Шарманщик

Зарисовка к новелле "Сатисфакция"

Алексей сидел за столом и не столько пил чай, сколько исподволь взглядывал на женщину, сидевшую напротив. Он даже в мыслях не позволял себе называть её по имени. «Барыня», «хозяйка», изредка Марина Александровна – в ответ на её «Алексей Иванович» - это пожалуйста, всё остальное – запрет...
Он вздохнул про себя. Хорошая она, добрая, заботливая. И хозяйство у неё скромное, но... ухоженное. Всё на своём месте, всё учтено, всё используется по назначению. Уж он-то за месяц, проведённый в поместье, всё успел разглядеть, оценить и одобрить. По средствам живёт барынька, не шикует, деньгами не сорит. Всё так сдержанно, чинно - по-хозяйски, одним словом. Рачительно – во, вспомнил слово... Алексей снова исподтишка глянул на хозяйку и... встретился с ней взглядом. И прочёл там такое!..
Что не поверил и опустил глаза. Ну, не может такая женщина смотреть на него так! Не может – и всё! Не достоин он! Ей какой муж нужен? Ласковый, заботливый... А он? Грубый, резкий, только и может что свою шарманку крутить. А она... Марина Александровна Иловайская, в девичестве Шелехова. Он же простой Звонарёв - Лексей, как с детства звали... Что он может ей дать?..
Ладно, хватит стонать – пора решать, что делать дальше. А дальше остаётся только одно – уходить куда подальше от соблазна поверить и привязаться... на всю жизнь. Да, так он и сделает. Завтра же уйдёт. А чего тянуть?.. Только пораньше надо уйти, затемно, пока она спать будет... Не любил он прощаться, глаза отводить, объясняя, краснеть... Не хорошо уходить тайком, но так лучше им обоим... Да каким «обоим»! Кто он, а кто она! Ей лучше будет думать о нём плохо, чем сердце прощаньем рвать. А ему не привыкать...
Алексей одним глотком допил уже остывший чай и решительно поднялся.
- Спаси вас Бог, Марина Александровна! Пойду я... Покойной ночи, - и, не дождавшись ответного «И вам спокойной ночи, Алексей Иванович», вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь столовой.

Он не поверил - это она прочла в его глазах - и испугался. Что, если он задержится здесь ещё хоть ненадолго, между ними может произойти нечто такое, чего он боится как огня. Сначала привязанность, а потом ответственность... И теперь даже не смотрит в её сторону. А она не удержалась – и глянула так, как ей хотелось... Как он её назвал тогда, на дороге? «Барынька...» Столько нежности было в его голосе! Может, он и не хотел, а так получилось... Как ласково погладил по щеке, как осторожно нёс, как бережно посадил в коляску... Милый Алексей Иванович, если бы вы знали, как перевернули душу своим отношением! Встреть вас лет этак... пять назад – не задумываясь, пошла бы за вас замуж. Но не случилось. Пришёл Иловайский и взял в жёны... как вещь, дорогую, красивую - ненужную... А вы боитесь поверить, даже не мне – себе. Вы ведь уже привязались ко мне, хотя сами не поняли. Зато я поняла... И не буду вас удерживать... Вы ведь уходить решились. Вон как поднялись, попрощались и вышли... Значит, утром. Пока я буду спать... Куда же вы пойдёте, Алексей Иванович? Алёша... Зима скоро, а у вас ни тёплого пальто, ни обуви целой. Много ли заработаешь одной шарманкой? Кто вас приютит-приветит, накормит-напоит и спать уложит? От меня бежите, а от себя ведь не уйдёшь... Значит, вернётесь. Побродите по свету – и вернётесь. А я буду ждать. И встречу вас на пороге, и обниму и прижмусь крепко-крепко, чтобы не оторвать. Так будет. Я подожду – и вы придёте...

Алексей тихо прикрыл дверь комнатки, где ночевал, и на цыпочках прокрался в прихожую, держа в руках шарманку, обёрнутую в холстину, и ножки от неё. Одежду и обувь он ещё в ночи принёс и сложил в углу, за дверью. Котомки не нашёл. Куда он её засунул?.. Жалко, конечно: хотел туда еды какой положить да кое-что из белья... Ну, нет так нет. И на том спасибо, что сразу не прогнали – месяц целый кормили-поили... Он, правда, тоже без дела не сидел: дровницу поправил, дрова нарубил, поленницу сложил – на всю зиму хватит. Коляску починил – ездить можно не бояться. Всё Фоме легче. А то он со сломанной рукой много ли наработает! Печь на кухне переложил – теперь не дымит. Окна законопатил, чтоб не дуло. Меланья нарадоваться не могла: «Ты, Лексей, на все руки мастер, как мой Фома! Бог тебя принёс тогда на дорогу, не иначе...»
Он и сам порой думал, что не случайно на развилке повернул направо... Если б - налево, то не известно, как бы всё закончилось...

