Кроты и гастролёры


   
День закончился ничем. Единственным условно светлым пятном был тот факт, что Мотя Соловьёв остался жив. Но, по словам Николая Зуева, едва ли «блинодел» сможет быть полезен следствию в ближайшие дни. И от Василия Степановича из Бежецкого уезда не поступало известий. Видно что-то там у него не заладилось. Яков Платонович убеждал себя, что его помощник и без пяти минут зять справится с любыми осложнениями, но успокоить взбудораженные нервы не мог и в итоге всю ночь проворочался с боку на бок, мысленно проклиная Смирного, который не удосужился телеграфировать.
Обормот! Только два слова: «Жив. Задерживаюсь», чтобы у будущего тестя хоть часть тяжести свалилась с души. Впрочем, когда молодые думают о том, что кто-то за них переживает и волнуется? Он и сам был таким, пока жизнь не поколотила хорошенько головой о камни.
   
На службу Штольман явился злее чёрта, заперся в своём кабинете и велел привести к нему арестованного на прошлой неделе Шульца. Закрывая дверь, хмуро запретил дежурному себя беспокоить.
«Не можем расследовать по правилам, значит, придётся как обычно!»
Часа через три в отделение уголовного розыска осторожно заглянул Евграшин. Должно быть, его привлекли рыдающие вопли подследственного:
– Да не знаю я больше ничего, ваше благородие, товарищ следователь! Всё сказал, как Бог свят!
Начальник затонской милиции с опаской поглядел на сыщика, словно тот мог, как в прежние времена, рявкнуть на него и отправить заниматься делом.
– Яков Платоныч?..
– Заходи, Евграшин, – устало кивнул Штольман, сворачивая лист бумаги, который только что сплошь исписал с обеих сторон. – Дежурный! Заберите этого и в камеру его.
На дежурстве нынче был Семён Круглов, кинувший на начальника угро взгляд полный непонимания и укоризны. Впрочем, размазывающий сопли Шульц внешне был вполне себе цел. А задать вопрос разбушевавшемуся сыщику молодой милиционер, разумеется, не решился.
Евграшин не слишком уверенно вошёл в кабинет, неся два стакана крепкого чаю. Следователь удовлетворённо кивнул, молча отхлебнул горячего, а потом невесело хмыкнул:
– Что, Сергей Степаныч, думал, Штольман на старости лет оскоромился? Никогда руки не распускал, а нынче о подследственных кулаки чешу?
– Так оно может и есть с чего, – дипломатично заметил Евграшин.
– Может и есть, – задумчиво повторил сыщик. – Да только подраться нам с тобой нынче, очень может быть, придётся в другом месте. Потому как привлекать никого не можем. Василий в отъезде. Остаёмся ты, я да Редькин.
– Да я подраться и нынче не слаб, – ответствовал начальник райотдела, впрочем, не слишком уверенно. – А что делать будем, Яков Платоныч?
– Как говорит наш британский коллега Шерлок Холмс, поохотимся на тигра.
     
Решение устроить провокацию пришло к Штольману под утро, когда он понял, что ещё несколько дней в таком напряжении не выдержать ни ему, ни Анне. Затонск – не Париж, где он всегда мог уединиться в рабочем кабинете. Здесь у них одна кровать на двоих. В которой он будет снова вертеться, словно мельница. За что Анне Викторовне такое наказание?
Но это еще полбеды. Если бы дело было только в ночных метаниях, не дающих уснуть жене, можно бы попросту выйти из флигеля, сесть на лавочку у крыльца и сидеть на ней до утра. Не замёрз бы, чай не зима! Или по старой памяти заночевать на службе. Куда отвратнее было то, что на этой самой службе он внезапно оказался в ситуации до боли напомнившей ему жуткий декабрь восемьдесят девятого. Тогда – один против всех, и сейчас – один за всех, и почти никому невозможно доверять.
Вчерашний день со всей остротой показал, что с этим положением нужно что-то делать. Если Штольман и дальше сможет полагаться лишь на себя и Редькина, неуловимая банда будет обходить их как стоячих.
Если у сыщика нет возможности узнать у Моти наверняка, чьё имя стояло на мандате, с которого он делал копию, придется спросить об этом напрямую у того, кто сейчас носит этот мандат в кармане. И действовать нужно быстро.
   
Подследственного он, разумеется, и пальцем не трогал. Посадил на стул перед собой и принялся молча писать – благо, бумаг по делу хватало, и надлежало привести их в порядок до отправки арестованного в губернию. Яков Платонович давно уже подметил, что неопределённость действует на подследственных сильнее всего – они начинают нервничать, пытаются разговорить следователя. Барыга не выдержал в таком режиме и часа. Показания его сыщику не требовались. А вот то, что всё отделение слышало этот допрос, было весьма кстати. Ну, по крайней мере, ту его часть, где солировал Шульц.
– Сергей Степаныч, можешь сделать так, чтобы в дежурке сейчас остались кроме нас с тобой только Волков, Круглов и Панютин?
– Сделаем, Яков Платоныч, – коротко бросил бывший городовой, по привычке не задав ни единого вопроса.
– Тогда ты иди, подготовь почву, а я через десять минут присоединюсь.
Хорошо, когда начальство слепо доверяет, ни требуя разъяснений!
Когда десять минут спустя следователь отворил двери сыскного отделения, Евграшин распекал в дежурке здоровенного, но недалёкого Пашку Волкова. Пашка чесал кирпичеобразный свой подбородок, заросший светлой щетиной, таращил круглые глаза и мычал что-то оправдательное. Тимофей Панютин – ясноглазый красавец с широким лбом и статью доброго молодца из сказок – миролюбиво пытался за товарища заступиться. В повод Штольман вникать не стал – грехи за Волковым находились ежедневно. Причём, в отличие от городового Синельникова, не гнушавшегося спать на посту или брать «барашка в бумажке», Волков в идейном отношении был практически безупречен. Просто дурак непроходимый. Только за феноменально меткую стрельбу Евграшин и держал его в милиции до сих пор.
Семён Круглов сидел за столом дежурного и недоумённо хмурился, силясь где-то внутри себя что-то решить о нынешнем своём дне на службе. Несмотря на юный возраст, парень был далеко не глуп и порой задавал трудные вопросы. Штольман видел, что Круглов частенько бывает не согласен с тем, что видит вокруг себя.
Волкова легко облапошить. Круглова, пожалуй, так просто не обманешь. Его можно только убедить. Впрочем, если сегодня затонскому отделению и впрямь противостоит Углов, для него это едва ли окажется трудной задачей – найти нужные аргументы для мальчишки восемнадцати лет отроду.
