Ученик джедая
– А где же твой юный ученик? – спросила она, медленно шагая рядом с Квай-Гоном.
– Остроумие оттачивает, - уклончиво ответил Квай-Гон.
– Так ты, оказывается, и в самом деле дал ему возможность немного отдохнуть от своей неусыпной опеки? – поддела она.
– Это счастье глубоко обоюдное.
Джеймс Лучено, "Под покровом лжи"
– Учитель, вы узнали этот корабль?
– Этот корабль? – повторил Квай-Гон Джинн с той интонацией вежливого безразличия, от которой на сердце Оби-Вана всегда становилось горько.
Продолжать было бессмысленно. Однако ученик все-таки заговорил снова. По инерции. Или из упрямства? А может быть, он неосознанно пытался доказать мудрость древней поговорки – «вода долбит камень не силой, а частым падением»? Воистину, у его учителя было каменное сердце. В нем не было ни малейшей трещинки, ни малейшей выщербинки для падавана Кеноби. Так, во всяком случае, казалось Оби-Вану.
– Это «Монумент»… Корабль, который… На котором мы полетели на Бендомир… В нашу первую миссию… Помните?
– Да? Хм. Хорошая память – твое прекрасное качество.
И все. Похвалил, называется. Нет, сказал первое, что пришло на ум. Чтобы Оби-Ван отцепился со своими глубоко прочувствованными воспоминаниями. Никому не нужными.
_____
И во второй раз «Монумент» предложил путешественникам более чем скромный комфорт в полете. Пожалуй, еще более скромный, чем в первый. Тогда, год с хвостиком назад, мастер-джедай Джинн и падаван Кеноби были заперты в крохотной, похожей на пенал двухместной каюте.
В этом рейсе места у них были еще хуже – два кресла в так называемом «общем салоне», причем в последнем ряду, рядом с агрегатами кондиционирования.
Квай-Гон занял место у стены, где сквозило и завывало особенно буйно, а своему ученику предоставил более удобное кресло у прохода. При желании Оби-Ван мог вытянуть ноги и вообще – менять позу, вставать, свободно двигаться.
Впрочем, мастер тут же соорудил из своего плаща нечто вроде палатки, а из рюкзака – нечто вроде подушки. Даже в самом неуютном углу корабля он уже построил себе дом и прекрасно разместил там свое двухметровое тело. Судя по выражению лица безмятежно дремлющего джедая, он чувствовал себя вполне счастливым и довольным жизнью.
Чего никак нельзя было сказать об Оби-Ване.
Сначала четырнадцатилетний падаван, нахмурившись, думал о неблагодарном правительстве Агамара. Учитель, можно сказать, все сделал за него, за этого толстомясого премьер-министра, на переговорах с двумя соседними планетами. Подписали договор об экономических зонах в астероидном поясе и о борьбе с пиратством, решив тем самым спор двадцати- то ли шести, то ли девятилетней давности. (Оби-Ван как-то не вникал в такие подробности; в его задачу входила караульная служба, поскольку ожидали какого-нибудь неприятного сюрприза со стороны экстремистов). Агамар не только не «потерял лица», чего так опасался премьер-министр, приглашая джедаев – напротив, учитель сказал, что теперь у планеты есть реальный шанс занять лидирующее место в своем секторе… И вот за все труды – «Монумент», общий салон, последний ряд, сквозняк и малоприятный звук работающей на полную мощность вентиляции. До чего же все-таки жадный народ… Банкет устроили в конце – и на том спасибо.
Потом мысли Кеноби как-то сами собой начали вертеться вокруг этого банкета, так что в животе заурчало.
Квай-Гон Джинн открыл глаза.
– По идее, здесь должны носить обед. В билете написано: «ланч и обед из трех блюд». Можешь узнать у персонала. Какой-нибудь дежурный дроид тут должен болтаться наверняка.
– В прошлый раз вы говорили, что в таких местах лучше не есть. Отравиться можно.
– Может, я ошибался, – усмехнулся джедай и снова закрыл глаза.
Глаза закрыл, а усмешка в уголке губ осталась. Зацепилась за кончик темно-русых усов.
Оби-Ван тяжело переживал юмор учителя. Этот юмор, надо честно сказать, был ему непонятен. Более того – неприятен. С непонятным ведь всегда так – чуть шагнул за грань, и уже неприятности.
Опять открылись глаза учителя – блеск ярко-голубой радужки в противном свете дешевых люминесцентных ламп.
– Хочешь кушать?
– Нет, спасибо.
– А что это ты нос повесил, Оби?
– Да так.
– Как так?
Оби-Ван решил, что этого юмора уже чересчур много, и даже дерзнул «решительно отрезать».
– Вам не понять.
«Отрезать» совсем уж «решительно» Оби-Вану не позволил голос – с юношеского тенорка вдруг ни с того ни с сего взмыл на писклявый фальцет. Неудобство, которое доставляла мальчику ломка голоса, конечно, не шло ни в какое сравнение с прочими проблемами его возраста. Но даже от этой, казалось бы, пустяковой ерунды он страдал не меньше, чем, к примеру, от ненасытного аппетита.
– Ну, тогда прости за праздное любопытство, – хмыкнул Квай-Гон.
Потом добавил совсем другим тоном.
– Ты бы поспал, малыш, а? Поел бы да поспал. Пока еще мы на этой колымаге домой дошкандыбаем… Тридцать шесть часов.
– Я не хочу есть, я же уже сказал.
Квай-Гон выкарабкался из своего навеса и отодвинул подлокотник, который разделял их кресла.
– Ложись бочком, голову мне на колени. Давай-давай, не упрямься. Надо отдохнуть. Ляжешь – и, представь, сразу – музыка волн, музыка ветра... Шур-р, шур-р – прибой по гальке, а?
Оби-Ван не заставил себя упрашивать. Поплотнее запахнул плащ, положил голову на колени Квай-Гона и занавесил лицо капюшоном. Сверху на его плечо опустилась рука учителя. То ли от прикосновения этой руки, то ли от прикосновения Силы мальчику сразу стало спокойно и уютно. Разумеется, никакой музыки прибоя он, настоящий корускантец, не услышал, но волны все-таки были. Он качался на них, как в гамаке. Глубокий отдых без сновидений. Одни только теплые волны, струящиеся сквозь тело...
