Сказки и их герои

 
Много лет назад Вера думала о том, что зрелище Васи, смущающегося по поводу и без, ей никогда не надоест. И оказалось права. Конечно, лицо героического сыщика Смирного, продублённое солнцем и ветрами разнообразных Нижних Мымр, уже не вспыхивало кумачом с той лёгкостью, что и пятьдесят лет назад. Но уши запламенели предательски, тем самым доставив супруге оного сыщика невыразимое наслаждение.
Хотя ничего такого Николай Сергеевич не сказал. Быть может, самую малость превыспренне получилось, но он всё-таки университетский преподаватель. Все знакомые Вере профессора любили поговорить красиво.
А ещё слова гостя о тех, кто сильнее судьбы, прозвучали с какой-то подкупающей, почти детской искренностью. Вера вдруг поняла, почему давным-давно, рассказывая ей про Николеньку Ловича, мама с улыбкой назвала его «мальчик-колокольчик» И добавила, что он сказочник…
«Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи…» Волшебное зеркало Штольманов очередной раз отразилось само в себе. Анна Викторовна играла в карты с грозным Чертознаем, за левым плечом которого стояла страшная багровая дверь. Почти сто лет спустя в гости к Вере Яковлевне пришёл весёлый и светлый Сказочник, который даже для её сурового супруга нашёл правильную сказку – про смельчаков, которые рвут пряжу Норн.
Поймав смущённый взгляд мужа, Вера не удержалась и произнесла тихо и торжественно:
– Безумству храбрых поём мы песню!..
И добавила одними губами: «За тебя, мой героический сыщик!»
– Да ладно вам… – проворчал Василий Степанович, но всё же допил свою рюмку до дна. – Нашли тоже героя, Николай Сергеевич. Вот уж прям я надорвался, вас разыскивая!..
– Да разве в этом дело? – их гость нацепил очки, не забыв перед этим украдкой вытереть глаза, и весело улыбнулся.
– Вы же не будете отрицать, Василий Степанович, что наша встреча проходит не по линии исторического материализма, а по разряду чудес? Но чтобы это чудо случилось, каждый должен был в своё время что-то сделать. И, с какой стороны ни посмотри, вы сделали больше всех. Вырастили внука, который не боится разговаривать с незнакомцами…
– Теперь буду бояться… – с каменным лицом пробормотал Игорёк и вслед за дедом потянулся к тарелке с закуской. Вера с некоторым раскаянием заметила, что тарелка почти опустела, и вполголоса велела внуку:
– В холодильнике – бутерброды. И пирожки снимай на блюдо и тащи сюда.
Организация застолий никогда не была её сильной стороной. Хоть и уверял любимый муж, что её энергии хватит и на борщ, и на Днепрогэс – в глубине души Вера предпочитала Днепрогэс. Супруг же ей в этом преступно попустительствовал, и большая часть кастрюль в кухне Смирных грустно пылилась по углам. На случавшихся семейных ассамблеях хозяйственные хлопоты уже давно брали на себя невестки. Вера Яковлевна была им за это весьма благодарна, и в свою очередь никогда не пыталась поучать Иринку и Вареньку, как им вести дом и воспитывать детей. Кого она должна в этом случае ставить в пример – себя? Она точно не образец для подражания. Никогда они с Васей не были обычной семьёй.
Именно это она без конца твердила своим невесткам. А они всё равно прибегали, звонили или писали, желая посоветоваться по целой куче вопросов. Смешные. Ей достаточно того факта, что её мальчики когда-то выбрали и полюбили именно этих девочек. Она всегда доверяла сыновьям.
Если же не оказывалось рядом никого, кто взял бы на себя руководство званым обедом, то Вера Яковлевна просто выставляла на стол всё, что подворачивалось под руку, не забывая ехидно процитировать дореволюционную еще книгу по ведению хозяйства, весьма уважаемую покойной бабушкой Машей:
«- «Вокруг лотка с хлебом уставите полумесяцем небольшие тарелочки с тоненькими ломтиками телятины, ветчины, говядины, рябчиков, индейки или курицы, языка, зайца, сыра швейцарского, русского или домашнего, и прочего, что имеется в погребе…» Героический сыщик, ты отыщешь когда-нибудь этот таинственный погреб?»
Её героический сыщик, как правило, бурчал что-то вроде: «Завтра займусь» – и Вера вздыхала трагически:
«- Не видать мне рябчиков… Ну, ты хоть селедку почисти!»
Морочить себе голову, будучи на восьмом десятке, Вера Яковлевна не собиралась. Вот уже много лет как-то оно само складывалось, что гости к ним с Васей являлись не из-за рябчиков…
Николай Сергеевич снова взял в руки золотой портсигар.
– Жаль, моя мама не узнает, как закончилась эта история, – произнёс он чуть изменившимся голосом. – Хотя… Конечно же она знает.
Встретившись с ним взглядом, Вера кивнула понимающе. Кажется, Анна Лович была всего на несколько лет старше неё. Анна Викторовна рассказывала, что её тезка вышла замуж и родила сына, будучи совсем юной женщиной. Значит, её уже нет…
А еще от того давнего рассказа осталось впечатление обугленной и почти мёртвой души, разбитой на осколки.
– Мама говорила, что больше всего волновалась за вас с Анной Михайловной, – вырвалось у неё. – Но ведь ваша мать смогла тогда оправиться?
– Да, Вера Яковлевна.
Голос Николая звучал уверенно.
– В семнадцатом году маму надломила так страшно вовсе не гибель отца. Ложь – вот что едва не уничтожило и её, и всю нашу семью. И всё же правы оказались те, кто утверждал, что правда есть. Анна Викторовна и Яков Платонович. Именно этим они и вытащили всех нас из пропасти.
Он посмотрел на портсигар в своих руках.
– Это, должно быть, последний листок в той книге правды. Жаль, что мама не дожила… Но она по крайне мере знала, что убийца отца получил по заслугам. Это было для неё важно. Да, она оправилась. Когда оплакала, наконец, отца… и отпустила его.
Гость поднял взгляд на Веру и добавил тихо:
– Мама выходила замуж совсем молодой и не очень хорошо знала жизнь. Но всё-таки она всегда знала себя женой моряка… В тридцать первом году она уже меня проводила в море. Хотя, если бы она воспротивилась, то я, наверное, смог переломать себя и заделаться каким-нибудь банковским клерком. Ведь у неё никого не было больше. Но она согласилась разделить с морем и мужа, и сына. Она нас слишком хорошо понимала.
