Щенки волкодава


     
Снаружи кто-то подбирался к окну – не иначе в намерении в него заглянуть. Штольман сообразил, что оттуда прекрасно видна и лесенка, где должна была стоять Анна, и решётка, к которой только что был привязан он сам. И если это кто-то из бандитов, караулящих снаружи, решил проверить пленников, то времени у них уже практически не осталось. Сейчас их придут убивать. А у него только нож. И что он сумеет сделать один? Только выиграть время…
- Аня, если они войдут, я затею драку, а ты беги, - быстро проговорил он.
Но упрямая жена только замотала головой, закусив губу. Ну, что за наказание! Как будто мало того, что ей уже пришлось перенести!
- Теперь они не остановятся. А я лучше умру, чем снова стану на это смотреть!
За оконцем захрустел бурьян, и знакомый голос сердито прошипел:
- Ты, бать, это… не вздумай! Нам ещё Верку замуж выдавать.
Тонкая мальчишеская рука просунулась в дырку в стекле, ловко нашарила задвижку и распахнула окно. Прежде чем Штольман успел возмутиться самим фактом его появления, Ванька спрыгнул вниз, как мячик – и сразу угодил в объятия Анны Викторовны.
- Ванечка! Господи, как ты здесь?
- Мам, ну ты спросила! – возмутился младший, выворачиваясь из её рук. – На, бать, возьми! А то Васька гундит, что ты расшвырял, где попало, - и неугомонный младший сын протянул ему револьвер.
Яков машинально проверил барабан – полон. Потом взглянул на Ивана – и ругаться сразу расхотелось. Стоит, переминается, на чумазом, в разводах лице выражение: «Хоть убей, а не уйду!» Ну, и что с ним делать теперь? Выпороть – и то времени не хватит!
- Васька тут?
- Ага. В кустах сидит. И Верка тоже. И шофёр ваш милицейский, только без Гидры.
Ну, это как раз понятно. Рёв увечного механизма на пять вёрст вокруг слышен. А кстати, что тут у нас в пяти верстах?
- Где мы?
- Васька говорит, что в елагинском поместье. Ты его знаешь?
Яков кивнул. Дело о застреленном студенте. Дом в четырёх верстах от города, деревня, лес до самой Волги. И охотничий домик в лесу – старший Елагин был страстным охотником…
- Что делать планируете?
- Васька не сказал. Мы вообще не сразу сообразили, где вас держат. И потом ещё цыган этот мешал, бродил туда-сюда.
Штольман быстро переглянулся с женой.
- Цыган, говоришь? И сейчас там?
- Не, - Ванька мотнул белобрысой давно не стриженой чёлкой. – Ушёл куда-то. Недавно совсем.
- Ушёл – это хорошо, - пробормотал Яков Платонович. – Ушёл – это правильно.
Анна взяла его под локоть, улыбнулась светло:
- Вот видишь!
- А вот радоваться рано, - с досадой произнёс Штольман. – Их там ещё трое.
- А нас – шестеро! – триумфальным шёпотом провозгласил Иван.
- Чтобы я этой арифметики не слышал! – рассвирепел сыщик. – Развоевались! Любой из них пачку таких, как вы, уложить может. Командую здесь я! Ваське скажешь…
Договорить Штольман не успел – послышался скрежет отворяемой двери. Сыщик одним махом подхватил мальчишку и сунул его в окно. Жаль, что с Анной ему этот номер уже не провернуть. Ничего, теперь у них есть револьвер…
Жена метнулась к лестнице и замерла там со страдальческим лицом, словно всё ещё была привязана к перилам. Жаль, что сам Штольман не догадался занять позицию у своей решётки, успел только сделать шаг в тень. Впрочем, это дало бы ему только пару лишних секунд – ровно до того момента, пока бандиты разглядят, что его плечи больше не стягивает верёвка.
И что теперь? Спрятаться в подвале негде. Застрелить первого, кто войдёт, а потом закрыть Анну собой и надеяться, что ему хватит удачи положить ещё хотя бы одного… Что дальше, он старался уже не думать. Может, Васька успеет…
Загремели ступеньки лестницы. Хотя тот, кто спускался по ним, пытался делать это как можно тише. Гаврила Жикин. Кажется, судьба решила сделать Штольману подарок напоследок. В нынешнем состоянии ему только с Жикиным воевать.
Недовольный тем, что Углов прервал удовольствие, которое сам же дозволил, мужик  шёл, чтобы продолжить начатое. Даже не глянув в тот угол, где должен был стоять привязанный сыщик, он сразу полез к Анне. Любимая брезгливо отвернула лицо, но стоически продолжала оставаться на месте, делая вид, будто совершенно беззащитна. Давая Штольману драгоценный шанс…
Яков бесшумно воздвигся позади Жикина и прихватил его локтем за горло. Чертовски захотелось рвануть посильнее – так, чтобы хрустнули позвонки… за всё, что он посмел, что он хотел с ней сделать…
Жикин судорожно взмахнул руками, цепляясь за Анну. Штольман подался назад, торопясь его оттащить… а дальше они запутались ногами и грохнулись навзничь, причём Яков оказался придавленным барахтающимся бандитом, который ухитрился как-то достать револьвер и теперь размахивал им в опасной близости от Анны.
- Аня, назад!.. - прохрипел Штольман, борясь с ускользающим противником. Если он сейчас пальнёт…
- Брось ствол, падла, а то кишки выпущу!
Жикин внезапно перестал дёргаться, и Штольман увидел своего названного сына, нависшего над сражающимися с самым диким выражением лица. Ванька почти упирался в брюхо бандита финкой, и рука ходила ходуном.
По счастью, Жикин видимо сообразил, что сейчас младший Штольман способен на всё. Он обмяк и выронил оружие. Его тут же подобрала Анна, нацелившись Гавриле в лоб. Но Яков видел, что она не выстрелит ни при каких обстоятельствах. Побоится попасть в него.
- Вяжи его, - хрипло скомандовал он, не решаясь выпустить горло Жикина.
После их освобождения верёвок в подвале валялось предостаточно. Ванька крепко связал бандиту ноги.
- Теперь рот ему заткни, - приказал сыщик.
С кляпом вышло немного сложнее, но Иван вышел из положения, содрав с Жикина картуз и забив ему в рот так, что один козырёк наружу торчал.
Только после этого Яков рискнул выпустить бандита, свалив его с себя. Заломил руки за спину, крепко связал. После старательно обыскал, не забыв ощупать даже обмотки на ногах. Мало ли… Его самого столько раз выручало то, что враги не догадывались проверить голенища сапог.
Нож, найденный у Жикина, перекочевал за пояс к Ваньке. Штольман с трудом поднялся на ноги. С годами подобные упражнения стали даваться ему как-то не слишком легко. Кинул беглый взгляд на родных. Они смотрели на него одинаково влюблёнными и преданными глазами. Яков напомнил себе, что у него есть множество причин оставаться в живых.
Ну, и как мы поступим теперь? Отправить Ивана вместе с Анной через окно в безопасное место, а затем по условному сигналу атаковать бандитов с двух сторон…
Он скинул с себя пиджак и натянул его на жену. Мерзавец Жикин дорвал её блузку окончательно.
- Аня, сейчас ты… - он не договорил.
Снаружи хлопнул одиночный выстрел, а потом началась беспорядочная канонада. Кажется, там у кого-то не выдержали нервы …

