Один за всех


       
– Вечер воспоминаний окончен…
Яков Платонович с хрустом потянулся и покрутил головой. Мышцы предательски заныли. Сыщик поморщился. Вроде бы весь день пробегал бодрячком, а стоило вечером расслабиться на диване…
Анна, сидевшая за столом, рассеянно кивнула, поднося к губам чашку. Яков усмехнулся. В чашке, должно быть, уже льдинки плавают. Когда сели они чаёвничать после ужина, было еще по-летнему светло, а сейчас флигель уже заполняли густые сумерки, как бы напоминая, что день завтра не праздничный, и с утра на работу. Ванька, небось, уже десятый сон смотрит.
Задумчивый взгляд жены был по-прежнему устремлён на предмет, лежавший в центре стола. Потёртый золотой портсигар с потускневшими красными камушками.
– Думаешь, это тот самый? – Анна со стуком отставила, наконец, чашку.
– Приметы сходятся, – пожал плечами Штольман. – Михаил Модестович говорил, что его дочь подарила портсигар мужу перед какой-то северной экспедицией. А тут и белые медведи, и Полярная звезда… – сыщик задержал взгляд на самом крупном рубине. Казалось, что он даже горел ярче прочих. – Спросить всё одно уже не у кого.
– Почему? – оживилась Анна Викторовна.
Штольман моментально понял, что у неё на уме и отрицательно покачал головой.
– Аня, нет. Тревожить усопшего лейтенанта Ловича мы не будем. Если он захочет поучаствовать в расследовании, то наверняка сам появится. Он дух самостоятельный.
Штольман не смог сдержать ядовитых ноток в голосе. После той московской истории Аня долго чувствовала себя неважно, хотя и старалась не подавать виду. Яков уверен был, что всё дело в ударе по лицу, который Анна получила, и во все корки клял про себя сумасшедшую дочь Чертозная. Только много времени спустя жена призналась в том, что в неё вдобавок вселялся дух Сергея Ловича. Когда она рассказала, как всё было… Право, Яков весьма сочувствовал молодому офицеру. Но зазывать его повторно на огонёк отчего-то не хотелось.
Анна посмотрела на него с укором, и Штольман поспешно добавил примирительно:
– Да и так ли уж важно, чьё это? Точнее – чьим это было много лет назад. Важно найти некоего Мотю Соловьёва, к которому эта вещица в итоге попала.
– Яша, но ведь если это портсигар Сергея Ловича, значит, в Затонске объявился Углов?
– Это было бы довольно необычным совпадением.
– Яков Платонович! – жена взглянула на него с понимающей усмешкой. – Да вся наша жизнь – сплошные необычные совпадения. Начиная с единственного в Затонске велосипеда, на котором я налетела не на какого-нибудь приказчика или поручика, а именно на вас! Хотя купцов и офицеров в нашем городке всегда было в десятки раз больше. Яша, признайся – ты и сам думаешь, что это Углов!
– Думаю, – со вздохом капитулировал Яков. – И дело даже не в портсигаре.
Анна смотрела на него выжидающе. Штольман потер подбородок, стараясь собраться с мыслями. Мысли были нечеткие, бесформенные – не мысли, а какие-то полуощущения даже. Обычно он свирепо гнал подобную муть из головы, полагая, что фантазии только мешают ясности восприятия. Пока не увидел, как лихо оперирует похожими тенями людей и вещей московский сыщик Кривошеин. Правда, сам Яков Платонович долго считал, что такой путь не для него, но…
Может, действительно, следует облечь эти призраки мыслей в слова?
– Дело не только в портсигаре, – несколько неуверенно произнёс Штольман. – Во-первых, это совершенно точно чужаки. И снова небольшая, хорошо сплочённая банда.
– И снова грабят церкви, – понимающе кивнула Анна. – А почему ты думаешь, что они чужаки?
– Анна Викторовна! – Штольман взглянул на супругу с деланным укором. – Неужели вы думаете, что за год на посту начальника затонского угро я не озаботился обзавестись осведомителями? Так вот, ни единого слова или даже слуха о новой банде до меня не доходило. А действуют они с весны.
– Так они в других уездах действуют, – напомнила супруга. – Ты сам сказал.
– Всё равно. Не может быть, чтобы кто-то из местных фартовых не похвастался, как они удачно подломили церковь в соседнем уезде по фальшивому мандату. Но даже не это главное. Главное, что самый лихой из здешних уголовничков не стал бы выправлять себе мандат Затонского ОВД. В особенности, если он срисован с настоящего. Иметь подобные связи в местной милиции – и так по-глупому их использовать? Они же не могли не понимать, что рано или поздно эта история всплывет. Конечно, она всплыла раньше, чем бандиты рассчитывали. Но всё равно. От прикормленного каплюжника всегда больше пользы на длинной дистанции, а эти… То ли не сообразили, то ли не рассчитывали задерживаться тут надолго. Хотя с другой стороны, сориентировались они быстро и улику попытались отбить.
Меж бровей Анны Викторовны появилась задумчивая морщинка. Непослушный локон, точно как тридцать лет назад выбился из причёски – тоненький пальчик немедленно добрался до этого локона  и принялся его яростно накручивать.
– Знаешь, что мне это напомнило? – спросила она вдруг. – Тогда, в Москве, они устроили засаду на Михаила Модестовича. Сейчас – на Васю.
Штольман на миг замер. Его любимая умница только что оформила в слова то, что смутно бродило где-то в голове у самого сыщика.
– Да, – он изо всех сил постарался, чтобы переполнивший его вдруг щенячий восторг не слышался в голосе, но Анна всё равно что-то заметила и лукаво улыбнулась.
– Да, – повторил Яков. – Действуют они похоже. Без колебаний. Отец Иона что-то заподозрил и тут же получил нож под лопатку. Нужно забрать клочок бумаги – обстреливают милиционера. Хотя не могут не понимать, во что это выльется. Сейчас уже не смутные годы гражданской. Убийство помощника начальника угро… Это уже шум на всю губернию.