Вера тоже понимала. Сначала была война, но перед войной все равны; не одна она проводила сына на фронт и потом три долгих года с дрожью открывала почтовый ящик – что там? Треугольник или конверт? Потом война окончилась, но вернувшийся Яша не смог уже жить без неба. И сказал, что будет пробиваться в лётчики-испытатели. И пробился – ибо когда у потомков Штольманов не получалось дойти до цели? Разумеется, не все самолёты падают, как и не все корабли тонут. Но Вера очень хорошо понимала незнакомую ей Анну Лович.
– Но ведь ваша матушка знала, что у вас есть особый дар? – чуть прищурившись, спросил Максим.
– Дар – вещь небесполезная, признаю, – Лович пожал плечами.  – Был случай в те годы, когда я ходил на торговом флоте… да там и не нужно было ясновидения, чтобы понять – рано или поздно эта лайба утонет. Но это сработает, когда у тебя есть выбор, сесть на этот пароход или на тот, что завтра. А конвой выходит в море, когда ему назначено.
Голос Николая Сергеевича звучал совершенно спокойно, но каким-то шестым чувством Вера осознала, что поднятая тема для него болезненна. Вот зачем Максим спросил? Тоже профессиональная деформация? Перехватив взгляд мужа, Вера Яковлевна глазами повелительно указала ему на бутылку и снова повернулась к гостю.
– Значит, Анна Михайловна не вышла больше замуж?
Она была уверена, что вопрос Николая не обидит. Все женщины интересуются женским. Он и впрямь улыбнулся.
– Нет, хотя предложения были. Один хороший человек много лет был ей другом, и я бы вовсе не отказался видеть дядю Рональда своим отчимом. Он был… – Николай Сергеевич на миг задумался, а потом вздохнул сокрушённо, точно признавая поражение. – Он был clever. И о-очень нравился женщинам. Потому и был убеждён, что Господь послал ему миссис Анну за все его прежние грехи. Чтобы непутёвый Раб Господень Рональд О’Ши научился наконец любить. Но замуж за него мама не пошла, хоть он не один раз её просил. Никто не мог бы заменить ей папу.
Он снова взглянул на портсигар и положил его на стол.
–  Мама сохранила его для меня. Я не о фотографиях. Мой дед дал мне очень и очень много, но именно мама сохранила для меня отца. То, каким был он в свете её любви. Хотя она и знала, что кончится это тем, что я вслед за ним уйду в море…
Вера Яковлевна вдруг ощутила, что ей не хватает воздуха.
   
* * *
Московская область, 1933 год
– Старший оперуполномоченный Смирной в данный момент отсутствует, – голос пожилого дежурного был по-уставному деловит и сух.
– А Егор Афанасьевич? – назвала она имя Васиного начальника.
– Товарища Цыплакова тоже нет.
Молча кивнув, Вера отошла от окошка. Всё равно милиционер не скажет ей больше, чем дозволено инструкцией. Это в маленьком Затонске или в Верхнем Ороке, где если не все, то многие знали Смирных, дежурный мог сказать Вере, куда отправился её героический сыщик…
– Гражданочка… Товарищ Смирная, вы не волнуйтесь! – внезапно раздалось у неё за спиной. – Идите домой спокойненько.
Вера быстро оглянулась, но её место у окошка уже заняла полная женщина, чьё недовольное сопение она беспрестанно слышала за своим плечом во время краткого разговора с дежурным. Спина, обтянутая старым вылинявшим пальто, полностью загородила собой конторку. Ни слова не говоря, Вера повернула обратно к дверям райотдела.
На улице мела злая февральская позёмка, острая снежная крупа безжалостно впивалась в кожу. Вера на миг остановилась и поправила пуховый платок, стараясь укрыть лицо.  Собственно, она и шла домой. Вернее сказать – тащилась, после долгого и утомительного дня, как на грех заполненного не настоящей работой, но маловразумительными перебранками, и ощущала себя так, словно её прокрутили сквозь прачечные валки. И выплюнули. Когда же она, наконец, закончится – эта бессмысленная совершенно необходимость каждый раз доказывать, что первую инженерную категорию ей дали не за красивые глаза?
Любое новое назначение Веры Штольман-Смирной начиналось с подобного дурацкого кордебалета. Но прежде это не затягивалось надолго, даже в Чуйской долине, где нравы и обычаи недалеко ушли от средневековых. Смешно. В полудиких киргизских ущельях Веру за глаза называли Каныкей, тем самым приравняв к легендарной богатырше, жене и матери героев – а тут, центре России ей уже без малого год приходилось доказывать окружающим, что она знает и умеет ровно столько же, а то и больше, чем иной обладатель усов и штанов. И уже понятно, что с некоторыми из этих обладателей ей сработаться не удастся…
Может быть зря она так хотела оказаться именно здесь?
 
«…И еще одна новость – осенью начинается строительство Иваньковской ГЭС, уже на самой Волге, самой мощной из тех, что спроектированы для нового Московского канала. Чернилов без конца жалуется, как ему не хватает специалистов-строителей. Ты бы не хотела? Это лишь в сотне с небольшим километров от Затонска...»
Письмо от Вени Берковича пришло именно в тот момент, когда Вере предстояло очередной раз решать, что делать дальше. Заканчивались работы на второй из Аламединских ГЭС, но строительство прочих решением сверху было отложено на неопределённый срок... Короткая фраза в середине Венькиного письма прозвучала, как самое большое искушение.
Волжский каскад! Тот самый, разговоры о котором начались еще в середине двадцатых, и который она всегда мечтала строить. Но Вера решительно притормозила разогнавшуюся фантазию. Для неё перспективы рисовались прекрасными, а вот Василию опять пришлось бы всё начинать почти с нуля. После того, как он уже здесь, на Алатау заработал должность, репутацию, уважение коллег. Имеет ли она право лишить его всего этого – снова? Но, как и пять лет назад, её героический сыщик даже говорить об этом не захотел. Лишь пожал невозмутимо плечами и повторил те самые слова, что однажды услышал от неё же:
– В здравии и в болезни, в богатстве и бедности… Рано или поздно всё одно пришлось бы переезжать. А так – совсем же рядом с родителями будем.
Об этом она тоже думала…
– Пойду к Серикбаю. Буду просить о переводе.
– Отпустит он тебя? – спросила Вера. Начальник районной милиции был человеком неуступчивым и властным. Восточный деспот с партбилетом. Василия товарищ Серикбай без сомнения уважал, но как он еще среагирует на то, что его лучший сыщик намерен оставить свой пост? Что напишет в характеристике? Вася – замечательный профессионал, но в последние годы везде, куда ни плюнь, возникло странное обыкновение сначала смотреть в бумажки, а уже потом – на человека. Несправедливо, но… Недаром папа всегда говорил, что нет в жизни справедливости кроме той, что ты создаёшь сам.
