Петр Иванович
Париж в начале марта — это еще не Париж. Это слякотное холодное место. Солнце, играющее в прятки с тучами, не в ладах с городом. И поэтому жадничает с теплом и лаской. Но когда его лучи, задумавшись, задерживаются на полдня, город расцветает мокрыми улицами и еле дрожащей зеленой дымкой листвы. Я люблю Париж в апреле–мае, когда буйство цветов и зелени погружает в состояние любви. И тогда любишь всех. Небо, женщин, детей, узкие улицы, кафе на тротуарах, даже маленьких котят, ползающих во дворах старых парижских домов.Холодный ветер уже не пугает нежную листву, и свечками взрываются каштаны.
А сейчас столичный вокзал, холодный и мокрый, не добавлял оптимизма. Аннет, разбуженная за час до прибытия, покачиваясь от сна, бережно, как хрустальная ваза, была спущена с высокой подножки вагона Яковом Платоновичем.
Двое суток, погруженная в сон препаратами Александра Францевича, она отсыпалась по его указанию. Первые полдня поездки после Петербурга Яков Платонович не отходил от невесты, а потом общими усилиями Татьяны Сергеевны, Антона Андреевича и меня, вашего слуги, мы заставили его отдохнуть. Иначе вслед за Аннет свалился бы и он.
За эти два дня у нас сложилось довольно дружное общество любителей истории, литературы и баек старого знатока приключений. Пару раз, оставив Рябко для охраны купе, к нам присоединялся Яков Платонович, обнаружив довольно уверенное знание трудов известных русских и европейских писателей. Но, посидев час — другой, вновь уходил к своей ненаглядной Аннушке. А Татьяна Сергеевна, по-детски сложив ладошки у щеки, слушала меня, затаив дыхание. И также, затаив вдох, смотрел на нее наш молодой сыщик. Право слово, мир влюбленных одинаков. Так мы добрались до вечного города Любви, доставив сюда уже не одну, а две пары «Ромео и Джульетты». Ну что же! Мне лестно помогать и взрослым, и еще неоперившимся чувствам.
Устроив женщин в доме на Монмартре, вместе с Рябко сыщики побежали в российское представительство, а я помчался проверять своих должников.
Яков
Нас ждали. Передав рекомендательные письма от генерала Звольского, мы попали в кабинет одного из секретарей посла. Сам посол, барон Моренгейм, был известен как инициатор французско-русского сближения. И мы надеялись на благополучное решение вопроса с организацией научной экспедиции в округ Тулуза по изучению катарской истории. Экспедиции во главе со специалистом-историком по правилам предоставлялась охрана. Изложив свою просьбу, нам оставалось только ждать решения посольства.
До отъезда в Тулузу оставалось три дня. Я плохо представлял себе, что нас ждет. Не допускал мысли, что это билет в один конец. Но честно признавался себе, что затея почти безумна. И, что бы там ни было, Анна — со мной. И это главное. Идея родилась внезапно…
Коробейников
Квартирка Петра Ивановича на Монмартре представляла собой двухэтажный дом со знакомой планировкой. Путь в комнаты наверх проходил через большую гостиную на первом этаже, где располагались прихожая, кухня и комнаты прислуги. Удобно, если хочешь знать, кто и куда уходит. И я заметил, как рано утром с загадочным видом наш Яков Платонович покидал дом. Знаю, любит он сюрпризы делать. Знаю даже кому. И мне бы не помешало побаловать кое-кого приятными подарками.
Анна
Первая ночь в Париже прошла спокойно. Голова не кружилась. Слабости нет. Не знаю, бодрствовала Реймонда или нет, но знаю точно, кто принес мне утром роскошные красные розы, царствующие рядом с кроватью. Из пахучих красавиц выудила записку «Доброе утро, любимая! Спускайся. Тебя ждут день и я».
Дожидаться, пока я спущусь на последнюю ступеньку, он не стал. Подхватив меня за талию, закружил по комнате. Благо в ней пока никого не было.
Целуя и крепко прижав к себе, зашептал:
— Я хочу, чтобы сегодня и всегда ты была счастлива!
— Яков, что случилось?
— Анна Викторовна, — озорной взгляд будоражил воображение, — не откажите в удовольствии прогуляться с вами по Парижу!
— Яков Платонович, а завтрак?
— И завтрак, и обед, и даже ужин нам сегодня любезно предоставит город.
