* * *
Надо было послушать Зиновия Соломоновича!
Надев в первый раз пошитый старым Зямой костюм, Васька глянул на себя в зеркало – да так и застыл. Зря он сомневался в талантах портного. Из зеркала на Василия глядел вовсе не деревенский увалень, впервые натянувший на себя что-то приличное. Но и не нэпман какой-нибудь. Глядел… именно, что начальник угро. Причем не затонского, а по меньшей мере тверского.
Смирной даже на миг застеснялся этой мысли. Но оторвать взгляд от добра молодца, затянутого в черный бостон, получилось не сразу. Зиновий Соломонович, суетливо смахивавший со своего творения последние невидимые пылинки, понимающе ухмыльнулся:
«Я же говорил, что фасон подберём вам к лицу! Только учтите, молодой человек, что вам с костюмом непременно нужно привыкнуть друг к другу. Таки обязательно походите в нём заранее! Хоть три дня!»
Но последовать совету старика Смирной не рискнул. Служба у затонских сыщиков в последнее время снова стала прямо-таки до неприличия спокойной, но чутье подсказывало: стоит явиться в отделение эдаким франтом, так и часа не пройдёт, как придётся отправляться на дальнее болото, где нашли вонючий труп, пролежавший в том болоте месяц. После чего с костюмом можно будет попрощаться навсегда. А другой Зяма пошить уже не успеет… да и денег на него нет.
   
Сегодня Васька неоднократно пожалел, что не прислушался к словам старого портного. Брюки с пиджаком, на первый взгляд сидевшие складно и ладно, через час принялись кусаться, где только можно. Особенно досаждал воротник. Смирной умирал от желания почесать шею, еще прежде, чем успели они добраться до Совдепа, но не скрестись же, точно шелудивый, при толпе гостей, при Анне Викторовне с Яковом Платоновичем! И уж в особенности – при Верочке. Хотя вот она, похоже, о чём-то догадывалась. Василий то и дело ловил на себе лукавый взгляд, в котором так и плясали смешинки… от этого взгляда всё естество начинало таять, и кидало то в жар, то в лёд. Вера. Его Вера, что сегодня станет ему женой перед людьми.
И теми высшими силами, в которые он не верит, но которые всё одно где-то есть. Теми, что послали их навстречу друг другу с разных концов Земли. Верочка Штольман, дворянская дочь, появившаяся на свет в Париже – и он, Васька, сын мастерового из занюханной затонской Слободки. Разве могло такое случиться? Но случилось же!
Эти мысли, да еще рука Верочки, нежно сжимавшая его неловкую ладонь, позволили на время забыть о проклятом воротнике. Но в кабинете товарища Звонч дело приняло совсем худой оборот. Мало того, что было там накурено, словно в казарме, так еще и народу набилось, что яблоку негде упасть. Проклятый костюм точно ожил и заново принялся мешать во всех местах, к нему присоединился правый ботинок… Аделаида Макаровна хриплым и пронзительным голосом завела какую-то нудную речь – Васька немедленно понял, что это надолго и чуть было не пал духом.
Спасла его Вера, очередной раз взглянувшая на него с весёлой улыбкой. Какая же красивая она была сегодня! В чём-то небесно-голубом, с серебристой шалью, накинутой на плечи, с волосами, уложенными в непривычную, но до странности знакомую причёску – Васька долго ломал голову, когда же он видел Верочку такой, а потом до него дошло.
Не Вера то была. И не Анна Викторовна даже. А портреты Прекрасной Спиритки в книжках Ребушинского.
От этой мысли сердце ворохнулось невпопад. Никогда они о тех книжках не говорили, но, разумеется, Верочка, как и все Штольманы знала о его детской привязанности. Неужели она сделала это специально? Для него? В знак того, что мечты сбываются – самые необычные, самые странные и смешные. Думал ли он, любуясь на синеглазую барышню на картинках, что они будут… будут…
На этом месте мысли окончательно сбились и понеслись вихрем вскачь непонятно куда. Голова кружилась уже не понятно от чего – то ли от любви, то ли от духоты, и жесткий воротник натирал с новой силой. И до смерти хотелось вытереть немедленно вспотевший лоб. Но не рукавом же! Васька стиснул зубы и поклялся себе впредь брать пример с наставника и научиться постоянно носить в кармане платок.
Мысль эта заставила Василия украдкой покоситься на Штольмана.  Яков Платонович стоял чуть в стороне и смотрел на них с Верой как-то странно. Без обычной своей иронии, вовсе невесело, похоже, даже, с болью... Перехватив взгляд Василия, тесть криво, точно через силу улыбнулся и почему-то отвёл глаза. Должно быть, ему тоже было не по себе в этой конуре, полной махорочного духа. Скорее бы уже всё закончилось!
К тому времени, как товарищ Звонч завершила свою пламенную речь, из которой Смирной не запомнил ни слова, и подсунула им с Верой под нос амбарную книгу, дышать в кабинете сделалось окончательно нечем. У истомившегося жениха чесалось уже всё и везде, точно за шиворот ему высыпали пригоршню отборных клопов. Василий неловко и торопливо поставил росчерк в строке, указанной ему суровым перстом Аделаиды Макаровны и, подхватив Веру под руку, рванулся к дверям. Наверное, следовало сделать это как-то основательнее, спокойнее… но еще минута, и они тут все просто задохнутся!
