначению. И если, конечно, принц будет следовать Пути, как благородный муж, и поведёт державу за собой —  а не будет воспаляться мыслями о радостях гарема, прилагаемому к статусу отца народа.
Шёлковые тряпки оказались у интеллигентного очкастого переводчика после покупки в сэконд-хенде не слишком нового пуховика; за прорвавшейся синтетической подкладкой явилось сокровище. Уже выстиранное, собранное пофрагментно и сшитое белыми нитками, оно испускало эманации признания в академических кругах и избавления от гигантского долга по квартплате.
Переводчик то и дело обращался к словарям, ещё бумажным. Но там, где и видавший виды окладистый Ошанин, и новоприобретённый (и, увы, аккумулировавший в себе всю, до копейки, платежеспособность петербургского гражданина) глянцевый «Ханьюй дацзыдянь» только разводили руками пред рыщущими очами варвара, водительством иного органа чувств уже заправлял яростный змей Кундалини. Он открывал пред внутренним взором взволнованного героя разоблачённые от слов нагие идеи, трепещущие под октябрьским сквозняком Северной Пальмиры, — и потому требующие скорейшего облачения в отечественный язык.
Увы, в отечественном языке попросту не находилось подобных слов. Ни приличествующих, ни неприличных, никаких. Даже непечатных в распоряжении толмача оказалось от силы два десятка, он пересчитал. Вот это-то катастрофическое обстоятельство кардинальным образом мешало вылиться переводу с шёлка на бумагу, а вовсе не досадные лакуны в тексте из-за прорех в ткани.
Тем не менее, как и было обещано в драгоценной книге, потрясение телесных основ, но удержание оных в подобающих пределах содействовало восстановлению зрения. Сняв очки, человек науки вдруг увидел окружающий мир без зыбкой ряби, а совершенно твёрдым, каким тот в последний раз предстоял перед его глазами лет тридцать назад, в подготовительной группе ясли-сада №38. В первом классе общеобразовательной школы будущий переводчик уже нажил очки.
Это обстоятельство, явленное во всей силе реализма, побудило героя другими глазами (воистину!) посмотреть на заглавие книги.
«Для прозрения тёмных».
Ощутив присутствие в квартире постороннего, он поднял голову и увидел, что стоявший на комоде мягкий игрушечный зелёный дракончик, сувенир из Китая, сохраняя в памяти владельца местоположение и имя, непостижимым образом оказался прекрасной женщиной в переливающейся чешуе, но вполне антропоморфного и полноразмерного вида — где-то около метра шестидесяти. Видение было кратким, но запоминающимся. Пришлось сходить на кухню и выпить стакан воды.
Справившись с аберрациями зрения, герой обратился к другой, хорошо известной и несколько раз переведённой книге о внутренней алхимии и прочёл...
Телефонный звонок вывел Сашу из-под сени умозрительных приключений.
Неопределяемый номер.
— Саша, — услышала она до отвращения знакомый голос Виктора, — я тут встретил твоего мужа, передаю от него привет. Ему привет передать?
— Конечно, — сказала Саша скучным голосом. — А он сам подойти не может?
— Когда сможет, то свяжется с тобой. Просто хочу, чтобы ты знала, что он жив. Если ждёшь его, конечно.
— Твои дети под опекой родных Славы Разумихина, — в ответ выговорила Саша.
— Да. Хорошо. Я как раз хотел спросить.
И отключился.

