Званый вечер с итальянцами
Ариадна Павловна с утра не находила себе места. Проведя беспокойную ночь, она только под утро забылась тревожным сном. Травма напоминала о себе постоянной ноющей болью, и найти приемлемое положение, чтобы она не усиливалась, оказалось непросто. Но пуще боли беспокоили неотвязные мысли, без остановки крутившиеся в голове: «Придут? Не придут?»
Казалось бы, о чём переживать? Анна Викторовна произвела на неё впечатление персоны, выполняющей свои обещания. Но успокоиться никак не получалось. В обычных обстоятельствах Ариадна Павловна, по крайней мере, выпустила бы пар, бегая по всему дому и принимая деятельное участие в подготовке вечера, хоть бы он и ограничивался чаепитием в семейном кругу. Теперь же её положение усугублялось вынужденной неподвижностью: грозная Марфа строго-настрого наказала ей сидеть смирно и беречь ногу. Горемычной хозяйке оставалось только подпрыгивать на своей кушетке и довольствоваться отчётами горничной Татьяны, сновавшей из кухни в гостиную с равномерностью ткацкого челнока.
Никодим Петрович сидел в уютном кресле подле Ариадны Павловны, спрятавшись за газетой от атак жены, порядком донявшей его сегодня. Нынешних супругов познакомили, сосватали и женили родители в каких-то два месяца. За двадцатилетней Ариадной давали недурное приданое, а Никодим Петрович был порядочный молодой человек семью годами старше невесты, служивший в банке и имевший неплохие виды на будущее. Препятствий намечаемому союзу не нашлось, и молодые люди, едва знакомые друг с другом, подчинились воле родителей и пошли под венец. На удивление теперь, спустя тридцать с лишком прожитых совместно лет, с определённостью можно было утверждать: брак оказался вполне счастливым.
Характеры обоих супругов, весьма отличные, удачно дополняли друг друга. Общим у них было, пожалуй, лишь благожелательное отношение ко всему окружающему и непритворная добросердечность. Ариадна Павловна, говорливая, легкая, энергичная и жизнерадостная, придавала живости основательному, флегматичному, неразговорчивому Никодиму Петровичу. Он, в свою очередь, несколько сдерживал свою порой излишне увлекающуюся супругу и предоставлял ей своё твёрдое плечо.
Надобно отметить, что Никодим Петрович был далеко не простак. Как жестоко ошибался тот, кто, обманутый его внешней безобидностью и незлобивостью, пытался чем-либо навредить ему и его семье или использовать его в своих корыстных интересах! Глава семейства был весьма умён, цепок и деловит, обид не прощал и не спускал, дела свои держал в исключительном порядке. Жену он ценил, любил и даже баловал, снисходительно относясь к её пристрастиям и увлечённостям и не подавляя её неугомонную натуру. Сам он не чурался общества, хоть и помалкивал большей частью, предпочитая слушать, а не говорить, любил порой пропустить рюмочку в Общественном собрании, почитать там же газеты и сразиться в шахматы.
Пожалуй, шахматы являлись его страстью: играл он прекрасно, легко обыгрывая всех постоянных своих партнёров и сокрушаясь об отсутствии достойных соперников. Время от времени, заговорённый до умопомрачения своей болтушкой-женой, он норовил сбежать на рыбалку - второе по силе увлечение Никодима Петровича и отдохновение для души. Так они и жили: она стрекотала - он слушал; она с неподдельным азартом погружалась в свои дела - он, похмыкивая про себя, возвращал её на грешную землю; она, не особенно тяготясь и погрязая вела домашнее хозяйство, как бы между прочим родила четверых детей, которым была скорее подружкой, чем строгой маменькой, - он целенаправленно и упорно добивался, чтобы дом был крепостью и полной чашей.
Жизнь семейства Уфимцевых текла без особых потрясений. Никодим Петрович служил в Сибирском торговом банке бухгалтером. Недурное жалование позволяло содержать дом, держать кухарку, горничную и домоправительницу, доставшуюся в приданое вместе с женой, давать детям лучшее образование, какое было доступно в Екатеринбурге, потакать супруге и детям в их увлечениях . Две старшие дочери-погодки, унаследовавшие легкий маменькин характер и её несомненную миловидность, уже выпорхнули из семейного гнезда и пребывали далеко: Надежда - в Ярославле, Софья - в Нижнем Новгороде. Обе были замужем за чиновниками средней руки. Первый сын, Владимир, слушал курс в Петербургском институте инженеров путей сообщения. В стенах родительского дома оставался только младший, Николай. В этом году он заканчивал гимназию и собирался поступать в Петербургский Институт гражданских инженеров. Ариадна Павловна очень скучала по разъехавшимся детям, но предаваться унынию не собиралась, тем более что всё свободное время поглощало её неизменное многолетнее увлечение.