     
Вывалившись на площадь перед зданием Совдепа, Василий наконец-то смог вздохнуть полной грудью. Ровно один раз. А потом их с Верой окружила и завертела пестрая радостная толпа. Ваську трясли за руку, хлопали по плечам, мяли в объятиях, причем каждый норовил помять покрепче… Оставалось только надеяться, что творение старого Зямы Шварца сможет всё это выдержать, не треснув по швам, а собственные ребра – да и чёрт бы с ними! Зарастут. Мелькали знакомые лица, чуть в стороне широко улыбался Мишка, и Наталья утирала слёзы концом праздничного платка.
Рядом звонко смеялась Верочка, которую тоже обнимали и поздравляли все, кому не лень, норовили чмокнуть в щечку – ладно бы, женщины, но и мужики тоже! И если Веньку и Никиту Белова Василий еще кое-как стерпел, то на Николая Зуева уже зыркнул свирепо. Тот не внял и охотно и весело расцеловал Верочку в обе щеки. Василий торопливо похлопал по плечам последних подошедших их поздравить и решительно взял Веру под руку. Не то, чтобы он ревновал… но хватит уже лапать его жену!
Жена! Васька застыл на миг, как застывал всякий раз, когда это слово приходило ему на ум. Никак не мог привыкнуть… да разве к этому привыкнешь?
Собственное счастье, пробившись сквозь эту круговерть, захлёстывало с головой.  И ворот наконец-то почти перестал кусаться. Вера улыбнулась весело и каким-то новым, непривычным, хозяйским жестом поправила волосы, упавшие ему на лоб.
– Идём?
У ворот парка, держа в руках какие-то здоровенные палки, караулили новоиспечённые дядька с племянником – Иван со Степкой: принаряженные, с одинаково хитрыми мордахами. Завидев двинувшуюся к ним толпу, мальчишки шустро и торжественно развернули свою ношу, оказавшуюся самодельным транспарантом. На старом куске обоев, прикреплённым к двум жердинам красовалось крупно и кривовато намалёванное: «Совет да любофь!»
До Василия донёсся сдержанный вздох Анны Викторовны.
– Яков Платонович, рыбалка отменяется. Задание вам на лето – займётесь с сыном русским языком.
Василий оглянулся на идущих вслед за ними Штольманов. Тёща изо всех сил пыталась придать лицу суровое выражение, но глаза её смеялись. Яков Платонович выглядел невозмутимым, но, поймав взгляд Васьки, насмешливо прищурился:
– Василий Степанович, откуда этот ужас на лице героического сыщика? Это вам в придачу к нежным мАментам.
Ёшкин кот! Выходит, про злополучную надпись тесть так и не забыл... Забудет, он, как же!
Внутри немедленно всколыхнулось все остальное: портсигар, обменяный на новые штаны, приснопамятный поход в музей. Приключения в музейном подвале… Смирной почувствовал, как по новой заливается краской. Любимая, точно услышав его мысли, ободряюще сжала Васькин локоть и весело заметила:
– Поздно папочка! Нежные мАменты Василий Степанович давно и  решительно обменял на возможность прикоснуться к нашей семейной истории!
– И как же наша семейная история связана с … э-э…? – левая бровь Штольмана изумлённо поползла вверх.
– Да вот как-то, – пробурчал Василий и вдруг решился: – Яков Платоныч, Анна Викторовна, а что всё же было в том подвале?
– В подвале? – Штольман недоуменно сощурился.
– На Разъезжей пять.
Выражение лица сыщика сделалось непередаваемым.
– Витиеватость вашей мысли, Василий Степанович, порою приводит меня в оторопь. Казалось бы, где Долли и Аполлон – а где Разъезжая пять? Стреляли в нас там, вот и вся семейная история. И, по-моему, я вам об этом уже рассказывал.
– Про шкаф, – педантично уточнил Васька. Вера засмеялась. А вот Анна Викторовна воззрилась на мужа с деланным возмущением.
– Яков Платонович! Неужели вам запомнилось только это? А как же ваше первое признание в любви?
– По-моему, я тогда признался только в том, что я идиот, – проворчал Штольман.
– И это тоже, – со вздохом подтвердила Анна Викторовна, глядя на него смеющимися, полными нежности глазами. – А еще вы сказали, что столько времени провели рядом и так бездарно всё растеряли… Я решила считать это признанием в любви. К тому времени я так долго ждала от вас хоть какого-нибудь признания...
Штольман что-то пробурчал невнятно, беря жену под руку и ускоряя шаг. Еще бы! Часть гостей уже двинулась по дорожке парка, но народу вокруг еще доставало. И если уж тридцать с лишним лет назад, в пустом подвале у наставника не хватило духу сказать Анне Викторовне всё, что положено, то вряд ли он будет делать это сейчас, посреди веселящейся толпы.
А он, Васька – сможет?
Смирной резко остановился, разворачиваясь к Вере. Барышня Штольман – теперь уже бывшая барышня Штольман – смотрела на него сияющими глазами, с интересом приподняв бровь.
– Люблю тебя! – выпалил Васька.
Глаза цвета вешнего неба заблестели еще ярче – хотя, казалось бы, дальше некуда, брызнули солнечными зайчиками. Вокруг засмеялись, зашумели, кто-то крикнул: «Горько!» Не рано ли? Но деваться было некуда – Василий молча сгрёб любимую в охапку и крепко поцеловал в губы.