* * *

Попасть в Углова следовало с первого выстрела. Но Василий промедлил, выверяя прицел, и эта ошибка оказалась роковой. Клок утреннего тумана внезапно накрыл елагинский двор, а когда его отнесло в сторону, главарь был уже слишком близко к двери, и Васька пальнул практически вдогонку. Пуля сшибла с Углова картуз. Моряк с неожиданной ловкостью крутанулся на каблуке и выстрелил в ответ, вынуждая атакующих прижаться к земле. А в следующее мгновение оба бандита скрылись за дверями и принялись стрелять по кустам под надёжным прикрытием косяка.
Смирного на миг охватило отчаяние. Сейчас бандиты придут в себя сообразят, что нападающих не больше, чем их самих. Не станут они сидеть тут у дверей, рискуя нарваться на случайную милицейскую пулю, отойдут вглубь дома - и что тогда? Василий кинул безумный взгляд в сторону подвального окна, но там не было никакого движения, даже бурьян не шевелился. Вокруг становилось всё светлее, давно пропали красноватые отблески, подарившие им надежду. Яков Платонович… Анна Викторовна… Ванька… Где они, что с ними?!
От дверей особняка по ним по-прежнему палили из двух стволов. А ведь бандитов четверо… Васька с горечью подумал, что зря не захватил с собой побольше оружия. Винтовку бы да хоть еще пару наганов! С двух рук он стрелять не умел, но сейчас главное было – не дать бандитам опомниться. Смирной трижды выстрелил в сторону крыльца, стараясь попасть хотя бы в косяк – пусть щепки летят - и повернулся к Редькину:
- Ипполит! Попробуй обойти дом, может есть где еще одна щель…
Все окна, что они видели, казались заколоченными добротно, кошка не пролезет, но вдруг? У Редькина шансов больше. Усадьба невелика, обежать её много времени не потребуется. Главное – оказаться поближе к подвалу…
Тем временем первой жертвой перестрелки стала лошадь, на которой приехал лысый бандит. Огонь с обеих сторон был настолько плотным, что у бедной скотины, брошенной посреди двора, не было шанса уцелеть. Получив пулю, она истошно заржала и рванулась в сторону, волоча за собой телегу. Из дверей в неё продолжали палить - метавшаяся животина мешала бандитам разглядеть атакующих.
Редькин верно оценил момент, пальнул по дверям и, пригнувшись, метнулся в сторону. Лошадь, расстрелянная почти в упор, рухнула в оглоблях, продолжая биться в конвульсиях. Но милицейский шофёр уже использовал возможность изменить дислокацию и теперь двигался вдоль стены, уходя от парадной двери. Васька провожал его взглядом.
Внезапно над головой Ипполита свистнула пуля. Стреляли уже не от двери. Кто-то из бандитов перебежал к ближайшему окну и теперь палил оттуда в дыру между досками. Стрельба с новой позиции вынудила Редькина щучкой нырнуть в крапиву и залечь там. Бандит надёжно прижал его к земле, не давая высунуться, хотя Ипполит несколько раз предпринимал попытки. Васька быстро глянул, пытаясь понять, чего добивается Редькин – и увидел в одном из окон брешь, достаточную для щуплого шофёра. Должно быть, стрелок это тоже понимал, потому не давал милиционеру добраться до неё.
Смирной по-прежнему различал только два револьвера. Где остальные? Вылезли с другой стороны, пытаются обойти милиционеров сзади? Или…
Что «или» додумывать не хотелось. Смирной выстрелил в окно, целясь в щель. Боёк сухо щелкнул. Васька торопливо выгреб из кармана патроны, принялся перезаряжать револьвер. В голове мелькнула непрошеная мысль об утраченном в прошлом году маузере. Двадцать пять патронов, эх, как бы пригодился сейчас!
Вера лежала рядом с ним, уперев руку в развилку ветвей, не отрывала замершего взгляда от крыльца, где за косяком по-прежнему кто-то таился. Когда наган Василия смолк, она аккуратно влепила две пули в косяк, не давая высунуться бандиту, стрелявшему оттуда.
Перезарядив, Васька вскинул револьвер снова. Одна пуля полетела в дверь, другая – в окно. От двери прогремел ответный выстрел, потом тоже наступила пауза.
Смирной не стал раздумывать, означает ли она, что он всё же попал в бандита. Или просто у того тоже кончились патроны.
- Прикрой! – велел он Вере, а сам рванулся вперёд, стремясь добежать до полуразрушенного кирпичного кольца посреди двора – должно быть, там был когда-то фонтан или что-то вроде этого. Новый выстрел прогремел в тот момент, когда он рухнул под его защиту. Пуля отколола кусок кирпича, царапнувший щёку. Вера трижды выстрелила по дверям. В неё пальнули в ответ.
- Как ты? – крикнул Васька.
- Цела, - ответила она. Молодой сыщик с облегчением выдохнул.
Так. Полдороги уже позади. Теперь заставить этого урода снова расстрелять барабан, а потом метнуться в дверь…
Редькин со своим противником продолжали обстреливать друг друга без видимого успеха. Внезапно револьвер того, что засел за окном, замолчал. Задели? Ждёт, когда у Ипполита кончатся патроны?
У того, кто противостоял Ваське, должна была ещё оставаться пара пуль в барабане. Поэтому милиционер пока не рисковал высовываться. Сам он перезарядил револьвер и теперь должен был иметь преимущество. Кажется, патронов у осаждённых было не так уж много, потому что палить они стали реже и только тогда, когда Васька или Редькин рисковали пошевелиться.
Смирному показалось, что он различил внутри голоса. Он напряг слух, пытаясь разобрать.
- Сыщика нельзя оставлять. Он нас найдёт, - кажется, это сказал Углов.
Почему они говорят только о Штольмане? Анна Викторовна… неужели её уже?..
Потом Василий вдруг понял, что сейчас они оба здесь, у двери. И это даёт Редькину шанс… их надо только отвлечь…
Он поднялся и побежал прямо к крыльцу, паля в проём двери набегу. В голове пронеслось: «Ничего глупее я в своей жизни не делал!»
Потом вдруг глухо ударили два выстрела подряд. Стреляли где-то в глубине дома… и значит всё, что он сделал, было напрасно!..
А потом он увидел свою смерть. Словно большой шмель, гудя, летел ему прямо в лицо, вот только от этого шмеля было не отмахнуться.
«Всё!» - подумал Васька и судорожно дёрнул головой.
А в следующий миг «шмель» ударил его в лоб. Голова полыхнула болью, и мир разлетелся на куски…

