Яков. Намерения
Хозяин кабинета не встретил меня, как «дорогого гостя у порога». Виктор Иванович сдержанно стоял у окна и сухо взглянул, когда я вошёл.
— Присаживайтесь, — прозвучало официально.
— Виктор Иванович, я пришёл просить руки вашей дочери, — долгожданная, но все же неожиданная фраза заставила внутри сжаться. Не мечтал дойти до такого пункта в биографии. Взгляд адвоката напомнил визит в гостинице.
-Долго же вы решались! — язвит и злится.
-Ваши слова запали в душу.
Фехтованием не занимался, но звон шпаги, надеюсь, он услышал. Внимательный хлесткий взгляд принял выпад.
— И все же, садитесь. Не будем разбираться с прошлым. Вы почти мой ровесник и не можете не понимать мои тревоги и страхи за дочь, — шах мне и сразу почти извинение. Ладно. У нас здесь не турнир, надо бы полегче.
Он придвинулся ко мне.
— А что с вашей женой, Яков Платонович? — глаза выдали боль и почти злость.
-Она мертва.
-Что случилось?
-Не выдержала перспективы каторги.
-Даже так?
Надеюсь обвинять меня в «преднамеренном» не будет. Этот поединок пора заканчивать. Иначе далеко зайдём. Даже он на моем месте не смог бы спокойно дожидаться вердикта. Мы оба любим Анну и ради неё…
-Я понимаю ваш скепсис, но все же, Виктор Иванович, мне и Анне хотелось бы знать Ваш ответ.
-Яков Платонович, вы с Анной не оставляете мне выбора. Семь лет мы боролись с вами, как могли, — он встал и задумчиво посмотрел в сад.
Вот ведь! На худой конец, хотя бы честно.
А когда развернулся, морщинки на лице вдруг заплясали в сдержанной улыбке:
— Ну что же мне с Вами делать? Вы победили.
Я ожидал подобное. И все же выдох заблудился где-то в горле. Жар прошёлся вихрем по венам. Я поднялся, не зная, что говорить в таких случаях и как себя вести. Самое главное дело в жизни выиграно!
Будущий тесть вынимал коньяк из шкафа. И, пока ореховая жидкость перетекала в рюмки, продолжал:
— Я уважаю вас как профессионала. Благодарен за то, что спасли дочь от смерти в Туркестане и всегда спасали, но Вы как зять… Наверное, это последнее, чего бы я хотел в этой жизни, — он откровенно и напористо посмотрел мне в
глаза. И все-таки его прямолинейность мне симпатична. Надеюсь, что возвращаться к такой фразе из «набора для ненавистного зятя» он больше не будет.
— К сожалению, моя дочь, мягко говоря, не из покладистых и послушных. И вам с ней легко не будет. Да вы сами это знаете, — вздохнул он.
— Ничего нового, Виктор Иванович, знаю, и тем не менее…
— Ну, вот и хорошо, — все решив для себя, он сверкнул улыбкой. — За вас с Анной!
Легко вздохнув, я залил обжигающей жидкостью неловкость и напряжение. Как хорошо, что просить руки женщины принято один раз в жизни!
— А теперь к вашим планам поближе, Яков Платонович! Вы же понимаете, что все официальные процедуры должны быть соблюдены и венчание может быть только после месяца траура.
Анечке как натуре эмоциональной этот пункт очень не нравился, но, справившись с собой, согласилась. Ждали больше. Что нам месяц!
Он подался вперёд. В глазах — надежда:
-Вы не оставили намерения уехать?
-Да, Виктор Иванович, ради безопасности Анны.
-Даже так? Опять? — брови взлетели вверх. — Когда же это прекратится!
Вскочил и по обыкновению нервно пробежался по кабинету.
— Виктор Иванович, в полной безопасности Анна не сможет жить никогда, пока с ней её дар. Вы же сами это понимаете. Её способностями заинтересоваться может кто угодно. Вчера — Полина Аникеева. Сегодня, возможно, охранка. А завтра —
неизвестно кто. Я хочу и должен защитить ее. Это забота всей моей жизни.
