Анна
Дуэльные пистолеты, поляна, Андрей Петрович, Яков, выстрел…. Сон слетел резко. Ночь… Дыхание луны на стене. Сердце птицей выпрыгивает из груди. Руки дрожат. Дуэль! Яков! Он убит?! Нет. Это — сон!
Яков
Зал собрания кружился, кружились пары. Её лицо напротив — тоже. И оно было везде. Но глаза уже не обвиняли.
Смотрели холодно, отстраненно. Боль в груди притупилась, но теперь безжалостно и остро жгло в боку. А она все смотрела, жёстко и отчужденно. От этого голова тоже кружилась. Она вдруг закричала «Яков!» Ей плохо? Я попытался дотянуться. Но в бок врезались ножи. Они распяли меня и держали, не давая двигаться. Затем присоединились ещё чьи-то руки. Отпустите! Ей плохо! Свет брызнул в глаза.
Анна
Выстрел отгремел. Но я ничем не могу помочь. Точно знаю, что он жив. На остальное — нет сил. Влюблённая Анна ушла. Остались Анна — доктор и Анна — медиум. После оплеухи господина Скрябина оказалось, что так тоже можно жить. В двух ипостасях. Так легче. А если духи будут навязчиво напоминать о Штольмане, то и одной хватит.
Без влюблённой девочки мир стал черно-белым, без звуков, без радости, без цветов, без летнего парка. В нем стало холодно. Но так легче. Слезы могут убить, если им довериться. Спасибо Ивану Евгеньевичу! Таким должен быть врач. Без сомнений и сожалений! Иначе пациенту не жить. Я тоже пациент самой себе, и мне тоже нужен такой доктор.
Андрей Петрович подтвердил дуэль, и то, что Яков ранен. Была готова к этому. Ни ненависти, ни сожалений. Ничего. Внутри пусто, как после пожара. Потому меня невозможно более опечалить. Несколько удивляет предложение Андрея Петровича уехать вместе. Что ж, растоптать остатки моей чести ему не удастся. Бежать — значит сознаться в распутстве. Он хотя бы это понимает? А тем временем в глубине «барышня на колёсиках» смотрела в глаза мужчине в шляпе, с тростью на солнечном летнем берегу реки. А он смотрел на неё. Это было много лет назад. Она любила, но она была слишком наивна. И ничего не знала о любви. И пусть там и остаётся. А мне надо жить. И этому больше никто не помешает.
Яков
Доктор, не принимая возражений, определил мне лежать еще неделю. Александр Францевич предупредил, что пуля прошла в миллиметре от печени. А после дуэли была горячка. Похоже, в этот раз я чудом выжил.
Ранение не дает полноценно двигаться, но восстанавливает честь Анны Викторовны и лечит мою совесть. Но этого мало. Ведь наша ночь измерила МОЮ честь. А для нее стала кольцом невесты, залогом будущей жизни. И ее надежду я превратил в страдание и бесчестье.
Девочка на велосипеде, наивный и серьезный ребенок, чистое, необыкновенно искреннее создание, красивая, умная, сильная женщина, удивительный медиум, мера доброты и сострадания. Все, все это — она. Перевернула всю мою жизнь, дала ей смысл и цель. Изменила меня, мой мир, и в нем поселились ее духи. Взвесила мою меру. И она оказалась меньше ее чистоты и меньше ее любви. А моя любовь пришла одновременно со страхом сделать ей больно или ее потерять. Не знаю уже, чего больше — страха или любви. Я был не готов к этому. Любовь оказалась настолько огромной, что я утонул в ней.