* * *

Когда снаружи началась пальба, Штольман быстро сунул жене свой «бульдог». Всегда лучше, если оружие пристреляно. Сам он справится и с жикинским наганом.
- Я впереди, ты прикрываешь, - скомандовал он. – Иван, стереги, чтобы этот не развязался.
Развязаться у Гаврилы, пожалуй, не было шансов. Но как иначе удержать мальчишку от глупостей? Довольно и того, что он Анну повёл с собой. На смерть, быть может? Она не осталась бы, а ему сейчас не до споров. Им предсказано, что они умрут в один день. Пусть так. Зато никому из них не достанется пустота, которая представилась ему под властью насланного Чертознаем видения.
Но дети будут жить. Сейчас это важнее. Судя по тому, как повёл себя Смирной, хладнокровно соображать он сейчас едва ли способен. Значит, пока ещё придётся Штольману делать это за него.
Лязг железной лестницы, наверняка, был слышен бандитам. Но едва ли они понимали, что он означает. Яков различил глухой рёв Черепа, разнёсшийся на весь дом:
- Цыган, Жикин, мать твою! Где вы?!
Если сейчас удастся зайти к ним в тыл, это будет большая удача.
Яков сделал Анне знак держаться позади, а сам ринулся бегом – ведь Жикину таиться незачем.
Стрельба сделалась реже. Похоже, что обе стороны экономили патроны. Штольману в данный момент это было скорее некстати. Лучше бы Углов и Череп были заняты, когда он появится в зале. В том, что цыган ушёл, сыщик был  уверен. Из дома стреляли всего два револьвера. Снаружи палили из трёх. Вера тоже здесь… и она не останется в стороне. Настоящая дочь своей матери!
Набегу Яков пытался вспомнить планировку елагинского дома. Помнится, в этой его части парадные комнаты тянулись анфиладой по обоим крыльям особняка. Логово бандиты устроили, кажется, в бывшей столовой, а оборонялись сейчас в передней. В столовую он вылетел на полной скорости, уверенный, что сейчас она должна пустовать. И вдруг увидел в проёме противоположной двери крепкую фигуру Углова.
Бывший моряк выстрелил первым. Пуля свистнула в опасной близости от головы сыщика, но давать второй шанс главарю Штольман не собирался. Его выстрел вдребезги разнёс Углову коленную чашечку. Тот выронил револьвер и повалился на пол, схватившись за ногу. И только тогда Яков вдруг сообразил, что по привычке стрелял так, чтобы взять живым, а не убить. Подобный выстрел когда-то наставил на путь истинный Зяму-Музыканта. А вот продажному следователю Изварину он попал всего лишь в бедро – слишком испугался за Анну…
Пинком отправив револьвер Углова в противоположный угол комнаты, сыщик навалился на бандита, выкручивая ему руки. Чем бы его связать?
- Бать, держи! – в поле зрения возникла Ванькина рука, протягивающая кусок верёвки.
- Я что делать сказал? – прорычал Яков. Отвесить подзатыльник непутёвому сыну было некогда – следовало понадёжнее упаковать главаря.
Канонада снаружи внезапно стихла. Штольман затянул последний узел и разогнулся, пытаясь оценить обстановку. И увидел Черепа в двух шагах от себя. Отступив вслед за своим главарём в глубину дома, теперь он целился сыщику прямо в лицо. А револьвер Штольмана лежал на полу…
Он не успел подумать о смерти. Говорят, что свою пулю человек не слышит. Но сыщик услышал выстрел. А потом Череп - с дыркой прямо посреди лба – повалился бревном и застыл, едва не касаясь головой мычащего от боли Углова.
Яков обернулся, ошалело глядя на Анну, сжимающую дымящийся револьвер обеими руками. Лицо у неё было совершенно безумное. Штольман тяжело поднялся с колен, сгрёб с полу жикинский наган и сунул его в карман брюк. Потом вынул из рук любимой старый «уэблей», снова сослуживший им верную службу. И прижал Анну к груди. Она мелко дрожала, отходя от пережитого ужаса. Ей пришлось застрелить человека. Кажется, впервые в жизни. Или нет? Был ещё тот, в Индии… но тогда Миронов уверял, что преступного племянника раджи сразила именно его пуля.
- Всё… уже всё… успокойся! – шептал Яков, целуя любимый лоб, глаза, виски.
К боку прилип Ванька, обнимая их обоих.
В соседней комнате что-то тяжело шлёпнулось на пол. А вот и спасители пожаловали? Штольман глянул поверх Аниной пушистой макушки и увидел Редькина, появившегося в дверях с неописуемым выражением на лице. Кажется, красный конник был в своей стихии.
- Ипполит Поликарпович, в подвале ещё один лежит, - сказал ему сыщик. – Поглядите, он там не задохнулся?
Но Редькин почему-то не спешил выполнить приказ. Просто молча глядел на обнимающихся Штольманов – и лицо искажала трагическая гримаса.
- Редькин, да что с вами?
- Там Ваську… убили…

