Анна
Равнодушная луна лениво спорит с длинными тенями на снегу. Хватаясь за деревья, срываясь и падая в неудобной шубе, мы бежим по ночному стылому лесу. Мокрая, облепленная снегом, она плачет навзрыд, не понимая, что происходит. Я поднимаю её вновь и вновь, заставляю двигаться, вызывая образы заледеневшего человека. Она не видела столько снега. Разве там, в горах, его было так много? Отчаянно хочется спать. Но если засну, она замёрзнет, не зная, куда идти. Впереди поблескивает снег, лес, и ночь в холодном неведении, и танцующие черные ветки, не дающие быстрее уйти от погони. А эти двое нас уже ищут. Лже-Скрябин и алтаец, они рядом. Я знаю это так же, как и знаю, куда идти. Я могу видеть то, что далеко за пределами тела. Как не знаю. Нет времени разбираться. Ни ноги, ни руки мне не подчиняются. Шевелить головой или двигаться невозможно. Я — теперь она. И она бежит. В панике, не понимая, куда и как. Сковывает ужас. Невыносимо страшно. Нам страшно. А когда замирает в ступоре, надо тормошить ее сознание. Только бы не заснуть! Она в шоке. Чтобы поднять ее, я кричу. Я говорю с ней непрерывно. Она слышит. И мы снова бежим в бесконечную ночь. Сейчас чувствую Якова даже сильней, чем прежде. И я знаю, где он. Надо идти, Реймонда, вперед, иначе замерзнешь. Холодно. Не чувствую, но знаю, как холодно. Еще только половина пути. Нельзя сдаваться. Нельзя здесь умереть! Нет! Дойду, чего бы это ни стоило!
***
Мой голос в напряженной комнате получился очень громким. Он подхватился, и мои руки оказались в желанном, теплом плену.
-Аня! - звучало как мольба и песня, как крик и стон.
Страшная, холодная ночь растворилась на его груди. Обрывки мыслей, непрерывный разговор, уставшая, испуганная, ошалевшая девочка остались далеко в лесу. А сейчас в его руках, в защите и нежности, я пила нашу цельность, жадно, без оглядки. Каждый раз после бед и опасностей возвращалась к нему, к любви, без которой мне не жить. Говорить себе "Я сильная" можно тысячу раз, и быть сильной можно всегда, но если есть он, хочется иногда просто прижаться, как сейчас, и забыть обо всем.
Но нас разрывают.
-Аня! Дочка! — отец вместе с мамой бросаются ко мне.
-Анечка, что с тобой было? Ты здорова? — он тормошит меня. Взяв в ладони мое лицо,
пристально вглядывается.
— Скажи, что это сон! Что ты здорова, а на крыльце ты была просто замерзшей.
- Да, да, Анечка, мы с отцом так испугались. Что с тобой было? — мама прижалась ко мне, вытирая слезы, и, как в детстве, рукой проверила мой лоб.
Яков попытался вмешаться, но я остановила. Трудно родителям объяснить принципы перемещения духов. Попробую, как раньше делала, упростить и не напугать.
— Папа, мама, я медиум, и вы это знаете, — отец при этом раздраженно махнул рукой, — да, папа, я медиум, и никуда вам от этого не деться. Меня украли, чтобы насильно провести спиритический сеанс. Он закончился неудачно. Я от них сбежала. Вот. Это все. Отец с мамой застыли в изумлении.
Яков улыбается глазами. Доктор и Антон Андреевич удивленно переглядываются. Вы моих родителей не знаете, господа! Поэтому молчите. Говорить буду я!
Яков
Молодец, просто умница! Ее извиняющийся взгляд с покорными бесенятами напомнил мне дом с привидениями и юную Анну Викторовну с адвокатом Мироновым. И от этих глаз, кто бы он ни был, любой мужчина сдается без боя. Так умеет только она. Положив ему руки на плечи, иначе говоря, взяв противника в плен, она продолжает:
— Ну не совсем все, — голос извиняющийся, — только, папочка… Понимаешь, папа. Дух во мне остался. И иногда будет давать о себе знать. Ты же не будешь так пугаться, как сегодня? Правда?
Мы с Коробейниковым и доктором, затаив дыхание, следим, как Виктор Иванович, тяжело вздохнув, целует дочь в лоб. И в примирении разводит руками.
-Анна! — строгость не помешает. — Ну что с тобой делать! Дух так дух!
И, как будто заранее зная о таком исходе, Мария Тимофеевна радостно зовет всех отобедать. Умиротворенное оживление разбавляет звон вилок и шум бокалов. Домна, улыбаясь, обносит тарелками стол. Мы снова вместе. За столом. Рука в руке. В конце концов, улыбаться за эти двое суток мы не разучились. Чужой взгляд, неприятный голос и чуждый французский вспоминаются страшным сном. Петр Иванович пытается развеселить золовку. Виктор Иванович серьезен, но благо, не зол. Доктор и Коробейников увлечены друг другом.
