Они ехали неспеша: времени было достаточно, вдвоем они должны были управиться как раз к приезду в Антиб герцога де Бофора. В другое время Атос бы с удовольствием разглядывал места, где бывал в молодости. В другое время… Если бы он мог, он бы остановил это проклятое время, безжалостно отбирающее у него самое дорогое, что было: сына, друзей. Неспешная рысь лошадей часто переходила в галоп: это случалось, когда тоска Рауля обострялась с новой силой.

Атосу не надо было даже смотреть на сына: он ощущал каждое его движение, каждый внутренний порыв. Он видел, как наливался он болью, когда какое-то воспоминание, вызванное то ли деталью дороги, то ли легким женским силуэтом, заставляло виконта сдерживать коня. Несколько раз Рауль спешивался, и уходил куда-то на пригорок или прятался за широкий ствол дерева. Атос, ни слова не говоря, брал повод его коня и, отъехав в сторону, терпеливо ждал, пока сын, обуздав свои эмоции, вернется к нему. Рауль возвращался, пряча глаза от отца, и после они молчали еще очень долго.

Бражелон умом понимал, что мучает самого дорого человека, но уже ничего не мог с собой поделать: его несла вперед судьба. Как-то, глядя, как после очередной остановки граф молча протянул ему повод, Рауль прижал его руку к губам.

— Простите меня за все, — прошептал он, чувствуя, что вот-вот рыдания вырвутся из груди.

— За что? — голос отца звучал безжизненно.

— За те мучения, которые я вам доставляю.

— Это закон жизни, мой мальчик: взрослые дети — большие заботы, — Атос попытался ободряюще улыбнуться, но улыбка вышла болезненной.

— Наверное, было бы лучше, чтобы вы остались в Бражелоне.

— Ни за что! Вы бы хотели, чтобы ожидание для меня началось на месяц раньше? И к тому же, одному вам не управиться, виконт. Я реально смогу помочь вам, я немного знаком со флотом.

— Граф, — Рауль не смотрел на отца, взгляд его блуждал вдоль дороги, — вы должны бы были возненавидеть меня.

— За что? — Атос, потрясенный словами сына, так резко подтянул повод, что лошадь остановилась. — За что, мальчик мой?

Гримо, ехавший с Оливеном шагах в двадцати позади хозяев, почуяв что-то неладное, поспешил подъехать поближе.

— Господин граф, я понимаю, что разрушил все ваши надежды, наверное, заставил вас сожалеть о том, что вы для меня сделали и…

— Замолчи! — неожиданно резко прервал его Атос. — Вы сами выбрали себе путь, — заговорил он, когда ком в горле прошел, — и вы достаточно взрослый человек, чтобы идти по избранному пути. Я могу соглашаться с вашим выбором или отрицать его, но я не имею права запрещать вам жить или умереть. Это твой выбор, сын, и я знаю, что свою судьбу ты встретишь, как подобает мужчине.

После этих слов Рауль не осмелился взглянуть на отца. Он знал, что граф искренен, но чего ему стоили эти слова, представить до конца не смог.

Гримо, не хуже своих хозяев знавший карту, сделал Атосу знак, что поедет вперед: он хотел заранее быть уверенным, что в ближайшем городке найдутся приличные комнаты в гостинице, где хозяева смогут отдохнуть.

— Приглядывай за господином графом, — шепнул он Оливену, и тот кивнул в ответ: он с хозяина глаз не спустит.

Если бы день по продолжительности равнялся неделе, он бы, наверное, все равно казался Атосу слишком коротким. Он был бы согласен и на такое, как согласился бы и на бесконечные бессонные ночи, когда он, совершенно обессиленный кошмарами, которые виделись ему в будущем, забывался сном только под утро. Этих двух-трех часов хватало ему, чтобы потом весь день оставаться в седле. Молодость и силы заменяли воля и желание быть с сыном до конца.

Рауль, поглощенный своими мыслями, вряд ли что-то замечал, но для Гримо, читавшему по лицу хозяина, как по раскрытой книге, было ясно, что граф на пределе сил. Но на пределе своих нравственных сил был и Рауль. Его Гримо знал даже лучше, чем Атоса, и с ужасом думал о том, что Рауль останется в Джиджелли совсем один перед лицом своего добровольного изгнания. Постепенно в душе верного друга вызревало решение. И Гримо осторожно начал готовить Оливена к мысли, что тот вернется в Блуа вместе с графом. Единственное, о чем Гримо предупредил Оливена наверняка, что, если он хоть словечком обмолвится хозяевам, дальше ему придется ехать совсем в одиночку, и не в Блуа. Теперь Оливен, стараясь не выдать себя, изучал привычки Атоса, чтобы впоследствии граф не так ощущал отсутствие верного слуги. И, хотя Гримо давно уже исполнял в поместье роль управляющего, граф де Ла Фер все равно оставался предметом его неусыпных забот. К старости людям трудно менять свои привычки — это Гримо знал по себе, а Атос и его покой были для Гримо едва ли не главным в жизни. Он, точно верный пес, до глубокой старости охраняющий хозяина и его дом, оставался на страже владетеля Ла Фера.