* * *
…Он не осознавал ничего. Ни кто он, ни где он… Его словно бы не было вовсе – только тьма вокруг, то и дело вспыхивающая невыносимо яркими, колючими багровыми искрами. Искры жалили, и это было больно, чертовски больно, но сильнее боли была обида на то, что он не помнит – ничего не помнит. От него ничего не осталось, одна эта багровая тьма, а еще голова раскалывающаяся от боли…
Голова? Он уцепился за эту мысль, как тонущий за веревку. У него есть голова… и тело тоже есть, неподвижное, тяжёлое… А затем вдруг вернулся слух. Правда сначала от этого стало только хуже, потому что в ушах стучало и гудело, словно там работала лесопилка – но потом сквозь грохот и гул стали пробиваться еще какие-то звуки…
- Вася! Васенька!
Кто-то повторял это снова и снова, и он внезапно понял – это же его зовут! Это его имя! Багровая тьма вдруг полыхнула и развалилась на куски, картинки замелькали перед глазами: Микшино, Сазоновка, предатель Тимоха Панютин, Елагинская усадьба… А дальше, что дальше? Василий напряг все силы, но ему по-прежнему не удавалось ничего рассмотреть среди заполнявших голову обрывков темноты и хаоса картинок…
Голос продолжал звать. Васька не мог вспомнить, кому он принадлежит, помнил только, что это самый родной, самый дорогой ему голос… И он просто рванулся ему навстречу всем своим существом. Почему, почему он ничего не видит?..
В лоб заново ударило болью. Впереди появился смутный свет. Перед глазами всё расплывалось, точно он смотрел из-под воды…
Неожиданно остро запахло сивухой. И кожу над виском сильно зажгло – так, что слёзы выступили из глаз. Василий двинул головой, силясь уклониться от тряпки, пропитанной самогоном, которую кто-то прижал к его лбу. От этого движения вновь накатила боль, а вместе с ней дурнота.
- Не дёргайтесь, Василий Степанович! – голос был резкий, мужской, явно недовольный. Ругаться с ним Васька не хотел… хотя, наверное, придётся… он только сам не знал, почему. Лучше бы опять девушка…
- Вася, Васенька! Очнись!
Мешанина пятен сложилась в лицо, которое он хотел увидеть… Он её знал. Родная, желанная, единственная на всём белом свете… Она плакала. Это было неправильно. Нужно что-то сказать… вот только имени её Васька вспомнить не мог, оно потерялось где-то среди боли, рвавшей на части голову.
Самая красивая… самая лучшая… Такая хрупкая, такая беззащитная, косынка наполовину сползла и каштановые кудри растрепались…
- Зайчик… - с трудом прохрипел Василий. Девушка смотрела на него глазами, полными слёз. - Зайчик, не плачь… Я… с тобой…
- Господи… Вася!
Синие глаза заблестели ярче. Век бы смотрел… Девушка вдруг прикусила губу и не то всхлипнула, не то засмеялась.
- Зайчик? Мартышка она!.. – пробурчал всё тот же недовольный мужской голос.
- Батя, класс! Верка-мартышка!
В поле зрения возникло еще одно лицо – мальчишеское, чумазое. Ванька. Это имя почему-то пришло на память сразу, но никаких эмоций не вызвало. А потом тряпка с запахом сивухи снова закрыла Василию обзор. Он отмахнулся от неё рукой, получилось не очень ловко.
- Вера, держи своего жениха, а то он воевать со мной вздумал, - скомандовал всё тот же знакомый мужской голос. – Аня, что там у нас с бинтами?
Маленькая ладонь накрыла Васькину руку, призывая довериться.
Вера. Верочка. Что с ним случилось, как он мог это забыть?.. Но сейчас это не было чем-то важным… Его Верочка. Почему вдруг мартышка? Мартышки – это в учебнике географии… Рядом с перелётным тюленем…
- Не мартышка… - с трудом выговорил Васька. – Верочка. Зайчик… Маленький… Пушистый…
Голова раскалывалась от боли. Красноватая муть продолжала заливать глаза, заставляя его часто смаргивать.
Рядом послышался звук, похожий на треск рвущейся ткани. И многострадальную Васькину голову начали бинтовать, снова мешая ему смотреть. Он попытался увернуться, но тут новый удар боли пронзил с такой силой, что он не смог удержать стон…
И вдруг вспомнил…
- Анна Викторовна… Яков Платонович… Что? – прохрипел он.
- Здесь мы, Вася, с нами всё в порядке, - торопливо произнёс другой женский голос, тоже знакомый и родной.
Вот же они – оба рядом. Анна Викторовна прикусила губу, протягивает кому-то бинт. А властные руки с тряпкой, пропитанной самогоном, и резкий голос – это же Штольман! Здесь… живы!..
Это понимание вернуло ему ещё один важный кусок памяти.
- Яков Платоныч, это Тимоха… взял я его… - поспешил он выложить главное.
Но Штольман только стиснул плечо, проговорив негромко и непривычно заботливо:
- Потом, Вася, всё потом! Тихо лежи, контузия у тебя.
Вспомнить, почему он тут лежит и почему так болит голова, всё ещё не удавалось. Но лежать тихо и впрямь оказалось легче. Голову ему закончили бинтовать, и теперь Василий отчётливо видел над собой стремительно светлеющее небо. Рассвет. Надо вставать. На службу пора…
- Экое рвение! – едко восхитился Штольман.
Видеть его у Смирного пока не получалось – кажется потому, что он лежал у учителя на коленях.
- Не надо на службу, Васенька, - участливо склонилась над ним Анна Викторовна. – Ты просто забыл. Сегодня же воскресенье!
- Воистину, - пробурчал Яков Платонович.
- Господи, ведь правда! – родное Верино лицо возникло в поле зрения. Она смеялась и плакала одновременно.
Это они о нём говорят, что ли?
- Сильно… меня?..
- Крепко приложило, - раздался рядом еще чей-то голос.
Смирной скосил глаза в сторону и увидел Редькина. Милицейский шофёр, встретившись с ним взглядом, только головой покачал.
- Прямо в лоб. Я уже было решил – всё. А оно вскользь прошло. Везучий ты, Василий!
Везучий? Память услужливо подкинула Ваське очередную картинку – вот он поднимается во весь рост и бежит к дверям старого особняка, напрямик… Он не мог вспомнить, что было дальше, но догадаться было нетрудно. В него выстрелили в упор. Но каким-то чудом не убили…
- Заговорённый, наверное… - вырвалось у него. – Тоже…
Сказал – и тут же пожалел. Голова немедленно отозвалась новой вспышкой боли. Велели же ему лежать тихо…
- Контуженный ты, товарищ Смирной! – досадливо махнул рукой Редькин.
- И впрямь, - хмыкнул Штольман. – Василий Степанович, не разводите мистику. Хватит и одного оживлённого электричеством мертвеца. А то нам угро разгонят. За пропаганду мракобесия. Да даже и трижды заговорённому сыщику не след кидаться прямиком на револьверы.
Васька закрыл глаза. Это каким дураком он, должно быть, видится теперь Яков Платонычу?.. Но разве мог он тогда поступить иначе?
- Углов… Я Углова услышал… Он сказал: надо сыщика кончать…
Штольман шумно вздохнул. Василий почувствовал, как дрогнула рука наставника, лежащая у него на плече.
Но в голосе по-прежнему слышались ядовитые нотки:
- Думаете, у него бы получилось? Неужто вы успели забыть, что послали к нам могучую подмогу?
- Яша!
- Папа!
- Бать, ну ты это… того…
Голоса троих Штольманов прозвучали одновременно – и одинаково укоризненно. Глава семейства снова громко вздохнул.
Смирной вяло подумал, что, похоже, наставник до сих пор на него сердит. Да и было за что, признаться. Во всём ведь оказался прав. А он, Васька, до последнего не верил…
Это у него самого всё перегорело за этот страшный день. А у Штольмана?

