Мчась по тряской мостовой, через четверть часа он внезапно осознал, что позабыл заехать к Нине. Приостановив бег экипажа на Аничковом мосту, он помедлил у бронзовой скульптуры взбунтовавшегося коня, балансируя на границе собственных сомнений… Мимолетно вглядываясь в поверженную фигуру всадника, что навечно пал под литые копыта, вздыбленные над свинцовыми водами Фонтанки, он с горькой иронией узнавал себя. Прочь отсюда, вот что! И все же он развернул возницу и поспешил в дом на Монетной…

Первые ревность и горечь уже улеглись, но Яков Платонович испытывал стойкое отвращение перед необходимостью объясняться с Ниной. Единственный его порыв - никогда больше с ней не встречаться. Но так не годилось… и он обуздал свое упрямство. Все же им следовало попрощаться.

Едучи в обратную от вокзала сторону по пробудившемуся Невскому - деловитому в этот утренний час - мимо широко распахнутых витрин, налитых торговым блеском… сквозь дурманящие ароматы свежих калачей и кофе… в обгон ломовых, нагруженных рыбой… Яков пытался придумать, что ему сказать напоследок. «Спасибо за все, живи, как знаешь»?… «Между нами все кончено»?… Что именно между ними кончено?

Яков с самого начала знал – он не станет единственным увлечением своей любовницы.

Их игривая, легкомысленная связь доставляла им обоим осознанное удовольствие. В его полувоенной жизни и в казенной пустоте ее будней при Дворе это их приключение, которым Нина эпатировала свет, а он льстил своему самолюбию, - связывало их словно двух заговорщиков. И они оба достаточно дорожили этим… Так до сих пор казалось ему.

Она никогда не спрашивала о будущем вне их обычных встреч. Он и сам ничего не загадывал. Их роман продлился два года, и это было немало для его обычных историй с женщинами, с которыми все обрывалось гораздо скоропалительней. Они с Ниной продержались так долго благодаря негласному договору - ничего не ждать друг от друга.

За это время он узнал Нину Аркадьевну Нежинскую довольно хорошо. Яков догадывался об ее одиночестве во дворце. Знал, какие острые мечты скрываются под безмятежными крыльями ее бровей, какая страсть терзает ее точеный спокойный лоб. Иносказания и горькие обмолвки, и присущий ей высокомерный тон, каким она говорила обо всех, кто не входил в императорский круг, поведали о ней самое сокровенное: Нина страстно, неутомимо возделывала свой собственный эдем.

Амбициозная бесприданница с хорошей фамилией, она не могла не желать штатной должности фрейлины, а получив ее и освоившись в ней, она возжелала большего, чем выгодная партия и близость к монархам. Конечно, Нежинская познала и повседневную рутинную скуку придворной жизни, и разочарования, и соблазны, что испытывали ее решимость, но она не бросала службу.

- Ах, Якоб, - сетовала она в начальной поре их знакомства, - если бы ты знал, какое это тонкое и трудное ремесло – состоять при августейших особах. Ведь здесь нужен специальный талант, которым обладают немногие. Пять лет я искала точку опоры, чтобы добровольно и с достоинством играть роль друга на полчаса. Училась переходить из гостиной в лакейскую с веселым видом… А когда на душе кошки скребут, выслушивала интимные поверенности высоких особ, да носила за ними их вещи… Иногда я их просто ненавидела.

Яков знал… Он навидался одиночек в придворной толпе, по службе опрашивая во дворцах свидетелей. И разбираясь в щекотливых делах аристократов, насмотрелся на заброшенность штатных фрейлин, что проводили по двенадцать часов в клетках своих комнат, либо в бесконечных вышагиваниях по песчаным аллеям пустынных парков, только затем, чтобы явиться пред царские очи с легкой улыбкой к полуденному чаю. Этот чай порой бывал их единственным развлечением, и вновь смертная скука наполняла фрейлинские будни…

Он сам ни за что бы не вынес такой доли. Яков помнил душевное состояние некоторых фрейлин, которые ломались от подобной услужливости, и понимал, отчего их штат меняется так часто…

- Ты нашла такую опорную точку? – спросил он в тот раз застывшую у вечереющего окна Нину.

