Сердце Анны ухнуло куда-то, а потом застучало часто-часто.  Сотня вопросов сразу билась в виски взволнованным ропотом. Чей портрет так живо заинтересовал Штольмана? Яков знает эту женщину? Кто она? Когда они повстречались? Что их связывает? Штольман разглядел её черты в весьма условном изображении и так долго смотрит на них... Значит, эта дама не была для него просто шапочным знакомством.  Неужто безжалостное мироздание подкинуло привет  от ещё одного «давнего друга Якоба»?

  И как Штольман ухитрился заметить знакомое лицо? Пожалуй, эту картину и портретом-то не назовешь. Рыжеволосая женщина в черном платье с низким декольте и в черной шляпе причудливой формы в одиночестве сидит за столиком ресторана и дерзко смотрит прямо на зрителя с кокетливой,  несколько вызывающей, словно приклеенной улыбкой.

  Чем-то выражение её лица напоминало античную статую  -   такое же загадочное, таинственное и безмятежное. Тонкие руки скользящим  кошачьим движением тянулись к апельсину на белой скатерти, стекающей вниз широким потоком смелых, крупных мазков. Бархатное платье, изображенное без прорисовки деталей, притягивало внимание  к  изгибам грациозной фигуры.  Они были плавны и текучи, как у изысканного, экзотичного цветка. Сдержанность цветовой палитры не нарушали даже апельсины. Взгляд скользил по приглушенному оранжевому пятну, неизменно возвращаясь к самой даме.

   Немудрено, что столь эффектная особа привлекла внимание Штольмана. Такие женщины притягивают мужчин, как экзотические цветы с пряным ароматом  -  пчёл.  Вот не было печали! Да, Анна всей душой желала отвлечь Якова от его грустных дум, но что-то слишком долго он любуется этой нарисованной la femme fatale*!

  Всего лишь нынче утром Анна смеялась над ревностью Штольмана к книгам. Получается, сама она  -  ничуть не лучше? Но ведь её подозрения имеют под собой наглядное основание! Вот оно, на стене висит! И Яков стоит перед картиной неподвижно и смотрит на неё, не отрываясь, добрых пять минут... До чего ж всё это глупо... И капельку обидно… Нет, ну сколько можно рассматривать один и тот же портрет?

  Она вознамерилась было расстроиться и обидеться всерьез, как вдруг муж, накрыв её ладонь, обнимавшую его предплечье, своей рукой, озадаченно взглянул на Анну и вымолвил:

  -  Эту женщину я где-то видел, причем не так давно.

  Он не предается воспоминаниям и не любуется! Он, как всегда, изучает и анализирует! А заодно он, несомненно, отвлекся и решает возникшую загадку!  Как хорошо! А ведь и впрямь, в этой неведомой даме видится нечто неуловимо знакомое...

    Успокоенно вздохнув, Анна внимательней всмотрелась в картину, направившую мысли Якова в иное русло.

  -  Мне тоже кажется, что я где-то видела эту женщину,  -  призналась она, вглядываясь в лицо таинственной незнакомки не менее пристально, чем Яков.

   Господин Бенуа и дядя тем временем покончили с обсуждением и подошли к Штольманам. Александр Николаевич, услышав слова Анны, хмыкнул, состроил непонятную гримаску и произнес с  некоторым недовольством:

-  Анна Викторовна, вы истинный художник. У вас верный глаз и прекрасная память на лица. А также умение видеть настоящее под наносным и нарочитым. А вам, Яков Платонович, как всегда, не изменяют ваша внимательность и привычка замечать и запоминать любые мелочи. Вы действительно знакомы с этой дамой. Как, впрочем, и я. А я с ней знаком очень близко.

   Порозовев от похвалы строгого критика, от которого порой доставалось всем  -  и противникам, и друзьям,  -  Анна недоуменно взглянула на него, потом снова на картину. Внимательнее вгляделась в смутно знакомые, едва обозначенные черты  светящегося, словно фарфорового лица, лишь намеченного карандашом поверх краски. Глаза, несколько китайского разреза... Острый серп изогнутых в улыбке бледных губ... Тонкий нос, излом прорисованных   решительной   линией      бровей...  Анна снова перевела взгляд на не особенно радостное лицо Александра Николаевича: 

  -  Это...  Да нет, невозможно! Неужели это Анна Карловна?

  -  Именно! Моделью для сей картины послужила моя супруга.