Анна
Не допуская мысли, что папа может отказать, все одно отчаянно нервничала. Расставшись с Яковом на улице, дома я сообщила родителям о его визите. Непередаваемое папино выражение говорило о многом. Но он хорошо знал, что после Ярославля на мои решения его мнение уже не повлияет. Просто добавит проблем в нашу жизнь. Переживать заставляла штольмановская вспыльчивость. Он никогда не покажет своих чувств, считая это невоспитанностью, но при этом, если знает, что прав, ответит очень ёмко и жёстко, иногда с саркастическим привкусом.
А, несмотря на то, что все конфликты между нами были позади, папа мог высказаться ужe post factum для собственного успокоения. И я очень надеюсь, что папа сдержится от резкости.
Мама беспокойно следила, как я металась по гостиной.
-Анечка, все же решено. Надо соблюсти условности. И только. Не переживай. Папа знает о Нежинской и, поверь, сделает все, чтобы вы были счастливы.
-Тогда что так долго?
-Возможно, им есть о чем поговорить?
Конечно, есть. Отъезд — вот самый больной вопрос для папы. Уверена, Яков справится. Но все же… Тепло при упоминании о любимом всякий раз удивляло меня. Оно разливалось приятной волной защиты и радости.
Домна принесла чай. И, наклонившись к маме, что-то прошептала.
-Вот видишь, у них там уже веселье, что там, Домна?
— Смеются, Мария Тимофеевна.
— Анечка, у них все хорошо. Ну что ты, право слово.
Успокоюсь только, когда увижу.
Мы поднялись, когда оживленные мужчины появились на пороге гостиной. Штольман, как обычно, сдержан, но только глаза сияют так, как будто получил сказочный подарок.
-Аня, мы с Яковом Платоновичем договорились. Я думаю, ты понимаешь, что ему нужно выдержать траур, — папа, похоже, продолжал разговор. Мою руку сжали сильные родные пальцы. Улыбаясь, шепнул:
-Венчание через месяц.
От него просто разливалась радость и ещё что-то, похожее на мальчишеский задор, что я ощущала просто кожей. Мама, всплеснув руками, и, как будто что-то вспомнив, подскочила с дивана.
-Виктор, а как же помолвка?
Яков нервно сжал мои пальцы. Папа беспомощно крякнул, а я похолодела. Меньше всего нам хотелось оказаться в центре внимания по поводу, который хотели скрыть. Но мамина амазонка уже была непреклонна.
— Неужели, Яков Платонович, вы не согласитесь пригласить близких друзей порадоваться за вас?
-Мария Тимофеевна, если вы считаете это необходимым…
Калейдоскоп эмоций на любимом лице немного пугал. Зная, как он не любит афишировать свои чувства, понимала, что для него это будет пытка.
Яков
Опять попав в семейные конфликты, я понял, что от них уже не убегу. И был потрясен неожиданным открытием — у меня появилась семья. А тем временем Аня со свойственной горячностью защищала мои чувства.
-Мама, зачем? Ну, кому это надо?
-Анна, помолвка один раз, неужели вы не отметите это событие?
Решительный папин голос неожиданно ворвался в нашу перепалку, и он был непреклонен.
-Анна, Яков Платонович, приём необходим, чтобы снять пересуды и реабилитировать вас перед обществом!
Анна
В заснеженном саду мягко ложились вечерние тени. Воздух, напоенный морозной свежестью, остужал после сложного разговора. Приникнув друг к другу, мы молча делились чувствами этого дня. И вдруг Яков, что-то вспомнив, резко отшатнулся.
-Прости, я хотел это сделать раньше, но не нашел места и времени.