В возрасте пятнадцати лет с Ариадной Павловной, тогда ещё Аришей, произошло знаменательное событие, повлиявшее на всю её дальнейшую жизнь: она открыла для себя театр. Забавно, что впоследствии она никак не могла припомнить ни содержания, ни названия увиденной в первое своё появление в храме Мельпомены пьесы - настолько велико было её потрясение, ошеломление и восхищение. Головокружительный мир немыслимых страстей, высоких чувств, благородных героев, ужасающих злодеев, ярких красок, иллюзий, мишуры, картонных декораций стремительно ворвался в душу барышни и разом покорил её . Не было нужды, что актрисы труппы господина Соколова* являлись крепостными, взятыми на оброк; что репертуар, подстраиваясь под незамысловатые вкусы публики, не блистал изяществом и глубиной; что, появившись в театре, можно было нарваться на выступление загулявшего купчины, денежного мешка в засаленной фуражке, носорогом прущего к сцене и вопящего: «Гони публику в шею! За всё плачу один!» В те времена почувствовавшие волю русские купцы везде наводили свои порядки и, считая театр существующим «для собственного нашего удовольствия», нередко путали его с кабаком. Всё это не имело значения. Сердце Ариадны было отдано театру бесповоротно и навсегда.
Надобно заметить, что Ариадна Павловна вовсе не стремилась на сцену сама. Впитывать трепещущей душой чудо оживающей на глазах невероятной, неведомой жизни, проживать вместе с актёрами захватывающие и волнующие события, невозможные в обыденности, замирая, внимать звукам музыки и красивых, поставленных голосов артистов - вот что влекло и манило Ариадну Павловну. Театр получил благодарного и восторженного зрителя. С равным самозабвением смотрела она на сцену, затаив дыхание, неважно, какое действо там разворачивалось: драма, комедия, трагедия, опера, оперетта… Менялись антрепренеры и труппы, обстоятельства жизни и общественные настроения, рождались и росли дети, родители покидали этот мир, но любовь Ариадны Павловны к театру оставалась неизменной.
Нельзя сказать, что Ариадна Павловна совсем не пыталась проявить себя в качестве самодеятельной артистки. В молодые годы в пансионе воспитанницы частенько представляли коротенькие пьески и живые картины назидательного содержания. Да вот незадача, законодательницей мод в пансионе в ту пору была Дашенька Махневская, заклятая подруга Ариадны Павловны. Она, да её верные клевреты, смотревшие ей в рот, в один голос твердили Ариадне: «Ах, ma chère, нельзя же, чтобы у героини совсем не было талии, а на щеках играл плебейский румянец! Это положительно невозможно!» Хотя талия имелась в наличии, и румянец смотрелся мило и свежо, «интересной бледностию» и жеманными манерами Ариадна похвастаться не могла. Недоброжелательное общественное мнение возобладало, заказав Ариадне путь на любительскую сцену. Она не особенно расстраивалась - театр-то у неё никто не отнимал, а сцена сама по себе её особо не манила, - но стойкое убеждение, что она в актрисы не годится, осталось.
Но однажды благосклонная судьба позволила Ариадне Павловне приблизиться к предмету своих восторгов и душевных устремлений. Директором банка, где работал Никодим Петрович, служил Илья Захарович Маклецкий*. Едва появившись в городе— как раз в ту пору у Уфимцевых родился средний сын, - господин Маклецкий начал собирать вокруг себя любителей музыки. Его гостеприимный дом стал местом, где все желавшие служить изящным искусствам, могли осуществить свои чаяния и намерения. Всё начиналось с музыкальных собраний и публичных концертов, а затем продолжилось созданием музыкального кружка с драматическим отделением.