— Яков, какой же ты… — я прижалась к его лицу, вдыхая любовь, нежность, бурлящее счастье и почти мальчишечье баловство.
Улицы дышали обещанием весны. Величавые омнибусы, пронырливые фиакры. Дамы, уже надевшие первые весенние пальто. Сопровождающие дам не отставали в смене платья. Сюртуки, потерявшие черный тон, блестящие цилиндры. Столики кафе на тротуарах. Голуби на площади, которых мы с удовольствием кормили. Шум и гомон влюбленного в себя города, дарившего эту любовь всем, кто мог услышать сердце Парижа. И его слышали мы на Елисейских полях, у Арки Победы, на новой, самой высокой в мире железной башне, у Лувра и за чашкой кофе под аккомпанемент уличных музыкантов.
Парижане приветливо здоровались с нами, незнакомыми людьми, и бежали по своим делам, и этим удивляли меня. И везде, везде — его глаза, ощущение его тепла и присутствия. Его невероятная, теплая улыбка и взгляд, полыхающий страстью, нежностью и восхищением. Сильные родные руки, охранявшие меня от мартовских луж, поправляющие шляпку, когда споткнулась, одевающие перчатки после самого сладкого в мире круассана, которым он меня кормил вместо завтрака на уединенной скамейке в саду Тюильри.
Изумительное пирожное таяло во рту теплой сладостью, а он сосредоточенно следил, как я кусаю шоколад, и в глазах зарождалось что-то невероятно захватывающее. Ветки старых, еле оперившихся зеленью деревьев едва скрывали наши поцелуи. Но скажу грубо — плевать! Мы устали от пряток по углам, зная, что уже сегодня были бы мужем и женой, если бы…
Яков
Если бы не чьи-то игры со смертью, тайнами и кладами. Если бы не типы вроде Крутина, жонглирующие чужими жизнями. Если бы не ее Дар и не мои невольные тайны. Если бы не люди, которым плевать на нас.
Никогда еще счастье не наполняло меня так живо и ярко. Даже у ступеней венчальной церкви в убийственный день свадьбы я не чувствовал столько жизни и радости. Прошлое таяло, исчезало и растворялось в невероятном «сейчас». Безумно осторожно я прикасался к ее губам, чтобы узнать ответ, а потом почувствовать их удивительную власть надо мной. И, растворяясь в этой власти, желал еще. Она дарила мне цельность и ценность жизни, и ее смысл в любви. Моей любви. Больше которой могла быть только она.
Взявшись за руки, бродили по улицам. И говорили. Говорили обо всем. О будущей жизни и сегодняшней проблеме. Об агентстве, которое, возможно, откроем здесь, и Затонске, который останется в прошлом. О медицинской школе. О парижанах и наших общих знакомых. О событиях, которые могут перевернуть нашу жизнь. Ей нравился Париж. Его смелость и устремленность в будущее. Смеясь, она говорила, что с удовольствием превратится в современную парижанку. И что после древней катарки, это уже не сложно. Эта женщина снова была моей Анной, любимой до безумия, единственной и драгоценной. От ее счастливого журчащего смеха все проблемы стыдливо превращались в легко решаемые задачки.
Я вел ее к базилике Сакре Кер. Чистый, как утренний свет, девственно белый собор сейчас под открывшимся солнышком слепил глаза так же, как ее улыбка. Дарил восторг ее смехом восхищения и парил над городом величественно и торжественно. Он в чем-то повторял ее. Солнце нехотя прижималось к горизонту, и его вечерний красноватый свет застенчиво прикоснулся к главному куполу. И тот, как в сказке, умылся розоватым перламутром. Аня ахнула и повернулась в удивлении.
— Прожив в Париже столько времени, я не была здесь. Как? Откуда ты знаешь про это место?
— Давай войдем. Есть еще кое-что.
Орган. Звуки водопадом обрушили на нас мощь и ликование жизни. Она замерла от восторга. Мы стояли, завороженные любовью, проникающую в каждую клеточку. Музыка, красота храма, наши чувства, умноженные десятикратно. На секунду показалось, что мы парим под куполом в восторженном трепете. Ее глаза сияли, слепили, обрывали дыхание.
— Невероятно! Яков, это волшебно!
Для меня эти слова звучали особой музыкой. Про собор вспомнил, когда взбирались на новомодную железную башню господина Эйфеля. Собор хорошо виден оттуда. Я знал, что ей понравится!