– И что это значит, Яков Платонович? – меж Аниных бровей  снова пролегла морщинка.
Якова вдруг осенило.
– Это значит, что они действительно не рассчитывали, что их раскроют так скоро. И всеми силами пытаются замести следы. Чтобы остаться. Иначе бы попросту ушли в соседний уезд, и никто бы не стал их долго искать. Что-то их тут держит…
– Яша, – Анна вдруг вскинула голову и посмотрела на него. – А что, если им некуда больше идти?
– То есть? – нахмурился Штольман.
– Понимаешь… Я вот подумала – если портсигар тот самый и если он действительно все эти годы был у Углова... Но тут, в Затонске, он его вынужден отдать в обмен на фальшивое удостоверение. Просто потому, что ничего другого у него не осталось! Да он, наверное, все эти годы бандитствовал. Но неудачно. И в итоге ему пришлось отдать свой первый трофей.
– Анна Викторовна!
В голосе Штольмана смех мешался с восхищением.
– Я не права?
Сыщик постарался умерить весёлость. Еще не хватает, чтобы жена на него обиделась. Кроме того – что в её словах такого, о чем бы не думал, пусть смутно и безотчётно, он сам?
Кривошеин, небось, сразу бы поверил своим ощущениям. Это он по старой привычке сопротивляется интуитивным выводам, не подкреплённым материальными уликами.
– Правы, Анна Викторовна. Скорее всего, вы правы, – серьёзно кивнул Яков. – Если предположить, что это тот самый портсигар и тот самый Углов. В Москве он тогда как песок сквозь пальцы ушёл. Трепалов посылал на него запрос в Питер, так оказалось, что после Октября товарищ Углов успел пару месяцев послужить в питерской чека, – Штольман непроизвольно поморщился. – Попался на каком-то гнусном мародёрстве. Должны были судить, но он ухитрился улизнуть.
Какое-то смутное беспокойство поселилось в душе. Надо бы послать запрос в МУР, пусть пришлют всё, что тогда удалось собрать на Углова. Хотя, помнится, не так много там было. Остаётся ориентироваться на собственные воспоминания. И на то, что говорил про неведомого главаря банды Кривошеин: «Очень умён, очень жаден, весьма хладнокровен…»
А еще решителен и жесток. Без колебаний убирает свидетелей и даже подельников.
А это значит, что любителю противозаконной живописи Моте Соловьеву может угрожать опасность. Нужно было разыскать его сегодня, хотя бы через тот же Заготскот. Сторож там наверняка есть, у него узнать адрес директора, от того – уже адрес самого Соловьева…
Штольман кинул взгляд за окно. На улице уже совсем смерклось. Аккурат до утра и пробегаешь по тёмным затонским улицам… на радость тому же Углову. Разумнее с самого утра взять в отделении машину и рвануть в контору. И понадеяться на то, что затонский «блинодел» наверняка и сам тёртый калач, готовый к любым неожиданностям, и по ночам неизвестным гостям не открывает.
– Яша!
Жена, тихонько убиравшая со стола, повернулась и посмотрела на него озабоченно. Штольман и не заметил, как по старой привычке закусил кулак.
– Яша, что? – Аня решительно отставила посуду в сторону. Подошла, села рядом, беря за руку… Сыщик тяжело вздохнул.
– Да так. Опасаюсь, как бы наши деятели нас не опередили.
А ведь есть еще Василий, уехавший в Бежецкий уезд… Тамошних батюшек оставили в живых, но что бандиты предпримут теперь?
Сыщик повернулся к жене.
– Аня, будь осторожна. Очень осторожна. Постарайся одна никуда не ходить, бери с собой хоть ребят своих! Если это Углов… Один раз вы с ним чудом разминулись.
– Буду, – серьёзно пообещала Анна Викторовна. – Знаешь, я тут еще подумала…
– Что? – насторожился Штольман.
– Этот Углов. Хоть и жадный, но… тогда получается, что он невезучий. Грабил-грабил, но ничего не сохранил, всё уплыло. Что, если это не просто так?
– Что не просто так? – не понял Яков.
– Михаил Модестович, – пояснила жена. – Что, если это он… наслал на него что-то?
Штольман на миг потерял дар речи, забыв дышать.
– Ничуть не сомневаюсь в способностях Михаила Модестовича, – произнёс он наконец сдавленным голосом. – Вот только думаю, захоти господин Чертознай кого-то всерьёз проклясть – тому бы небо с овчинку показалось.
Незабвенного Ардашева Кривошеин и вовсе не проклинал – так, стукнул походя легонько. В итоге товарищ помощник комиссара на две недели переселился в больницу с подозрением на дизентерию, кажется. Потом, правда, вернулся. Но о том злополучном дне и о стычке со старыми сыщиками не вспоминал ни разу: то ли последующие больничные приключения для него всё затмили, то ли… А что, собственно говоря, было вспоминать? Как на него порчу навели? В такие вещи истинному последователю Маркса верить не полагается.
Жена прикусила губу и смотрела на него чуточку виновато. Штольман иронически вскинул бровь.
– Заговорённый сыщик у нас уже есть. Теперь в пару к нему будет проклятый бандит? Скорее я поверю, что Михаил Модестович со своими картами подстроил всё так, чтобы Углов выполз из какой-то дыры и непременно наткнулся на меня… Всё, Аня, спать! А то мы сейчас до чертей договоримся.
