"Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется была..."
А.С.Пушкин

…Татьяна Борисовна Шамшина терпеть не могла светские тусовки по многим причинам. Во-первых, она с детства боялась любого появления на публике. Во-вторых, к каждому такому мероприятию приходилось изобретать новый наряд. В-третьих, большинство присутствовавших гостей относились к тому разряду представителей рода человеческого, которых Татьяна Борисовна про себя ласково называла «гадючки вы мои» - и была совершенно точна в определении. В-четвертых, на тусовке все отдыхали, а она – работала. Трудиться в отделе светской хроники престижного глянцевого журнала было весьма выгодно в финансовом отношении, зато эмоционально работа выматывала неимоверно.
Сегодня тусовка была в Доме журналиста на Невском. Небольшая, вполне приличная тусовка, которая сулила даже некоторое удовольствие, поскольку большинство приглашенных были «своими» по определению.
Татьяна Борисовна не стала долго ломать голову по поводу наряда: стряхнула с вешалки любимый брючный комплект оливкового цвета, быстренько подобрала новый шифоновый платочек в качестве аксессуара.
- Ты готова? – в комнату заглянул муж, Олег Николаевич. Дражайший супруг также имел прямое отношение к миру средств массовой информации, поскольку всю жизнь проработал на петербургском телевидении, и сейчас занимал высокую руководящую должность. Олег Николаевич был в два раза старше жены – ему минуло уже шестьдесят, но выглядел молодцом, занимался в тренажерном зале и регулярно посещал массажиста. Во всяком случае, его истинный возраст для многих оставался загадкой. В браке супруги состояли уже десять лет, и слыли идеальной парой.
Татьяна Борисовна, улыбнувшись, кивнула.
Супруги Шамшины приехали ровно так, как полагалось рамками приличия – не слишком рано, но и не слишком поздно. Олег Николаевич сразу же пошел здороваться со знакомыми, Татьяна Борисовна задержалась у зеркала, поправляя прическу, и появилась на втором этаже чуть позже. Пара-тройка приветствий – и можно было спокойно сесть за свободный столик, чтобы слегка отдышаться, присмотреться к обществу и приготовить к работе фотоаппарат.
- Госпожа Шамшина, если не ошибаюсь? – раздался из-за спины мягкий, приятный мужской голос. – Какая приятная для меня встреча! А я как раз искал возможность связаться с вами…
Мужчина, выглядящий примерно так же, как и Олег Николаевич (стильная стижка, никакого намека на «пивной» животик, ухоженная кожа, аккуратный маникюр, ненавязчивый запах хорошего парфюма), присел за столик. Лицо его светилось радостным удивлением.
- Позвольте представиться…
Он мог бы и не представляться.
Татьяна Борисовна замерла и забыла вдруг, как дышать. Она вообще про все забыла.
Перед ней, приязненно улыбаясь, сидел предмет ее девичьих грез.
Она долгие пятнадцать лет была безумно, беспредельно влюблена в этого маститого актера, героя киноэкранов ее детства. Она до сих пор помнила наизусть все тексты театральных пьес, где он играл. Она могла с любого места цитировать фильмы, где он снимался. Она, собственно, и в журналисты пошла только потому, что это была возможность рано или поздно столкнуться с предметом обожания нос к носу, и тогда…
- Здравствуйте! – выдавила из себя Татьяна Борисовна, чувствуя, что ее лицо заливает краска, в глазах появляется идиотский фанатский блеск, а голос приобретает нелепые интонации блеющей овцы. – Чем я могу помочь вам?
- Понимаете ли… - чуть замялся мужчина. – Я – поклонник вашего творчества, вы мне очень нравитесь как журналист…
Он продолжал говорить прежним, крайне любезным голосом, и смотрел на нее так, как уверенный в себе мужчина смотрит на красивую женщину, которая ему весьма нравится. Татьяна Борисовна не слышала ни единого слова – в висках звенело, а перед глазами плыл туман.
И в этом тумане возникали неясные образы…