Так прошли первые восемь часов полета.
– Оби, подъем!
Мальчик открыл глаза и сел, подавляя зевок.
– Ну-ка подвинься, мне надо выйти.
– Куда?
Учитель рассмеялся:
– В открытый космос!
Заспанный Оби-Ван поднялся, Квай-Гон протиснулся в проход.
– Там в моем рюкзаке кружка, подай-ка. Заодно и воды принесу.
Оби-Ван открыл один из боковых карманов учительского рюкзака и вынул дискообразный предмет из плотного пластика.
Проводив взглядом высокую фигуру джедая и уже полностью проснувшись, мальчик сбросил плащ, посмотрел на часы, потом достал из кармашка на поясе ментоловый леденец. Конфета растаяла во рту, появилось чувство свежести. Но и голода тоже. Оби-Ван вытащил из-под кресла свой рюкзак, вынул пачку галет и в мгновение ока их схрумкал. Вытер руки – и снова закопался в рюкзаке. Нашарил расческу. Причесал ежик своих стриженых волос и переплел ученическую косичку.
Тут как раз вернулся учитель. В руках он держал большой ребристый конус с несколькими краниками по периметру.
– Узнавал я насчет обеда, ты прав. Тем, что предлагают бесплатно по билету, можно именно отравиться. Правда, есть еще бар-ресторан, но там все очень дорого. Ну, ничего, я сейчас что-нибудь приготовлю. А ты иди, пока свободно.
Проходя мимо дремлющих или жующих пассажиров, Кеноби отметил, что публика на «Монументе» все та же. Шахтеры и старатели, возвращающиеся с приисков, мелкие коммерсанты, экономящие каждый грош, и студенты без гроша. Какие-то странные типы – сразу и не разберешь, что оно такое, и наверняка с поддельными документами. Целое семейство кварренов – похоже, беженцы...
Некоторые глаза с любопытством глядели вслед Оби-Вану, но большинство оставалось равнодушным и к присутствию мальчика с косичкой падавана, и к Великой Силе, и к Глубокому Космосу, и вообще ко всему на свете.
Кеноби прошел через весь общий салон и свернул в закуток, где находились туалеты. Когда он был здесь в первый раз, год назад, ему подумалось: а вдруг их корабль атакуют какие-нибудь пираты как раз тогда, когда он будет в кабинке? Сценарий развернулся сам собой, и был сплошь наполнен героическими приключениями со счастливым финалом – спасением Квай-Гона, экипажа и пассажиров.
Теперь мальчик со стыдом вспоминал эти глупости. Для того, чтобы стать героем, нужно, оказывается, быть запертым в туалете. А ведь учитель читает в его душе, как в раскрытой книге. Страшно представить, что он может там вычитать…
_____
Квай-Гон встретил его улыбкой – хвала Силе, не ироничной, а самой обыкновенной. Из носиков кружки Тарна (так называлась походная печка-кастрюля-термос с несколькими емкостями, которую можно было надуть, как воздушный шарик) шли аппетитные пары. Оба столика были выдвинуты, еда разложена.
Учитель утверждал, что не любит готовить. Тем не менее, все, что он делал, получалось очень вкусно. А вот Оби-Ван считал, что без любви к делу ничего сделать нельзя. У него, у Кеноби, так и выходило. А уж быт казался ему какой-то особенно изощренной пыткой Жизненного Несовершенства. Во всяком случае, готовил он плохо, а поесть любил. У учителя – наоборот: готовит хорошо, а к еде равнодушен. Ну, так, в нужное время пополняет запас калорий – и всего делов. Это точно, что мастер Джинн и падаван Кеноби – полная противоположность друг другу. И если бы только в этом...
Мальчик сел на свое место и сначала налил в стаканчик горячего супа из кружки. Он любил еще накрошить туда галет, и даже потянулся к своему рюкзаку, но тут же вспомнил, что там уже пусто.
Квай-Гон положил на его столик галеты из своего запаса.
– Спасибо, учитель, я не...
– Бери-бери. Тебе надо расти и набираться сил. Не обижай меня отказом.
За едой было бы так естественно – поговорить. Недаром в давние-давние времена воины собирались на пиры, произносили тосты и вообще – вспоминали минувшие дни. Но не получалось у Оби-Вана – говорить с учителем. Так, молча, они и жевали.
За год и два месяца жизни в падаванах Квай-Гона мальчик знал о своем учителе чуть больше, чем в тот день, когда рыцарь заплел Кеноби ученическую косичку и поклялся быть ему отцом в Силе. То есть, конечно, информация о мастере Джинне в орденском архиве была открыта и доступна, да и сам он отвечал на любые вопросы своего воспитанника. Каждый день Квай-Гон добросовестно учил Кеноби своему делу, открывая перед учеником ту или иную сторону джедайского искусства и часто приводя подходящие к месту примеры из собственной жизни, – но при всем при этом оставался чужим, далеким и совершенно непонятным. Весь он был – одна сплошная тайна, этот мастер Джинн, и мысли ученика постоянно бились об нее, как волны о необозримо высокий утес.
Любил ли учитель Оби-Вана как сына? Так, как поклялся? Нет. Мальчик был в этом уверен. Хотя, конечно, надо отдать должное – за время учебы у мастера Джинна Оби-Ван достиг кое-каких успехов, особенно в фехтовании, да и вообще, в физическом плане. По сравнению с тем, что было, и что стало, он чувствовал, что существенно продвинулся вперед. Но все это было не то...
Кеноби был третьим падаваном мастера Джинна. А двое предыдущих были очень знамениты. И любимы учителем. Не только старший, Тиррен Кан, герой Саргафского кризиса, на звезде Саргаф и нашедший себе могилу, но и второй, отступник Ксанатос Телосис, ныне глава печально известной корпорации «Дальние миры».
Вот по сравнению с ними... Но нет, не легенды о способностях Тиррена во владении Силой и не голограммы с идеальными движениями Ксанатоса заставляли Оби-Вана страдать мучительнее всего, а обычные статические изображения учителя со своими учениками в папке «альбом»…
Еще один незаживающий ожог ревности Кеноби получил в ответ на вопрос о том, как Квай-Гон выбрал своего первенца.