Анна
Уже вечерело, когда по дороге на обед, сидя в экипаже, мы шептали друг другу знакомые нежности, давая себе маленькое удовольствие вспомнить всего лишь две ночи любви в нашей короткой несемейной жизни. Вернее, в наших совместных обидах. Но даже они представлялись уже не такими страшными. И если мы их перенесли, то в нашем общем будущем им уже не место. И мы вспоминали наше пережитое, иногда со смехом, иногда задумываясь. В эти моменты, прикасаясь руками, будто бы вновь прощая друг друга. Прощали за прошлое, авансом — за будущее. Прощение дрожало в кончиках его пальцев, когда он касался моего лица, чтобы снова поцеловать. Нам было мало этого дня, как, наверное, будет мало этой жизни, чтобы любить друг друга.
В довольно милом ресторанчике на Елисейских полях меня ждал сюрприз. В конце обеда официант вынес блюдо со свечками по окружности, в центре которого стоял торт с одним словом по-русски «люблю».
Яков
Сладкое не люблю, но шоколадное слово мы ели вдвоем. И это был самый вкусный шоколад в моей жизни, видя, как Аннушка берет эти буковки и, жмурясь от удовольствия, и с наслаждением кладет в рот.
Не выпуская мою бесценную из глаз, я отошел дать официанту на чай, чтобы увидеть, кто все время стоит у меня за спиной, и заметил за окном чьи-то изучающие глаза. Мальчишка в кепи смотрел на Анну, как будто сверяя ее с портретом. Неучтиво бросив деньги в руки ошалевшему гарсону, я в два прыжка оказался у выхода. Неизвестный мальчишка как сквозь землю провалился. Аннушка с тревогой встала.
- Яков, что случилось?
— Ничего, любимая, какой тип пристально наблюдал за привлекательной жизнью твоей сумочки, — сморозил первое, что пришло в голову. Видимо и ей не хотелось портить сегодняшний праздник. И она сделала вид, что поверила.
Анна
Вечерний Париж не очень благоразумен. И мы тихонько шли домой на Монмартр, когда в одном из переулков Яков резко развернулся и схватил за ухо какого-то мальчишку.
Ребенок был аккуратно, но бедно одет. Что ему надо? Знаменитый штольмановский захват за ухо знал весь преступный мир Затонска, поэтому наш неудачливый гарсон прошествовал до дома, подвывая и не пытаясь вырваться под суровое молчание моего бдительного сыщика.
Яков
Дома были уже все, когда в гостиную мы втащили парнишку лет тринадцати. С тонким носом, широкими скулами и совершенно кудрявой, черной, густой шевелюрой. Глаза были на мокром месте, потому что ухо горело всевозможными оттенками малины.
— Итак, говори, что делал около ресторана и зачем пошел за нами! — мой французский был, конечно, с акцентом. Но если Реймонда его понимала, то и этот малец разберется. В этот момент Петр Иванович, пристально вглядываясь в лицо малому, воскликнул по-русски:
— Анри, дружище, как ты здесь?
— Месье Пьер, как я рад видеть вас, но этот господин напал на меня, — и он скрючил такую несчастную рожицу, что если бы не горящее ухо, я бы и сам поверил в его невиновность.
— Анри, давай без театра. Мы же знаем другу друга, — он перешел на французский, — а это мои друзья и врать им — себе вредить. Ты понял? — и он очень близко наклонился к черным плутоватым глазам. — И позволю себе напомнить, ты мой должник.
***
Пока знакомец угощался на кухне, Петр Иванович рассказал нехитрую историю. В одном из злачных заведений Марселя он стал свидетелем бесчеловечной драмы. Хозяин, дабы привлечь клиентов, устроил игры на пари. Ловили на улице первого
попавшегося попрошайку или бездомного и метали ножи вокруг него. Если остался жив, платили деньги, но ставки на жизнь были высоки, впрочем, как и на смерть. Увидев такое с семилетним малышом, дядя ввязался в игру, и, разумеется, выиграл. Малец остался жив. Но после этого Миронов отказался от такого заработка навсегда. А теперь спасенная шесть лет назад жертва уплетала ужин на кухне, а мы не знали, что с ним делать. Когда довольная рожица появилась в дверях, я не выдержал.
— Говори, кто приказал следить? — мальчишка опешил и испугался. Конечно, если дело идет об Анне, пощады не ждите.
— Месье из жандармерии. Подрабатываю иногда.