Тимофея Панютина в круг проверяемых Яков Платонович включил скорее для очистки совести. Ему импонировал этот высокий парень с ясной улыбкой и широко распахнутыми глазами. Год назад он вместе со Штольманом и Васькой ловил залётного, устроившего поножовщину в шалмане на Речной, а потом стоял вместе с сыщиками против толпы линчевателей, готовых растерзать милиционеров с убийцей заодно. И после были дела, когда приходилось полагаться на Панютина. Пожалуй, именно за него обиделся Василий больше всех, узнав, что тесть взялся подозревать своих.
Вдобавок не давала сыщику покоя посетившая его вчера мысль, что на предателя в милиции бандиты вышли не напрямую, а через его близких. Волковых в Затонске было душ десять – Пашкиных братьев, сестёр, дядьёв. Все шумные, особенно по пьяному делу, но больших грехов за семейством до сих пор не водилось. Мог среди многочисленной родни найтись кто-то, на кого подействовали бандитские посулы или угрозы? Запросто! И оттуда уже потянулась ниточка к Пашке.
Кругловы – полная противоположность Волковым. Отец – крепкий середович, трое сыновей, Семён – младший. Старшие тоже покуда неженаты, живут в ближней деревне под отцовским кровом, семья дружная, по нынешним временам, можно сказать, зажиточная.
А Тимофей, подобно Василию Смирному – круглый сирота. У Васи хотя бы старший брат есть, а у Панютина так вообще никого. Какая тут почва для связи с бандой? Полгода как парень женился, вроде бы по большой любви…
Штольман хмыкнул, припоминая. Кажется, что-то там стряслось на Тимохиной свадьбе, когда Василия вдруг сразил приступ острой заботы о начальнике. Отправился сам искать полоумную старуху, которую проворонили новые Панютинские родичи по пьяной лавочке, а Якова Платоныча привлекать запретил. Заботиться о себе Штольман дозволял только самым близким людям – и то не всякий раз. Не тогда ли Василий вошёл окончательно в круг этих «самых близких»?
Так что там с новыми родичами Панютина? В отделении парни судачили, что Тимохе повезло: голь перекатная, а женился в богатую семью. Мало того, что красивую взял, так еще и с хорошим приданым, вдобавок тесть оставил молодым дом в Затонске, сам же перебрался куда-то в деревню. В общем, противу прежнего, Тимофей разбогател. Да только вполне прозрачным и законным путём.
Но он был в Высоком. Следовательно, подлежал проверке вместе со всеми.
 
– Ну, с уловом нас, Евграшин! – громко поздравил сыщик, и сам почувствовал, что голос предательски звенит от напряжения. – Наш Шульц оказался богаче графа Монте-Кристо. Сдал захоронку с ценностями – на эти средства социализм в отдельном уезде построить можно. Да потом ещё жить безбедно нам с тобой на пенсии пару месяцев!
Начальник отделения прервал свой разнос и озадаченно уставился на сыщика, словно гадая, не заразился ли тот случайно золотой лихорадкой.
– Вот погляди, какая прелесть, – усмехнулся Штольман, подходя к столу дежурного и разворачивая список, который он любовно составлял весь последний час. – Изумруд «размером с грецкий орех, в золотой оправе, выдолбленный на манер табакерки». Три дискоса позлащённых. Фермуар брильянтовый…
– Фирма… чё? – обалдело переспросил вдруг Пашка Волков.
– Фермуар, – спокойно повторил сыщик. – А еще «брошь рубиновая в форме сердца». Перстень – «крупный сапфир и бриллианты по кругу». Ожерелье из чёрного жемчуга – «сорок пять жемчужин неправильной формы размером с горошину». Н-да, не ювелир, наш Шульц, а какую коллекцию собрал – Гохран позавидует! Так, монеты золотые, «какой-то царь и написано по-ненашенски» – сорок штук. 
– Яков Платоныч, да что ж вы такое при всех читаете! – сердито прервал его Евграшин.
Штольман насмешливо вздёрнул бровь:
– А кто здесь чужой?
Быстрым взглядом он окинул милиционеров, оставшихся в дежурке. Волков стоял с открытым ртом. Похоже, неведомый фермуар поразил его до глубины души. У Круглова с Панютиным глаза были размером с упомянутый начальником угро изумруд в золотой оправе.
– А впрочем, прав ты, Сергей Степанович, негоже на всё отделение озвучивать, – Штольман свернул бумагу. – Пошли, я у себя в кабинете дочитаю, там ещё на полторы страницы список.
   
Оказавшись в сыскном отделении, Яков распахнул створки окна, впуская свежий воздух, и приветливо кивнул своему младшему отпрыску, увлечённо играющему в свайку в милицейском дворе с другом Стёпкой и ещё парой огольцов. Иван в последний раз метнул гвоздь в кольцо, недовольно тряхнул головой, промолвив:
– Непруха!
Неторопливо простился с приятелями и с независимым видом зашагал вдоль по улице, заложив руки в карманы штанов.
Штольман хмыкнул и повернулся к ожидавшему его Евграшину.
– А теперь, Сергей Степанович, давай придумывать место, где всё это сокровище могло бы лежать. Не слишком на виду и так, чтобы для засады место имелось.
– Так в лабазах на Амбарной, – практически без раздумий промолвил Евграшин. – Там ещё в прежние времена сколь заброшенных было – нищие гужевались. Мы вас там ещё искали в декабре восемьдесят девятого, помните?
– Ну, ты даёшь, Евграшин, – хмыкнул сыщик. – Как я могу это помнить?
– Точно, – почему-то расстроился бывший городовой. – А теперь что, Яков Платоныч?
– А немного погодя выйдем, объявим нашим молодцам, что клад спрятан на Амбарной, и что сейчас вынимать его пойдём.
– Но клада-то нет? 
– Разумеется.
Судя по выражению лица, начальник Затонского ОВД был порядком сбит с толку. Немного помолчав, он всё же спросил:
– И как оно дальше?
– А дальше прибегут мальчишки с известием, что в Степурино беда. Постреляли, мол, председателя сельсовета и активистов, мужики волнуются. Ты, товарищ Евграшин, распорядишься нам с тобой ехать туда, клад, дескать, подождёт. И подчинённым нашим настрого велим пока языками не трепать. До того Степурина – сто вёрст с гаком, до завтра не обернуться. Запряжём Редькина и с грохотом отбудем. Машину припрячем в лесу, а сами огородами – в лабазы. Смекаешь?
– Смекаю, – хмуро промолвил Евграшин. – Думаете, Яков Платоныч, что из них кто с бандой вожжается? Но почему именно эти трое? – он мотнул головой в сторону двери.
Штольман недовольно тряхнул головой.