* * *

Что он пережил за эти мгновения, Яков не смог бы ни вспомнить, ни рассказать. Не дай Господь всколыхнётся снова! Кажется, прежде он так боялся только за Анну и Верочку. И ещё - когда пришло письмо от Максима из-под Вердена…
Верочка была тут. Стояла на коленях, баюкала бездыханное тело…
Холодея от неотвратимости несчастья, Штольман опустился рядом и взял в ладони окровавленное лицо. Как же так?! Это же ему полагалось погибнуть сегодня – не Василию!
Отчаянно зажгло в груди, в глазах потемнело... сердце птицей билось где-то в горле, норовя выпрыгнуть наружу. Штольман с усилием перевёл дыхание. Не сейчас... сейчас ему точно нельзя… Верочка!..
Перед глазами плясали мелкие мухи. Яков сильно зажмурился, пытаясь их прогнать. Это ничего, просто усталость. Слишком долго не спал. Сейчас он совладает с собой… и поймёт, как же ему теперь…
А мозг сыщика привычно цеплялся за детали, силясь вернуть правильное понимание действительности. Ладони липкие от крови… Но под пальцами нет костяного крошева, неизбежного в таком случае. И ошмётки мозгов не раскиданы по двору… Постойте-ка!
Штольман торопливо ощупал голову парня. Так и есть – никакого выходного отверстия. А ведь пуля, выходя, должна была попросту разворотить ему затылок! Это что у нас получается? Кровь, заливающая лицо Василия, мешала оценить положение.
- Иван, там, в доме самогонка на столе. Принеси!
Ещё прежде, чем младший сын появился с бутылкой, Яков начал уже подозревать, что пуля не пробила череп, а прошла вскользь… и значит, Васька жив… должен быть жив! Обильно полив первачом носовой платок, он принялся стирать кровь – и выдохнул с облегчением. Смирной, не иначе, в рубашке родился! Длинная поверхностная рана виднелась над виском, под самыми волосами. Крови много, но это не страшно! Голова всего лишь разбита. Помнится, Коробейников после подобного ранения даже домой не пошёл, торопясь поймать удравшего от него поручика.
- Вера, живой он… - выдохнул Штольман. – И долго ещё жить будет. Если ума наберётся и не станет под пули лезть.
Диспозиция, которую он видел, само положение лежащего, говорили Штольману, что его верный последователь пёр напролом через двор – прямо на револьверы бандитов. Героический Сыщик, мать его так… с Ребушинским вместе!
     
Должно быть, самогон, щиплющий рану, привёл Василия в чувство. Он бессмысленно задвигал руками и залепетал какую-то чушь, подтверждая предположение о контузии. Кажется, единственное, что парень осознавал более-менее чётко – присутствие Веры. Ещё один влюблённый фараон!
Сыщик усмехнулся, ощущая, как чудовищная тяжесть сползает с души. А потом встретился глазами с женой. И любимые глаза улыбнулись ему сквозь слёзы.
Придя в себя, Васька как-то незаметно перебрался с его колен на Верины. Штольман не стал возражать. Хотелось уже присесть хоть где-нибудь. Иначе он упадёт. Анна помогла ему подняться на ноги.
- Ванька, полей, - приказал Яков младшему и принялся отмывать самогонкой липкие от крови руки.
Потом они вместе добрались до высокого крыльца. Утренний туман выпал росой, искрясь на траве. Ступеньки тоже были мокрыми, но сейчас это мало волновало Штольмана. Нынче ночью их могли застрелить, удавить, зарезать, а они всё ещё живы. Авось не простудятся!
Аня приникла к его плечу, уткнувшись лбом в щёку. Яков с досадой вспомнил, что пошли третьи сутки с тех пор, как он брился. Но изменить это обстоятельство сейчас было не в его силах, потому он просто сидел неподвижно, наслаждаясь её теплом. В одном жилете сейчас было прохладно. Ванька потоптался, а потом плюхнулся рядом и прижался, согревая другой бок. Всходившее солнце рассыпалось радугой по мокрой траве. Все живы… Как хорошо!..
   