Он взял мою руку, осторожно освободил ее от перчатки, развернув, нежно согрел своим дыханием. Сердце зашлось в сладостной дрожи. Но на ладони оказалось кольцо невесты. Маленькие алмазные камешки уютно разместились в серебре, образуя нежный цветок.
— Яков! Ты…- следующие слова просто застряли от восторга и счастья.
— Анна Викторовна, не возражаете, если надену вам? — озорно заглянул в глаза, улыбаясь.
-Яков!
Колечко доверчиво соскользнуло на палец, и он, подхватив на руки, радостно кружил меня в снежной пыли, пока мы просто не рухнули в снег.
-Я люблю, — говорили его губы.
-Я люблю безмерно, — отвечала моя душа.
-Жена моя, — он говорил, целуя.
И я шептала: твоя всегда!
Яков. Помолвка
Дом Мироновых празднично светился. Мария Тимофеевна с деловитостью генерала загоняла Домну и двух Ивановичей заодно. Казалось, сегодня будет не меньше полка, хотя мы с Анной в жестокой схватке и бескомпромиссно ограничили список четырьмя самыми близкими. Я сердился на себя. Безгранично пропитавшись одинокой жизнью, сейчас чувствовал себя чужим в не чужой мне семье. А другой у меня, как ни странно, никогда и не было.
Анна
Когда все уселись за столом и неловкость выветрилась в раскрытые настежь комнаты, папа произнес красивый чувствительный тост о нашей помолвке. Все потянулись поздравлять, но мне казалось: это сон. Звенели рюмки, но где-то далеко. Александр Францевич вдруг поцеловал меня в макушку, обнял Якова. Но это было недействительно, нереально. Антон Андреевич, Николай Васильевич, Ольга Дмитриевна, Петр Иванович — они существовали здесь, но отдельно от нас. И, похоже, Яков ощущал то же самое. Наши чувства вдруг стали видимы, как на операционном столе, ярко освещенные до мельчайших деталей. И я поняла, что
коробило Якова. Жених и невеста — что-то официальное, не наше. И мы вдруг стали не нами. А какими-то шаблонами, штампами. Наверное, нашей любви такое тяжело
дается.
Яков
Анна как-то сжалась вся. Смутилась. Видимо, это заметил Коробейников.
— Я вот что хотел сказать вам, — Антон Андреевич опять жизнерадостно улыбался, — берегите свои чувства. Как самую большую ценность. Для нас всех, — он развернулся, — они были чем-то невозможным, невероятным за эти годы. И мы знаем, как дорого они вам стоили. И знаете что, Яков Платонович, давно хотел пожелать вам хорошей крепкой семьи, с детками и собакой. Уже можно? Как вы считаете? — он повернулся к гостям. — Я думаю, все согласны со мной?
Стол оживился, улыбки засветились, Петр Иванович даже хохотнул, представив, наверное, эту счастливую собаку. Мария Тимофеевна прижала платочек к глазам.
Рюмки зазвенели в согласии. Анна от смущения перешла к улыбке, озорно взглянув на меня.
— А я, знаете, Яков Платонович, — Трегубов, улыбаясь, со звоном коснулся моей рюмки, — давно хотел Вам рассказать, что долго не мог привыкнуть к Анне Викторовне в полицейском отделении. Не знаю, как поначалу разрешил ваш совместный сыск. Мистика какая-то.
— Похоже, Анна наворожила, — Петр Иванович с другого конца стола заговорщически подмигнул мне. И отсалютовал рюмкой.
-Дядя, я просто знала, что могу и должна помочь, вот и все.
— А я не сомневался, что можешь. И книги тебе давал. Вы так и знайте, Яков Платонович, кому обязаны медиумом.
-А вы могли бы ей перечить, Николай Васильевич? — мне только сейчас пришла в голову эта мысль.
— Даже не знаю, не задумывался. Точно мистика, — он хохотнул и подмигнул Аннушке.
Мария Тимофеевна бросила убийственно-возмущенный взгляд на шурина, а Аннушка — на меня.