– Панютин и Круглов были со мной в Высоком. У Круглова, опять же, мандата при себе нет. А у Волкова печать стоит точь-в-точь как на куске подделки. Да знаю, знаю! – добавил он торопливо, увидев, как переменился в лице начальник Затонского ОВД. – Только ты, Сергей Степаныч, не начинай! Мне Василия с его сомнениями за глаза хватит. Мы с тобой – люди тёртые, всякое видели. И как сослуживец наш в спину своим стрелял, а потом Анну Викторовну с Ребушинским за разбойничий клад чуть не прирезал. И как чиновник по особым поручениям для английской разведки тут старался. Ну, окажется, что не они – так я же только с облегчением вздохну, что ещё троим верить можно. Тогда самое худшее, что нас ждёт – это бессонная ночь натощак в грязном сарае. Ну, так нам с тобой не привыкать.
– Не привыкать, – хмыкнул бывший городовой. – Вот только… Не переборщили вы, Яков Платоныч? Ожерелье из чёрного жемчуга, хренуар этот брильянтовый… Прямо пиратские сокровища. Думаете, клюнут?
– Уверен, Сергей Степанович. Весь Затонск знает, что Шульца с его ухоронками мы взяли еще на прошлой неделе.
– Вот только ничего такого там и близко не было, – начальник отделения кивнул на бумаги, которые Штольман всё еще держал в руках.
– Не было, – согласился сыщик, криво ухмыльнувшись. – Но ты бы слышал, что в городе болтают! Мне такого вовек не сочинить. Потому никто не удивится особо, что в милиции из барыги выбили еще один тайник. Самый главный. И если бандой командует тот, на кого я думаю… уверен, что перед таким кушем он не устоит. Ведь последнее дело у них, можно сказать, провалилось, пришлось раньше времени уходить. Похватали, что успели.
Бывший городовой взглянул на него понимающе:
– Жадный?
– Жадный, – подтвердил Штольман. – А еще он ни в грош не ставит милицию. Если узнает о кладе – то непременно рискнёт. Будучи уверен, что уйдёт. До сих пор ему это удавалось. Но даже это не главное, Сергей Степаныч. Главное, мы с тобой должны выяснить, кому из своих можно верить.
Сыщик посмотрел Евграшину прямо в глаза.
– Матвея Соловьёва вчера пытался убить не один из банды, а наш «крот». Теперь он уже не просто сообщник и информатор бандитов. Черту он перешёл. И как долго осталось ждать, на кого следующего ему главарь укажет? На очередного случайного свидетеля? На тебя? На меня?

* * *
Анну о своём плане Штольман решил не предупреждать. Пришлось посвятить Ваньку, чтобы вовремя организовать «известие из Степурино», но он взял с приёмыша клятву об этом молчать где бы то ни было. Поездка за сто вёрст по делам службы – это такое дело, с которым Анна Викторовна вынуждена будет смириться. Знай она об операции в городе, Яков не был бы так спокоен. Бог знает, что может взбрести в голову его любимой спиритке!
В засаду сели ещё засветло. У Редькина при себе обнаружился припас, какого у него сроду не водилось – пирожки с картошкой – пышные и лёгкие, как пух. И совершенно свежие. Последнее наводило на мысль, что вчера Лизавета Тихоновна была полностью удовлетворена тем интервью, которое дал ей милицейский шофёр. Это самое меньшее. Можно было предположить и большее. Потому что нынче Ипполит не спорил и за коммунизм не агитировал, а смотрел в пространство круглыми телячьими глазами и блаженно улыбался.
Покончив с пирогами, милиционеры заняли свои места в засаде. Для «клада» Штольман выбрал самый целый из амбаров. В дальнем от входа углу передвинули пару пустых ящиков, чтобы посреди пыльного пола оставался чистый квадрат. Потом Штольман велел Редькину оторвать в этом месте несколько досок пола. Землю под ними взрыли, выбрав чуток и заметно разбросав вокруг, потом доски вернули на место. Теперь при простукивании в этом месте отчётливо слышалась под полом пустота.
Непосвящённые люди думают, что самое трудное в работе сыщика – это взять вооружённого преступника. Более сведущие полагают, что труднее всего этого преступника вычислить. Неправы, и те и эти. Самое трудное в работе сыщика – ждать в ночной засаде, после целого дня беготни и напряжённой умственной работы. Тишина и утомление клонят в сон, шепчут на ухо, что нынче уже ничего не случится. И что товарищи твои, которых ты не видишь в темноте, уже наверняка дремлют, позабыв о деле. И только ты бессонно таращишь в кромешный мрак глаза уже почти незрячие от усталости. Самое трудное – каждую минуту помнить, что покой – это только иллюзия. И что завтра тебе, возможно, снова придётся сидеть здесь, если нынче преступники не придут.
А если они не придут вообще? Означает ли это, что с троих парней в отделении можно снимать подозрения? Или это значит, что Углов значительно умнее, чем Штольман о нём думает. Сумел распознать ловушку, а теперь замышляет новое дерзкое преступление.
В общем, многое лезет в голову служителю закона, когда он сидит в ночной засаде. И всё это пустое, потому что нужно просто ждать. Ждать того, что произойдёт. Что бы это ни было. Просто быть к нему готовым.
Штольман устроил себе засидку под лестницей, ведущей на чердак. Сквозь щель между ступеньками он имел возможность обозревать и вход, и место предполагаемого клада. Евграшин засел за штабелем пустых ящиков. Редькин поместился в куче прошлогоднего сена у самого входа. И вот относительно пламенного борца с диванами у Якова имелись самые мрачные опасения. Больно уж ложе у него удобное.
Ловушка сработала на ранней зорьке, когда в щели ворот едва замрело, а на ближней окраине загорланили первые петухи. От входа раздался осторожный скрип. Сыщик ожидал, что засов со следами взлома должен будет неизбежно привлечь к себе внимание. Если только бандиты не обшаривали всю ночь остальные амбары.
Как ни осторожничали пришельцы, несмазанная воротина заскрипела оглушительно. Вместо того, чтобы отворить створку одним рывком, долгожданные визитёры делали это медленно, дозволяя ей заливаться добрых полминуты.
При первых же звуках сено в углу судорожно ворохнулось, подтверждая самые скверные мысли Штольмана относительно стойкости соратника. Ну, теперь-то он наверняка проснулся. И вполне пришёл в себя, если не выскочил спросонок, паля во все стороны. На складе было тихо. Евграшин тоже себя не обнаруживал.
В проёме отворившихся ворот возникла мужская фигура. Силуэт в городском пиджаке, на голове белело что-то вроде фуражки яхтсмена. Но не Углов – в этом Яков был абсолютно уверен. Главаря московской банды и Анна, и Вушняков описывали как коренастого мужчину средних лет. Этот, судя по фигуре и движениям, был человеком молодым.