Редькин, так и не дождавшись от начальства приказаний, начал действовать сам. Вначале притащил из подвала Жикина, свалил его во дворе, снова связав по рукам и ногам. Только кляп милосердно вынул. Потом приволок постанывающего от боли Углова, бросил его на землю отнюдь не нежно, перевёл дух и отправился за телом Черепа. Мертвец был едва не в половину крупнее, Редькин тащил его за ноги, не заботясь о том, что голова колотится о ступеньки. Яков поднялся, чтобы ему помочь. Кроме Редькина он оставался единственным здоровым мужчиной здесь. Но Ипполит только натужно пропыхтел, не подпуская его к ноше:
- Сидите, Яков Платоныч, я сам!
Разложив бандитов во дворе так, чтобы выжившие были на глазах и не имели возможности друг до друга дотянуться, Ипполит сел рядом и глянул на начальника угро.
- Я в отделение, за нашими?
Штольман только кивнул. Стеречь бандитов, покуда не прибудет милиция – на это сил у него, пожалуй, хватит.
Бывший красный конник пружинисто поднялся, отряхнул штаны и бодро исчез за кустами, вызвав у Штольмана усталое недоумение.
- Бать, да лошади у нас там, - пояснил ему Ванька.
Сыщик только кивнул. Ясно, что не пешком они сюда пришли. Прискакали верхами? Если бы на телеге, можно было бы свезти Ваську в больницу. А этих тогда куда?
Он покосился на лежащих на земле бандитов. Жикин тихо скулил, уткнувшись лицом в траву. Должно быть, догадывался, что его ждёт за все художества. Углов лежал на боку и глядел на Штольмана недобрым глазом. Заметив взгляд сыщика, оскалил железные зубы и выдохнул:
- Фараон, а жена-то у тебя гулящая! Щенок-то вовсе не похож.
Яков покрепче обнял своих, обогрев их глазами. Потом невозмутимо сказал:
- Да вот, привезла мне из Твери счастье в подоле. А разве не похож? По-моему, вылитый я!
Ванька хихикнул, а потом сказал с весёлой яростью:
- Гнида ты вонючая! А я приёмный.
Васька, до того тихо лежавший на коленях у Верочки, угрожающе запыхтел.
- Лежите смирно, товарищ Смирной, - приказал ему Штольман. – Язык ему не прострелили, вот и треплет.
- Я его узлом завяжу, - пообещал Василий, подтверждая, что полностью пришёл в себя.
Однако Углов и не думал униматься. Чего он добивался? Чтобы рассвирепевший сыщик пристрелил его тут же? Или впрямь верил в то, что нёс?
- Ну, взял ты меня, а дальше что? Происхождение у меня правильное, реквизировал я классово чуждые элементы. Так что будет мне от суда за то снисхождение. И что ты с этим сделать сможешь?
Можно было и не спорить, но как-то совсем не хотелось оставлять последнее слово за этим моральным уродом. Гнида он, тут Иван совершенно прав!
- Ну, что-то да могу. За тобой ещё с семнадцатого года кровавый хвост тянется. И доказательства того имеются. Есть записанные показания бывшего флотского лейтенанта Рождественского о том, как ты убил его сослуживца – лейтенанта Ловича. И убийство Рождественского я тоже докажу, следы ты тогда оставил.
Это был блеф, конечно. Никаких следов в ту пору Штольман не собирал, более озабоченный спасением Чертозная и ещё не отошедший от кошмарного морока. Но уж больно не хотелось, чтобы этот вот торжествовал.
Впрочем, не похоже, чтобы это Углова сколько-нибудь смутило.
- Ну и что? Положим, пристрелил я две рожи белогвардейские, кончил пару-тройку долгогривых. Твой закон для меня – пыль! Время нынче новое.
- Ой ли? Настолько ли новое? – усомнился сыщик.
  - В чём-то старое, это ты прав, легавый. Всегда были волки и овцы. Закон природы такой. Я волк, режу овец исключительно для пропитания. Это ты, Штольман против природы прёшь. Пёс ты легавый, старый к тому же! И подох бы уже, да твои щенки не ко времени прискакали.
Ванька дёрнулся под рукой, кажется, порываясь встать и отвесить пленному бандиту пинка. Василий тоже тяжело и угрожающе завозился.
Яков только усмехнулся, глядя на них:
- Щенки, говоришь? Ну, так ведь не болонки же – волкодава!
Углов зло мотнул головой. Взглянул сначала на Ваньку – тот весело оскалился в ответ, - потом перевёл взгляд на Василия. Смирной в свою очередь угрюмо глянул на бандита из-под повязки. И глаза у него были… Штольман вдруг осознал, что доберись помощник до Углова раньше него – целить бывшему моряку в колено он бы точно не стал. Хорошо, если бы просто пристрелил.
Зубами бы загрыз и потом лишний раз не вспомнил.
Главарь банды, похоже, тоже это понял. Поскольку выдохнул с сожалением:
- Да, тут мой просчёт. Соврал мне мой человечек. Сказал, что помощничек твой – телок телком, только и может, что за начальником хвостом ходить. А я поверил. Знал бы - заранее бы пристрелил, - Углов вскинул глаза на Штольмана, оскалил железные зубы и произнёс издевательски:
– Для профилактики.
Василий что-то пробурчал невнятно и зло. Вера торопливо погладила жениха по плечу. Яков посмотрел Углову прямо в глаза и усмехнулся:
- Не повезло тебе с человечком, Углов. Дурак попался. Телка от волкодава отличить не смог. Да и у меня покуда клыки не выпали. Ещё не на одного волка хватит. На тебя-то уж точно. А дело твоё я в чека передам. Провокации против советской милиции, да и с использованием поддельного мандата – это тебе не пара убиенных попов. Разбирать иначе станут. Так что ответишь ты за все свои художества сполна. По всей строгости революционных законов.
Кажется, такого поворота - что им может заняться тверская чека - Углов не предполагал. Во взгляде бывшего моряка мелькнула растерянность пополам со страхом. Штольман улыбнулся ему улыбкой Жеводанского Зверя.
- Случай, говоришь, своими ногами ходит? Вот он тебя сюда и привёл. Я ведь родным Сергея Ловича еще в восемнадцатом году обещал тебя достать. Теперь землю рыть буду, но тебя закопаю. Я не только в Тверь, я еще в московскую чрезвычайку запрос пошлю. И в Питер. И куда дотянусь. Волк, говоришь? Где-нибудь твои железные зубы да отметились. Так что не надейся на своё правильное происхождение, жить тебе, Углов, ровно до того, как трибунал отзаседает!
Углов смотрел на него с ненавистью, но возразить то ли не смог, то ли не успел. Со стороны бывшей дороги послышался конский топот. Штольман вскинул голову, про себя отстранённо поразившись – неужели столько времени прошло, что Ипполит успел доскакать до города и вернуться с подкреплением? Или встретил своих на полдороге? Или кто там еще?.. Сыщик на всякий случай поднялся…
     
Меж деревьев замелькали всадники, и во двор влетели верхами Евграшин, Круглов и Редькин. За ними следовала милицейская пролётка, ведомая неизменным Палычем, и подвода, которой правил Волков. Евграшин его хоть и оправдал, но, не иначе, наложил-таки епитимью, так что Пашка утратил свой привычно бравый вид.
- Яков Платоныч, живы? – крикнул милицейский начальник, птицей слетая с седла.
- Да живы вроде, - ответил Штольман, спускаясь с крыльца. Ноги казались чугунными.
– Василию вон портрет попортили. Но дочь моя говорит, что он ей и со шрамом люб.
- Ещё как люб! – весело подтвердила Вера.
Василий уперся руками в землю и, морщась, сел. Евграшин торопливо подошёл ближе, помог подняться. Взглянул на перевязанную Васькину голову и сам повёл Смирного к пролётке:
- Поезжай, Васятка, тебе в больницу надо. Ты всё уже сделал. Мы уж тут без тебя теперь. Анна Викторовна, Вера Яковлевна, давайте с ним тоже!
Но Васька отвёл заботливые руки и тяжело потопал к подводе, на которую только что закинули убитого бандита. Поочерёдно осмотрел его подошвы, кивнул и поморщился, держась за голову.
- Яков Платоныч, это он. Каблук лопнувший.
Штольман подошёл, чтобы убедиться в его правоте. Не то чтобы не верил, но как иначе этого дурня заставишь отсюда уехать? Сам он сопровождать их не собирался, хоть и спать хотелось уже нестерпимо. Один сыщик остался в строю, какой там отдых!
- Яков Платоныч, вы тоже езжайте, - голос Евграшина неожиданно обрёл командные нотки, редко прорывавшиеся в общении со следователем. – Все бандиты тут, в наличии? Ну, так остальное подождёт!
- Да вроде все, - вздохнул Штольман. Перспектива отдыха была более чем заманчива.
Но тут Углов, которого в это время грузили на телегу два милиционера, обернулся и ожег сыщика полным ненависти взглядом:
- Что же ты цыгана не ловишь, легавый? Так и знал, что сучонок с вами спелся - руки вам развязал, потому ты к нему такой добрый. Ну, так не уйдёт! Я-то уж найду, что про него рассказать!..
Что именно собирался он поведать о подвигах беглого подельника, так и осталось тайной. Внезапно хлопнул одинокий выстрел, и тело Углова осело на руках у Семёна с Павлом, забрызгав их мозгами.
- Ложись! – приказал Евграшин и сам молниеносно присел за бортик телеги.
Штольман его примеру не последовал. Во-первых, колени уже не гнулись. А во-вторых, он догадывался, чья пуля навсегда закрыла рот главарю бандитов. Левко не ушёл, наблюдая из-за кустов за всем, что происходило во дворе. И отдай сыщик приказ его ловить – пуля, пожалуй, досталась бы ему.
Хорошо, что отдавать такой приказ он никогда не собирался.
- Не стрелять, свои! – крикнул он милиционерам.
В кустах по-прежнему было тихо, даже ветка не шелохнулась. Оставался ли цыган всё ещё тут, или отступил совершенно неслышно? Неважно. Слово своё Штольман намеревался держать.
Евграшин устало разогнулся и спрятал маузер в кобуру. Поглядел на обмякшее тело Углова, которое парни так и продолжали держать за руки, сделал им знак опустить его уже. Посмотрел на кусты, потом на Штольмана, потом опять зачем-то – на мертвого бандита… Махнул рукой, буркнул:
- А и черт с ним! Одной мразью меньше. Может и лучше так.
- Может и лучше, - со вздохом согласился Штольман. Хоть и обещал он Углову его закопать, но кто его знает, получилось бы? А теперь можно быть твёрдо уверенным, что еще одна сволочь не будет небо коптить.
Сыщик кинул последний взгляд на бывшего моряка. Жаль, Кривошеины про это не узнают…
Хотя кто сказал, что не узнают?
Евграшин тем временем внимательно обозревал кусты.
- А что, Яков Платоныч, действительно был кто-то ещё? – негромко спросил он.
- Был, - согласился сыщик. – Какое-то время. Но он ушёл. А мы ему жизнью обязаны. А это… - он кивнул на мертвого моряка, – можно считать деятельным раскаянием, не находишь?