Разумеется, недовольство товарища Серикбая они переживут. Но хотелось бы обойтись без этого.
– Я на партийную сознательность надавлю, – муж был серьёзен, как всегда, но в глубине светлых глаз блеснули только ей заметные плутовские огоньки. – Скажу – вот ты, Серикбай, уже при лампе в сорок свечей сидишь, а другие советские люди – при лучинах. И так и будут сидеть, если моя ханум им электростанцию не построит, как тебе и твоему роду построила. А как я её одну отпущу? Украдут ведь.
– Другую возьмёшь, батыр, – немедленно подначила Вера. – Молодую, красивую! Вроде той пэри, что тебе в Кой-Таше сватали!..
– Не. Другой не надо, а свою не отдам. Я жадный. Я за свою ханум большой калым платил – сердце своё отдал…
Определённо, что-то такое витало в воздухе в здешних краях. Прожив пять лет на Алатау, даже её немногословный Вася научился выражаться не хуже дяди Карима в былые годы. Смеясь, Вера обняла мужа.
– Всё нормально будет, – выдохнул ей в ухо героический сыщик. – Работу я наладил. Смену воспитал. Асланбеков – орёл, самостоятельный, уже и меня на зуб пробует. Самое время дальше ехать. Лишь бы на Волге жульё не закончилось. Что-то Круглов давно не писал…
– Думаешь, не о чем? – улыбнулась Вера.
– А вдруг? Пока мы тут в Нижних Мымрах сидим, где-то уже, глядишь, и коммунизм построили. Булки на деревьях растут… – прибавил Василий Степанович с таким наивным видом, что Вера могла бы и повестись, не будь без малого десять лет за ним замужем. – Тогда, пожалуй, в дворники подамся…
Она вновь не удержалась от смешка.
– Вставайте, граф, зовёт метла? Вас ждут великие дела!
– Две метлы, – флегматично поправил её супруг.  – Да еще пара рукавиц на полгода. Семьдесят рублей в месяц и ни одной уголовной рожи. Ну чем не жизнь?
   
Осваивать дворницкое дело сыщику Смирному не пришлось, конечно. И должность старшего оперуполномоченного в талдомском угро он занял не поморщившись. Надобно служить, если обещался. Он всегда утверждал, что карьера для него – дело десятое, но Вере хотелось надеяться, что судьба всё расставит по местам. И Васе с его опытом и чутьём не придётся долго ходить в рядовых сотрудниках. На Алатау он ведь тоже приехал простым оперативником, но уже через полгода имя начальника отдела по борьбе с бандитизмом знали далеко за пределами Аламединского района.
Там, в предгорьях Тянь-Шаня, Вася порою исчезал не на три дня, как сейчас, а на срок куда больший, но всё же… Перед тем, как уехать в какой-нибудь дальний аил, он обычно успевал предупредить её. Наверное, это было в нарушение всех инструкций. И, разумеется, ничего не гарантировало. Но почему-то именно теперь Вера осознала, насколько важны были для неё подобные весточки от мужа – будь то несколько второпях нацарапанных или просто пересказанных кем-то из милиционеров слов: «Василий Степанович просил передать…» Пусть даже без указания места и времени. Словно после краткого «Верочка, я уехал» неизменно стояли еще два слова – ненаписанных, неслышимых, незыблемых. Тех, которые она видела не глазами, но душой: «Я вернусь…»
Она просто успела от этого отвыкнуть. Здесь муж дисциплинированно приходил по вечерам домой, лишь изредка задерживаясь на службе. Господи, да она сама отсутствовала чаще – когда, занятая срочной работой, не попадала на автобус, возивший работников со стройки в город, и оставалась ночевать в конторе! Конечно, в последнее время, в связи с началом неподалёку большого строительства, народу в городке и во всём районе прибавилось, а это всегда добавляло беспокойства уголовному розыску… но что могло случиться здесь, в тихом провинциальном Талдоме? 
Вера торопливо шла по продуваемой неуютным ветром кривоколенной улочке, тускло освещенной редкими фонарями, и старательно убеждала себя не волноваться. Нужно идти домой. Она и так задержалась, чтобы забежать в райотдел, а её ведь тоже ждут.
Кто с трудом привыкал к новому месту, после жизни в Чуйской долине – это их мальчики. Особенно младший. Якову Васильевичу было проще. Старший сын унаследовал Васино несокрушимое спокойствие, да и дальний переезд был для него не первым. Жизнь в заштатном городке Московской области сильно отличалась от жизни на Алатау, но у Яши была школа, где он быстро обзавёлся приятелями, авиамодельный кружок, библиотека… Пятилетний же Гриша в местном детском саду не прижился: часто болел и очень скучал по их бывшему дому в Верхнем Ороке и по старой Айгюль, нянчившей его с младенчества. Когда они обустраивались в Талдоме, мама даже предложила перебраться к ним, чтобы помочь с внуками, но они с Васей её отговорили. Ведь перебираться пришлось бы обоим старшим Штольманам…
«Мы, может, через пару-тройку лет еще в какие Дальние Мымры подадимся, – рассудительно заметил Василий. – И что тогда – в этой дыре останетесь?»
Насчёт дыры – это он, конечно, преувеличил. Талдом был обычным маленьким российским городком, под стать Затонску, разве что стоял подале от Волги. Но, в отличие от Затонска, он не был домом для старших Штольманов. Домом, где тебя знают и любят многие… а если и не любят, то, по крайней мере, привыкли и не замечают. Немалая по нынешним временам удача для пожилой пары «из бывших». Далеко не всем так везло.
Нынешние соседи Смирных по квартире, Евгения Эрастовна и Леонид Алексеевич тоже были «из бывших». Собственно, им когда-то и принадлежала вся квартира на втором этаже дома на Московской улице, но к началу тридцатых уплотнение добралось и до провинции. Старого чиновника городской управы с супругой выселили в одну из комнат их вовсе невеликой квартиры, а прочие отдали «под нужды трудящихся».
   
Положение непрошенной вселенки в чужую жизнь первое время заставляло Веру Яковлевну чувствовать себя отвратительно. Увы, Талдом – не Затонск, где им с Васей когда-то построили собственный дом всем миром… Она убеждала себя, что вообще-то в коммуналках живёт полстраны; что со временем решится и эта проблема – невозможно за десять с небольшим лет Советской Власти построить столько жилья, чтобы хватало всем и везде. Что в Затонске и в Верхнем Ороке им просто незаслуженно везло… Но стены большой комнаты, куда вселилась семья Смирных, всё еще хранили дух чужого тепла и уюта, оборванного постановлением «Об изыскании и предоставлении трудящимся жилых помещений за счет буржуазно-паразитических элементов». Даже Вася, никогда от излишней сентиментальности не страдавший, чувствовал себя муторно.
