В замке царил переполох, вызванный приездом четы де Ла Фер. Прошло несколько лет со дня их последнего визита в Берри, где под присмотром матери графини росли их дети: три дочери и сын - самый младший в семье.

Времени супругам на визиты вне королевской службы хронически не хватало: то похороны, то празднества - как тут выкроишь время на посещение родни и детей! Мадам графиня постоянно при дворе: положение первой статс-дамы обязывает. А дети, они благодаря неусыпным заботам старой графини не обойдены вниманием.

Родителям не до них; впрочем, это в обычае во всех знатных семьях. А о семействе де Ла Фер и говорить не стоит: длинный список предков, родня Монморанси и Роанов - детям не устают напоминать, к какой семье они принадлежат.

Младший отпрыск рода, мальчик шести лет, растерянный от всей этой, непонятной ему суеты, беготни слуг, распоряжений, отдаваемых командирским, как на поле боя, голосом, стоит в углу детской, прижав руки к ушам, и мечтая только об одном: чтобы все это побыстрее закончилось, и размеренная жизнь в бабушкином замке вернулась в свое русло.

Дверь в комнату распахнулась.

- Господин Огюст, Вас ждут в большой зале! - кормилица улыбнулась, притянула к себе мальчика, попутно поправляя на нем костюмчик. - Идите скорее, Ваши родители приехали! - она легонько подтолкнула его к открытой двери.

Он пошел: сначала медленно, неуверенно, потом все быстрее; через минуту он уже несся через анфиладу комнат и залов, через открытые двери: быстрее, быстрее... Дверь в зал, где ждали его родители, была закрыта. Он уже не бежал - шел, и перед ней остановился, не решаясь войти. Он не видел родителей несколько лет; в памяти ребенка осталось ощущение чего-то важного, великого: родителей он знал по парадному портрету, висевшему в кабинете бабушки. Супруги выглядели на нем величественными и неприступными: холодом веяло от роскошных туалетов и подчеркнуто-чопорных жестов, от тщательно прописанных лиц и украшений.

Бывая у бабушки (а старая дама звала внука к себе много чаще, чем девочек, его старших сестер), он мысленно говорил с изображенными на них людьми: так ему казалось, что отец с матерью рядом. Бабушка, к счастью, не догадывалась об этих беседах: он был уверен, что она никогда не одобрила бы такое.

Дверь, наконец, распахнулась перед ним. В зале все сверкало под огнем зажженных люстр. В конце зала, на небольшом возвышении, два кресла: там отец с матерью. Но сначала надо пройти через весь зал. Он идет медленно и величаво, откинув кудрявую голову: так должен держать себя мужчина из рода де Куси и де Ла Фер.

- Подойдите поближе, сын мой! - мальчик не спускает глаз с величественного сеньора, сидящего в кресле. Он повинуется, хотя его единственное желание сейчас: броситься на шею к отцу, прижаться к нему, получить, наконец, поцелуй от матери. Но холодом, холодом веет от этих людей, которых он называет своими родителями. Какое счастье, что здесь бабушка! Но и она величественна и неприступна. Почему?

Ребенку не понять, почему с ним обращаются, как с чужим. Он еще слишком мал, чтобы усвоить логику поведения, предписываемую этикетом. Ему просто хочется тепла и внимания, и не осознать ему сейчас, что он, самый младший в семье, не может вообще претендовать на какое-либо, мало-мальски важное место, в семейной иерархии.

Разве ему надо что-то особенное? Пусть бы его обняли, поцеловали, расспросили о том, что он любит, чем занимается, какие у него друзья.
Почему на него смотрят с равнодушием, как на постороннего? Он в чем-то провинился? Вот, вот сейчас, его начнут расспрашивать о его занятиях с учителем: он ведь так любит читать и может многое рассказать и о рыцарях, и о походах в Святой град Иерусалим. Но вместо приглашающего движения руки - отстраняющее.

- Довольно, мой милый! - он ведь и слова не промолвил: почему довольно? - Вы можете идти!

Мальчик резко повернулся на каблуках и вышел за дверь. В этот раз он даже поклона родителям не отвесил.

Почему с ним так поступили? Что он сделал неправильно? Обида гложет сердце, слезы закипают на глазах, но он приказывает себе: "Не плакать, не плакать на глазах у всех!"

Он специально идет медленно, словно наказывая себя. Потому что сейчас у него только одно желание: найти укромный уголок, где никто не увидит его слез, и вволю выплакать свою обиду. Острое чувство одиночества и отстраненности: это то, что будет потом преследовать его всю жизнь.