- Нашла! – Нина бросила сжимать маленьким кулачком фестоны шелковой портьеры и обернулась к нему. - Все дело в правильной дозировке усилий. Государи любят быть объектами всеобщей любви, и наивно ждут постоянного поклонения. – ее тонкие ноздри затрепетали от прилива внутреннего смеха, и она иронично воскликнула, - ты знаешь, они так слепо верят в свой культ! Их доверие легко приобретается лестью и притворной привязанностью, нежели подлинными душевными стараниями. Я, в конце концов, поняла это и теперь смогу оставаться на службе, сколько пожелаю.

Нина удовлетворенно прищурилась и, подошла к кушетке, на которой Яков лежал, уютно растянувшись в ворохе подушек… Грациозно села напротив.

- Зачем же вам там оставаться? Вы могли бы составить прекрасную партию и выйти замуж за какого-нибудь богатого поклонника… – стараясь выдержать деликатный тон, проговорил Яков, - ты могла бы быть счастлива!

- Это  было бы слишком просто. И слишком скучно. - она усмехнулась и странными глазами посмотрела в его зрачки, куда-то сквозь них. – Не желаю обычных вещей, я хочу смыть свою жизнь и переписать набело. 

- Похоже, у тебя какой-то давний спор с судьбой? – сразу не придумав, что ответить на ее откровенность, спросил Штольман.

- А ты разве не знаешь обо мне?… Что же, господин полицейский, Вы даже не проверяли меня? – вкрадчивым кошачьим голоском спросила она, запуская пальцы в негу подушек и медленно оглаживая его полусонный загривок.

- Нет, а ты что же, проверяла? – Яков приподнялся на локтях.

Разговор становился все более откровенным…

- Я проверяла, - ехидно ответила Нина.

- И что же ты выяснила? – Штольман ощутил укол легкой угрозы. 

- Узнала, что ты воспитывался в этом жутком сиротском корпусе до двенадцати лет. А потом тебя взяли под крыло Ольденбургские. Так ты попал в училище правоведения, откуда вышел прямо на службу к Путилину. Отчего ты не сделал карьеры юриста или дипломата? Почему полиция, Якоб?

- А для вас это вдруг стало важным? – внимательно глядя в ее приблизившееся лицо, негромко спросил он.

- Но разве может быть неважным статус и положение, Якоб?! – с искренним воодушевлением воскликнула Нина.

- Я неплохо справляюсь на этом месте, ты же знаешь, Нина, - сухо выговорил он.

- Да, но состояние? Ты ведь из пожалованных… где твой отец? – не отступалась штатная фрейлина.

- Я давно его не видел… и… довольно обо мне, - начав всерьез раздражаться, прервал расспросы Штольман. - Расскажи лучше о себе.

- Обо мне неинтересно. - она горько дернула плечиком и отвернулась. Он видел ее облитый сизым вечерним светом профиль, слышал монотонный, немного дрожащий голос:

- Никакой опоры с детства. Единственным достойным членом семьи был отец, но он умер после моего рождения, оставив меня на сумасбродную мать, которая, впрочем, тоже недолго задержалась на этом свете. Бабушка едва выносила меня, и при первой возможности перевезла во Францию - отдала на поруки почившей императрице, которая любила зимовать тогда в Ницце. Пустой дворец и казенные люди, Якоб… Мне было восемь лет.

В комнате быстро темнело, но они не вставали и не зажигали свечей. Помолчали…

Тикали часы, тихий осенний сумрак заливал углы, крался по тяжелым картинам, загромождавшим стены. Снизу, из столовой, раздался уютный перезвон посуды… Яков погладил ее сжатую кисть, и мягко спросил:

- Ты посещаешь могилу матери?

- Она лежит где-то в Италии… или во Франции… впрочем, не знаю, с ней связывалась бабушка Екатерина Ивановна, пока та не умерла.

Вдруг Нина всколыхнулась и мгновенным движением обернула к Якову сумеречное неясное лицо. – Представляешь… Она не оставила мне ни-ко-пей-ки! – отчетливо выговаривая слога, вчеканила она в темноту эти невидимые гвозди.

- Мне жаль, Нина… - Яков пытался утешить ее.