Размах и творческие возможности организации впечатляли: помимо музыкальных концертов, затеи непростой, но выполнимой, ставились оперы с приглашением столичных артистов, игрались пьесы из репертуара московских и петербургских театров. Илья Захарович задавал тон всему начинанию: сам на сцене не выступал, но писал декорации, рисовал эскизы к костюмам, самолично изготавливал реквизит, приобретал ноты, музыкальные журналы, специальную литературу, оборудование. На концерты и выступления, разумеется, приглашались все сотрудники с семьями.
И вот как-то раз на одном из спектаклей Ариадна Павловна разговорилась с дамой, занимавшейся организацией и подготовкой зрелищ. Та бесконечно сетовала на нехватку времени и рук и сокрушалась, что на сцену каждый попасть норовит, а в помощники на подхвате никому не хочется. Конечно же, Ариадна Павловна вызвалась помочь: возможность самой хоть краешком прикоснуться к обожаемому театру непосредственно радовала необычайно. Приняв самое деятельное участие в подготовке постановки, оставить подобные занятия госпожа Уфимцева уже не смогла. Один любительский спектакль следовал за другим, дел не убавлялось, и Ариадна Павловна с упоением погрузилась в бурление околотеатральной самодеятельной жизни.
Мало-помалу стала она истинной душой драматического отделения. Возможно, она не смогла бы во всех тонкостях описать то или иное направление в музыке и драматургии, может быть, не доставало ей теоретических знаний, но житейской мудрости, практической смётки и умения находить со всеми общий язык ей было не занимать. Стоило Ариадне Павловне взять организационные вопросы в свои руки, всё стало делаться, казалось, в два раза быстрее: находились необходимые люди, утрясались графики встреч и репетиций, на всех хватало экземпляров списков пьес, не возникало накладок с арендой помещений под спектакли. Творческие люди, порой излишне амбициозные и ранимые, тянулись к ней, привлеченные искренним вниманием и сочувствием. Обиженные приходили к госпоже Уфимцевой за утешением, неуверенные - за ободрением, непризнанные искали поддержки, удачливые делились радостью успеха. Решительно, никто не мог больше обойтись без Ариадны Павловны.
Никодим Петрович относился к кипучей общественной деятельности жены с пониманием. Когда дело касалось каких-либо финансовых расчётов, он и сам не отказывался время от времени поучаствовать в работе. Да и то сказать, уж если его патрон не гнушается заниматься подобным, то ему и вовсе не зазорно! Ему же спокойней, а супруга, загруженная сценическими делами, и душу отведёт, и по детям меньше тосковать будет.
К назначенному времени, когда стол был накрыт к чаю, пирог томился под полотенцем на кухне и пах так, что аромат проникал в гостиную на втором этаже, госпожа Уфимцева совсем извелась.
- Ариадна Павловна, будет тебе, - пытался увещевать её муж, - Вон, с лица спала и под глазами круги. Стоит ли так беспокоиться?
- А вдруг Анна Викторовна не придет? Вдруг случилось что-нибудь? Город-то незнакомый! Неопытная девочка ничего здесь не знает, её в первый же день пройдоха-извозчик обманул!
- Не придет - тогда и будем думать. Да и что случиться может? Чай, не в лесу обретаемся!
- Ах, что ты понимаешь... - тут Ариадна Павловна прервалась, встрепенулась, услышав звук колокольчика у парадной двери, и замерла в ожидании. Послышался звуки шагов, и в гостиной появилась долгожданная Анна Викторовна, сопровождаемая осанистым господином средних лет. Господин, несомненно, весьма импозантный, имел суровый замкнутый вид и держался сухо и настороженно.
- Мой муж, Яков Платонович Нойманн, - поздоровавшись, представила своего спутника Анна Викторовна.
Натолкнувшись на пристальный, изучающий взгляд ледяных глаз, Ариадна Павловна даже оробела слегка. «Бедная, бедная девочка», - пронеслось у неё в голове, - «Как же тебя угораздило выйти замуж за такого, такого...» Не найдя нужного определения, госпожа Уфимцева постаралась взять себя в руки и вернуться к обязанностям радушной хозяйки. И тут до чутких ушей Ариадны Павловны донеслось тихое:
- Яков Платонович, не пугайте людей!
