Кладбищенские приключения не прошли для Анны даром. Наутро ожидаемо занедужилось: голова болела, а в горле так першило, словно туда песку насыпали.  Домна, как всегда, заглянувшая к ней рано утром и увидевшая захворавшую Анну, всплеснула руками и, что-то ворча под нос, принесла горячего молока да плошку мёда, а после - ещё какой-то настой из трав. Анна всё это мужественно выпила и вновь опустилась на подушки.

Домна же, скрестив руки на животе, многозначительно заявила, что на пальто, в котором Анна вчера вернулась, она поставила аккуратную заплатку, дыра почти незаметна. Но вот ходить в нем не следует. Она, Домна, другое пальто приготовила. Только вот не поранилась ли барышня? Уж такая дыра здоровенная, и где только она так пальто изорвала? Ничего не поранилась, поморщилась Анна, просто зацепилась за крючок на двери больницы. Домна хмыкнула недоверчиво, покачала головой, но из комнаты удалилась с чувством выполненного долга.

Вскоре прибежала мама и тоже над нею захлопотала. Анна видела, что той ужасно хочется порасспрашивать дочь о Штольмане, но говорить об этом совсем не хотелось, самой бы обдумать, и Анна, приняв болезненный вид (причём, притворяться почти не пришлось), попросила позволения еще немного поспать. Мария Тимофеевна поцеловала её в лоб, погладила по голове, как маленькую, поправила одеяло и со вздохом сказала, что ей сегодня необходимо будет отлучиться по делам благотворительного общества.

Вчера на заседании было решено составить обращение к неравнодушным гражданам города по вопросу вспомоществования для строительства школы, а потом напечатать в местной газете и отдельными листовками. Так вот ей, Марии Тимофеевне, выпала честь написать сие обращение. Мария Тимофеевна даже покраснела от удовольствия, рассказывая об этом событии, и, чтобы скрыть это, повела плечами в деланном недоумении: интересно, с чего это дамы взяли, что она сможет написать сию петицию. Нет, она, конечно, не лишена кое-каких способностей, которых вполне хватает сочинить письмо какой-нибудь приятельнице или той же сестрице Олимпиаде. Да и в гимназии, страшно сказать, сколько лет назад, учитель словесности постоянно хвалил её сочинения, но такой документ... Тут мама сбилась, прервав рассуждения, и вновь обратилась к дочери, улыбнувшись несколько сконфуженно: она вынужденно оставляет Аннушку на попечении Домны. Анна улыбнулась в ответ и заверила, что они с Домной великолепно управятся. Мама помедлила в дверях, быстро перекрестила Анну и, шурша платьем, вышла прочь.

И вот теперь, избавившись от маминого внимания, она могла сама подумать обо всём. Вчера она была так измучена событиями с Клычковым, что ей еле-еле сил хватило умыться да сбросить испачканное в грязи платье, которое позже тихонько забрала Домна. После же, облачившись в длинную ночную рубашку, она нырнула под одеяло и собралась, было, обдумать события такого длинного и тревожного вечера, который так славно завершился, но сразу же уснула без сновидений. А вот сейчас, когда её оставили в покое и Домна, и мама, она могла подумать о нём. Мысли, не сдерживаемые никакими запретами, тут же ворвались вихрем в её голову.

Он был так внимателен, так нежен с ней вчера. Ему даже не надо было ни слова говорить: она ощущала его крепкое плечо в экипаже, к которому прижалась, словно всегда так делала, просунув руку под его локоть, ощущала то, как он, думая, что она дремлет, и пользуясь потряхиванием коляски, прикасался губами к её кудряшкам, выбившимся из-под шляпки, и как стискивал её руки, похоже, сам того не замечая. А потом решительно отвел её в дом, невзирая на её неуступчивость и возражения. Это было так… волнующе, так… мило. Он был… словно всегда здесь, рядом. Будто не было всех этих лет. И она, такая непримиримая и самостоятельная, просто взяла и подчинилась ему, вложила ладошку в его крепкую руку и пошла за ним.