* * *
Утром, как Штольман ни торопился, пришлось сделать крюк и по пути в управление заглянуть еще и на телеграф. Одна срочная телеграмма полетела в МУР, к Трепалову, вторая – в соседний ОВД. С просьбой оказать всю возможную помощь инспектору Затонского угро Василию Смирному, командированному в Бежецкий уезд для опроса возможных свидетелей. Еще вчера Яков Платонович не собирался привлекать тамошних коллег, памятуя, что ограбленные батюшки в свою милицию обращаться не стали, но теперь держать соседей в неведении казалось неразумным. Помощь Василию действительно может понадобиться.
Даже если не понадобится – лучше Ваське потом написать десяток лишних бумажек, чем ввязаться в какую-нибудь историю с мордобоем и стрельбой, о которой в бежецком райотделе узнают постфактум. Советская милиция, как это ни грустно, потихоньку обрастала собственной бюрократией.
В участке начальник угро первым делом сунулся в гараж. Гидра Империализма дремала на своем месте, всей машиньей мордой выражая бесконечную усталость от жизни, но Редькина рядом с ней не наблюдалось. По внутренней лестнице сыщик вскарабкался к каморке над гаражом, где порою ночевал Ипполит, подёргал дверь – заперто. Ну и где, черт возьми, бывший товарищ секретарь? Чаи в дежурке гоняет? В приемном отделении, однако, оказались только дежурный и еще двое.
– Редькин не приходил? – отрывисто бросил Штольман вместо приветствия.
– Никак нет, Яков Платоныч! – отрапортовал Самойленко, вскакивая из-за стола дежурного. – И Василия Степаныча еще не было!
Ну, Василия Степаныча ждать раньше вечера не стоило, а вот куда черти унесли милицейского шофера? Яков Платонович нервно побарабанил пальцами по ручке трости – и вдруг вспомнил. Вчера вечером он сам сдал Ипполита с рук на руки мадам Ребушинской. И что же, он там так и остался?
Сыщик ощутил недовольство. Лизавета Тихоновна – это, конечно, веская причина, но на службу надо являться вовремя!
«А сам? – ехидно откликнулась память. – Причем это была даже не Анна!»
От подобных воспоминаний зубы заныли, а раздражение только усилилось. Штольман сердито дёрнул головой. Нужно ехать в Заготскот, контора на другом конце города, за железной дорогой, пешком ему туда и за час не добраться. Можно, конечно, не дожидаться Редькина, взять пролётку…
Но кого взять с собой? Сыщик кинул взгляд на двух свободных милиционеров. А что, если устроить самую простую проверку?
– Круглов! У вас удостоверение с собой?
Парень подскочил на месте, полез в нагрудный карман… лицо его внезапно вытянулось.
– Нету, Яков Платоныч! Похоже, в другой гимнастёрке осталось.
– Как это нету? Удостоверение сотрудника милиции всегда должно быть у оного сотрудника при себе! – рявкнул сыщик, всеми силами изображая начальственный гнев.
На самом деле им владели совсем другие чувства. Неужели попал в яблочко? Круглов? Если бандитский информатор знает, что кусок поддельного мандата уже у сыщиков, он будет изо всех сил скрывать свой. Возможно, даже изобразит потерю… Нет, он должен понимать, что это сразу бросит на него подозрение.
Так кто у нас Круглов? Дурак или умный? Тем временем, молодой милиционер, не подозревая о мыслях Якова, уже стоял перед начальником угро навытяжку.
– Виноват, товарищ Штольман! Разрешите сбегать домой за удостоверением?
– Сидите уж, – буркнул сыщик. – Завтра покажете. Чтобы я убедился, что оно еще существует, и ваша матушка не постирала его вместе со штанами!
– А зачем оно вдруг, Яков Платоныч, – недоумённо спросил из-за спины сыщика Пашка Волков. – Нас в городе и так все в лицо знают.
– Прям уж все? – ядовито отозвался Штольман, поворачиваясь к нему. – Не забывайте, Павел Никифорович, что в городе есть и приезжие. И организации, куда вас без удостоверения просто обязаны не впускать! Ваше, кстати, где?
– Вот! – Волков торопливо выдернул из кармана порядком затасканную бумагу и преданно сунул под нос начальству.
– Вы что в него, бутерброды заворачивали? – поморщился сыщик, обозревая Пашкин мандат. Чёрт! Бумага была сильно потёрта по краям и на сгибах, но проклятая печать стояла ровно так, как и на фальшивом обрывке. Итак, у него уже двое подозреваемых! И что ему делать с этим счастьем? В это время дверь отделения распахнулась, и в дежурку впорхнул Редькин.
Лицо Ипполита было донельзя просветлённым. И походка бывшего кавалериста в кои-то веки утратила солдатскую чёткость, ни одна половица не скрипнула, заставив сыщика на какой-то миг усомниться, а не дух ли перед ними предстал… Яков Платонович свирепо отогнал дурацкую мысль и пронзил милицейского шофёра ледяным взглядом. Тот вдохновенно открыл рот, явно желая что-то сказать, но встретился глазами с начальником угро и застыл.
– Простите, Яков Платонович! – выдохнул он сипло. – Проспал!
– Хорошо хоть проснулись! – Штольман отчаянным усилием воли сдержал всё ядовитые слова, что так и просились на язык и подхватил трость. – Заводите машину, поехали.
Он уже решил, что если автомобиль снова забастует, то Редькину придётся сесть на козлы. Остальные, кто сейчас есть в отделении – под подозрением, брать с собой нельзя никого, не ехать же к свидетелю в компании возможного «крота»… Но старый «лорен-дитрих» на удивление покладисто зарокотал мотором и плавно тронулся с места, шустро набирая ход. Кажется, многострадальному автомобилю передалось настроение его водителя.
– Куда едем, Яков Платонович?
– В Заготскот, – буркнул Штольман, исподтишка наблюдая за товарищем Ипполитом. Взгляд Редькина всё еще излучал тихую радость. Неужели его дела с Елизаветой Тихоновной пошли на лад? Другой причины приподнятому настроению шофера сыщик не видел. Жалование им в отделе не повысили, о победе мировой революции тоже не сообщали, значит – сherchez la femme? Шустро как-то, учитывая срок их размолвки… Впрочем, люди взрослые, сами разберутся. Не о сердечных делах Редькина нужно думать. А о том, что они едут на оперативную разработку, никого не взяв с собой.