В этом году ему удивительно везло. Началось это везение со встречи с семейством кукольников. Авдей Макарыч Шляпкин, глава, так сказать, всего и всех, был потомственным петрушечником. Ещё его дед хаживал по городам и весям со своим театриком Петрушки. Сам мастерил кукол, сам сочинял пиески, сам же их и исполнял. Авдей Макарыч свято соблюдал заповедь Шляпкиных – дарить людям радость и утешение своими представлениями.
Компания кукольников была невелика: сам Шляпкин, его дочь Любаша, внучок Сергунька и большой белый попугай Кузя, который за копеечку вынимал из коробки свёрнутые в трубочку билетики «со счастьем»: на бумажке было написано, что ожидает человека в будущем. И ведь верили! Нехитрый скарб петрушечников помещался в небольшом фургончике, который возила по российским дорогам и бездорожью старая кляча, бывшая когда-то каурой красавицей кобылой Рыжухой, а теперь ставшей поседевшей Сивкой.
Алексей познакомился с ними в Д* и «прилепился», как выразилась Любаша, на всё тёплое время года. А когда одновременно Рыжуха-Сивка околела и Кузя помер, фургончик с тележкой пришлось продать. Теперь Алексей таскал на плече тяжёлую, почти два пуда, «катеринку», по-другому - шарманку, Авдей Макарыч нёс сундучок с куклами и на перемену с Любашей и Сергунькой – узел с пожитками и складную ширму.
Придя на сельскую базарную площадь, Алексей начинал играть, собирая зрителей. Шляпкин ставил ширму, брал в рот «пищик», и представление начиналось. Пиесок было немного, они повторялись из раза в раз в каждой деревеньке, но зрителям - в основном бабам да ребятишкам - нравилось.
Алексей обычно представлял собравшемуся народу Петрушку, спорил с ним, подсказывал, предупреждал или пытался отговорить от дурных поступков, а когда Авдей Макарыч менял кукол, играл на шарманке, заполняя паузу. Иногда Любаша или Сергунька пели. У мальчика был тонкий голосок и пел он так пронзительно и жалобно, что зрительницы не выдерживали и бросали мелкие монетки в шапку, лежавшую на земле у шарманки или у ширмы.
Алексей никогда не думал, что у него есть актёрский талант, да вот поди ж ты! Из-за «пищика» зрители не всегда понимали, что говорит Петрушка, и Алексей вёл с ним диалог, повторял фразы, помогая зрителям понимать слова. А иногда изображал, подыгрывая Любаше, неотёсанного мужика - глупого и оттого потешного.
Когда представление заканчивалось, актёры собирали свои пожитки и шли дальше, в следующую деревню. В городах они бывали нечасто: дорого, да и разрешение надо было купить. А денег не так уж и много – еле на проживание хватало, но Алексей не жаловался...
В сентябре, прямо на свои именины, неожиданно умер Авдей Макарыч. Ещё днём был бодр и весел, сыпал шутками-прибаутками: «После сытного обеда полагается поспать!» - прилёг и... не проснулся. Любаша продала сундучок с куклами и ширму другим кукольникам, пришедшим чуть позже Шляпкина на ярмарку - большую, многолюдную и богатую, - и на вырученные деньги купила место на кладбище и достойно похоронила отца. На свеженасыпанный холмик с крестом она положила букетик полевых цветов, Сергунька – пуговицу от рубашки Петрушки, а Алексей посадил молодую осинку и сыграл на шарманке «Прелестную Катарину»*, которую особенно любил Авдей Макарыч.
«Пищик» Любаша оставила себе как память об отце, а шарманку забирать у Алексея наотрез отказалась:
- Пусть у тебя будет. Какой-никакой, а заработок, - и прикрыла дрожащие губы кончиком платка, лежащего у неё на плечах. - Папенька бы порадовался...
- А сами-то вы с Сергунькой куда теперь?
- В Д* вернёмся. Мы там зиму живём... жили. Авось, и сейчас не пропадём...
На том и расстались...