Штольман нахмурился. Неужели, осечка? Он уже мысленно привык считать, что идёт по следу давнего врага, что ему удастся расквитаться за Сергея Ловича и со спокойным сердцем отправить его семье портсигар – Николенькино наследство. Получается, что «морячок» – это вовсе не Углов, а вот этот незнакомый парень в белой яхтсменской фуражке?
Но почему один? В засаде на дороге их было четверо. Если остальные сейчас в Бежецком уезде… Не потому ли молчит Василий?..
Тем временем «морячок» принялся простукивать фомкой и каблуками доски пола. Потом заметил раскиданную землю и чистый квадрат, отчётливо и несколько театрально кивнул – так, что фуражка едва не свалилась с головы. А потом с энтузиазмом кинулся курочить доски.
В этот миг ещё один силуэт бесшумно возник в освещённом проёме приотворённых ворот. За его спиной виднелась ещё одна невысокая мужская фигура. Итак, всё же трое. «Морячок», успешно подцепивший одну из досок, словно бы не заметил своих подельников.
Внезапно первый из вошедших кошачьим прыжком махнул вперёд, сваливая с ног того, что орудовал фомкой. В сумеречном свете всполохом сверкнули алые рукава шёлковой рубахи. Цыган? Третий ввязываться в драку не спешил, замер у двери с револьвером в руке.
И как прикажете эту интермедию понимать? Раздор в благородном семействе?
Сыщик крепче сжал револьвер. Картина перед ним разворачивалась вовсе неблагостная: мгновение спустя цыган уже оказался сверху, нависая над «морячком», в руке появился нож… Штольман, недолго думая, полез из своего укрытия, хрипло выкликая:
– Бросай оружие! Милиция!
Спугнутый его воплем тот, что стоял у двери кинулся наружу. Цыган обернулся, дико блеснув ощеренными зубами из-под смоляных усов. Нож бросать он не думал. Сыщик пальнул для острастки вверх. С потолка обильно посыпалась труха, вмиг запорошив глаза. С грохотом свалились ящики. Кажется, Евграшин решил, наконец, вмешаться.
Пока Яков протирал глаза, цыган проворной лаской метнулся к выходу, ловкой подсечкой сшиб с ног бросившегося к нему Редькина и вслед за сообщником выскочил из сарая.
– Держи! – рявкнул Штольман. Ипполит поднялся, отчаянно ругаясь, и кинулся в двери, бестолково размахивая маузером.
Бывший городовой вздёрнул за шиворот «морячка».
– Удушите, сатрапы… – прохрипел тот. Шея его несообразно времени года была замотана толстым шарфом.
Со двора послышалась пальба из Редькинского маузера. Хлопнул ответный выстрел, и удаляющийся топот трёх пар ног дал понять, что остальных они, похоже, упустили.

* * *
Ругающийся «в бога душу мать» Редькин подогнал к амбару авто. В него погрузили «морячка», который и не думал сопротивляться. Кажется, он был происшедшим немало испуган, хоть и петушился для виду, картинно размахивая рукой:
– Господа присяжные заседатели, обращаю ваше внимание на недопустимость происходящего! Невинного человека фараоны хватают за шиворот, словно до исторического материализма!
Поскольку долговязый Евграшин в этот миг и впрямь тащил его за ворот пиджака, картина получалась несколько комичная.
– Так уж и невинного? – оскалился Штольман.
– Я чту уголовный кодекс! – торжественно заявил парень. – А искать клады в Советской России – деяние уголовно ненаказуемое.
– Разберёмся, – бросил ему сыщик. Этот балаган его изрядно раздражал. Снова все пошло не так!
По прибытии в отделение, Яков Платонович немедленно посадил задержанного на стул перед собой и принялся молча исследовать то, что изъяли у него при обыске. К его удивлению, оружия среди изъятого не оказалось – только перочинный нож с коротким лезвием и потёртая справка, повествующая, что её обладатель «является полномочным представителем Добровольного Общества содействия освобождению африканских народов». Венчала сей загадочный документ почему-то печать исполкома города Жмеринки. Штольман озадаченно поднял бровь. За всю его длинную сыскную карьеру видеть ничего подобного ему ещё не доводилось. Завершала список изъятого горсть калёных семечек. Ни ключей, ни денег, ни воровских инструментов за исключением одной-единственной фомки…
Сыщик перевёл взгляд на молодого человека, дисциплинированно сидящего перед ним на стуле. Из-под козырька фуражки-капитанки на него глянули живые чёрные глаза – из тех примет, про которые в народе говорят «Бог шельму метит». Чернявый, носатый, худощавый парень южного облика. Увидев, что стал объектом внимания следователя, молодой человек оживился, переменил позу, картинно заложив ногу на ногу, а локоть воздел на спинку стула.
– Это конгениально! – заявил он низким вибрирующим голосом довольно необычного тембра, и с такими интонациями, словно играл на сцене. – Милиция задерживает невинного человека, в то время как угрожавшие ему душегубы продолжают разгуливать на свободе.
Яков хмыкнул, но решил поддержать разговор в том же ключе:
– Так вы же сами в этом виноваты, гражданин… – он ещё раз заглянул в членский билет Общества Содействия. – … гражданин Бендер. Если это, конечно, настоящая ваша фамилия. Какого чёрта вас принесло в этот амбар? Если вы так невинны, как пытаетесь уверять.
– Перед вашей затонской законностью я чист, как новорожденное дитя! – торжественно провозгласил «гражданин Бендер».
– В таком случае, что вы там делали?
– А вы как полагаете?
– Полагаю, что искали некие ценности, якобы, зарытые в этом месте уголовником, арестованным нами на прошлой неделе. А поскольку услышать об этих ценностях должны были исключительно члены одной местной банды, то у меня, как видите, есть все основания полагать, что вы являетесь её представителем. А вовсе не членом Общества содействия освобождению африканских народов, как написано в этой бумаге.
– Это не так! – живо возразил молодой человек.
– Докажите мне обратное, – предложил сыщик. – Итак, кто вы?
– Желаете услышать мою биографию? – задержанный драматически покачал головой. – Что ж, извольте! Я родился в одна тысяча девятисотом году в славном городе Одессе, в собственном доме моего деда, отставного полковника Ковбасюка. Мой папа был турецкоподданный. Матушка моя – урождённая Ковбасюк, была особа возвышенная и страстная. Восемнадцати лет от роду она по понятным причинам поспешила законным путём сменить дедову фамилию на куда более благозвучную – Бендер, сочетавшись законным браком с турецким подданным Ибрагимом-Сулейманом-Али ибн Максудом  Бендер беем. При рождении мне дали имя Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер бей. Первое имя было данью уважения дедушке моему, отставному полковнику Ковбасюку.