Некого взять. Оба сотрудника, оставшихся в отделении – под подозрением. На мандате Волкова печать стоит на том самом месте, Круглов и вовсе без удостоверения. Семён Круглов? Он был с ними в Высоком. И пришёл в затонскую милицию недавно, в конце осени. Парень смышлёный и старательный… не слишком ли старательный? С другой стороны – Пашка Волков. Который проходит Пашкой до седых волос, Павлом Никифоровичем его разве что в очередном приказе на взыскание назовут. Поскольку раздолбай редкостный. Из тех, кого поставь охранять две пудовые чугунные гири – так одну сломает, другую потеряет. При этом еще и болтун… На месте неведомых бандитов Штольман бы от такого союзничка бежал, как от огня. С другой стороны, и обмануть дурака несложно.
Невидящими глазами сыщик смотрел на мелькающие вдоль дороги дома. Два дня прошло, а он на том же месте. В отделении числится три десятка человек, а верить никому нельзя. Первая же попытка что-то выяснить пошла прахом. Как его найти, как? Даже если собрать все удостоверения, включая сельских участковых и устроить проверку – наверняка среди них найдётся не одно с похожей печатью. Не говоря уж о том, что рисовальщик мог пойти на хитрость. Невелик труд – нарисовать печать под другим углом…
«Яков Платонович, не там вы ищете!»
Бархатный, чуть насмешливый голос Кривошеина зазвучал прямо в ушах. Штольман досадливо дёрнул щекой:
«Так растолкуйте, Михаил Модестович!..»
«Подумайте сами, Яков Платонович. В начале весны или в конце зимы в Затонск пришли чужаки – и сразу взяли в оборот вашего сотрудника. Как это у них так быстро получилось? Надеюсь, вы помните историю с Рождественским?»
«Который утверждал, что в деревенском мужике Углове есть что-то от дьявола?» – мысленно фыркнул Штольман.
«Дело не в дьяволе… А в том, что милиционер не смог отказать. Не деньгами же они его купили? Раз даже трофейный портсигар пришлось отдать блиноделу Соловьёву…»
«А может, как раз наоборот, – мысленно возразил Штольман, споря не то с Чертознаем, не то сам с собой. – Отдали «кроту» всё, что у них было, один портсигар остался?»
«Тогда ищите, кто из сотрудников затонского ОВД внезапно забогател, – совсем уже явственно хмыкнула тень Кривошеина где-то за левым плечом. – Но может оказаться, что в кои-то веки дело не в деньгах. Есть и иные вещи, которые дают власть. Вспомните еще раз всю московскую историю!»
«Страх, – мрачно подумал Яков. – Рождественского Углов держал страхом. Но главное, что бандиты пришли в Затонск. А не в любой другой городишко России, тот же Бежецк. Бог его знает, что у них было в первоначальных планах, но они явно надеялись, что в помощи им не откажут».
Конец у ниточки мог оказаться длиннее, чем первоначально казалось Штольману. Чем же купили эту помощь? Деньги? Страх?
«Или любовь…»
«Или любовь…» – мрачно согласился сыщик. Не к женщине ли вернулся Углов – или кто-то иной из его шайки? В каких только убийц и насильников дамы на его памяти не влюблялись – и ждали по многу лет, и хранили верность.
Или не женщина. Подельник. Родственник на худой конец. А отсюда может потянуться и ниточка к Затонскому ОВД. Это уже теплее, это уже можно искать. На случай, если Мотя Соловьёв окажется забывчивым или неразговорчивым.
     
«Лорен-дитрих», отчаянно скрипя всеми сочленениями, перевалился через железнодорожный переезд, поплутал среди лабазов и остановился у бывшей купеческой конторы, на которой ныне красовалась вывеска «Затонское уездное отделение по заготовке крупного и малого рогатого скота силами привлёченных граждан». Выглядело учреждение, как и все подобные ему конторы нового времени: ни скота, ни привлечённых граждан в поле зрения не наблюдалось, зато за столами в просторной комнате сидело полтора десятка сотрудников в толстовках и нарукавниках. Усердно скрипели перья, шелестели бумаги, громко щелкали счёты – заготовка скота явно была в полном разгаре. Штольман с порога окинул взглядом это бумажное царство и повернулся к Редькину:
– Ипполит Поликарпович, останьтесь во дворе, поближе к воротам. Вдруг наш клиент попытается мимо прошмыгнуть? Куда бы он ни выпрыгнул, ворота здесь одни. Всех впускать, никого не выпускать.
Предосторожность была нелишней. Сам Яков Соловьева в лицо не знает, а вот затонской шушере портрет начальника угро известен прекрасно, тут и сомневаться нечего. И не исключено, что узрев в своей тихой гавани главного в уезде фараона, специалист по поддельным документам Мотя предпочтёт уйти по-английски, не прощаясь. Хотя бы через окно.
Остро не хватало еще людей. Прямо как в славные годы становления московской милиции, когда Якову нередко приходилось вот так же, в одиночку, тащить на себе работу целого отдела. Что-то нужно предпринимать, так он долго не выдержит!
Войдя в помещение конторы, сыщик огляделся и подошёл к столу, за которым восседал самый усатый обладатель нарукавников.
– Товарищ! Не подскажете, где я могу увидеть некоего Матвея Соловьёва?
Сотрудник Заготскота, не прерывая своей писанины, ткнул пальцем куда-то через плечо, в дальний угол. Штольман послушно взглянул в указанном направлении. Столов в углу оказалось аж четыре, за тремя из них усердно корпели фигуры в серых толстовках. И кто из них Мотя? Сыщик повернулся обратно к усатому:
– Может, окажете любезность и укажете мне именно товарища Соловьёва?
