След оборотня
В поезде Ваське приснилось, что он летал. Медленно скользил над полями и перелесками, над извилистой ниточкой Затони, петляющей среди лесов. Плавно взмахивал руками, и воздух неохотно расступался, пропуская его наверх – всё выше и выше. Василий скашивал глаза и видел, что вместо пальцев у него подрагивают под ветром длинные маховые перья. Но птицей себя при этом не чувствовал. Странный это был сон, хотя пока спал, всё казалось естественным.
Проснувшись, он долго тупо глядел в окно, силясь осмыслить, что это было. И к чему оно? Орлиные крылья вместо рук – это потому, что он впервые вылетел из гнезда на самостоятельное расследование? Вот только что-то мало радости было у Смирного от этой самостоятельности. Но думать об этом ему не очень хотелось.
На вокзале в Твери он первым делом выспросил, где тут рынок. Доехал туда за гривенник и пошёл между возов, спрашивая, если ли кто тут из Микшино или из Толмачей. Попутная подвода нашлась не сразу и только до Микшино. Ваське пришлось ещё подождать, пока мужик расторгуется, а потом подсобить ему с купленными на толкучке напольными часами, прежде украшавшими, должно быть, какой-то барский дом. Зачем они были микшинскому крестьянину, он так и не понял, как тот ни пытался ему втолковать. Встаёт-то, небось, всё одно с петухами.
Часы были погружены, Смирной взгромоздился на подводу и поехал, свесив ноги и жуя травинку. Странно было никуда не спешить, но пока что от него ничего не зависело, и Васька просто наслаждался этой нечаянной свободой между двумя делами. Он был неприкаянным путником, никому не известным и никому не интересным. Мужик, по счастью, попался неразговорчивый. Васька и прежде не любил болтать, а нынче и вовсе не хотелось. Ехал и слушал, как звенит над полем жаворонок, как кузнечики стрекочут в высокой траве. Покосы в окрестностях Микшино были богатые.
– Cлышь, парень, куда тебе? – обернулся возница, когда за лугом показалась околица села.
– Мне бы с батюшкой вашим потолковать. К церкви свези, – попросил Василий.
– Так к вечерне вроде опоздали уж, – удивился мужик.
– Я по мирскому вопросу, – мрачно ответил затонский милиционер. – Батюшку как зовут?
– А ты не знаешь? – осуждающе нахмурился мужик. – Отец Николай. Крестовоздвиженский.
Васька молча кивнул. Ну, значит, в Толмачах служит отец Антоний.
Вечерня и впрямь должна была уже закончиться. Выехали не рано, а от Твери полных сорок с гаком вёрст. Кобылка трюхала неспешно, так что когда подъехали к церкви Троицы Живоначальной, уже и заря отгорела, а над трёхъярусной колокольней загорались первые звёзды. Но паперть, невзирая на вовсе неподходящее время, была полна галдящего народу.
Васька спрыгнул с подводы и начал протискиваться сквозь толпу, одолеваемый дурным предчувствием. Предчувствие подтвердилось, когда он увидел у самых церковных дверей форменную милицейскую гимнастёрку.
– Порфирьич, нет, ты скажи! – напирал на милиционера тощий мужик с голодным и страстным лицом юродивого. – Пошто так деется?! Слугу Божьего – да на глазах у всех!..
Милиционер – флегматичный усатый дядька средних лет – беззлобно ворчал:
– Осади, Дёмка, вот приедут из уезда – разберутся по всей форме.
– Оне разберутся! – худой Дёмка развернулся к сельчанам. – Оне там во всем разберутся!
Толпа поддержала кликушу недовольным ворчанием.
Василий протиснулся вперёд и встал рядом с представителем народной власти – лицом к глухо бурлящей толпе.
– Убили кого? – спросил он коротко.
– Убили, – с досадой выдохнул Порфирьич. Потом подозрительно посмотрел на нежданного союзника. – А ты, парень, кто будешь?
Васька достал из кармана документ, протянул его милиционеру и отрекомендовался:
– Помощник начальника Затонского угро Василий Смирной. Так кого убили, товарищ…
– Вялых, – машинально произнёс фамилию милиционер. И уставился в Васькин мандат, сосредоточенно шевеля губами. Кажется, микшинский участковый был малограмотным.
Слова «затонское угро» произвели на деревенских какое-то странное впечатление. Ворчание взметнулось волной, а потом зарокотало настоящим девятым валом:
– Ещё один оборотень затонский! – выкрикнул юродивый Дёмка. – Антихристов подручный! Бей его, ребята! Вилами, колом осиновым! Огнём жги гада!
– Воду, воду святую неситя! Ой, лихо! – пронзительно завопила какая-то баба.
Смирной, озадаченный таким приёмом, вынул револьвер:
– А ну, мужики, остыньте, – приказал он. – Я не бандит, милиционер. Разберёмся, как положено.