– Спасаем маму с папой? – заговорщицки шепнула Верочка. И, смеясь, поцеловала его тоже.
   
   Как они шли к Октябрьской, Василий не запомнил толком. Остался в памяти лишь сладкий запах липы, лихие переливы гармони, обрывки каких-то разудалых свадебных песен и частушек. Перебывавший не на одной свадьбе, Смирной в какой-то момент вдруг испугался, что народ разойдётся и споёт что-нибудь и вовсе непотребное, как оно обычно бывало. Разумеется, Вера на своей стройке и не такое слышала, но на свадьбе оно ей зачем? Сегодня как никогда хотелось Ваське защитить её от всего, даже от случайной похабени… Стряхнув ненужную оторопь, Смирной глазами нашёл в толпе Федьку Белова с гармоникой, бывшего нынче запевалой, и посмотрел на него выразительно.
Обошлось. То ли Полпальца всё понял правильно, то ли народ еще не набрался до нужного градуса, то ли останавливал тот факт, что сегодня женят все ж таки не просто Ваську из Слободки, а старшего инспектора угро. И добрая половина гостей – из милиции. Да и Веру в городке уважают… Ванька со Стёпкой шагали впереди, размахивая своим лозунгом, и Василий от всей души пожелал, чтобы старая обоина развалилась на части прежде, чем они доберутся до школьных ворот.
Наверное, так оно и случилось, потому как на школьном дворе бравый транспарант куда-то исчез вместе с мальчишками. Гармоника умолкла, народ сбился в кучу, в которой, кажется, никто толком не знал, что дальше делать. Смирной почувствовал, как его снова охватывает паника. Пока шли – хоть ноги были заняты, и  получалось не думать о том, а что там дальше. Раньше на любой свадьбе были какие-то вездесущие бабки, которые всё знали и всем руководили… Анна Викторовна, хоть и директор школы, на эту роль совершенно не годилась. Васька кинул взгляд на тестя с тёщей: Верочкина мама улыбалась, но как-то растерянно, а на лице Якова Платоныча читалось настоящее страдание.
Ведь хотели же скромную свадьбу на две семьи, а получилось шапито на весь город. Для бати с его нелюбовью к людскому вниманию – мука мученическая. И не изменишь уже ничего!
Но извести себя угрызениями совести Василий не успел. Какой-то мужик в светлом городском костюме, здоровенный и бородатый, подошёл к Штольманам и решительно потащил их к центральному столу. Смирной еще соображал недоумённо, кто бы это мог быть, когда гость внезапно воздвигся перед ними, и знакомый голос внушительно пророкотал:
– Пошли, чада мои, нечего вам под забором толкаться! Ибо место ваше ныне – в центре веселия сего, дабы все могли рождение новой семьи лицезреть. Пошли, пошли. Подайте пример гостям!
   
Могучая лапища отца Серапиона слегка подтолкнула Василия в спину. Он и опомниться не успел, как тоже оказался за столом подле Штольманов. Верочка легко и непринуждённо села рядом с ним, накрыла его руку своей. Улыбнулась светло, глядя ему в глаза. Василий шумно выдохнул, чувствуя, как потихоньку исчезает охватившее его дурное замешательство. Живо переговариваясь, перебрасываясь шутками, рядом с ними рассаживались гости – Мишка с Натальей, Евграшин с женой, Белкин, Венька с Ульяной, Палыч, Круглов, Самойленко, тётя Лиза с Редькиным…
Ладонь Верочки спокойно и уверенно лежала поверх Васькиной руки – согревая, ободряя… обещая. Да что он, в самом-то деле? Их ждёт уже дом в Вешнем переулке, и ночь… много ночей. Вся жизнь впереди! А свадьбу они переживут. Да было бы что переживать! Тоже мне, тяжкое испытание!.. Его же город. Его – и Веры. Каким-то новым взглядом Васька посмотрел на школьный двор, заполненный веселым народом. Их родные, их друзья…
Сердце внезапно кольнуло острой иглой. Всего пять месяцев назад почти так же широко и беспечно играли свадьбу Тимофея Панютина. И Ваську тоже звали, но служба не позволила, что-то у них тогда случилось… В свадьбе, он, правда, поучаствовал. Да так, что потом едва не отдал Богу душу.
Пять месяцев. А нынче кажется – жизнь прошла. И Тимохи больше нет, и сам он теперь другой…
Васька поспешно отдёрнул руку, которая сама собой потянулась к наполненной до краёв рюмке. Совсем сдурел? Нашёл, что вспомнить – в такой день. Ерунда всё это. Было – и прошло. Сейчас отпустит…
– Вася?
Васька оглянулся, изо всех сил пытаясь изобразить лицом что-то радостное. Но напрасно. Вера всегда видела его насквозь. Мгновение жена просто смотрела на него молча, а потом решительно взяла свою собственную рюмку и негромко сказала:
– За нас.
«У нас всё будет по другому… В горе и в радости, в болезни и здравии… И в боли тоже…» Василий вздохнул и тоже взялся за стопку.
– За нас.