Папеньку своего я не помню. Когда мне не исполнилось и полугода от роду, он уехал в Турцию по коммерческой надобности, прихватив для этой надобности большую часть маменькиного наследства, полученного от дедушки Ковбасюка. Маменька была созданием эфирным, к жизни категорически не приспособленным, поэтому в папенькино отсутствие все заботы о нас взял мамин брат – помощник присяжного поверенного Тарас Остапович Ковбасюк. Сами понимаете, что с таким именем едва ли можно сделать карьеру на адвокатском поприще, даже в славном городе Одессе. Поэтому дядюшка постоянно ввязывался в коммерческие операции разной степени безуспешности. Вероятно, не всегда они были провальными, ведь мы как-то жили, а меня даже записали в гимназию, которую я успешно закончил аккурат в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.
– За розысками папеньки в полицию, стало быть, не обращались? – перебил рассказчика Яков Платонович.
– А зачем? – искренне удивился молодой человек. – Ради сомнительного удовольствия припасть к его седой волосатой груди? Как удалось выяснить дядюшке, папа мой, как подобает истинному турецкоподданному, помимо законного гарема в Стамбуле имел одну жену в Одессе, одну в Моршанске и целых три – в Кологриве. Следы его совершенно затерялись в одна тысяча девятьсот третьем году. Я предпочитаю думать, что он вернулся в Стамбул, завершив секретную и тайную миссию, порученную ему султаном. Но вы можете думать, что его зарезали по пьяному делу в Конотопе. Сути это не меняет.
Яков Платонович не знал, смеяться ему или плакать. От него бандиты сбежали, ему крота ловить, а он слушает эту сомнительную исповедь и – чёрт возьми! – наслаждается её художественным исполнением!
Было во всей этой болтовне что-то неуловимо родное и ностальгически знакомое. Если бы он верил в переселение душ, то наверняка решил бы, что это воскрес любимый бездельник-дядюшка… Должно быть, сказывались двое суток, проведённых без сна. Яков с силой потёр лицо руками.
– Ну, и дальше что? – поощрил он задержанного.
– А дальше – сами знаете – революция. Нежное сердце маменьки не выдержало трагических испытаний, обрушившихся на Отчизну, и она предпочла лить слёзы по утраченному раю на романтических высотах Монмартра. Дядюшка мой ввязался в последнее – и самое неудачное коммерческое предприятие – стал помощником комиссара Временного правительства. А меня пронзительный ветер эпохи подхватил и понёс: от Орла до Жмеринки, от Самары до Гуляй-Поля.
Штольман отметил про себя, что задержанный в своём перечне называл сплошь города вне территорий, в гражданскую подконтрольных красным. Он поинтересовался, почему так.
Сын турецкоподданного принял позу, которая в любовном словаре Аристарха Херувимского, вероятно именовалась: «печальный герой, ставший жертвою непреодолимых обстоятельств» и продолжил с некоторым вызовом:
– Видите ли, со временем я обнаружил, что у меня имеются некоторые разногласия с властью рабочих и крестьян. Небольшие, но концептуальные. Я – свободный художник, человек новой формации! Мне скучно строить коммунизм! Моя стихия – это свободная экономическая инициатива. Потому я старался выбирать города, где такая инициатива могла бы иметь почву. Увы, законы исторического материализма неумолимо сужали поле моей деятельности, – он снова трагически покачал головой, и даже голос дрогнул.
– Что ж в Париж не уехали, пока было время? – иронически осведомился Штольман.
– У меня была такая мысль, – живо откликнулся Бендер. – Но последние мои впечатления о том историческом отрезке относятся к тифозному бараку в Царицыне. Когда же я полностью обрёл дееспособность, было уже поздно. Исторический материализм победил практически на всей территории России. За исключением Дальнего Востока. Но японская культура мне, знаете ли, не близка. К тому же, большевики неожиданно объявили нэп, и я понял, что в этой стране ещё можно будет жить какое-то время.
Штольман недовольно тряхнул головой, сердясь, что совершенно не может заставить свой мозг воспринимать происходящее серьёзно. Этот Остап Бендер, и впрямь, был человеком какой-то иной формации. Видеть столь самоуверенных проходимцев сыщику пока ещё не доводилось. Вот только ничего интересного для следствия из этих «Похождений Рокамболя» не вырисовывалось. Зато внезапно заново навалилась усталость, и сыщик ощутил, что этот артист с погорелого театра уже начал его порядком раздражать.
Поговорили – и хватит.
– Я сейчас заплачу, – мрачно пообещал он. – Только на вашем месте из всей этой исповеди я на будущее оставил бы только одну подробность.
– Какую? – живо откликнулся Бендер.
– «Мой папа был турецкоподданный». В следующий раз вам может попасться не столь терпеливый следователь, ему хватит и этого. Давайте ближе к делу. Как вы оказались в том амбаре?
– Я подсчитал, мне нужен миллион, – неожиданно сообщил сын турецкоподданного.
– И только-то? – зло блеснул зубами Штольман.
– Ну, почему же? Если мне предложат больше, я возьму больше. Не в совзнаках, разумеется, лучше в чём-то менее эфемерном. Миллион – это мой необходимый минимум. Чтобы воплотить свою мечту.
– А ваша мечта?.. – сухо поинтересовался сыщик.
– Рио-де-Жанейро! – вдохновенно сообщил Бендер. – Представьте: океан, танго, дамский оркестр, знойный стан страстной брюнетки! И 1 миллион 360 тысяч жителей – все в белых штанах. Включая мулатов. Впрочем, – переменил он тон, – вы, как человек, родившийся задолго до эпохи исторического материализма, меня, возможно, поймёте.
– Задолго, – подтвердил Штольман. – Но не пойму. Итак, что там с нашим амбаром?..
– Итак, вчера вечером я сидел в местной харчевне под экзотическим названием «Приют здорового питания». Ничего здорового там нет, но мои финансы на сей момент таковы, что я не могу себе позволить ничего более вредного для здоровья, чем морковные котлеты.
– Не отвлекайтесь, гражданин Бендер!
– Я просто плавно тку нить своего повествования. Итак, я сидел и ел в одиночестве свою морковную котлету, а за соседним столиком доблестный страж порядка из затонского отделения распускал перья перед барышней. Я не глухой, а разговаривал он громко. В числе прочего я услышал о кладе на Амбарной, который хранители революционной законности пойдут изымать нынче утром…
– И решили его загодя украсть, – закончил за него сыщик.