– Милиционер! – истошно взвыл густой мужской бас. Навстречу Василию протиснулся дюжий парень с пудовыми кулаками, смутно напомнивший доброго друга Федьку-Полпальца. – Стреляй, сука! Всех-то не перестреляешь!
– Стрелять в вас я не собираюсь, – произнёс Василий, опуская оружие. Не приведи Бог, свалка начнётся, выстрелит ненароком. – Что тут у вас происходит, товарищ Вялых? Попа убили?
– Застрелили отца Николая, – хмуро ответил участковый. – Явился один прямо после вечерни, подошёл к батюшке – будто бы для исповеди, а сам наган из кармана вынул и разрядил – прямо в живот.
Васька в досаде дёрнул головой. Все-таки опоздал, совсем чуть-чуть, да только в таких делах чуть-чуть дорого обходится. Было, впрочем, в этой истории нечто удивительное.
– Прямо на глазах у свидетелей? – столь наглых убийц видеть ему ещё не доводилось.
– А чего ему стесняться-то? Чай, власть! Ваш гад, затонский, – словно из бочки ухнул парень, похожий на Федьку.
Смирной молча обернулся к участковому и вопросительно на него посмотрел.
– Затонский, – кивнул Вялых. – Когда этот из церкви вышел, мужики за дреколье схватились. Тогда тот, другой – моряк, что на паперти стоял, вынул мандат и предъявил. Говорит: «Я из Затонского угро. Нами убит враг трудового народа, а вот документ, значит, подтверждающий!»
В Затонском угро до сих пор было всего два человека – он, Васька, да Штольман.
– А фамилия на мандате чья стояла? – подался он к участковому.
– Да я разглядеть не успел, – смутился тот. – Грамоте я не очень. Учусь только.
Василий понял, что дело тут более чем серьёзное. Он повернулся к волнующимся людям и как можно спокойнее произнёс:
– Товарищи, я затем сюда и прибыл. Нам стало известно, что в Тверской губернии орудует банда, прикрываясь поддельным мандатом Затонского ОВД. И что бандой этой по весне были ограблены две церкви в Бежецком уезде. Поскольку отец Николай видел в лицо грабителей, я приехал снять его свидетельские показания. Но бандиты меня опередили и дерзко убили гражданина Крестовоздвиженского. Они прикрываются поддельным мандатом, но откуда вы взяли, что они в самом деле затонские?
– А какие ещё? – рявкнуло разом несколько голосов.
– Затонские и есть! – завопил юродивый Дёмка. – Люди знают, люди видели! Филат, скажи!
Седоватый мужик, названный Филатом, коротко утвердительно кивнул.
– Затонские. Я тёлку продавал, а этот, из Сазоновки, цену давать не хотел. А эти двое: моряк с зубами и другой ещё, грозить мне начали. Тот сазоновскому активисту брат, не то шурин.
Васька помотал головой. Показания Филата были до крайности путаными и требовали пояснений.
– Погодите, товарищ! Вы толком скажите, какой активист, какой моряк?
– Чтобы ты и его на глазах у людей кокнул? – встрял в разговор Дёмка.
Смирной с досадой повернулся к участковому:
– Товарищ Вялых, ты бы убрал отсюда людей! Или давай в церковь пойдём, место преступления осмотрим и опишем по всей форме. И свидетелей допросим. Это же бардак, а не следствие.
Микшинский милиционер, однако, не спешил последовать его советам. Он задумчиво крутил в руках Васькин мандат, разглядывая его со всех сторон. Потом поднял глаза.
– Ты, это, товарищ Смирной, если и впрямь милиционер, сдай-ка оружие и посиди в сарае до утра. Утром из Бежецка приедут, разберутся, кто ты есть.
Васька вспыхнул, как порох. Такого с ним ещё не бывало за шесть лет беспорочной службы. Да вот только спорить сейчас… единственное, что отделяет его от жаждущей крови толпы – это флегматичный дядька с усами, который пытается соблюдать закон. Смирной вынул револьвер и протянул его участковому.
– Товарищ Вялых. Ты в Толмачи пошли. Как бы и тамошнего священника бандиты не пришили, пока я тут у тебя под замком кукую.
* * *
Очутившись в тёмном сарае, Василий, не глядя, уселся на какой-то мешок и принялся мрачно размышлять над сложившимся положением. Не Яков ли Платоныч сказал ему однажды: «Учитесь во всем видеть плюсы?» Ну, из плюсов пока одно – что живой. Даже морду не набили, спасибо участковому. Но ведь сидеть ему теперь в этом сарае, пока не приедут из Бежецка. Да и тогда еще непонятно, чем вся эта канитель закончится. В тамошней милиции Смирной никого не знал, стало быть, поручиться за него некому. А ну, как тоже решат, что явился еще один ухарь с фальшивым мандатом? И отправится Васька в Бежецк «до выяснения личности»… Это ж сколько времени уйдёт!