  Образ роковой женщины, запечатлённой  на картине, загадочной, порочной, завораживающе чувственной и манящей  настолько не вязался с впечатлением, которое сложилось у госпожи Штольман после нескольких встреч с Анной Карловной Бенуа, что у нее просто слов не нашлось.

  Госпожа Бенуа нравилась Анне не меньше её супруга. Причем Александр Николаевич окончательно завоевал полную симпатию госпожи Штольман именно при знакомстве с Анной Карловной.  Вспомнилось, с какой шутливой торжественностью господин Бенуа представлял Штольманам  свою жену: «Анна Карловна, главный двигатель моей жизни,  камертон моих художественных замыслов и средоточие всех моих помыслов и устремлений». Несмотря на несерьёзный пафос, речь его прозвучала совершенно искренне.  В ответ на такое церемонное представление госпожа Бенуа лишь рассмеялась, не став жеманно отрицать и опровергать слова мужа.

  С первого взгляда на Анну Карловну становилось понятно, что она  -  женщина на редкость милого и весёлого характера. Простота обращения и непритворная благожелательность госпожи Бенуа располагали к ней с первой же встречи. Едва ли и в ближнем, и в дальнем круге общения семьи Бенуа существовали персоны, способные устоять перед жизнерадостным обаянием этой деятельной натуры! В этом Анна Карловна оказалась удивительно похожей на своего супруга. К тому же её начитанность, вкус и кругозор подтверждали, что слова Александра Николаевича о камертоне вовсе не были пустым комплиментом. Она прекрасно играла на пианино, театр знала и любила ничуть не меньше своего мужа, неплохо разбиралась в музыке, литературе, живописи и рисовала сама.

  При всех своих артистических склонностях, Анна Карловна была, пожалуй, воплощением идеала замужней дамы, который матушка Анны тщетно пыталась выпестовать в своей дочери. «Аня, место женщины  -  за мужем!»  -  твердила Мария Тимофеевна в ответ на попытки Анны рассказать о своих мечтах стать нужной и полезной людям. А госпожа Бенуа и была  -  за мужем. Всегда бодрая, смеющаяся, живая, она энергично и радостно занималась детьми, домом и хозяйством, создав оазис уюта и тепла, в который хотелось возвращаться. Муж, дети и дом были центром её вселенной, всё прочее на свете лишь прилагалось. И иной судьбы госпожа Бенуа себе не желала.

  Что за прихоть побудила художника представить Анну Карловну в образе нарочитой, странной, с налётом мистики  женщины? Увидеть её в ипостаси некого условного воплощения самой сути стиля арт-нуво было весьма неожиданно.

  Ревновать Якова к Анне Карловне вживую Анне и в голову не приходило! С первого дня знакомства преданность госпожи Бенуа мужу представлялась несомненной.  А уж после недавней доверительной беседы двух Анн, о которой сегодня утром вспоминал Яков, ревность стала бы и вовсе немыслимой глупостью. 

    Вспоминая тот откровенный разговор с супругой господина Бенуа, Анна продолжала разглядывать картину. Решительно, не намекни Александр Николаевич, она ни за что не смогла бы догадаться, кто здесь нарисован! Кажется, господин Бенуа совершенно не испытывает никаких восторгов по поводу портрета. Отчего бы?

  Бенуа, точно уловив её невысказанный вопрос, поморщился:

  -  Должен признаться, не люблю этой картины. Это совсем не Анна Карловна. Это нечто анонимное и несуществующее, не настоящая женщина, а идея, химера, мечта, образ... Образ, который ни в малейшей степени не соотносится с истинным обликом моей жены.

  -  Не слишком ли вы строги? Мне кажется, что внешне Анна Карловна здесь похожа. Улыбка очень характерная…

  -  Дорогая Анна Викторовна, даже вам меня не переубедить,  -  непримиримо ответил Бенуа.  -  Левушка  -  Лев Самойлович,  -  не в первый раз рисует Анну Карловну. В 1900-м году он создал прелестный рисунок карандашом, и там ему удалось ухватить малую толику очарования улыбки моей жены. Все, кто рисовал Анну Карловну, пытались эту улыбку поймать и запечатлеть, но никто не преуспел в полной мере. А это, с позволения сказать, произведение, портретом Ати я считать отказываюсь.

   -  Анна Викторовна, если бы  кто-нибудь вздумал  нарисовать в подобной манере вас, я бы тоже не испытал особого счастья,  -  шепнул вдруг Яков ей на ухо.  -  Имейте это в виду, если вдруг согласитесь позировать кому-нибудь из ваших знакомых живописцев!