Усатый конторщик соизволил, наконец, оторваться от бумаг. Маленькие поросячьи глазки окинули Штольмана с головы до ног. На лице усатого возникло замешательство, по всей видимости, он не мог решить, к какой категории отнести посетителя в старорежимной тройке и шляпе. Не походил тот ни на крупный скот, ни на мелкий, ни на владельца такового.
– А вы кто вообще, гражданин? – спросил сотрудник Заготскота подозрительно. – И по какому делу интересуетесь?
– Начальник затонского уголовного розыска, Штольман Яков Платонович.
Сыщик сунул руку в карман за собственным мандатом, но вытаскивать его не потребовалось. Услышав слова «уголовный розыск» усатый неожиданно побледнел и вжался в стул. На лице его отразился нешуточный ужас, глаза метнулись к бумагам, разложенным на столе, потом в панике перескочили на Штольмана, потом  снова на бумаги…
Яков наблюдал за этими эволюциями, вскинув бровь. Однако! Судя по всему, интересные дела у них тут в Заготскоте происходят. Не начал бы этот тип жрать свою канцелярию со страху! Впрочем, не Штольмана голове об этом болеть, по крайне мере – не сейчас… Яков Платонович протянул руку и осторожно постучал конторщика по плечу.
– Мне нужен товарищ Соловьёв, – напомнил он. – Просто покажите мне его.
Усатый подскочил резиновым мячиком и торопливо заозирался. Через секунду на его лице отразилось нешуточное облегчение.
– Нет его! – выдохнул он, поднимая просветлевший взгляд на сыщика.
– Как нет?
– Отсутствует, – усатый уже уверенно указал кивком на пустующий стол в дальнем углу. – Рабочее место тут, а Матвея Матвеевича нет… как сами можете наблюдать.
Штольман пронаблюдал. Стол и впрямь был пуст, ни одной бумажки, чернильный прибор сегодня явно не трогали… Не похоже, что Мотя Соловьёв успел скрыться.
– Во сколько открывается ваша контора?
– В летнее время – в восемь, – сообщил усатый, преданно моргая. – Торопимся охватить наибольший охват населения, пользуясь светлым временем года, установленным согласно последнему  постановлению, так сказать!
Брегет Штольмана тем временем показывал без четверти девять. Сыщик катнул желваки на щеках.
– Вчера Матвей Соловьёв был на работе?
– Вчера – был, – без запинки ответил усатый. – Сам у него карандаш очинял. А… осмелюсь спросить, по какому-такому делу вы его разыскиваете?..
– Проходит как свидетель по делу о неуплате алиментов, – без колебаний соврал Штольман, надеясь, что собеседник не станет задумываться, почему такую незначительную фигуру ищет аж сам начальник уездного угро. – Где живет, знаете?
– Никак нет. Это вам в отдел кадров к товарищу Прянишникову.
Усатый проворно повернулся и ткнул пальцем в одну из дверей в противоположной стене. На лице его читалось нешуточное облегчение  – явно от того, что общение его с милицией заканчивается. Не удержавшись, Штольман улыбнулся во все зубы. Благодаря их хорошей сохранности, улыбка Жеводанского Зверя сохраняла свое прежнее магнетическое воздействие.
– Я еще загляну, – пообещал он самым дружелюбным тоном. – Побеседуем о заготовке мелкорогатого скота.
Усатый обладатель нарукавников икнул и принялся дрожащими руками сгребать бумаги со стола.
* * *
Адрес показался Якову знакомым. Панкратовский переулок. Что там произошло в этом Панкратовском переулке? Убили кого-то, что ли, еще в давние его затонские годы?
И только выходя на крыльцо, сыщик вспомнил. Там жил Анин любимый учитель, чудной старик Серафим Фёдорович Белугин. Его прощальный подарок до сих пор висел у Штольманов на стене в гостиной, переехав туда из Москвы, а еще раньше – в Москву из Парижа… Интересно, что сталось с тем поддельным – или всё же неподдельным? – Веронезе? В гроб его старик положил, как собирался? Сыщик поморщился и тряхнул головой, гоня ненужные сейчас воспоминания. Вот встретятся с Мотей Соловьёвым – можно будет поговорить и о Белугине в том числе. Если встретятся… То, что сегодня «аккуратный и исполнительный», как его характеризовали в отделе кадров, товарищ Соловьёв на работу не вышел, было тревожным звоночком. Не звоночком даже – набатом.
Одно из двух. Либо Пашка Сивый вчера соврал Штольману, что не знает, где живёт Соловьёв. В итоге он мог запросто предупредить дружка об интересе к нему начальника угро – и фальшивомонетчик кинулся в бега. Но это был еще не худший вариант. Худший – это если милицию кто-то опередил. Существовала, конечно, еще возможность, что аккуратный и исполнительный Мотя именно сегодня запил или захворал. Но Штольман давно уже понял, что не для него такое счастье.
Рук опять не хватало. Следовало кого-то оставить в конторе Заготскота, на случай, если гражданин Соловьёв всё же на работу явится, но пришлось положиться на клятвенные заверения начальника отдела кадров. Тот пообещал немедленно послать нарочного в милицию, если загулявший сотрудник придёт. Цивилизация в виде телефонов до Затонского отделения еще не добралась: один телефон был на станции, второй в Совдепе, третий в райкоме партии. Только следующий был обещан милиции, и Евграшин со Штольманом ждали его, как манну небесную. Мировая революция на носу, а участок живет, как при проклятом царизме. Даже хуже. При царе хоть электричество было…
Панкратовский переулок гляделся тихим и сонным. Редькин гнал изо всех сил, громким рявканьем клаксона распугивая гусей и кур. Из-за заборов Гидру Империализма яростно облаивали дворовые шавки. Кое-где из калиток высунулись обыватели. Когда «лорен-дитрих» остановился напротив дома Соловьева, поодаль уже собралась любопытствующая толпа. Милицейскую машину знали во всем Затонске.