А Штольман там, в Затонске, один крутится. Насчёт предателя в отделении он точно так быстро не передумает. Вот и с Василием никого не послал, кругом враги ему мерещатся… Хотя что бы изменилось, приедь они вдвоём или втроём? Не стали бы ведь в народ стрелять… И сидели бы точно так же в сарае.
Это в лучшем случае. Чем бы всё не кончилось, надо будет мужику-участковому спасибо сказать…
Стоило подумать об этом, как дверь сарая отчаянно заскрипела. Смирной хмуро поднял голову.
– Парень, ты тут? – в дверном проёме нарисовался человеческий силуэт. По голосу Василий узнал микшинского участкового.
– Тут, – буркнул Васька. – Куда я денусь? Что, передумали ваши сельчане? Решили всё ж таки для верности повесить меня на церковных воротах?
– Типун тебе на язык, – беззлобно проворчал мужик. – Я тут подумал… Короче, есть хочешь? Ты ж, небось, с утра не жравши. Если и впрямь от самого Затонска ехал. На вот!
Смирной медленно поднялся и подошёл к дверям. Хозяин сарая молча протянул ему кружку, накрытую солидной краюхой хлеба. Выражения его лица Васька в полутьме разобрать не мог.
За спиной мужика, в нескольких шагах, переминались еще двое. Смирной угрюмо усмехнулся про себя. Всё ж таки излишней доверчивостью микшинский участковый не страдал. Ну и правильно.
– Не жравши, – подтвердил Васька, забирая припас. От запаха хлеба кишки в животе и впрямь взвыли почище волчьей стаи. – Спасибо за заботу, Порфирьич.
Участковый несколько удивлённо усмехнулся.
– Ишь, запомнил… Ты, товарищ, если ты и впрямь товарищ, на наших мужиков не обижайся. Про вас, затонских, мало хорошего говорят.
– И что говорят? – моментально насторожился Смирной.
– А вот завтра из уезда приедут, они тебе и обскажут, – неожиданно жёстко произнёс участковый. – А до того уж прости, но будешь сидеть здесь.
– Да я-то посижу, – мрачно ответил Васька. – Времени вот только жалко. В Толмачи-то вы послали кого-нибудь?
– Да послали, послали, – досадливо пробурчал мужик. – А тебе-то чего время жалеть? Ложись да спи. Жди уездных, вон.
Усилием воли Васька проглотил все слова, что так и просились на язык. Толку-то? Зачем злить мужика, оказавшегося, по сути, его единственным союзником? Вот только в сыскном деле он точно мало пока понимает. Церковь наверняка не запер, неприкосновенность места преступления не обеспечил. К бабке не ходи, к утру там затопчут всё к чертям. А убитого попа положат в домовину. Хорошо, если полы не помоют…
В кружке оказалось молоко, а хлеб – свежий, только сегодня испечён, но Василий жевал, не чувствуя вкуса. Что означали эти непонятные и обидные, прямо скажем, слова участкового про затонских? Или всё дело в фальшивом мандате, из-за которого Ваську едва не подняли на вилы? Не побывала ли шайка где-то еще кроме Микшино и Толмачей?
Всё продумали, сволочуги! Явно рассчитывают на то, что новая власть не в ладах с церковью. Мало того, что берут добычу и убивают, так еще ухитряются стравить народ с милицией. Что в Высоком, что здесь. Еще бы чуть-чуть – и пришлось бы завтра бежецким расследовать уже два убийства: отца Николая Крестовоздвиженского и затонского милиционера Василия Смирного. И как пить дать, губернскую чрезвычайку больше бы заинтересовало второе. А банда, убившая двух священников, так бы и исчезла под шумок.
Василий ощутил холодную злость. Снова им противостоит кто-то очень хитрый, под стать прошлогоднему Циркачу. Ну, ничего. Циркача закопали и этого зароем. Здесь, в Микшино, бандитам, по крайней мере, не удалось уйти незамеченными. Завтра нужно обязательно разыскать всех крикунов, что нынче надрывались у церкви, выспросить подробно про непонятного «морячка на паперти» и про активиста из Сазоновки, который не то покупал, не то продавал тёлку. Почему-то же о нём заговорили. Хотя какая тут связь? А вот ищи, товарищ Смирной. Зря ли тебя Яков Платоныч целый год учил не упускать ни единой мелочи?
Бежецкие милиционеры явились в село только утром, причем далеко не ранним. Смирной несколько раз подходил к дверям, окликал хозяина, но безрезультатно. Похоже, микшинский участковый напрочь забыл про арестованного. В сарае сделалось совсем светло, солнце вовсю пробивалось сквозь щели; не зная, чем себя занять, молодой милиционер мрачно считал доски в стенах, когда дверь, наконец, заскрипела, открываясь. Василий поспешно вскочил с мешка.
В дверях стояли трое – все в фуражках с милицейскими значками, один, что постарше, в кожанке, двое в форменных серых гимнастёрках. Тот, что в кожанке, держал в руке бумагу, в которой Васька узнал свой собственный командировочный мандат.