В крепости
На праздник Баракатулла вырядился именно как на парад: сменил паколь на чалму участника хаджа, а на свою традиционную жилетку нацепил четыре медали — короткие колодки и длинные мягкие разноцветные ленты.
У Михаила выбор праздничной одежды был небольшой: в его котомке оставались последняя пара чистых трекинговых носков, настоящее сокровище в его положении. Осмотрев свои кроссовки, он спросил у Баракатуллы, выдаётся ли охочим бойцам какое-либо защитное снаряжение или хотя бы эластичные бинты. Старик сказал, что шлем, перчатки, бандаж на пах и щитки на ноги он точно получит, а вот капу желательно иметь свою, но Баракатулла не сомневается, что у его гостя она есть. Михаил вспомнил импозантный семиэтажный дом с эркерами на Садовой-Триумфальной, первый этаж, облицованный могучим бутовым камнем, и стоматологическую клинику «Шенон», в которую он зашёл, чтобы сделать капу. Хорошенькая медсестра удивительными маркетинговыми ухищрениями уговорила и на миостимуляцию нижней челюсти, и на диагностику зубов, и на чистку — короче говоря, заплатил он на порядок больше, чем рассчитывал. Но капа получилась отменная, а буквы названия клиники, стилизованные под иврит, он стёр с коробочки ещё в самолёте при подлёте к Душанбе.
«Садовая-Триумфальная», — мысленно произнёс он. Слова были совсем чужие и похожи на шелест старой газеты.
Триумфальная площадь, она же Маяковка, и гостиница «Пекин» часто были объектами то минирования, то вселения боевиков с Кавказа, то разборок между группировками этнических мафий... Это были картинки из другой жизни, к настоящему они не имели никакого отношения. Так, наверное, чувствовал себя Атос-Сидоров, он же Кандид, когда пытался добраться до биостанции в Лесу и вспоминал Управление. Даже запах прелых листьев почудился, хотя какие там листья, это от него так воняло. Мало помогал зеленоватый «Легион», да и хозяину не нравилось, что гость слишком часто трогает носик санитайзера, тратит жидкость зря.
— Вот, видел его, как тебя! — с гордостью сообщил Баракатулла, показывая Михаилу профиль вездесущего мужика в каракулевой шапке на одном из серых кругляшей своих медалей. — Кид-и-Азам, великий вождь, отец народа! «Организованность, союз, вера»! Ну, а эти мне дали уже за индийскую войну. Ты как — не боишься сегодняшнего дня?
— Уважаемый отец, если бы я боялся, разве находился бы я сейчас перед вами в вашем гостеприимном городе?
— Ай, шайтан, правду говоришь! Ты смелый, шурави!
— Отец, — вздохнул Михаил, — Советов нет уже тридцать лет, какой же я шурави? Как бы вы случайно не употребили это слово, когда мы будем в крепости. Если я ваш сколько-то там -юродный внук, родившийся от сделки вашего уважаемого отца с нуристанцами... Кстати, как могло получиться, что вашу сестру отдали за кяфира — это вообще может быть?
— А почему нет? Женщина, что овца — какая разница, какова её вера? Если таков был долг чести — ну, и отдали.
— М-м-м... И вот ещё насчёт «бача». Баракатулла-хафиз, в стенах вашего дома вы вправе звать меня как угодно, хоть тем самым сыном овцы. Но на людях это будет уже слишком, как вы думаете? И ладно я, стерплю, на то я и кяфир, но вы-то! Уважаемый человек, муж, отец, дед и прадед...
— Да не буду, не буду, не принимай за неуважение, Мансур. Я же любя, ты же мне как внук, ты послан самим Аллахом! Буду называть тебя Мансур-джаббар или Мансур-ваххаб — но, конечно, если ты выиграешь приз.
[indent]
Поверх заслуженной красоты Баракатулле пришлось надеть плащ-накидку, из-под которой грозно топорщились очертания «калашникова». Праздничное декабрьское утро было ветреным, и пока хозяин вёл его к автобусной остановке, Михаил несколько раз передёрнул плечами. Хотя его добротный верблюжий плащ был значительно теплее, чем у Баракатуллы. Автомат был старику тяжёл, Михаил видел, как кособочится ветхий пешаварец под тяжестью оружия, но, разумеется, пуштун не мог прийти в общество с голыми руками.
Государственным лозунгом с жирными восклицательными знаками «Организованность! Союз! Вера!» на разных языках, в том числе на английском, и зелёными знамёнами с белым полумесяцем и звездой уже были украшены и мотороллеры, и автобусы, и стены относительно крепких домов ещё британской постройки, в которых располагались государственные учреждения. Но как раз первого пункта Пешавару очень не хватало. Казалось, все три миллиона его жителей мужского пола в этот день вышли из дому исключительно для того, чтобы создать толкотню, хаос и гвалт — короче говоря, восточный праздник. Как бы ни хотели пакистанские граждане отмежеваться Аллахом и лозунгами отца-основателя их государственности от индийской бестолковщины, она всё равно цвела пышным цветом, и даже перехлёстывала за край, в полном соответствии с задорным национальным характером. Если же кому-то вдруг всё ещё не хватало адреналина, его обеспечивали карманники. Хотя при первой поимке им грозила порка плетьми, а при второй — отрубание руки, но, как известно, на снижение уровня преступности влияет не суровость наказания, а его неотвратимость, а ловкого воришку поди ещё поймай!
Все лавки были закрыты по случаю выходного дня, однако в толпе с фантастической сноровкой двигались торговцы-разносчики, некоторые умудрялись через плотный поток людей провести мешки с орехами и прочими сухофруктами даже на мотоциклах с прицепами. Баракатулла на ходу разжился кульком с фундуком, а Михаил купил небольшую бутылочку воды.
Ему казалось, что его уже не удивит никакая вонь, но автобус в этом отношении явился источником нового опыта. Украшенная национальным тюнингом и разнообразными висюльками, вырезанными главным образом из консервных жестянок (короче говоря, как слон магараджи древних времён, орнаменты не поменялись), колымага приняла их в своё дурно пахнущее нутро, и Баракатулле расчистили сидячее место, а Михаил принял в себя порцию локтей желающих войти или выйти. Выходило не так много, народ всё больше набивался внутрь, а затем автобус начал обрастать гроздьями пассажиров снаружи, для них были предусмотрены крюки и подножки. Самые проворные забирались и на крышу. На остановке «Бала-Хиссар» (латинскими буквами тоже было написано) вся эта человеческая масса быстро сцедилась с транспортного средства, и дальше автобус покатил пустой. Люди жаждали зрелищ.
[indent]
Рамка металлоискателя у прохода в массивной решётчатой ограде, опоясывающей огромную жёлто-кирпичную крепость по всему периметру, носила исключительно ритуальный характер: зрители, ломившиеся на парад и показательные выступления гарнизона, почти все были вооружены, так что на первой линии полицейские выборочно хватали только самых невежливых и подозрительных. Знаки, наклеенные на стены КПП, запрещали проход с гранатами, пулемётами, ослами и мороженым и при этом требовали ношения маски; очевидно, именно на эти признаки ориентировались грозные и очень усатые смуглолицые полицейские. Ослы в толпе действительно были, несмотря на запреты.
Михаил, завязавший нижнюю часть лица платком, поначалу даже подумал, что от теракта устроителей праздника спасает только то, что на этот раз в нём не нашлось заинтересованных.
Но внесённый людским морем во двор крепости через первые решётчатые ворота, он увидел, что там обеспечение безопасности поставлено профессионально. Оружие нужно было сдать, получив браслет с номером, по которому осуществлялся пропуск внутрь следующей крепостной линии, а здесь уже проходил пристальный паспортный и фейс-контроль, и на браслет наклеивался ещё один номерок — направление на трибуну (для уважаемого старика) или на периметр (для всех остальных, но Баракатулла вцепился в Михаила как клещ и так визжал, что им обоим выдали номерок на трибуну).
При входе непосредственно на трибуны делали экспресс-ПЦР-тест, скорее символический, чем реальный, но ритуалы следует соблюдать. Вверху над толпой держались почти неподвижные дроны. «Наружники» и «объективщики» полиции и армии могли прямо на месте оттачивать свои профессиональные навыки. Михаил подумал: «Для того и допускаются зрители, чтобы провести жёсткие учения с бесплатной массовкой».
Баракатулла висел на руке Михаила, как ребёнок, и, пытаясь перекричать толпу, рассказывал что-то об истории крепости, но в таком шуме гость едва понимал его. Понял только, что это и есть сердце древнего Пурушапура, «города людей», а не драконов, дэвов и прочей допотопной нечисти, а обустроил и перестроил крепость сам великий правитель и отец пуштунов Ахмад-шах Дуррани — тот самый, который во славу Аллаха наголову разбил индуистов. Разумеется, Хали и Дуррани не чужие люди, так что при желании Баракатулла тоже мог бы считаться афганским принцем крови. Это сообщение побудило Михаила снова вызвать в памяти своё новое имя: Сварадж Джадевиштан. Сварог-Даждьбог, он так запомнил.
Очень помогла пластиковая карточка NADRA, что-то вроде местного СНИЛСа, которая была привязана ко всем государственным идентификаторам. Баракатулла вручил её Михаилу вместе с новым паспортом и сказал, подняв палец вверх: «Джугаад!» Это слово гость Пуштунистана уже хорошо выучил, оно обозначало традиционную хитрость, которая позволяла преодолеть любые западные технологии. Приложение карточки к считывателям ускоряло проход, а тех, у кого она барахлила, пограничники без лишних разговоров отсекали от толпы и куда-то уводили. Карточка Михаила сработала исправно. 
[indent]
Строевые упражнения пакистанских армейцев вызвали у него смешанные чувства. Прежде всего они изобличали двухсотлетнее стремление английских сержантов во что бы то ни стало отучить аборигенов танцевать. Даже выход знамённой группы напоминал игрушку-антистресс, когда подвешенный на нити шарик толкает близстоящий, и волна проходит по всему ряду, а утомлённый биг-босс в своём кабинете может некоторое время расслабленно следить за их движением.
Но Михаил не был биг-боссом, и сидел не в кабинете. Он пристроился под ногами у Баракатуллы, который болтал с многочисленными знакомыми и родственниками и уже сделал ему рекламу: да, неотёсанная деревенщина, но здоровый, как дэв, сами увидите. Михаил слышал вполуха, что дед уже подбил ближайших соседей на пари.
Когда закончились строевые и начались показательные, он внимательно вглядывался в разбивающих фанеру и кирпичи бойцов в чёрной форме: кто из них захочет опуститься до того, чтобы выйти на бой с местными парнями, охочими помахать кулаками? Вот этот, сбривший щетину до минимально допустимого уровня по шариату невысокий литой молодец, напоминающий типичного героя Лолливуда? Немало таких образчиков мелькало на щитах городских «кинотеатров» — проходов во двор, где стояли стулья в два-три ряда и работал видеопроектор. Или явный пуштун, тонкий в кости, но двужильный? Или тот, с огненной окладистой бородой, может быть, как раз настоящий нуристанец. И как вести себя при возможной словесной пикировке с ним?
Разумеется, молчать... Михаил повёл плечами, напряг и расслабил мышцы шеи и спины. Каждый из его противников будет младше самое малое лет на пятнадцать. С другой стороны, у него есть определённые преимущества. Во-первых — долгая практика реальных задержаний опасного и особо опасного контингента в условиях невозможности стрельбы, а эти ребята привыкли стрелять на поражение при каждом шорохе, рукопашный бой для них — элемент спортивного праздника, не более того. Любитель в таком деле всегда проигрывает профессионалу.
Во-вторых, он был мотивирован на победу так, как, наверное, никто здесь больше. Вот только по спине снова пробежал озноб.