Алексей отправился дальше по тракту. Наступила осень, пока тёплая, но холода уже не за горами. Дойдя до перекрёстка трёх дорог, он задумался. Дорога налево вела в городок Софийск – 4 версты, где он уже бывал раньше. Хороший городок, тихий, провинциальный – зиму можно пережить. А дорога направо вела в ему не известное Марфино – 3 версты. Постояв и перевесив тяжёлую шарманку на дру-гое плечо, Алексей качнулся вправо – и повернул туда же. Версты через две он услышал сзади топот копыт, скрип колёс и крик «берегись!», и мимо него, отступившего с дороги на обочину, промчалась коляска с двумя пассажирами. Женщина сидела, вцепившись в борт обеими руками, а мужчина, натянув вожжи, пытался справиться с понёсшими лошадьми. Несколько мгновений спустя донеслось  громкое ржание и треск – видимо, коляска перевернулась...
Когда Алексей прибежал, экипаж стоял, накренившись, на обочине. Лошади, изредка всхрапывая, стояли поодаль, под деревьями, связанные дышлом и постромками, оторвавшимися от коляски. Возница, вырванный из экипажа сорвавшимися лошадьми, не сумел выпутать руки из вожжей и лежал на земле... как могут лежать только мёртвые. Но Алексей всё-таки подошёл удостовериться...
А где же женщина? Её он нашёл в нескольких саженях от коляски, в траве. Ещё бы пару-тройку вершков, и она разбила бы себе голову о камни, но Бог миловал... Женщина лежала на спине, раскинув руки, словно хотела обнять весь мир, безмысленно глядела вверх и, кажется, не дышала.
Алексей приподнял её голову, и она перевела глаза на него, в её глазах появилось осмысленное выражение.
- Барынька, - сказал он негромко, - вы меня слышите? – Она моргнула, слабо качнула головой и шумно задышала. – Вот и хорошо! - с облегчением выдохнул он и мягко погладил её по холодной щёчке. – Я помогу вам сесть.
Она села и бессильно прижалась к нему, закрыв глаза. На поляну выбежал бородатый мужик с ружьём в руках.
- Барин! – вскричал он, увидев мёртвое тело мужчины. – Игорь Анатольевич! Господи, Боже мой! Какая беда! – Потом кинулся к барыне: - Марина Александровна! Вы живы! Слава Богу! – Затем обратился к Алексею: - А ты кто же, мил человек?
- Прохожий.
- А звать тебя как, прохожий?
- Алексеем кличут, Ивановичем.
- А меня Фомой, значит, Калинычем.
- Вот что, Фома Калиныч, будь другом, придержи барыньку, а я пока с лошадьми да коляской разберусь.
- Так одному не справиться...
- Ничего, как-нибудь уж...
Алексей выпростал руки Игоря Анатольевича из вожжей, успокоил лошадей и запряг в коляску. Потом подержал барыньку на руках, пока Фома Калиныч разворачивал экипаж, и аккуратно усадил ту на скамейку коляски...
Так он оказался в Марфино - у Марины Александровны...