— Друзья, — низкий баритон доктора Милца разбавил застолье, — я благодарен судьбе, что встретил таких двух необыкновенных людей. Дело не в их чувствах, дело в их уникальности. Сколько, Яков Платонович, с Вами видели смертей от любви за эти годы? А разве их чувства были меньше? Или больше? Разве можно измерить? Но они не смогли с ними справиться, сберечь ее. Вы же, мои дорогие, смогли сберечь себя, и любовь, и в самых тяжелых ситуациях. И за это вам величайшее уважение, — он отсалютовал нам с Анной рюмкой.
-Александр Францевич, справляться можно с делом, а любовь… Мне казалось, за это время я терял Анну не единожды, — меня взял в плен невыразимый взгляд любимых глаз, — и знаю что, главное — не сдаваться.
— Да, за свою любовь нужно бороться до конца, — Ольга Дмитриевна уголками глаз улыбалась нашему полицмейстеру. — Яков Платонович, уважая Вас как сыщика, теперь, зная вашу историю, уважаю как человека.
Мою руку легко обняли пальчики Анны.
— Как много можно узнать от друзей после нескольких рюмок, — шептала она, смущенно улыбаясь.
-Хорошо, что они есть, такие друзья.
— Ты уже не жалеешь о мамином мероприятии?
-Если нельзя чего-то избежать, научись принимать или борись. Я сейчас принимаю.
— Но целоваться при них я не буду, — капризно наморщив носик, вдруг со смехом заявила она.
— Анна Викторовна, мы всегда можем заняться этим без свидетелей, — мне захотелось немного подразнить ее.
При этих словах моя красавица вдруг залилась румянцем. У меня восторженно перехватило дух. И на секунду забыл, что мы в центре застолья. Подразнил, называется…
Анна
И хотя мы целовались не раз при свидетелях. Но то были чужие и незнакомые, а здесь — свои. Не буду!
Застолье продолжалось. Домна завела патефон. Петр Иванович, жестикулируя, что-то горячо рассказывал Ольге Дмитриевне. Коробейников с Трегубовым заняты серьезным разговором. Непьющий Александр Франциевич вдруг принял вызов папы и решил пригубить его коньяк. Никто не заметил, что Якову подали конверт. Он, извинившись, вышел. Мама встревожено смотрела на отца. Внутри зашевелился холодок. Что опять?
Яков
Из Петербурга… Печать пансиона… Володя! Что с ним? Директор сообщал, что после смерти матери его подопечный впал в жесточайшую ипохондрию. Забросил учебу. Не выходит из комнаты. Может отказаться от еды. И надежда только на меня. За стеной играла музыка. Но наш праздник закончился. Завтра — немедленно в столицу, а сейчас — еще один сложный разговор.
Анна
Витиеватый почерк расплывался и развертывался в лицо мальчика, которого я никогда не знала и который сейчас требовал помощи. Где-то в глубине эгоистический чертик нашептывал, что это ребенок фрейлины, а может, и князя … Но дети не в ответе за родителей. Когда Яков сообщил о сыне Нежинской, некогда было думать о нем как о конкретном человеке. Но сейчас, слушая, что пришлось пережить десятилетнему человечку в клинике Ланге, мне становилось даже стыдно, что сирота не может быть обласкан и утешен. Наверное, сейчас меня не поняли бы и дядя, и отец. Но мы с Яковом были едины. Ребенка надо спасать.
Яков
Провожать гостей вышли всей семьей. Возможно, Мария Тимофеевна была права, устроив торжественный смотр жениха и невесты. Если раньше я уходил из этого дома гостем и редко кто меня провожал, то сегодня я провожаю гостей вместе со
всеми. За один день мое внутреннее ощущение одиночества разбито вдребезги и восстановлению не подлежит. Задержав на крыльце Николая Васильевича, опросил помощи в деликатном деле и свободу на три дня. Он, опьяненный присутствием Ольги Дмитриевны, не возражал.