- Она ведь урожденная Щегловитова, ее сын Нежинский, а я для нее – нелепый плод мезальянса… - горько проговорила она и опустила голову. - И теперь вот уже десять лет в этом доме меня из милости терпит тетушка. Так что ничего кроме хорошей фамилии, у меня нет. – она немного помолчала и вдруг, изменившись в тоне, насмешливо взяла его за подбородок, - как и у тебя, да, мой милый Якоб? И ты - не превосходительство, и я - комнатная собачка?

Ей вдруг стало смешно, так смешно, что Яков встревожился.

- Нина, Нина, успокойся, - он сдавил ее трясущиеся плечи.

- И ты, и я, мы так-по-хо-жи, - отстукивая пальчиком по его вискам, и скулам, и губам, рассыпала она горошины мелких звучков.

Штольман промолчал.

- Даже нынешней императрице меня представили в двадцать четыре. Все слишком поздно.

- Ну что ты… Ничего не поздно, - прошептал он, мягко потянув ее к себе. Нина сморгнула злые слезы и полыхнула ему в лицо яркими молниями глаз:

- Вот увидишь, так будет – не-все-гда.

- Я не сомневаюсь, - сказал Яков. И ласково чмокнул темные пряди над маленьким виском.

***
Она не давала себе отдыха. Оскорбленная сиротством и бедностью, эта миниатюрная женщина была столь непримирима к собственной судьбе, так гонима желанием получить недополученное, что иногда казалась ему снарядом, пробивающим стены, несмотря на всю ее кошачью грацию и сдержанную мягкость манер.

Мираж большого реванша тянул Нину в самую сердцевину власти, в мир титулов и значимых лиц, где от повеления до исполнения мелькает секунда. Самозабвенно стремилась она к своей цели, и Штольман про себя дивился, как она не сорвалась за все это время.

Нина Аркадьевна неустанно расширяла связи: наносила визиты по собственному распорядку, была мила и обходительна со всеми. Ее охотно принимали в салонах, где она засиживалась с Великими князьями и балеринами. Каждую неделю она заказывала устриц с шампанским в «Дононе», где проводила время с прославленной богемой. Посещала облюбованный биржевиками и купечеством «Доминик» с его шулерами и картежными вечерами, где метались огромные банки. Нежными пальцами она держала на коротком поводке восторженный кордон поклонников из молодых кавалергардов. И всегда, где бы ни была, сверяла свой статус – самое болезненное место – с положением других слуг.

Ее занятость и циничное русалочье сердце и вовсе не оставили бы им возможности для теплой совместности, но Нина так откровенно делала для него исключение в круговерти своих занятий, так радовалась его появлениям в своем доме, что подкупала Якова Платоновича со всеми его неприкаянными полицейскими потрохами. Штольману было к кому приходить вечерами, и он, с пяти лет не знавший дома, радовался, что у него получалось греться у ее очага. Нежинская была права - сиротство сближало их, горьких и неромантичных людей. Им бывало весело вдвоем, и Яков расслабился гораздо больше, чем привык, и поплыл, и она провела его… Он и не предполагал до сих пор, на что способна Нина Аркадьевна Нежинская ради своего эдема.

…Экипаж свернул с Невского и покатил мимо пустого осеннего пространства Марсова поля, вдоль ажурной решетки Летнего сада, где уже прогуливалась в утренних нарядах беззаботная публика. Въехав на необъятный Троицкий мост, Штольман съежился от ветра в своем утлом возке – могучее, сырое дыхание Невы сметало всегда напрасные здесь скорлупки плащей и экипажей, как бесполезную шелуху.

Еще четверть часа езды, и до Каменностровского проспекта, с его конными трамваями и обильными зарослями, рукой подать. Сколько раз он ездил этим проспектом по вечерам и уезжал утрами, словно завзятый домосед, несущий под мышкой свои дни только к себе, только в свой дом…

…Зачем же он понадобился ей тогда, два года назад? Что князь и Нежинская хотели от него? Угроза его нового статуса при Дворе заставила их действовать? Или он мечтали использовать его умения… возможно, бумаги?

Яков затеребил и ослабил внезапно придушивший его галстук. Чего скрывать, он сильно нервничал перед этим разговором. Рука потянулась в левый карман, и он достал колоду растрепанных карт. Последние пять лет карты всегда были с ним: в карманах, руках или саквояже… Он пристрастился к игре с того сложного дела в 83-м (№8310. «Дело о человеке со странными дарами»), когда в поисках единственного отпрыска почтенного семейства он полгода мотался по притонам и закрытым игорным клубам.