И вот теперь он... бежит отсюда. Да, бежит - чего уж перед собой-то притворяться?.. Одежонку свою напялит, ноги в разбитую обувку сунет... Зря он отказался брать ношеный, но крепкий ещё армяк Калиныча, когда предлагали. А теперь уж что локти кусать!
Алексей выпрямился, одёрнул шинель с пелериной – эх, маловата уже, да штопана-перештопана сто раз... Ну, ничего, как-нибудь обойдёмся... И замер, услышав:
- Бежишь, Лексей? - Обернулся: в дверях людской стоял Фома Калиныч: стоял прямо, рука, что не сломана, за спиной. - Тайком, стало быть... не попрощамшись...
- Так... спят ещё... зачем будить?..
- Не сплю я, Алексей Иванович... – вышла в прихожую Марина Александровна.
- Я... мне... – потерялся он, так и не сумев ничего сказать, - да и что тут скажешь!
- Калиныч, ты приготовил, что я просила?
- А как же ж! И Малаша моя собрала в дорогу, - Фома вынул из-за спины большой узел и... котомку Алексея, постиранную, вычищенную. У неё даже цвет поменялся: теперь она была светло-серая, как новая мешковина. Алексею стало стыдно: люди о нём заботились, а он... В узле была шинель солдатская, фуражка офицерская, бушлат и сапоги... с портянками!
- Зачем?.. – с трудом выговорил Алексей.
- Зима скоро. А вы одеты легко. Простудитесь, заболеете – кто за вами присмотрит? – спокойно сказала Марина Александровна. Что ей стоило это спокойствие!.. - Надевайте, Алексей Иванович...
Шинель села так, словно на него была шита, ногам, обёрнутым портянками, было тепло и сухо в сапогах. Фуражка тоже оказалась в пору, бушлат удобно лёг на плечи... Не удержавшись, Алексей глянул в зеркало: хорошо! Теперь и мороз не страшен.
В прихожую проводить Алексея вышла и Меланья, протянула ему свёрток:
- Это снедь в дорогу... – сказала она. - Когда ещё поесть придётся. А здесь – сала полфунта, краюха хлеба, пара пирогов с капустой да две луковки...
- Да зачем же? – совсем растерялся Алексей.
- Не откажите... – смутилась Меланья.
- Не надо, - решительно отказался он, но услышав от Фомы «брезгуешь?», поспешно запихнул свёрток в котомку и выпрямился. – Ну... Спасибо за тепло и приют... Не поминайте лихом... Прощайте, - и поклонился земно.
Меланья перекрестила Алексея, Фома хмыкнул:
- Скатертью дорога...
- До свиданья, Алексей... – услышал он в спину голос Марины Александровны, замер на мгновенье, но пересилил себя и, не обернувшись, вышел...

***

В декабре Алексей оказался в Затонске. Городок ему понравился. Тихо, спокойно. И городовой с сочувствие отнёсся: место указал и взял по-божески. На площади, где размещались магазины, модные ателье, парикмахерская и вечно пьяный сапожник, Алексей «работал» до и после обедни. Он сохранил карточки с «предсказаниями» умершего Кузи и иногда пользовался ими. Чаще всего в базарный день.
Удалось с помощью того же городового – звали его Гордей Гордеич Малахов – снять недорогую комнатушку в Михайловской слободке и даже познакомиться с некоторыми постояльцами. Один был бывший прапорщик Набокин. В первый же день зазвал к себе Алексея, велел «Разлуку» сыграть, стопку налил... Савелий Ефремович был бы интересным собеседником, если б меньше пил... или не пил бы вовсе.
Незадолго до Рождества Набокина убили. Алексея, как и прочих, допросили, чем напугали его: не хватало ещё в полицию угодить! Знакомый городовой погрозил пальцем:
- Смотри у меня! Я, ежели что, и в сыскное сведу. К самому Штольману!..
У Алексея всё внутри оборвалось: сведёт ведь, не пожалеет. И заступиться некому!.. И зачем он только в Затонск пришёл!
А тут ещё на площади какая-то барышня, вышедшая из ателье с женщиной, наверно, матерью, так пристально на него посмотрела. Никакой вины Алексей за собой не чувствовал, но стало ему отчего-то тревожно... А она ещё подошла близко-близко, внимательно разглядывая его лицо. Эту барышню Алексей никогда не видел и не знал, кто она такая. А та, подойдя, схватила его за правое запястье и потянула на себя... Тут он не удержался: вырвав руку из её цепких пальцев и подхватив шарманку, дал стрекоча...