Итак. Опять Петербург!
Анна. Пансион
Через два дня после объявления помолвки через газету весь женский персонал больницы под тем или иным предлогом старался побывать у меня в приемной. Причем, мне не совсем было понятно, как бедные сестрички не вывихнули шеи, пытаясь увидеть мое кольцо.
Александр Францевич глазами посмеивался над потоком любопытных барышень.Но мне было не до смеха. От Якова не было вестей. Мы условились, что как только Володя будет с ним, он даст телеграмму и я сообщу Николаю Васильевичу. Тревога под подтачивала меня, как огонь свечу.
Утро четвертого дня добавило мне тремор рук. Зная, что для Штольмана значил Петербург, я уже не скрывала тревоги перед домашними. Мама не понимала, что происходит. Папа сдержанно нервничал. Дядя вызвался ехать со мной. В поезде ко всему добавился страх. Он скручивал мне сердце. Душа ныла от тревоги. Я чувствовала все сильнее, что он — не в порядке. План был прост. Мы приезжаем в пансион на правах родственников Штольмана и задаем вопрос о нем и его подопечном. Если ничего не получим, пойдет план Б. Но его дядя пока не придумал. Я же размышляла, как применить свой опыт врача или педагога. Чистый ухоженный сад, свежеокрашенные колонны, веселые чистые окна составили хорошее первое впечатление о пансионе. Стайки розовощеких мальчишек от шести до четырнадцати сновали за оградой.
Оказывается, на территорию просто так не попасть. Пришлось ждать, пока сторож не вернется от настоятеля пансиона. Им
оказался маленький верткий человечек с масляными глазами. Никак он не вписывался в понятие заведующего мужского пансиона. Мы выяснили, что господин Штольман был. Выправил документы на мальчика, чтобы забрать. Но следующим днем не пришел. А мальчик? Мальчик есть, но ему плохо. И, если мы — родственники опекуна, он проведет нас к воспитаннику, поскольку что с ним делать никто не знает. Сегодня он уже отказался завтракать. Это все нам проговаривалось чуть гнусавым подобострастным голосом. И очень утомляло.
Володя лежал в своей комнате. Тихо смотрел на стенку. Даже не пошевелился при нашем появлении. Очень был похож на Нину. Но на кого еще, думать было некогда. Требовалось расшевелить мальчишку. Осторожно присела рядом.
— Здравствуй, я от Якова Платоновича, — тихонько тронула за плечо. Мальчик даже не двинулся.
-Володя, мы приехали от дяди Якова, — дядюшка вступил в разговор.
Мальчик оторвался от стенки и безжизненно посмотрел на нас.
-Я ему не нужен, — тихий охрипший голос, худенькая рука пытается натянуть серое солдатское одеяло на голову.
-Я никому не нужен! — наверное, это был крик.
— И мамы больше нет, — тихо добавил он. Сердце сжалось от горечи и боли за эту маленькую жизнь, за страдающую душу. Не уеду без него и Якова! Жестко и отчаянно откликнулось в душе. И тогда родилась мысль…
-Володя, дядя Яков пропал. Без тебя мы его не найдем. Помоги нам!
Мальчишка распахнул глаза и, сильно покачнувшись, резко сел. Долго же он так лежит…
— Как пропал? Я думал, ушел и бросил!
— Да что ты, он тебя никогда не оставит, — я считала пульс, желая определить степень истощения ребенка. Пока все в пределах нормы.
— А вы кто? — ожившие смородиновые глаза заинтересованно ощупывали мое лицо.
— Я — его невеста, Анна Викторовна, а это — Петр Иванович, — дядюшка присел рядом. — Ты сможешь мне рассказать, что произошло?
Они разговаривали на скамейке в парке. Дядя Яков предупредил, что приехал забрать его к себе. Что у него будет теперь семья. И он будет жить вместе с ним.