(«...и спрашиваю это чудо ушастое-конопатое: «Хочешь быть моим падаваном?» А он на меня так оценивающе посмотрел и говорит: «Простите, а вы представитель какой школы?» Ну, думаю, вот это наглость! Говорю: «Я – ученик мастера Дуку. Знаешь такого?» Он мне: «Да, мастера Дуку знаю. Но хотелось бы и вашу технику увидеть. Покажите мне хотя бы «бой с тенью», что ли...» Ну, как его не полюбить после этого? И Йода свою карту вставил, мимо не прошел: «Не рановато ли тебе падавана брать, Джинн Квай-Гон? Тебя самого еще за косичку оттаскать бы, поторопился Дуку обрезать ее, хм». Тут уж мне тем более отступать было не в дугу...»
В уголках губ учителя мерцала улыбка, за которую Кеноби отдал бы полжизни. Ну, не глупо ли – ревновать к мертвому? Глупо. Но мальчик ревновал. О своем собственном посвящении Оби-Ван предпочитал не вспоминать, уж слишком это было унизительно и тоскливо. Он ведь умолял Квай-Гона взять его в ученики...)
Впрочем, трудно было сказать, к кому Оби-Ван ревновал больше – к мертвому Тиррену или к живому Ксанатосу. И о том, и о том Квай-Гон рассказывал охотно и спокойно. Отстраненно, да. Нет, как будто бы отстраненно, а на самом деле – с любовью, Кеноби чувствовал. Не надо быть джедаем, чтобы чувствовать: вот это – любовь, а это – приказ начальника.
Оби-Ван был – «приказ начальника». Он об этом догадывался. Поэтому-то у учителя не было для него слов. А только язвительный юмор, от которого Оби-Вану хотелось плакать.
_____
После обеда Кеноби отнес в мусоросборник пакет с обертками и грязными салфетками, вымыл и свернул кружку Тарна. Когда он вернулся, на его столике лежало что-то фантастически золотисто-серебристо-желто-фиолетовое. Сладкая трубочка с орехами ду – лакомство не для средней кредитной карты.
На столике Квай-Гона стоял портативный компьютер.
– А откуда эта вафля, учитель?
– Как откуда? С банкета, разумеется, – со смешком ответил тот. – Спер под шумок из-под носа у премьер-министра. Помнится, мой учитель говорил, что класть на стол что-либо в обертке – дурной тон, а уж он-то разбирался в этих тонкостях... Вот я и решил сделать так, чтобы все было, как положено. Это тебе аванс – сейчас будем писать отчет о проделанной работе.
Тут разговор все-таки завязался: джедай обращался к падавану для уточнения всяких мелочей. У Оби-Вана была прекрасная память на даты, имена и места.
Когда отчет был написан, мастер Джинн нацепил наушник и включил радио. Новости, наверное, послушать захотел. Или эту свою так называемую «любимую музыку». А Кеноби принялся складывать из обертки от вафли разные фигурки. Нельзя сказать, чтобы он находил удовольствие в этом малышовом занятии или знал в нем какой-то особенный толк. Просто недавно в библиотеке он наткнулся на информацию, что тридцать, кажется, лет назад Квай-Гон Джинн был призером всекорускантских соревнований по вот этой ерунде, и хотел привлечь внимание учителя.
– Ну, вот, вышли на финишную прямую, – мастер посмотрел на часы и вынул наушник. – Меньше суток осталось.
– Ненавижу эти перелеты, – проговорил мальчик, сминая бесполезную бумажку и засовывая ее в один из кармашков на поясе. – Только и думаешь, как убить время. Прямо видно, как свою жизнь в них убиваешь, а не время.
– Ну, ты и сказал, малыш! Это же единственное место и время, где можно по-настоящему отдохнуть!
– Отдохнуть? Скрючившись в этом кресле?
– Во-первых, не обязательно скрючиваться. А во-вторых, в прошлый раз у нас в каюте была ванна, а на корабле – настоящий бассейн. Раз на раз не приходится. Если у тебя затекла пятая точка, походи по кораблю. Не хочешь? Ну, тогда смотри за вещами, а я пойду прогуляюсь. Если заскучаешь, можешь почитать «Знаки».
_____
Когда Квай-Гон ушел, Оби-Ван встал в проходе и сделал несколько наклонов и приседаний. Вынул еще один ментоловый леденец и положил за щеку. Снова сел в свое кресло. Рядом лежал рюкзак учителя. Мальчик посмотрел на него, открыл один из боковых карманов и вынул книжечку, стилизованную под старину. Информация записана краской на прессованных листах. Книжечку надо было перелистывать. Квай-Гон говорил, что это движение – уже медитация.
Оби-Ван уважал любовь учителя к этой вещи, но сам не испытывал большого удовольствия от такого чтения. Если честно, он больше любил комиксы, только никому в этом не признавался.
Оби-Ван раскрыл книжку наугад (ее рекомендовалось читать только таким образом, даже существовало выражение: «Я видел знаки, но не знаю всех»). Здесь были собраны мудрые мысли джедаев древности – короткие фразы, приглашающие к размышлению.
Некоторые из них Оби-Ван принимал вполне. Что тут думать – и так все понятно.
«Не печалься о своей правде».
«Отшельнику стойкость – к счастью».
«Если не будешь ограничиваться, то будет о чем вздыхать».
«Если не пройдешь мимо, то встретишься».
«Владея правдой, изменишь судьбу».
«Смиренный из смиренных благородный человек».
«Возвысь смирение».
«Желтое не желтеет».
«Воспитание малым: от кровопролития уходи, из опасности выходи».
«Управляя людьми и служа небу, лучше всего соблюдать целомудрие и воздержание».
«В словах имеется начало, в делах имеется главное».
«Не принимай близко к сердцу ни приобретение, ни утрату».
«Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец».
Некоторые удивляли отсутствием смысла:
«Когда молния приходит, то она ужасна».
«Войдешь в пещеру, и будет приход трех неторопливых гостей. Отнесись к ним с уважением – и, в конце концов, будет счастье».
«Свидание затруднено на пне».
«Может быть, и получишь парадный пояс, но в течение дня тебе трижды изорвут его».