Итак, как Гримо и намеревался, он поехал вперед и, согласно его ожиданиям, нашлась и приличная гостиница, и отличная кухня. Несколько минут Гримо размышлял, не вернуться ли ему к хозяину, потом, прикинув, что господа будут не позднее, чем через час, решил использовать это время, чтобы позаботиться об обеде, и слегка передохнуть самому. Ворота в городке были одни, проехать мимо Атос и Рауль не смогли бы, даже пожелай они этого, а чтобы все было наверняка, Гримо за пол-луидора послал сторожить их трактирного мальчишку, подробно описав путешественников, и назвав ему имена господ.

Успокоившись на этот счет, Гримо отправился в комнату, снятую для хозяина, еще раз убедился, что все необходимое имеется в ней, и со вздохом устроился на топчане в углу. Через минуту он уже спал, уверенный, что проснется точно через полчаса: многолетняя привычка выработала в нем подобие внутренних часов.

— Едут, едут, — с таким криком примчался посланный Гримо сорванец, влетая в дверь.

Гримо рассчитал точно: он проснулся за четверть часа до приезда Атоса и Рауля и встретил их на пороге гостиницы. Атос поблагодарил его улыбкой, и Гримо отметил про себя, как бледен граф: Атоса выматывала не дорога, а постоянное напряжение, в котором он находился. Чем дальше они отъезжали от дома, тем более погружался Рауль в состояние мрачной меланхолии. Казалось бы, должно было происходить обратное, но виконт не только не становился оживленнее, не только не менял свое настроение под воздействием прекрасных пейзажей и приветливых южан: напротив, он даже с какой-то радостью находил во всем отрицательные стороны.

— И как у господина графа хватает терпения выносить все это, — не раз, и не два думал Оливен, глядя, с каким тактом и выдержкой относится граф к перепадам настроения сына. — Пожалуй, Гримо прав: лучше, чтоб он был с господином виконтом в Африке. Он его знает лучше и может, если что, и указать ему на его поведение. Это же не в Бражелоне будет — там, на войне, все отношения другие. Гримо его как собственного сына вынянчил, может и голос повысить. Чтобы не дурил господин Рауль, ему, наверное, и оплеух парочку не помешало бы, да разве ж Гримо себе такое может позволить? А господину графу и в голову не придет на сына руку поднять. А хорошо бы! Сразу разум бы к нему вернулся. Может, хоть понял бы на каком свете находится, и посмотрел бы, что с отцом да с Гримо сделалось. А мне ведь придется с Его сиятельством этой дорогой возвращаться. Надо хоть повнимательней быть: мало ли что приключиться может, хоть мне дорогу помнить надо. Господину графу, может быть, и вовсе не до таких мелочей потом. А мне придется и за ним присматривать, и дорогу выбирать; надо бы у Гримо попросить, чтобы он мне потом все места, что мы проезжали, записал. Да и гостиницы не помешало бы вспомнить: мы в плохих не останавливались.

Рауль сказал, что будет обедать у себя в комнате. Атос принял желание сына как должное и спустился в общую залу. Поесть следовало, хотя аппетита не было совсем. Больше всего он боялся выдать свое состояние, наивно полагая, что пока никто не заметил ни не свойственную ему вялость движений, ни некоторую рассеянность, которую, как он считал, можно принять за озабоченность.

На самом же деле, он все время считал: считал оставшиеся лье, считал оставшиеся дни и часы до расставания. И чувствовал, как возвращается в сердце страшная пустота, которая затягивает его в себя так же, как затягивала когда-то в молодости. Но тогда рядом были друзья, которых он больше не увидит: уверенность в этом угнетала его. Оставался еще д'Артаньян, чьи следы незримо витали перед ними весь путь на Тулон.

— Оливен, скажете Раулю, если он меня будет искать, что я пойду прогуляюсь по городу, — на самом деле Атосу не терпелось найти какое-нибудь место, где он сможет не следить за тем, чтобы сохранять невозмутимый вид и ровность настроения.