   А глаза-то сверкают! Он что, всерьез допускает такую возможность? И только Анна собралась возмутиться и отчитать мужа, как вдруг, разглядев его затаённую улыбку и хитрый блеск в глазах, поняла: он снова её дразнит и отвлекает, только теперь уже от её собственных страхов и ревности. Все-то он замечает и понимает, этот самый лучший на свете человек! Как хорошо! Значит, можно ответить в том же духе:

  -  Яков Платонович, вы забыли? Серафим Фёдорович разрешения не спрашивал!

   -  Да, Яков, Аннетт и тебе не впервой своими портретами любоваться. А ты сам был особенно хорош верхом на обезьяне!  -  радостно встрял дядя.

    -  Жаль только, что вас, Пётр Иванович, за обедом из ножек стульев запечатлеть не удосужились. Выходит, нам очень повезло, что господин Белугин не Матисс и не Ван Гог,  -  насмешливо выгнув бровь, ответил муж.  -  Или не живописец вроде этого.

  -  Опять мой «Ужин» ругают,  -  раздался вдруг за их спинами голос, в котором звучала, казалось, вся печаль мира. Они вчетвером чуть не подскочили от неожиданности и обернулись. Перед ними стоял изящный, щегольски одетый господин невеликого роста. Клетчатый, с иголочки, костюм, лаковые ботинки, затейливый галстук, яркий лиловый платочек, кокетливо засунутый за манжетку сорочки, выдавали в нем записного франта.  Голова крепко сидела на короткой шее, затянутой великолепным воротничком. Недлинные, рыжие, вьющиеся волосы были тщательно уложены на одну сторону с помощью фиксатура. Ухоженные, расчесанные усы пушились над тонкими извилистыми губами. Двигался господин мягко, с элегантными жестами, говорил негромко, забавно не выговаривая некоторых букв.
   
С первого взгляда Анну поразил его большой горбатый нос -  пожалуй, самая приметная деталь на его ярко-розовом лице. Казалось бы, госпожу Штольман непросто впечатлить чьим-то носом: у Якова он тоже весьма выдающийся, а сложную горбинку она очень любила целовать. Но у неизвестного господина нос был совершенно египетский, и не мог не привлекать внимание в первую очередь. Но, пожалуй, ещё большее впечатление произвели затем на Анну небольшие карие глаза. Спокойные, искрящиеся, меткие и добрые, они смотрели из-под стеклышек пенсне с золотой цепочкой, мудро и кротко взвешивая, измеряя и сравнивая.  В приятной осанке господина и простой, живой и деловитой манере держать себя нельзя было подметить отражения каких-либо плохих душевных качеств. Он располагал к себе.

  -  Лёвушка...  -  растерянно промолвил Бенуа, но тут же разулыбался, прищурился и спросил не без ехидства:

  -  Нашёл тебя Степан Петрович? Присоветовал, как с недомоганием справиться?

    Господин, поименованный Лёвушкой, нервно заозирался и, кажется, даже голову в плечи втянул.

  -  Не пугайся, Яремича здесь нет,   -  сжалился нал ним Бенуа и повернулся к Штольманам.  -  Господа, позвольте представить вам Льва Самойловича Бакста. Перед его картиной мы с вами сейчас стоим.

  Увлеченные обсуждением, они не заметили появление автора «Ужина». И он, кажется, слышал все, что они тут наговорили, до единого словечка! Ой, как неловко получилось! Совсем не хотелось огорчать этого симпатичного господина, тем более Анне картина нравилась. В особенности после того, как выяснилось, что к Якову модель не имеет близкого отношения. Пока Бенуа представлял их Баксту, пока тот обменивался приветствиями с дядей, Анна лихорадочно искала способ сгладить случившийся конфуз. Судя по всему, выкручиваться опять придется ей. Дядя поднял глаза к  высокому потолку и делает вид, что рассматривает ажурные конструкции креплений. Конечно, ему-то что! В кои-то веки он умудрился не ляпнуть чего-нибудь этакого в неподходящий момент! А Яков и Александр Николаевич ничуть не смущены, словно подобные нелицеприятные обсуждения в порядке вещей.

  Но, к удивлению Анны, Бакст не стал строить из себя обиженного, а с благодарностью обратился к ней:

  -  Спасибо на добром слове, Анна Викторовна. Улыбка Анны Карловны очень хороша. Немудрено, что художника манит и дразнит задача воплотить её на полотне. Многие пытались, да никто пока Александру Николаичу не угодил!