Чтобы втереться в доверие к игорной братии, Яков брал уроки у знаменитого прощелыги Казакова и добился некоторых успехов. Так он и освоился в этом странном мирке, потом нашел наследника, а потом… Однажды Яков обнаружил себя за зеленым сукном играющим на одну тоненькую папку из личного Досье… Трое суток он не спал, не ел. Он забыл - кто он и зачем он есть на белом свете. В какое-то мгновение, подняв горящие до рези глаза на черноусого дельца, сидящего напротив, Штольман дрогнул: глумливый взгляд был ему ответом. Он ошарашено огляделся по сторонам. На засаленных диванах вповалку спали обитатели клуба, смрадный воздух слоился по комнате, и его чуть не вырвало. Яков, пошатываясь, встал, стащил со спинки стула сюртук и, направив на выросшую у двери фигуру дрожащий пистолет, вышел вон. С тех пор он никогда не играл.

Он вспомнил: где-то через полгода их встреч Нина словно невзначай, чуть кокетливо вопросила:

- А признайся, Якоб, ты ведь игрок? Я слышала о тебе дюжину фантастических слухов – то будто ты выиграл имение, то будто бы проиграл свой княжеский титул, а то…

- Это неинтересно, Нина, - нахмурился Яков.

- Отчего же, мне очень интересно! – воззрилась она на него веселыми глазами, - я же игрок по своей природе, хоть играю не на деньги, и очень хорошо понимаю подобную страсть. Расскажи мне! Без огня ведь о таком не болтают. – она так азартно и весело всматривалась в него, что он поддался.

- Да… я играл какое-то время, - неохотно ответил он. - Я увлекся картами, когда работал над одним делом, это стало дурной страстью. Но я вовремя успел соскочить, и не играю больше.

- Совсем не играешь?

- Совсем. Я могу сорваться, а моя работа дорога мне, - сознался Штольман.

- О… - выдохнула Нина, - значит, покой и воля? Что ж, таким я тебя и люблю. Он усмехнулся в ответ.

Она узнала о нем немало за эти два года. Кроме подспудной страсти к игре, она воочию увидела его легендарную увлеченность расследованиями. Он проводил ночи в поисках и забывал нормально поесть, пока не распутывал дело. Она не понимала этого, но полагала, что здесь бурлит все тот же игорный азарт, только на иной лад. Он не разубеждал ее.

Но однажды, сам не зная почему, он с легкой грустью рассказал ей о потере кадетского друга Копина. И о том, как после трагедии запальчивый кадет Штольман поклялся самому себе «ловить и отдавать закону всякого, кто взрывает общественный покой».

Нину это развеселило:

- Так ты у нас идеалист, Якоб?

- Я мизантроп. Я знаю о людях все худшее, на что они способны. Поэтому вывозить грязь из столицы подходит такому человеку, как я, как нельзя лучше, - иронично ответил он.

- О, я понимаю, - задумчиво протянула Нина, – так можно многое контролировать…

- Вы поняли все несколько превратно, – воскликнул он и заполонил ее в объятья.

***
Штольман вышел из экипажа у дома ее тетушки. Постоял на улице. Погода портилась. Поднялся ветер с залива и прохожие скрылись, не в силах воевать со стихией. По Большой Монетной забегали крытые кареты. Штольман посмотрел на окна второго этажа: занавески были опущены – Нина дома. Надо было идти, но он медлил на ветру.

Хвала всем богам, в которых он не верил, он не имел участи обманутого мужа-рогоносца, однако чувствовал себя именно так. И это выводило Штольмана из себя.

Яков никак не мог сосредоточиться. Он все еще перебирал пальцами послушные карты, и это успокаивало его. Что же ей сказать… Он явственно помнил, что последние месяцы стал ей не очень нужен, он видел ее рассеянность, но они не говорили об этом.

Чуть менее полугода назад Нина закономерно добилась своего: ее перевели из штатных фрейлин в особые. Ее точеная головка вознеслась еще выше и словно застыла в этом положении. Она стала засиживаться в покоях императрицы, водить дружбу с особами из кружка династийной золотой молодежи.