Не обращая внимание на глазеющих горожан, Штольман решительно пересёк заросший могучими сорняками палисадник, взлетел на крыльцо небольшого дома-пятистенка, и громко постучал. Из-за двери никто не отозвался. Он постучал еще раз, взялся за ручку, нажал язычок, поднимающий щеколду –  и тут же почувствовал, как его прошиб холодный пот.
Почти год назад они с Василием вот так же пришли к свидетелю. Свидетель был уже мертвее мёртвого, зато запертые двери надёжно караулила граната-лимонка, и если бы не Анна Викторовна… Штольман стремительно обернулся. Соседи Соловьёва, как он и предполагал, уже толклись под самым забором.
– Все назад! – рыкнул сыщик.
Должно быть, лицо у него было зверское. Люди торопливо шарахнулись, только Редькин остался стоять рядом с напряжённым и непонимающим видом.
– Что там, Яков Платоныч? – спросил он полушёпотом.
– Возможно – ничего. А возможно – бомба. В прошлом году мы со Смирным едва не вознеслись… А я, не подумав, схватился за ручку… Редькин, гоните народ с улицы к чертовой матери!
Ипполит скатился с крыльца, заорал фальцетом:
– Граждане, быстро все отсюда, быстро! Потом вернётесь, если ничего не рванёт!
– Что ж это, Мотя бомбы мастерит? – неуверенно хихикнул кто-то, но его тут же оборвали.
Остатки толпы торопливо рассосались по соседним подворотням. Штольман хрипло выдохнул, чувствуя, как струйки пота ползут за воротник.
«Анечка, прости, если что. Сам я дурак!»
Медленно, один за другим он отлепил пальцы от дверной ручки, затем, поколебавшись мгновение, резко отнял большой палец, всё ещё давивший на язычок. Ничего не произошло. Сыщик шагнул с крыльца, чувствуя, как предательски задрожали ноги. Что же теперь – снова лезть в окно?
Внезапно дверь тихо скрипнула. Штольман торопливо шарахнулся в сторону, вскидывая револьвер – но в ту же секунду понял, что поводов для паники нет. Просто его собственные танцы вокруг дверной ручки заставили неплотно прикрытую дверь распахнуться. Видимо, щеколда не была опущена.
Похоже на этот раз никто лимонкой не озаботился. Яков оглянулся. Так и есть – над забором уже маячили несколько пар блестящих от любопытства глаз.
– Хозяин один живет? – отрывисто спросил сыщик. – Видели его сегодня?
– Нет, не видели… Никто не видал… Один, один, всё бобылём… Рази токмо баба к нему иногда приходит… Зинка, шалава  гулящая! – вразнобой загомонили сразу полдюжины голосов.
Редькин с посерьёзневшим лицом решительно распахнул калитку и подошел к крыльцу, держа руку на кобуре. Штольман снова шумно вздохнул, махнул рукой Ипполиту – заходим! – и решительно открыл дверь.
В сенях было темновато, но взгляд сыщика сразу упал на сбитые по всей длине половики. Рядом лежало что-то, что он в полумраке разглядеть не мог.
– Ипполит Поликарпович, света дайте! – быстро приказал Штольман. Редькин торопливо распахнул входную дверь, впуская в сени дневной свет. Сыщик нагнулся. Так и есть. Подле стены валялось здоровенное полено с явственными следами крови.
Кровь – и немало – была и на сбитых половиках, и на полу. Цепочка пятен тянулась к двери в переднюю. Не выпуская револьвер, Штольман перешагнул порог. В комнате тоже было темно, тяжелые занавески остались сдвинуты явно с вечера… У дивана неподвижно лежало тщедушное тело.
– Редькин, сюда! Откройте окна, только аккуратно!
Яков нагнулся над распростёртым на полу мертвецом. Мужчина был полураздет, можно сказать, почти раздет – пиджак накинут поверх исподнего. Значит, пришли неожиданно, когда хозяин уже спал, но тот поспешил открыть. Ударили по затылку – волосы в этом месте все слиплись от крови. Ударили еще в сенях, там и бросили орудие преступления… как же тело попало сюда?
Штольман торопливо коснулся руки трупа. Та не была окоченевшей. Сыщик быстро приложил два пальца к шее – под пальцами что-то слабо ворохнулось, несомненно, пульс еще бился!
– Жив, – Яков быстро поднялся. – Редькин, зовите мужиков с улицы, нужно перенести его в машину.
Оглянувшись, сыщик бросился в соседнюю комнату. Так и есть – спальня, кровать разобрана. Штольман подхватил лежавшее у рукомойника полотенце, в пару к нему – какую-то белую тряпку, не то наволочку, не то еще что-то. Ринулся обратно, опустился на колени около лежавшего мужчины, принялся не слишком умело, но быстро обматывать ему голову принесённым тряпьём… Человек вдруг дёрнулся и не то застонал, не то пробормотал что-то неразборчиво.
Со стороны послышался гулкий вздох. Сыщик оглянулся – у стены толклись два мужика, приведённых, должно быть, Редькиным. Перехватив взгляд Штольмана, один из них перекрестился и вопросил хрипло:
– За что же… Мотю-то? Тихий жеж человек, мухи не обидит. Вежливый завсегда… щеголеватый такой.
– Хороший мужик, – угрюмо подтвердил другой. –  Работа чистая у него. И в долг иной раз даст, и без проценту… не то, что иные.
– Вот кто-то и не захотел долг отдавать, – процедил сыщик, поднимаясь. Версия была на оторви и выбрось, но для затонских болтунов вполне сгодится. – Берите, вон, покрывало с дивана, тащите его к машине.