— Жандармерии? — мы переглянулись с Коробейниковым. А это откуда? — И что тебе приказали?
— Следить за русской с представительным мужчиной и дали Ваше описание, — значит, следят за нами вместе. Кто? Кто на нас вывел? Неужели генерал? Опять охота на ведьму! Дьявол! Когда это закончится? Я посмотрел на Аннушку.
Внешне спокойная, только опять бледность, и пальцы дрожат. Так! Сейчас все неважно. Ей нужен покой.
— Анна Викторовна, позвольте, я провожу Вас на второй этаж, — она вскинула глаза и поняла мою немую просьбу.
В комнате я обнял ее. Гладил по голове и шептал:
— Не переживай, сейчас все выясним. Полежи, чтобы плохо не стало. Голова кружится?
Она вздохнула и молча помотала головой.
— Отдохни, родная. Я все выясню и приду.
А внизу следствие велось по всем правилам. Антон Андреевич держал пацаненка за грудки, а Петр Иванович пытался его вырвать из захвата. Татьяна Сергеевна умоляла всех остановиться.
— Петр Иванович, — все замерли, глядя на меня.
—У нас есть работа для этого молодого месье? Что мы можем предложить? А?
Дядюшка Анны смекнул сразу.
— Анри, нам нужны твои таланты. Ты сможешь помочь за вознаграждение?
Нахохленный воробушком, исподлобья посмотрел на меня.
— Сколько платите и что делать?
— Не волнуйся, ничего противозаконного. Миронов присел около него.
— Будешь делать все тоже самое, только наоборот. Следить за теми, кто следит за нами. Понял? Плачу в два раза больше.
Мальчишка кивнул.
Хорошая вербовка. Грамотная. Главное, что он сам не понял, что произошло.
— И сопровождать нас в опасном путешествии, — дядюшка заговорщицки понизил голос. — Хочешь?
И опять кивок, и взгляд стрелой в меня.
— А куда ехать-то?
— В Тулузу! Поедешь? Ну, тогда по рукам!
***
Вернувшись в комнату, застал Аню уже спящей. Сказывался насыщенный день. Бережно и осторожно, чтобы не разбудить, освободил от лишней одежды и завернул в одеяло. Ночи холодные. Все, что я делал, было так естественно и по-домашнему. Как снять шляпу, принять пальто, положить рядом с тарелкой недостающий нож, подать руку, пить чай из одной чашки. Будто мы живем вместе уже давно и привыкли к нежной заботе друг о друге. У меня перехватывало дыхание, когда я представлял наши семейные будни. Но добраться до них предстоит через неизвестное.
Тревожила непонятная слежка. Кто бы то ни был, но у нас теперь нет охраны. Только Рябко и вот этот сомнительный маленький филер. Надеяться теперь можно только на себя. Значит, нас уже семеро. Неплохой отряд. Скоро, скоро все закончится.
Коробейников
Получив разрешение на проведение исследований и отказавшись от сопровождения, вот уже второй день мы трясемся в потрепанном вагоне единственного поезда на Тулузу. Комфорт парижского путешествия померк перед деревянными скамейками и такими же лежаками. Плохо, но терпимо. Знаем, за что платим. Неудобное существование скрашивает улыбка Татьяны Сергеевны, неубиваемый юмор Петра Ивановича и уверенный взгляд нашего молчаливого начальника.
Анри вовлек меня и Петра Ивановича в картежный азарт. Якову Платоновичу сейчас не до нас. Но краем глаза следит за игрой. Даже Татьяна Сергеевна поглядывает в нашу сторону. Она занята Реймондой. И Штольман не отпускает ситуацию ни на миг. Анна Викторовна, после исчезновения на день с женихом, уже не возвращалась в тело. И Реймонда, попавшая в нетерпеливые ручки историка, теперь в полной мере познает азарт ее исследователя. Поскольку с французским у нее плохо, с переводом помогает Яков Платонович. Скорей всего, его захватывает разговор, иначе давно присоединился бы к нашему картежному флеру. Рябко с выражением упрямого долга на лице надежно устроился при входе. К полудню мы должны прибыть в Тулузу. Что нас там ждет, известно только Всевышнему. И на него, наверное, придется теперь уповать.
Яков
От Тулузы до замка добирались дилижансом. Дорога основательно вымотала. Реймонда, тоже ощущавшая последствия сотрясения, была уложена на подушки и белым лицом тревожила нас всех. Но меня еще тревожили сообщения Анри. Час от часу он сообщал о странных личностях, кидающих на нас заинтересованные взгляды.