– Товарищ Смирной? Василий Степанович?
– Я, – коротко подтвердил Васька, подходя к дверям. То, что его поименовали «товарищем», а не «гражданином» внушало некоторые надежды. Старший из бежецких милиционеров строго и без большой симпатии посмотрел на Василия, потом снова перевёл взгляд на его удостоверение
– Так, значит… Командирован к нам с целью опроса свидетелей. А подробнее о ваших целях можно узнать?
Васька открыл было рот, чтобы очередной раз пуститься в объяснения… и тут же его закрыл, чувствуя, как им овладевает не то злость, не то недоумение. Ладно, деревенские мужики. Но такое ощущение, что и бежецкие милиционеры его в чём-то заранее подозревают. Да что здесь у них творится, мать вашу?
А вслед за этой мыслью проскочила другая: а как бы вёл себя сейчас Яков Платонович? Тоже принялся бы оправдываться в том, в чём не виноват? Смирной выпрямился и взглянул на бежецкого милиционера сверху вниз, благо рост позволял.
– Помощник начальника Затонского уголовного розыска, старший инспектор Смирной Василий, – отрекомендовался он звенящим от напряжения голосом. – А с кем имею честь?
Бежецкий милиционер только глазами хлопнул. А потом внезапно тоже стал во фрунт и произнёс как-то растерянно:
– Инспектор бежецкого уголовного розыска Саломатин Евгений…
– Замечательно, товарищ Саломатин. А теперь давайте разберёмся в главном. Или вы предъявляете мне обвинение и арестовываете – или возвращаете моё оружие и документы, чтобы я мог и дальше выполнять свою работу!
Произнося эту речь, Смирной чувствовал себя так, словно в него вселился дух не то любимого начальника, не то самого Героического Сыщика Якоба фон Штоффа. Слова были не свои, и даже голос звучал, как чужой. Но впечатление они произвели. Инспектор Саломатин несколько мгновений смотрел на затонского сыщика в ошеломлении, явно сбитый с толку. Потом потряс головой, точно приходя в себя.
– Простите, товарищ Смирной, конечно. Обвинений к вам никаких нет. Вот ваш мандат, – он протянул Василию его удостоверение. – Оружие ваше у Сергея Порфирьевича, он вам его вернёт.
Голос и взгляд бежецкого инспектора понемногу обретал твёрдость.
– Нынче утром в отделении получили телеграмму от вашего начальства. С просьбой оказать содействие. Так что хотелось бы точно знать, зачем вы к нам приехали.
Васька мысленно выдохнул. Кажется, с бежецкими всё же можно будет договориться.
– Позавчера у нас в уезде, в селе Высокое была ограблена церковь, – вымолвил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и «по-деловому», как называл это Яков Платоныч. – Убит священник, отец Иона Казанцев. Нам удалось узнать, что подобные случаи ограбления церквей уже случались нынешней весной. Здесь, в Микшино. И в соседних Толмачах. Я и приехал опросить возможных свидетелей, отца Николая и отца Антония. Вот только бандиты успели раньше.
Бежецкие милиционеры почему-то переглянулись.
– Ограбления, значит? – переспросил Саломатин.
– Ограбления. Которые сами преступники выдавали за реквизицию, – Василий на миг запнулся, но всё же продолжил: – При этом у бандитов был поддельный мандат сотрудника затонского ОВД. Мы нашли клочок такого мандата в руке убитого отца Ионы.
Бежецкие снова переглянулись. Причём вид у них был такой, словно бы слова затонского милиционера их не особенно-то и удивили. И Васька внезапно с тоской понял, что свидетель, убитый за полчаса до его приезда, крестьянские вилы и ночь в сарае – это еще не самое худшее, что его здесь ждёт.
– А мандат тот – точно поддельный? – с кривой усмешкой спросил Саломатин.
Смирной сжал зубы так, что они едва не начали крошиться.
– Точно, – выдохнул он наконец. – Мы проверили найденный кусок. Мандат, несомненно, рисованный.
«Возможно, подделка, но срисовывали точно с настоящего...»
Резкий голос Штольмана ударом отозвался в памяти. Срисованный с настоящего… И велика ли получается разница? В глазах потемнело от непонятной боли.
– У нас таких уродов нет, – заявил он твёрдо. – И никогда не водилось. А меня так больше интересует, почему в губернских сводках этих ограблений не было. Мы с Яков Платонычем случайно о них узнали. Почему эти реквизированные попы не пришли к вам сразу и не нажаловались, что их обобрали какие-то ухари из соседнего уезда?!
– Так выходит, потому и не пришли, – огрызнулся один из бежецких милиционеров. – Что уезд соседний! Да не просто соседний, а затонский! Где контра всем заправляет! А то ли мертвяк ходячий, из могилы поднятый.
Саломатин резко повернулся к подчинённому
– Иванов, ты бы придержал язык-то! – прикрикнул он, но парня было уже не остановить.
