Холодно стало. И голодно.
На заиндевевшую проталину у самого края дороги села тощая сорока и принялась долбить лёд. Оголодавшая, она скорее наплевала на опасность, чем утратила известную птичью бдительность, лишь раз посмотрев на проезжающий мимо воз.
Возница в сером тулупе дремал. Пятнистая в крупное яблоко лошадь еле ковыляла по знакомой колее. В санях сидела женщина лет тридцати. К ней прислонились двое ребятишек – худых и чумазых близнеца. Ещё один, постарше мрачно плёлся позади воза, то и дело сморкаясь  и держа на плече длинный свёрток из ветоши.
Все: и мать, и дети одетые добротно, но просто. Перед женщиной, практически у неё на коленях, лежала свежая домовина чуть меньше среднего человеческого роста и лопата.
- Не страшно, Глашенька? - обернулся вдруг возница, разом смахивая с себя дремоту.
- Страшно, Митрич, - ответила женщина.
- Смотри, повернуть на кладбище ещё не грех, - предложил возница.
- Грех, Митрич, грех, родимый, - покачала головой женщина. - Отец Кондратий так сказал.
- Знаю, - сплюнул возница и повернулся вперёд. Один из близнецов шмыгнул носом и плотнее прижался к женщине…
Хоронили в полном молчании, шагах в десяти от большака. Сани оставили, не доехав до тракта, у большой раскидистой берёзы. Старший часа два пытался врыться в мёрзлую землю, ему помогали Митрич и сама Глафира. Близнецы оттаскивали снег.
- Хорошо, что три лопаты взяли, - заметил, наконец, Митрич.
- Хорошо, - согласилась Глафира, бросая лопатой землю вперемешку со снегом.
Само погребение делали быстро, как бы торопясь и не прощаясь, даже не оглядываясь, заторопились к саням. Только старший замешкался, принявшись кидать на свежий холмик снег.
- Садись, Трофим! – скомандовала мать. – Снег сам всё сделат.
Трофим повиновался.
Домой приехали далеко затемно.
- Спаси тебя Бог, Митрич, - на прощанье, Глафира подала свёрток, припрятанный до срока в полушубке.
- Остынь! - рявкнул вдруг возница, всплеснув руками. - И убери от греха подальше!
Он быстро отвернулся и рвыком натянул поводья. Через мгновение только скрип снега выдавал его удаляющееся присутствие в этой странной тёмной-тёмной ночи...
Когда они вошли в сени и закрыли за собой дверь, где-то залаяла собака. Немедленно входная дверь открылась и вошедших недобрым взглядом встретила старуха.
- Митрич?
- Уехал, Сутечиха.
- Добро, - кивнула старуха и пропустила близнецов и Трофима.
- Как Пелагея? – устало спросила Глафира.
- Спит, - ответила Сутечиха.
- Это – хорошо, - вздохнула Глафира.
- Да, - кивнула Сутечиха. - Теперь только нам с тобой спать нельзя.
- Но мы же… - попыталась возразить Глафира.
- Всё равно! - отрезала Сутечиха. - Никто наверняка не знат…
Они до сих пор стояли в сенях, лишь Сутечиха закрыла входные двери.
- Молись, мать! Всем святым и угодникам молись за неразумное своё дитя. Всеношно! – как-то странно торжественно объявила старуха. - Как и отец Кондратий говорил. Он хоть и горький пропойца, а в таких делах цена его слову – целый пуд.
Она проворно накинула и повязала шаль, запахнула шубейку и вышла вон, не оглядываясь. Глафира закрыла за ней дверь, затем прислонилась спиной к стене и, безвольно опустив руки, закрыла глаза. Сколько она так стояла, минуту ли, час ли?..
Из оцепенения женщину вывел повторный лай собаки. Как показалось Глафире, какой-то отчаянно-злобный. До хрипоты, до срыва. Где-то подальше раздалось ещё одно хриплое лаянье. Женщина вздрогнула. Затем быстро вошла в дом, раздеваясь на ходу. Так, полураздетая, не испугавшись разбудить намаявшихся детей, она бухнулась перед красным углом и принялась истово молиться...
Сорока разрыла свежий снег и села прямо на стылую развороченную землю. Было темно, но темнота – не самая большая помеха. Нежная детская рука опустилась рядом с птицей. Глаза сороки встретились с глазами девочки. Девочка улыбалась. Так, улыбаясь, она протянула руку, на которую сорока с удовольствием уселась. Затем румяная щека ребёнка прижалась к тёплому тельцу. Сорока вспорхнула на ветку берёзы и, ещё раз посмотрев на девочку, взмыла в небо. Девочка так же поднялась и, проводив взглядом птицу, повернулась к тракту. Чистая, чуть насмешливая улыбка не сходила с её лица. А пригожее личико её сияло какой-то неземной красотой.
Постояв немного, словно к чему то прислушиваясь, она направилась к большаку. Вскоре, с одной из сторон донёсся перелив бубенцов. Девочка ещё шире улыбнулась. Она знала КТО едет в этих санях и от того её сознание наполнялось торжественной победной радостью. Она раскинула руки, словно радостно встречая подъезжавшего.
А в деревне все собаки захлёбывались от бешенного до пены лая, а кое-какие словно бились в исступлении. А над всеми ними распростёрла крылья сорока. А в доме теряя последние капли рассудка била себя в грудь безутешная мать.

Отредактировано Harvix (11.04.2013 23:21)