Вспомнилась крысиная морда и горошины помёта, он достаточно выгреб их, когда возился с перестилкой почти полностью сгнившего чёрного пола в доме старика.
«Неужели заболеваю? «Ты будешь платить, платить, платить, а потом сунешь руку в карман...»
— И сейчас не боишься, Мансур-ваххаб? — спросил дед, наклоняясь к его уху, чтобы перекричать шум; на трибунах не умолкал специфический восточный гвалт.
— Баракатула-хафиз, нам надо спасти Фируза и выдать за него замуж вашу правнучку, или нет?
— А стрелять будешь? Я тогда тоже на тебя поставлю.
Вспомнилось старое кино, «Борец и клоун», как они сидели у телевизора с дедушкой.
— Хорошо, отец, ставьте, — сказал Михаил, надеясь, что даже если у него поднимается температура, то мозг, пусть и в небольшой промежуток времени, будет работать лучше, а с ним и всё тело. С ним уже было так, давно, в Дагестане, и телесная память вспомнит, как он держался.
[indent]
Временами он словно выпадал из реальности, и опять представлялся Лес и Управление, прель и прыгающие деревья, бой на болоте, картина «Подвиг лесопроходца Салливана», Нава и муравьи, которые шли то туда, то сюда.
Первым оказался тот самый рыжебородый. Михаил сразу увидел, что пакистанец ему не противник, потому что не видит противника в нём. Рыжебородый что-то сказал, Михаил чуть усмехнулся. Вокруг импровизированного «ковра» собрались и зрители, и желающие почесать кулаки пуштунские парни. Впрочем, не только почесать, молодёжь надеялась обратить на себя внимание вербовщиков и вскочить в чуть ли не единственный возможный для них социальный лифт. Эти надежды были призрачными, но всё-таки.
«Без правил?» — уточнил Михаил у противника по-английски, тот кивнул.
Он ожидал, что рыжебородый, на показательных выступлениях эффектно, по-тайски, работавший ногами из дальней дистанции, начнёт атаку по-прежнему для зрелищности. Так и вышло. Закрывшись в глухой обороне и как бы неловко повернувшись боком, Михаил поймал противника на желании дать унизительный пинок под зад — а дальше провёл прихват, атаковал свободной рукой и сделал подсечку под опорную ногу рыжебородого. Но без лёгкости зрелищных тайских танцулек, страшным медвежьим ударом. Рыжебородый даже не понял, что всё кончилось, нога уже не слушается и в ближайшее время не будет, а когда понял, всё-таки сохранил лицо, как мог. Армеец в чёрных очках, исполнявший обязанности рефери, сделал Михаилу замечание: зачем так жёстко? Или ты приехал мстить? Тогда сразу получишь пулю в лоб. Михаил поклонился, извиняясь.
Второй противник, чёрный, сухой, лет двадцати пяти, с первого хука дал понять деревенщине в обносках и стоптанных кроссовках, что не будет его щадить так же, как сам чужак не пощадил его товарища. Его Михаил поймал лёжа (нужно было экономить силы), просто сдавив ногами шею и отпустил, только когда чёрный, почернев лицом ещё сильнее, застучал ладонью по земле.
Третий, четвертый... Это были хорошие бойцы, но Михаил не мог проиграть, просто не мог, и всё тут. Голос Баракатуллы радостно перекрикивал другие глотки.
И сначала он даже не поверил своим ушам, уловив знакомую интонацию, когда какой-то человек заговорил по-английски. Подумал, что действительно чувствует себя настолько плохо, что уже галлюцинирует.
— Good job! Great, great!
А потом этот человек в полевой форме без знаков различий снял зеркальные очки и приспустил чёрную маску, чтобы было удобнее говорить. Виктор Швайка собственной персоной одарил улыбкой сначала бойцов, потом тройку окружающих полковников и генерала, подошедших вслед за ним.
Обратившись к генералу, Виктор, всё так же блестя зубами в довольной улыбке, сказал по-английски, что на всей Земле, пожалуй, только в горах Пакистана сохранились такие типажи, настоящие потомки Пандавов, а в зажиревшей выродившейся Европе и в гнилой Америке их теперь днём с огнём не найдёшь. И генерал, а за ним и полковники, подтвердили, что величия Пакистану не занимать, и каждый мужчина здесь воин.
Михаил перевёл дух и коротко поклонился. У него ещё была надежда, что Витька его не узнает.
— It’s these goatherds who are the best warriors in your country! — покровительственно усмехнулся белый господин Витька.
«Ох и воняет же от меня, и впрямь аутентично», — подумал Михаил, следя за мимикой Швайки. А вслух сказал, тоже по-английски, что если больше нет желающих для рукопашного боя, то где-то здесь ещё были соревнования по стрельбе, и стреляет он неплохо, так что пусть белый господин из Америки, или откуда он там, сам не считает себя лучше козла, и если хочет, выйдет против него.
Акцент Михаила и его хайлендеровская прямота очень понравилась армейцам.
— Вы не дождётесь его поражения, господа, — обратился Витька на дари к толпившимся пуштунам и пакистанским солдатам, — только потеряете деньги. Поверьте, я знаю, о чём говорю. Позвольте представить вам, господа, — это Витька сказал уже высшим офицерам и генералам (нарисовался ещё один генерал), — нашего лучшего агента в китайском Синцзяне, которого там называют Янло, Владыка Ада, и не могут поймать двадцать лет. Я и сам не знаю, кто он по национальности, но если Аллах когда-нибудь дарует Синцзян правоверным, то, несомненно, силой такого своего верного орудия, как Янло.
«Или, Или, лама савахфани!», сказала бы Аленькая», — подумал Михаил, чувствуя озноб и уже настоящую слабость.
Даже Иисус — Логос! — не удержался, исторг вопль с креста, «Боже, Боже, за что Ты меня оставил!» — а он не имел права и зубами скрипнуть. А чёрт Витька сиял своими тридцатью двумя. Но верхний был искусственный, ведь в учебке Михаил разбил ему лицо и выбил зуб.
Что поделать, пришлось подхватить Витькину игру. Альтернативой был «красный тюльпан», которого отцу Михаила удалось избежать с помощью гранаты, а у него гранаты-то не было.
— Сагиб, зачем хвалишь простого воина перед лицом достойных сардаров? — выговорил он. Его таджикский был уже вполне дари, вместо «о» — «а». — Я не достоин чистить обувь и денщику младшего из них.
— Брат, да ты лучший! — Витька раскрыл объятия, и единственное, на что мог надеяться Михаил, внутри брызнувший желчью от бессилия, что пусть одна завалящая вошь да переползет и хоть она укусит.
А пакистанские военные чины тоже с готовностью заулыбались, разглаживая морщины на коричневых лицах.
— Это мой гость, — сказал Виктор с такой повелительной интонацией, что Михаил невольно подумал: «Какой же хрен Али-баба прислал Витьку к этим бисмиллям, что они в своей стране, в своей исторической крепости так перед ним лебезят? Нет, не прорваться мне...»
— Несправедливость! — вдруг рассёк воздух резкий крик Бакаратуллы. — Несправедливость, ваши превосходительства! Почему остановили бой?! Разве этот человек был побеждён? Он должен сражаться!
— Иншалла, — сказал самый звёздный усач. — Не повезло тебе, отец, если ты поставил большую сумму. Это гость нашего гостя из Катара — баракатулла.
— Я сам — Баракатулла! — бесстрашно заявил старик, выпятив грудь колесом. — И знаю обычаи лучше тебя! Он должен сражаться! Люди хотят победы Пакистана! Чтобы какой-то безродный китайский шайтан, а может, даже не китайский, а Аллах сам не знает какой, поборол пакистанских пограничников в день Отца нации?! Это несправедливость!
— Сагиб, — обратился Михаил к Виктору, сквозь которого проглядывал почему-то первопроходец Салливан, — этот человек — достойнейший из старейшин Пешавара. Он приютил меня, как родного сына сестры, и я задолжал ему двадцать пять тысяч долларов.
Услышав слово «двадцать пять» — не «двадцать»! — Баракатулла в первую секунду остолбенел, не веря своему счастью. Во всяком случае он перестал размахивать руками, кричать и призывать своих многочисленных родственников вкупе с Аллахом в свидетели нарушения обычаев.
— Конечно, уважаемый, — Виктор кивнул старику. — Вы немедленно получите чек и сугубую благодарность за спасение моего брата, — он снял с пальца перстень с каким-то хитро вырезанным камнем и с поклоном протянул Баракатулле. И кивнул одному из сопровождающих мордоворотов, которые теснились позади полковников и генерала: займись.
Баракатулла, оглушённый, встретился глазами с Михаилом, сделал шаг, ещё шаг, пытаясь и дальше как-то быть рядом с ним, может быть, предъявить права старшего родства, а может, признать в нём истинно Архангела Михаила, сияющего светом ар-Рахмана-ар-Рахима — но ведь только что осыпал отборной бранью, кто теперь поверит, что они родные...
Михаил уже отвернулся, оставил его, как с удовольствием сбросил бы вшивое пакистанское тряпьё, и думал только о том, чтобы сохранять вертикаль.
«Что-то я хотел... Фотографию выкупить...» 
Но уже не было сил повернуть голову к старому пуштуну.
Витька обернулся, чуть смежил веки — «всё хорошо, Миха» — и что-то сказал подбежавшему человеку, тому самому, которого оставил рассчитываться со стариком.
[indent]
А потом люди Виктора взяли Михаила в клещи и вывели из крепости (он ещё соображал, потребовал свой паспорт и оружие; пограничники вернули, сопровождающие тут же отобрали, у него не было сил сопротивляться).
Вывели из крепости, посадили в машину и повезли.
Недолго, впрочем, везли, дольше грузились и выстраивались кавалькадой, тут же и приехали во двор многоэтажной гостиницы «Форт». Пять звёзд. По европейским меркам звезды на три потянет, будет душ и горячая вода.
Этаж — пятый. Значит, шестой по-настоящему. И потолки высокие.
По дороге старший получил распоряжения, видно было по глазам, как тот характерно перекинул слух на одно ухо.
По коридору вели Михаила уже семеро. Но если двоилось, то почему нечётно? И в номер ввели пятеро.
Номер был люкс, кричащий роскошью, просторный, в несколько комнат, а рисунки на коврах так и бегали. Какое-то «Сияние» уже, фильм ужасов эти ковры. С острыми вершинами.
— Можете называть меня Ибрагим, — сказал старший по-русски, с едва заметным, но всё-таки имеющимся, кавказским акцентом. — Виктор Викторович скоро приедет сюда.
— Мне нужно помыться.
— Извините, с вами будут люди. Это приказ Виктора Викторовича. Ванна большая, все поместятся.
Михаилу было уже всё равно, лишь бы содрать с себя тряпки и смыть вонь. В таких номерах обычно есть халаты. Обидно было страшно: вот сейчас, когда в этом пыльном и грязном городе в его распоряжении оказалась не только душевая кабина, но и мраморная ванна, он не способен насладиться всей этой роскошью.
«Я в сознании», — говорил он себе, мылясь. Его надзиратели то исчезали, то удваивались. На последних остатках воли он даже побрился одноразовым лезвием из пакетика с логотипом гостиницы, там же и тюбик с пеной, и тюбик с зубной пастой, и щётка. Три щётки... нет, одна. В зеркале тоже было несколько отражений, но он побрил все.
— Ибрагим, я болен, — сказал он, вернувшись в комнату и садясь на кровать. Толстый махровый халат не грел. — Я заболел чем-то серьёзным. Мне некуда бежать, я дождусь Виктора Викторовича, даю слово. Но подозреваю, это очень заразное, чтобы без обид. Там везде были крысы, и одежду мою надо сжечь. Какой-нибудь тиф, сыпной или возвратный, что-то в этом роде. У меня путается сознание, и уже галлюцинации. Хорошо бы меня как-то изолировать.
— А разве вас не прививали? — прозвучал голос, будто из ковра на полу.
— Ещё в армии, сто лет назад. Я не планировал здесь оказаться. И думаю, не стоит нам говорить по-русски. А сейчас я лягу, мне совсем нехорошо. Да не бойтесь вы, я не сбегу.
Из стены вышел человек, — Михаил знал, что того зовут штабс-капитан Рыбников, — присел рядом с кроватью и быстро закрыл ему глаза, как покойнику. Рука пахла цветочным запахом, но не очень приятным, так лилии пахнут.