  -  Сам себе в том числе, -  признался Бенуа.  – Так что, Лёвушка, не принимай всё на свой счёт. Ты знаешь моё мнение: руки у тебя золотые.

  -  Да мне не привыкать получать колотушки за мою бедную «Даму с апельсинами»,  -  Бакст даже слегка зарумянился от похвалы друга. Видно, не так уж часто приходилось слышать ему подобные речи от строгого и придирчивого товарища.  -   Силы небесные, какой скандал разразился, когда три года назад картина впервые появилась на выставке! Как на нас с ней все накинулись!

  -  Да, скандал тогда вышел грандиознейший,  -  согласился Бенуа.  -  Твоя версия «Неизвестной»** определённо имела резонанс!

  -  Ох, имела… -  горестно вздохнул Бакст, подперев щеку в комичном отчаянии.  -  Чего только мы с ней не наслушались! За что только нас с ней не ругали! За слишком разбелённый колорит, за отсутствие любого колорита вообще, за подражание импрессионистам,  за уистлеровщину, за декадентство, за безнравственность, за эпатаж… Публика на выставке прямо таки бесновалась. И что в картине моей такого?  А между прочим, Серёжа  -  Сергей Павлович Дягилев,  -  спохватившись, пояснил Бакст остальным,  -  уж так меня обхаживал, так выпрашивал «Ужин» на ту выставку! Ко всему прочему, он повесил мою «Даму с апельсинами» рядом с малявинскими «Бабами». Вы уже видели здесь его работы? Если да, то можете вообразить, каков был контраст!

  Анна переглянулась с мужем и, чувствуя, как уши её снова начинают пылать, смущенно покачала головой, а дядя в очередной раз испепелил их с Яковом взглядом.

  -  Гм, тут у Сергея Павловича определённо был точный расчет. Имеет он склонность эпатировать буржуа. Думаю, на скандал он и рассчитывал,  -  произнес Бенуа нарочито безразличным тоном.

  -  Я вовсе не предполагал, что моя «Дама» так не придётся публике по вкусу,  -  продолжал печалиться Бакст.  -  Только и оставалось, что за голову хвататься. Великий князь Владимир Александрович и его супруга прочли мне порядочную нотацию за скабрезность и игривость картины. Специально меня вызвали, хотя я и пытался куда-нибудь стушеваться! Стасов обозвал мою героиню противной кошкой в дамском платье, картину  -  невыносимой вещью, а меня  - порнографом. Сравнил с «английским ломакой и уродом Бёрдсли***».

  -  Думаю, сравнение с Уистлером и Бёрдсли  -  скорее комплимент,  -   Пётр Иванович попытался развеять  горести закручинившегося Бакста.

  -  Да, но не в устах Стасова!  -  возразил тот с неизбывной грустью.  -   А Остроухов утверждал, что своёй вещью я загубил всю выставку!

  -  Лёвушка, ты же знаешь, как «любил» нас Вавила Барабанов. Вот Розанов**** был деликатнее. Он назвал твою «Даму» «стильной декаденткой» и сравнил с гибким горностаем,  -  «утешил» Бенуа.

  -  Шура, ты снова издеваешься?  -  моментально надулся Бакст.

  -  Лёвушка, ты ещё и обижаешься?  -  возмутился Бенуа.  -  Слава Богу, мало кто может разглядеть, что моделью послужила моя Анна Карловна. Правда, если отвлечься от  этого прискорбного факта, твоя картина действительно производит впечатление и сейчас.  А уж три года назад…  Думаю, никто не ожидал от тебя подобной, не побоюсь даже сказать  -  чудовищной смелости!

  -  И поэтому ты до сих пор за неё меня шпыняешь,  -  обиженно пробурчал Бакст.
     
  -  Как художественное произведение  -  это великолепная вещь. Как портрет моей Анны Карловны  -   я никогда её не приму. Но мою жену вообще никто не может изобразить как следует.  Ни у кого не получается передать вполне её шарм и очарование! - отрезал Бенуа непререкаемо.
           
  -  Шура, кстати, Серов тоже поговаривает о портрете Анны Карловны, -  сообщил Бакст.  -  Ты и про него скажешь, что он не сумеет взять её характер на полотне?