– А что тут неправда, Евгений Владимирыч? Всей округе известно, кто там у них за главного! Не то немец, не то француз, при этом контра натуральная. А силу забрал – все ему в рот смотрят, даже в тверской чека! А сам с уголовными якшается. Самый что ни на есть оборотень!..
– Да заткнись ты! – рявкнул наконец Саломатин. Вздохнул глубоко – и повернулся к Василию.
– Понял теперь? – спросил он угрюмо. – Правда – не правда… знаешь, не моё дело. Только дыма без огня не бывает. Народу рот не заткнёшь. Но… ваш уезд, вы и разбирайтесь. Или пусть губернские разбираются.
Смотрел он при этом насторожённо. Может, ждал, что Смирной на него с кулаками кинется? Или иначе права начнёт качать. Наверное, так бы Васька и сделал… окажись боль чуть меньше. Но сейчас он словно окаменел.
Только подумалось мельком, что лучше бы его и впрямь вчера убили… Лишь бы не слышать этих поносных слов.
Васька глубоко вздохнул.
– Евгений Владимирович, дозволь спросить. Ты в милиции с какого года?
– Я? С двадцать первого, – бежецкий инспектор взглянул на него непонимающе.
– А вы, товарищ Иванов? – Василий перевёл взгляд на младшего милиционера.
– Ну, это… с прошлого, – буркнул тот.
Смирной кивнул.
– А Штольман – с самого начала восемнадцатого. В МУРе. Когда и МУРа-то не было, и самой власти советской почитай еще не было. Зато бандиты были. Много. Только Яков Платоныч их не считал, он их давил. И здесь, в Затонске, давит. На нём дырок от пуль больше, чем пуговиц. На тебе, Иванов, хоть одна царапина есть? Может, это ты в прошлом году банду Циркача на ноль помножил? Это тебе ублюдок Прохоров связанному лицо ножом резал? Тебя он собирался гвоздями к забору прибить? Твою дочку обещал пустить по кругу, а потом что останется на куски порезать?! Контра, говоришь?! На тёплом местечке пригрелась?! Я сам в милиции с семнадцатого года. И никто обо мне не скажет, что я милиционер плохой. Но до Штольмана мне – как до Петрограда на карачках!
Собственного голоса Василий не слышал. Не понимал – кричит он или шепчет. Слова неслись сквозь него, выплёскивались с болью, да и говорил ли вообще, может это всего лишь его собственные мысли? Только ел душу жгучий стыд – за то, что пришлось услышать, а в особенности за то, что приходится отвечать…
Должно быть, лицо у него было страшное. Бежецкие, как один, отступили на шаг.
– Василий Степаныч, ты не горячись, – торопливо проговорил Саломатин. – Ну, болтают… Я ведь тебе просто объясняю, почему наши батюшки в милицию не пошли. Да вот потому, похоже, и не пошли. Что им тоже наболтали.
* * *
От непонятной душевной боли всё внутри у Василия словно бы онемело. Мало того, что мандат поддельный был, и наверняка не один, раз им вовсю пользовались до сих пор… теперь вот ещё и это. Штольман подозревал врага в рядах Затонского ОВД, а здесь, оказывается, врагом считали самого Штольмана. Хорошо, что Яков Платоныч с ним сюда не поехал. Окажись он в Микшино вчера – страшно подумать, какое зверство могла учинить обозлённая и перепуганная толпа.
Грязное выходило дело. А ему, Ваське, эту грязь надо руками разгрести, чтобы найти истину.
Вопреки опасениям Смирного, участковый Вялых оказался мужиком толковым. Место преступления было закрыто на замок и опечатано. Саломатин взломал печати, и сыщики вошли в церковь.
Тело отца Николая лежало прикрытое – на том самом месте, где его расстреляли. Кровавые пятна застыли на рогожке. Саломатин откинул её, и Василий смог увидеть своего убитого свидетеля. Невысокого роста, круглолицый, дородный. Отец Иона, хоть и был вдвое старше, выглядел в сравнении соколом. Даже мёртвый. Или в Ваське говорит ревность человека, которого спас дух мёртвого батюшки из Высокого?
Убийца хладнокровно разрядил в жертву весь барабан. Живот отца Николая превратился в кровавое месиво. Кровавый отпечаток сапога виднелся возле тела. Кажется, «оборотень» не торопился уйти: склонился над умирающим, сорвал с шеи крест, обшарил карманы. Что-то знакомое почудилось в этом отпечатке обуви. Так и есть – вот он, треснувший каблук!
От зоркого Саломатина не укрылась его реакция. Он встал рядом и взглядом потребовал объяснений.
– У нас в Высоком тоже эта обувка отметилась.
– А ты сам свои подмётки покажи, – потребовал вдруг бежецкий сыщик.
Василий молча задрал поочерёдно обе ноги. Иванов заглянул и отрицательно помотал головой.
