«Эх, Анна Викторовна! Как так-то? Короткая же у вас память. Забыли, как мотались в столицу целый год? Искали его, искали, прошения подавали да ответов ждали, а их всё не было? Как болели потом, высохли — смотреть страшно было? Как в участок заходить не могли, сразу плакать начинали? Хорошо, баронесса фон Берг появилась в самый подходящий момент, когда вы уж совсем угасали, да и увезла вас отсюда прямиком в Париж, тем и спасла.
У меня вот, к сожалению, не получилось помочь, хотя я и посватался к вам тогда, чтобы вытащить из этой ипохондрии. Конечно, вы мне отказали, я же всё понимаю. Незнатный я человек. Не то, что ваш Штольман. Хоть без титула, но дворянин всё-таки. А он отчего-то не торопится в ножки вам кинуться да руки просить. Вот как ему письмо-то отдать? Чтобы опять вас обречь на страдания?»
Такими мыслями переполнялась голова Антона Андреевича, когда он брел темными улицами, кое-где запятнанными жёлтым от тускло светящих газовых фонарей. На душе было так же темно и неприютно. Червяк сомнения крутился и крутился внутри, запуская противного яду в кровь и заставляя морщиться.
Маленький конверт с письмом во внутреннем кармане пальто упирался краем в грудь, понуждая по новой прокручивать в голове утреннее потрясение от возвращения его, Коробейникова, бывшего учителя и наставника, которого в последний раз Антон видел четыре года назад покидавшим участок преступником, «не нашим», как припечатал после Трегубов. Штольман тогда с улыбкой бросил ему в дверях: «Не держите зла» — и был таков.
Как же он тогда горевал. И напиваться пытался, и злее преступников ловить. Только после исчезновения Штольмана все жуткие преступления разом прекратились, будто черная воронка беды, по выражению борзописца Ребушинского, забрала свою скорбную пошлину именно этим сухим, жестким неуступчивым полицейским, до мозга костей службистом. И этот самый службист вдруг на глазах у Антона, да что там — у всего полицейского участка высвобождался из своего непроницаемого доспеха и превращался в обычного человека — смущенного, счастливого, — влюбленного, одним словом, когда на пороге кабинета возникало это чудо чудное — Анна Викторовна Миронова. Которая, кстати говоря, видела Штольмана в ночь исчезновения уже после его побега из-под стражи.
Нет, Антон, безусловно, не смел даже думать, что Штольман мог себе позволить лишнее в отношении Анны Викторовны. Наверное, просто повидаться забежал напоследок, но не предупредил, что собирается покинуть городок. Вместе со Штольманом пропал и удивительный дар Анны Викторовны. И Антон порой после пары-тройки рюмок водки вдруг задумывался, что дар её появился вместе со Штольманом и с ним же и исчез. А сейчас оба они вернулись, есть над чем поразмыслить…
Чтобы заглушить, или, скорее, облегчить боль от утраты любимого учителя, Коробейников иногда захаживал к доктору Милцу. Тот без слов понимал чувства Антона Андреевича и вынимал из стеклянного шкапа мензурку со спиртом.
С доктором славно получалось молчать. Говорить надобности не было. Так, помолчав и обменявшись парой малозначащих фраз, они и расходились: Антон — домой, доктор к своим больным или мертвецам — крайне редким теперь посетителям прозекторской.
Самое же ужасное сегодняшним утром было то, что Антон при виде возникшего ниоткуда Штольмана вновь почувствовал себя тем мальчишкой, учеником, словно не было этих четырёх лет, словно он не поднялся за эти годы до начальника сыскного. И какое-то чувство нахлынуло — обиды ли, досады ли, — что вновь явившийся Штольман, причем, опять в качестве его начальника, будто бы свёл на нет все его достижения за эти годы. Захотелось что-то доказать ему: вот, дескать, я тут тоже не зря просиживал штаны всё это время.