«Носильщик, а едет на другом – сам привлечет приход разбойников».
«Если идут трое, одним будет меньше. Если идет один, он найдет своего друга».
Были и такие фразы, которые вызывали у Кеноби глухое неудовольствие:
«Нет запретов в силу правдивости».
«Люби – и делай, что хочешь».
«Если будет трудно, то будет и счастье».
«Успокоишься в ограничении? Сладкое ограничение. Горькое ограничение».
«От молнии потеряешь самообладание и будешь пугливо озираться вокруг».
«Начнем сначала, пускай и не дойдем до конца».
«Кто не превосходит учителя, тот обречен всю жизнь питаться холодными остатками его супа».
«Воспитание великим: какие могут быть дороги на небе?!»
«Благородный человек, лишь для него есть разрешение».
«Старшему сыну – вести войска. Младшему сыну – воз трупов».
«Ничтожному человеку придется быть могучим, благородному человеку придется погибнуть».
Любимый «знак» Оби-Вана был первый – «Не печалься о своей правде». Он старался уверить себя, что не печалится ни о своем одиночестве, ни о своей судьбе. Он прав, потому что живет правильно. Он много знает, особенно по сравнению со сверстниками в миру. Он очень старается в учебе. Он уважает учителя. Не его вина в том, что он не любим. Пусть будет стыдно тому, кто является причиной его печали, а он, Оби-Ван – он не печалится!
Но почему же так грустно от этого благородного мужественного знака? Ему говорят «не печалься», а он никак не может превозмочь себя… И за что такое наказание? Ребенком старался быть всегда на хорошем счету у наставников – в результате чуть не выгнали в Сельскохозяйственный корпус. Никто в падаваны не хотел брать – почему? Вот появился долгожданный учитель, вымоленный, вымечтанный... И опять – не судьба. У всех его друзей учитель – родной человек, у него же – несчастье какое-то...
Нет, Оби-Ван ни в коем случае не отрицал мастерство джедая Джинна. Наоборот, когда магистр Йода намекнул Кеноби, что именно этот прославленный воин и дипломат станет его проводником на пути постижения Силы, мальчик был вне себя от радости. Мастер Джинн – не просто один из лучших бойцов Ордена, он ведь еще и представитель самой славной из семи джедайских школ. Но уж таким невезучим, видно, уродился Оби-Ван – и тут его светлая надежда обернулась горьким разочарованием. Оказалось, что у него с учителем нет ничего общего. Ни одной точки соприкосновения.
Иногда Оби-Вану казалось, что даже Сила не сближает их, а разделяет. Мальчик до сих пор съеживался от стыда, когда вспоминал первые слова, услышанные им от Квай-Гона. «Ты думаешь, что твой боевой стиль – яростные атаки? Нет, малыш. Техника, которую ты старался показать на том соревновании, что я видел, очень опасна для тебя. Основная проблема – твой стиль боя совсем не сочетается со стилем твоей жизни. Получается, что ты борешься не столько с противником, сколько сам с собой. Кто-нибудь победит – или человек Кеноби воина Кеноби, и тогда джедай – не твоя профессия. Или воин победит человека, и твоему противнику особо-то и трудиться не придется, ты сам все сделаешь за него. У тебя килограммов пять лишнего веса и очень слабое дыхание – а ты рвешь и мечешь, и душишь сам себя никому не нужной яростью. Значит, так: никаких пирожков, никаких булочек. И ни одной мысли о том, что ты умеешь держать световой меч. Начнем сначала – знаешь такую древнюю мудрость?»
В первый день занятий – в той самой крохотной каюте этого «Монумента» – Оби-Ван под руководством учителя старательно делал приседания и выпады, совмещенные с дыхательной гимнастикой, – как будто ему было три года, а не без трех недель тринадцать. А потом, запершись в кабинке санузла, давился горькими слезами. Это был его последний плач навзрыд. Так безрадостно он простился с детством и начал новую жизнь – жизнь ученика джедая.
_____
Пришел мастер Джинн, напевая себе под нос. Застав Оби-Вана за чтением, он усмехнулся.
– Ну, что, Оби? Достиг просветления?
– Нет, учитель, – кисло произнес Кеноби.
– Не «нет», а «еще нет». Почувствуй разницу!
– Вы как всегда правы, учитель.
Квай-Гон рассмеялся:
– Твои бы слова да магистру Йоде в уши! А еще лучше – на язык!
Оби-Ван подвинул ноги, мастер Джинн занял свое место. Мальчик снова открыл книжечку, но не видел букв, а думал о том, как они приедут домой. Он очень любил свой дом, Храм джедаев, и очень любил Корускант, свою планету. Вообще-то, надо честно сказать, по натуре он был домосед, а вовсе не странствующий рыцарь.
– Прекрасная мысль, – вдруг заговорил Квай-Гон. – Как ты себе представляешь необходимые действия в такой ситуации?
Услышав голос учителя, Кеноби сосредоточился на тексте. Ну, конечно, ему не повезло, как всегда. «Свидание затруднено на пне».
– По-моему... Это... э-э-э... Для спокойствия.
– Для спокойствия? Поясни, пожалуйста.
– Ну... Представляю, как кто-то идет и идет... по пересеченной местности... А потом хочет отдохнуть и садится на пень. Вот, сидит, отдыхает. Никого рядом нет. Никого не видно.
– Это хорошо?
– Хорошо. Только вот слово «затруднено» мне не нравится. Оно такое... Неприятное.
– А все изречение тебе нравится?
– Н-нет.
– Непонятное?
– Да.
– Не нравится тем, что непонятно?
– Да.
В голосе Квай-Гона не было иронии, и это давало надежду. Но Оби-Ван очень боялся, что она появится, и от этого было тревожно.
Учитель взял книжечку из рук мальчика и убрал в рюкзак. Оби-Ван уже подумал, что разговор исчерпан, и опять между ними – молчание. Тем более что Квай-Гон занялся своей прической. Длинные волосы требуют ухода. Живя бок о бок с мастером Джинном, нельзя было этого не заметить.