На одной из стен остались висеть семейные фотографии в рамках, которые бывшие владельцы почему-то не стали забирать. Вера еще раздумывала, что с ними делать: оставить как есть или всё же отдать Евгении Эрастовне? – когда Яшка в приливе непонятного и несвойственного ему озорства пририсовал на одной из фотографий пышные зелёные усы. Положа руку на сердце, усы не сильно испортили брюзгливое лицо пожилой дамы, но Вера понимала, что одобрять подобное художество не должна. Только приступить к нотациям не успела – вернулся со службы муж. Яшкину живопись Василий Степанович заметил сразу и, смерив сына тяжелым взглядом, вывел его за ухо в коридор.
Детей Вася не наказывал никогда, хотя сам вырос в подлинно рабоче-крестьянской среде, где берёзовый прут и вожжи были обязательной частью воспитания. Как-то Вера даже спросила полушутя, почему у него ремень простаивает. Но муж шутки не принял. Ответил мрачно:
«Я на службе с такими уродами иной раз якшаюсь. И вот сидит перед тобой рожа… Порою только одно желание – дать по зубам, да так, чтобы из пяток вылезли. Но он, понимаешь, советский гражданин. И личность его гнусная неприкосновенна. Закон ему гарантирует, что из милиции он уйдёт целым, пусть даже и в тюрьму. Значит, от меня эдакая гнида выходит без единой царапины, на неё у меня хватает и слов, и терпения – а родных сыновей я буду ремнём воспитывать? Да кто я после этого?»
Вот и тогда из коридора долго доносилось лишь тихое «бу-бу-бу». А потом красный и насупленный Яков Васильевич вошёл, потирая ухо, и, ни слова не говоря, самостоятельно поплёлся в самый тёмный угол. Вася, зайдя следом, строго посмотрел на унылую спину сынишки.
«– Завтра пойдёшь к Киселовским, предъявишь им свои безобразия и извинишься. Слова сам найдёшь. Верочка, – он повернулся к жене. – Ты спроси у хозяйки, как с этим лучше поступить? – он кивнул на развешанные по стенам фотографии. – Мальчишки же… Не со зла, так случайно, мячом попадут. Одно расстройство людям. Да и мне, признаться, смотреть тоскливо…»
На удивление Веры, Евгения Эрастовна легко согласилась на её деликатное предложение снять оставшиеся в комнате фотографии и убрать в шкаф на хранение. Ответила просто:
«– Я вам я доверяю. Вы наших предков не обидите…»
Вера с некоторым раскаянием подумала про зелёные усы. Соседка неловко улыбнулась:
«– Ничего страшного, Вера Яковлевна! Яша принёс нам извинения. Он хороший мальчик. Даже хорошим мальчикам иногда нужно… выплеснуться, вот не могу сказать иначе. Честно вам скажу, Лёнина тётушка и при жизни была человеком не самым приятным. Более того – весьма неприятным. Не удивлюсь, что дети это чувствуют, видя лишь фотографию».
В улыбке невысокой седовласой женщины скользнуло сдержанное озорство.
«– Я даже жалею, что сама не пририсовала Пелагее Карповне зелёные усы. Еще лет двадцать тому назад! Но остальную нашу родню и впрямь лучше сложить в шкаф…»
Глаза её потухли, она добавила тихо:
«– Мы не смогли убрать всё… Из трёх комнат – в одну. Тем более что из дальней комнаты нам пришлось вынести всё подчистую. Тамошние жильцы… – Евгения Эрастовна со вздохом махнула рукой. – Да что об это говорить! Остаётся только радоваться, что в нашу квартиру заехали именно вы, а не кто-то вроде… Иначе бы нам с Лёней не жить».
Слова неприятно царапнули. В третьей комнате бывшей квартиры Киселовских жил мастер обувной фабрики с женой и старыми родителями. Эти соседи частенько выпивали, ругались, не выбирая выражений, не отличались чистоплотностью, разводя грязь на общей кухне, но дурного про них Вера сказать не могла. Обычная рабочая семья. Откуда взяться у людей манерам, которым их никто не учил?
Евгения Эрастовна, точно услышав её мысли, горько улыбнулась.
«– Неужели вы не понимаете, Вера Яковлевна? Это они с вами такие. А до того, как вы заехали, тут был ад. Через день – пьяные компании, дым коромыслом, мат-перемат… И это еще не самое худшее. Я боялась выйти на кухню, чтобы приготовить хоть что-нибудь. Потому что эту несчастную картошку у меня могли просто отобрать. Вместе со сковородкой. Лёня оставил в коридоре пальто – сосед со своими дружками его попросту взяли и в тот же вечер пропили. Очевидно, именно так выглядит усиление классовой борьбы… Да я знаю, – взмахом руки она остановила возмущённые слова, готовые сорваться у Веры с губ. – Мы могли пойти в милицию. Но ведь никто не стал бы сажать их под арест за эту злосчастную картошку. Даже за пальто. За такое сейчас разве что пожурят и выпишут штраф. А потом они могли нас попросту убить по пьяной злобе. Да, тогда их, наверное, уже посадили бы – но нам бы это вряд ли помогло…»
Вера промолчала. Могло повернуться и так. У Васи в багаже подобных случаев накопилось уже немало. Соседка вздохнула:
«– Собственно, дня через три, после того, как вы заехали, у наших соседей была очередная пьянка с гулянкой. Вас тогда не было, вы куда-то ушли с мальчиками. А мы уже привыкли, но у меня в тот вечер сильно поднялось кровяное давление… Леонид Алексеевич не выдержал – пошёл к ним, попытался хоть как-то приструнить…  Эти два здоровенных жлоба, сосед с дружком выкинули его в коридор. Старого человека. Вот просто выкинули, как тряпку. Лёня упал, кто-то из них пнул его ногой… Не знаю, чем бы это кончилось, но тут пришёл со службы ваш супруг. Эти пропойцы ведь понятия не имели, что в квартире теперь живёт сотрудник милиции. Вот тех пор у нас тишина и благодать. Не знаю, где соседские дружки нынче гуляют, но к нам они не суются».
«– А мне ничего не сказал…» – покачала головой Вера.
Евгения Эрастовна взглянула на неё с улыбкой:
«– Василий Степанович, я заметила, не очень разговорчив. Этим хулиганам он тоже ничего не сказал, просто взял за шкирку, вынес из подъезда и… Но вот этого я не видела! – поспешно добавила она, заметив вскинувшуюся бровь Веры. – Это мне соседи рассказали. Могли и присочинить. Но право, я очень рада, что вы с мужем здесь поселились».