Я помню намерения, привезенные в Затонск этой весной. «Знаю, что вы ждали от меня других слов, но я пошел бы против чести и совести, если бы сказал их вам». Ради чести и совести… Где теперь эти честь и совесть? Как могло такое произойти? Я обесчестил сам себя! Ещё ни одной женщине за все мои сознательные сорок лет не удавалось заставить сомневаться в себе, стать таким беспомощным. Ни одной, кроме нее. Я всегда открыто и спокойно смотрел людям в глаза. В любых ситуациях. Потому что за спиной были честь и совесть. Но сейчас, смотря себе в глаза, говорю: я смалодушничал. Нарушил свои правила и обещания. Я надеялся, что ситуация разрешится. Я или найду Крутина, или жена получит срок и я в скором времени стану свободным, не тревожа Анну подробностями. На самом деле я панически боялся, что просто оттолкну свою настоящую жену из-за жены фиктивной. Моя совесть шептала, что это не так, но я посчитал, что главное — это любовь. Все остальное не так важно. Обман себя перерос в ложь для нее. А всего-то надо было сказать правду. Самую горькую правду в моей и ее жизни. И она просила ее. Глазами просила, словами, всей собой. Видимо, я плохо её знал. Теперь знаю. Шансов мало, но сдаваться не собираюсь. Пусть даже честь и совесть не прошли испытания.
Анна
Иван Евгеньевич всерьез беспокоится о моих нервах. Он практический человек и не верит во «всякую ерунду». Доктор Скрябин не представляет, что происходит в моей жизни. Духи не дают покоя, как всегда. Но я не хочу с ними разговаривать. Что толку. В полицию не пойду…. Хотя успокоительное попью. Сплю плохо. Сны, сны… Часто становлюсь девушкой на костре. Раймонда! Где-то ещё есть мужчина. Гийом. Но увидеть лицо не удаётся.
Яков
Все-таки добрался до прозекторской. Рана не дает полностью разогнуться. При поворотах перехватывает вдох. Ну да Бог с ней! Пусть сердится Александр Францевич, но не могу я уже дома сидеть! Сыск никогда не подводил. Когда включался разум, чувствам не было места. Что бы трупам обрадовался, как родным. Ей богу! А здесь не один, не два, а целых три трупа. Прямо Варфоломеевская ночь какая-то. Причём, все убиты левшой. Убийство произведено разным оружием. Хотя Крутина не исключаю. Я его сейчас нигде не исключаю. Даже «привет от супруги»…
Анна
Коридор был пуст. Он шёл навстречу, прихрамывая. Сердце пропустило удар, и на секунду потянулось к нему, бледному, как бумага, похудевшему, с измученными, покрасневшими глазами. Вновь боль. Не желаю его видеть!
Яков
Анна Викторовна! Моя радость, мука, раскаяние. А внутри все оборвалось. Сердце снова бешено забилось, потянувшись к ней. Тоска жгучим узлом сковала тело. Срывая все мои намерения, холодная и молчаливая, прошла, как не узнала и не заметила. Прости меня, Анна!
Анна
Комкая медшапочку перед операционным столом, в отчаянии плакал Иван Евгеньевич. Большой жесткий мужчина плакал, как дитя! Я не верила своим глазам! Кровавая операция закончилась рождением ребенка и мучительной смертью матери. А доктор, схватившись за голову, повторял: «Зачем? Какой в этом смысл? Зачем такие муки?» Я растерялась. Слезы навернулись на глаза. Жесткий, циничный, бесцеремонный доктор оказался с мягким сердцем? Чего я ещё не знаю? И, желая поддержать, рука потянулась к его плечу.
Яков
Комната на постоялом дворе «Mon plaisir» стала последним пристанищем офицера, помещика и интенданта из Петербурга. Трупы расположены так, как будто их раскидал ураган. Стол с бутылками, картами, едой. Кроме Коробейникова и городового еще, очевидно, были хозяин гостиницы, плотный, дрожащий, перепуганный мужчина и его сын, бледный, с кругами под глазами и, похоже, в слезах. Бросив перепуганному юноше трость, подозрение в убийстве снял сразу. Поймал правой. Не убивал вопреки версии Коробейникова, только деньги украл. За это сядет. Итак, могли ли картежники убить друг друга в порыве злости или под гипнозом? Не исключено. Необходимо пройтись по всем родственникам. Опросить. Выяснить привычки, характер, состояние перед игрой, заинтересованность друг в друге. Господин Коробейников в уже привычном состоянии презрения к моей особе не пожелали составить мне компанию, разделив наши обязанности. Очевидно, моя смерть для него была бы предпочтительней. Понимаю. Имеет право. А недопустимая ирония про версию Крутина — это он напрасно. Плохо молодой человек понимает опасность ситуации.