Они тихонько чокнулись. Вера едва пригубила, а вот он хватанул свою рюмку до дна, так, что дыхание на миг пресеклось. В голове загудело, и Васька в панике вспомнил, что с утра не ел толком – кусок в горло не лез…
Этого еще не хватало! Его же развезёт сейчас – с одной рюмки, на собственной свадьбе!.. Стыдоба-то какая! Хоть коркой занюхать… Но тут вокруг внезапно поднялся шум и десятки голосов хором взревели:
– Горько!
Что? Васька оторопело заозирался. Кажется, занятый собственными мыслями он что-то важное пропустил. Но Верочка уже поднималась, смеясь, из-за стола и ему оставалось только последовать её примеру.
На губах Веры, к которым он неловко приник, еще оставался терпкий вкус первача. Его Верочка – и самогон? В этом было что-то невероятное, неправильное…и в то же время бесконечно правильное. Лихое. Шалое. Земное. Василия словно молнией прошибло с головы до пят. Точно заново он осознал, что обнимает не призрак, не мечту, не Прекрасную Спиритку из снов – живую, любимую девушку. И нет ничего зазорного в том, чтобы целовать её хоть перед всем миром. В губы. В шею. В белые плечи, прикрытые чем-то голубым и невесомым…
Слава Богу, какие-то остатки рассудка всё же остались при нём. Или просто воздух кончился. Невероятным усилием Василий оторвался от жены и, ни на кого не глядя, сел на место. Надо же, с одной стопки… Огонь внутри никак не хотел потухать, и Васька торопливо зашарил глазами по столу. Закусить. Срочно. А то ведь выкинет что-нибудь, что потом только в омут головой…
   
Чья-то лапища потянулась было снова наполнить его рюмку, и Смирной торопливо накрыл её ладонью. Выдохнул:
– Хватит пока.
– Что это ты, сыне? – насмешливо прогудел за плечом знакомый бас отца Серапиона. – Что за свадьба, коли жених трезвый? Обычай надо соблюсти! Супруге богоданной показать удаль молодецкую: гостей оглоблей погонять, с тестем подраться…
Вера от этих слов так и прыснула. Васька же, поперхнувшись, в панике оглянулся на сидящих рядом Штольманов – и встретился взглядом с Яковом Платоновичем.
– Я как-то по другому представлял себе свадебные традиции, – желчно заметил Героический Сыщик.
Привычно изогнув бровь, он смотрел на новоиспечённого зятя внимательно… и как-то не слишком по-доброму. Он что, всерьёз подумал?.. Или вся эта толчея его довела? Смирной решительно отогнал так и просившуюся на язык подковырку и серьёзно произнёс:
– Да я тоже, Яков Платонович. Обойдёмся без оглобли. Синяков нам еще где-нибудь при случае без проблем наставят.
– Негоже от народа отрываться! – попенял Полушкин, но бутылку всё же убрал.
Дружно засмеялись сидящие рядом гости – почти все сплошь из милиции. Яков Платонович громко фыркнул, отводя глаза, и Анна Викторовна, ласково улыбнувшись Василию, погладила мужа по плечу.
– Значит, не судьба мне узреть удаль молодецкую? – весело спросила Вера.
– Я её вам, Вера Яковлевна, как-нибудь по-другому продемонстрирую, – негромко проворчал Васька.
Снова послышались смешки, а храбрая его Верочка вдруг вспыхнула, как маков цвет.  Сообразив, что сморозил, Смирной прикусил язык, но было уже поздно. Почувствовав, как заполыхали уши, Васька уткнулся носом в тарелку и поспешно сунул в рот ломоть поросятины. Чёртова самогонка!
 
Неугомонный поп тем временем насел на Штольмана, требуя от отца невесты каких-то каноном положенных слов. Смирной от всей души пожалел тестя. Никогда не был Яков Платоныч силён в говорильне. Героический Сыщик и впрямь поднялся с видом мученика и сдавленно выдохнул:
- Горько!..
Едва не подавившись, Васька могучим усилием проглотил кусок и собирался уже вскочить, но рука улыбающейся Веры его удержала. Отец Серапион продолжал терзать Якова Платоновича, требуя произнести поздравительную речь. Сыщик пытался неловко отшутиться. И снова Василий поймал на себе странный взгляд, полный боли… Точно Штольману и впрямь было горько.
Так и есть, внезапно понял Смирной. И не свадебная кутерьма в том виновата. А то, что он, Васька… Они с Верой… Почему же Яков Платоныч смотрит на него так, словно он украл у него любимую дочь? Ведь у них всё по согласию! По любви! И в дальние края никто никого не увозит, как было с самими Штольманами. От Вешнего до Октябрьской – полчаса ходу. Наверняка Вера будет приезжать со стройки не только в выходные, значит, даже чаще смогут они навещать родителей…
Навещать. Не приходить домой. Верочкин дом теперь в другом месте – с ним, Василием. И они-то будут счастливы. А вот диван в «детской» школьного флигеля опустеет навсегда. Жалость пронзила Ваську острой иглой, захотелось подойти к Якову Платоновичу с Анной Викторовной. Обнять Пообещать, что они всегда будут рядом…
Вот только это будет неправдой. Потому что это жизнь. Пройдёт еще несколько лет, заработает на полную мощь электростанция в Зареченске – и Вера отправится в какие-то иные края, где нужен свет. И он, Васька, уедет вместе с ней…
Маленькие дома, утопающие в зелени… Сияющие, нестерпимо белые иглы горных вершин… Бескрайний лес, высоченные деревья, похожие на сосны, узкая тропа вдоль реки, сама река – широченная, шире Волги, противоположный берег тонет в густом тумане… Незнакомый город, заваленный снегом… Снова горы – только уже низкие, округлые, густо поросшие лесом… Пламенно-алые звёзды над красными кирпичными башнями…
Васька хватанул ртом воздух, точно из омута вынырнул. Морок исчез, картинки неведомого цветного синематографа перед глазами последний раз вспыхнули - и погасли. Смирной оглянулся торопливо. Штольман всё еще стоял возле своего места с несчастной физиономией и Верочка, смеясь, что-то отвечала отцу…
Кажется, никто ничего не заметил. Вот только что это было? Василий уставился перед собой, пытаясь осознать увиденное.