  -  Гм, Серов, бесспорно, величайший портретист из ныне живущих. Но что-то сомневаюсь я…  И очень уж непросто приходится его моделям. Вот потребует Валентин 90 сеансов…

  -  Тебе не угодишь… Серов пишет долго, Сомов не передал жизнерадостности твоей супруги, я  -  даже внешнего сходства не добился… И вообще, тебя послушать, так я портреты не умею писать вовсе…

  -  Ну отчего же не умеешь? Тогда, на спектакле «Фея кукол», Любовь Павловну все узнали! Это старая история,  -  повернулся Бенуа к Штольманам и Петру Ивановичу, отмахиваясь от слабых попыток Бакста остановить его.  -  Лев Самойлович оформлял этот балет в Эрмитажном театре***** как раз тогда, когда ухаживал за своей нынешней супругой. Он одновременно писал декорацию игрушечной лавки и в той же мастерской  -  портрет Любови Павловны. Замечательный предлог для свиданий нашел! Портрет получился очень схожим и удачным. И тогда, по таинственному движению души, Лев Самойлович решил включить его в самую декорацию, всем напоказ!  Вообразите удивление великосветской публики, когда открыли занавес! Среди  всяческих паяцев, кукол, плюшевых медведей, барабанов, мячей, тележек на общей падуге висит аккуратно вырезанная фигура дамы в элегантном парижском черном платье и замысловатой огромной шляпе. Помнится, свояк её, Сергей Сергеич Боткин******, всё никак успокоиться не мог, всё хохотать принимался: «Люба-то, Люба-то висит! Он подвесил её под потолок! И ведь как похожа!» Слышишь, Лёвушка? Похожа! И стала сердечная тайна Льва Самойловича басней для всего города. Но в мастерстве нашего творца сомневаться не пристало!

    Позволив себе отыграться за до сих пор раздражающую его картину и отплатить другу той же монетой, припомнив ему его чудачества, Бенуа несколько успокоился и смягчился. Как жаль, что Александр Николаевич так болезненно воспринимает Бакстову картину. И его теперь отвлекать нужно! Но, стоя перед портретом, который кажется ему настолько сомнительным, это сделать нелегко. Решительно, всем им не помешает для собственного спокойствия покинуть Петербургский зал поскорее.

   Бакст же тем временем неимоверно смутился и покраснел. При всем своём внешнем лоске и ухватках дамского угодника-романтика он производил впечатление довольно робкого, деликатного человека,  даже хотелось сказать, человечка. Укоризненно взглянув на Бенуа, он попытался переменить предмет обсуждения:

  -  Шура, а ведь я тебя искал, по делу,  -  но закончить не успел, потому что в Петербургском зале появилась весьма колоритная пара и направилась прямиком к их группе, так и стоявшей у картины «Ужин». Судя по тому, как целеустремленно  двигались оба господина, они прекрасно знакомы с Бенуа и Бакстом. Может быть, они тоже художники?

  -  Вот вы куда скрылись, Александр Николаевич!  -  радостно воскликнул невысокий кругленький господинчик.   -  Мы с князем ждем от вас известий о Сергее Павловиче, а вы тут блаженствуете в таком очаровательном обществе!  -  и он в умилении склонил голову к плечу, глядя на Анну ласковыми, лукавыми зеленоватыми глазами. -  Представьте же нас, скорее, вашим новым друзьям!

  Его высокий, грузный спутник неторопливо и солидно кивнул, подтверждая просьбу товарища. Князь? Этого ещё не хватало. Как такая птица залетела в столь неординарное общество? И как Яков отнесется к подобному знакомству? Но, в конце концов, совсем не обязательно, что князь окажется мерзавцем вроде Разумовского...

  Анна быстро взглянула на мужа и убедилась, что тот, вполне ожидаемо, скрылся за своей бесстрастной маской. Она перевела взгляд на Бенуа и с удивлением увидела, что Александр Николаевич не столь успешно владеет собой. Вид у него был, словно он с трудом удерживается от кислой гримасы. Тем не менее, светский обряд представления Штольманов новоприбывшим Дмитрию Александровичу Бенкендорфу и князю Сергею Александровичу Щербатову он провел должным образом. С дядей оба господина поздоровались, как с давнишним хорошим знакомым.

  Господин Бенкендорф, в отличие от  князя, ластился и мурлыкал, рассыпаясь в любезностях за двоих. Выразил восторг от состоявшегося знакомства, от встречи с Петром Ивановичем, щедро оделил всех изящными комплиментами. Князь Щербатов помалкивал, но поглядывал так, что Анна снова остро ощутила, будто шпильки вот-вот повыскакивают из прически, и без того далёкой от идеала. Подозрение, что надетое впопыхах платье не легло кое-где должным образом, заставило её щеки вспыхнуть жарким румянцем. К её облегчению, вновь прибывшие господа вскоре перенесли свое внимание на экспонаты зала.