– Как вульгарно вы это всё понимаете! – печально качнул головой Бендер.
– Ну, бандиты всё это понимают ещё вульгарнее, – приветливо ухмыльнулся Штольман. – Вас – свободного художника – едва ножиком по горлу не полоснули. А могли ещё по голове поленом, такое у нас тоже, представьте, водится. Теперь главный вопрос: видели вы в своей харчевне здорового питания кого-то из тех, кто напал на вас в амбаре?
– Никого из них я там не видел, – для разнообразия серьёзно ответил Бендер. – Точнее, того, который второй, я и вовсе не разглядел, вы уж простите. Но этого ромалэ с его жутким ножом там точно не было… А что, клада не было тоже? – спросил он внезапно.
– Увы, – несколько издевательски произнёс Яков Платонович. Его визави расстроено вздохнул.
– Знаете, а я поверил… Особенно когда услышал от вашего доблестного сотрудника про фермуар с бриллиантами – ну не мог же он сам это придумать!
– Похоже, не только вы поверили, – буркнул Штольман. – Покажете, кто из милиционеров трепался в трактире?
– Отчего не показать? Как я уже говорил, я чту уголовный кодекс. И готов оказать помощь советской милиции.
   
Пока шёл допрос, Евграшин запретил сотрудникам входить в кабинет под страхом военного трибунала. Теперь Штольман сам вынужден был отворить дверь и выглянуть в пустой коридор.
– Весь личный состав выстроить для поверки! – гаркнул он в пустоту, уверенный, что из дежурки сейчас жадно ловят каждое его слово.
Из личного состава до сих пор по понятной причине отсутствовал Смирной да ещё Федорчуков отпросился с утра – вроде бы, на Слободке у него помирает бабка. Но Федорчуков и не понадобился. «Свободный художник» сразу уверенно показал на Пашку Волкова:
– Вот этот альгвазил!
Волков выпучил глаза. Евграшин помрачнел. Штольман нахмурился и катнул желваки на щеках. Этот? Печать на бандитском мандате стояла ровно так же, как у него. Неужели всё так просто? Трёп перед барышнями, который кто-то передаёт в банду. Хорошо, а мандат тогда у них как оказался?
– Волков, вы арестованы! Сдать оружие и документы, – хмуро скомандовал сыщик.
На Пашкином лице отразилось искреннее недоумение. Он что-то пытался возразить, но мрачный взгляд Евграшина заставил его проглотить слова. Ошеломлённым выглядел юный Круглов. Возмущённый Редькин побагровел и, кажется, снова искал на бедре шашку. А на красивом лице Панютина отражалось смятение.
– Увести! – приказал начальник Затонского ОВД.
– А я? – беспечно поинтересовался Бендер.
– Сами как думаете? – резко спросил его Штольман.
– Думаю, вы должны меня отпустить.
– А может отправить в Тверской допр? Вы, милейший, сорвали милицейскую операцию по обезвреживанию опасной банды. Это в лучшем случае. Так что посидите пока у нас. Разбираться ещё с вами будем. Сергей Степанович, распорядитесь оформить и этого гражданина тоже!
Лицо сына турецкоподданного выразило невероятную гамму чувств. Кажется, до этого чуда в перьях только сейчас начало доходить, что всё происходящее с ним – это всерьёз. Что старый, злой, уставший как собака сыскарь действительно собирается засунуть его в самую настоящую камеру с нарами и клопами. И имеет для этого все основания.
– Товарищ милиционер… – начал было Остап Ибрагимович каким-то совсем не театральным голосом, но дослушивать Штольман не пожелал. Развернулся на каблуках, прошагал обратно в сыскное отделение и хлопнул дверью так, что она едва не слетела с петель.
     
Оказавшись в родном кабинете, сыщик молча сел на своё привычное место, поставил руки на стол и со вздохом опустил на них гудящую голову. Третьи сутки без сна… Разговор с этим Бендер-беем-не-пришей-кобыле-хвост, казалось, высосал из него последние силы.
Но главное, что  все его придумки, засады, погони с перестрелками, вся эта бессонная ночь в сарае – по большему счёту всё это оказалось бессмысленным. Ловили, ловили – и кого в итоге поймали? Заезжего молодца в белой фуражке с его дурацкой мечтой о Рио-де-Жанейро… Признаться, Штольман так и не понял до конца, что за человеческий типаж перед ним предстал. Но отношения к банде, льющей кровь, точно воду, он едва ли имеет. В том сарае его самого пытались убить – и всерьёз. Вот только кто? Те, кого ищет затонская милиция – или еще одна парочка случайных авантюристов, наслушавшихся Пашкиной болтовни?
Особенно смущал Штольмана мелькнувший на Амбарной цыган. Не покидало ощущение, что это жесткое лицо с прищуренными глазами и шапкой смоляных кудрей, чуть подёрнутых сединой, уже встречалось ему тут, в Затонске. Не то просто на улицах, не то в трактире на Речной. Или это от того, что все цыгане друг на друга похожи?
И тот, кто стоял у двери… Худощавый мужчина среднего роста в картузе и гимнастерке. Штольман не разглядел его толком, но под описание Углова он никак не походил. Револьвер неизвестный держал в руках, но стрелять так и не начал, только на улице пальнул пару раз наугад, поспешно удирая от Редькина.
Бандиты, убившие отца Иону – или просто лихие искатели сокровищ? Мало ли где, кроме «Приюта здорового питания» успел побывать Пашка Волков со своими рассказами.
Додуматься до чего-то конкретного Штольман так и не успел. Дверь сыскного отделения распахнулась, впуская начальника Затонского ОВД.
– Поговорить бы надо, Яков Платонович.
Вид у Евграшина был угрюмый.
– Вчера я вас послушал, – жестко произнёс бывший городовой, подходя к столу следователя и усаживаясь на стул для посетителей. –  Нынче надо бы объясниться. И людям объяснить, что произошло. Поймали мы крота или нет? И что оно вообще было?
Штольман вздохнул, выпрямляясь. До сего дня Евграшин доверял бывшему надворному советнику безоговорочно. Но, как ни крути, начальник райотдела – именно он. И отвечать за все, что они тут наворотили, в первую очередь придётся ему.
– Волков – предатель? – прямо спросил бывший городовой.
– Не знаю, Сергей Степанович, – так же прямо ответил Штольман. – Неопровержимых доказательств как не было, так и  нет. Никто из банды нам не попался. Кто-то на нашу историю точно клюнул. Но весь улов – этот вот мечтатель в фуражке. Но он не из наших.