— А я люблю дядю Якова, — мальчик еле сдерживался от мокрых глаз. —
Документы будут готовы завтра, и завтра мы уедем. Так он сказал. Но когда собрался уходить, какой-то мальчик выхватил у него трость и бросился бежать. Я не видел раньше этого воспитанника. Дядя Яков побежал за ним… и все.
Больше он его не видел. Ни мальчика, ни дядю Якова. Мы переглянулись с дядюшкой. Мне стало холодно. Якова провоцировали? Для чего? Вдруг, как луч в тучах, меня проняло. Его похитили! Здесь в Петербурге! Господи! Как же это? Кому он понадобился? И, главное, зачем?
— Володенька, скажи, — я осторожно обняла мальчугана за острые плечи, — никто не приходил на этих днях? Вспомни, пожалуйста!
Мне уже становилось не просто страшно. Меня охватил ледяной ужас.
-В тот день, когда приехал дядя Яков, приходил доктор с усами, который лечил маму.
— И что он хотел?
— Спрашивал, зачем опекун здесь.
— И ты что?
— Сказал, что забирает меня.
— А он что?
— Был недоволен, что-то пробурчал раздраженно.
— И ты его больше не видел?
-Нет.
Дядюшка вдруг взял за руки ребенка.
-Скажи, а ты мог бы показать скамейку и куда побежал дядя Яков?
— Да, могу, но меня должны выпустить.
Это не было проблемой. Прогулки никто еще не отменял. Скамейка стояла между двумя хозяйственными постройками. Володя показал на ту, что слева. Замок. Амбарный. Железная дверь. Ледник, что ли? А если там? Боже! Нет! Мысли метались. Почему там? Почему я так подумала? Так. Спокойно. Надо отойти и успокоиться. Как искал меня Яков? Надо вспомнить, как он рассказывал. Представить его лицо и… тепло. То, что возникает всегда в его присутствии. Да! Это связь! Наша связь. Как это сделать? Где? Скамейка, на которой он сидел. Вот! Правильно. Пусть дядюшка погуляет с Володей, а я попробую. То, что он жив, нет сомнений — тепло есть. А духа нет. Господи! Сев на холодную скамейку, я представила, как Он здесь был два дня назад. Вот на этой скамейке. И представила его улыбающееся лицо. Да! Вот так. И вдруг действительно тепло из груди невидимым ручейком потекло в строну от скамейки. Легче, конечно, идти с закрытыми глазами, но дядюшка был занят, а вести меня некому. Через несколько десятков шагов я все-таки уперлась в ту же постройку с железной дверью. Он ТАМ, в леднике! Он жив! Но в леднике! Господи! Зачем? Кому он помешал?
-Дядя! Володя! Я нашла! — даже не соображая, что кричу это просто снегу и голым деревьям, я бежала по саду, понимая, что время идет неумолимо. И только одна мысль: сколько осталось, пока он не замерзнет? Ведь там не холоднее, чем на улице, значит, возможно, еще есть время, если только не раздели. Меня окатывали волны ужаса и страха. Внутри все остановилось. И только душа истязалась крестом слов: «Быстрее! Пожалуйста, быстрее!» Дядюшка понял все правильно. Но как я не доказывала, что действовать надо немедленно, не соглашался. Днем нас обнаружат. Нужны отмычки, фонарь, теплые одеяла, пролетка и ного другого.
— Ты не пойдешь, — безапелляционно заявил он.
-Даже не подумаю остаться!
— Ты в платье.
-Надену штаны и костюм для езды. Мне все равно. Я пойду! И не смей перечить! Это мой Яков!
Мы пререкались всю дороге к его особняку. Темнело быстро. Уже четыре. Еще полчаса и — ночь. В Петербурге всегда так. Мысли метались двумя потоками. Одна, и самая главная, была с ним. Постоянно, не прерываясь, я мысленно грела его, представляя, как мое тепло из груди, обволакивает его фигуру. И я чувствовала, как из меня исходят эти волны тепла в его сторону. Не знаю, почему, но чувствовала, что если оторвусь хоть на минуту, он замерзнет.