Яков никогда не мешал ей. Как у них повелось с самого начала, так и оставалось: он не мешал ей, а она принимала его со всей полицейской сутолокой, дурным настроением, и долгими отлучками. Только бывала она с ним совсем рассеянной…

- Ты ведь скажешь мне, когда я стану тебе мешать устраивать жизнь? – спросил он как-то, глядя в ее затуманенные глаза.

- Непременно, мой милый Якоб. – пропела Нина и подняла к нему улыбающееся лицо. – Но сейчас я с тобой и нам ничто не мешает.

...Так, пора действовать, господин надворный советник. Яков решительно убрал колоду во внутренний карман пальто, и вдруг оцарапал пальцы обо что-то твердое. Он вынул давно забытую драгоценную вещицу, над которой сначала посмеивался, а потом как-то привык носить с собой, и в конце-концов забыл.

Ему вспомнилось, как в начале марта, заехав к Нине вечером, он застал ее за любопытным занятием - взбудораженная свитская фрейлина Ее величества сидела на ковре в белоснежном кружевном пеньюаре и, вытянув изящную руку с подсвечником и грациозную шейку, заглядывала за гнутые мебельные ножки.

- Ах, Якоб, это ты? Проходи. Представляешь, я потеряла серьгу! В пятый раз обшариваю комнаты. Она где-то здесь! Да где же я ее потеряла?

- Серьгу? Эм, ну так давай поищем вместе?! – с легкой улыбкой он присел рядом с ней.

- Ах, боже мой, здесь ее точно нет, - скороговоркой выпалила Нина, совсем не замечая его. - Я точно знаю, мой камердинер обшарил все углы! Помог бы ты мне ее найти, а, Якоб! Ты же умеешь искать. – она внезапно заметила его и, шумно дыша, уставилась ему в лицо темными глазами.

Он погладил ее разгоряченную щеку и привлек к себе: «это так важно?…».

- Ты даже не представляешь! В них вправлен редкий камень… цвета невской воды. Подожди, - шепнула она, - я еще посмотрю, - и выскользнула из его рук.

- Что ж, я тоже поищу. Покажи мне пару, - развеселившийся Штольман протянул руку.

Нина положила на его ладонь хрупкую филигрань с камнем странного замшевого отлива, по которому крутились огненные змейки.

- Какая тонкая работа. Откуда они у тебя?

- Мне их подарили…

- Обходительный поклонник? – уточнил он.

- Императрица! – приглушенно крикнула Нина, опять сбежав от него и шаря под кроватью. – Меня недавно повысили, помнишь?

Она так забавно пыхтела и волновалась, что Яков негромко рассмеялся.

- Ну что ты смеешься, Якоб, это же серьезно! Что я скажу Ее величеству, если меня вдруг спросят… Конечно, Мария Федоровна сама тактичность, но все  же… – она вылезла из-под балдахина с недовольным лицом.

Яков поймал ее в объятья, запыхавшуюся и растрепанную, и она не сразу поддалась его рукам, все еще осматриваясь вокруг.

- Ну… скажи, что ты потеряла их под пулями любви, и уже не помнишь, где, – сунув нос в кружевную пену пеньюара, забормотал Штольман, прямо во впадинку у ключицы.

- Да-да… я что-нибудь придумаю… - замурчала Нина, обдавая его знакомым, кружащим голову запахом…

Он носил хрупкую вещицу во внутреннем кармане несколько дней, пока ее сбежавшая пара не обнаружилась в сугробе его собственной постели на Екатерининском. Приходящая раз в неделю горничная собирала белье для прачечной и нашла ее, конечно, со сломанным замочком… Вернуть серьгу не получилось - он снова обнаружил ее у себя в кармане. Так они с Ниной и делали вид, что он все еще ищет пропажу.

Теперь он подцепил на указательный палец тоненькую веточку с камнем цвета невской воды и взглянул на просвет… Вся их странная дружба… их шуточки, все их секреты – все оказалось ложью. Больше всего Штольман ненавидел, когда им пытались манипулировать и когда его покупали. Нина покупала его - тонко, расчетливо, дозировано - за тепло прирученности, за ласку, за иллюзию дружбы, а он не замечал…

***
Ладно, хватит топтаться под окнами и предаваться шелесту воспоминаний, пора заканчивать с этим. Он позвонил в дверь, и вошел в дом.