В опускавшихся сумерках за холмом показалось маленькое селение, прилепившееся к высокой горе. На ней короной в вечерней темноте просматривались стены мощной цитадели. И какой насмешник назвал это замком?
Петр Иванович
Единственный постоялый двор в этом селении с трудом разместил нас в трех комнатах. В тесноте, да не в обиде. С Анри мы заснули не сразу, он долго рассказывал свою жизнь после моего отъезда. Парню пришлось хлебнуть под самую завязку. Но
справился, чем снискал мое несомненное уважение. С таким помощником нам повезло. Аннет с кузиной, естественно, разместились в средней, между нашими комнатами. Ну а сыщики с полицмейстером ютились в помещении ближе к выходу. Дабы «бдеть нашу безопасность», как выразился Антон Андреевич. Про «быть настороже» сомневаюсь, ибо дорога растрясла, вымотала до кишок без исключения.
Яков
Несмотря на усталость и боль во всем теле, я проверил ставни на окнах, замки на дверях. Договорился за скромную плату с хозяином никого больше не принимать на постой. Но уснуть не мог. И дело не в безопасности. С Рябко мы договорились поменяться после двух ночи. Интуиция держала в напряжении. Я хотел всех поднять дежурить, но Рябко отсоветовал. Иван Авдеевич оказался дисциплинированным и серьезным охранником. Дело свое знал отлично. А Коробейников и дядюшка валились с ног.
Мысли и неизвестность не давали уснуть. Просчитывая варианты развития событий, ни один не казался мне до конца правдоподобным. Сейчас я вступал в область реальности, где практически ничего не мог контролировать. Опасность сгустила воздух. Мой зверь внутри дрожал от напряжения. Тревога тянула в ее комнату, но там была кузина, там была Реймонда.
Под утро по коридору прокрался Анри.
— Месье Яков, там шум под окнами. Надо бы проверить.
Меня пружиной взвило в воздух. Аня!
— Анри, во двор! Я в комнаты.
Дверь настежь. Густой запах хлороформа ударил в нос. Закашлялся. Окно открыто. Кузина с платком на лице. Постель Анны пуста…
— Неееет!
***
Белое лицо хозяина тряслось и от страха, и от моих рук.
— Месье, месье. Успокойтесь. Я ничего не слышал. В доме никого нет. Никто не мог охранять. Все на маскараде.
— Каком еще, к дьяволу, маскараде!
Зверь выл внутри. Кровь ударила в голову. И она разбухала от боли. Я предполагал и такой вариант, но не так быстро. Похоже, что Анри и моя интуиция правы. Нас вели до самой горы. Скорей всего, всю дорогу от Парижа. Где же я просчитался?!
— Как зовут? — я отпустил серого от страха мужчину средних лет в холщовой крестьянской рубахе в широких штанах и переднике.
— Жаум, месье.
— Как?
— Жаум.
— Хорошо, Жаум, рассказывай, что за шапито у вас назревает?
— Не ругайтесь. Я понимаю, Ваша мадам…простите. Я расскажу. Давайте только воды вам принесу.
— Яков Платонович, ну право слово, успокойтесь, — Антон Андреевич появился в дверях, — видимо, я уже выхожу из берегов, если слышу такие речи. — Анри побежал на гору. Рябко проверяет постройки. Петр Иванович с Татьяной.
— Хорошо, я спокоен. Слушаю.
— Так вот, месье, каждый год у нас отмечают победу над ересью. День освобождения замка от еретиков. Говорят, что так и было. Двести посвященных и сорок паломников осталось в замке после одиннадцатимесячной осады.
— Уважаемый, давай покороче, иначе не успеем мадам найти, — это уже Коробейников не выдержал.
— Pardon monsieur, стараюсь. И каждый год устраивается костюмированная ярмарка, и потом театральное представление истории победы.
— И что?
— Все в костюмах той эпохи. Даже некоторые говорят на окситанском наречии. Интересно. Журналисты приезжают, паломники, просто интересующиеся историей. Много людей. А в этом году на месяц опоздали. Не знаю почему.
— Я понял, — ясно стало, почему откладывалось. Похоже, ждали главное действующее лицо. Анна испортила праздник.
— Как туда попасть?
— О, это тоже интересно. Надо переодеться
— Да какого черта! — Я уже пустился во все тяжкие, и миндальничать не было сил.