(Кеноби даже как-то спросил у учителя, зачем ему такие длинные волосы, они же мешают. Ответ был в стиле Квай-Гона: «Кому мешают?» Потом, правда, джедай уловил, что Оби-Ван не понял его юмора, и пояснил: «В волосах есть что-то непонятное, правда? Какие-то скрытые возможности. Неиспользуемые и неиспользованные. Но главное – мне так красиво». Тогда уже Кеноби усмехнулся: «Вы так думаете?» Реакция была тоже непонятной. Учитель рассмеялся, обнял мальчика, похлопал по плечу: «Все у нас с тобой будет путем, малыш. Я как чувствовал, что и волосы мне когда-нибудь пригодятся!»)
Мастер Джинн развязал кожаный шнурок, которым закреплял волосы на макушке, и тщательно причесал свою шевелюру – сначала простой расческой, а потом массажной щеткой. Расчесавшись, он на некоторое время замер без малейшего движения – наверное, почувствовал необходимость в короткой медитации. Потом снова вернулся к действительности и подвязал пряди со лба шнурком, но этим не ограничился, а заплел еще множество мелких косичек, и каждую схватил резинкой с нитками разноцветного бисера. У него много было таких резинок в кармашке на поясе.
Кеноби искоса наблюдал за этими манипуляциями. Пальцы у Квай-Гона были длинные и быстрые, а волосы – с заметной сединой. «И охота же ему нацеплять на себя этот бисер… Пижонство какое-то, прямо как в клуб на танцы, – неодобрительно подумал падаван. – И ведь не ребенок уже, а солидный взрослый человек. Хотя... в том-то и беда, что он не солидный. Я бы на месте магистра Йоды сделал ему замечание».
В ту же минуту учитель бросил на него один короткий взгляд. Даже не взгляд, а так – секунда внимания, но Оби-Ван пережил такую неловкость, что хоть провались сквозь это отвратительное продавленное кресло прямо в подпространство.
– Видишь ли, Оби... Мой отец… Он был лысый как колено. Я очень плохо его помню. Вернее, я помню хорошо, но совсем немного... В «Знаках» есть такое изречение: «Исправление испорченного отцом». Можно сказать, я ношу длинные волосы в память о моем отце. Для исправления. Ты мне разрешаешь?
– Простите, учитель... – пробормотал мальчик.
– Тебе не за что просить прощения, малыш. Нет ничего плохого в том, чтобы смотреть на своего наставника критически. Так и должно быть. А почему я люблю бисер... Не знаю... Мне кажется, это красиво.
Оби-Ван по-прежнему смотрел на свои руки, сложенные в замок.
– У меня был бисерный браслетик, я помню, как он порвался, и бисеринки прыгали по полу... Когда я стал постарше, я решил, что это моя мама… Что это от мамы он у меня был. Это я себе придумал, но, может, так оно и было.
Кеноби знал, что его учитель – уроженец мертвой планеты Лориа, погубленной экологической катастрофой. Горнодобывающие компании высосали из Лории все, что приносило прибыль, а потом бросили планету и умирающих людей на произвол судьбы. Квай-Гон как-то обронил два слова об эвакуации, организованной комитетом социального страхования Республики. Когда Оби-Ван заметил, что если начало не сложилось – нечего и продолжать, все равно дальше лучше не будет, и подкрепил эту мысль соответствующей поговоркой, учитель возразил: «Моя жизнь сразу началась с кошмара. Но это вовсе не значит, что мне не стоит жить, как ты думаешь? Нет правил на все случаи. Ты сам должен стать правилом своей жизни».
– Как видишь, – послышался все тот же неизменный смешок, – мои волосы – это памятник моим родителям. Кстати, а ты своих родителей помнишь?
Мальчик отрицательно покачал головой.
– Не знаешь даже, как их звали?
– В моей медицинской карте должно быть написано. Только мне ее пока не выдают.
– А у меня и в карте не написано. И спросить не у кого. Вот так-то, брат.
– Вы... вы были сильно к ним привязаны, да? – спросил Оби-Ван, наконец поворачивая голову к учителю.
Ироничный смешок – не только в уголках губ, но и в блеске глаз.
– Конечно. Разумеется. Каждый ребенок привязан к своим родителям. Странно было бы, если бы это было не так.
– Всякая привязанность ограничивает, – наставительно заметил Кеноби.
– Да нет, это не та привязанность, что ограничивает. Это гармония, которая сильнее хаоса. Сила, которая сильнее смерти. Иначе, какой смысл в нашей клятве – быть друг другу отцом и сыном? Твоя косичка – это символ пуповины, которой ты привязан ко мне, а через меня – ко всем предыдущим поколениям нашей школы, ты согласен?
– Но это совсем дру…
– Нет, это то же самое. Только по-другому. Не «совсем другое», а «то же самое, только по-другому». Почувствуй разницу. Не припоминаю, чтобы меня как-то ограничивала бы связь с мастером Дуку. Или с духом Кейджи Сайниса, например. Энергия приняла форму материи. В телесной оболочке эта энергия сказала о себе: «Просветление сильнее страсти». Связан ли я связью с ней? Напротив, я свободен от всяких пут, от всяких ограничений. Когда я говорю о Кейдже, это он говорит обо мне, но при этом я остаюсь самим собой, а он – самим собой. Когда я использую Силу, я проявляю и подтверждаю мою связь с жизнью во всей Вселенной. Ограничивает ли меня эта связь? Напротив, она делает мое существо безграничным.
– А как же тогда понимать выражение «привязанность запрещена»?
– Все зависит от твоей точки зрения. Из какой точки ты смотришь. От твоего жизненного фокуса, понимаешь? Смотря к чему привязываешь колесницу своей жизни, малыш. Есть разница – ты едешь верхом на банте или на молнии, правда?
– Так все-таки – можно привязываться или нельзя?
Квай-Гон поднял глаза к потолку, пригладил свою бородку.
– Знаешь, как слабый росточек подвязывают к чему-нибудь крепкому? Привязываться можно, пока ты сам из себя ничего не представляешь. Это естественно. Но если ты привязан, это – знак слабости. Слабый ищет опору вовне, а сильный имеет ее внутри себя. Джедай должен быть сильным, чтобы стать опорой другим. Вот что значит «привязанность запрещена». Это – правило и право самого сильного. Если хочешь, это правило Силы. Привязанность запрещена, потому что она претит. Претит – то есть, с одной стороны, запирает, ограничивает. С другой стороны, противна, то есть противоестественна для твоего нового состояния, противоречит ему. Хотя... Кто здесь и сейчас может сказать, что он сильный? Все мы – слабые росточки, подвязанные к силе Силы.