Родители, конечно, были просто потрясены их столь поздним и неожиданным визитом. Она же всеми силами попыталась смягчить возможный холодный приём, но господина полицмейстера, кажется, приняли в её доме, пусть и не с распростертыми объятиями, но вполне доброжелательно, насколько это было возможно. Папа, который привычно встал на её сторону, был вполне миролюбив, мама – ожидаемо насторожена, если не сказать – враждебна. Яков, конечно, остался недоволен, что Анна не сказала всей правды о произошедшем, ну, да ладно, с ним она после разберется. Должен же он понять, что она правильно поступила: к чему с порога навлекать на его голову громы и молнии от её близких? Ну, уж нет! Она не позволит внезапно свалившемуся на неё счастью подвергнуться новым испытаниям. И вот в итоге оказалось, что она правильно сделала: всё обошлось наилучшим образом. Анна с улыбкой повернулась на другой бок и задремала в кои-то веки без тяжелых мыслей.

Горячее молоко и чай из трав сделали свое благое дело, и Анна к обеду поднялась с постели почти совсем здоровая. Она спустилась вниз: в доме стояла тишина, нарушаемая только мерным тиканьем больших и важных часов в гостиной. Ах, да, все же разошлись: мама - по своим благотворительным делам, папа же, наверняка, вновь поехал по тому имущественному спору, которым занимался уже которую неделю. А Домна …

Словно услышав её мысли, та заглянула в столовую и нахмурилась, уперев руки в бока:
- Анна Викторовна, вы чего это поднялись? Я только хотела к вам идти, обед принести. Отправляйтесь-ка немедля в постель!
- Домна, я почти здорова, - мягко улыбнулась Анна. – Накрой мне что-нибудь лёгкое к обеду. Потом, обещаю, поднимусь к себе. А меня никто не спрашивал?
- Никто.
- Мне надо бы передать записку в больницу, что я сегодня приболела.
- Так вы напишите, а я мальчонку какого отправлю. Вон сынок садовника, к примеру, и отнесет, всё одно без дела болтается.

Домна отправилась на кухню, а Анна, присев у окна, набросала короткую записочку доктору Милцу. В этот момент в двери кто-то забарабанил. Она накинула шаль на плечи и открыла: на пороге стоял подросток в шапке, лихо заломленной на затылок.
- Что тебе, милый? – спросила Анна.
- Дык записку принес, - шмыгнув носом, заявил мальчишка.
Губы её задрожали в еле сдерживаемой улыбке - написал, всё-таки.
- Ну, давай твою записку.
Парнишка вдруг спрятал руку за спину:
- Велено экономке вашей передать. Лично в руки, - важно заметил он.
- Ах, вот как? – протянула Анна, в изумлении подняв брови. – Ну, хорошо, сейчас она выйдет. А мою записку снесёшь?
- А как же! – быстро согласился тот. – Не извольте беспокоиться! Доставлю быстрее ветра.
- Вот тебе записка, а вот монетка. Отнесешь в больницу для доктора Милца. Не перепутаешь?
- Да что вы, барыня! Чай, не впервой, – оскорбился тот. Потом почесал в затылке и протянул первое письмецо. – Ну, вы тогда уж отдайте экономке вашей. А то мне теперь спешить надо по вашему поручению.

- Беги, почтальон, - рассмеялась Анна, забирая у него послание. Закрыла дверь и направилась в столовую. Там хозяйничала Домна: звякали ложечки, дымился в глубокой тарелке бульон, булькал чай, наливаемый в чашку. Анна положила на стол перед экономкой конверт и уселась на свое место. Домна глянула на письмо, рука её дрогнула - возле блюдца с чашкой расплылось желтоватое пятно. Она охнула, залилась румянцем и наскоро промокнула разлитый чай крахмальной салфеткой:
- Да что же это такое! Вы уж простите…
- Домна, всё хорошо.