Нужный уголок нашелся на берегу ручья на окраине городка. Это был даже не ручей — скорее небольшая, шумная речушка, которая своим быстрым течением перемывала прибрежные камушки, и неумолчно звенела на перекатах. Она начиналась где-то в горах, так как вода в ней была ледяная. Граф сбросил шляпу, плащ и камзол, положил рядом с собой на песок шпагу, чтобы была на всякий случай под рукой, и сел на нагретый солнцем, причудливо изогнутый корень какого-то дерева. Спиной он оперся на ствол и замер, как изваяние, полностью погрузившись в свои мысли и не заботясь о том, что кто-то может увидеть на его лице следы переживаний и мрачных дум.

Постепенно тяжелые воспоминания вернули его к тому дню, когда он, выйдя в отставку, оказался один на один со своим одиночеством. Он вспомнил Арамиса и его просьбу передать письма и невольно усмехнулся: письма оказались ни к чему, а вот то, что им предшествовало за день до того — о, это было воспоминание, которое он не собирался хоронить в своей душе.

                ***

Дождливая промозглая ночь была где-то там, за ветхими стенами домика кюре. Здесь же, на скромной постели деревенского священника, предавались любви двое. Они давно уже потеряли представление о времени: оба оказались достойными партнерами. Они не знали даже имен друг друга, но это не мешало им искушать природу. Мужчина не думал об осторожности: разве думают о чем-то, занимаясь любовью с легкомысленной женщиной? На какое-то мгновение у него промелькнула мысль, что дама слишком раскрепощена даже для жрицы любви, но, жадная до любовных утех, она быстро выбила у него из головы вообще способность о чем-то думать. С кем он провел ночь, он понял утром и почувствовал, как по спине пополз холодный пот. Арамис! Бедный Арамис! И ради такой женщины ты продал душу?

Дьяволица для него лично оказалась ангелом-спасителем. Да, он олицетворял всех влюбленных неудачников, когда нашел в преддверии храма ангела, оказавшегося демоном. А дьяволица стала для него ангелом-спасителем, вернувшим ему жизнь, цель и семью. Причудливы пути Господни! Иной раз достаточно колыбельки с сопящим младенцем, чтобы ты ощутил, что жизнь после тридцати только начинается. "А после шестидесяти — заканчивается", — грустно пробормотал Атос, и тут же вскинул голову: ему почудилась какая-то возня ниже по течению.

— Сударь, отстаньте от меня! Что вам нужно? Вы же видите, у меня при себе нет ни денег, ни драгоценностей. Пустите меня! Ай! Помогите! — женский голос захлебнулся воплем, потому что раздался звук звонкой оплеухи.

— Заткнись, дура! — дальше только слабый плач женщины говорил о том, что рядом свершалось насилие.

Атос вскочил и схватил шпагу, на ходу вынимая ее из ножен. Он не знал, с кем придется иметь дело, он не думал, что силы у него уже не прежние: он только знал, что негодяй должен быть остановлен, и его не лестное отношение к женщинам тут роли не играло.

Это была простая крестьянская девушка, и вышла она к ручью с корзиной, полной белья. Навалившийся на нее мужчина был, скорее всего, каким-то проходимцем, которые болтались по дорогам Франции в поисках любой поживы. Они не брезговали ничем, кроме работы: убить, ограбить, изнасиловать было для них обыденным делом.

Девушка сопротивлялась отчаянно и, чтобы утихомирить свою жертву, негодяй просто нанес ей удар кулаком в лицо. Бедняжка захлебнулась кровью из разбитого носа и губ, а бандит замер, почуяв у своей шеи острие шпаги.

— Проваливай, пока жив, или я превращу тебя в кабана на вертеле! — холодный и насмешливый голос, прозвучавший за спиной, заставил неудачливого насильника выпустить жертву из рук.

Медленно, так медленно, словно и вправду он уже ощущал в себе металл лезвия, мужчина отполз от жертвы и поднял голову. Над ним стоял какой-то полуодетый господин, седой, как лунь, с надменным холеным лицом аристократа. Лицо это не выражало ничего, кроме отвращения и готовности убить. В том, что он не замедлит выполнить угрозу, бандит не сомневался: кончик шпаги по-прежнему упирался ему в шею.

— Пошел вон, — все тем же тоном повторил Атос.- И чтобы я тебя не только в городе, но и в окрестностях не видел.

Ворча, словно рассерженный пес, бродяга вскочил и бросился бежать. Атос смотрел ему вслед и странная улыбка кривила его губы.