Неужели это их с Верой путь - дорога длиною в жизнь? Надо же было такое вообразить… Но рассудком Васька уже понимал, что воображение тут не причём. Никогда он не видел таких лесов, городов и рек… Видение? Но он же не Егор Фомин и не Анна Викторовна!..
Смирной криво улыбнулся собственным дурацким фантазиям. Контузия, наверное, дает о себе знать. Как тогда, когда он валялся с разбитой головой во флигеле у Штольманов и видел во сне Веру и незнакомое, но такое настоящее море… Жаль только, что и на этот раз он не досмотрел. Осталось лишь ощущение дороги и долгих-предолгих лет. А вот что было в конце? Васька прикрыл глаза, пытаясь вспомнить.
Он видел, точно. Что-то светлое… Ну да. Синее, по всему видать, весеннее небо – и большие белые дома, плывущие в этом небе, точно корабли…
Надо будет Верочке рассказать. Не сейчас, конечно, потом как-нибудь. Пусть посмеется…
   
Он даже не услышал, как среди разноголосого гомона зазвучали новые голоса, громкие и веселые. Очнулся от наваждения, только когда Вера внезапно вскочила и с радостным, девчоночьим визгом кинулась прочь из-за стола.
Василий вскинул голову, разом выбрасывая из неё всё лишнее. Вера голубым мотыльком летела навстречу каким-то двоим - незнакомым, одетым в красноармейскую форму, и Анна Викторовна торопливо поднималась со своего места. Вот только Яков Платонович вдруг сделался белее мела и Смирной некстати вспомнил, что говорила ему Вера. Про то, что с сыном Штольман в последний раз виделся Бог весть когда – и расстался, вроде как, не слишком хорошо…
Гулко вздохнул сидевший неподалёку Евграшин, пробасил с облегчением:
- Успели-таки!
Смирной оглянулся. Начальник уездной милиции, сияя широкой улыбкой, подмигнул ему:
- Всё вам благодаря, Васятка! А так бы еще сколько лет сына ждал!
Один из красных командиров – что повыше, темноволосый и кудрявый,  уже мял Якова Платоновича в объятиях, хлопал по спине, что-то говорил торопливо. Васька неслышно выдохнул. Всё хорошо! Вера же сказала, что Дмитрий на отца не сердится…
Штольманы во главе с его Верочкой продолжали обниматься с вновь прибывшими и радость в душе Смирного внезапно смешалась с непонятной досадой, заставив его нахмуриться. Ревнует он, что ли?
А ведь пожалуй, что и ревнует, признался он сам себе. Причём не только Веру, которую ему не хотелось делить нынче ни с кем. Анну Викторовну и Якова Платоновича он за этот год тоже беззастенчиво присвоил. Так, что теперь не хочется уступать даже родному, кровному сыну и брату, с которым столько лет не виделись!
– А кто тут Василий Смирной? – грозно и весело прогремело в воздухе. Васька обругал сам себя и неуклюже полез из-за стола, едва не опрокинув лавку вместе с сидящими на ней.
     
Фотографии Вериных братьев он видел и прежде. Поражался еще, каким похожим на Штольмана уродился старший сын. Яков Платоныч, как он есть – разве шевелюра пока без единого седого волоса. Но живой Дмитрий Яковлевич был совсем на свои портреты не похож. Ни на едином не помнилось Василию такой солнечной, открытой улыбки…
– Ну, здравствуй, брат! – молодой красный командир крепко обхватил Ваську за плечи. И Смирной внезапно понял – он знает. Знает про весь этот нелёгкий год, начавшийся пожаром в Василеостровском отделении, продолжившийся мельницей в Богимовке, а завершившийся Елагинской усадьбой. И про ночь на Масленую, когда Васька не стал звать Якова Платоныча на поиски, зато сам чуть не утонул по дурости в ледяной Затони…
«Меня рядом не было. Ты был. Ты помогал, ты их хранил. От смерти спасал. Век не забуду. Спасибо, брат!»
Остатки глупой ревности смыло тёплой волной. Васька в свою очередь посмотрел Дмитрию прямо в глаза.
«И дальше сохраню. Люблю их всех. Будь благонадёжен… брат!»
– И ты здравствуй! – Василий крепко обнял Митю, вслед за ним – Максима. Обнимаясь, как водится, померялись силушкой – и Васька, будучи повыше и покрепче обоих, выиграл без труда.