- Да вы не думайте, Анна Викторовна, - махнула та салфеткой. – Я ж ничего такого! ...Да он, вы знаете…
- Ну что ты так разволновалась? - успокаивающе улыбнулась Анна.
- Да я ж никогда! …Да зачем мне это!
- А ну, присядь-ка. Садись, садись. Это, я так понимаю, от господина Рябко записка?
Домна округлила глаза, покосилась на конверт и опустилась на краешек стула.
Анна отпила чай и, поставив чашку на блюдце, заметила:
- Я не читала этой записки. Просто в участок заходила на днях. И урядник передавал тебе пожелания всяческого благополучия. Вот и решила, что это он написал тебе. Я права?

Домна вздохнула и, понурившись, начала:
- Тут вот дело какое. Я ж ведь вдовая, Анна Викторовна, уж сколько лет тому... Был у меня муж. Уж такой красавец. Посватался когда, думала, вот счастье-то. Но того не знала, что с лица-то воды не пить. Какой был красивый, такой и дуралей оказался. А задиристый! Слоняется, бывалоча, по дому. Домнушка, говорит, что-то скучно мне, пойду-ка подерусь. А когда не с кем драться, то меня поколачивал. Раз так отходил спьяну, а я уж тяжелая была. Вот ребеночка тогда и скинула. Присмирел, было, на время, а потом опять за своё. Он хорошо на гармошке играл. Прям заслушаешься! Вот его и звали на свадьбы, праздники какие-нито. А однажды возвращался ночью со свадьбы да пьяный свалился с мостика и потонул. Воды-то там было – воробью по колено. Но вот, судьба, видать. – Домна выпрямилась на стуле. - А этот… урядник-то. Давеча на рынке меня догнал. Что же вы, Домна Капитоновна, экие тяжести носите. Да какие там тяжести – корзинка одна! Но отнял, до дому донес. Да всю дорогу развлекал меня: уж такой златоуст...

- Вроде неплохой человек, урядник-то, - заметила Анна. – И вежливый, и обходительный. Не думаю, чтобы у него дурные намерения были.
- Нет, Анна Викторовна, - со вздохом отвечала Домна, поднимаясь со стула, - ежели серьёзно у него, так замуж позовёт. А я… - она затеребила край передника, потом решительно сказала, как отрезала. – Не пойду я замуж. Да какое там, что я, молодая девушка, что ли? Я – честная вдова, и не надо мне никакого мужа! Хватило того.
- Ну, не все же мужья дерутся, - вздохнула Анна. - Да и ты у нас вон красавица какая. Я ведь видела, какое ты впечатление на урядника произвела. Он прямо остолбенел.

- А что же, – повела головой Домна, пряча довольную улыбку. – Мать мне всегда говорила: ох, и хороша ты у меня, дочка, счастливая, видать, будешь. А вот оно, моё счастье…, - улыбка пропала, и она опять понурилась, – заплутало где-то. Да и не надо мне ничего такого. Я уж и привыкла одна. Нет, Анна Викторовна, - она повернулась уйти, и Анна спохватилась:
- А письмо-то? Неужели даже не прочтёшь?
Та замешкалась, потом взяла конверт и покрутила в руках неуверенно.
- Ну, что же ты? – поторопила Анна.
Та раскрыла конверт, вытащила листок, помедлив, развернула и прочла, шевеля губами, да тут же рассмеялась:
- Ох, ты, господи! Ну, Клим Савельич!
- Да что там?
- Так стихи написал! Вот, почитайте.
- Нет, что ты, не стану я читать чужого письма, - замахала на неё руками Анна. – А ты всё же подумай. Хорошенько подумай. Ступай, ступай.

Она закончила обедать, осталось выпить чаю, как в двери снова кто-то постучал - решительно и быстро. Домна не выходила, небось, читает да перечитывает вирши урядника Рябко, и Анна, с улыбкой качнув головой, отправилась открыть. Ручка двери выскользнула из ослабевших рук: на пороге стоял Яков Платонович Штольман собственной персоной.
     
Следующая глава          Содержание