Анна
«Праздничная трапеза. За свечами не видно моего любимого. Кто-то хватает его. Не вижу кто. И его уводят. Вино проливается на стол. Гийом!» От собственного крика я проснулась. Господи! Можно мне хоть ночью выспаться? У меня завтра пациенты. Мне работать надо. А здесь, кроме Раймонды, дух ходит. Ну что вам всем от меня надо?! Оставьте меня в покое! Не буду я больше этим заниматься! Я устала! Убирайтесь! Я не хочу с вами разговаривать! Где же лекарство доктора? Все! Спать! И никаких больше духов.
Яков
Опрос рыдающей тёти помещика Светлова привёл к неожиданному результату. Племянник, полгода назад ушедший в отставку по причине расстроенных нервов, не смог пережить смерть невесты, утонувшей перед свадьбой. От нервного потрясения лечился у доктора Милца. Затем неизвестный генерал посоветовал столичного доктора-гипнотезера. Стало легче. Он во сне кричал и просил друзей-картежников в чем-то покаяться. Наутро все забывал. Фамилию целителя, разумеется, тётя не знала. Александр Франциевич подтвердил факт обращения к нему молодого офицера. Диагноз неутешительный. Если не лечить манию, человек становился опасным для окружающих. Судя по количеству средства во флаконе, он её не лечил. Обратился сразу к гипнотизеру.
Крутин? Память стирает, совесть глушит? Возможно. Полина подтвердила лечение генерала Бобринского у Крутина. Более того, тот был у доктора на особом счету. Его интересовали военные тайны? И все трое убитых были с ним связаны. Все ли так?
Интуиция ныла про какое-то несоответствие. И откровенность Полины перед Коробейниковым вызывала смутное беспокойство. Антон Андреевич часто делает поспешные и ошибочные выводы. Искренне рад, что обручились, но иногда не все можно говорить. Женщину нужно любить без остатка, остальное ей не под силу. Коробейников светится и действительно влюблен, а вот любви в глазах Полины не вижу. Хотя нельзя сравнивать их с другими глазами. Каждый любит, как умеет.
Анна
Антон Андреевич сделал Полине предложение. Какой он молодец! Искренне рада за них! Но с духами говорить не буду. Не хочу. Особенно из-за Крутина. Странно как-то у них получается: не могут обвенчаться, потому что Крутин в городе. Кто такое сказал? Полина? И, пока я думала, неожиданно бумага с именами оказалась в моем кармане, а Коробейников уже бежал к пролетке. Ох уж мне этот жених! Влюблённый и неугомонный.
Яков
Пока версии не подтверждаются. Осталось проверить последнюю ниточку. Жена мичмана Заливухина узнала об игре мужа от некоего Алябьева. Тот оказался коммерсантом — мануфактурщиком. Мичмана на дух не переносил. Никаких связей. И, как всегда бывает, последний вопрос ни о чем вывел на интересную версию. Господин Алябьев почти со слезами на глазах поведал, что потерял подряд на пошив военного обмундирования. И был при этом взбешен не на шутку. Как я понимаю, в таких случаях дело идёт о больших деньгах. А деньги притягивают преступления.
Анна
Дух Заливухина из списка вызывал неприятные чувства. Холодный, кажется, даже жестокий, показал мне восьмерку бубен. Это значило взаимопомощь. Ты мне — я тебе. Неприятный тип. Если бы не Коробейников! На следующее утро мы с дядюшкой стояли в каком-то сарае, где надо было найти нечто. Мичман стоял тут же и кивками показывал, где искать. «Нечто» оказалось дорогой шкатулкой из красного дерева. В ней была записка и морской сектант. Все это следовало отдать сыну Мичмана. Мальчишка бредил
морем. Сделка состоялась. И, пока дядюшка вручал подарок, я с помощью мичмана нашла письмо для полиции. Для полиции…
Мои молитвы были услышаны, и в кабинете был только Коробейников. Я отдала письмо. Пока Антон Андреевич читал его вслух, в комнату кто-то вошел.