На следующий же день его задержал и препроводил в полицейское управление молодой сыщик. Алексей упирался, как только мог, но против двух городовых не устоял. Его, перепуганного и прижимающего к себе шарманку, ввели в кабинет следователя - того самого Штольмана. Он строго посмотрел и кивнул.
- Имя, фамилия, род занятий! – грозно обратился молодой.
– Так это, – умоляюще глядя почему-то на старшего, выдавил Алексей, невольно подражая Любаше, – странники мы.
– Бродяга, стало быть! Отвечай, где взял шинель? Офицерскую фуражку? Ну?!
– Так это! – запинаясь, продолжал Алексей. – Барыня... одна пожаловали, по доброте! – Ему не хотелось называть имя: зачем пачкать добрую женщину...
– Рассказывай, как людей убивал!
– Ваши благородия! – взмолился Алексей и попытался упасть на колени, да городовые не пустили. – Не убивал! Не убивал я!!!
– Что ты тут орёшь! – молодой схватил его за обшлага шинели.
Алексей шарахнулся, пытаясь вырваться, да не тут-то было: городовые держали крепко. «Сейчас бить будут!» - мелькнуло в голове, и он зажмурился...
– Что ж Вы его пугаете, Антон Андреич? Так он нам ничего не скажет, - раздался голос старшего, и молодой отпустил и отошёл, и городовые ослабили хватку.
Алексей даже и не пытался вырваться, лишь повторял, словно в забытьи, «не убивал» и глаз не открывал, пока его не дёрнули.
Молодой держал на ладони нож:
– А ну, говори! Твой?
– Не мой! – крикнул Алексей. – Не мой нож! Мой в сапоге! – и даже ногу вперёд выставил.
Заточенный вручную обломок рессоры от повозки, с верёвкой, намотанной вместо рукояти, явился на свет.
– Вот он, – показывая на нож грязным пальцем, сказал Алексей. – Вот это мой нож!– и решил надавить на жалость, как делала Любаша. Авось, поможет! – А этот... Да на что мне такой нож купить-то! Едва денюжек на хлебушек хватат! – и упал на колени: – Ваше благородие! Не виноватый я!
Городовые рывком поставили его на ноги, и он понял, что теперь – всё. Пропал он ни за грош!
И тут в кабинет вошла давешняя барышня.
– Это шарманщик? – живо спросила она и подошла к Алексею так же близко, как на площади.
Ему было уже всё равно, и, когда барышня взяла его за руку, он не стал вырываться.
– Анна Викторовна, что Вы делаете?! – воскликнул старший, словно испугался за свою Анну Викторовну. Как будто Алексей мог обидеть женщину!
– У него нет шрама на руке, - отпустила Алексея барышня.
Он перевёл измученный взгляд на Штольмана и вздрогнул, услышав:
– Отпустите его, Антон Андреич.
– Как?! – удивился молодой.
– На все четыре стороны! – сердито ответил старший, отворачиваясь.
– Не виноватый я! Не виноватый я! – забормотал обнадёженный Алексей, пытался упасть на колени и отблагодарить за доброту, хотя с шарманкой в руках это было сделать затруднительно. «Если отпустят... сразу же уеду!»

Городовые выволокли его из кабинета и вытолкали вон из управления. Оказавшись на улице – я свободен! – Алексей, вскинув «катеринку» на плечо, почти бегом припустил на съёмную комнату.
Быстро собрался – главное, шарманку закутать покрепче – и сложил пожитки. Они все уместились в котомке. И тут сообразил, что стемнело. Куда на ночь идти? И он остался до утра. Тем более заплатил по завтрашний день.
Алексею не спалось, и он просто сидел при свече, глядя на своё отражение в оконном стекле. Вид у него был, честно сказать, страшноватый: волосы всклокочены и не расчёсаны – некогда да и незачем было заниматься своей шевелюрой, борода неряшливо кустилась: Алексей отпускал бороду на зиму, но никогда не доводил её до такого неопрятного вида. Подумав, достал бритву и привёл себя в порядок, сразу помолодев на несколько лет.
Пока вытирал лицо, глядя в осколок зеркала, что нашёл здесь же, в номерах, думал. Куда он пойдёт? Да хотя бы в Д*, к Любаше с Сергунькой. Авось не прогонят. Хотя зачем он им нужен? Да и кому вообще он нужен? Кто его ждёт?..
Алексей вздохнул. И вдруг понял: ждут... Фома Калиныч, Меланья и... Марина ждёт.
Он, словно на яву, увидел её. Сначала такой, какой она была на поляне, потом – сидевшую за накрытым столом в людской, затем в саду с корзиной яблок – она помогала Меланье и Фоме их собирать, и снова за столом, когда они встретились взглядами... Её «говорил» о любви, а он глаза отвёл. Трус. И дурак к тому же. Женщина приняла его таким, какой он есть, а он... И голос её услышал: «До свидания, Алексей...» До свидания... Как будто она знала, что они ещё свидятся. «Знала, - понял он. - Потому что и я теперь знаю!»
И вдруг ему стало так спокойно и... правильно, что он даже улыбнулся: и чего боялся?..

...Утром по тракту шагал, скрипя сапогами, высокий человек. На нём была солдатская шинель, офицерская фуражка на голове. На одном плече он нёс шарманку, завёрнутую в холстину, на другом - полупустую котомку из мешковины. Воздух был морозным, но не обжигающим, а бодрящим. И человек уверенно шёл туда - где его ждут.
____________________________________
*по-французски «Charmante Catherine». От названия песенки и произошло название инструмента - шарманка

Отредактировано Надежда Дегтярёва (29.11.2019 00:06)