Погрузка раненого больших хлопот не доставила. Соловьёв оказался мелким, узкоплечим мужичонкой, более походившим на гимназиста выпускного класса. Его перенесли на покрывале и со всеми предосторожностями уложили на заднее сидение Гидры. Подоткнули еще парой подушек, чтобы не упал. В сенях соловьёвского дома, к счастью, отыскались ключи, и на этот раз сыщик тщательно запер дверь. Если Николай Зуев не сотворит чудо, то сюда еще придётся вернуться… Окровавленное полено, аккуратно завёрнутое в очередную тряпицу, отправилось в багажник машины. Растолкав сердобольно охающую толпу, Штольман вскочил на переднее сидение автомобиля:
– Поехали!
   
Ехать пришлось вполоборота, поддерживая раскачивавшегося на ухабах раненого. Яков сердито упрекнул себя в недальновидности. Следовало сразу садиться рядом с Соловьёвым, держать его, чтобы не растрясло. Вчера поддался слабости и лени, а сегодня вот гадает, удастся ли довезти свидетеля живым.
«Долго я жил, по полям, по лесам за дичью бегал, а теперь стар стал и слаб, и задумала меня хозяйка утопить…» – грустно процитировал сыщик про себя.
Если честно, утопить, пожалуй, следовало. Соизволил бы поднять зад с дивана – глядишь, Мотя Соловьёв сейчас живой и здоровый щебетал бы трели на стуле в кабинете следователя.  Ошибки сыщиков порой дорого обходятся.
Впрочем, учительские ошибки тоже выходят недёшевы. Думал ли господин Белугин, как его науку талантливый ученик использует? Небось считал, что вырастет из гимназиста архитектор или инженер? Или хитрый старик вовсе ни о чём таком не думал, просто давал уроки, потому что жить на что-то надо было? Или просто любил мальчишку, не задумываясь, что из него через годы произрастёт? Если судить по Анне Викторовне, есть у учителей такое свойство – распахивать всю душу, отдавая всё, что имеешь без мысли о грядущих наградах. Впрочем, в своей жизни Штольман таких учителей припомнить не мог. Любимая спиритка и в этом была ни на кого не похожа.
Жертву двойной ошибки – педагогической и сыщицкой – в очередной раз тряхнуло на ухабе. Мотя громко застонал.
Глядя на «блинодела» Яков, пожалуй, понимал, почему мужика тридцати с лишним лет все называли уменьшительным именем. Тонкий и бледный, с мелкими чертами лица и острым носиком, страдальческие бровки домиком. Небольшие усики делали его слегка похожим на Лермонтова, но даже они мужества внешности не добавляли. Безобидный, слабовольный, наверняка и характера отнюдь не львиного.
Что же тебя заставило заняться противозаконным промыслом, Мотя Соловьёв? Какой дьявол в бескозырке сыграл на твоих страхах и слабостях? А может, и не было никакого дьявола, а было просто желание слепить из своего ничтожества хоть что-то, позволяющее думать, что ты не «тварь дрожащая, а право имеешь»?
Да полно, это уж и вовсе лишняя какая-то достоевщина полезла. «Делом вам надо заняться, Яков Платонович – вот что!»
* * *
Он отчаянно боялся, что живым до больницы они свидетеля не довезут. Крови Соловьёв потерял немало. Но фартовый и впрямь оказался фартовым – когда отчаянно сигналящая Гидра остановилась у дверей затонской лечебницы, и дюжие санитары принялись перекладывать пострадавшего на больничные носилки, Соловьёв вдруг приоткрыл мутные глаза и принялся что-то бормотать. Штольман поспешно выскочил из машины, нагнулся к раненому…
– Финажки чистые… – прохрипел Мотя. – На любой мельнице возьмут… Две к одному…
– Соловьёв! – громко окликнул его сыщик, прерывая бессвязный поток воровского жаргона. – Кто вас ударил? Вы его видели?
– На любой мельнице… – повторил Соловьёв. Мутные глаза внезапно блеснули. – Скуржу к дьяволу! Ставь рыжьё!
– Кто вас ударил? – четко повторил Штольман, нагибаясь ниже, но глаза раненого снова закатились. Сыщик отодвинулся от носилок, которые споро подхватили санитары.
– Николай Евсеевич здесь? – спросил он быстро
– Операция у него. Срочная. Так что вашему придётся подождать, – хмуро отозвался один из мужиков. – Иван Афанасьевич свободен, он сейчас и займётся.
Штольман досадливо мотнул головой. Не то, чтобы он не доверял Ивану Афанасьевичу, числившемуся старшим фельдшером, но… Но Николаю Зуеву действительно не разорваться. Хорошо еще, что доктор оказался в больнице, а не в какой-нибудь деревне за десять верст от Затонска! Когда же, наконец, губерния расщедрится им на второго хирурга?
Поднявшись на второй этаж вслед за носилками, сыщик тяжело опустился на лавку в коридоре. Полдень еще не наступил, а он уже устал, как собака. Хотя усталость ли это? Разочарование – вот верное слово! Разочарование и злость! Герой затонского сыска! Чувствовал же, еще вчера, что бандиты могут их обойти.
Но что-то еще в случившемся не давало ему покоя. Что-то было неправильно. Сыщик уставился на облупленную больничную стену и принялся вспоминать все детали происшествия.
Орудие преступление они забрали с собой, но толку от него немного. С шершавой деревяшки нормальных отпечатков не снимешь. Следы ног если и были, то в сенях, и их уже не сыщешь. Добровольные помощнички, протискиваясь с раненым через сени, затоптали все не хуже стада слонов. А в комнату преступник, судя по всему, не заходил. Это сам хозяин, полежав на сквознячке, очнулся – и, ничего не соображая, не то пополз, не то побрёл в комнату. И там упал снова. Сколько же он пролежал? Светает сейчас рано, а преступник явно пришёл по темноте. Получается – не менее шести часов.