Негромкая фраза Анны Викторовны возымела необыкновенное действие: лицо гостя приняло несколько смущенное выражение, кривоватая, но очень красящая его улыбка тронула уголки губ, а рука потянулась к левому манжету, без надобности поправляя его. На сердце у Ариадны Павловны стало… ничего себе. «Может, всё не совсем так, как мне показалось?» - подумала она.
Тем временем, пока Ариадна Павловна приходила в себя, Никодим Петрович солидно приложился к ручке Анны Викторовны и обменялся рукопожатием с Яковом Платоновичем. Широким жестом доброго хозяина приглашая их присоединиться к Ариадне Павловне, в одиночестве восседавшей на кушетке, он начал благодарить Анну Викторовну за помощь и участие к его супруге; та, в свою очередь, не преминула подхватить; Анна Викторовна, мило краснея и смущаясь, отнекивалась от героической роли, ей приписанной; Яков Платонович сдержанно и ненавязчиво, но очень внимательно продолжал изучать чету Уфимцевых - в общем, неизбежно возникла некоторая суматоха, завершившаяся тем, что гости и хозяин наконец расселись в креслах вокруг кушетки.
Ариадна Павловна, поблагодарив разговорившегося мужа признательным взглядом, с удовольствием взяла на себя дальнейший разговор. Памятуя о своём намерении ни о чём не расспрашивать своих гостей, она начала рассказывать о своей семье, о городе, о театральных делах. Гости слушали с видимым интересом. Яков Платонович больше молчал, но по его редким вопросам становилось понятно, что он ухватывает самую суть из несколько хаотичного потока информации, излагаемой хозяйкой дома.
Анна Викторовна живо заинтересовалась семейным фотографическим альбомом, неминуемо явившимся перед гостями. Яков Платонович тоже взял в руки одну из фотографий.
- Если не ошибаюсь, это тот самый дворец на возвышенности, который мы проезжали мимо, когда ехали с вокзала? - негромко спросил он у жены. Она кивнула в ответ и вопросительно посмотрела на госпожу Уфимцеву.
- А, это усадьба Харитоновых-Расторгуевых на Вознесенской горке, - оживилась Ариадна Павловна. - Интереснейшее место! Его из наших окон тоже видно. На фотографии не заметно, но при усадьбе имеется общественный парк. Покойная матушка Никодима Петровича очень любила там гулять, - и она указала на фотографию, висевшую в на стене, с привычным сожалением взглянув на неё.
Само собой, там всё оставалось неизменным: снимок изображал очень пожилую, крепкую женщину с суровым и властным лицом, на которой было надето множество украшений: бусы в несколько рядов, крупная брошь на корсаже, большие ажурные серьги, оголовье, множество колец, перстней и браслетов на чинно сложенных руках. Старуха непреклонно смотрела в объектив, держась очень прямо и словно не замечала тяжести украшений.
Раздосадованно вздохнув, Ариадна Павловна отвернулась от портрета и заметила, что Анна Викторовна внимательнейшим образом его разглядывает. Только госпожа Уфимцева собралась пуститься в новый рассказ, как послышались торжественные шаги, и в гостиную вплыла Марья, неся на руках своё благоухающее произведение. Она церемонно водрузила его на стол, снисходительно выслушала восторги и благодарности хозяйки, не спеша разделала пирог и удалилась.
Хозяева и гости вовсю отдавали должное кулинарному шедевру кухарки, когда со стороны лестницы снова послышался громкий топот и ломающийся молодой голос прокричал:
- Мама, к Штролю* опять новые велосипеды завезли, с равновеликими колёсами! Куда Марфуша мои гаечные ключи задевала? А мне пирога оставили? - и в гостиную с разгона влетел младший сын Николаша, в последний момент затормозив у самой кушетки матери.
- Николай Никодимович Уфимцев, прошу любить и жаловать! - представила его гостям Ариадна Павловна. - Коленька, а когда, позволь спросить, тебе следовало домой явиться?
Николай Никодимович, смущённый, растрёпанный, покрасневший, начал горячо оправдываться:
- Господин Несмеянов* сегодня повторно всех собирал, никак невозможно было пропустить!