   
Евгения Эрастовна и взяла под своё крыло Гришу некоторое время спустя, когда стало понятно, что с детским садом у младшего сына не складывается. Хотя Вера и колебалась. Ей казалось, что у соседки достаточно хлопот со своим собственным мужем - человеком весьма преклонных лет и слабого здоровья, но та заверила её, что с удовольствием присмотрит и за Григорием Васильевичем тоже.
«– Вам всё равно придётся искать няню. А сейчас это такая лотерея! Рекомендаций не спросишь, да вы и сами видите, кто сейчас идёт в няньки – ни одного человека с опытом, сплошь глупые деревенские девчонки. Понятно, на всё пойдёшь, чтобы сбежать из колхоза, но умеют ли они обращаться с детьми? Недавно, мне рассказали, у нас в Талдоме одна такая ухитрилась вымыть младенца в кипятке!..» – последние слова соседка произнесла страшным шепотом, расширив глаза, и Вера с трудом удержала смешок. Не то чтобы она не верила в страшные городские байки. Забавлял её скорее тон Евгении Эрастовны. Пообтершись на одной коммунальной кухне, госпожа Киселовская понемногу перестала робеть перед классово чуждыми соседями; строго выговаривала жиличке из третьей комнаты за грязь в ватерклозете, пугая ту жилсоветом и выселением, и на правах хозяйки с многолетним стажем всячески покровительствовала самой Вере.
Но предложение соседки Смирных устраивало. Евгению Эрастовну Гриша успел узнать довольно близко и не дичился. Правда, Вера сочла нужным сразу оговорить одну деталь:
«– В таком случае, мы будем платить вам, как платили бы няне, – произнесла она тем спокойным тоном, которым обычно пользовалась на работе, когда нужно было дать понять собеседнику, что спорить бессмысленно. – Я считаю правильным компенсировать вам затраченное время».
Пожилая женщина внезапно смешалась, но после некоторого молчания произнесла:
«– Я не против, - В голосе её просквозила горечь: - В другое время я бы отказалась, возможно, но нынешнее наше положение не таково. Только…  – она вскинула глаза на Веру. – Давайте обставим это так, чтобы Леонид Алексеевич не знал. Пусть он думает, что я просто присматриваю за ребёнком. Тот факт, что я подрабатываю, пусть и таким необременительным образом… Для него это страшный удар по самолюбию. Он всегда был противником того, чтобы замужние женщины работали. А тут его собственная жена. Да, умом он понимает, что мир изменился, но… Что поделать. Он человек старой формации!»
«Человеком старой формации» обычно с иронией называл себя папа. Папа, который никогда не указывал маме, как она должна себя вести. И с благодарностью принимал любую её помощь. Зимой восемнадцатого года, когда старшие Штольманы жили на один учительский паёк Анны Викторовны, папа не страдал от крушения мира, но, прихватив топор, отправлялся на поиски дров – чтобы маминым ученикам было, чем согреться.
А сама Вера – замужняя женщина самых что ни на есть дворянских кровей? Она не удержалась:
«– Как понимаю, я в глазах Леонида Алексеевича представляю собой полное падение нравов и крушение основ!..»
На лице соседки отразилось замешательство. Но, поколебавшись, она всё-таки решилась ответить:
«– Ну что вы, Верочка. Вас он жалеет!..»
Вера почувствовала, как изумлённо взметнулась левая бровь.
«– Почему?»
«– Ну… Понимаете, он считает, что вашему образу жизни послужило то, что вы вышли замуж против воли. Вы и Василий Степанович… Ну, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть, что вы и ваш супруг происходите из разных слоёв общества…»
В кои-то веки Вера не нашлась, что сказать. Во взгляде Евгении Эрастовны смущение мешалось с чем-то похожим на смех.
«– Ломоносов тоже был родом из деревни, – съехидничала Вера наконец. – Но я всё равно не понимаю, какая тут связь. Леонид Алексеевич думает, что я выскочила замуж за первого встречного парня из Слободки, дабы скрыть дворянское происхождение? Или он заподозрил, что Василий Степанович принудил меня к вступлению в брак? Евгения Эрастовна, как вы себе это представляете? Неужели похоже, что суровый чекист в кожанке затащил меня в ЗАГС под дулом маузера?»
Картинка показалась ей такой забавной, что она рассмеялась. Соседка улыбнулась тоже.
«– Нет, разумеется. Я как раз вижу, что Василий Степанович вас бы с радостью всю жизнь на руках носил… если бы вы позволили, конечно. И что вы любите мужа никак не меньше. Но… Некоторым проще жить в том мире, что у них в голове. Мой Леонид Алексеевич – старый и очень уставший человек. Простите его! К тому же, случалось и такое. Именно что под дулом маузера, и хорошо, если в ЗАГС… А иначе всю семью угрожали записать в контрреволюционеры»
«– Случалось, – не стала спорить Вера Яковлевна. – Уродов при власти хватало всегда. Лет сорок назад, правда, обходились без маузеров. Но когда ты всего лишь горничная при богатом доме – тоже не так просто отказать. А кто отказывал, тех потом могли отыскать убитыми под поленницей. Если находили. Так что да, случалось всякое и во все времена».
«– Должно быть, это и есть те самые жернова Господни… – горько вздохнула соседка. Помолчав, добавила уже неуверенно: – Так мы договорились насчёт Гришеньки?»
   
Евгения Эрастовна была первой, кто встретился ей в полутёмном коридоре. Увидев Веру, соседка торопливо поставила на колченогую тумбу под вешалкой закутанный в старое полотенце чугунок, и полушутливо отрапортовала, что на вверенной ей территории происшествий не зарегистрировано. Вера устало кивнула, слабо улыбнувшись фразе, позаимствованной, не иначе, у кого-то из Васиных коллег и кинула взгляд на вешалку. На крючках висели лишь две детские шубки.
– Яша уже давно пришёл, сразу после школы. Снял меня с караула. Сам разогрел обед, накормил Гришеньку, перемыл посуду – даже подгоревшую сковородку отскрёб! – печку тоже истопил сам, я только присмотрела, чтобы вовремя закрыл вьюшку. Я заглядывала потихоньку, так что-то там мастерят у себя вдвоём, - доложила соседка.
Веру как магнитом тянуло в свою комнату. Обнять сынишек, перецеловать украдкой вихрастые макушки, позволить себе на миг раствориться в тепле ручонок, скинув с плеч хотя бы часть тяжести сегодняшнего дня. Но не хотелось обижать добрую соседку невниманием. Обрадованная же её приходом Евгения Эрастовна, весьма ответственно относившаяся к своим обязанностям по присмотру, принялась подробно рассказывать, как прошёл их с Гришей день: во что играли, что читали, куда ходили гулять.
