Чай с баранками
|
Николай Вершинин ехал в Затонск и это уже навсегда. В последний свой приезд, на прошлогоднее Рождество, он ещё сомневался, стоило ли, а теперь решение пришло само, и он испытал такое облегчение, какого сам от себя не ожидал.
Семён Петрович Подлегаев, с которым он беседовал в столице, ему прямо сказал:
- И не сомневайтесь, дорогой Николай Алексеич. Служить там, где родился и вырос, не только удобно, но и почётно. Поверьте мне, старику, отдавшему телеграфу тридцать лет жизни.
Семён Петрович был главой затонского телеграфа и страшно гордился, что в его городе, мелком по сравнению, скажем, с губернской Тверью, было аж три телеграфных отделения: на вокзале, на площади у здания суда, и в центре, куда чаще и больше всего наведывались горожане. Даже полиция пользовалась этим отделением. Оно находилось в одном здании с почтой, что было само по себе очень удобным, но полицмейстер сетовал, что его ведомству не плохо бы иметь телеграф под боком, потому как служба требует... И вот Семёну Петровичу удалось добиться разрешения на открытие ещё одного телеграфного отделения, рядом с полицейским управлением. И появление Вершинина было для Подлегаева подарком судьбы...
Он провожал Николая в Петербурге и настоятельно совал тому в руки связку баранок, купленных на привокзальной площади у лотошницы.
- Зачем? – отказывался Вершинин. – Я чай в дороге не пью... Мне даже и пить-то не из чего...
- Так у проводника стакан возьмёте, - уговаривал Семён Петрович. – Небось, вам-то не откажет!
- Да у меня и чайника под кипяток нет.
- Так у соседей найдётся... наверно, - не слишком уверенно произнёс Подлегаев. – А баранки к чаю в дороге – самое милое дело! – просительно закончил он.
И Николаю пришлось взять.
И вот теперь баранки лежали на столике и дразнили своим видом и запахом... "Вот куда я с ними? Представляю: иду по перрону, в одной руке чемодан, в другой саквояж, а связка баранок... на шее болтается. Даже если чай - один я столько не съем".
Вещей у Николая было немного: саквояж да чемодан - с ним ещё отец ездил по делам. Чемодан был старенький, но крепкий. Матушка его почистила, обтянула тёмно-синим сукном, и вид у старичка был вполне приличный. Это попервоначалу, в первый год учёбы, Николай стеснялся тащить его в столицу. Ему казалось, что с таким чемоданом он выглядит дремучим провинциалом. Но потом, приглядевшись, кто с чем приехал в Петербург поступать в университет, успокоился. А теперь Николай даже гордился своим старым заслуженным чемоданом, и ему хотелось, чтобы соседи по вагону обратили на него внимание. Потому уважаемый чемодан занял почётное место на верхней полке, а саквояж со всякой мелочью, нужной в дороге, разместился под ногами.
Народу в вагоне было немного, почти половина купе пустовала. Кроме Николая, ехал долговязый чиновник с молодым человеком – по-видимому, секретарём, да представительный мужчина в пальто с бобровым воротником.
Вершинин впервые ехал вторым классом, и всё ему было внове: и отдельные купе, и диван с высокой спинкой и мягким сиденьем, и столик перед окном, и занавески на окнах, и стаканы в высоких подстаканниках, который предлагал проводник. Николай ехал в последнем купе, и ему кипятка уже не хватило, а тёплый чай он не пил. Так и ехал с баранками, лежащими на столе..
В Твери поезд стоял долго: воду в паровоз заливали до самой Москвы – и Николай, накинув форменную шинель, вышел на перрон.
День был хоть и морозный, но солнечный. Народу из поезда вышло много: кто покурить, кто просто размяться, кто в вокзал за кипятком.
К вагону подошла семья с двумя детьми: нянька держала на руках девочку лет трёх, а гувернёр сопровождал мальчика лет девяти. Мальчуган был пухлощёким, с ярким румянцем на обеих щеках и широко распахнутыми светлыми глазами. Чувствовалось, что он первый раз едет на поезде и всё ему внове. Одет он был в немного великоватое длиннополое пальто, которое его раздражало тем, что путалось в ногах и заставляло спотыкаться.
Мальчик напомнил Николаю Антона Коробейникова. Тот тоже был пухлощёким, по зиме румяным, с широко распахнутыми на мир глазами и тоже носил пальто, великоватое и длинноватое для восьмилетнего гимназиста.