- Так ведь только второго дня собрание у вас прошло! - тут Ариадна Павловна сочла необходимым дать пояснения гостям:
- Николай - член общества велосипедистов-любителей. Лет пять назад оно у нас появилось, да, Николаша? Они тогда даже зимой катались, в бывшем военном манеже, а по воскресеньям приглашали гостей и за небольшую плату обучали и катали всех желающих. Вообразите только: огромный манеж, чисто, красиво, играет военный оркестр и все на велосипедах! Весело было! - Ариадна Павловна даже зажмурилась от приятных воспоминаний. - Володя - мой средний сын - тоже в обществе состоял. Летом восемьдесят седьмого года они на ипподроме гонку устроили, так он пятым пришел! Вот Володя всегда меня катал. - обратилась она к младшему сыну, - а тебя не допросишься!
- Вам, маменька, давным-давно пора самой научиться! Сколько уж можно: «Николаша, прокати! Николаша, прокати!» Вон, Вера Яковлевна, прекрасно катается, и на всякие глупости внимания не обращает! - Уши у Николая Никодимыча полыхали, как два китайских фонарика. Видимо, чтобы избежать дальнейшего внимания, он уселся за стол и, укрывшись за самоваром, с завидным аппетитом набросился на пирог.
Почему-то при словах сына гости мимолётно переглянулись. Ариадне Павловне даже показалось, что Анна Викторовна от удивления рот приоткрыла.
- Вера Яковлевна Казанцева*, известная наша велосипедистка, театралка и эманципе, в девичестве Расторгуева. Дочь родственника владельца той самой усадьбы, - пояснила гостям Ариадна Павловна и добавила, снова повернувшись к сыну, - Коля, да я не против! Но ты же сам старый велосипед разобрал! И сезон в нынешнем году запаздывает, снег не сошёл, никто не катается. Не увидеть пока велосипедистов в городе. А манеж закрыт уж пару лет, что-то у них не заладилось.
- Что-что, - проворчал Николай, ненадолго отложив вилку. - Падать стали слишком часто. Старые велосипеды неудобные. Один спортсмен грохнулся - руку сломал. Другой затормозил неудачно - на две недели синяком под глазом украсился. Третий в брюках кататься поехал - в результате авария. А господин Ганнау* прошлым летом в воз с сеном врезался, так до сих пор аппарат починить не получается. Вот люди и опасаются, боязно им начинать учиться на старых механизмах. А новые велосипеды у Штроля совсем недавно появляться начали.
- У вас продаются велосипеды? - спросил Яков Платонович с замысловатой интонацией.
- Да, - гордо ответил Коля. - Рихард Робертович как появился в городе, почти сразу магазин открыл и в наше общество вступил. Его магазин как раз наискосок от Вашей гостиницы. Вот погодите, пройдет время, все распробуют, каково это - на усовершенствованном механизме кататься, так от велосипедистов на улице проходу не будет, я вам точно говорю! - с горячностью энтузиаста заявил он.
Ариадна Павловна приметила, как Нойманны снова переглянулись. У обоих выражение лиц было весьма затейливым, но совершенно непонятным. «А вдруг герр Нойманн не считает велосипедную езду подобающим занятием? Он такой строгий и чопорный... А мы тут прелести велоспорта расписываем...» - засомневалась госпожа Уфимцева и решила сменить тему.
У окна стоял небольшой стол с раскрытой шахматной доской. Черные и белые фигуры оставались в позиции после неоконченной партии, которую господин Уфимцев недавно разыгрывал сам с собой. Господин Нойманн время от времени заинтересованно поглядывал в ту сторону, издали изучая расстановку фигур и оценивая положение белых и черных. Никодим Петрович, заметив интерес гостя к шахматам, вопросительно поднял брови и сделал приглашающий жест к столику. Увидев алчный блеск в глазах супруга, Ариадна Павловна поняла, что мужчины его стараниями для дамского общества на сегодня потеряны.
- Анна Викторовна, а Вы играете в шахматы? - поинтересовалась она.
- Опосредованно, - непонятно ответила госпожа Нойманн, быстро взглянув на мужа. Тот ответил ей долгим, очень виноватым взглядом. Их переглядывания интриговали чрезвычайно! Определённо, Яков Платонович вовсе не тот сухарь и ледышка, каким представлялся сначала. Совершенно очевидно, что в свою очаровательную супругу он влюблён по уши. А у милой Анны Викторовны прямо на лице написано, что она отвечает ему взаимностью. Как же Ариадне Павловне хотелось узнать об этой чете побольше! Но она скрепилась, мысленно затолкала все свои вопросы в мешок, завязала его бантиком и для верности попрыгала сверху. Давши слово - держись!