– … с утра мело не так сильно, вот мы и рискнули. Походили по парку… Может и не стоило, наш парк в феврале – место довольно унылое, да и запущен он сильно. Половину фонарей опять кто-то разбил. Но больше в Талдоме и пойти некуда. Летом, конечно, повеселее, и детям тоже. Ярмарки приезжают, в летнем театре представления, карусели… Иногда зверинец бывает, на осликах детей катают…
Она вдруг улыбнулась.
– Стала Грише про осликов рассказывать, смотрю – он снова приуныл. И говорит: «А дома меня папины милиционеры всё время на своих лошадях катали. И папа тоже катал, на Тулпаре…» Вера Яковлевна, а кто такой «карабаир»? Это какой-то сказочный конь?
– Вообще-то это порода лошадей, – Вера стянула с головы отяжелевший платок и, стряхнув с него снег, невольно улыбнулась тоже. – В Средней Азии и рядом. Старинная, очень красивая порода, лошади быстрые, горячие, выносливые. На таких ездили бухарские ханы. И сказочные герои.
– Да-да, – закивала Евгения Эрастовна. –  Гришенька мне тоже сказал: «Это кони с крыльями!»
– Есть на Тянь-Шане и Памире такое поверье, – с серьёзным видом подтвердила Вера. – Что жеребята у карабаирских лошадей рождаются с крыльями. Маленькими, у самых лопаток. Когда кобыла жеребится, хозяин должен подхватить жеребёнка на руки, и держать, пока крылья не окрепнут и не станут невидимыми. Только потом можно опустить. А если жеребёнок просто упадёт на землю, то крылья сразу сломаются и больше не вырастут. И не будет у хозяина крылатого коня, непобедимого в скачке, будет обычный.
– Боже, какая прекрасная легенда! А у Василия Степановича был какой? – соседка посмотрела на неё лукаво.
Вера устало усмехнулась в ответ, медленно расстегивая пальто.
– Разумеется, с крыльями. Хотя на деле всё проще – другого транспорта, кроме лошади, в горах нет, а киргизские лошадки для нашего героического папы были мелковаты. Тулпар им достался после разгрома какой-то шайки, вот его и отдали Васе. Действительно, замечательный был жеребец, особенно когда не кусался.
– Гришенька сказал, что он по нему до сих пор скучает, – Евгения Эрастовна с улыбкой покачала головой. – Говорит: «Я уже начал сам на нём ездить».
Рука Веры замерла на последней пуговице.
– Та-а-ак!.. – многозначительно протянула она, хищно выгнув бровь.
Соседка тихо ахнула и поспешно прикрыла рот рукой, но тут же отняла её и выпрямилась решительно:
– Вера Яковлевна! Несправедливо будет ругать Гришу за дела давно минувших дней! Я вовсе не хотела его выдавать!
– Не беспокойтесь, Евгения Эрастовна, – отозвалась Вера с преувеличенной суровостью. – Выражаясь сухим языком протокола, порицанию подлежит отнюдь не несовершеннолетний Григорий Васильевич, но тот, кто, пользуясь своим влиянием, втянул его в сомнительное деяние!
– Верочка, я прошу вас! Это такая ерунда, да и дело прошлое. Только не ссорьтесь с Василием Степановичем!
Соседка, не услышав иронии в её голосе, была так неподдельно расстроена, что Вера улыбнулась, несмотря на усталость и тяжесть на душе. Спеша успокоить пожилую женщину, она спросила мягко:
– Евгения Эрастовна, признайтесь, вы когда-нибудь видели, чтобы мы с мужем ссорились?
– Нет, но… И не надо начинать! Ничего ведь не случилось тогда. Василий Степанович точно не допустил бы никакого легкомыслия!  Я вам больше скажу, – голос её вдруг окреп. – Это священная обязанность мужчины, которая идёт испокон веков у всех народов – посадить сына на коня!  Не обязательно на живого коня, конечно, то есть, в наше время это чаще случается в переносном смысле… ну, вы меня понимаете. Вы же учили историю, литературу… Это долг любого отца.
…Если сядешь ты на коня,
Должен конь тулпаром* быть,
Изрыгать изо рта огонь,
Чтоб не пришлось потом говорить:
«Дальше ступить не может конь!»
По долинам бесплодным скачи,
По равнинам безводным скачи,
Сквозь удушливую вонь
Дымных сражений скачи на нём —
Удачей клеймён был этот конь...
Вера кивнула без улыбки.
– Вы правы, Евгения Эрастовна…
Кто сажал на коня их с Митей? Держаться в седле их учили в Париже дядя Карим с дедушкой Петей, но это было именно что «держаться в седле». Такой же навык, как писать, читать или фехтовать, причем сама Вера даже в детстве решительно предпочитала велосипед. Но Евгения Эрастовна сейчас говорила об ином, и сбивчивая речь взволнованной соседки что-то стронула в душе, что хотелось не смеяться – плакать…
Но кто же сажал их на того карабаира с невидимыми крыльями, на котором все дети Штольманов летели по жизни? Сама жизнь? Папа с мамой?
…– Однажды папа взялся рассказывать мне историю своей семьи…
– И что в этом особенного? – рассудительно спрашивает Верочка. Историю семьи Штольманов, начиная с прапрадеда Ивана Андреевича – Иоганна Генриха – она слышала уже не раз.
Они с мамой сидят в Верочкиной спальне в доме на Гранд Огюстен. Точнее, Вера лежит в кровати, а мама сидит рядом. Верочке уже двенадцать лет и втайне она считает себя совсем взрослой, но по вечерам мама обязательно заходит к ней… Почему-то всё чаще простое пожелание спокойной ночи превращается в разговор о жизни – совсем как сегодня.
– Я тоже не сразу поняла. Мы были женаты уже два с половиной года, но я очень мало знала о его предках… даже о родителях. Тогда он впервые рассказал мне обо всех, о ком помнил сам… и вдруг я осознала – он делает это потому, что нет на Земле больше Штольманов. Только я и он. И Митя, который еще не родился. А папа… Тогда мы оказались в центре очередной не очень хорошей детективной истории. Такой, что в один страшный день он мог уйти – и не вернуться.
– И поэтому он решил рассказать тебе?
Анна Викторовна кивает задумчиво. Верочка мужественно глотает вставший в горле комок.
– А что было дальше?
– Дальше… Папа сказал, что ни один из Штольманов не умирал в своей постели. А я обняла его за шею и сказала, что в таком случае он будет первым!
В этот момент мамин голос звучит почти весело, но Вера вдруг понимает, что ей очень хочется маму обнять. Она торопливо садится в кровати и приникает к маме, неловко обхватив её руками.