Это пальто когда-то давно спасло им жизнь...
...На дворе был март. Вовсю светило солнце. Снег начинал темнеть, но ещё не таял, на Затони стоял лёд. Правда, уже желтеющий.
Река должна была вот-вот вскрыться, и мальчишки-гимназисты придумали состязание: перебегать по льду на другую сторону в самом узком месте: у мостков. А тут ещё девчонки-гимназистки шли по берегу, хихикали, закрывались варежками, стреляли глазами в их сторону... Вот мальчишка и старались: бегали, лёд потрескивал под ногами, снег был мягкий, волглый – ноги погружались по самую щиколотку, мешая быстро бежать. И казалось, вот сейчас лёд треснет – и ты провалишься в реку. Но никто не провалился, и, набегавшись и устав, все ушли.
Кроме них двоих. Они, как все, кричали, махали руками, ахали и улюлюкали... Но не бегали: им было страшно до жути, до мороза по коже...
Оставшись одни, Николай и Антон спустились на мостки и подошли к самому краю. Переглянулись: Антону было страшнее, у него даже губы дрожали... И первым на лёд ступил Николай. Лёд выдержал. Николай обрадовался, обернулся: можно спускаться. Антон кивнул, судорожно вздохнул, оглянулся, затоптался на месте. Пальто у него было длинновато, он даже путался в нём, когда бегал. Потому сначала он опустился на колени, ухватившись за столбик, и стал спускать одну ногу...
Наверно, это и спасло их. Лёд треснул и Николай ухнул в воду, но успел уцепиться за полу Антонова пальто, стянув одноклассника с мостков. Антон судорожно обеими руками держался за столбик, пытался ногами зацепиться и выбраться. Николай беспомощно бултыхался в воде, пока ему не удалось кое-как и второй рукой захватить полу и подтянуться. Он нащупал ногами дно и встал. Вода была ему по грудь.
Помогая друг другу, они выбрались на мостки и, тяжело дыша, какое-то время лежали без движения, пока не стали мёрзнуть. Тогда оба вскочили и побежали...
Им повезло: на улице перевернулась бочка с водой для сумасшедшего дома (у них тогда водопровод чинили) и кого-то там облило. Поэтому, когда мальчишкам попался по дороге учитель словесности Семёнов, они с чистой совестью соврали про бочку.
Дом Вершинина был ближе, и они примчались туда. Матушка разахалась, велела поставить самовар, дала переодеться... Они пили чай с баранками и вишнёвым вареньем. Николай к вареньям был равнодушен, а Антон оказался любителем. По молчаливому уговору они никому ничего не рассказали...
Антон... Антоша... Пожалуй, его Николай мог назвать своим другом. Он убедился в этом, когда Женя... когда её убили. И началась эта дружба именно тогда, в первом классе, весной.
А потом они оба влюбились в одну гимназистку и ходили в парк, надеясь увидеть её и... проводить. Встречая предмет своей любви, Антоша краснел, а Николай бледнел. Антону становилось жарко, а у Николая руки мёрзли. Вот такая у него была особенность.
Девушка их обоих отвергла, посмеявшись над их влюблённостью. Они пережили своё первое разочарование и позже даже посмеивались над собой. Потом у Коробейникова таких влюблённостей было много. А Вершинин так ни в кого больше и не влюбился... до Жени... И Антон защищал его перед Штольманом... Такое не забывают...
А вот встреться сейчас другой одноклассник - и не узнал бы... Даже имя не вспомнил бы...
...Николай моргнул и снова оказался на тверском перроне. Женщины с девочкой уже поднялись в вагон, а мальчик безуспешно пытался забраться на высокую ступеньку, каждый раз наступая на полý пальто.
- Порфирий, помоги Антону подняться, - велел глава семейства гувернёру.
«Надо же, - подумал Вершинин, - и зовут его, как Коробейникова».
- Я сам! – поспешно отозвался мальчуган.
- Ты «сам» сейчас себе нос разобьёшь, - насмешливо проговорил отец. – Порфирий!
Гувернёр, подхватив Антона под мышки, легко поставил того на площадку вагона – и полы нисколько не помешали! – и поднялся вслед за ним. Мальчик от обиды покраснел до слёз: все видели, как его, словно маленького...
- Идите в купе. А я здесь побуду, - приказал отец и, достав сигарку, закурил...
...Николай проводил мальчика сочувствующим взглядом и, ощутив, что продрог, решил вернуться в вагон. Он подошёл к ступенькам одновременно с долговязым чиновником и остановился, пропуская того вперёд. Но чиновник почему-то не спешил подняться на площадку.