- Вас, видимо, заинтересовала фотография матушки Никодима Петровича? - спросила она Анну Викторовну. Та кивнула в ответ:
- Очень интересное лицо. И украшений сколько!
- О, здесь целая история! Варвара Ильинична после смерти отца Никодима Петровича перебралась к нам, - Ариадне Павловне не особенно хотелось припоминать те времена. Властная и деспотичная старуха сразу попыталась прибрать дом к своим рукам и установить свои порядки. Но тут нашла коса на камень: Марфа держалась стойко и не собиралась выпускать бразды правления домом. Эта скрытая позиционная война, то вспыхивая, то утихая, продолжалась в течение трёх лет до самой смерти свекрови. - Здоровье у неё было отменное, голова ясная за маленьким исключением: у неё появился один пунктик. Видите ли, батюшка Никодима Петровича служил в администрации гранильной фабрики, имел дело с разнообразнейшими минералами и изделиями из них и всю жизнь дарил Варваре Ильиничне то бусы, то серьги, то браслеты и перстни, ещё работы крепостных мастеров некоторые. Набралась целая шкатулка. И стало Варваре Ильиничне мерещиться, что шкатулку эту непременно украдут. Завела она берестяной кузовок, сложила свои сокровища туда и начала прятать да перепрятывать,
Ариадна Павловна поймала себя на том, что подражает распевным интонациям актрисы, игравшей старую нянюшку в детском спектакле прошлого месяца. Анна Викторовна слушала, широко раскрыв голубые глаза, в точности, как дочери госпожи Уфимцевой, когда мать читала им сказки вслух, даже кулачком щёку подперла.
- Одно время опасались, что спрячет, да забудет где, но нет, помнила всё прекрасно! И вот как-то раз прошлым летом захотелось ей получить свой фотопортрет, и непременно при всём параде. Вытащила она свой кузовок из потаённого местечка, взяла с собой компаньонку и отправилась в фотоателье господина Метенкова*. Сфотографировалась, сняла с себя украшения и отправилась кататься на извозчике по всему городу. Когда они с Анисьей вернулись домой, украшений при них не было, видно, снова спрятала. Вечером Варвара Ильинична улеглась спать, а утром не проснулась, представилась ночью. И всё! Так украшения и пропали с концами, осталась только пустая шкатулка. Коля, принеси её, пожалуйста, из моей комнаты!
Николай Никодимович вышел и быстро вернулся, неся в руках довольно большой малахитовый ларец. Он заметно оттягивал руки юноши. Отполированные бока из яркого радостного зелёного камня с черными разводами можно было рассматривать бесконечно: прихотливые переливы цвета и сплетение неповторяющихся узоров завораживали. Коля поставил шкатулку на кушетку и Ариадна Павловна открыла её. Действительно, пусто. Лишь личная печать из оникса сиротливо лежала в уголке.
Вслед за Колей в гостиную просочилась кошка, крадучись подобралась к кушетке, запрыгнула на неё и сунулась в шкатулку.
- О, Жужа, тебя тут не хватало! - воскликнула Ариадна Павловна и, подхватив кошку под передние лапы, подняла перед своим лицом. - Что это Вы, сударыня, припозднились? Такие события пропустили!
Жужа покорно повисла полосатым половичком и, конечно, только жмурилась в ответ.
- А причину смерти установили? Заключение врача Вы получили? - спросила Анна Викторовна, изумив госпожу Уфимцеву до невозможности.
- Господь с Вами, Анна Викторовна! - воскликнула она, сажая кошку на колени и наглаживая её, - ей восемьдесят семь лет было, какая уж тут ещё причина? Сердце во сне остановилось.
- А как же компаньонка? Анисья, кажется? Она ведь присутствовала рядом с Варварой Ильиничной всё время? Что она рассказала?
- Да толку-то от неё! Она как бы не старше свекрови годами, всю жизнь при ней провела. Она и раньше заговаривалась немного, а как увидела Варвару Ильиничну утром, так и вовсе обеспамятела. Не узнавала никого, помнила только то, что много лет назад случилось.
- И что с ней стало потом? - напряженно спросила Анна Викторовна.