  -  О, Сергей Павлович все же выставил здесь знаменитый «Ужин» Льва Самойловича?  - потирая маленькие ручки, с энтузиазмом вскричал Бенкендорф.  - Не помогли Ваши уговоры, Александр Николаевич? Ну, полно Вам хмуриться! Полагаю, Ваша супруга заслуживает того, чтобы предстать перед Парижем во всей истинной красе!

  -  Я бы не решился на столь смелый шаг,  -  осуждающе проронил князь Щербатов и внушительно поднял подбородок.  -  Несмотря на все доводы Сергея Павловича.

-  Ну, отчего же?  -  игриво возразил Бенкендорф.  -  Где, как не в Париже, этом погибельном городе, полном упоительного соблазна, публика оценит чувственную красоту? Ах, эти женщины! Никогда не знаешь, какие бездны таятся под иным безмятежным гладким лбом! Какие темные страсти бушуют в омутах, тихих с виду! Но порой кто-нибудь, изображая их прелестные тела и лица, невольно проникает в скрытое, и являет миру истину!

  Бенуа изменился в лице и открыл было рот, чтобы разразиться протестом, но дядя, зло сверкнув глазами, опередил его:

  -  Кому, как не Вам, Дмитрий Александрович, о ЖЕНЩИНАХ рассуждать! Вы, несомненно, прекрасно в них разбираетесь!

  Что это было? Что имеет в виду дядя, так многозначительно подчеркнув интонацией слово «женщины»? И Яков еле заметно прищурился, а в глазах его промелькнула гадливость пополам с презрением. Неужели господин Бенкендорф, столь любезный и ловкий в обращении, из той же породы, что и лорд Соммерсет и его секретарь*******? И как же не вовремя появились эти господа! Александр Николаевич только начал успокаиваться, и вот он снова закипает!

  -  Шура!  -  звонко раздалось у входа в зал. На зов обернулись все. К ним поспешно приближалась та самая дама, вокруг портрета которой нынче разбушевались  страсти, явные и скрытые. Анна Карловна улыбалась своей обычной задорной улыбкой, но и та не могла скрыть её волнения.

  -  Атя!  -  воскликнул Александр Николаевич, и стремительно бросился ей навстречу.  -  Атя, что? Детям хуже стало?

  -  Нет, Шура, совсем нет! Боэлер был, подтвердил, что ничего страшного. Прописал микстуру, а в ближайшей аптеке её не оказалось... Посоветовали аптеку неподалёку отсюда, и я решила забежать, буквально на минуточку. И ты сегодня свои конфеты забыл,  -  и Анна Карловна быстро сунула мужу в карман сюртука маленький фунтик.

  -  А я подумал, что где-то их выронил...  -  сияющий Бенуа повернулся к собравшемуся обществу и торжествующе объявил:

  -  Господа, моя Анна Карловна пришла!

   Госпожа Бенуа, почти совсем успокоившись после краткого разговора с мужем, весело здоровалась со всеми, невольно позволяя сравнить свою улыбку в жизни и на картине. Пожалуй, прав Александр Николаевич: Баксту её улыбка совсем не удалась.

  -  Этак Вы, Анна Карловна, вконец Александра Николаевича разбалуете!   -  попенял ей князь Щербатов. С госпожой Бенуа он старался держаться дружески,  но шутка в его исполнении прозвучала тяжеловесно и менторски.  -  Стоит ли потакать ребяческим слабостям?

  -  Проявите милосердие, Сергей Александрович,   -  засмеялась в ответ госпожа Бенуа и озорно взглянула на мужа.  -  Ну что поделать, если Александр Николаевич вполне может обойтись без обеда, но зачахнет без десерта!

  -  Каюсь, грешен!  -  Бенуа смотрел на жену влюблёнными глазами.  -  Сладкое для меня  -  нужнее хлеба. И, положительно, необходимо для настроения!

  И впрямь, Александр Николаевич очень любил полакомиться  за чаем сладкими пирогами,  пирожными и вареньем. Он неизменно восхищался кулинарными способностями мамаши Борю и лично высказывал ей свой восторг, попутно слегка флиртуя с ней в шутку. Та в ответ тихо млела и знай старалась изобрести к его приходу что-нибудь этакое, чтобы его побаловать и порадовать.