– Что тогда с Волковым? – мрачно вопросил Евграшин. – Отделение, мать твою, на ушах стоит…
– А Волков пусть сидит, – жестко ответил Штольман. – Он, не он… Когда мы якобы уезжали в Степурино, нашим молодцам было четко и ясно сказано – про Амбарную молчать. А этот герой разболтал половине Затонска. А может, не сам додумался, а ему велели растрепать. Какой с дурака спрос? Так что остальным так и скажи – получил Волков трое суток гауптвахты за срыв операции и нарушение прямого приказа.
Евграшин посмотрел на него тяжело.
– Так. А через трое суток что?
– А через трое суток, даст Бог, придет в себя Мотя Соловьёв. И укажет настоящего крота. Не думаю, что он будет запираться после того, что с ним случилось, не в его интересах.
– А банда что? – сумрачно спросил начальник ОВД.
Штольман катнул желваки на щеках. И долго молчал, прежде чем ответить.
– Тут мы в тупике, – признал он наконец. – Те двое… Из банды они были или нет, но второй раз на историю с кладом они не попадутся точно. Будем ждать, что предпримет банда. А еще – искать этого цыгана. Мужик приметный, может и повезёт. Я ориентировку составлю.
– Ну, хоть что-то, – проворчал Евграшин, поднимаясь. – Пойду людей успокаивать и бумажки писать… А с Василием-то у нас что? – внезапно вскинулся он. – Который день ни слуху, ни духу!
– Не знаю, – не удержавшись, сыщик дёрнул щекой. – Может, занесло в такие дебри, откуда не то, что телеграмму – почтового голубя не пошлёшь. Если сегодня не вернётся… Тогда, Сергей Степаныч, придётся начинать поиски. И не в одиночку уже. Будем поднимать на ноги тверскую чека.
Евграшин тихо чертыхнулся и хотел еще что-то сказать, но не успел. Дверь кабинета сыщиков неожиданно распахнулась и на пороге возник Семён Круглов.
– Товарищ начальник ОВД! Разрешите обратиться! – четко выговорил молодой милиционер.
Выражение на лице парня показалось Якову Платоновичу странным – не то решительным, не то беспомощным. Как говориться, непонятно, то ли заплачет сейчас, то ли застрелится. Взгляд широко распахнутых глаз метнулся сначала к Евграшину, потом к Штольману – а потом к портрету Маркса, и на нём и застыл мучительно, словно теоретик научного коммунизма один знал ответ на некий терзавший Круглова вопрос.
– Ну, обращайся, – несколько настороженно ответил Евграшин. Похоже, от него тоже не укрылось странное состояние подчинённого.
– Желаю немедленно подать заявление об увольнении из отделения внутренних дел, – звенящим голосом отрапортовал Круглов, по-прежнему не глядя ни на одного из старших милиционеров. И стиснул зубы так, что аж скулы побелели.
– Что? – зачем-то переспросил бывший городовой.
– Желаю немедленно уволиться. По причине… – Круглов вдруг сбился. – По причине… Словом, не могу я так! И не буду!..
Штольман наконец-то всё понял. И в свою очередь стиснул зубы. Еще один товарищ Смирной на их с Евграшиным головы! А следующий кто будет? Редькин?
– Значит, так? – жёстко вымолвил Сергей Степанович.
– Да, так, – Семён наконец оторвал взгляд от бороды Маркса и с вызовом взглянул на начальника. – Не желаю служить там, где подозревают товарищей!
Голос его внезапно задрожал:
– Как же вы… Как же вам…
– Как же нам не стыдно? – Штольман наконец разомкнул зубы. – Это вы хотите сказать, Семён Архипович?
Семён только шмыгнул носом угрюмо. После чего повернулся к Евграшину и протянул ему исписанный листок.
– Мой рапорт, – произнёс он без всякого выражения. – Сегодняшним числом.
Евграшин, однако, бумагу не взял. Наоборот, отступил назад и присел на край пустующего смирновского стола.
– Погоди Семён, не пори горячку. Мы с Яков Платонычем тоже живые, тоже обидеться можем. Ну, рассказывай – где ты тут предательство собственных товарищей увидел?
Штольман мысленно перевёл дух. Хорошо, когда кто-то берёт разговор на себя. Он и Василию-то, вроде уже как тёртому жизнью, не знал толком, что сказать, а тут совсем мальчишка!
– Так Волков же! – прозвенел голос Семёна
А хороший мальчишка, выходит. Светлый, чистый… жаль будет такого потерять! Вот и Евграшин лишь головой покачал.
– Волков… Круглов, а давай представим, что нет в отделении ни меня, ни Яков Платоныча. Возьмёшься нашу работу делать? Вот так, сходу – ну?
Поворот был неожиданный. Штольман заинтересованно вскинул бровь. И Семён лишь недоумённо хлопнул глазами:
– Я?
– Ты, ты, – подтвердил начальник Затонского ОВД. – Вот ты в Высоком побывал намедни. Возьмёшься вместо товарища Штольмана упырей этих ловить? Вижу, что не возьмёшься. Потому, как не умеешь. В каждой работе свои секреты есть. Вам было сказано – об Амбарной не болтать! Что уж там было и зачем – прости, но пока не вашего ума дело. Ваше дело простое – не болтать. А товарищ твой Волков приказ не выполнил. В итоге сцепились мы там с тройкой ухарей, Ипполита Поликарпыча, вон, едва не подстрелили! Так кто кого предал, Семён?
Лицо Круглова выражало мучительную работу мысли. Евграшин вздохнул, поднялся и сунул молодому милиционеру обратно его рапорт.
– Охолонь слегка. Посидит Пашка три дня под арестом в наказание, не развалится. А вам всем урок.
– Под арестом? – вскинув голову, переспросил Круглов.
– А вы что думали – прямо сейчас его за отделением расстреляем? – хмыкнул Штольман. – Идите, Семён Архипович. И бумажку свою заберите.
Когда за Кругловым закрылась дверь сыскного отделения, Евграшин вздохнул тяжело, как кузнечный мех и покрутил головой.
– Ну вот. Первый явился. Это хорошо еще, Яков Платоныч, что вы догадались про гауптвахту придумать.
– Ты тоже молодец, Сергей Степаныч. А я вот не умею с мальчишками разговаривать… – буркнул Штольман.
Евграшин махнул рукой:
– Сколько я их перевидал, ты бы знал… Еще в околоточных. А в семнадцатом… Честный парень. Жаль такого потерять.
– Может, честный, – пробормотал Штольман. – А может, это как раз и есть наш настоящий крот. И пользуется случаем, чтобы подозрения отвести?