- А что с ней станется? Живет себе потихоньку в комнатке своей, летом на лавочке во дворе сидит, зимой - у печки греется, вяжет один и тот же носок, молится да бормочет, и оставшиеся после Варвары Ильиничны вещи перебирает да штопает. Полный сундук для её развлечения имеется, - ответила Ариадна Павловна и поразилась, какой приязнью и радостью осветилось милое лицо госпожи Нойманн. - Помилуйте, Анна Викторовна, да что ж с неё, старой, взять-то? Пусть себе тихонько век доживает.
- А нельзя ли с ней поговорить? Можно мне попробовать?
- Отчего ж нельзя? Только сегодня не получится, она уже спать улеглась. Рано ложится и рано встает по своей привычке, и спит крепко.
И тут Ариадна Павловна осознала: вот он, счастливый случай! И придумывать никаких предлогов не нужно, всё само собой сложилось!
- Вы приходите завтра утром, часов в одиннадцать. Тогда с ней можно будет побеседовать. Ну, по крайней мере, попытаться, - предложила она и затаила дыхание в ожидании ответа.
Анна Викторовна нерешительно взглянула на мужа и, видимо, решив, что молчание - знак согласия, спросила:
- А мы Вас не затрудним своим посещением?
- Помилосердствуйте, что же здесь затруднительного! Очень буду рада, если Вы составите мне компанию. Никодим Петрович будет на службе, Коля - в гимназии. А мне и словом не с кем перемолвиться. Знали бы Вы, какая мука сиднем сидеть здесь в одиночестве! - и Ариадна Павловна повторила свой вчерашний фокус с несчастным лицом, испытывая при этом совершенно непритворные чувства. И опять подействовало!
- Ариадна Павловна, а в полицию Вы обращались? - спросила Анна Викторовна.
- Обращались, - вздохнула госпожа Уфимцева.
- И что же?
- Нам ответили, что состав преступления отсутствует, а розыском потерянных вещей полиция не занимается. - Ариадна Павловна снова с досадой покосилась на фотопортрет свекрови. - Более того, нам заявили, что теперь драгоценности нам не принадлежат. Если их кто-нибудь обнаружит, то с ними поступят по закону: отдадут владельцу места, где их найдут**. А после и вовсе посоветовали Анисью в оборот взять, даже обещали посодействовать частным образом, за половину найденного. Насилу мы потом того предприимчивого господина от дома отвадили - всё рвался с Анисьей «как дОлжно» побеседовать, угрожал даже, что дело против неё откроет, в воровстве обвинив. Ну, мы и махнули рукой на пропажу. Ценности - ценностями, а человек важнее. Она и так за свою жизнь натерпелась.
Анна Викторовна опять посмотрела на мужа. Почему-то в её глазах отчётливо читалось беспокойство. По лицу герра Нойманна сложно было разобрать что-либо, но взгляд его, едва оттаявший, снова стал холодным и отстранённым.
- А сами Вы не пытались искать? Можно было проследить путь женщин, определить места, куда они заходили, свидетелей расспросить. Непременно открылись бы какие-нибудь обстоятельства!
Ариадна Павловна удивлённо посмотрела на свою гостью и уважительно произнесла:
- Давеча Вы меня со следователем сравнивали, но куда мне до Вас!
Нойманы снова переглянулись. Бровь Якова Платоновича изогнулась иронически, а выражение лица стало совершенно неописуемым. В ответ Анна Викторовна упрямо вздёрнула подбородок и сердито поджала губки. Снова супруги Нойманн вели свои разговоры без слов, прекрасно друг друга понимая!
- Кажется, кто-то здесь говорит о следователях? - раздался громкий голос, и в комнату вошёл ещё один гость.
Примечания:
* Имена, помеченные звёздочкой, принадлежат реально существовавшим интереснейшим людям, жизнь и судьба которых вполне могла бы стать сюжетом для книг и фильмов.
** Указ Екатерины II от 1782 года устанавливал право собственности владельца земли на все богатства, находящиеся в её недрах, в том числе и на клады. Свод гражданских законов от 1832 года окончательно закрепил положение о том, что «клад принадлежит владельцу земли», и пояснялось, что «клад есть сокрытое в земле или строении сокровище» . Это положение действовало в России до 1917 года.
Следующая глава Содержание
! И про велосипед, и про шахматы!