Второй поток решал насущные проблемы: одеться, собраться, выйти. Дядя продумал все. Даже мясо для собак и хлороформ для сторожа. Когда мы подошли к сараю, сил не хватало даже стоять, манипуляции с теплом очень подтачивали силы.
Он действительно был в леднике. Слава богу, не раздели. Пальто, шляпа. Даже трость валялась здесь. Мы мчались по ночному Петербургу. Яков, замотанный в три пуховых одеяла, не подавал признаков жизни. Только пульс, еле дрожащий под моими пальцами, давал возможность не сойти с ума. Не умереть от ужаса рядом с ним. В комнате были зажжены все свечи, два камина. Я растирала его спиртом, пыталась влить в рот, но, казалось, зубы намертво примерзли друг к другу, он был холоден, как лед. Тогда я вспомнила одну историю, что рассказывала Полина. Не понимая, как он еще жив, полностью раздев его и себя, легла рядом, прижавшись к куску льда как можно теснее. Я пыталась мысленно отдать все свое тепло, что оставалось, единственному, любимому, драгоценному человеку, без которого мне не жить, не дышать, не существовать. Ночь медленно, бесчувственно сочилась сквозь черные глазницы окон. Отчаянно сражаясь с ледяной смертью телом, мыслями, душой, слезами, я молилась всем, кого знала. Отчаянно, всем существом, всей своей сутью. И только, когда полотна темноты уже медленно истаивали за окнами, он глубоко вздохнул. Выскользнув из трех одеял, я поняла, что одеться уже не могу. Сил не было даже сделать глубокий вздох. В глазах темнело. Перед тем как потерять сознание, успела завернуться в тряпку, брошенную на полу.
Яков
Сознание медленными полосками света откликалось на ощущения. Жара не давала дышать. Первое, что увидел, потолок в изящных фронтонах. Где я? На мне было три одеяла. Два камина медленно тлели по бокам кровати. Вся комната была уставлена
оплывшими потухшими свечами. Слабость все-таки позволила сесть. С меня сняли абсолютно всю одежду. Смутно помнил смертельный холод и ледник. Дальше — сон, тьма. Но стоило спустить ноги с кровати. Волосы поднялись дыбом. На полу, еле
завернутая в одеяло, голая лежала Анна! О, Боже! Что тут было?!
***
Состав медленно пробирался по путям в направлении от Петербурга. Прошло три дня, как меня оживила Анна. Петр Иванович настаивал на том, что все-таки оживила. Когда он нес меня в экипаж, я был окончательно мертв. Так он сказал. Но меня беспокоило не это. Анна была еще очень слаба. И все три дня, пока мы разбирались с Володей, спала в комнате особняка Петра Ивановича. Доктор, осмотревший ее, установил полное нервное и физическое истощение и еще что-то. Он назвал это истощением эфира. Но я ничего не понял. Уходя, он сказал: тепло, еда, сон. Через три дня поднимется.
И сейчас, под мерный стук колес, она спала, по-детски безмятежно улыбаясь во сне. Я не мог отойти от нее ни на минуту. Как будто меня привязали к ней толстыми канатами. До сих пор охватывал ужас, вспоминая картину, открывшуюся после пробуждения. То, что она сделала, применяли женщины на далеком севере, спасая от смерти своих мужчин. И я своей Любви был обязан жизнью. Всю дорогу я держал ее руки и вспоминал фразы, которые кидали два молодца тюремной наружности.
Кажется, одного я видел в клинике Ланге. Неудивительно, поскольку пред моим похищением Володя видел его в пансионе. Вышибалы говорили, что хозяину нужен малец, чтобы кого-то держать в узде. КОГО, КАК КРОМЕ НИНЫ, можно держать,
шантажируя Володей. Но, возможно, у меня в то время начинался бред от удара по голове. Невозможно представить, что Нина жива. Я видел ее в морге!