Яков
Она стояла спиной ко мне, услышав шаги, повернулась. Глаза снова обожгли холодом. Все внутри моментально заболело. Дыхание перехватило. На секунду оглох, но когда подошел к столу понял, что Коробейников читает картежное письмо. Чтобы отвлечься от внутреннего замешательства, вслух занялся переводом языка карточных игр.
Анна
Растерянный взгляд перехватил болью горло. Все безразличие последних дней испарилось. Анна — любовь отчаянно колотила мне в душу. При нем она не хотела умирать. Что он говорил — не слушала. В оцепенении слышала только хриплый, родной голос. И он швырнул меня в его объятья в маленькой лесной сторожке. Много лет назад. Его теплое дыхание в волосах, крепкие руки кольцом за спиной. НЕТ! Не надо! Скорее отсюда! Не помню, что сказала Антону Андреевичу, и вылетела за дверь.
Яков
Она ушла. Нет! Она в панике выбежала. А я стоял и смотрел, пытаясь унять тоску и муку. Чувствуя каждой клеточкой и ее боль. Сколько еще терпеть? К черту страх! Надо искать способ объясниться!
Анна
Заснуть не удавалось. Растерянный взгляд преследовал. Виделся Яков на фоне темного окна. Не снимая до конца пальто, он садится на стул. Застывшая фигура кричит о боли. Внутри отзывается моя. Можно ли простить? Он не мог мне ТАК лгать. Сколько же лет был женат? Четыре года тюрьмы. Где была его жена? Ведь он меня любил? Ведь и сейчас он любит. Или
я ничего не понимаю в людях. Но я перестаю верить, потому что женат. Как это совместить? Я выдержала пять лет ожидания, надеясь, что он любит меня. Весной я справилась с его холодностью, зная, что он любит меня. Мне были безразличны пересуды, одиночество в этом городе потому, что знала: он любит меня, а я люблю его. Нет ответов. Не могу себе лгать: любовь никуда не ушла. Как бы ее ни прятать. Она внутри. Без нее меня нет. А так жить невыносимо. Голову сдавливало обручем. Надо попытаться заснуть.
Яков
Обсуждение письма прибавило ясности в деле. Картежники оповещали друг друга о дате игры. Видимо, такой способ они использовали целый год. Тогда должны быть и другие письма. Повторный обыск в доме Светлова обнаружил всю корреспонденцию. Все они были перлюстрированы. Значит, был человек на почте. Четвертый человек. На господина Алябьева пришлось немного нажать, и он подтвердил, что читает всю переписку, оправдывая тем, что пытался вывести на чистую воду коррупцию в закупках военного обмундирования. Ради Отечества. Не сомневаюсь, что Отечество благополучно было бы забыто, попади заказ в его руки.
Итак, почтальон был найден. Господа Тобольцев, Алябьев, Заливухин и Нелидов составили преступную связь, пытаясь подкупом повлиять на решение морской комиссии. Мотив убийства есть. Но что-то мешало говорить об этом без сомнений.
Анна
Сон, снова сон. Девушка-утопленница стоит над водой. В руке карта — девятка червей. Может быть, видение чем-то поможет Антону Андреевичу.
Когда я зашла, кабинет был пуст. Неосознанно, по привычке двинулась к его столу. Но, примостившись на книжке у Антона Андреевича, написала записку, когда вошёл Яков. Вот с ним я точно не хочу разговаривать!
Яков
Мы одни. Другой возможности не будет! Даже если не хочет говорить. Даже если не может выносить меня, я должен объясниться. Я закрыл дверь и попытался взять её за руку. Она отскочила, как от ядовитой змеи.
Анна
Не надо со мной говорить и прикасаться не надо! Все, что накопилось за эти дни, неумолимо выплеснулось волной ненависти и отчаяния. Как он мог? Как он мог мне лгать? Все это время ездить в наш дом? Это же безбожно! Так лгать? Он женат!
Яков
Не верит. Ничему не верит. Не верит, что люблю и любил!
Жена? Безумные глаза, седой локон, несвязное бормотание женщины на кровати. Если бы она знала, в каком жена состоянии? Я надеялся, что в скором времени стану свободным. Поэтому скрывал правду. Задыхаясь от волнения, наконец, я успел сказать хотя бы это. После этих слов она развернулась спиной и глухо попросила уехать из города. Нет, я не уеду! Не могу! Неужели она не понимает? Анна резко развернулась и в ярости, с перекошенным от злости и ненависти лицом кинулась ко мне: «Крутин? Тогда пусть он скорее доберется до меня!»