Стелла, такие люди, как Виктор, имеют обыкновение появляться в местах, где их меньше всего ждёшь, это точно.

IRYNA, как поётся в хорошей песне, "надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы".
Ничего, практика показывает, что наши люди выбираются даже из тайской тюрьмы, а какие там болезни бывают, какие глисты и подкожные жучки, так в Пакистане ещё, не побоюсь этого слова, цивилизация ))
Если дома ждёт любимая жена, всегда есть ненулевая вероятность выбраться из любой передряги

Atenae, спасибо! Нужно было отдать дань уважения авторам оригинала, которые любят отправлять своих героев в глубокий то ли нок- то ли лок-даун
Как пел всё тот же Гребенщиков всё в том же альбоме "Беспечный русский бродяга", которым вдохновлялся Андрей Строганов, в замечательной песне "Афанасий Никитин буги, или Хождение за три моря",
[indent]
И вот я семь недель не брился, восемь суток ел грибы,
Я стал похож на человека героической судьбы!
Шаманы с докторами спорят, как я мог остаться жив,
Но я выучил суахили и сменил культурный миф.

[indent]
Мы, к счастью, обойдёмся без суахили, направление повествования будет такое:

Конечно, не туристическо-пальмовый его фасад.
Но пока герой находится в бардо, я, пожалуй, временно его оставлю и вернусь в Москву начала 1970-х к Игорю, чтобы на того не напала хандра из-за авторского невнимания

Игорь пока молчит, он человек достаточно замкнутый. Ладно, тогда спой нам, ветер, про чащи лесные, про звериный запутанный след, про шорохи ночные, про мускулы стальные, про радость боевых побед.
[indent]

Зараза

Нельзя сказать, что его сознание распалось шизофренически, он всё время помнил, что он это он, и подбадривал себя тем, что просто болен. Только поэтому темно, тошно, и горячий пот излучает смрад той самой скотобойни у чёрной реки, забитой пластиковыми бутылками, мимо которой ему довелось пройти по дороге к Хайбер-базару перед явлением Джона Ле Карре в час намаза. Во всём нужно находить положительные стороны, уверял он себя: его не бьют, не сдирают кожу, а запах червивого мяса  исходит от него самого, и когда-нибудь это кончится.
Но не кончалось.
Люди подходили постоянно: мешали и беспокоили своей множественностью, совали ему в рот таблетки, давали пить, когда язык вываливался из пекла, и банку давали — помочиться. В эту минуту его мучительно волновала невозможность спрятаться (плоть вопила отдельно от всего, тонко, как шилом в печень: обрежут, обрежут!); но он нашёл, чем обуздать панику и здесь. Подумал, тоже словно сквозь вонючую вату, что в таком бреду он вообще ничего не почувствует. А потом заживёт. Заживает же...
И подходила Аленькая, прикладывала прохладную, пахнущую ладаном ладонь к его лбу. Это было утешительно, но он дико боялся, что может заразить её, и поэтому гнал от себя. Тогда она вставляла ему в уши наушники, включала плеер и отходила за портьеры с горными вершинами, которые спали в ночной темноте.
«...Машинально он получил багаж и нанял извозчика, — звучал из плеера незнакомый мужской голос. — Извозчик запросил с него до Поварской рубль с четвертью, но он не торговался, а беспрекословно, послушно сел в сани. Разницу в числах он еще понимал, но деньги для него уже не имели никакой цены. Чухонец, красная фуражка, дама с белыми зубами, запах жареного мяса, мигающие пятна заняли его сознание, и уже он не знал, где он, и не слышал встревоженных голосов. Ноги и руки по-прежнему не укладывались, язык прилипал к нёбу и слышалось всхлипывание чухонской трубки. Через спальную непрерывно тянулся ряд лиц. Тут были: Павел, чухонец, штабс-капитан Ярошевич, фельдфебель Максименко, красная фуражка, дама с белыми зубами, доктор. Все они говорили, махали руками, курили, ели. Все время пахло жареным мясом и трубкой чухонца...»
И он тоже шёл по Поварской, где когда-то давным-давно стояла телефонная будка, вся надежда его была на эту будку.
Трубку оборвали хулиганы.
От злости он грохнул кулаком по сероватому облупленному корпусу, и образовался Юрка. Вдвоём им было страшно тесно, как в бочке царя Салтана, зато Юрка понимал без слов и как-то ухитрился вложить ему в руку плоскую лопату телефона. Но когда Михаил напряг память, чтобы вспомнить номер отца Иоанна, увёртливый гаджет исчез. Юрка сразу понял проблему, снова достал телефон и включил список своих контактов. На этот раз Михаил успел указательным пальцем быстро пролистать список и позвонил дяде Феде. «Рома, — сказал дядя Федя, когда Юрка прижал трубку к вмиг онемевшему уху, так, что перед глазами замелькали разноцветные круглые огни, а голос причинял боль, — сейчас военным атташе работает Серёга Слон, ты должен его помнить по Махачкале. Запомни, ориентир — улица Умм-аль-Дааш, посольский квартал. Скажешь, что тебя продали. Украли боевики. На строительстве сейчас много рабов из Афганистана и Пакистана, тебе поверят. Возвращайся, здесь всё чисто».
Он запомнил и повторил несколько раз про себя: Умм-аль-Дааш, Серёга Слон. Разве слон? Мамонт же! Покойный Вадим зычно объявлял, стоя перед импровизированным рингом: «Махайрод против мамонта, мамонт против махайрода!»
Аленькая ругалась на Юрку, стуча маленьким кулаком в стекло: «Ты разве не видишь, как ему плохо? Открывай немедленно!» Она была снаружи; но разве Альку можно было остановить? Увидев, что внутрь ей не попасть, она достала книгу из своего рюкзака и принялась громко читать вслух.
«...восковой, как ломанная, мятая в потных руках свеча, выбросив из-под одеяла костистые руки с нестрижеными ногтями, лежал, задрав кверху острый подбородок. Тело его оплывало липким потом, а высохшая скользкая грудь вздымалась в прорезях рубахи. Он свел голову книзу, уперся подбородком в грудину, расцепил пожелтевшие зубы, приоткрыл глаза. В них еще колыхалась рваная завеса тумана и бреда, но уже в клочьях черного глянул свет. Очень слабым голосом, сиплым и тонким, он сказал: «Кризис, Бродович. Что... выживу?.. А-га».
Его грудь тоже вздымалась, и он судорожно вспоминал, побрил ее или нет. Голову побрил, и подмышки, и в паху — под взглядами всего пешаварского гарнизона. Бриться надо было везде, даже руки, и ноги, а это он упустил. И сейчас пытался безмускульной рукой дотянуться до груди. Но словно гриб-моховик трогал под шляпкой. Пористую мягкую сеточку. Отдельно от всего стучало сердце, как перегретый мотор. И он понимал: это температура сорок один.
«То было в Турции, где совесть — вещь пустая, — читала Аленькая дальше, — там царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя и глупый маленький султан. Под крылом самолёта о чём-то поёт...»
Он тоже упёрся подбородком в мокрую скользкую грудину и впервые за неизвестный промежуток времени пришёл в себя.
Да, он летел: все иллюминаторы закрыты, темно, но чувство полёта в самолёте Михаил не перепутал бы ни с чем, даже с бредом. Самолёт сверхлёгкий, в отличие от его сердца, радовался полёту и всей своей аэродинамикой пел гимн инженерам-авиационщикам. Михаил был не в телефонной будке, конечно, а в закрытой пластиковой камере для перевозки больных. Техника мигала огоньками снаружи. И там возле неё кто-то сидел в откидном кресле.
В вену была воткнута капельница.
«Здравствуй, жопа, Новый год...»
И вправду, скоро же должен быть новый год, две тысячи двадцать второй. Или уже?
Он раздумывал, подать голос или нет, но душный язык снова погасил его сознание. Словно тряпку со снотворным приложили, только не снаружи носа, а изнутри.
И опять началась вонь. Правда, эта уже не была такой всеобъемлющей. Нос, по Гоголю отдельно, и со щетиной дней так пяти-шести, шустро нашёл дырку в прорехе, чтобы дышать.
«А фотографию не выкупил...» — укоризненно гудел самолёт. И Михаил, может быть, заплакал бы от тоски и бессилия, но жидкость вся уходила в пот, глаза были сухие, стеклянные и тёмные, хоть открывай их, хоть закрывай.
[indent]
В следующий раз он пришёл в себя, когда его куда-то везли на каталке. Это заметили, сунули ему в рот поильник.
Если подать голос, на каком языке?
Он не мог видеть, кто перенёс его на кровать, но тут же появился некто в серебристо-белом. Глаза не хотели смотреть, не с первого раза удалось сфокусировать взгляд. За пластиком медицинского шлема угадывалась желтоватая кожа и усы под носом. Приладив мешок капельницы на стойку, человек в костюме обратился к Михаилу по-английски с ободряющей интонацией, называя его Майкл.
«Я американский энтомолог, приехал на Суматру...» — подумал Михаил. Язык не двигался для речи.
Увидев его потуги, усатый сказал прямо-таки на оксфордском, разговорное устройство в шлеме работало прекрасно, без помех.
— Ваш друг Вахид аль-Вахид просил, чтобы я позаботился о вас, как о его родном брате. Меня зовут Хамад, я ваш врач. Вы идёте на поправку, и всё, что сейчас нужно, — это слушаться меня, принимать лекарства, отдыхать и набираться сил.
Он назвал и болезнь, но определяющего слова Михаил не знал. Какая-то лихорадка.
— Через неделю, — продолжал врач, — очень вероятен новый пик, и температура снова будет сорок, этого не избежать. Вы должны достаточно окрепнуть, чтобы пережить процесс менее болезненно и быстрее. Лекарства помогут, но... Вы наверное, занимались тяжёлым физическим трудом в продромальном периоде. Клиника, как у альпиниста. Поэтому восстановление немного затянется. Для сильных людей это всегда стресс, поэтому я сразу хочу вас успокоить: такая потеря сил — это нормально, и потеря веса — это нормально, не пугайтесь. Вы выздоровеете.
— Где я? — наконец, выдавил из себя Михаил три английских слова не своим голосом. Даже при желании русский акцент был бы невозможен, язык еле шевелился.
— На вилле Вахида аль-Вахида. В Катаре.
«Как ему удалось провезти меня в таком состоянии?»
— Это... Доха?
— Недалеко от Дохи. Лусаил, новый город, где будет чемпионат мира по футболу, наверняка слышали. Самый крутой город на Земле, вам сказочно повезло! Пейте.
Вода со вкусом какой-то гадости принесла краткое облегчение.
— У Ва... Ва... своя... взлётная..?
— Конечно, — улыбнулся врач. — И свой пирс тоже. Майкл, вы так сильно переживаете, — это уже с юмором в голосе, — о таможенной отметке в паспорте? Разве с такими друзьями можно о чём-либо беспокоиться?
«С такими друзьями и врагов не надо».
— А... А сам Ва... Ва-хид... — он хотел сказать ещё «здесь», но силы кончились. Надо было перевести дух.
— Нет, но я сообщу ему, что вы уже в сознании. Вы сможете поговорить с ним по телефону, когда окрепнете для разговора. Пока не стоит напрягаться.
— А... Новый год?
— Поздравляю вас, Майкл, он прошёл без вас, — это тоже по разряду юмора. — Вы канадец?
«В большой степени швед», — вплыла в его голову цитата и ткнулась острым краем куда-то в затылок, аж в глазах потемнело. Хамад снова дал ему попить.
— У меня совсем недавно был пациент, канадец, вы с ним похожи, как два брата, — продолжал утешительно болтать врач, откидывая одеяло и изучая пластиковыми перчатками кожу у больного на груди и на животе, пощупал лимфоузлы, внимательно осмотрел и руки Михаила, они падали, как плети. — Молодой здоровый лыжник и, к несчастью, тоже страстный путешественник, как и вы. Представьте, заболел лихорадкой Западного Нила — прямо мне под диссертацию! Но вам повезло значительно больше, чем ему и даже мне. Не переживайте о слабости, это естественно. И будьте уверены в моей квалификации. Моя специализация — как раз инфекционные болезни юга у северян. Поставить вас на ноги будет делом моей профессиональной чести.
Попытавшись изменить позу и увидев наконец в свете дня свою костяную грудь, заботливо обтираемую влажными салфетками, Михаил осознал, до какой же степени гнусный шпион её величества Ле Карре был прав.
Сила и здоровье — казалось, неуничтожимый его капитал, который он нарабатывал последние тридцать пять лет своей жизни («Я не валял дурака, тридцать пять лет от звонка до звонка!» — пел Гребенщиков) — попросту испарились. Так, наверное, чувствует себя брокер с Уолл-стрит, сидя на ступеньках биржи с опущенной головой.
«... вот тогда оно наконец и придёт, настоящее мужество».