* * *
С какой стороны ни подступись, а дело выходило скверным. И подозрения в чистоте рядов надо  устранять срочно и любой ценой. Пока отделение не разложилось на глазах от мысли, что человек, которому доверено тебя прикрывать, может выстрелить тебе в спину. Если судить по нынешней демонстрации Круглова, ждать от ребят теперь можно чего угодно. Ну, вычислил ты, товарищ сыщик, одного болтуна. Не потерял ли в результате десятерых? И доверие Евграшина – оно ведь только на старом уважении держится. А ещё на том, что помнит бывший городовой, что следователь часто делал вид, будто подозревает невинного, чтобы вытянуть его на откровенность. Но насколько ещё того доверия хватит?
Голова была чугунная, но Штольман знал, что в таком взбудораженном состоянии чувств и ума он снова не сможет сегодня заснуть.
Устроить тотальную проверку документов у всего личного состава отделения? И что это даст? Сегодня на недоверие обиделся один Круглов. Начни Яков проверять документы, и до многих в отделении дойдёт, что они вышли из начальственного доверия. И что тогда?
И где, в конце концов, Василий? Почему от него известий нет уже третьи сутки? Тоже обиделся? Ну, так я тоже обижаться умею.
Штольман стиснул рукой подбородок, заставляя взять себя в руки. На самом-то деле он вовсе не так на Ваську сердит. Он просто страшно обеспокоен. По дороге из Высокого Смирной едва не погиб, но тогда его уберегли отец Иона, Анна Викторовна и Редькин со своим механизмом. А нынче он совсем один…
Анна, должно быть, тоже беспокоится. Странно, что до сих пор не примчалась в отделение; прежде уже была бы тут – с каким-нибудь чугунком.
А ведь ел он в последний раз вчера вечером, пирожки от щедрот Лизаветы Тихоновны. И раз уж жена не озаботилась обедом для него, надо бы разжиться хоть какой-то снедью. И как это раньше у него выходило не умереть с голоду? Ах, да! У него ведь был Коробейников. Любовь к гастрономической стороне жизни в последние годы сделала Антона Андреича уже не таким проворным, как прежде, но в старые затонские бытности «до исторического материализма» он был куда как полезен – и тем в том числе, что всегда умел приберечь съестное для заработавшегося начальника.
Почувствовав, что мысли о близких слегка остудили его раздражение, Штольман вышел в дежурку и поискал глазами самовар. Самовара в пределах видимости не наблюдалось. И в раскрытые по летнему времени окна не тянуло дымком, намекающим, что его раздувают где-то во дворе. Со стороны начальственного кабинета возник всё ещё хмурый Евграшин.
– Поесть ничего нет? – спросил сыщик у бывшего городового и осёкся, поняв, что вышло точно как в прежние времена. Пожалуй, на службе такие житейские слабости за сыщиком знали только Коробейников да Евграшин. И только этим двоим он время от времени позволял провожать Анну Викторовну.
– Вобла есть, Яков Платоныч, – осторожно ответил начальник ОВД, словно заподозрил, что у бывшего надворного советника по поводу такой трапезы прорежется вдруг сословная спесь.
– Давай воблу, – вздохнул сыщик. Обопьёшься после неё потом. – И самовар пошли кого-нибудь поставить. Редькин-то поди в редакцию за пирогами умчался?
Евграшин улыбнулся, тоже слегка оттаивая:
– Да пироги ему с доставкой в гараж прибыли. Была уж поутру, интересовалась.
– И что? – насторожился сыщик. Не то чтобы он подозревал Редькина или товарища Жолдину, но от этих двоих известие о «кладе» тоже могло разлететься по всему городу.
Кажется, Евграшин его не понял. Махнув рукой, сыщик ушёл к себе – ожидать обещанные чай и воблу.
Едва войдя в кабинет, он вдруг почувствовал, что что-то здесь не так, как было прежде. Вроде бы, ничего не изменилось, но ищейка внутри напружинилась, потянула носом и сделала стойку. Сыщик повёл носом тоже. В кабинете чувствовался какой-то запах, которого не было раньше. Окно открыто, запах могло нанести и снаружи, но ему казалось, что он задержался именно здесь, внутри. Мгновение спустя до него дошло – пахло дёгтем, свежесмазанными сапогами.
Штольман молниеносно вынул из кармана револьвер. На первый взгляд в сыскном отделении было пусто. Но окно раскрыто, следовательно, влезть могли с улицы. А прежний – ещё Антона Андреича – стол был массивным и мог скрывать за своими тумбами кого угодно.
Сыщик рывком переместился так, чтобы видеть, что делалось за столом помощника. Там не было никого. Только сквозняк слегка колыхал портьеру. И шевелил на Васькином столе свёрнутый вчетверо белый листок.
Которого совершенно точно не было, когда сыщик выходил.
Штольман, не опуская револьвера, переместился к столу, продолжая держать на мушке окно. Левой рукой сгрёб листок, отступил к дверям, где его прикрывали от возможного стрелка угол прихожей и вешалка. Никто не попытался в него выстрелить. За окном щебетали воробьи. В кабинете тикали ходики.
Штольман опустил руку с револьвером и тряхнул листок, разворачивая его. Что-то выскользнуло  на пол, он не успел понять, что именно. Глаза впились в корявые строчки, выведенные не слишком умелой рукой:
«Хочешь увидеть её ещё раз, приходи один и без оружия туда, где ловил нас нынче».
Ледяной пот прошиб сыщика. Он перевёл взгляд вниз, чтобы увидеть, что же было вложено в записку. На полу, свернувшись колечком, лежал, зацепившись за носок его сапога, каштановый локон. Яков поднял его, каменея от ужаса.
Каштановые волосы были у Анны, и у Верочки. Он поднёс локон к глазам. В свете предзакатного солнца ему в глаза блеснул серебряный волосок, затерявшийся в шёлковой прядке…
На негнущихся ногах Штольман прошёл к своему столу и тяжело опустился на стул. Сейчас он не опасался, что по нему пальнут через окно. Никто не станет стрелять. Потому что бандиты точно знают, что именно он сделает…
Но пока он должен сделать кое-что ещё. Он выпустил из судорожно стиснутых пальцев прядь любимых волос и придвинул к себе чистый лист.
Писал Штольман довольно долго. Но это тоже сейчас было неважно. Тот, кто назначил ему рандеву, не станет торопиться. Потому что он хочет, чтобы Яков пришёл. И он придёт. И глянет в лицо дьяволу, кем бы тот ни был...
Главное, чтобы Вася приехал как можно скорее. Оружие в кабинете сыщиков никогда не валялось в открытую. Старый «бульдог» поверх белого листа бумаги он должен будет заметить с первого взгляда.
   

   
   
Следующая глава          Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано Atenae & SOlga (23.02.2020 20:14)