Доказать не получилось. Стремительно раскрытое им, Антоном, дело об убийстве служанки генеральши Елисеевой, обратилось пшиком. Штольман с порога вместо того, чтобы принять дела и воцариться в начальственном кабинете, понесся после сообщения уличного мальчишки заново расследовать закрытое дело. Когда же на площади баронесса, сжимая нервно в руках бархатный ридикюльчик, выдохнула, что похитители увезли Анну Миронову, Штольман на глазах Антона постарел лет на десять и, рявкнув «за мной!», взлетел в свою пролетку да так рванул с площади, что Антон в своем экипаже его насилу догнал. Наткнувшись возле леса на брошенную карету, Штольман отправил по разным сторонам дороги городовых, сам кинулся сквозь чащу, оскальзываясь на подтаявшем снегу, оставшемся кое-где на тропинках.
Он-то и нашел Анну, хотя Антон надеялся, что опередит его. Потом, уже в участке Штольман, не глядя на него, сквозь зубы распорядился принести все документы по делу генеральши Елисеевой. Вызнать, где он пропадал все эти годы, Антон не успел. После же не до того было: дознаватели таскали Штольману бумаги, после бежали по его поручениям куда-то. Коробейникова к себе он так и не вызвал.
А на Антона навалились текущие дела: разбирал ссору двух соседей из-за яблони. Один утверждал, что яблоня на его участке стоит, другой в драку кидался, что тот забор перенес, а яблоня испокон веку на его огороде стояла. Пока разводил спорщиков по углам, день и истаял. Уже ввечеру Антон вышел из кабинета: под дверью новоиспеченного полицмейстера пробивалась полоска света.
Коробейников только вздохнул: всё возвращается на круги своя — работа допоздна, а порой — и ночи напролет. Но зайти к Штольману отчего-то не посмел. Вместо этого отправился проведать Анну Викторовну. Всё же такое испытание: и похищение под пистолетным дулом, и обморок. Сколько она в лесу этом на холодной земле пролежала, как бы не захворала, не приведи господь.
Мелькала еще одна мыслишка. Вдруг ей снова дух явился там, возле трупов этих. Возьмет да и расскажет Антону по-дружески. А он с утра доложится и докажет Якову Платоновичу, что хоть и ошибся, не расследовав должным образом дело, но вот осознал и уже получил оперативную информацию.
План его немедля провалился. Анна Викторовна вышла к нему, и он с первого взгляда понял, как же она на него сердита — глазами так и сверкала, а ещё и руки скрестила на груди. А он читал в одной книжке о языке жестов: отгораживается от него, отвергает. Хорошо, хоть не прогнала сразу. Потом ему, конечно, стало ясно, зачем он понадобился. И опять вспыхнуло внутри возмущение: то есть не Штольман ей письма пишет, а она ему! И тут же, — язык — вечный его враг, — выложил ей всё, что накипело.
Анна Викторовна строго оборвала его, пригрозив передать письмо с посыльным. Антон тут же присмирел и письмо взял. А теперь вот думал: может, и правильно, если бы эту миссию выполнил кто другой. Еще неизвестно, что там Яков Платоныч скажет, узнав, что Антон с Анной Викторовной видался. Раз она письма ему пишет, значит, они не встречались ещё кроме, как в лесу том растреклятом.
Тут снова вспомнилось, как же перепугался сегодня, когда услышал «Нашли!» Аж дух занялся. Бежал на голоса, ног под собою не чуя. А там Анна стояла, жива-здорова. На первый взгляд. И Штольман рядом. Она, правда, на Якова Платоныча и не смотрела. Ну да, такое испытание — одно за другим. Какая же она сильная, что за девушка! Удивительная девушка! Был бы он на месте Штольмана, пылиночки бы сдувал да на руках носил. А тот…
И всё же… Как ни сердился Антон на Штольмана, что тот бродячил так долго, не сообщая о себе, всё же в глубине души прекрасно осознавал: не мог Тот Штольман, которого он так хорошо узнал за те полтора года работы бок о бок, не мог он бросить всех и вся и без причин не появляться в Затонске. Вот не мог, и всё тут. Эта мысль вдруг наполнила душу каким-то восторгом, от которого все прочие подлые и гадкие мыслишки немедля испарились из головы, Антон встряхнулся и бодро зашагал домой.