Анна
При этих словах его взгляд помертвел. Да! Я хотела сделать ему больно за все. Да! Я ненавидела его в эту минуту. Но такой боли я не видела никогда! Он молча открыл дверь и, не глядя, ждал, когда уйду. Страшно смотреть в эти глаза. Будто вставила ему нож в сердце. Поднять взгляд не решилась, зная, что сейчас нанесла ему смертельный удар.
Яков
Уходи!.. Пожалуйста, сейчас уходи! Я не могу тебя видеть! Мне больше нечего сказать. Зачем так? Если ты готова даже на это, лишь бы не видеть меня, то мне нет прощенья! Она медленно и тяжело шла по коридору к выходу. На столе лежала ее записка. Попытался прочесть, не понимая, и в отчаянии бросил листок. Какая разница, что там! Всё бессмысленно! Я понял: она готова умереть. Что с этим делать? Что же я сделал с Аннушкой? Как же я смогу ей все рассказать?
Анна
Зачем? Зачем все это? Чувства раздирают на кусочки. Ненависть и любовь. Как с этим жить? Раненый взгляд обжигал, выдавливая непрошенные слезы. Я не хочу любить! Не хочу! Она должна уйти. Ничего не видя, бежала по улице пока не наткнулась на знакомый голос. Андрей Петрович? Приглашает на ужин? Мне все равно. Можно и на ужин.
Яков
В камеру приглашены господа Алябьев и Топольцев. Для последнего Антон Андреевич приготовил сюрприз. Перекрестный допрос показал, что письма действительно прочитывались мануфактурщиком, а с последним он не знаком. Это алиби. Для почтальона Коробейников, как факир, вытащил последний факт. Ножи. В постоялом дворе они были тупые. На почте — острые. Тобольцев убил острым, принесенным с почты и оставил его на месте. А на почте оказался тупой. Небрежность часто становится нашей союзницей. Браво, коллега, пригвоздил ножами основательно. Но, глядя на Тобольцева, радоваться не хотелось. В его каменном взгляде чувствовалась неизмеримое, нечеловеческое горе. Что-то я расчувствовался. Теперь нужно понять
мотив. Дочь Тобольцева была невестой Славина. Утопилась, будучи изнасилованной. Ее проиграл в карты жених! Выигрыш! Девятка червей. Записка Анны Викторовны. Победа — выигрыш! Ее насиловал Нелидов, а в соседней комнате сидели остальные!
Тобольцев рассказывал все это тихо, ровно, как человек, внутри которого все давно выжжено. Редко попадались такие преступники, которые вызывали уважение. С обвинением и арестом спокойно согласился. Дело оставило горечь и стойкое ощущение присутствия Крутина. И я не схожу с ума. С ума сходил жених. И если бы Крутин не заставил болезненную совесть Светлова замолчать, тот пошел бы в полицию и не было бы того, что произошло. Я в этом уверен даже, если Антон Андреевич со мной не согласен. А еще я уверен, что со своей совестью в дальнейшем буду обращаться очень бережно.
Анна
Вечер с Андреем Петровичем затянулся. Он много и интересно рассказывал. Я немного выпила. Стало легче. Под конец он рассказал про катаров. Про секту, которую уничтожила инквизиция, про их веру в дьявола. Про любовь к смерти. Про перерождение. Про уверенность, что мир создан для горя. Кто же такие Раймонда и Гийом, последние из катар? Почему они ко мне приходят? Что хотят? И почему я чувствую себя Раймондой? Домой вернулась в полной уверенности, что сегодня вызову ее.
В книге ересей нашла их полные имена: Гийом Белинбаст и Раймонда Марти. Ну что же, познакомимся?
Раймонда появилась в зеркале. До этого я не видела ее лица. А сейчас на меня смотрела я сама, только волосы были уложены по-другому, и платье было старинного кроя. В душу холодной лапой забирался страх.