И мама тоже обнимает её. Теплые губы касаются Верочкиной макушки. Она произносит глухо:
– Значит, ты тогда поняла, что папа… что можешь потерять папу?
– Это я поняла намного раньше. В тот момент я впервые подумала о том, что если… Что тогда именно мне предстоит рассказать эту историю нашему сыну, – тихо отвечает мама. – Твоему брату, который только готовился появиться на свет. Эту и другие. Всё, что я только смогу сохранить для него…
Верочка понимает… и в то же время не понимает. В маминых словах кроется какой-то недоступный ей смысл, который она никак не может ухватить. Наверное, она всё-таки еще слишком маленькая…
Молодая женщина глубоко вздохнула и подняла сумку, порядком оттянувшую ей руки по дороге домой.
– Простите, Евгения Эрастовна. Меня мальчики ждут.
 
Сыновья и впрямь сидели за столом, в круге света, отбрасываемого настольной лампой, сосредоточенно стругали какие-то тоненькие дощечки. Увидев входящую в двери Веру, младший немедленно бросил своё занятие и кинулся к ней. Проситься на ручки Гриша уже стеснялся, потому просто прижался к матери покрепче, молча уткнувшись лицом в юбку.
– Привет, мам!
Яков Васильевич, давно почитавший себя взрослым, вылез из-за стола куда более степенно. В комнате аппетитно пахло квашеной капустой и постным маслом, а на столе стояла обернутая полотенцем кастрюля с нахлобученной поверх для тепла старой Васиной ушанкой.
– Ужинать будешь? – спросил Яшка, подходя.
Он попытался забрать у неё сумку, но Вера поставила её на пол и молча притянула старшего сына к себе. Яша вслед за младшим братом со вздохом уткнулся в неё носом тоже. Сообщил:
– Я картошки сварил. И сардельки. И салат из капусты кислой нарубил, с луком…
– Попозже, Яшенька! Передохну немножко. А вы кушайте.
– Да мы уже, – старший отнял лицо от рукава её жакета. – Может, чаю тебе вскипятить?
Широкие светлые брови придавали мордашке сына вид хмурый и озабоченный. Весь в отца… Недаром Леонид Алексеевич, натура возвышенная, поначалу решил, что у них с Васей брак не по любви, а по обстоятельствам. Что может быть общего у барышни из хорошей семьи и мрачного сыскаря?
– Папа сегодня придёт? – тихо спросил Гриша, круглыми голубыми глазами глядя на мать снизу вверх.
– Не знаю, заинька, – она постаралась вложить в голос всю доступную ей уверенность. – Думаю, скоро вернётся. Я заходила в райотдел, мне сказали, что папа на задании. Секретном, сложном и ответственном.
Тревога, отодвинутая было усилием воли, снова подобралась слишком близко, норовя коснуться её своей холодной когтистой лапой. Слова дежурного не добавили Вере спокойствия, скорее – наоборот. Как с усмешкой говаривала мама, всю жизнь бывшая замужем за еще одним героическим сыщиком: «Если тебя заверяют, что всё в порядке, что-то точно не в порядке!..»
Что чувствовала мама, когда в декабре восемьдесят девятого папа исчез из её гостиничного номера?
«– Я не могла пойти даже в полицейское управление. Боялась, что если приду, если увижу пустой стол, то могу вдруг поверить, что Яков никогда больше не вернется… Единственное, что я тогда могла – ждать. Пока человека любят, пока его ждут – у него хватит сил вынести все, что угодно. Выдержать и вернуться. Но это было… кошмарно!»
Вера Штольман-Смирная не унаследовала вещего дара предков, никогда не случалось с ней предчувствий и предвидений. Откуда же теперь нахлынула эта беспричинная тревога, лишающая сил и не дающая мыслить рационально?
Ей проще. Её любимый сыщик не пропал в неизвестности, в милиции знают, где он. Рано или поздно и она… узнает.
...Если в дальний пойти поход,
Он батыра не подведет,
По крутизнам летя, как стрела,
Не сбросит всадника из седла,
По перевалам сыпучим летя,
В горы, навстречу тучам летя,
Никогда не скинет тебя,
Наземь не опрокинет тебя!..
Васенька, любимый, родной!.. Где бы ты ни был сейчас – пусть не собьется с пути, не уронит тебя твой крылатый карабаир – тот самый, на которого когда-то посадили тебя покойный Сергей Степанович, и папа, и смешные книжки Ребушинского!..
       
Сыновья, точно почувствовав что-то, не захотели возвращаться за стол, к своим дощечкам и палочкам. Вместе с Верой сели на старый диван, забравшись на него с ногами, прильнули к матери тихими, тёплыми, сопящими комочками. Вера обняла обоих. Когда-то она дала себе клятву, что непременно подарит Васе сына. Двоих сыновей… И если…
Тогда ей придётся самой посадить своих мальчиков на коня. Эту судьбу она приняла еще десять лет назад, во дворе старой усадьбы, залитом рассветной росой… и Васиной кровью.
Неожиданно для самой себя Вера Яковлевна произнесла тихо:
– В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мальчик…
Яша приподнял светловолосую голову и посмотрел на неё удивлённо, но не сказал ничего. И Гриша лишь спросил, заползая к ней на колени:
– Королевич? Как в сказке?
– Нет, не королевич. Это был очень бедный мальчик, из очень бедной семьи. У него были дырявые ботинки, старая шапка, худое пальто, а из еды частенько один лишь чёрствый хлеб. Но мечтал он не о тёплой одежде, не о вкусной еде. Он мечтал научиться читать.
– А я умею читать! – немедленно похвастался Григорий Васильевич.
– Умеешь. Тебя ведь учили мама и папа, и Евгения Эрастовна. А родители того мальчика были люди бедные и сами читать не умели. И вот пошёл он в школу, и злые учителя били его линейками, ставили на горох, оставляли без обеда, но всё терпел мальчик. Он научился читать и стал читать все книжки, которые только мог найти. И однажды в куче мусора он подобрал старую книжку про храброго сыщика…
Яшка внезапно вскинулся и уже раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но промолчал и лишь теснее прижался к её плечу.
– Не все учителя в школе были злые. Один учитель был и добрый, и мудрый. Однажды он увидел книжку в руках мальчика и спросил: «А знаешь ли ты, мальчик, про кого эта книга?» И привёл учитель мальчика на старое кладбище, и показал ему черный камень на зелёном холме, и сказал: «Здесь лежит твой героический сыщик! Много добра он сделал простым людям, много поймал страшных злодеев. Но самый страшный злодей собрал всю свою злодейскую силу и заманил сыщика в коварную ловушку. Так и погиб героический сыщик, и лежит теперь под зелёным холмом, а убийца его живет и смеется. Потому что нет в царстве-государстве другого сыщика, и некому того злодея поймать!» Выслушал мальчик мудрого учителя и сказал: «Я стану тем, кто отомстит за храброго героя! Я поймаю наиглавнейшего злодея и посажу его в глубокую тюрьму!»