***
Спала Анна крепко. Вот как опустила в подушки голову, так и провалилась в сон, пока будильник не задребезжал. Никаких духов, слава богу, не видела. Но и Штольман ей не снился. Домна, как всегда, пришла утром со свежим платьем, помогла волосы уложить да велела спускаться, пока завтрак горячий. Нынче были оладьи да каша. За накрытым к завтраку столом, задумчиво грея руки о чашку с чаем, сидел Виктор Иванович. Газета, что любил читать за завтраком, рядом лежала: изменил он своей давней привычке, озабочен был чем-то. При виде дочери встрепенулся и придирчиво посмотрел на неё, словно оценил: здорова ли, благополучна ли.
Они перебросились парой ничего не значащих фраз, старательно не касаясь опасных тем. Виктор Иванович велел ей взять коляску до больницы доехать: на улице было холодно, да к тому же ветер задувал с ночи. Но Анна отказалась, отговорившись тем, что очень хочет пройтись: путь её лежит через парк, а там ветра особо не бывает — деревья загораживают. Отец по привычке поцеловал её в лоб и снова глянул придирчиво. Видимо, остался доволен увиденным: морщины на лбу разгладились, возле глаз появились «гусиные лапки» от улыбки. Он проводил Анну до дверей и снова поцеловал.
Она медленно шла к парку, размышляя, передаст ли Антон Андреевич Штольману письмо, и что будет потом. Ведь сказал же он ей: «Мы после поговорим»? Не просто же так сказал? И в письме своем назначил же свидание? Она уже жалела, что не вцепилась прямо там, в лесу, в него и не потребовала сказать, где он так долго был. Проклятые условности сковали руки и ноги, так что она и слова вымолвить не могла. Да еще Антон прибежал и так по-хозяйски оттеснил её от Якова Платоновича, будто… будто право имел! Она даже фыркнула сердито, припоминая всё это.
Тут вдруг плечи охватил леденящий холод, и она, поёжившись, машинально подумала, что напрасно не взяла коляску. В следующую же секунду все мысли о коляске, Штольмане и Коробейникове вылетели из головы, потому что перед нею из воздуха соткался дух бледной, очень красивой девушки, который, печально глянув на неё, указал в направлении оврага. Анна, приподняв юбки, бросилась туда и под невысоким обрывом увидела лежащую девушку в светлом платье, словно кто-то выбросил сломанную куклу. С первого взгляда было понятно, что она мертва.
***
Возле полицейского участка Анна спрыгнула с коляски, которую наняла аккурат возле выхода из парка, сунула извозчику монетку и вбежала в распахнутую дверь. При виде неё урядник Рябко, сидевший нынче на приеме, подскочил, радостно заулыбался и широким жестом предложил пройти.
— Добрый день. А …Антон Андреич у себя? — переводя дыхание, спросила Анна.
— Здравия желаю! Так точно, на месте! — отрапортовал Рябко. — Прикажете доложить?
— Не беспокойтесь. Я пройду к нему, с вашего позволения.
— Анна Викторовна, — окликнул он её. — А… могу я… спросить…?
— Слушаю вас, господин Рябко, — обернулась Анна.
— Э-мм… А как здоровье дрожащ..., э-э-э, дражайшей Домны Капитоновны? — выдавил, пыхтя, бравый урядник.
— Всё благополучно, спасибо за заботу, — улыбнулась Анна. — Что-то ей передать?
— Нет-нет, я не смею, — смутился тот. — Или…
— Да?
— Осмелюсь… передать пожелания всяческого благополучия, — с трудом выговорил Рябко и залился краской до края форменной шапки.
— Хорошо, я передам, — степенно, сдерживая улыбку, кивнула Анна и, развернувшись, устремилась к кабинету начальника сыскного отделения.
Следующая глава Содержание