– Когда священника убивали, я ещё из Твери ехал, – напомнил Смирной. – Люди болтали, будто убийцу видели. Какой он из себя?
Саломатин достал из кармана листок и протянул его Василию. Вот почему их так долго не было – показания снимали.
Васька прочёл описание: «Росту высокого, но худой. Лицо длинное, худое. Волосы редкие, лоб залысый. Глаза волчьи». Это кто же тут у них такой поэт? «Одет обыкновенно: поддёвка, картуз, сапоги».
– А другой? Тот, кого люди называли моряком? Который мандатом затонского угро махал?
Бежецкий сыщик дал ему ещё один листок. Там говорилось, что второй был мужиком «средних лет, росту тоже среднего, крепкий. Волос светлый, кучерявый, усы вислые, во рту верхние резцы железные. Говор быстрый. Ходит вразвалку. Одет в кожанку и фуражку, морская тельняшка ещё».
Васька молча кивнул. Описание достаточное. По таким приметам человека вычислить несложно. Если знаешь, что искать, конечно.
– Товарищи, мне бы ещё с тем человеком потолковать, который говорил, что видел бандитов рядом с каким-то активистом из Сазоновки. Кажется, его Филатом зовут? – он вопросительно поглядел на микшинского участкового.
Тот утвердительно кивнул и, не споря, отвёл сыщиков к вчерашнему мужику. Язык у свидетеля оказался попросту чугунный, связная речь не шибко ему давалась. После многих наводящих вопросов, упарившийся Василий выяснил, что дело было в Твери в марте ещё. Филат продавал телушку. Покупатель был вроде бы из Сазоновки, Филат почему-то называл его «активистом», но почему, затруднялся пояснить. В разгар спора к покупателю подошли двое: моряк и ещё какой-то мужичонка. Мужичонка принялся угрожать Филату, что если он не возьмёт за телушку столько, сколько родич его даёт, то они его вовсе убьют, а телушку реквизируют даром. Потому как власть. Моряк стоял подле и ухмылялся. Высокого с волчьим взглядом с ними тогда не было.
– Сазоновка, значит, – задумчиво пробормотал Смирной.
По всему выходило, что надо возвращаться домой и ехать в Сазоновку. Но оставался ещё свидетель в Толмачах. Если он, конечно, пережил эту ночь…
– У вас, товарищи, транспорт есть?
Бежецкие подтвердили, что имеется и лошадь, и пролётка.
– В Толмачи надо ехать, допросить отца Антония. Бандиты могли добраться до него прежде нас…
– Я паренька в Толмачи верхами послал, – перебил его Вялых. – Как только ты сказал. Но что-то он до сих пор не вернулся.
Не вернулся? Василию сделалось тревожно. До Толмачей неблизко, но ведь уже добрых пол-дня прошло, пока они тут возились. И верховой, если он выехал вчера вечером, давно должен был воротиться. Не случилось ли еще чего?
Саломатин нахмурился. Кажется, похожая мысль посетила и его.
– Едем, – принял решение бежецкий сыщик. – Ты, товарищ Вялых, тело людям для погребения отдай. Нам оно уже без надобности. Сам видишь, волнуются мужики.
От этой поездки Васька не ждал уже ничего хорошего. До Толмачей им пришлось преодолеть еще без малого три десятка верст по разбитой дороге; когда добрались, край солнечного диска уже опускался за ближайший лес. Время было как раз к вечерне, но вокруг Богоявленской церкви, стоявшей на самом краю села, было пустынно. И на дверях красовался большой замок. На стуки и крики милиционеров откуда-то из-за угла появился церковный сторож, и, почёсывая брюхо, лениво объяснил, что отец настоятель вот уже несколько дней, как уехал в Тверь.
– Точно уехал? – перебил его Василий. Замок на дверях его настораживал. Не исключено, что на этот раз бандиты действовали хитрее, и тело отца Антония попросту лежит за этими самыми закрытыми дверями.
– Точно-точно, – безмятежно подтвердил сторож. – Четвёртого дня уже. Говорил, что вроде как врачу показаться, грыжа, дескать, замучила, а на самом деле – хто его знат? Может, опять к благочинному за выволочкой, – мужик хитро ухмыльнулся.
– А по какой причине выволочка? – нахмурился Смирной. Не связано ли это с реквизицией, случившейся месяц назад?
Но сторож вдруг тихонько хохотнул.
– Да всё по той же. Всем хорош наш батюшка, и добр, и благостен, да вот только в одном слаб. А именно супротив зелёного змия. И ладно бы вне церковных дел, так ведь и перед службой иной раз так наберётся, что на ногах не стоит. Такое несёт, что у псаломщика глаза на лоб лезут – то ли «многая лета» затянуть, а то ли «упокой Господи». Ну, прихожане и жалуются порой. Батюшку дёргают в Тверь, да толку-то? Отчехвостят, он пару недель продержится и опять за своё…
Васька досадливо тряхнул головой. Похождения запойного попа его вовсе не интересовали. Но если отец Антоний уехал четвёртого дня, то с бандой он, похоже, разминулся.