Оби-Ван понимающе закивал. Но учитель, наверное, усомнился в том, что ученик постиг сущность изречения, потому что пояснил:
– Чтобы правильно понимать древние мысли, надо слышать древние слова. Перевод на общегал иной раз настолько искажает их смысл, что эликсир бессмертия превращается в яд. Надо особым образом настроить слух, чтобы услышать мудрость этих слов. Ты знаешь иероглифы Оссуса?
– Только названия основных стоек.
– Язык оссу сложен, но сложность его обманчива. Тому, кто хочет постичь его тайны, он сам их открывает. И уж ни в коем случае это не мертвый язык. Нет смерти для того, кто жив вечно. Возьмем хотя бы твое «Свидание затруднено на пне». Буквы общегала затемняют смысл этого изречения, а иероглифы освещают его... Читать нужно подлинник, а не перевод.
Оби-Ван не стал бы утверждать это столь категорично. Иероглифы древнего языка, сохранившие лишь ритуальное значение, казались ему глубокой архаикой, которая не имела никакой связи с настоящим.
– Вот представь, что твоя работа – ухаживать за каким-нибудь огромным цветущим деревом. В его тени ты наслаждаешься плодами своих трудов, все замечательно. Тут появляется какой-то урод, раз-два – и срубил дерево. Всё. Пень один. Ты приходишь – а там пень. И что? Ты садишься на этот пень и начинаешь стенать и плакать о том, какое прекрасное было дерево, какой ужасный был урод и каким несчастным стал ты. Сидишь и горюешь – что ничего не вернуть, что жизнь твоя пошла насмарку… ну, в общем, ты понял. В таком случае свидание с будущим, ради которого ты жил, действительно затруднено. Оно само должно найти тебя, прийти к тебе… А может ведь и не найти, если ты сиднем сидишь и плачешь. Сойди с пня. Ничего хорошего ты там не высидишь. Пень есть пень, он мертвый. Встань, сам найди новую веточку, посади ее, ухаживай за ней. Продолжай жизнь. Джедай служит другим на благо всей галактики. Твое оправдание – в служении.
Мальчик снова кивнул. Но сам «знак» в свете притчи учителя вдруг показался ему еще более неприятным. Не просто неприятным – ужасным. Он вдруг представил себе… Нет. Он не хотел углубляться. Не хотел заглядывать в разверзающуюся бездну.
– Но даже если ты будешь сидеть на пне, – продолжал Квай-Гон, – ты не гарантирован от того, что жизнь сама не придет к тебе и не заставит пошевелиться. Свидание с новым затруднено на пне, но никто не говорит, что можно прожить только старыми заслугами и прошлым. Не живут прошлым. Прошлым питаются. А живут настоящим и будущим. Это все равно, как в той расхожей истине: нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Ты согласен?
– Да, учитель.
– Не забывай, что и наш устав написан «знаками». Понимание – в глазах читающего, так же как и красота – в глазах смотрящего.
Кеноби опять послушно кивнул, качнулась его косичка. Квай-Гон наклонился к мальчику и посмотрел ему прямо в глаза.
– Ты чего-то испугался, Оби?
Оби-Ван набрался решимости и поделился с учителем своей тревогой.
– Я… я увидел этого… этого урода…
– Хм, интересно. И какой же он из себя?
– В черном плаще. Страшный. Весь черный. И татуирован красным, как ситх. И с красным клинком.
Ироничный смешок.
– По-моему, малыш, ты начитался комиксов. Хотя... в этом что-то есть... Возможно, связь с прошлым через «Знаки»...
Но не успел Оби-Ван сжаться от обиды, как Квай-Гон прижал его голову к своей широкой груди и похлопал по плечу. Оби-Ван услышал, как стучит сердце рыцаря – каменное сердце, в котором ему нет места.
– Прости, Оби. Характер у меня отвратительный, я знаю. Спасибо, что ты меня терпишь. Воистину у тебя терпение, как у ангела с лун Иего!
Ироничный смешок, как же без него… И продолжение в том же духе:
– Кстати, я ничего не имею против комиксов. Просто к слову пришлось. Ситх какой-то дернул за язык. Наверное, тот самый. Прости, пожалуйста.
– Учитель… что мне сделать, чтобы вы… – чуть слышно проговорил ученик. Попытался произнести наконец вслух то, о чем постоянно думал, но не смог. Мысль, что джедай снова может высмеять его чувствительность, заставила мальчика замолчать.
Квай-Гон отстранился и удивленно посмотрел на Оби-Вана.
– Но ведь я и так люблю тебя, малыш!
Учитель улыбнулся и легонько подергал падавана за косичку. Вот тут все обиды, что накопились у Кеноби, неожиданно прорвались наружу.
– Неправда! Вы всегда отталкиваете меня от себя! – выпалил мальчик, сам не веря своим ушам. – Вы все время смеетесь надо мной! Почему? За что?
– Я? Смеюсь? Что за глупости!
– Вы... Вы не считаете меня своим учеником! – продолжал Оби-Ван, словно решив выставить весь счет – уж слишком наболело. И еще добавил, тоном уязвленной гордости: – Это ваше право, конечно… и не думайте, будто я хочу быть для вас обузой!
Он не решался посмотреть в глаза учителю, но в словах летел, как с горы:
– Может быть, меня вам и навязали! Но запомните – это сделал не я! Я перед вами ни в чем не виноват!
– А я разве в чем-то виню тебя, Оби?
– Вы говорите, что я неспособный!
– Когда это я такое говорил?
– Вы не говорите это вслух, но про себя считаете именно так!
– Глупости.
– Я засыпаю и просыпаюсь с одной мыслью – как вам угодить! Целый день я только об этом и думаю! А вы... вы...
– Может, хватит этой истерики?
Оби-Ван встал и ушел. Опять длинный-длинный проход сквозь сопящую и храпящую массу разношерстного народа. Закуток с туалетами, где можно поплакать. Нет, Оби-Ван не желает, чтобы его загоняли в этот угол! Он пойдет в камбуз, в столовую. Наестся пончиков и чипсов – назло Квай-Гону...