  -  Анна Карловна,  -  спохватилась Анна,  -  у вас что-то случилось? Может быть, Вам помощь нужна?

  -  Анна Викторовна, милая! Что вы, ничего особенного! Вчера Леля и Коля слишком орехами увлеклись. Вот сегодня с утра и сказалось  -  оба загрустили. Но мне и впрямь не следует слишком долго мешкать. Шура, полагаю, ждать тебя к ужину не стОит?  -  Анна Карловна покосилась на картину, но уточнять, что она имела в виду настоящий ужин, разумеется, не стала.

   Бенуа сокрушенно развел руками:

  -  Увы... Бог весть, когда и как сегодняшний день закончится...

  Анна Карловна поправила завернувшийся клапан кармана сюртука Бенуа, и Анна снова вспомнила о своем неподобающем виде. Надо бы хоть немного себя в порядок привести. Пока госпожа Бенуа прощалась со всеми и, как у неё водилось, приглашала всю компанию в гости, Анна тихонько шепнула Якову, что ей требуется посетить дамскую комнату. Как ни тих был разговор, госпожа Бенуа расслышала и вызвалась её проводить.

   В дамской комнате Анна первым делом убедилась, что её опасения насчет платья, слава Богу, оказались напрасны. Но прическа, действительно, оставляла желать лучшего, и госпожа Штольман героически приступила к её усмирению.

  Некоторое время понаблюдав, как она тщетно сражается с непослушными прядями, сердобольная Анна Карловна сжалилась над ней и предложила свою помощь:

  -  Сейчас-то я всё больше Леле и Потаташке******** косы плету. Но в молодости часто помогала сёстрам прически сооружать. Если не боитесь,  -  задорно подначила она Анну,  - давайте испытаем, сохранилось ли моё мастерство!

  -  Глупости какие,  -  отмахнулась от её предположения Анна.  -  Разумеется, не боюсь! Мне, признаться, тоже нестерпимо хочется иногда просто заплести свои волосы в косу, так же, как Верочке!  Но Вам домой спешить нужно, а не с этим вороньим гнездом воевать.

  -  Думаю, десять минут погоды не сделают. Когда я уходила, Леля уже вскочить с постели порывалась. Коля, как самый младший и послушный, лежал смирно. Но, сдается,  и он скоро не выдержит. Маленькая Атя попеременно то принималась их учить уму-разуму, то читала им вслух. Ничего, за всем этим детским садом няня присматривает,  -  и госпожа Бенуа, усадив Анну перед зеркалом, споро принялась разбирать русые пряди. Сноровисто их укладывая, она раздумчиво проронила:

  -  Признаться, не ожидала, что застану Александра  Николаевича со всей честнОй компанией рядом с этой злосчастной картиной. Уж так сокрушался Шура, что она появится и здесь, в Париже. Но Сергей Павлович настаивал со всей решительностью, и Шура уступил. Впрочем, так обычно и происходит.

  В который уже раз Анна слышит о властных замашках господина Дягилева и об обидах, причинённых друзьям. Странно. Она-то полагала, что в сплоченной группе художников и деятелей «Мира искусства» разногласия отсутствуют. Видно, и здесь всё не так, как кажется...

  -  Анна Карловна,   -  осторожно начала она,  -  мне показалось, что Лев Самойлович деликатный, мягкий и застенчивый человек. Глядя на него, сложно предположить, что его картина может быть настолько...  -  Анна на мгновение замялась.

  -  Чувственной?  -  тут же подхватила госпожа Бенуа, нисколько не смутившись.  -  Анна Викторовна, Вам не показалось. Лев Самойлович именно таков и есть. В некоторых вопросах он до сих пор сущий ребёнок. Но он преклоняется и трепещет перед Вечной Женственностью. Женщина для него  -  существо роковое, пленительное, неотразимое, несущее гибель. Стоит ли удивляться, что выдуманные дамы на его полотнах все, как одна, жрицы Эроса, или Танатоса, или того и другого бога сразу?

  -  «Любовь и смерть всегда идут в обнимку...»  -  пафосно процитировала Анна незабвенного Семёнова. Живо вспомнился тот далекий сентябрь, когда она сама впервые соприкоснулась въяве с самыми влекущими и загадочными таинствами бытия.  «Любовь, Аннушка, это самая опасная вещь на земле и на небе. Самая красивая, и самая опасная...»  -  эхом отдались в ушах давние дядины слова.