Впустил убийцу явно сам хозяин. Да еще и повернулся спиной. Любит, однако, Бог фальшивомонетчика Соловьёва…
Или это вышло случайно, в драке? Но драки не было. Не считая смятых половиков, в сенях всё осталось на своих местах, даже ведра с водой на особой приступочке – случись в тесной прихожей драка, их бы непременно перевернули. Нет, убийца шёл именно убивать.
С таким неподходящим орудием? Понадеялся на свою силу? Что убьёт с одного удара? Это он зря. На памяти Якова случались убитые поленом, и не один, но там всегда ударов было несколько, вся голова превращалась в месиво из костей, волос и мяса.
И полено он прихватил прямо у дома Соловьёва – Штольману запомнилась аккуратно сложенная поленница вдоль стены…
Вот! Вот тут и было нечто неправильное. Приди убийца с топором, да хоть с молотком, с любой железякой – и Мотя Соловьёв отправился бы прямиком в мертвецкую. Получается, решился на убийство в последний момент? Почему не добил?
Якова вдруг осенило. Так, что он не смог усидеть на месте, вскочил и принялся мерить шагами больничный коридор.
Да потому, что убивать он непривычен! Так убивать, по крайне мере. Стрелять – слишком шумно. А вот нож наверняка был с собой, и до последнего момента убийца думал воспользоваться именно им, но не рискнул. Не владеет он ножом, как положено нормальному фартовому…
А он и не фартовый. Но ему, как когда-то лейтенанту Рождественскому, нужно было спасать свою шкуру. Потому что это именно его мандат перерисовывал весною незадачливый Мотя Соловьёв.
Коготок увяз – всей птичке пропасть. История с подделкой удостоверения еще могла закончиться для его владельца относительно малыми потерями. Вышвырнули бы из милиции с волчьим билетом. На этом жизнь не заканчивается. Правда, потом было нападение на Смирного – это уже серьёзнее, но Вася остался жив, возчик тоже погиб не от пули, сломал шею при падении. Если бы «крот» нашел в себе силы честно признаться… Раскаялся бы, помог взять банду, и можно было бы всё исправить, можно! Но вышло всё не так. «Твой мандат был – вот ты и решай эту проблему…» – сказал ему кто-то. Блеснули в злой и веселой ухмылочке железные зубы.
«Этот Углов – он страшный человек. Вы его не знаете. Подчинять себе других – это для него как наркотик. Унизить, заставить плясать под свою дудку…»
И будущий убийца побрёл в Панкратовский переулок, еще сам не понимая, что он собирается сделать… Но сделал, окончательно столкнув себя в трясину. Не его заслуга, что Мотя Соловьёв остался жив. «Крот» уверен, что он убил. Начало положено.
Не сдержавшись, Штольман повернулся и изо всех сил треснул кулаком по стене, так, что рука онемела. Так тошно ему уже давно не было.
– Осторожнее с больничным имуществом, Яков Платонович. Фонды на ремонт у нас мизерные, сами знаете.
Николай Зуев быстрым шагом прошёл мимо сыщика. С кривой ухмылкой кивнул Штольману – и почти бегом скрылся за дверью, за которой фельдшер возился с разбитой головой Моти Соловьёва. Яков чуть было не рванул за ним следом, но на полпути остановился. Александр Францевич терпеть не мог, когда ему лезли под руку, вряд ли и доктору Зуеву это придётся по нраву…
Ждать долго не пришлось. Уже минут через десять Зуев вышел обратно. Лицо молодого врача выглядело опустошённым.
– Что? – хрипло спросил Штольман.
Зуев несколько мгновений молчал, потом моргнул, точно просыпаясь.
– А, вы про этого… Извините, Яков Платонович, – Николай с силой потёр руками лицо. – С ночи тут, устал очень. А с вашим пациентом… Очень сильное сотрясение мозга. Чудом череп не треснул. Кровопотеря порядочная. Но жить, скорее всего, будет.
– Значит, удар был достаточно сильный? – хмуро спросил Штольман.
– Ну, точно не ребенок бил. Но… я бы сказал, удар несколько неумелый. По большей части вскользь пришёлся.
Сыщик кивнул. Слова врача подтверждали его собственные догадки.
– Поговорить с ним можно?
Зуев покачал головой.
– А вот это нет. К разговору сейчас точно неспособен и еще дня три способен не будет. Кроме того, не исключаю ретроградную амнезию. Он в сознании, но в голове у него всё смешалось. Вряд ли он сможет быстро вспомнить, кто ему по голове заехал.
– А то, что было весной – сможет? – быстро спросил Яков.
Доктор пожал плечами.
– Скорее всего. Голова, знаете, вещь непредсказуемая… В любом случае ему просто необходимо несколько дней полежать в покое. Да, кстати, Яков Платонович, – спохватился он. – Как нам записать пациента? Имя его вам известно, должно быть?
Штольман молча обдумывал сложившуюся ситуацию. Несколько дней… А он даже не может выставить охрану у палаты!
– Запишите как Иванова, – вымолвил он, наконец, тяжело и глухо – Иванов Иван, рабочий с плотины. Сверзился с лесов, разбил голову. Так всем и говорите. Голову, надеюсь, ему можно бинтами замотать посильнее?
Доктор склонил голову набок и с любопытством прищурился.
– Бинты обеспечим, – сказал он. – А про кого я не должен говорить? Вся больница видела, как начальник угро привёз кого-то на своей машине.
– Некто Соловьёв. Этот почти сразу умер. А тело отправили в Тверь. На экспертизу.
– Всё так серьёзно, Яков Платонович?
– Более чем, – хмуро ответил сыщик. И повторил задумчиво. – Более чем…
   

   
   
Следующая глава        Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано Atenae & SOlga (23.02.2020 19:57)