— Иначе Вас не пустят в замок.
— Месье Яков! — от двери отделилась фигурка Анри, — там полиция.
— Где?
— Вокруг замка. Пускают только в костюмах.
— Выход один? — зачем спрашиваю. Там их два по рисункам Ани, но если полиция — второй ход явно закрыт. Ну что ж, карнавал — так карнавал. Нам на руку. Меньше узнают.
Коробейников
Ну, я же говорил! Я предупреждал, что может быть все плохо. Хотя какой у нас выбор? Анна Викторовна с каждым днем все меньше на себя похожа. Нас, как котят, запихнули в корзину, и все. Теперь, выбирайся сам, называется.
Еще трусивший от волнения француз с брюшком провел нас в соседний дом, где суетились две мадам в летах. Одна выдавала костюмы, другая клеила усы и делала прически дамам.
— Стойте! — я вспомнил про Татьяну Сергеевну. Как ей такое пропустить! — Кузина тоже нужна. А то заявится толпа мужчин. Явное подозрение.
— Господи! Тогда уж и дядюшку давайте переодевать, — Яков Платонович на себя не похож. Как же его эта ситуация измотала!
В итоге в два часа пополудни на крутой тропинке в замок появились два монаха в капюшонах, сдвинутых до предела на лицо, два простолюдина в шоссе и сюркоттах с капюшонами, простушка-простолюдинка и шут.
Яков Платонович, с сарказмом поворчал, что не поменяли брюки на бре, но я напрочь отказался надевать чулки, пусть даже и толстые. Кто знает, что носили монахи под хламидой? Кто может увидеть современный крой? Но представившись паломниками двум окаменевшим жандармам в вполне современном полицейском костюме, мы вошли в широкий двор, заполненный разношерстной толпой. Кроме средневековых кота, дюпонов, дублетов и мантий, здесь наблюдались вполне современные монахи с тонзурой. Черные, опоясанные простой веревкой, они пытались затеряться среди толпы, но не увидеть их было трудно. Обширный двор пятиугольной крепости гудел, пел, кричал, смеялся. Гул стоял в ушах. Пели трубадуры, глотатели огня пугали гостей, уличные акробаты и бойцы на кинутых деревянных помостах, даже театр кукол. Отдельно стояли стеллажи со снедью. Народ гулял, вживаясь в средневековую историю.
Я крепко держал за руку Татьяну Сергеевну, хотя монах с простолюдинкой — весьма специфическая пара, но отпустить ее в это море людей не мог себе позволить. Она так была потрясена историческим действом, что забыла, верно, как ее зовут.
Яков
Как найти среди этой толпы Аню? И нигде нельзя встать повыше, чтобы рассмотреть поверх голов. В другом конце двора я увидел высокий помост. Но он серьезно охранялся жандармского вида монахами. Вероятно, Ватикан уже договорился с Крутиным и ищет свой лакомый кусочек в истории. Ситуация уже нервировала и нервировала серьезно. Кто знает, что в это время творилось с Анной. Немота реальности вбивала иголки в сердце. Невыносимая тревога ныла в груди. Бессилие рвало в клочья выдержку, как пять лет назад в камере шлиссельбургской крепости. Хотя именно в эти часы самообладания нужно очень много. Я отошел к стене, чтобы немного продохнуть и взять себя в руки. Ведь у нас все получится. Об этом говорила Реймонда во снах Анечки. Об этом уверял меня доктор. Пусть я верю только себе, но что за мрачность? Как никогда, я нужен моей бесценной женщине и такая вдруг хандра!
Маленький шут привалился к моей ноге и играл на дудочке. Пытаясь избавиться от непрошеного создания, я заметил смоляные кудри.
— Анри, что?
— Ее не видно, месье. Но, говорят, что действо какое-то начнется. Плохо понимаю. Похоже, провансальский диалект.
— Какое действо?
— Смотрите, — и он показал на монахов, складывающих хворост у вбитых, рядом с помостом, восемь столбов.
Я похолодел.
— Что за… — костры! Средневековые костры. Они что, тут совсем с ума сходят? — Ты думаешь, будут жечь чучела?
— А кто его знает! — в глазах мальчишки горело любопытство. Малец еще, хоть и битый жизнью. — Ждут журналистов и кого-то из префектуры.