– Повезло тебе, Василий Степанович, – весело сообщил Максим. В чёрных глазах плясали бесенята. – Бегом ведь с поезда бежали, чтобы прежде свадьбы хоть глянуть, за какого героического сыщика тут Вера собралась. Может, еще и не отдали бы!
Митя согласно ухмыльнулся. И тут Штольманы с зубами в три ряда! Ничего, Смирной тоже не лыком шит.
– Яков Платоныч благословение дал, – произнёс он внушительно. – Что ж вы, отцу родному не доверяете? – и, не дав новым родственникам опомниться, деловито спросил: – Пока с вокзала бежали – народ не крестился?
– А должен? – Дмитрий удивлённо изогнул бровь, делаясь очень похожим на отца. Васька со всей серьёзностью оглядел его с ног до головы.
– Ну так. Яков Платоныч у нас и так в заговорённых ходит, а тут еще и помолодел на сорок лет. Ты, брат, если задержишься – погуляй по городу, попугай наших жуликов. Тебе ни копейки не стоит, а нам в угро сплошная польза.
– Нет, Василий Степаныч! – прозвучал совсем рядом несколько ядовитый голос наставника. – Мы уж лучше на рыбалку. А славу затонского угро вы как-нибудь сами поддержите. Благо, трудами Елизаветы Тихоновны у вас теперь имеется собственная репутация с оттенком мракобесия.
Смирной непонимающе оглянулся. Тесть смотрел на него, ехидно прищурившись.
– Не от вашей ли героической головы пули отскакивают? Вот уж кто истинный наследник меднолобой затонской полиции!
– Папа! – возмущённо воскликнула Вера и крепко взяла жениха под руку, но Васька только засмеялся, нисколько не будучи обиженным. Главное, что Яков Платоныч наконец-то ожил. Раз начал язвить, значит всё с ним в порядке. Приезд старшего сына, казалось, окончательно снял с души старого сыщика какую-то неведомую тяжесть.
   
Заново выражение ужаса на лице тестя мелькнуло, когда гости затеяли дарить Ваське с Верой подарки.  Об этой стороне торжества Яков Платонович явно заранее не подумал. Василий готовился было уже отшутиться, что главный и наилучший подарок в вечное пользование он от семьи Штольманов уже получил, но Анна Викторовна вовремя спасла мужа, торжественно вручив дочери устрашающих размеров чемодан. Увидев его, Вера изумлённо вскинула бровь.
– О! Моё приданое!
– И что там? – с некоторой опаской спросил Васька, обозревая гигантский чемодан.
– Понятия не имею, – весело отозвалась Верочка. – Вот даже не думала, что он дожил до наших дней! Бабушка Маша его с моих отроческих лет собирала.
Вот только о таком ли женихе для любимой внучки бабушка мечтала? Якова Платоновича родители Анны Викторовны вон даже на порог не пускали, желая выдать дочь за князя. Небось, и для Верочки хотели бы не меньшего. Штольман хоть дворянин был, и в немалых чинах. А Васькины родители даже грамоты не знали.
Прямо за их с Верой спинами возвышался особняк, когда-то бывший родовой усадьбой Мироновых. Нынче в гробу перевернулись, должно быть…
– Вася, что? – Верочка обеспокоенно заглянула ему в глаза. Васька криво улыбнулся.
– Да так… Подумал – что бы еще твоя бабушка обо мне сказала?..
– Ты бы ей понравился, – уверенно заявила любимая.
– Да уж… Еще один нищий сыщик?..
– Зато хозяйственный. Бабушка это очень ценила, – Вера насмешливо вскинула бровь. – Вася, опять Зверь Самогрыз пришёл? Не веришь? Ну, давай у мамы спросим. На спор!
– Не надо, – мотнул головой Василий. Да что он, в самом-то деле… На глаза Ваське снова попался громадный чемодан и он выпалил невпопад:  – Хорошо бы там подушка оказалась. А то у нас одна на двоих…
Вера тихонько хихикнула:
– Еще недавно нам вполне хватало одной вашей кожанки! Обосабливаетесь от супруги, Василий Степанович? Что за мелкобуржуазные мечты об отдельных подушках?
– Страшнее Врангеля обывательский быт! – весело изрёк подошедший Митя, совершенно по-штольмановски блеснув зубами. Вот только у него от этой улыбки не веяло холодом. Кажется, Дмитрий Яковлевич улыбался во все зубы тогда, когда ему действительно весело.
Почувствовав, что краснеет, Смирной торопливо отвёл взгляд. Кажется, сегодня ему лучше даже рта не раскрывать. Съедят!
Подарки Верочкиных братьев и впрямь были далеки от обывательского быта. Васька не знал, что предназначалось самой Вере – тщательно завёрнутое в бумагу и перевязанное шпагатом, но перед Василием молодые командиры, одинаково многозначительно улыбаясь, положили не что-нибудь, а маузер. Здоровенный двадцатизарядник, точно такой, как был у молодого сыщика когда-то.
- Трофейный, - жестко ухмыльнувшись, пояснил Максим. – Прежде принадлежал курбаши Джанхану по прозвищу Гюрза. Змея такая.
- И? – зачем-то спросил Васька.
- И ничего. Отползалась гюрза. А ныне в хорошие руки попал, - Митя посмотрел на Ваську очень серьёзно. - Желаем тебе, брат Василий, пореже из кобуры его вытаскивать.