Приподнятое настроение разрывает стон Аннушки. Судорожно, как от удара, она склоняется над столом. Минута — и уже рядом, ошарашенно оглядывая себя и нас, сидит Реймонда. Взгляд, осанка, голос — все другое. Анны опять нет.
— Que se passe-t-il ici, messieurs? ("Что здесь происходит, господа?")
Нет! Опять! К этому нельзя привыкнуть. Это нельзя ни на минуту так оставлять.
От неожиданности все вскакивают. Александр Франциевич, предложив свою руку, в спешке выводит несчастную из-за стола и, что-то тихо объясняя, ведет через гостиную. За ними с подносом устремляется Домна. Мария Тимофеевна, побледнев, выбегает из комнаты. Схватившись за грудь, вслед за ней торопится Виктор Иванович. Гробовое молчание рассекает вскрик Реймонды из гостиной. Выскакивая из плена стульев, мы с Коробейниковым и Петром Ивановичем изумленно видим девушку, в испуге застывшую перед Абраксасом на стене:
— Cette magie, pourquoi est-elle ici?! ("Эта магия, зачем она здесь?!")
Доктор Милц
Знаю, что понимание законов природы развивается сумасшедшими темпами. Но сегодня Анна Викторовна этому движению придала невероятную скорость. Женщина в спальне и женщина за столом — суть две разные личности. Холодные руки, бледность, испуганный взгляд. Это не Анна Викторовна. И все же… Ей явно нужна моя помощь.
— Мадам, как вы себя чувствуете? — пытаюсь начать со стандартного вопроса на ломаном французском диалекте
— Кто вы? Почему вы здесь? — резкий взгляд, и отошла к окну. Старается от меня быть подальше.
— Я — докт… М-да, я — лекарь, мадам, лекарь Александр. Я могу вам помочь.
— Нет, не надо, вы не похожи на лекаря. Похожи больше на… — она вдруг замолчала и опасливо посмотрела на мой костюм.
- Вас что-то пугает, мадам?
Испытывающий взгляд полоснул по лицу, и вдруг поток слов обрушился водопадом.
- Да, все! — почти истерика. — Никто ничего не говорит. Я одна. Скажите, где я? Что со мной? Что это за место? Что это за говор? Вы с ними? Почему же тогда говорите правильно? И почему… Вы в чёрном? — слезы.
Она прячет лицо в руках, плечи трясутся в истерике. Стараюсь говорить как можно спокойнее.
- Мадам, пока не могу ответить на ваши вопросы, но все же, позвольте помочь. Здесь вы в безопасности. Вам не причинят вреда. Я только хочу, чтобы вы успокоились. Прошу, дайте вашу руку и не бойтесь меня.
- Зачем? — тяжело дыша, она отнимает ладони от лица.
— Я проверю ваше сердце.
Она вдруг обмякает и в изнеможении, почти падает на диван, протягивая руку, глядит на мои часы с ужасом и удивлением.
Так! Истерика. Сердцебиение зашкаливает.
— Вам сейчас принесут лекар… снадобье. Обязательно его выпейте. Я ещё зайду к вам.
Да уж, Анна Викторовна, достались Вам испытания!
Яков
— Это уже ни в какие ворота не лезет, — Петр Иванович перервал растерянное молчание, после того как все вернулись за стол.
— Яков Платонович, кто так зверски поиздевался над моей племянницей? Нет, нет, — ладонь взлетела в прощающем жесте, — я вас не виню, но такое выдержать сложно. Понимаю Виктора.
Коробейников, долго смотревший на скатерть, вскочив, вдруг хлопнул об стол руками и нервно заходил по комнате.
— Яков Платонович, ведь вы помните дело с реинкарнацией? Вы же помните, дух ушел после исполненной задачи.
— Я понимаю, Антон Андреевич. Но найти клад, какой, где — неизвестно, не так просто. Меня сейчас тревожит другое. После всего и особенно сцены с Абраксасом, Реймонда превращается в свидетеля, которого нужно допросить. Знаю, знаю, Александр Франциевич, вы как доктор против. Вы скажите, когда можно это сделать?
Доктор Милц, спустившийся в столовую покачал головой.
— Яков Платонович, эта девушка требует серьезного отдыха. Вы можете себе представить потрясение человека, оказавшегося на шестьсот лет в будущем? Да еще в другом теле? Господа, надо проявить терпение и сострадание. Я думаю, Анна Викторовна сказала бы то же самое, как врач, разумеется. Я думаю, дня через два можно, как вы изволите выражаться, допросить. Кроме того, и Анне Викторовне тоже надо отдохнуть. У них теперь одно тело. Не забывайте об этом.