Стоп. Не будет он делать ничего назло (да и денег с собой нет), а сейчас вернется на свое место и извинится перед учителем. Год назад он перестал решать свои проблемы слезами. Теперь он перестанет надеяться, что пень зацветет. Квай-Гон рассказывает всякие мудрые притчи, а сам не понимает, что пень – это он сам. Видите ли, погиб его любимый ученик Тиррен! Видите ли, предал его любимый ученик Ксанатос! И поделом! Так ему и надо! Оби-Ван не собирается претендовать на звание любимого ученика этого истукана! Он будет жить своей жизнью, а Квай-Гон пусть живет своей, вот.
____
С таким решительным настроем Оби-Ван отправился обратно, сел в свое кресло и сухо извинился перед мастером Джинном. Мальчик надеялся, что учитель молча кивнет своей бисерной головой, и до конца полета между ними воцарится молчание. Молчание, которому Кеноби наконец-то будет рад.
Но не тут-то было.
– Оби-Ван, давай-ка поговорим.
– О чем, учитель? – спросил падаван как можно спокойнее.
– О нас с тобой.
– Я вас внимательно слушаю.
Кеноби повернул голову и посмотрел на Квай-Гона твердым взглядом. На его усы и бородку с пробивающимися седыми волосками. На высокий лоб. На морщины и слегка асимметричные брови. На длинный расплющенный нос. (Оби-Вана всегда интересовал вопрос: когда это учитель пропустил такой удар? Но спросить мальчик как-то не решался.)
Наконец, взглянул и в глаза.
– Видишь ли, Оби-Ван…
Квай-Гон вздохнул, и впервые Кеноби уловил в голосе учителя что-то странное и новое. Усталость? Слабость? Нет, показалось.
– ...если ты чувствуешь, что тебе плохо... что что-то как-то не складывается... Это, главным образом, потому, что в твоей жизни не было мамы. Надо осознать и принять это, малыш. Принять свою судьбу такой, как она есть.
– Я не...
– Ты говорил, что будешь слушать внимательно. Так послушай. Ты уже большой мальчик. Уже без пяти минут юноша, поэтому мы и обсуждаем эту проблему как равные. Мама любит за то, что ты есть. У тебя нет мамы. У меня-то ее тоже нет... но... Но, во-первых, у меня был замечательный учитель, который заменил мне обоих родителей, а во-вторых, я был влюблен... и как бы получил такую прививку любви, которую может дать только женщина... Тут у тебя хороший шанс... ты ведь еще не был влюблен, Оби?
– Нет, – пробормотал Оби-Ван, совершенно сбитый с толку.
– Ну, у тебя еще все впереди. Правда, для нашего образа жизни и этот выход затруднен... «Затруднен» (иронический смешок) – слово, которое тебе не нравится...
Кеноби нахмурился.
– И вот я думаю... Думаю-думаю, да все никак не придумаю. Твоя косичка ко многому меня обязывает. Но малыш, пойми и ты меня. Ты слишком поздно стал моим падаваном. Тебе не пять, и даже не девять. Я уже не могу носить тебя на руках и сажать на плечо. Этот путь родства для нас с тобой закрыт.
Оби-Вану стало очень неловко. Он и не думал, что со стороны выглядит таким несамостоятельным... «Мне, оказывается, мама нужна», – с обидой подумал мальчик. Вспомнились обычные слова давнего неприятеля Брука Чана: «А не пойти ли тебе к мамочке домой?»
- Чтобы мы ощутили друг друга родными, - продолжал Квай-Гон, - у нас есть только один путь – мастерство в любимом деле. Если мы оба любим одно дело, мы обязательно породнимся в нем. Скажи честно... Ты хочешь быть джедаем?
- Я очень хочу быть джедаем, учитель! Очень! – горячо воскликнул мальчик, даже не пытаясь обуздать обертоны своего голоса. – Ну, почему вы до сих пор в это не верите?! Вы же знаете... как я добивался... как я жил этим... этой мечтой! Нет, ничего вы не знаете! Вы не представляете, что это значит – ждать учителя!
- Так уж и не представляю? – хмыкнул Квай-Гон. – По-моему, ты слишком много думаешь о себе и мало обращаешь внимания на других. Для нашего дела это большой недостаток. Ты должен быть более внимательным и чутким.
Оби-Ван попытался то ли извиниться, то ли оправдаться, но учитель не дал ему говорить.
- Ладно, оставим эту лирику. Скажи лучше: мое дело – твое дело? Твое любимое дело? Это самое важное, что мы с тобой должны выяснить. Спроси у себя сам и ответь мне, только правду. Или ты боишься неопределенности своего положения и сельхозработ?
- Учитель, я…
- Успокойся и спроси у себя: быть джедаем – это твое призвание? И что для тебя значит – быть джедаем?
Мастер Джинн посмотрел на мальчика без всякой улыбки. Вопросительный взгляд голубых глаз, таких холодных и бесстрастных. Строгое лицо чужого мужчины, которому за сорок, - ни тени теплоты, ни намека на участие. Некрасивое лицо, Оби-Ван только сейчас это увидел.
Оби-Ван замолчал. Его ресницы опустились вниз, натянулась кожа на скулах. Но Квай-Гон не замечал этого страдания. Не слышал обиды. Ничего не чувствовал. «Ты должен быть внимательным и чутким...»
- Даю слово, что могу избавить тебя и от Сельскохозяйственного корпуса, и от неопределенности. Может быть, даже удастся найти твою семью, Оби. Ты вернешься домой, к своим близким. Проблема решится сама собой.
Кеноби вздохнул с такой тоской, что, казалось, подпространство сейчас искривится, не в силах ее вместить.
- Ну почему, почему вы меня не понимаете? Как, какими словами мне доказать вам, что я – джедай? Мне не нужны никакие родственники, мне нужен учитель! Один... - Оби-Ван хотел сказать «придурок», потом «чувак», но запнулся, - ...один мой одногруппник сказал, что видел мою карту... и что вы нолик дописали к моим мидихлорианам, а на самом деле у меня их слишком мало, чтобы по-настоящему чувствовать Силу... И поэтому вы меня не любите, не считаете своим учеником... Это правда? Правда? Я неспособный, да? Из-за этого вы... вы так ко мне относитесь?