– Приезжал к нему кто? – спросил хмурый Саломатин. – Ночью или сегодня утром должен был прискакать паренёк из Микшино…
– Приезжал, а как же, – кинул сторож. – Авдотьин племянник. Чегой-то хотел с батюшкой Антонием поговорить. Ну, я ему и рассказал то же, что вам вот. А он к тётке поехал. Весь день по селу ходит, разные страсти рассказыват. Что у них в Микшино батюшку убили изуверским образом… – сторож степенно перекрестился. – Верно, что ли?
Смирной почувствовал некоторое облегчение. Хотя бы паренёк, посланный участковым, отыскался живым. Бежецкий сыщик тем временем продолжал дотошно расспрашивать сторожа об иных незнакомцах, приезжавших в последнее время к отцу Антонию. Сторож подтвердил, что «…отирались нынче у церковного двора двое каких-то, а чего хотели – не знаю. И куда потом делись – тоже не ведаю…»
Саломатин со Смирным переглянулись. По описанию мужика «двое каких-то» походили на бандитов, побывавших в Микшино. Но где они теперь? К сторожу с вопросами они не подходили, но про отлучку отца Антония могли свободно разузнать у любого сельчанина. И что теперь? Уехали? Или сидят где-то в засаде, ждут? Как их искать?
Бежецкий сыщик, как видно, одолеваемый теми же мыслями, морщился и яростно тёр заросший щетиной подбородок.
– Значит так, – приговорил он наконец. – Сейчас пойдём в сельсовет, пусть нам местечко для ночлега найдут. Побудем тут сами денёк. Походим по селу, поговорим с народом. Или найдём этих уродов, или, на худой конец, спугнём. Хотя чует моё сердце, что их тут уже нет. Если здешний поп и впрямь поехал грыжу вырезать, так это его и неделю может не быть, и две. Не будут они его ждать… Товарищ Смирной, ты как? – он вопросительно взглянул на Ваську. – Будешь батюшку дожидаться?
Василий угрюмо мотнул головой. Приметы бандитов им описали в Микшино. Что особенно нового сможет добавить к этому рассказу отец Антоний? Есть ли смысл торчать тут несколько дней, когда неизвестно что происходит в собственном уезде?
Поездка в Толмачи оказалась пустышкой. Еще одного покойника не нашли – и то удача.
– Я в Затонск, – произнёс Васька мрачно. – Нужно еще как-то до Твери добраться…
– Ну, транспорт мы тебе найдём, – пообещал Саломатин. – Но это завтра уже. На ночь глядя тебя никто в Тверь не повезёт. Больно далеко.
Чтобы не терять времени совсем впустую, Василий решил разыскать того псаломщика, о котором упоминал церковный сторож. Может, он знает что-то о случившейся в прошлом месяце «реквизиции»? Но найденный псаломщик только руками развёл. Он в тот злополучный день, как назло, отлучался по каким-то делам – а вернувшись, нашёл своего настоятеля сидящим посреди разорённой церкви в обнимку с бутылкой беленькой.
– Прямо в алтаре ведь сидел, горемычный, – псаломщик горестно вздохнул и перекрестился. – Грех, ох грех… А как тут не согрешишь, когда родную церковь эдак вот? Как липку ведь ободрали, всё унесли – и семисвечник золочёный, и Евангелие в окладе. И звездицы, и лжицы, и копие – даже на них польстились, ироды!
– Почему не обратились в милицию? – глухо спросил Василий. Псаломщик с самым страдальческим видом развёл руками.
– Так я ж предлагал! Да батюшка воспротивился. Не поможет, говорит. У этих троих, говорит, мандат с подписью антихристовой, куда супротив них милиции, наша милиция с ними связываться не станет. Еще и сами виноваты окажемся…
Васька слушал, сгорая со стыда. «Каждый честный человек должен испытывать чувство вины, когда преступникам удаётся совершить их чёрное дело!» – кажется, так Яков Платоныч ему сказал? Но сейчас-то за что?! За то, что окаянная банда по какой-то своей надобности выбрала именно Затонск? За те глупые и мерзкие слухи, что бродят по соседним уездам? Которые, может, те же бандиты и распускают…
Когда вышли они из дома псаломщика, Василий не выдержал. Повернулся к Саломатину.
– Евгений Владимирович, ты всё же проверь, когда в Бежецк вернётесь. Почему потерпевшие не обращались к вам? Вон, в Микшино участковый есть – так и ему ничего не рассказали! Или рассказали, а Порфирьич сам делу хода не дал? Почему? Ну не может это всё быть только из-за слухов про оживших мертвецов! Мы вот только про Микшино и Толмачи знаем. Может, кто-то еще приходил, а его отшили?
Саломатин, вопреки ожиданиям, кивнул согласно.