Стелла, спасибо, что читаете
Какой-то из возвратных тифов у него, их несколько бывает, в зависимости от вшей и их болезней. Лично меня Бог миловал, зато я в 56 лет болел ветрянкой, именно с такими менингеальными проявлениями, как при тифе (почему взрослым опасно болеть). Думал, вынесут вперёд ногами  Увидел всех, кого хотел и не хотел, потому и счёл возможным описать. Всякий опыт — он литератору "строить и жить помогает" )))

Наталья_О, благодарю, я очень тронут тем, что Вам пришлись по сердцу "Отрывки и наброски", или, как поименовала их наша уважаемая администратор, "Сердце Раа" (Правда же, здорово получилось с названиями? Такой диптих, "Солнце Раа" и "Сердце Раа"))
Сейчас как раз работаю над отрывком дальше.
То, что Ваш интерес к повествованию поддерживается, мне очень дорого, и надеюсь, что герои выглядят живыми, нашими современниками, почти хорошими знакомыми. Спасибо Вам за молитвы! И себе тоже напоминаю: претерпевший до конца спасётся.
Позапрошлым летом гулял по набережной, думая о развитии сюжета, — и вдруг на дорожке передо мной в некотором отдалении появились силуэты героев времён их первой встречи в Ялте. Некоторое время я шёл за ними и наблюдал, как даже со спины было видно, насколько эта пара поглощена общением друг с другом. Приятно было посмотреть! Я попытался их догнать, чтобы подойти ближе, но как ни старался, расстояние между нами не уменьшалось, а потом они и вовсе растаяли в зелени деревьев. Люблю такие знаки ))