* * *

В больнице Васька отказался оставаться наотрез. Упёрся, словно его на лопате в печь сажали. Не такой уж он и больной. А стоило вспомнить тоску в плохо протопленной палате с белыми стенами, которая сама навевала мысли о смерти, как голова начинала разламываться вовсе нестерпимо. Лучше он уж как-нибудь до утра отлежится дома, а потом на службу. Столько всего накопилось, он же и не доложился толком никому…
Николай Зуев поглядел на его страдальческую непримиримую физиономию и сказал:
- Ну, я, в общем, не возражаю. При условии, что вы, Василий Степанович, полежите спокойно дней пяток, а не подскочите с утра и не помчитесь в отделение.
- Не помчится, - мрачно пообещал Штольман.
Васька опустил голову и побрёл к пролётке. Начальник его всё же отстранил. Да и правильно. Штольманов едва не убили из-за его дурости… только как же он без службы теперь?
Первые дни проваляется дома, а потом надо будет что-то Михаилу с Натальей объяснять. Избыв самый страшный свой ужас – потерять родных людей, он пока не избыл позора, который ему причитался.
С такими мыслями не утешало даже присутствие рядом Веры, которая ласково обнимала его, ничего не говоря, только тепло дышала в висок. Вера всё равно завтра уедет. И когда они свидятся ещё?
За всеми своими страданиями Василий не заметил, что Палыч свернул на Октябрьскую вместо Слободки. Просто подумал, что пожилой милиционер вначале решил отвезти Штольманов. И когда остановились у знакомого флигеля, он так и оставался сидеть, не в силах ни головы поднять, ни пожелать всем спокойной ночи.
- Вася! – Вера, спрыгнувшая с пролётки, осторожно тянула его за собой.
Позади неё Яков Платонович тихо приказал Ваньке:
- Перебирайся в гостиную на диван.
Штольманёнок вздохнул без особого восторга, но спорить не стал. А начальник обернулся к подчинённому:
- Василий Степанович, вы долго там намерены сидеть?
Только оказавшись в «детской» комнате, Васька понял, что Штольман имел в виду, когда говорил, что на службе он не появится. Вот это и имел. Зная Васькин нрав, он просто посадил его под домашний арест – в своём собственном доме. Под присмотром людей, с которыми Смирной никогда не станет ругаться и спорить. Не было у него ни сил таких, ни желания. Хотелось упасть куда-нибудь и забыться, чтобы унялась боль в голове. Чтобы перестало саднить в душе.
Но здесь рядом с ним будет Вера. Хотя бы до утра.
У Васьки со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было, но есть не хотелось. Мутило от одной только мысли о еде. Хозяева, которым также пришлось поститься больше суток, ужинали в соседней комнате. Оттуда пробивался свет, и слышались их негромкие голоса. Вот Ванька недовольно промолвил:
- А Васька всегда теперь, когда больной, будет на моей кровати отлёживаться?
Он явно вспоминал о том случае на Масленую, когда болеть Смирной вздумал в доме у Штольманов.
- А тебе уж и кровати жаль? – иронично отозвался Яков Платонович. – Не по-родственному это как-то, не находишь?
- Да ладно, пусть лежит, - снизошёл штольманёнок. – А то Верка вон изведётся! – потом вдруг оживился: - А по-родственному если, то Стёпка мне теперь будет кто? Брат или племянник?
Васька и сам вдруг задумался над этим вопросом, а потом сознание поплыло куда-то. Осталась только одна мысль, что, наверное, теперь всё будет хорошо…
   
А утром он, конечно, уже не увидел Веру. Она уехала на рассвете на свою стройку. До следующего выходного. До которого ему предстоит проваляться у Штольманов, если верить предсказанию доктора.
Болеть Васька терпеть не мог. Собственная слабость его пугала и злила. А ещё пугал предстоящий разговор с Яковом Платонычем. Нельзя же избегать его вечно. Вчера Штольман словно нарочно прятался с Васькиных глаз, не заглянув даже в «детскую» с тех пор, как Смирного уложили в постель. Щадил, потому что беседа предстояла не из приятных. Хорошо ещё, что Васька сам успел доложить ему, что предателя он взял. Но всё равно было неловко и тошно. Тимохе, получается, поверил. А Штольмана – предал…Как иначе назвать всё, что между ними произошло? Пусть не со зла, а по дурости, так ведь от этого не легче!
Вошла Анна Викторовна – пожелать ему доброго утра. Анну Викторовну тоже едва не убили из-за него. Только она никогда ни на кого зла не держала, особенно на тех, кого любит. А Ваську она любит – совершенно точно. Если бы и с Яков Платонычем всё было так же просто!
- Вася, я оладушек нажарила. С вареньем. Ты поешь?
- Васька, иди, а то я сам всё съем! – воззвал из соседней комнаты Иван.
Сегодня голова уже не так болела. Смирной рискнул встать и даже проглотил пару оладьев с чаем, но потом всё равно уполз в постель – так затошнило вдруг. Будь ему хоть чуточку полегче, можно было хотя бы почитать. Или поболтать с Ванькой, на худой конец. Проклятая контузия не позволяла ему и этого. Оставалось только лежать с закрытыми глазами и молча страдать. Мысли в таком положении лезли всё больше скверные. Васька совсем измаялся, отгоняя их. А потом вдруг уснул среди бела дня. Снилось ему что-то солнечное и голубое. То ли небо, то ли море, которого он никогда не видел. Вечно свинцовый Финский залив не в счёт. Он пригляделся и понял, что это и впрямь было море. От колыхания воды  его слегка мутило. Но сейчас это было почти не противно. Потому что рядом была Вера. Она махала ему рукой, взобравшись на камни, поросшие, как косами, лохматой морской травой.
Досмотреть сон он не успел – проведать его явились тетя Лиза и Редькин. Ипполит, кажется, снова был в фаворе, потому что сиял, как надраенный сапог. Тётя Лиза ахала на Васькин бледный вид, на что Редькин сурово утешал её:
- Ну, контузия – бывает. Зато теперь сто лет жить будет. Такая случайность – одна на миллион! Знаю, о чём говорю. Вот у нас в Первой Конной…
Тётя Лиза останавливала его с улыбкой, а он снова порывался что-то рассказать. Васька уплыл в сон прямо при них и даже не слышал, когда ушли.
Снова проснулся он перед закатом. Сжевал принесённый тётей Лизой пирожок с капустой – и повалился снова в надежде досмотреть тот сон про море и Веру Яковлевну. Что-то снилось, но явно не это. Васька скользил по краю дремоты, слыша краем уха разговор Анны Викторовны и Ивана – обсуждали уроки. Яков Платоныч, кажется, ещё не пришёл.
       