- Вершинин? Николай? – знакомым баском спросил тот.
Николай посмотрел удивлённо на говорившего... и узнал бывшего одноклассника:
- Тройной! Погибель!.. То есть...
Чиновник улыбнулся, сразу став похожим на того подростка, которого помнил Николай.
- Да, были такие прозвища у меня.
Они пожали друг другу руки...
На самом деле фамилия Тройного была Стройнóй, но об этом все забыли и были удивлены, когда услышали на вручении аттестатов: «Стройной Виктор Олегович».
Вся гимназия называла его Погибелью. А история прозвища была такова.
Учитель Семёнов задал гимназистам выучить отрывок из «Песни о вещем Олеге» Пушкина. И вызвал к доске Тройного. У того был насморк, он часто шмыгал носом, чихал и гундосил. Читал он отрывок про «чедеп гоня», откуда змея «выпоздала». Класс фыркал, давился смехом, учитель словесности строго взглядывал на учеников, но сам с трудом сдерживал усмешку.
Произнося последние слова князя Олега, Тройной патетически воскликнул:
- Так вот где даилась погибель модя! - Потом шмыгнул носом, чихнул и закончил: - Мне смендию гость угдожала!
Гимназисты не выдержали... Тройной хохотал вместе со всеми. Отсмеявшись, Семёнов сказал:
- Не могу допустить погибель таланта: его «смендь» будет на моей совести. Садитесь, Тройной. «Хорошо».
Так появилось прозвище Погибель. На него Тройной не обижался. Он вообще никогда ни на кого не обижался. Смеялся над шутками вместе со всеми, громко, от души, сгибаясь пополам, прижимая руки к животу. Рассмешить его было легко и приятно. Даже закоренелые шутники, злые в насмешках и жестокие в розыгрышах, оставили его в покое. К четырнадцати годам Погибель вымахал с коломенскую версту, был худой, как жердь, и говорил баском...
И вот теперь Погибель-Тройной стоял перед Николаем и радостно улыбался.
- Вот уж не думал встретить кого-нибудь из гимназистов здесь, в Твери, но рад, что мы встретились...
- Я тоже рад, - искренне ответил Вершинин. – А как... – и замялся, не зная, как обратиться к бывшему однокласснику: на «ты» или на «вы».
Стройной понял и махнул рукой:
- Давай на «ты»... – и сразу же спросил: - Ты как здесь: по службе или просто? Я вот служу по земельному ведомству... Езжу туда-сюда...
- А я буду работать на телеграфе, - ответил Николай. – В Затонске.
- Здóрово! – улыбнулся Виктор. – А я вот на служебной квартире в Москве... Кухарка у меня там, а секретарь со мной... – Стройной оглянулся на здание вокзала. – За кипятком побежал.
Раздался звонок станционного колокола, означавший, что паровоз заправляться водой закончил.
- Господа, поезд отправляется, - сообщил кондуктор. - Прошу занять свои места.
Пассажиры начали заходить в вагоны, из вокзала ручейком стал выткать народ с чайниками, бидончиками, из-под крышек которых валил пар. Все торопились, чтобы кипяток не остыл и на поезд не опоздать. Среди потока людей, скользившего по снегу, был и секретарь Тройного.
- Успел, Виктор Олегович! - выкрикнул он, подбежав к вагону и проворно поднявшись на площадку. – Сейчас чайку попьём...
- Заварка в саквояже! – крикнул ему вслед Стройной.
- Знаю... – донеслось из вагона глухо. Проводник захлопнул дверь, чтобы вагон не выстужался.
Погибель развёл руками: мол, сам видишь...
- Приходи к нам в купе, - предложил он, поднимаясь на площадку. – Чаю попьём... У меня, правда, ничего, кроме сахара...
- Так у меня баранки есть! – воскликнул Николай, идя следом...
Проходя мимо семейного купе, они услышали монотонный детский голос, читавший сказку Пушкина о Балде:
Вот он кричит: «Поди-ка сюда,
Верный мой работник Балда.
Слушай, платить обязались черти...»
- Антон Николаевич, - прервал чтение гувернёр, - это же стихи. Их читать надо с выражением...
Николай и Виктор переглянулись и, прыснув, поспешили скрыться в купе Стройного.
- Ты сейчас подумал о том же, о чём и я? – отсмеявшись, спросил Погибель.
Вершинин кивнул...