Анна
В блаженном неведении дни тихонько везут нас к венчанию. Володю взяли к себе Трегубовы. Ольга Дмитриевна отогрела мальчика после тяжелой потери. Яков старается как можно чаще бывать с Володей. Мальчик к нему привязался. Я вижу иногда его грусть в глазах, когда он рядом с Володей. И знаю, что это. Мне тоже хочется того же, но пусть Бог решает. Это в его власти.
Мама, наконец, дождалась хлопот с подвенечным платьем. И я не пытаюсь ей мешать. Мне не так важно платье, как тот, с кем пойду в нем к престолу Божьему. Папа долго не мог успокоиться, узнав про Володю. Даже мама быстрее приняла новость. Но я убедила его, что это сугубо наше с Яковом дело. Мы заберем его, как только устроимся на новом месте. Сегодня последний вечер перед венчанием.
Яков рядом. Мы долго гуляем по парку, легко вспоминая, нежно целуясь, бережно припадая друг к другу. Нет страсти, нет дрожи. Есть высшая радость, спокойная и лучезарная. Мы купаемся в глазах друг друга, как в благодати, и теперь это будет всегда!
Яков
Николай Васильевич бережет меня как зеницу ока. Пока я надевал свадебный фрак, он неотрывно «вел наблюдение». Просто он волнуется. После истории с Петербургом мы долго не могли прийти в себя. Аннушка неделю пробыла под наблюдением Александра Францевича. Пришла очередь ему удивляться, как она осталась жива.
Я волнуюсь, глядя на себя в зеркало. Но это хорошее волнение. Оно мне нравится. Волнение перед радостью и счастьем.
Все. Мне подают пальто. Едем.
Анна
В зеркале вижу невесту. И это я. Не узнаю себя. Я и невеста. Закрыв глаза, внутри замираю в предвкушении его рядом со мной перед алтарем. И сейчас нет для меня большего блаженства.
Яков
Все внутри спокойно, собранно. Легко. Александр Францевич здесь. Чуть запаздывая, прибегает Антон Андреевич. Суета не касается внутреннего состояния. Оно радостно и безмятежно. Коробейников устроил отдельно взятое прощеное воскресенье. Изливает душу. Грешен? Конечно, прощаю. Все делалось во благо Анны Викторовны. Невесты пока нет.
Вместо нее прибегает городовой. Сообщение из Петербурга. Всего несколько слов. И день безвозвратно меняется. Все меняется. «Скрябин — это Крутин. И он здесь». Время постепенно убыстряет бег.
Анна
Спускаясь вниз, я не услышала шума гостей. Скорей всего, уже все на улице. Но все гости странно замерли. Что с ними? Мысли запаздывают от чувств. Мне уже страшно, а мозг еще ничего не понимает. Что происходит? В гостиной Иван Евгеньевич во фраке. Это сон. Страшный сон. Надо проснуться! У меня же свадьба сейчас! Он подходит ко мне. Жесткие пальцы сжимают горло. Нет! Я не Раймонда! Что он делает? Откуда табакерка? Он сошел с ума! Он сошел….
Яков
Я еще не верю, что это правда. Потому, что если правда…
С Антоном Андреевичем на ходу проверяем револьверы, потому что, если это правда…
В доме тихо. Неужели, правда? Не верю!
Гости загипнотизированы. На полу — свадебный венок. Анны нет. И вот это правда!
Мир становится на дыбы. Свадебный венок в руке превращается в терновый и разрывает мне душу на куски. И я исчезаю! По кускам! Мучительно! В неземной пытке! Меня нет, потому что нет ее! Все исчезает вокруг. И из кровавой пелены рождается одно единственное желание уничтожить, разодрать на те самые изуверские куски того, кто позволил себе МУЧИТЬ и ЗАБРАТЬ МОЮ АННУ! И сейчас меня больше нет. Есть отмщение!И есть знак Абраксаса на стене!