– И поймал? – возбуждённо спросил Гриша.
– Не сразу. Потому что управляли тем царством злобные буржуины. Злодеи грабили простых людей и делились добычей со злобными буржуинами, и не хотели буржуины, чтобы злодеев кто-то ловил.
– Потому простые люди поднялись и устроили революцию! – снова вскинулся Яша. – И выгнали всех буржуинов!
– Выгнали, – с улыбкой подтвердила Вера. – И мальчик, который был уже юношей, сам стал сыщиком. Нашёл он спрятанные секретные бумаги и прочёл в них имя наиглавнейшего злодея – буржуинского шпиона. И раскрыл он его страшные преступления, а потом пришёл в его черный замок и победил в честном бою. А потом надел на злодея наручники и посадил в тюрьму - за сто замков, на железную цепь, чтобы не мог он больше творить свои ужасные злодейства!
Эта часть пришедшей ниоткуда сказки несколько противоречила истине. Пускай! Вера точно знала, что настоящие герои истории на неё не обидятся.
– И когда закрылся сотый замок на дверях тюрьмы, вдруг треснул черный камень, зашелестела зелёная трава на могильном холме, и встал из-под холма старый сыщик. И сказал храброму юноше: «Прогнал наш славный народ буржуинов, а ты нашёл наиглавнейшего злодея и посадил в тюрьму. Вот и развеялись колдовские злодейские буржуинские чары, и смог я вернуться на белый свет. И отныне ты будешь моим учеником, моим названным сыном, и будем мы вместе ловить злодеев! Передам я тебе всё, что знаю и умею, и станешь ты героическим сыщиком еще храбрее, умнее и сильнее, чем я!»
Сыновья слушали, затаив дыхание, но когда Вера закончила, Яшка всё-таки не выдержал:
– Это же про папу сказка! И про дедушку!
– Да. Про папу и про дедушку.
– Только дедушка тогда не умер по-настоящему… – Яша с тревогой заглянул ей в лицо.
– Но ведь папа этого не знал. Он думал, что его храброго сыщика уже нет на свете. Что осталась только память.
Холодная тьма и впрямь чуть отступила, пряча когтистую лапу – или ей только показалось?  Вера крепче прижала к себе сыновей.
– Нет смерти, заиньки мои! Нет смерти, пока есть память… и любовь.
   
– Хорошая сказка…
Вера вздрогнула и вскинулась, поворачиваясь к входной двери. Та медленно приоткрылась, впуская в полутёмную комнату тусклую полосу света. Высокая фигура переступила порог.
– Папа!!!
Мальчишки, соскочив с дивана, наперегонки кинулись к дверям. Отец поймал обоих в охапку, смеясь, подкинул в воздух, прижал, точно котят, к заросшим щетиной щекам. Гришка захихикал радостно, обнимая его за шею:
– Папа! Ты колючий!
– Не то слово, брат! И колючий, и вонючий… – со вздохом подтвердил оперуполномоченный Смирной, опуская сыновей на пол. Повернулся к старшему: – Яков Васильевич, поставь-ка кастрюлю с водой на керогаз. Хоть ополоснусь малость. А то мать сейчас принюхается и отправит в милицейские казармы. Там, скажет, живи, пока не отмоешься!
Яшка, а вслед за ним и Гришка рванулись на кухню – только подошвы зашлёпали по половицам. Вера хотела подняться, но ноги почему-то не слушались, а муж не спешил подойти – стоял, привалившись к косяку, улыбаясь широко и непонятно. Только сейчас Вера разглядела, как странно он одет: какой-то незнакомый ватник, кепчонка-малокозырка, сапоги с примятыми голенищами – кажется, такие называют «прахоря». На Васе-то они откуда? Три дня назад, и это она точно помнит, он ушел на службу в обычной милицейской форме.
– Особое задание, – вырвалось у неё. – Секретное и ответственное!
– Ужасно секретное и еще более ответственное, – с преувеличенной серьёзностью подтвердил муж. – А уж здоровью какой вред… Цел я, Верочка, цел! – добавил он торопливо. – Только не очень трезвый.
– Господи, Вася!
Откуда-то прибыло сил, и Вера Яковлевна, вскочив, кинулась к мужу. Обняла, прижавшись щекой к шершавой щеке. Сильные руки бережно обняли её в ответ. Вася неловко поцеловал её в губы и тут же смущённо отвернулся.
– Ты уж меня прости, – пробормотал он, дыша ей в ухо жуткой смесью лука с перегаром. Только сейчас она расслышала, что язык у мужа слегка заплетается. – Три дня с урками водку жрал. Надо было в отделении отоспаться, но понял, что не смогу. Пока вас не увижу. После всех этих рож…
– Не говори глупостей! – торопливо перебила его Вера.
Наверное, задание и впрямь было ответственное и секретное, и Вася не скажет ей больше, чем уже сказал. Но ей это и не нужно. Её героический сыщик снова спускался куда-то в преисподнюю. Много после, когда пройдёт время и окончательно истает холод внутри, она будет насмешливо спрашивать, почему в аду пахнет не серой, а сивухой…
– Главное, что ты вернулся.
Вася со вздохом оторвался от неё и чуть отстранился, всё с той же неясной улыбкой глядя ей в лицо. Произнёс внезапно:
– Помнишь наш первый год в Затонске? Я тогда о тебе и мечтать не смел… а все же мечтал. Как прихожу домой со службы, с чугунной головой – а там ты сидишь, на диване. С книжкой. Только жизнь еще лучше оказалась. Голова чугунная, ноги каменные, во рту кошки нас… – он скривился. – Извини, родная. Но главное, что ты и впрямь на диване сидишь. Мальчишкам сказку рассказываешь. Нашим с тобой мальчишкам…
Снова вздохнув, он уткнулся головой ей в плечо и, помолчав, промолвил глухо:
– Всё правильно. Если дело правое – найдётся тот, кому продолжить его суждено… Даже если ты сам уже под зелёным холмом лежишь. И умирать не жалко…
   
"clever" - лучше всего тот смысл, который придает этому слову Ник, передало бы русское "клёвый". Но мистер Лович не настолько хорошо знает сленг)))
"тулпар" -  волшебный конь в тюркской мифологии. Это имя нарицательное, вроде "сивка-бурка", потому там, где это кличка Васиного жеребца - он с большой буквы, а в "Сказании о Манасе" - с маленькой.
   

   
Содержание
   

Скачать fb2 (Облако mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)