В две минуты взлетев по лестнице и достигнув ее будуара, он нашел Нину Аркадьевну перед трельяжем, устало сидящую в вечернем платье и с неразобранными волосами. Она что-то проворно прикрыла на столике, вскочила и устремилась к нему со встревоженным лицом:

- Якоб? Не ожидала тебя увидеть. Ты… ты как-то отдалился в последние недели… Хотя… я понимаю, дуэль… - заговорила слегка бледная свитская фрейлина, обдавая его каскадами слов. - Ах, не то я хотела сказать. Я еще не раздевалась после Собрания. Я искала там тебя, но мне сказали… Что там случилось?

- Ты мне скажи, что случилось, - разлепив сухие губы, проговорил Яков.

- Я ничего не знаю, - нервно сказала она. - Я слышала о суде! Ползут слухи, что ты воруешь, но я этому никогда не поверю, я тебя знаю лучше всех. Я просто сражена этой несправедливостью, этим отстранением, а ваши дела с князем…

- Наши дела с князем! – он мгновенно вскипел. - Может быть, Ваши дела с князем, госпожа фрейлина?!… Давно ты с ним спишь? – подойдя к ней вплотную, наотмашь, отчетливо рявкнул он.

- Фу, Якоб, как грубо! – она оскорблено сдвинула брови и убыстренно задышала. - У нас с ним чисто деловые отношения!

- Вы что с ним, в одном попечительском совете заседаете? – съязвил Штольман.

- Можно и так сказать, - потупив глаза, медленно произнесла она.

Он окатил ее возмущенное личико коротким злым взглядом и повернулся с одним желанием – уйти.

Она преградила ему путь и примирительным тоном залепетала уговаривающие быстрые слова:

- Ну подожди… Да, мы занимаемся с ним некоторыми делами. Он ухаживал за мной, давно, еще до тебя, я не сочла это важным, понимаешь? Поэтому и не сказала тебе. Князь очень влиятельный человек, и я не могу не дружить с ним. Это так важно для меня, ты ведь знаешь! Ты знаешь это, и я никогда от тебя себя не скрывала: для меня мнение света – самое главное.

- Настолько, что ты даже записки за три недели не прислала?

- Якоб, но я была уверена, что ты готов к скандалу!

- Угум, - буркнул он и, резко сбросив ее суетливые руки со своего воротника, двинулся к занавешенной двери.

- Но ведь я спасла тебя тогда! – в отчаянии крикнула она ему вслед. – За ночь я нашла деньги, и ты смог вернуть сумму, равную украденным деньгам Негоша! Неужели тебе мало такого доказательства?

Он застыл, стоя к ней спиной. Потом медленно развернулся и посмотрел на нее:

- Я очень хорошо все помню. Я только не возьму в толк, зачем Вам понадобилась такая жертва… Ведь это против Ваших правил… Вы ведь не позволяете мне вернуть вам долг.

– Я тебя люблю, Якоб. - тихим убедительным голосом произнесла Нина, подойдя к нему вплотную и едва ощутимо касаясь его плеча. – Я всегда на твоей стороне.

Он почти поверил ей. Он снова почти уверился, что она делает для него исключение…

- Я… - с трудом выговорил он хриплые слова. – Мне придется начинать с  нуля: ни агентуры, ни знания местности, ни друзей…

- Я помогу тебе, Якоб. Я сейчас. – горячо произнесла Нина и стремительно вышла из комнаты.

Он тихо выдохнул в мягкую тишину будуара. Что-то промелькнуло в его памяти… Какой-то раздражающий момент. Он задумчиво подошел к туалетному столику и наугад открыл перламутровую шкатулку. На него знакомыми бусинами его собственного почерка смотрела опись чемоданчика Негоша, лично составленная им 27 июля 1888 года, в статусе судебного следователя с особыми полномочиями.

***
Когда Нина Аркадьевна Нежинская вернулась в будуар, там уже никого не было. В центре туалетного столика бегучим блеском сверкала маленькая веточка с вправленным редким камнем цвета Невы.
   
Содержание