– Проверим, Василий Степаныч. Про Сергея Порфирьича ты не думай, его в Микшино только в апреле вот назначили. Раньше там участкового и вовсе не было. Но проверим.
– А ты, товарищ Смирной, на нас свои грехи не вешай! – тихо проворчал за спиной у начальства Иванов. – Сами у себя контру развели, вот люди и боятся…
– Мишка, хватит уже впустую языком трепать… – начал было Саломатин, но Смирной прервал его взмахом руки. Повернулся к молодому милиционеру сам.
– Контра? – повторил он тихо. – Нет, вот ты объясни мне, товарищ Иванов. Почему нэпман какой-нибудь, что продуктами спекулирует и с людей за протухшую требуху втридорога дерёт – честный гражданин? И кулачина, что батраков мордует и в черном теле держит – тоже честный гражданин и крепкий хозяин. Лишь бы продналог сдавал! А давай милицию возьмём? Вон, в корчевском уезде есть начальник угро, который дальше своего кабинета не бывал, зато бумажки писать мастер! У которого за год троих оперов похоронили! Так он, значит, настоящий боевой товарищ? А у нас, выходит, контра? Яков Платоныч, который сотню ублюдков, что людей убивали и грабили, за решетку посадил! Который за семь десятков лет ничего, кроме шрамов не нажил – он контра? Потому, как дворянин? Так бандитской пуле оно без разницы!
Да кому и зачем он вообще это говорит?! Васька резко отвернулся. Одно желание им овладевало – сбежать с крыльца, на котором они все вчетвером стояли и идти-идти-идти… куда-нибудь. Пока не рухнет без сил.
Никуда он, конечно, не пошёл. Вот только вспоминать до сих пор было больно. Хорошо, что Яков Платоныч с ним не поехал. Вот только в рапорт вставить всю эту грязь всё одно придётся. Надо какие-то слова пообтекаемее придумать, пока едет…
Как там Штольман четвертый день без него?
Сколько же времени он потерял даром? Сначала ночь в сарае у Порфирьича, потом поездка в Толмачи, оказавшаяся по итогу совершенно бестолковой, зато прибавившая лишние тридцать вёрст к обратному пути. Спасибо бежецким милиционерам, с транспортом они и впрямь ему помогли. Нашли мужика, что согласился на бричке довезти Ваську аж до самой Твери. Сами остались в Толмачах, решили всё же приглядеться, не появятся ли там бандиты. Но сам Смирной в это не верил. Наверняка уже умотали обратно в затонский уезд. Лежбище у них точно где-то там. Если не в городе, то где-то рядом.
Намного ли в итоге «долговязому» и «морячку» удалось обогнать молодого милиционера? Бричка у мужика была хорошей и кони резвые, но семьдесят верст есть семьдесят верст. Да вдобавок дорога раскисла после ночного ливня. На последний поезд до Затонска Василий в итоге опоздал. Ночь молодой сыщик промаялся на тверском вокзале и только теперь возвращался, наконец, в родной городок, время от времени забываясь тревожным сном.
К чему он был – этот сон с полётом над лесами и полями родного уезда? Анна Викторовна сказала как-то со смехом: «Летаешь во сне – значит, растёшь!» Правда, сказано это было Ваньке, а вовсе не Василию. Ему уж точно расти больше некуда. Или есть куда? Наверняка есть – если думать не о том Смирном, что снаружи, а о том, что внутри…
Или этот сон – к тому, что надо и дальше искать бандитов, причем не в городе? Недаром же он летал над Затонью. Кроме примет двоих душегубов у него появилась еще одна ниточка – непонятный активист из Сазоновки. Вот им и надо заняться в первую очередь.
Васька сердито поёрзал на жёсткой скамейке общего вагона. Да чего он вообще привязался к этому сну? Мало ли что может присниться… Он что – бабка старая, что верит в вещие сны?
Но ощущение полёта никак не хотело отпускать. И наконец Васька капитулировал. Вздохнул, устраиваясь поудобнее, вытянул ноги, закрыл глаза… Пусть дальше снится. Пусть будут крылья, и бескрайнее небо, и Затонь далеко внизу. Надо только пролететь подальше, туда, где синеву реки перегораживает будущая плотина. А на плотине будет стоять Вера – стоять в своём рабочем комбинезоне и косынке, запрокинув голову, смотреть в небо своими невозможно синими, сияющими глазами…
Может, Ваське повезёт и он их увидит с высоты? Потому, что никакого другого света в будущем пока не просматривалось.
Отредактировано Atenae & SOlga (07.03.2020 19:33)
Но и там, и там нужно терпение, наблюдательность и мгновенная реакция: схватить лопату и выкопать одним махом (а "крота" - накрыть обязательно с поличным, иначе вывернется, как в своё время полковник КГБ Гордиевский вывернулся и сбежал, а ведь уже и арестовали и даже допрашивали - но доказательств-то не было...).