Тут мальчик взглянул в глаза учителя с таким отчаянием, что Квай-Гон прикусил губу и вместо смешка ограничился лишь покашливанием.
- Как я к тебе отношусь? Прямо не знаю, что делать... - джедай покачал головой. – В жизни не встречал человека, который бы вырастил на себе такое количество комплексов. Целая оранжерея, а не Оби-Ван Кеноби! Пожалуйста, запомни раз и навсегда: я не считаю тебя неспособным. Это ты откуда-то взял, что я будто бы так думаю. Надо же такое выдумать – «дописал количество мидихлориан»... Ну, сам посуди – от этого, что, они у тебя появятся?
- Учитель, - с надеждой проговорил мальчик, - так у меня действительно тринадцать тысяч четыреста? Даже больше, чем у вас?
- Эх, Оби, Оби, какой же ты у меня еще маленький... Ну, допустим. Что это меняет? Мастерство в нашем деле – это труд, большой труд, очень тяжелый. А не цифры в анкете. Честно говоря, в твоем характере мне очень не нравится эта черта – ты все время хочешь идти по пути наименьшего сопротивления. Пойми, наконец: если ты хочешь стать джедаем… Фух, тебе нужно много работать над собой. Наша работа – это отдавать, отдавать, отдавать. Для этого надо иметь очень много сил. А человек слаб.
- Но... ведь есть Сила, откуда можно черпать силы... - сказал Оби-Ван, почти не слушая Квай-Гона. Ему вдруг поверилось в то, что все будет хорошо. С таким-то потенциалом... А Брук Чан пусть подавится своей жалкой цифирью!
- Да, конечно. Но чтобы использовать Силу, надо быть таким сосудом, который вмещает молнию. Чтобы не стало, как в том знаке: «От молнии потеряешь самообладание и будешь пугливо озираться вокруг». Ведь малейший изъян в сосуде – и все, конец. Если ты негоден – ты должен погибнуть. Сила испепелит саму твою сущность, тебя нет и никогда не будет. «Когда молния приходит, то она ужасна».
- Я понимаю... Как Ксанатос... Это о нем... - имя учительского любимчика выговорилось у Оби-Вана как-то само собой.
- Это о любом, кто оказался недостойным дара свыше, - спокойно ответствовал Квай-Гон. – Это обо всем творении. К примеру, если наш Орден перестанет вмещать Силу, он погибнет. Ксанатос – это просто частный случай общего закона.
Нет, с этим мастером Джинном расслабляться нельзя... Оби-Ван знал, что его учитель пользуется репутацией смутьяна и нередко позволяет себе «быть слишком» – слишком даже для школы «синей нитки». Мальчику это не нравилось.
- Что вы говорите? Разве можно думать, что наш Орден погибнет?!
Квай-Гон бросил беглый взгляд на своего ученика, откинулся на спинку кресла и сказал в потолок.
- Ты невнимательно слушаешь. Если наш Орден, то есть мы, достоин Силы, он будет существовать. Нет – не будет. Вот и вся мудрость.
- Не нужно говорить плохо об Ордене, - хмуро пробормотал Кеноби. – Это наш дом.
- Я не сказал ничего плохого, - отозвался мастер-джедай. – Тот, кто любит свой дом, не станет закрывать глаза на необходимость ремонта. Как ты думаешь?
- Вам что-то не нравится в нашем Ордене? – спросил Кеноби с вызовом, разумеется, съехавшим на фальцет.
- Ну, кое-что. (Ироничный смешок.) Например, слишком ревностная любовь к догмам у некоторых юных падаванов.
Молчание.
Квай-Гон, видимо, вдоволь насмотрелся на потолок салона и теперь повернулся к мальчику.
- Оби, теперь я хочу послушать тебя. Как ты видишь нашу с тобой жизнь? Что нам делать, чтобы не ссориться, а?
- Как я вижу нашу жизнь? – переспросил Кеноби, чтобы успеть что-нибудь придумать. – Ну, я буду вас слушаться. Буду много заниматься. Обещаю, что... что не буду больше грубить так, как сегодня. Мне очень стыдно, простите, пожалуйста. Благодарю вас за этот разговор. Я многое понял.
- Что же ты понял?
Оби-Ван задумался. Поджал губы, опустил глаза и слегка нахмурил брови.
- Я понял, что мне никогда не стать таким, как вы.
Мастер Джинн глубоко вздохнул.
- Тебе и не надо быть таким, как я. Нужно всегда быть самим собой. Только так можно стать кем-то. В любом деле.
- Мне никогда не стать таким решительным, как Тиррен, и таким мастером меча, как Ксанатос, - почти спокойно выговорил мальчик.
- И замечательно, и не нужно быть таким, как они. Второго Ксанатоса я просто не переживу.
Молчание.
- И это все, что ты понял, мой юный падаван? Фух. Начнем сначала. Как бы там ни было, поверь – я люблю тебя за то, что ты у меня есть.
- Мне трудно в это поверить, учитель. Но я буду стараться.
- Что же мне нужно сделать, чтобы ты поверил? А?
- Не знаю. Не я же учитель, а вы.
Кеноби постарался издать ироничный смешок. Квай-Гон его не подхватил.
- Ладно, пока что оставим эти сопли бахромой. На будущее, чтобы скучно не было. Предлагаю перемирие.
- А я с вами и не ссорился, учитель.
- Ах, ну, конечно, как я мог забыть. Ты же обещал меня слушаться. Тем лучше. Так, может, вообще мир, а?
- Мир, - кивнул Кеноби.
Мастер Джинн протянул ему раскрытую ладонь. Оби-Ван пожал руку учителя. «Не печалься о своей правде».
- А сейчас давай-ка разомнем запястья, малыш. Тут такое замечательное ограниченное пространство, грех его не использовать!
Оби-Ван снова кивнул и повторил про себя: «Не печалься о своей правде. Пусть ему будет стыдно. Он обязан меня любить. А если он не справляется со своими обязанностями – что ж, тем хуже для него!»
Так приятно, что мои бедные выдумки интересны хорошим людям.