— Что же ты так далеко одна уходишь, если вокруг бандиты бродят? — чуть пожав плечами спросил он, бросив на жертву беглый взгляд.- У вас в городе некому тебя проводить?

— Я хотела белье прополоскать и просушить, когда солнце греет посильнее, и пока хозяйка спит, — невнятно из-за все еще льющейся крови пробормотала девица.

— Собирайся, и уходи отсюда, пока этот негодяй не вернулся, — посоветовал Атос, накидывая камзол и подбирая с земли плащ и шляпу.- Я не могу ждать, пока ты выполнишь свою работу, а он наверняка вернется - и с оружием.

— Мне влетит за не стиранное белье, — прошептала девица, пряча слезы.

— Верю, но я думаю, твое разбитое лицо скажет само за себя. Уходи, да поживее.

Атос наблюдал, как девушка поспешно собирает мокрые и перепачканные вещи в корзину и, тихо плача, поспешно взбирается по тропинке. Естественный порыв, как отзвук былых привычек: проверить, нет ли засады на тропе, заставил его пойти за ней следом. Граф поднимался не спеша, и когда он преодолел горку, девушка была уже далеко, почти у городских ворот.

Атос не стал возвращаться на берег: надо было идти в гостиницу, не то его хватятся. Заставлять лишний раз беспокоиться Гримо и Рауля он не хотел. Мысль о том, что, скорее всего, он в последний раз обнажил шпагу, чтобы защитить кого-то, заставила его нахмуриться. Даже сына он скоро не сможет заслонить от опасности, хотя Рауль уже давно взрослый, и сам привык защищать себя. Но вот от любовной беды он не сумел спасти Рауля: предвидел что-то подобное, но не сумел ничего сделать. Не надо было соглашаться на этот брак, и удар, постигший виконта, не выглядел бы в его глазах таким страшным.

— Все беды от женщин: даже счастье они умеют превратить в горе по своей прихоти, — пробормотал граф и вдруг рассмеялся: он действительно превратился в старика — бурчит себе под нос, и сомневается в своей способности употребить шпагу по назначению.

Шум осыпающихся камушков и чье-то тяжелое дыхание позади заставили его развернуться с молниеносной быстротой. Быстрота реакции бывшего воина осталась прежней: перед Атосом появился все тот же солдат, но в этот раз он был вооружен: в его лапище поблескивал широкий матросский нож.

Атос не стал задавать вопросов или понапрасну терять время: привычным движением он достал шпагу из ножен, с пояса снял кинжал. Он был спокоен — сказывались десятилетия, проведенные в боях и стычках. Противник был опасен: он был моложе, вероятно, физически сильнее, и он не озаботится соблюдением дуэльных правил. О том, чтобы проучить бандита речь не шла — граф собирался прикончить его, и этот приговор читался в спокойном, холодном взгляде. «Пощады не жди!» — бывший солдат не раз видел такой взгляд у испанцев, когда стоял с ними лицом к лицу.

Это даже нельзя было назвать поединком: слишком быстро все произошло. Если бы Атос подпустил бандита поближе, еще не известно, чем бы все закончилось. Ловкость и хладнокровие графа спасли его на этот раз. Он не видел, что к ним бегут люди — он стоял спиной к городским воротам. Бандит же видел и понимал, что спастись можно, если прямо сейчас все бросить и убежать. Но жажда крови и ярость уже сделали его невменяемым: он перехватил нож поудобнее и, чуть приседая, стал кружить вокруг противника, выискивая позицию, с которой может зайти ему в спину. Стоявший перед ним дворянин был неуязвим: каждый раз оказывалось, что его шпага маячит перед носом солдата. Бандит, привыкший нападать со спины, разъярился и кинулся вперед, надеясь проскочить под клинком и достать противника снизу. Боли он не почувствовал и только изумленно уставился на лезвие, с отвратительным хрустом входящее ему в сердце. Это выражение безмерного удивления осталось на его лице и тогда, когда Атос не без труда вытащил шпагу из свалившегося тела. Для этого ему пришлось приложить все силы.

Теперь он мог посмотреть на то, что происходит вокруг. К нему бежали двое: он узнал Рауля и Гримо. Откуда они и как узнали, где его искать?

— Отец! — перепуганный Рауль схватил его в объятия. — Отец, вы не ранены?

— По счастью, нет! Но этот подонок мертв, без сомнения!

— Граф, он напал на вас? — Рауль был бледен, как стена, он бежал сюда, не чуя под собой земли.- Как могло случиться, что вы ушли, не сказав куда?