С Пушкиным, Стройным и Коробейниковым была ещё одна история, весёлая.
На уроке словесности учитель читал им сказку о Балде. Всем сказка понравилась, и, когда Семёнов предложил поставить её на сцене, все согласились. Антоше досталась роль попадьи. Он тогда был плотненький такой, щёчки пухлые, с румянцем, волосы кудрявились, и потому в чепце, в накинутым на плече платке и широченной юбке выглядел донельзя комично. А ещё Антоша краснел по любому поводу: и от волнения, и от смущения, и от обиды... С вытаращенными глазами, алевшими как маков цвет ушами и громким визгливым голосом – пародия на Раису, жену гимназического дворника Герасима, – он составлял прекрасную пару Погибели.
В самом начале спектакля Антоша-попадья, вращая вытаращенными для образности глазами, громким шёпотом говорил попу-Погибели:
- Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь... - и поднимал палец вверх. К нему склонялся Погибель, тоже выпучивая глаза, и даже рот открывал. Антоша, переходя на свистящий шёпот, продолжал: - А требуй, чтоб он её исполнил точь-в-точь.
И Погибель повторял тоже шёпотом: «точь-в-точь» и на последнем слове резко поворачивал голову к публике, и сидевшие в первом ряду вздрагивали или даже взвизгивали.
А в конце постановки, когда Балда давал попу щелчки, Антоша, изображая ужас попадьи, заламывал руки, беззвучно ахал, делал пару шагов к краю сцены, потрясая руками: «за что, мол, страдаем?»
На репетиции.
А на премьере он забыл про юбку, наступил на подол и... рухнул со сцены. Зал дружно ахнул. Антоша вскочил и полез на сцену, явив всему залу свой... тыл, обтянутый гимназическими брюками. Вскочил и сделал шаг к попу, которому Балда как раз говорил: «А с третьего щелчка вышибло ум из старика», - и... снова наступил на подол и упал прямо на актёров.
Спектакль закончился кучей-малой под оглушительные аплодисменты и хохот всего зала. Поп с попадьёй понравились так, что их даже вызывали на «бис»...
...Оставшийся путь до Затонска Николай провёл в купе Виктора за чаем в высоких подстаканниках и воспоминаниями о гимназической поре. Секретарь Стройного – звали молодого человека Виталием – слушал разве что не раскрыв рот, смеялся вместе со всеми и с немым восхищением смотрел на своего всегда серьёзного начальника. Таким молодым, с весело поблёскивавшими глазами, улыбчивым и даже хохочущим, он ещё никогда того не видел. За разговорами под чаёк уговорили все баранки, причём ел в основном секретарь.
Время пролетело незаметно. Проводник, пройдя по вагону, объявил: «Господа, Затонск». Погибель сразу погрустнел. Николай откланялся, поблагодарил за компанию и вернулся в своё купе за верхней одеждой и багажом.
Когда он вышел в коридор, поезд, замедляя ход, двигался вдоль затонского перрона.
Выйдя из вагона, Вершинин подозвал носильщика. Тот подхватил синий чемодан и саквояж и прямиком направился к извозчикам. Прежде Николай таскал свои вещи сам, а теперь – вагон второго класса обязывал – и до носильщика дорос. Носильщик был немолод, но спину держал прямо, что выдавало бывшего военного. Холщовый, чисто выстиранный фартук ладно облегал фигуру, одетую в старую шинель, почти выцветшую под солнцем, ветром и дождём. Фуражка военного образца да сапоги завершали облик носильщика. На левой стороне груди красовалась начищенная бляха с номером «8».
Николай знал этого носильщика по своим прежним приездам в Затонск. Завали его Трофим. А извозчика, к которому он нёс багаж Вершинина – Никодим. Николаю было приятно осознавать себя важным, несмотря на молодость, пассажиром.
Он напоследок оглянулся на поезд и нашёл глазами окно, где стояли Стройной и его секретарь. Вершинин помахал рукой, и Погибель, улыбнувшись, ответил тем же. Правда, глаза его остались грустными. Стоявший рядом с ним Виталий помахал баранкой, зажатой в руке, и губами сказал: «Удачи, Николай Алексеевич». Поезд тронулся, и Вершинин прокричал: «Счастливого пути!»
«Ну, вот я и дома, - подумал Николай. - И баранки не пропали зря - пригодились. Чай с баранками в дороге - милое дело...»
Отредактировано Надежда Дегтярёва (30.10.2019 21:25)