- Мадам, я вынужден указать вам на недопустимость поведения моего сына. Он ушел, не удостоив нас даже поклона. Это непростительный пробел в его воспитании. Вы балуете его и потакаете ему во всем.

- Ребенок действительно не знает ни в чем отказа. Он горд и самолюбив. В Вас, мой дорогой зять! - у старой графини, наконец, лопнуло терпение. Она наблюдала всю сцену встречи, не проронив ни слова, но в отсутствии внука не считала себя обязанной более сдерживаться.- Позвольте вам заметить, что мальчик не видел вас практически всю свою сознательную жизнь: ранние впечатления не в счет! Но он боготворит вас и мать. А вы, мой дорогой, делаете вид, что принимаете не своего сына, а очередного пажа на службу. Зря Вы не уделяете ему внимания: у вас растет необычный ребенок.

- Матушка, - графиня соизволила вставить и свое слово. - Вы же прекрасно осведомлены о наших затруднениях. В последнее время мы не располагаем достаточными средствами. Жизнь в Париже дорога. Мы просто не можем себе позволить тратить деньги зря на образование ребенка, который не имеет никаких жизненных перспектив.

- Никаких перспектив? - старую даму передернуло от негодования. - И вы говорите это о мальчике, который уже сейчас может за пояс заткнуть ваших старших сыновей? Сомневаюсь, что в их головах сейчас больше ума, чем у этого малыша! - старуха не зря так распалилась: затронута судьба ее любимца. - Если у вас не находится для него ни денье, я беру на себя затраты на его образование. И я уверена: каждый ливр, потраченный на Огюста, окупится втройне.

- Огюста? Откуда это имя? - граф поморщился.
- Вы так редко видите своих детей, что немудрено не упомнить их имен! Это, позвольте Вам напомнить, одно из его родовых имен. Здесь, в Берри, в МОЕМ доме, его зовут так. В других местах вы вольны называть его и Арманом и Оливье.

Ангерран только ухмыльнулся. Еще бы: одно из крестильных имен, на котором она так настаивала. У тещи для этого были и свои соображения и свои воспоминания. Для него это не повод для семейного скандала. Пусть будет Огюст. Это все равно для сына ничего не изменит. Он младший в роду. Право называться шевалье: вот и все ,что его ждет. Времена для их семейства не самые лучшие.

- Хорошо мадам! Пусть будет по-вашему. И если вы готовы вкладывать средства в воспитание Ваших внуков (это уже намек, что имеются еще и старшие девочки), то мы не имеем возражений. Поступайте так, как вам кажется благоразумным. Мы всецело полагаемся на ваш ум и опыт.

Ангерран де Ла Фер встал и предложил руку жене, давая понять теще, что разговор окончен.

- Вы разрешите нам откланяться? Дорога была утомительна, а нам еще до Парижа добираться.

Утром супруги уехали.

Когда карета и сопровождавшие ее всадники скрылись, старая дама, наблюдавшая из окна своей спальни, как усаживается в экипаж ее ненаглядная дочь, ставшая давно чужой и отстраненной, и как садится на коня зять, которого она в душе терпеть не могла, обернулась к сидящему в огромном кресле внуку. Его фигурка терялась в глубине, сливаясь цветом костюмчика с обивкой. Только лицо и руки выделялись своей матовой белизной.

- Огюст, а почему вы не пошли проститься с родителями? - словно опомнившись, она с тревогой всматривалась в его лицо.

- Я был там, рядом! Они меня просто не заметили.

- Как так могло случится, мальчик мой, что Вас не заметили?

- Они так спешили, что не стали с нами прощаться. Тогда я подумал, что я там буду мешать. А они ведь еще приедут, правда? - он подался вперед, не спуская с бабушки внимательных глаз. - Они не могут не приехать: здесь же мы, их дети!

- Господи, ну конечно же, они еще приедут и не раз. Они очень спешили и не смогли побеседовать с Вами. Они обязательно вернутся мой дорогой! - она прижала внука к себе. - Вернутся, и вы им все-все расскажете. И они обязательно выслушают Вас.

Не один год прошел, пока чета вспомнила о сыне, хотя писал он им регулярно. Рассказывал о доме, где рос, о себе, о друзьях, об учебе. Далеко не всегда эти письма прочитывались.

Много лет спустя, уже после смерти родителей, разбирая семейные архивы, граф де Ла Фер нашел стопки своих, так и не распечатанных писем.

Для него это было потрясением: всю свою жизнь он боготворил этих, по сути чужих людей, для которых он стал интересен только тогда, когда не осталось иных наследников рода.