За стеной

Как бежать, куда бежать? Первое время, которое для него всё было как библейский день один, когда он только ел и спал и был так слаб, что не мог без ломоты в затылке думать о будущем, эти вопросы, всплывая у него в мозгу, оставались сензитивными абстракциями, вроде работ Кандинского. Или квадратов Малевича, от которых хотелось спрятаться под одеяло ещё глубже. Они только мучили мозг, а разрешиться не могли никак.
Тогда то ли во сне, то ли наяву у кровати появлялась трёхцветная кошка, бесшумно запрыгивала на постель к нему в ноги, пробиралась вдоль его невесомого бумажного тела и устраивалась на груди, как Алька. Хорошо, что это была только кошка, он не хотел бы, чтобы Аленькая видела его таким. А может, она бы его и не узнала. Хотя даже неузнанным ему было бы неловко попадаться ей на глаза таким скелетообразным тифозником.
Кошка грела его кожу и кости. Она всё-таки была немного Алькой, когда поднимала голову и вопросительно смотрела на него. А перед его глазами проходили слова Пушкина — вернее, пророка Исайи, — о том, что бывает с обычным человеком, когда ангел рассекает грудь мечом и набивает грудную клетку горящими углями. Такие же ощущения были у него при второй, уже удачной, попытке пройти квалификационный экзамен на краповый берет. Группа соискателей ещё толком не выбралась из болотного месива, которое инструкторы называли рекой, как последовала команда «Газы!», но не столько противогаз не давал ему дышать, сколько потеря надежды. Во время брода он хлебнул песчаной жижи вместе со своим автоматом, когда поскользнулся, и был на девяносто девять процентов уверен, что по закону подлости его выстрел не прозвучит на финише, а без этого все муки тела зря. И угли в лёгких зря, и стук сердца в голове, и солоноватый привкус на языке, и нарастающее желание бросить в кусты сначала железяку в руках, потом тяжелеющий с каждым шагом броник, а потом и самому упасть уже куда-нибудь, всё равно куда.
Почему он держался за веру в этот один процент? Только потому, что Алька замечательно читала «Пророка», помогая мелкому Вальке выучить стихотворение Пушкина, задали любое любимое. Слушая, как жена и её брат занимаются уроками, он даже высказался в том ключе, мол, не рановато ли такой жесткач готовить во втором классе? В Валькином возрасте у него было что-то вроде «под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит». Алька парировала, что памятное мужу «Зимнее утро» — это альковно-любовная лирика, которая в устах ребёнка неправдоподобна, а вот библейская истина актуальна в любом возрасте, и каждый человек знает, что такое «духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился». Особенно если не приготовил уроки, а предчувствует, что спросят. Это же fantastic happenings and gore adventures в духе Стивена Кинга, фантастические события и кровавые приключения — те самые страшные истории о чёрной руке в чёрной комнате, без которых немыслимо детство! «Или фантастические хеппенинги и горе-авантюры», — предложил свой шуточный перевод Михаил, зная, как Алюшка ценит такой юмор.
Валька, обожавший участие обоих своих родственников в подготовке его уроков, с удовольствием выступил перед ними, интонировав стихотворение именно как пересказ страшилки. Голос мальчика, произносящий тоном «в этой чёрной-чёрной комнате» заветные слова, —
И он мне грудь пронзил мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую задвинул —
так и сопровождал его на всей дистанции, будто молитва к огнекрылому серафиму.
И тот слетел на помощь, не иначе! Да не просто высушил его оружие, но и почистил, а главное — всё то время, пока Михаил преодолевал естественные и искусственные преграды и подчинялся командам то передвигаться на корточках, то ползти по-пластунски, то тащить условно раненого товарища, поддерживал веру в тот самый один-единственный процент.
Есть ли хоть один процент у него сейчас? В первый раз попытавшись встать с кровати самостоятельно, Михаил не смог даже откинуть одеяло. Мышцы ног пострадали меньше (это доктор так говорил, проверяя рефлексы своим молоточком), но и ходить пришлось учиться, благо, в лечебном арсенале для этого имелся японский экзоскелет, эффективности и стоимости которого доктор Хамад пропел не просто дифирамбы, а целую серенаду.
Третий приступ лихорадки был слабее, чем второй, а четвёртого не последовало. Тогда доктор разрешил ему гулять во внутреннем дворе виллы, где был сад и бассейн и два сопровождающих смуглых медбрата атлетической наружности. Зачем двое? Сейчас его бы и одним ударом кулака любого из них можно было с лёгкостью отправить на свидание к серафимам и херувимам.
[indent]
Научившись пользоваться своими концлагерного вида, но уже вполне подвижными руками, Михаил быстро понял, что решётки на окне в его комнате-палате носят не только декоративный характер. Четыре камеры слежения накрывали пространство без мёртвых зон, а лазерная система сигнализации (он смог рассмотреть испускаемые ею малозаметные лучи из нескольких параллельных устройств на высокой жёлтой стене, которая ограничивала обзор из окна) отключалась, по всей видимости, не из одного центра.
Может быть, доктор давал ему дополнительное снотворное? Чем ещё можно было объяснить появление кошки из параллельного мира? Хотя, возможно, в его подозрениях сквозила клевета, и страдал он от своего ужасающего бессилия и повреждённых нервов, а вовсе не от злонамеренности оливкового эскулапа, находящегося на службе у Виктора.
Но даже пульт от телевизора он получил в распоряжение только после длительных торгов. «Ящик» — точнее тонкий плазменный экран на полстены напротив его постели — медбрат включал только на полчаса после обеда, и то одни лишь англоязычные новости канала «Аль-Джазира». Доктор Хамад считал, что просмотр телепередач затрудняет выздоровление и призывал пациента побольше спать, а если тому уж так нужны внешние зрительные раздражители, то лучше слушать классическую музыку с выводом на экран телевизора причудливых световых эффектов. Михаил не отказывался от музыки, но не мог долго бодрствовать с ней. Его быстро клонило в сон, и приходили видения.
Он пытался поднять руку, чтобы погладить кошачью голову и вернуться к действительности, но лишь погружался в новый сон, где видел стихи. Как они записываются перед его глазами деревянной палочкой на бересте:
Все поэты —
С приветом.
Слово, сказанное солнечным светом,
Всегда «про это».
В смысле, про любовь, от альфы до омеги,
От взаимных снов до телесной неги.
Дерзать спектрально разложить этот свет?
Так напрягаться дураков нет.
Ной-праотец — тот и радугу слышал,
Ему в ней слышался голос Свыше,
А глухому что Баха играть, что гаммы,
Что запись поставить большой пилорамы —
Ему по барабану, он глухой,
Ему что этот свет, что иной,
Что фантастика, что статистика,
Что хрень, что высокая хрематистика.
У него просто нету такой потенции,
И в кино про любовь ему что немцы, что ненцы.
Правда, он слышал про «точку же» —
Примерно как Павел про лейтенанта Киже,
Но эти знания не намажешь на хлеб,
Который ели Борис и Глеб,
И прочие сотоварищи, — Хлеб Вечной Жизни:
Тут хоть возьмись за гуж, хоть гаси известь,
Хоть туши свет, хоть сливай воду —
Не поддаётся Истина конечному переводу
Из полного простого в пустое порожнее;
Обжигали-то глину, а запеканка творожная,
Но и ей нипочём мировое пожарище,
А вот гусь свинье никак не пойдёт в товарищи.
Вздыхаешь: «Что мне с таким деревянным делать?!»
Так Пушкин пойдёт с предложением смелым:
Взяли пророка, вырвали сердце,
А до этого глаза с языком, —
Конечно, будет пророк вертеться
С новыми протезами при условии таком!
На языке пренебесные охи-вздохи,
Глазами по бабам не бегает впредь,
И сердце горит. Таковые обновки
Располагают сугубо внимать и терпеть.
Терпел же как-то Адам в вигваме,
Терпел Моисей и терпел Елисей,
И ныне выкинутый из школьной программы
Терпел древний грек Одиссей.
К чему я так долго? Со мной же тоже
Было точь-в-точь, по мощам и честь:
Положили тёлку на брачное ложе,
Чтоб молоху жертву достойно принесть.
И мне, допустим, в запой умчаться
На птице-тройке к царю Гороху,
А ей мычать в телефон и чесаться
От грязи косметики и модных пороков
А она как взмычит человеческой речью:
«Я вдохновляюсь евангелистом Лукой!
Мне нужен врач с простотою сердечной,
Который просто погладит рукой
Все мои пятнышки бесконечные,
И я верну себе царский строй,
И стройность без всяких противоречий
С тушкой коровьей такой».
У того пусть Люси в небесах и с алмазами,
А у меня — крылатая стеллерова корова!
Даже самые пьяные из богомазов
Не ожидают такого слова
От картинки с нарисованной химерой!
От глазастого колеса!
Вот что значит мерить не мерой —
Автопилот в небеса!
И раз уж ей я не враг, а врач,
Сравнимый с самим Лукой,
И если я в силах Евин плач
Её обратить в покой
И вырезать скальпелем-словом,
Которое плавит гранит,
Что даже в мире сверхновом
Сердце живое стучит,
Как встарь, на двоих одно
И светит всегда —
Чтоб было наше кино,
Великая чистота, —
Притча: огонь становится словом,
Не меч, но мечта!
Хочу, чтоб Алька была здорова
И не пуста!
[indent]
«Это Алька молится обо мне, — догадался он наконец, поглаживая мягкий целительный кошачий мех. — Это так выглядит её молитва».
И больше не сопротивлялся тому, чтобы палочка рисовала причудливые узоры, которые складывались в понятные слова на неизвестном языке.
[indent]
Что он выздоравливает, Михаил понял не тогда, когда неделя закончилась без возобновления лихорадки, а когда по-настоящему захотелось есть. Но доктор Хамад опасался, что у пациента могут быть желудочные кровотечения, поэтому кормил его очень осторожно — сперва вязкая овсянка и стакан какого-то медицинского снадобья, потом безвкусные овощи на пару и слабый бульон, варёное мясо и хлеб, нежирная печёная рыба... И капельницы, капельницы, капельницы. Кто знает, что там было в тех капельницах?
Вообще, он был большой оптимист и жизнелюб, этот доктор Хамад, по национальности ливанец, с оливковой кожей и лёгкой проседью в чёрных волосах. Увидев выражение лица своего пациента в обширном зеркале ванной комнаты (не комнаты — мини-дворца!), куда Михаил изъявил желание впервые пройтись сам, доктор, уже без защитного костюма, просиял солнечной улыбкой, прямо как его коллега из мультфильма про остров сокровищ, и ободряюще воскликнул:
— Не бойтесь, Майкл, вы поправитесь. И потом, человек с таким превосходным скелетом должен хоть раз в жизни увидеть предмет своей гордости!
[indent]
Михаил не прекращал попыток соединения с внешним миром ни во время осмотра и обсуждения программы терапии, ни во время сеансов лечебной физкультуры. Однако врач, словоохотливый во всём, что касалось сугубо медицинских аспектов восстановления после тифа или рассказов о своих былых подвигах в работе со сложными пациентами, был скользким как мыло, как только заходила речь о жизни вне стен виллы. Медбратья же вообще не пользовались языком. Они здесь находились не для разговоров.
  — Доктор, я понял из новостей, что в начале года произошли какие-то беспорядки в Казахстане, — говорил Михаил, вынимаемый из японского экзоскелета (и стараясь, чтобы твёрдость его голоса хоть как-то компенсировала позорное дрожание мышц). — У меня есть некоторые интересы в этой стране, и мне важно узнать, что там случилось. Позвольте мне позвонить моим друзьям? В конце концов, поймите, я же не могу переложить весь груз оплаты ваших услуг на плечи Вахида аль-Вахида!
— Я не думаю, что в таком состоянии вы как-то можете повлиять на свой бизнес, — терпеливо повторял ему ливанец. — Всё, что вам нужно, — это не бизнес, и даже не дружба, и тем более не любовь, а чередование покоя и посильной двигательной активности. Только не пытайтесь выжать из своего организма больше, чем это возможно. Поверьте, он у вас и так хорошо справляется. Обычно на полное восстановление сил в вашем случае нужен год...
— Год?!
— Ну, судя по тому, что вы, очевидно, давали мало покоя своему телу, оно решило всё-таки хоть раз в жизни взять свой заслуженный отдых силой, в данном случае — слабостью. К счастью, состояние вашего желудка позволяет надеяться, что уже через месяц вам можно будет есть всё неострое. Что касается счёта за ваше лечение, то уважаемый Вахид аль-Вахид его полностью оплатил, об этом вам тоже не следует переживать.
— А когда я смогу поговорить с ним? С Вахидом?
— Он скоро сюда приедет, и тогда вы пообщаетесь без всякого телефона.
— Как скоро?
— Надеюсь, что скоро. Поэтому советую вам следовать расписанию сна, бодрствования и физкультуры.
Михаил не сдавался:
— По крайней мере, вы можете мне сказать, что произошло в Казахстане?
Посчитав, что проще будет дать беспокойному пациенту толику информации, чем спорить, доктор вытащил телефон (и медбратья напряглись; они, без сомнения, получили инструкции, что их поднадзорный — человек специфический). Набрав запрос и подождав некоторое время, он сообщил тоном доктора Ливси:
— Пишут, что была попытка государственного переворота, успешно пресечённая силами России и её союзников. Думаю, если ваш бизнес не заключался в финансировании всей этой движухи, — доктор рассмеялся, — значит, он не должен был пострадать, раз всё закончилось благополучно! Обещаю, что на следующей неделе принесу вам газеты. А вот читать с монитора вам сейчас совсем не нужно, вы быстро устанете. Поэтому не просите у меня разрешения на нетбук или смартфон, ваш мозг напрягать нельзя.
Михаил и вправду очень утомлялся от разговоров, даже больше, чем от занятий на тренажёре. Поэтому снова — постель, сон и трёхцветная кошка, проступающая в ткани этого мира из перпендикулярного.
[indent] 
Альба, в имени твоём
Холод и туман.
И мучение вдвоём
От сердечных ран.
Но сума сошла с ума
От своей тюрьмы.
Будто Раа без звука «а»
Друг без друга мы.
[indent]
«Господи, какая же я свинья! — в полудрёме-полураскаянии подумал он. — Аленькая, наверное, обивает какие-то пороги, ищет меня... Или отчаялась и уже не ждёт? Gore adventures...»
[indent]
Прогулки в маленьком внутреннем дворике сменились блужданиями в огромном дворе с целым лесом пальм и искусственным водопадом, но тоже с глухими стенами и высокой стеклянной крышей. Медбратья позволяли ему сидеть и у открытого окна в его палате-камере — может быть, для того чтобы он убедился в невозможности побега. Сканирующие лучи двигались в режиме случайных чисел (во всяком случае, ему не удалось вычислить закономерность), но сухой тёплый воздух навёл на дельную мысль, и увидев доктора Хамада снова, Михаил попросил у него — если уж нельзя получить телефон — хотя бы несколько видеофильмов о достопримечательностях Катара.
— Вам очень повезло, что вы попали к нам зимой! — заметил неизменно улыбчивый врач. — Можно многое увидеть. А в пустыне сейчас даже холодно. Но это будет чуть позже.
— Доктор, скажите честно, я у вас под арестом? Или всё-таки могу выйти в город, прогуляться по улицам?
— Здесь не гуляют по улицам, здесь только ездят, а гуляют исключительно внутри помещений. Или вечером выезжают на барбекю, на пляж, на встречу рассвета в пустыню. Я непременно вам покажу и Лусаил, и Доху, и все наши достопримечательности — а я живу здесь уже почти десять лет и хорошо знаю страну — но поверьте, вы ещё слишком слабы для поездок и разнообразных впечатлений. Если вы не хотите падать в обморок на каждом шагу, нужно окрепнуть!
— Доктор Хамад, разнообразные впечатления — это смысл жизни моего друга! — рассмеялся голос за стеклянной стеной, и через секунду в медицинском зале материализовался Виктор Швайка, весь в белом и в чёрных очках, зацепленных дужкой за карман на груди. — Эк тебя, брат, угораздило, прямо хоть фильм ужасов снимай!
— Майкл уже в прекрасной форме! — возразил эскулап, принимая протянутую руку хозяина. — Вы можете даже обнять его и не бояться, что он сломается!