День закатывался к вечеру. Незаметно и аккуратно мы прочесали весь двор. Благо был не велик. Триста на сто и на двести метров. Осторожно заглядывали в подвалы, там, где это было возможно, поскольку в двух коридорах стояли жандармы. Последнее обстоятельство просто било в набат — там должна быть Анна. Но предпринять что-нибудь, не раскрыв себя, не
возможно. Револьверы, конечно, в карманах, но из-под сутаны быстро их не вытащишь. В этих условиях все это безнадежно. Мы не знаем, кто в костюмах. Судя по размаху действа, здесь мог быть и гарнизон военных.
Скоро потемнеет, а наши поиски ни к чему не привели. Я уже понимал, что под видом маскарада разыгрывается театральное действие для Реймонды, чтобы заставить ее вспомнить потерянные сведения. И это последнее, что они могли сделать. Если
не получится — Анне не жить. Размах и масштаб ухищрений преступников потрясали. И я ни на минуту не забывал, что среди толпы, очень вероятно, находится Крутин. Задача напоминала поиск иглы в стоге сена. Но после минутной слабости уверенность, что найду Анну, крепла. Просто надо ждать подходящий момент. На помосте возникло какое-то движение. К возвышению рядом с ним вышли горнисты. Прозвучал средневековый напев. Из глубины дверей за настилами вынесли два трона. И за ними появились…
— Анна! — я чуть не крикнул.
Рядом, держа ее за руку, шел Иван Евгеньевич. Узнал не сразу. Костюм тринадцатого века слегка изменил фигуру и придал лицу хищное выражение. Но глаза все те же. Они сели в кресла. Она улыбалась ряженому доктору и поглаживала его руку. Слава богу — это Реймонда. Иначе я бы сошел с ума.
Действие началось. Я с командой, стараясь не привлекать внимание, продвигался к помосту. Пока ряженый в шутовские колокольчики хрупкий мужчина рассказывал что-то на совершенно непонятном французском и люди ахали, вскрикивали, и это было кстати. Заглушало наше движение. Голос умолк. Монахи бросились к Анне и Скрябину. Я только успел дернуться, как их поволокли куда-то за помост.
— Яков Платонович, а сейчас спокойно, — голос дядюшки шептал по-французски. — Анри с Иваном пошли за ними. Я дал Анри револьвер. Коробейников с кузиной дежурят у выхода. Сейчас Вы ничего не сделаете. Перевес на их стороне.
Устоять на месте невозможно. Все внутри сжалось в пружину. Зверь зарычал, когда ввели Анну в порванной рубахе и разбитого в кровь Скрябина. Да что же они делают?! Зачем такой натурализм? Это попахивало ненормальностью и фанатизмом.
Острая догадка сверлила мозг, но я никак не мог с ней согласиться. Когда ее подводили к столбу, я уже стоял напротив, в первом ряду любопытствующих и не отрывая взгляд от ее глаз. Но она ничего не видела. Взгляд был пустой. Видимо, опять гипноз. Внимание привлек худой монах. Он решительно подошел к ней и снял с головы капюшон, и…
Я задохнулся от изумления. Рядом с Анной стоял господин Ланге. Она подняла на него глаза и на мгновение в них загорелся такой пожар, что если бы он заметил это, наверное, упал на колени. Она играет! Вот это да! Талант! Но зачем?
Руки Реймонды не были связаны. Напротив, она держала их перед собой, спрятав в складках широкой рубашки. Ее хлестнули по спине. Я еле сдержал себя. Моя спина почувствовала удар. Били Анну. Менестрель что-то объяснил. Толпа восторженно покачиваясь, двинулась вперед, подтолкнув нас еще ближе к Анне.
Монахи подтягивали хворост к ее ногам. Ланге подвел к столбу. Когда принесли факелы, толпа удивленно загудела. Кое-где послышались протесты. Но Реймонда стояла спокойно. Мгновение, и ее глаза ожили и прямо и вызывающе прикипели ко мне. Озарение пришло мгновенно. Не глядя на толпу, я рванул к ней, раскидывая по пути всех. Закрыв ее спиной, повернулся к толпе и увидел перед собой черные глаза доктора.
— Это опять вы, — зашипел он. Весь профессорский лоск превратился в куски хлама. — Когда же вы, наконец, сдохнете! Наверное, сейчас! И, Слава Богу!
В этот момент на мои глаза легла знакомая ладонь, другой рукой она что-то делала. Площадь постепенно затихала. Когда над крепостью заговорило молчание, она сняла руку с глаз.