Окончательно пробудился он уже в темноте. У кровати мерцал ночник, почти не давая света. В раму окна вплыл месяц, похожий на кусок сыра. Мысль о еде впервые за сутки не вызвала отвращения.
У двери скрипнула половица, и кто-то шумно и тяжело вздохнул. Не узнать этот вздох было бы трудно.
- Яков Платоныч, - почти без голоса позвал Василий. Поздно. Иван и Анна Викторовна, поди, спят давно.
Штольман молча подошёл и сел возле кровати, посмотрел непонятно и устало.
- Так плохо, Василий Степанович?
Можно было отговориться, что действительно плохо. Но сколько можно избегать разговора? Однажды он уже нашёл уважительную причину, чтобы не говорить – и что из этого вышло?
- Яков Платоныч, Тимофей это. В марте ещё, в Микшино – с его мандатом… Отца Николая поэтому и убили. А банда явилась в уезд к Тимохиному тестю, к Фёдорову, что в Сазоновке живёт. За чекистов себя выдавали, гниды. А Фёдоров, думаю, знал. Это он и Тимоху втянул.
Почему-то вновь захотелось найти Панютину хоть какие-то оправдания. Хотя, что тут найдёшь? Сам же убедился вчера, сам истину в дерьме раскопал, а теперь снова? Хорошо дурить, когда рядом есть, кому поправить и удержать. Что бы ты, Смирной, говорил и думал сейчас, если бы там, в подвале елагинского дома, нашёл остывающие тела…
- Он и втянул, - хмуро согласился Штольман. – А только доказать это мы никак не сможем. Слово Фёдорова против слова Панютина. И Панютин это слово не сказал. А на очной ставке тесть упёрся, что не знал он ничего. Дескать, всё это самого Тимофея затеи.
- А Жикин что?
- А Жикин молчит. Кажется, напугал его цыган, застрелив Углова. Твердит: «Судите, стреляйте, а говорить ничего не буду, всё одно мне смерть!»
- Получается, что с Фёдоровым, мордой этой кулацкой, мы ничего поделать не сможем?
- Получается, Вася. Поглядим ещё. Не первый день он в уезде, да и не последний. Что-нибудь накопаем.
- А Тимоха? – Василий поднял голову, силясь разглядеть лицо учителя. – Как же он так? Ведь он же с нами был! И совесть – была же она в нём когда-то! И всё это променять на корову и три перины?
- Не на корову, Вася, - вздохнул Штольман. – Его на большем поймали. Сам же ты говорил: он сирота, а там его хорошо приняли. Трудно на свете одному, всем хочется быть частью большего.
Смирной вспомнил, как светился от счастья Тимоха, когда сладилось у них с Марией. Как хвалил его тесть, уважительно называя по отчеству. Тимофей твердил, что он будто вновь отца нашёл. А Васька, завидовал… Казалось, что и впрямь приняли Тимоху в семью. А его, как порося, на убой откармливали…
Был бы Фёдоров Тимохе настоящим отцом – перепоясал бы вожжами поперёк спины за одну только мысль о том, чтобы помогать банде. Из трусости помогать. Или как там ещё выманили у него тогда, в марте, его мандат? Потому что отец – не тот, кто любую сыновнюю дурь одобряет. А тот, кто от дури удержит.
А ещё отец не упрекнёт, если ты понял ошибку сам. Чего бы твоя дурь ему ни стоила. Потому что родители – они всегда прощают…
Васька украдкой глянул на Штольмана, задумавшегося о чём-то, сидя на табурете у его кровати. И поразился вдруг, что раньше не видел, какой он усталый. Душа рванулась сказать что-то хорошее и правильное, чтобы разгладились морщины на лбу, чтобы исчезла эта горькая ямка на щеке. Хорошо Ваньке, наглому, как паровоз! А сможет ли он сам когда-нибудь, как Ванька – так же просто назвать его батей?.. 
Вместо этого Василий спросил:
- Яков Платоныч, что-то ещё случилось?
Штольман поднял на него взгляд – совершенно больной, отрицательно мотнул головой, а потом вдруг выдохнул:
- Тимофей… Вася, он повесился сегодня в камере. На очной ставке Фёдоров сказал, что дочь его с Панютиным разводится. И не углядели. Простыни распустил и…
У Васьки потемнело вдруг в глазах. Словно Тимоха был всё ещё другом… словно до этого что-то можно было ещё поправить… Не поправишь уже…
Под веками жгло, но он отчаянно жмурился, чтобы не выпустить слёзы наружу. Яков Платоныч только вздохнул и успокоительно сжал его плечо.
- Он сам выбрал. Каждый выбирает сам. Ты спи, Вася, тебе надо.
Поднялся и тихо пошёл вон из комнаты, не желая, его, Ваську, смущать. Словно это ему, Ваське, приходилось сейчас труднее всех. А ему-то всего-навсего хотелось плакать. Можно плакать, когда есть, кому тебя пожалеть…
Васька открыл глаза, разлепил губы и выдохнул:
- Ничего, бать… и это переживём…
Штольман замер на миг в дверях, потом повернулся к нему и серьёзно кивнул:
- Переживём.
   

 
После обсуждения в комментариях родилась такая музыкальная иллюстрация к главе:
[player][{n:"Мельница - Волкодав",u:"https://forumstatic.ru/files/0012/57/91/55027.mp3",c:""}][/player]
     
Следующая глава             Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано Atenae & SOlga (05.04.2020 16:11)