Опять-таки, обратимся к искусству С десяток лет назад в Москве произошло резонансное ДТП, участником которого был Очень-Важный-Дядя. Дядя ехал на бронированном "Мерседесе", а две погибшие — на маленьком женском "Ситроене". По этому поводу популярный в то время рэпер Нойз МС написал песню "Мерседес S 666". Затем суд принял решение, что дядя полностью невиновен, и это "Ситроен" напал на него на трассе, после чего (вот тут не владею информацией: то ли музыканта обязали дать опровержение официальные органы, то ли он сделал это по собственной инициативе) Нойз МС написал песню "Мерседес 777". Привожу фрагменты обеих песен. При желании можете посмотреть клипы, они есть в Сети.
Дядя родился в 1948 году, учился, как все, после армии, в 1978 году, пришёл слесарем на тюменскую нефтебазу, и в то время наверняка был хорошим парнем и вряд ли даже в страшном сне видал, что станет акулой капитализма. Но в нужное время оказался в нужном месте, обрадовался лёгким деньгам здесь, не устоял от соблазнов там, а организаторские способности и любовь к технике были у него от природы, ну и вот.

Мерседес S 666
Разрешите представиться, меня зовут Анатолий Барков.
У меня нет ни кожистых крыльев, ни вампирских клыков —
При занимаемой должности мне не сдались и даром
Подобного рода, знаете ли, пошлые аксессуары.
Вице-президент "Лукойла" — это вам не хухры-мухры,
Надо выглядеть солидно, без лишней мишуры;
Все эти сатанинские приколы — сплошное ребячество,
Сходство с реальным дьяволом тут отсутствует начисто:
Настоящему демону клоуном быть не пристало,
Оставим маскарады звёздам тяжёлого металла.
Я персонаж другого плана, существо высшего порядка!
Мне не знакомы проблемы не решаемые взяткой,
Мне не известны люди, чьи жизни важней моих интересов,
Меня не парит, что там обо мне напишет пресса:
Если ты встал на пути моего "Мерседеса",
При любом раскладе ты виновник дорожно-транспортного замеса.
"Мерседес S 666"!
Прочь с пути, плебей, под колёса не лезь!
Жалкая чернь, трепещи — на трассе патриции,
Мы опаздываем в ад, дорогу колеснице!
[indent]
"Мерседес 777"
Разрешите представиться, меня зовут Барков Анатолий.
Над головой моей нимб — вы не видите, что ли?
Он синего цвета, он издает характерные звуки,
Он мне дарован за праведные труды и тяжкие муки.
Я умею ходить по воде и выходить из нее сухим,
Моя совесть чище свежих больничных бахил.
Одной порцией лапши я могу накормить миллионы,
В моем паспорте вместо фотки — маленькая икона.
Вы говорите, мои руки в крови? Так это стигматы!
За что святых так не любят, мне непонятно, ребята!
Но какую бы ересь вы там про меня не вещали,
Люди, я вас люблю, и я вас великодушно прощаю.
Люди завистливы, люди жестоки,
Их грешные души черны, как нефть!
Гибнут мессии, страдают пророки,
Люди их губят, осатанев.
Люди безжалостны, люди суровы,
Камень за пазухой носят все.
Оставьте в покое ни в чём не виновных
В "Мерседесе 777"!
[indent]
В общем, жизнь прожить — не поле перейти, эх, эх. Из этих банальностей и состоит вся наша великая и могучая литература, и я, её чернорабочий, с удовольствием иду по тропе, проложенной мастерами Как говорится, "за мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь" ))
Большое всем спасибо, что читаете!