…Она была десятиклассницей, она была отчаянно влюблена в известного актера, и эта любовь была ее самой страшной тайной.
Танечка Бородина, девочка из интеллигентной питерской семьи, училась в историко-литературной школе с весьма хорошей репутацией. Естественно, в школе был свой театр. Естественно, она в нем играла. Естественно, она мечтала быть актрисой.
Она мечтала о том волнующем дне, когда ее, выпускницу театрального вуза, пригласят на какую-то роль в том самом кино, где будет сниматься ОН. Про то, чтобы играть на одной сцене с НИМ, Танечка даже не задумывалась – ОН был москвичом, а ОНА ни за что на свете не оставила бы Ленинград. Итак, кино. У нее – эпизодическая, но очень важная роль.
ОН ее замечает. ОН ей улыбается. У них роман.
Это был предел мечтаний, который вызывал одновременно сладкий восторг и ужас.
В конце сезона школьный театр ставил «Евгения Онегина». И она – темноволосая, хрупкая, большеглазая девочка с тревожным, внимательным взглядом – играла Татьяну.
Она была влюблена, ей были слишком знакомы все эмоции, которые испытывала героиня. И, вживаясь в образ по системе Станиславского, Танюша Бородина всякий раз шептала как заклинание весь длинный монолог Татьяны Лариной. Это было и ее признание. «Я вам пишу, чего же боле…».
На репетициях она играла настолько хорошо, что у Инны Алексеевны, их руководителя, по коже бежали мурашки. «Талант, талант!» - твердила она потом в учительской, и приглашала знакомых из театрального института смотреть на «ее милую девочку». «Надо поступать!» - подтверждали знакомые. А Тане не было до их оценок никакого дела. Она не играла, она жила.
Спектакль имел шумный успех. Поскольку в нем были заняты пятеро выпускников, пьесу было решено показать в день выпускного бала.
Первое действие Таня отыграла безупречно.
Гром грянул во втором.
Перед тем, как начать то самое «Я вам пишу…», Таня бросила быстрый взгляд в зал. И онемела.
На первом ряду сидел и улыбался столь знакомой ей улыбкой ОН. ОН сам. Рядом с директрисой.
Таня стояла на авансцене и молчала. ОН улыбался. Директриса млела.
Пауза затянулась.
«Я вам пишу…» - прошептала директриса.
«Я вам пишу…» - прошептал ОН.
«Я вам пишу…» - прошелестело по залу.
Таня молчала. Она вдруг поняла, что не сможет сказать ни единого слова. Ведь это означало при всех, здесь, сейчас, признаться ЕМУ в любви!
ОН смотрел на нее, понимающе улыбаясь, и Тане казалось, что ОН уже все понял. Чего же боле? Что она еще может сказать?
«Я вам пишу!!!» - уже откровенно подсказывали из зала.
Таня стояла, стояла молча – и потеряла сознание. Это ее и спасло.
Спектакль прервали…
Потом она, конечно, доиграла – после стакана выпитой воды, после валерьянки, после утешительных слов учителей и друзей. Доиграла лишь потому, что не могла подвести товарищей. И еще потому, что ЕГО в первом ряду уже не было.
После окончания спектакля она убежала на чердак, чтобы выплакаться.
И увидела то, что видеть не должна была ни в коем случае: на пожарной лестнице самозабвенно целовались директриса и ОН. Целовались они так, что Таня в одну секунду раздумала поступать в театральный, и тут же, не сходя с места, выбрала для себя стезю журналиста. О, она напишет о НЕМ так, что всякие дурочки вроде нее же навсегда прекратят влюбляться в этого… в этого КОЗЛА!
Любовь, конечно, так просто не испарилась. Она исчезала мучительно, постепенно. Потому что КОЗЕЛ был везде. Потому что КОЗЕЛ был талантлив и обаятелен. Потому что КОЗЕЛ несколько раз приезжал в Ленинград со спектаклями и лекциями, и каждый раз Танечка, проклиная себя, брела покупать билет. А потом сидела в зале, кусая губы и уголок платка, чтобы совладать с бурей чувств, которые кипели у нее внутри.
Чувства-чувствами, но целовался ОН, любимый и ненаглядный КОЗЕЛ лишь с какими-то посторонними красотками, целовался много и напоказ, а потому в один прекрасный день Танечка сказала себе «Довольно безумств!», и ответила на осторожные ухаживания давнего отцовского приятеля. Олег Николаевич любил ее, она позволяла себя любить и чувствовала себя в безопасности – этого, оказывается, было довольно.
И безумство пошло на спад. Можно сказать, умерло вообще… Танечка Бородина стала Татьяной Борисовной Шамшиной, известной журналисткой, светской дамой, безупречной и милой…

…- У вас превосходный стиль, сударыня. Среди той ерунды, которую сейчас печатают в глянцевых журналах, ваши статьи – настоящие откровения. Вы никогда не скатываетесь на жареные факты, вы обладаете удивительной деликатностью…
Он смотрел на нее – а она готова была бросить ему в лицо гневно-горькое: «Где вы были раньше с вашими комплиментами, с вашей улыбкой, с вашим вниманием? Я готова была отдать за вас жизнь, я была готова на любые глупости…». Она совершенно не к месту представляла, как она дает согласие на встречу, потому еще на одну… потом, наконец, дело доходит до романа… Боже, какой кошмар, зачем это все, зачем?
«А ведь так и вправду может быть… одна моя улыбка, один благосклонный жест…»
В этот момент подлетел крайне довольный чем-то Олег Николаевич.
- Танюша, бриллиант мой… Ага! Да ты беседуешь… - он с видимым удовольствием пожал руку собеседнику жены, и тотчас обратился к нему. – Ну что, про новый проект свой рассказываешь? Дело, дело!
Никогда раньше Татьяна Борисовна не любила своего мужа так, как в этот момент. Мужчины оживленно разговаривали, а она постепенно приходила в себя.
Ну вот. Сбылись мечты. Она – уверенная в себе, достигшая определенного положения дама с безупречной репутацией. И рядом – ОН. Достаточно открыть рот, и сказать…
Да, а что же сказать?
- Дорогой, у меня болит голова… Отвези меня домой… - услышала она свой собственный ровный, тихий голос. С удивлением уловила в нем какие-то беспомощные, трогательные нотки. Наклонила голову в знак извинения, улыбнулась ЕМУ с немного виноватой улыбкой. – Извините меня… В последнее время очень много работы, устаю. Так что если вам нужно срочно рассказать про свой проект, это можно легко устроить. Оставьте телефон Олегу, я в ближайшие дни пошлю к вам кого-то из своих…
Олег Николаевич, не на шутку взволнованный бледностью жены, помог Татьяне Борисовне подняться.
Они пошли к выходу.
Татьяна Борисовна чувствовала, что ОН растерянно смотрит ей в спину.
Она уходила, опираясь на руку мужа. Уходила победительницей.

…Ночью Шамшин мирно храпел в спальне, а Татьяна Борисовна сидела в гостиной одна, пила мелкими глотками мартини, и смотрела тот самый, с детства любимый фильм, который и подарил ей ее глупую, несуразную любовь. Смотрела с каким-то особым упоением, смакуя каждую сцену, нажимая на стоп-кадры и перематывая некоторые сцены по десять раз подряд.
И никто, кроме кошки Маруси, не видел, что она плачет…