— Боже мой, — Петр Иванович со стоном взялся за голову, — я видел много мистического, но такого!.. Дух, застрявший в медиуме. Это в страшном сне не приснится. Бедная Аннет!
-Петр Иванович! — Мария Тимофеевна с еще покрасневшими глазами, возвратившись, решительно прервала воздыхания шурина. — Извольте не причитать. Пока Виктор тоже еще не пришел в себя, то я решила так: если уже такое произошло, значит, надо просто с этим что-то делать, а не сидеть, сложа руки. Яков Платонович, вы-то ситуацию понимаете лучше всех, ознакомьте, пожалуйста, нас с Вашими планами!
Ах ты ж! Если этой женщине суждено стать моей тещей, то только держись. Она и дочь переплюнет!
— Марья Тимофеевна, у нас план простой: найти преступников и освободить Анну от духа. Кроме того, Анну ищут. И могут найти. Нужна охрана дома. Городовые с черными очками. Внутри дома, не снаружи.
— Как? — Антон Андреевич даже поднялся. Мария Тимофеевна перехватила инициативу. — Вы хотите сказать, у нас в доме будут находиться чужие люди?
— А что делать? О том, что Анна Викторовна здесь, никто не должен знать. Антон Андреевич, позаботьтесь об этом. А городовые перед домом — это рассказ о том, что здесь Анна. Вы же понимаете!
— В таком случае, — тон уверенного генерала в юбке, — вы, Яков Платонович, непременно должны находиться здесь в качестве жениха и охраны и тогда никакие черные очки, простите, городовые, не нужны!
***
За окном снежный сад терпеливо переживал очередной зимний день. Глядя на искрившееся под солнцем великолепие, я мучительно искал возможность передать записку в Петербург Сергею Эрастовичу. Моя отставка, пусть и нужная еще три дня назад, лишала помощи в нашем положении. Уехать и оставить Анну я не мог. Кроме того, покоя не давала фраза Реймонды перед Абраксасом. Если он — их Бог, почему столько ненависти и страха? По крайней мере, эта девушка может много нам рассказать. Ведь только катарка знает, что за клад и где он находится. Остался еще один день, назначенный доктором, и мы сможем с ней поговорить.
Шаловливые ладошки легли на грудь. Аня обняла со спины, тихо вздохнув, уткнулась носом в спину.
— Как ты? — глядя в забеленное окно, с наслаждением накрыл теплые пальчики ладонями.
— Привыкаю. Действительно, это — как затянувшийся спиритический сеанс, из которого нельзя выйти.
— Трудно? — развернул к себе, настойчиво ища в глазах крупинки усталости.
— Тяжело. По началу. Сейчас легче, — она смеялась глазами, любила взглядом.
— Знаешь, иногда я слышу ее мысли, как под водой, глухо, но понятно. Ей страшно. Она постоянно хочет что-то вспомнить и не может. От этого болит голова. Но это неважно. Как ты?
— Думаю. Пытаюсь найти выход, как тебя вытащить. Невыносимо делить тебя с кем-то.
— Сейчас не думай об этом. Ладно? — закрыв глаза, она прикоснулась к лицу в нашем жесте. Я замер от потока нежности, любви, тоски, еще чего-то очень личного, ее, что можно почувствовать только так, очень близко. Нет, надо остановиться.
— Сколько еще времени? — губы утонули в ее мягких ладошках, как всегда, вызывая ощущение дома.
— Надо идти. Она сейчас проснется. Нервничает, когда не в том месте просыпается.
— Ты за нее переживаешь? Неожиданно, — поднял на руки, чтобы отнести наверх.
— Яков, она тоже душа, такая, как я. И ей намного хуже, чем всем нам, — слегка возмутилась, не уставая ласкать взглядом.
— Аня, ты духа жалеешь? Удивляешь ты меня, каждый раз! — легкие поцелуи оставались незримо на скулах, глазах, уголках губ. Она любит так, я знаю. Перед дверью выскользнула из рук.
— Прости меня!
— За что?
– Я знаю, что с тобой… было.
— Коробейников! Ах, ты ж!
— Антон Андреевич ни при чем. Вокруг тебя было много людей.
— Пустое, Анна Викторовна. Прошлое останется в прошлом. Надо жить сейчас и дорожить каждой минутой. С вами это понял, ясно, как никогда, — и, чтобы больше не было никаких сожалений, ее губы на минутку оказались в моей власти. Пусть запомнит до новой встречи.