— Рауль, я не ребенок, чтобы извещать родителей, куда и зачем я ушел. - Атос мягко освободился от объятий сына. - Негодяй, а таких немало на дорогах, решил, что ему все позволено и любое его преступление окажется безнаказанным. К счастью, я оказался невольным свидетелем его наглости. Теперь он никого не убьет и не изнасилует. Откуда, и как вы узнали, что я здесь?

— Гримо известил тот самый мальчишка, которого он послал нас встречать у ворот, помните? Он был на реке и видел, что произошло.

— Да ну? — удивился граф. - Вот чертенок! А я его не видел. Сударь, — Атос только заметил, что к нему приблизился городской офицер, — очень хорошо, что вы здесь! У вас есть возможность сразу же зафиксировать смерть этого негодяя.

— А вам, сударь, придется покаяться в совершенном убийстве, и предстать перед судом! — городской пристав протянул руку, требуя шпагу графа. - Вы здесь человек приезжий, и я вынужден буду заключить вас под стражу до выяснения всех обстоятельств дела.

— Вы сошли с ума! — виконт, задыхаясь от ярости, схватившись за шпагу, наступал на представителя закона.

— Виконт, успокойтесь! Дело не займет много времени; в самом крайнем случае вы поедете вперед, чтобы все подготовить, а я вас потом нагоню. Сударь, — он спокойно повернулся к приставу и передал ему свою шпагу, — я подчиняюсь закону, но надеюсь на безотлагательное выяснение обстоятельств: мы с господином виконтом де Бражелон направляемся в Тулон, где собирает флот герцог де Бофор. Герцог рассчитывает на нашу помощь, и ждет нас в Антибе: виконт — один из адъютантов принца.

— А чем вы докажете свои слова? — пристав, напыжившись от сознания, что он при исполнении долга, вытянулся во весь немалый свой рост.

— Рауль, у вас предписание принца, покажите его господину приставу, — распорядился граф.

Служака долго и нудно изучал бумагу, потом все же нашел зацепку:

— Но в предписании говорится только о виконте де Бражелон! — он многозначительно покрутил ус. - А вы, сударь?..

— Граф де Ла Фер, сударь.

— Почему ваше имя не упоминается господином герцогом?

— Потому что в Джиджелли отправляется только мой сын. Я должен помочь ему собрать флот, но я не намерен сопровождать его в Африку.

Атос говорил спокойно, вел себя непринужденно, отвечая на задаваемые вопросы. Пристав почувствовал себя уязвленным: этот заезжий дворянин унижал своей свободной манерой его полномочия представителя закона.

— Господин де Ла Фер, я попрошу вас проследовать в городскую ратушу, там мы сможем разобраться с произошедшим, — не рискуя быть невежливым с аристократом, пристав решил спихнуть все на городские власти: случай пусть и не был чем-то необычным, но следовало разобраться по всей строгости закона. Сам дворянин, как показалось ретивому служаке, тоже был не против этого.

Они уже почти дошли до здания ратуши, когда перед ними оказалась молодая женщина, тащившая за руку служанку с распухшим и разбитым лицом. Атос с трудом признал в ней ту самую девчонку, которую спас на речном берегу.

Завидев процессию, возглавляемую приставом и замыкаемую взволнованными горожанами, женщина резко остановилась.

— Ну, же, дуреха, смотри внимательно, кто из этих господ тебя избил? Этот? — она указала на графа, — или этот? — и палец ее почти уткнулся в Рауля, оказавшегося рядом с ней.

Девушка подняла робкий взгляд на виконта, и тут же опустила глаза.

— Нет, этого господина не было рядом вообще.

— Еще бы! Если бы я был рядом, негодяй окончил свои дни тут же! — сорвался Бражелон, чье возмущение давно уже искало повода вылиться во что-то более серьезное, чем просто разговоры. И тут он перехватил взгляд отца: суровый, призывающий его к сдержанности речей и поступков. Атос чего-то опасался.

— Вот этот господин спас меня! — девушка, не рискуя указывать пальцем на важного господина, мотнула в сторону графа головой.

— Очень хорошо! Сейчас мы все зайдем в здание суда, и господин городской судья вместе с господином мэром и со мной разберутся в этом деле, — заключил пристав, надеясь, что все уже в сборе.

— Я бы попросил не тянуть это разбирательство, — напомнил граф, делая знак сыну подождать снаружи.

— Идите, сударь, и не сомневайтесь в беспристрастности суда, — важно заключил представитель городской власти. — Свидетели, попрошу пройти и вас.

— Что за дурацкий фарс тут разыгрывается, — пробормотал Рауль, провожая взглядом стройную фигуру отца, резко выделявшуюся в толпе горожан.