Точно так же, как и в день свадьбы, сотни людей замерли в немыслимых позах. Уши уколол резкий хлопок. Реймонда захлопнула
табакерку и посмотрела в лицо застывшему монаху. Звонкий плевок стекал с его худой щеки.
— Сеньор Яков, быстрее. У нас немного времени. На сто щелчков. Будите друзей и бежим.
— Мадам, можно ли в этом состоянии сделать внушение на действия?
— Да, только быстрей, — она нервничала, шевеля пальцами.
Я проговорил установку правды в глаза Ланге и одел наручники. Проделав то же самое с побитым Скрябиным, потряс дядюшку.
— Петр Иванович, поищите Коробейникова и остальных, выводим этих двоих и быстрее.
Анна жива! Первое потрясение прошло, уступив место другому. Как вывести дух? Тот, кто мог, — уже не сможет.
— Мадам, а как же ваше желание, — мы аккуратно протискивались между людьми, быстро продвигаясь к выходу. Пленники, как сомнамбулы, послушно шли за нами.
— Сеньор Яков, мы уже почти свободны. Надо только выйти из крепости. Под широкой аркой нам заградили дорогу двое жандармов. Реймонда, заставив нас повернуться, облила их перламутровым светом. Наконец, под сияющими звездами, на тихом пятачке перед стенами наш маленький боевой отряд собрался полным составом. Успокоенных мразей повели под конвоем в деревню, захватив табакерку. А мы с Реймондой остались одни. Она проследила, как фигуры исчезли с глаз, и повернулась ко мне.
— А теперь, сеньор Яков, я сделаю то, зачем сюда пришла, освобожу себя и Вашу невесту.
— Вы? Как? — но она молча повернула на еле видную тропинку вниз под гору, но с другой стороны протоптанной дорожки.
— Я говорила Вашей Анне, что все вспомнила. Но не сказала, что знаю, что делать. Дух палача все слышит. Он потомок магов, он страшный человек, а может, и не человек. Но теперь он уже не страшен. Потерпите, мы сейчас придем.
Мой ум напрочь отказывался анализировать происходящее. Морок ужаса и отчаяния еще держал меня за горло. Я был в отупевшем состоянии от всего этого и просто молча шел за ней. Мы миновали какой-то лесок. В темноте колючие ветки рвали наши костюмы. Затем она поднялась на небольшой холм. Луна пропала. Крупные звезды рассыпались искрами по черной вуали ночи. Реймонда подошла к высокому валуну, обвитому сухими ветками. В свете звезд они казались зловещей паутиной. По глухим теням я понял, что таких камней здесь десятки. Раздвинув ветки, нажала ладонью стену. Глухой скрежет… и меня накрыл запах сырости и подвала.
— Только ни о чем не спрашивайте. Молчите, даже если не все понравится.
Последние слова заставили сжаться в прыжке моего зверя. Боже, что еще? Она зажгла факел в стене. На небольшом камне, высотой до груди стояла широкая глиняная пиала серо-коричневого цвета без рисунков и надписей. Реймонда благоговейно
склонила колени. Я не мог прийти в себя. Это и есть чаша, о которой прожужжал мне уши Антон Андреевич? То, зачем был весь сыр-бор?!
Вдруг внутри пиалы появился голубой огонь с оттенком перламутра. Он разгорался медленно, с тихим звоном. Реймонда поднялась и с восторгом смотрела в пустоту за чашей. Ее счастье можно было ощущать на расстоянии.
— Гийом! — и, развернувшись ко мне, улыбнулась. — Сеньор, вы сделали нас счастливыми. Благодарю! Пусть чаша Иисуса не покинет вас!
Вдруг она согнулась, как от удара в живот, выдохнула и повалилась на пол! Она была белая как мел. Нос заострился. Под глазами залегли синяки.
— Аня! Анечка! Что с тобой! — на коленях слушал сердце, искал дыхание, но его не было! Схватил на руки. Волосы рассыпались по плечам.
— Очнись, пожалуйста! Очнись! Не оставляй меня! — кричал, плакал, не верил, не понимал, не мог и не хотел видеть, не мог и не хотел чувствовать. Реймонда ушла, но увела МОЮ ЖЕНУ! Из меня толчками выходила жизнь так же, как ушла ее, только что потерявшаяся в вечности.
Стоя на коленях, я смотрел на ненавистную чашу, убившую меня. Мрак навалился, когда я пытался ее уничтожить.