- Постараюсь, - согласно кивнул Васька. Взял оружие в руки, провёл ладонью по полированной кобуре из какого-то незнакомого узорчатого дерева… Из-за Митиного локтя выглянул вездесущий Ванька:
- А мне?
- А тебе не нужно, - Дмитрий с улыбкой потрепал названного брата по светлым волосам.
- Мал еще? – с обидой спросил Иван.
- Есть такое, - не стал хитрить Митя. – Дай Бог, чтобы и когда подрастёшь тебе эдакая штука вовсе не понадобилась. Мама писала, что ты доктором хочешь стать? - старший брат нагнулся, заглядывая Ваньке в глаза. - Вот доктору оно точно незачем. Он спасать должен.
- А Николай Евсеич с наганом ходит! - ворчливо наябедничал штольманёнок.
Названый брат, смеясь, привлёк его к себе. Глядя на улыбающегося Митю и сияющего Ваньку, Смирной вдруг подумал, что и у них всё сладится. Несмотря на разницу в возрасте и на то, что увиделись первый раз в жизни… Не похожи совсем, а братья – и всё тут.
И надо же было Анне Викторовне среди всех тверских беспризорников год назад разыскать именно Штольмана…
- Мы вам с дядей Яковом еще милицейскую форму привезти хотели. Ту, что в наших краях носят, - Максим задорно сверкнул чёрными глазами. – Халат с тюбетейкой. Потом раздумали.
- Слава Богу, что раздумали, - желчно проговорил Штольман. – Хотя халат Василия Степановича украсил бы несомненно.
- Да он и так хорош, - Дмитрий заговорщицки подмигнул Василию. – А вот тюбетейка где-то в чемодане вроде валяется. Принести?
- Тащи! – весело и решительно скомандовала Вера.
   
Спасли Смирного от тюбетейки подошедшие Елизавета Тихоновна с Редькиным. Прочувствованно шмыгая носом, тётя Лиза поочередно обняла Ваську и Верочку, после чего отступила на шаг и торжественно открыла рот. Смирной приготовился уже услышать речь, составленную в лучших традициях «Затонской Нови», но товарищ Жолдина внезапно спросила:
– Вася, помнишь, какая мечта у тебя с детства была?
Сыщиком стать? Так он им стал. А вторая его большая – и, казалось, вовсе недостижимая  мечта сидела сейчас подле него, и ласковый взгляд синих глаз обдавал тёплой волной… Что еще для счастья нужно?
– Да всё вроде сбылось, – откровенно признался Василий, но вдруг вспомнил.
Была у него еще одна мечта, о которой знала разве что тётя Лиза. Мещанская мечта, как сурово выразились бы товарищ Звонч на пару с поэтом Маяковским, не очень-то и достойная строителя светлого будущего… Васька на миг зажмурился и выпалил:
– Книжный шкаф!
Со всех сторон послышались смешки. Редькин торжественно пригладил усы и вручил Ваське бумажку со множеством печатей, на которую тот уставился бараньим взглядом. «Ордер на получение… Шкаф книжный – 1 штука. Получить в Твери по адресу…»
Верочка привстала тоже, с любопытством заглядывая в ордер. А тётя Лиза, патетически воскликнув, что шкаф не должен пустовать, вытащила откуда-то и радостно водрузила на стол стопку книг.
Яркие обложки показались Василию подозрительно знакомыми. И не только ему. Штольман, с кривоватой улыбкой наблюдавший за церемонией дарения, отчётливо поперхнулся.
– Василий Степанович, не хотите ли вы сказать, что мои внуки будут расти на этой литературе? – выдохнул он ядовито. Но Вера, её братья и Анна Викторовна уже хором смеялись.
– Да брось, дядя Яков! – весело сверкнул зубами Максим. – Мы же выросли. Это уже не литература, это история. Это еще папины эпосы никто не записал. Но я помню! «Дастан о битве Орыс-Бека с Кызыл-Чапаном!»
– Только не пой, – саркастически заметил Яков Платоныч. – Иначе все окончательно забудут, по какому поводу торжество.
– Ну почему же? – немедленно вмешалась не успевшая отойти далеко тётя Лиза. – Максим Каримович, может, в клубе выступите? По средам у нас как раз самодеятельность! Я всё устрою!
Но Максим, как видно, решил пожалеть названного отца и, улыбнувшись во все зубы, с деланым сожалением произнёс:
– Не будем мучить жителей города, Елизавета Тихоновна! Я из тех редких казахов, у которых ни слуха, ни голоса. Мамина наследственность, – вздохнул он притворно.
– Обманщик! – шепнула Ваське на ухо Вера. – Хорошо он поёт!
– В гости пригласим, – со всей серьёзностью ответил Василий. – Я ж теперь спать не смогу, пока не услышу. Тётилизины книжки я и так наизусть знаю. А дастан – это что-такое?
Ответить Вера на успела. Из толпы вывалились скалящиеся от уха до уха Фёдька-Полпальца с Николаем Зуевым и чутье немедленно подсказало Ваське, что опусом Ребушинского дело не кончится.
Не зря он подозревал, что подарок от этой парочки будет с подвохом. Когда полотно покойного Серафима Фёдоровича предстало общему взору, хохот гостей наверняка был слышен аж в Твери. В Зареченске уж точно.