Иературы (продолжение)
В машине Волынина пахло антитабачным освежителем воздуха, а от самого хозяина — резким шипровым одеколоном. Саша сняла свою шапку и стряхнула с неё снег, прежде чем сесть на сиденье пассажира рядом с водительским.
— Александра Олеговна, если вы позволите, я опять начну с вопросов.
— А у меня есть выбор? Но завтра у меня первая пара, поэтому, если можно, давайте по-быстрому.
— Я вас не задержу, сам вижу, что спать пора. Тогда два вопроса сразу: во-первых, ничего ли у вас не пропадало в последнее время, и второй: вам знаком этот человек?
Волынин извлёк из внутреннего кармана фотографию Ши Юаня и показал Саше. Она не стала отпираться:
— Это муж моей бывшей аспирантки, которая не дошла до защиты. Его зовут Ши Юань.
— А на первый вопрос? Ничего не пропало?
Саша пожала плечами:
— Не знаю. На первый взгляд, всё на своих местах. Дайте хоть какую-то наводку, что должно было пропасть?
— А каков род его деятельности?
— Я точно не знаю. Людмила, его жена, владеет сетью частных мини-детсадов с китайским языком. Возможно, он её совладелец и помощник. Хотя... Вспомнила: он блогер. Ведёт кулинарный блог, зарабатывает в интернете.
— Он вообще бывал у вас в гостях? — задал ещё один вопрос Волынин.
— Да, несколько раз.
Поскольку подзащитная то и дело запиралась, ФСБшнику приходилось постоянно инициативничать:
— Когда именно? Пожалуйста, припомните.
— Летом, — ответила Саша.
И подумала: «Ага, значит, это был Ши. Вряд ли, конечно, сам, скорее нанял кого-то. Что он искал? Алебарды? Но если в квартиру проник не он, почему его люди забрали папку Виктора? Откуда они узнали, что она представляет ценность, да и какую, хотела бы я знать? А может, Ши послал их именно за папкой? Может быть, это какие-то секретные документы, лишь замаскированные под современную русскую прозу о Китае? Например, ключи для секретных донесений, или как это называется? Или что-то важное, что Виктор привёз, когда ездил в Китай, и тоже шпионское, а я просто не дошла до этого листа...»
Волынин всё допытывался:
— А подробнее?
— В июне, или, нет, в начале июля, вместе с Людмилой и детьми. И в сентябре и октябре... Да, он приходил пару-тройку раз со своими детьми, чтобы моя племянница попрактиковалась в китайском.
— Значит, бывал.
— Можно я немного открою окно? Не люблю машинного запаха.
— Да-да, конечно, — он приспустил стекло дверцы рядом с ней. — Так достаточно? Холодно не будет?
— Да, спасибо, хорошо.
— А у вас в квартире нет сигнализации или камер?
— Нет, — отрицательно качнула головой Саша.
Видя, что ФСБшник внимательно на неё смотрит, ожидая продолжения, она очень неохотно дополнила:
— У нас в доме нет никаких материальных богатств. А домушники в таких районах, как наш, ходят исключительно по наводке. Из украшений у меня только вот это обручальное кольцо, остальное копеечная бижутерия. Есть более-менее ценные книги, но совершенно не антикварные. Все важные данные я храню в облаке, сбережения — на зарплатной карточке и на накопительной. Ну, дореволюционный шкаф у нас есть, с художественной резьбой, очень красивый. Но он такой огромный, что ворам его не вынести, он и в дверь-то не пройдёт, его явно собирали по частям... Была одна старинная икона, но мы подарили её семье брата, а там серьёзно охраняемый дом. Его иература? Так она станет ценной вещью лет так через сто, и то при условии, что он прославится как архитектор со своей школой, которая будет продолжаться. Лаковая китайская ширма с золотой и серебряной инкрустацией — да, дорогая, но современная, ради неё рисковать, лезть в нашу крошечную квартиру? В то время как соседи у нас действительно очень богатые люди, с огромными площадями, со множеством настоящего антиквариата... Нам просто нет смысла тратиться на сигнализацию и на камеры.
— Неужели совсем ничего такого, что представляло бы ценность и соблазнило бы вашего китайского знакомого на воровство?
«Намекает на алебарды, собака», — подумала Саша и снова пожала плечами. Как и во время допроса в здании ФСБ, у неё возникло чувство одновременно тошноты и нереальности происходящего. «Мракобесие и джаз», называл такую ситуацию Мишка. Или «Чапаев и Пустота». Или «География и стыд». Последнее выражение, пожалуй, самое точное.
— Понятия не имею, с чего вы взяли, что Ши Юань мог предположить, будто у нас есть что красть.
— А что такое иература?
Саша отодвинула рукав шубки и посмотрела на часы. Запах Волынина, вытягиваясь в щель приспущенного с её стороны окошка, раздражал её до крайности, по принципу «такая гадость, что аж нравится». Она понимала, что это просто-напросто бессловесная похоть, и Волынин тут ни при чём, это она стеллерова корова, дочь своей мамочки. Чтобы сбить неуместную волну саможаления и самопрезрения, Саша обычно вспоминала параллельный мир с Институтом специальных технологий  в городе Торпе, Костю, с которым целовалась по подъездам, и Егора, с которым любодействовала, не отрываясь от конспектов. Сразу становилось противно, как понюхать нашатырный спирт.
Она попыталась обратиться к воспоминаниям о Торпе и сейчас, но это было так далеко и так нереально, что облегчение не наступило. Значит, нужно сосредоточиться на вопросе.
— Иератическое искусство — это от греческого слова «культовый», «священный». Так сказать, авангардное прочтение священных символов непортретного характера. Роспись по дереву в технике иконописи, но это не икона, а архитектоника: например, башни, и как они устроены, все их этажи в трёхмерной проекции... Комбинации разных сводов, апсид, крестообразных или крылообразных структур — красивые такие абстракции, как вид архитектурных разрезов или красиво распланированная дорожная развязка, или изображение чего-то такого, где чётко видно соотношение целого и элементов, главного и второстепенного, верха и низа. Выстроена иерархия символических элементов, как на иконе, но изображено не живое, а структура, связи, противовесы... Понятно?
— Абстрактная картина с кучей взаимосвязанных неживых элементов.
— Да, как-то так.
— И большая?
— Довольно большая.
Валину картину Мишка повесил на крючок, на котором раньше висела икона «Премудрость созда себе дом», и нижний край её оказался впритык к Сашиному трюмо.
Волынин задумался.
— Та иература, которую подарил нам мой брат, называется «Непредвиденные обстоятельства», — сказала Саша и снова посмотрела на часы. — Но ещё сегодня утром она висела на месте.
— Рассказываю, в чём дело, — наконец заговорил шипровый ФСБшник. — Благодаря ковидному «электронному концлагерю», — он криво усмехнулся, — ну, городской системе распознавания лиц в масках и пропуску по приложениям в метро — нам удалось собрать отличную базу нашей обычной клиентуры. Так вот, имеем следующие факты: трое китайцев, которые давно у нас на примете, тридцать первого января текущего года были замечены в вашем районе в составе группы мойщиков фасадов. Конечно, не самое популярное время для мытья окон, но я навёл справки, и оказалось, что это была плановая процедура. Представитель клининговой компании, которая обслуживает ваше ТСЖ, сказал, что в вашем доме действительно раз в три месяца моют фасады. У вас тут в соседях и вправду непростые люди живут, и любят, чтобы их окна и балконы были чистыми круглый год. Варлей, Алибасов, чиновники из Минфина и Минэкономразвития, из правительства Москвы...
— Самые, как вы говорите, непростые, — заметила Саша, — живут в другом подъезде, со стороны Мерзляковской. Но, конечно, и верхние наши соседи не сами моют окна.
— А вы? Обращаетесь к клинингу или моете сами?
— Сами.
— Именно вы? Александра Олеговна, я почему так настойчиво спрашиваю: если вы моете окна и открываете-закрываете их самостоятельно, то можете заметить, влезал кто-то посторонний или нет.
— Окнами всегда занимался мой муж, раз в год. У нас вообще с этим довольно трудно, очень высокие потолки. Наши окна выходят на брандмауэр, и их что мой, что не мой, дневного света практически не бывает, особенно зимой и осенью. Поэтому мы и не платим в управляющую компанию за это коллективное мытьё. Нет смысла, а деньги ощутимые.
Уловив кислую нотку в голосе своей визави, ФСБшник предложил:
— Может быть, я зайду и посмотрю сам?
— Сергей, извините, но сегодня уже очень поздно для визитов. До завтра это не терпит? Я и вправду очень устала, а завтра рано вставать... Пожалейте меня, я тоже работающий человек, и тяжело работающий. Да и себя пожалейте. Вы далеко живёте?
— В Митино. Хорошо, отложим до завтра. Собственно, факты таковы: эти люди, китайцы, нередко пересекались с вашим знакомцем Ши Юанем. А вечером тридцать первого января один из них встречался с этим товарищем Юанем в китайском ресторане «Кирин», который расположен на Осеннем бульваре, 10. Встреча прошла практически перед самым закрытием, мойщик окон передал вашему знакомому нечто в обычном пластиковом пакете из «Пятёрочки». Опрошенные мною официанты не смогли сообщить ничего о теме беседы, потому что посетители говорили на чужом для них диалекте, но оба собеседника были явно довольны результатами. А первого февраля товарищ Юань отбыл первым же рейсом из Шереметьево в Пекин. В этой связи у меня к вам две просьбы. Первая: дать мне возможность осмотреть ваши окна. Давайте договоримся на завтра — на какое время? Вторая: пожалуйста, позвоните вашей бывшей аспирантке и спросите, как дела у неё и у её мужа, найдите причину «пригласить их в гости» — а я послушаю, что она вам скажет.
— Сергей, честно скажу, мне всё это очень... неприятно. Зачем вообще надо врать? Почему вы сами не можете спросить у Людмилы всё, что вам нужно, если подозреваете какую-то уголовщину?
— Александра Олеговна, я всё понимаю, но мне всё равно придётся вас допросить по поводу этого золотого Юаня. Согласитесь, лучше сделать это в частном порядке. Если он действительно что-то искал или выкрал у вас, хорошо бы знать, что именно. Вам удобно завтра в двенадцать?
— Нет, неудобно. Завтра я освобожусь только около пяти.
— Тогда, может быть, доверите мне ключи? У вас есть запасные? Кстати, были ли у Ши Юаня какие-либо деловые отношения с вашим мужем?
«Ещё и ключи ему!» — в ужасе подумала Саша.
— Я уже много раз говорила вам, что совершенно не осведомлена о делах моего мужа.
— А этот предмет, который Сергей Станиславович помог вам вывезти, — он не мог интересовать Ши Юаня?
— Я не знаю, что там. Мой муж принёс... Какую-то вещь, завёрнутую в старую наволочку.
— Когда? Какого примерно размера?
— Не помню. Прошлой зимой... или позапрошлой... Большой такой и бесформенный, вроде старого монитора.
— И?
— И сказал, что это «тест Синей Бороды», — мгновенно выдумала Саша. — Он попросил меня не смотреть, что там. Обещал, что это не труп.
— И вы не поинтересовались?
— Нет, не поинтересовалась. И Сергей Станиславович тоже не интересовался, — это она сказала уже с нажимом, но не помогло, Волынин был въедливый, как достоевский Порфирий Петрович.
— А...
— Сергей, я сейчас усну, или у меня начнётся мигрень, или, — это она кринула уже в ярости, — или месячные протекут, и вам придётся объяснять вашему начальству или жене, откуда кровь на обивке вашего сиденья! Третий час ночи, вам не стыдно надо мной так издеваться?!
— Извините, Александра Олеговна, просто гражданин КНР Ши Юань — явно не тот человек, за которого себя выдаёт, и некоторые точки его пересечения с вашим мужем... 
Саша бросила в бешенстве, резко открыв дверцу машины:
— Так найдите моего мужа и допрашивайте его, я-то тут при чём?! Если Ши резидент или главарь китайской мафии, это ваши проблемы, не мои!
Выскочив из машины, она поспешила к двери своего подъезда. В маленьком узком переулке не было ни души: тёмное музучилище и примыкающий к нему бассейн, тёмные окна, тёмная фигура, отделившаяся от стены...
Волынин и впрямь был профессионал экстра-класса: видя, что не успевает добежать, и выстрелить тоже не может, он метнул в напавшего на Сашу свой пистолет и попал ему точно в голову. Этого хватило, чтобы выиграть пару секунд.
— Ничего, по касательной, цела ваша печень, просто рёбра чуть-чуть задело, — сказал спаситель Саше, перестав копаться в её одежде; она чувствовала, что там, под его пальцами, горячо и больно. — Вы, Александра Олеговна, прямо напророчили, что я вымажусь в вашей крови, мне и Сергей Станиславович говорил, что с вами ухо нужно держать востро, — это он говорил с шутливой интонацией, пытаясь приободрить её, — вы умеете овеществлять слова...
Кажется, на его стук и крик всё-таки вышел консьерж, а злоумышленник, уже в наручниках, возился на снегу, но тут Саша уплыла в темноту.

Atenae, спасибо за Ваши комментарии! Вижу, что повесть читают наши участники, потому хочется тратить на неё время.
Сегодня постараюсь вывесить продолжение.
Писал ли Вам Robbing Good? Телефон пока при нём или уже нет? Как раз самая подходящая страничка, чтобы спросить