– Вася, повесишь на стенку – прокляну! – свистящим шёпотом пообещал тесть.
Смирной только вздохнул. Накаркал он тогда. Отдуваться за грехи предков приходилось в лучшем виде.
– Обижаете, Яков Платонович, – пробурчал он. – Куролесили в Затонске вы, а проклинать – так меня? Проклинайте, что поделать. Повесим. От подарков у нас отказываться не принято.
– Вообще-то, налицо расхищение государственной собственности, – едко заметил Штольман. – Вот на что должен был в первую очередь обратить внимание инспектор угро. Картина из музея.
– Уже нет, Яков Платонович, – немедленно откликнулся Николай Зуев. – Списана, как не представляющая исторического и художественного интереса, и не соответствующая духу мировой революции. Товарищ директор подтвердит!
Сидящий за соседним столом Пантелеймон Евсеевич ухмыльнулся и согласно кивнул. Штольман сердито дёрнул щекой.
– Словом, на тебе, Боже, что нам негоже? – проворчал он. – Не боитесь, Василий Степанович, что внуки дурному научатся от такой живописи?
– Наоборот, – серьёзно возразил Васька. – В воспитании поможет. Как баловаться начнут, так я сразу: «Деду пожалуюсь!» Побоятся шалить, поди?
Он оглянулся на улыбающуюся Веру.
– У кого еще такой пример есть? Это про нас ни книжек не напишут, ни картин не нарисуют…
– Какие ваши годы, Василий Степанович? – немедленно отозвался Штольман.
Отец Серапион, оказавшийся рядом, ободряюще похлопал молодого сыщика по плечу.
– Не бери в голову, сыне. Будет и на твоей улице праздник.  Сии охальники оба холостые. Будут жениться, так вы им тоже что-нибудь… преподнесёте. Ежели надо, так я подскажу.
– Непременно, Орест Илларионович, – пообещал Смирной и покосился на тестя. Глаза старого сыщика смеялись. Значит, не обиделся всерьёз. И ворчит больше по привычке…
   
Родня и гости, досыта насмотревшись на шедевр кисти Белугина, разбредались кто куда. Пользуясь тем, что Вера о чём-то горячо перешептывалась в стороне с матерью и старшим братом, отец Серапион занял место подле Васьки.
– Чуть не забыл, раб Божий Василий, – пророкотал он. – Кланяются тебе. Из Сазоновки. Приветы передают и всяческого счастия желают.
– Это кто? – чуть нахмурился Васька.
– Арсений Савёлов – помнишь такого? А с ним Авдей-председатель, да и прочий люд… Сам знаешь, своей церкви у них там нет, так они ко мне, грешному, ходят. Недавно вот чуть не всей деревней являлись. Совета испрашивали.
Василий невольно поморщился. Сазоновка не была тем местом, которое ему хотелось лишний раз вспоминать, тем более сегодня, но ведь явно отец Серапион завёл этот разговор не просто так…
– Рассказывают, откровение им было, – произнёс поп, непонятно ухмыляясь. – Есть у них там бабка Глафира помешанная, что якобы знаки зрит. Вот она и предсказала – будет, дескать, на склоне лета гроза великая. Ударит молния с небес, поразит дом, на горе стоящий… А в Сазоновке той только один дом на горе стоит, – батюшка усмехнулся, одновременно весело и зло. – Который Фёдорова. Вот теперь и гадают всей деревней – сбудется знамение свыше, али нет?
Вот оно что… Смирной резко выдохнул.
Недаром вспоминался ему нынче Тимоха… Перед законом Фёдоров был чист, как слеза младенца – но односельчане, выходит, откуда-то прознали. И порешили не спускать.
Свадебное веселье отхлынуло, сменившись непонятной горечью. Фёдоров – гнида первостатейная, немногим лучше бандитов, которых пригрел… но так ведь тоже неправильно!
– Орест Илларионович, вы же понимаете, что любой поджог будет расследован? – донёсся до Василия сухой и резкий голос Штольмана. Разумеется, он тоже всё понял…
– Какой поджог, сыне? – с деланым изумлением произнёс поп. – Не было никакого поджога. И лету до склона еще далеко. Да и не к лицу советской милиции в бабьи сказки верить. Пусть в них Фёдоров верит.
– А он верит? – сумрачно спросил Васька.
Отец Серапион хищно прищурился.
– Говорят, испугался. Дом в Сазоновке продает. Только не берёт что-то никто. Даже за полцены. Тоже, видать, боятся. Тёмный у нас еще народец, непросвещённый... Да и в городском доме, бают, ему уже раза три какие-то мазурики окна били.
– Заявления не было, – буркнул Штольман, глядя в сторону.
– Не было – значит, не было. И ко мне сей Фёдоров не приходил.
Отец Серапион пожал могучими плечами, поднял бутыль с первачом и решительно налил обоим сыщикам и себе.
– Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего, – провозгласил он негромко. – Ничего не происходит такого, что бы Ему было неизвестно. И волю свою он по-всякому выражает: когда молнией с небес, а когда и путями земными. Иного грешника так прижмёт, что не податься ему ни в церковь, ни в милицию. Так себя поставить, чтобы мир на тебя ополчился, это еще ухитриться нужно… Выпьем лучше, чада мои. За дорогу – ту, что каждый выбирает сам.
* * *