  -  Именно!  -  усмехнулась Анна Карловна.  -  Правда, подобные убеждения не мешают Левушке влюбляться направо и налево. В любой замухрышке он способен разглядеть богиню Любви и Красоты, и пылает страстью не к настоящей женщине, а к воплощению женского начала в ней.

  -  Но «Ужин»  он с вас списывал!

  -  Собственно говоря, с меня он списывал, скорее, очертания. Ему нужен был силуэт в черном платье. Лицо и характер были не так уж и важны. Верно, потому мало кто из знакомых узнает меня в модели, не говоря уж о посторонних. 

  -  Александр Николаевич твердил почти о том же самом!  -  едва не подпрыгнула Анна.

  -  Анна Викторовна, не вертитесь!  -  укоризненно призвала её к порядку госпожа Бенуа, продолжая вдохновенно трудиться над прической.  -  Шура эту картину терпеть не может. По мне  -  так что за беда, если некто увидит в этой даме нечто вызывающее?  Подписи «Портрет Анны Карловны Бенуа» под картиной не имеется. И я порой диву даюсь тому, что мужчина может разглядеть в женщине! Зачастую того там и в помине нет.

   «Выходит, не только мой героический сыщик настолько проницателен, что временами не видит дальше собственного замечательного носа. Как тогда, после дела Ферзя, когда он вообразил, что я им манипулирую»,  -  пронеслось в голове у Анны. «И раньше, пока он полностью отрицал вероятность существования духов. Разве возможно видеть их на самом деле? Значит, безусловно, барышня интересничает!»

  -  Не то, чтобы Александр Николаевич что-то имел против роковых женщин. В особенности, когда они появляются на сцене или на страницах романа,  -  доверительно говорила Анна Карловна.  -  Но он считает, что в жизни они, как правило, скорее кривляки и ломаки, вставшие в позу, да так и застрявшие в ней. Вроде нашей доброй знакомой, Зиночки Гиппиус. Собственный муж прозвал её «Белой дьяволицей», и она изо всех сил старается оправдать это прозвище. Кстати, Лев Самойлович рисовал и её. Но тот портрет получился совершенно в ином роде. Характер ухвачен изумительно.

  -  Мужчины твердят о загадочной женской душе,  -  вздохнула Анна.  -  а ведь их самих понять порой мудрено.

  -  Ну, близких нам мы волей-неволей изучаем хорошо,  -  госпожа Бенуа заговорщически улыбнулась отражению Анны в зеркале.  -  Вплоть до того, что можем предсказать их слова и поступки. Знаете, какой подарок преподнес мне Шура после нашей двухлетней разлуки? Он нарисовал копию «Острова мёртвых»*********, поместил её в черную рамку и торжественно вручил мне под оханья моих родных. Они только пальцем у виска крутили, почитая его безумцем! А я нисколько не удивилась, и очень обрадовалась!

  -  Первое подношение Якова Платоновича тоже было не совсем обычным,  -  призналась Анна.  -  Он подарил мне цветок, который стащил с клумбы нашего соседа. Красную сальвию. Я её потом засушила и хранила, пока она не рассыпалась в прах. А у Якова Платоновича так и осталась привычка обдирать чужие цветники в случае необходимости!

  -  Полноте, Анна Викторовна! Яков Платонович? Такой строгий и суровый? Вообразить невозможно!  -  развеселилась госпожа Бенуа.

  Было удивительно легко смеяться и болтать с Анной Карловной обо всём подряд. Почти как с дядей. Кажется, для неё не существует неподобающих тем. Может, решиться и спросить ещё кое о чем?

  -  Анна Карловна,  -  неуверенно начала Анна,  -  Вы давно знаете всех, присутствовавших в зале?

  -  С кам-то мы знакомы дольше, с кем-то  -  меньше,  -  пожала плечами Анна Карловна. - Со Львом Самойловичем и Дмитрием Александровичем мы познакомились почти одновременно.  Но назвать господина Бенкендорфа нашим близким другом я не могу.

  -  Он тоже художник?

  -  И небезызвестный. Особенно в великосветских кругах. Он и сам по себе персона весьма заметная и в петербургском, и в заграничном монде.

  -  А, так он дворянин?

  -  Из нетитулованных дворян. Кажется, он имеет право на баронский титул, но из каких-то соображений им пренебрегает.  Тем не менее, в высшем свете он принят и обласкан, а при дворе Великого Князя Владимира и его супруги  -  и вовсе завсегдатай, можно даже сказать, любимчик. Сама я вижусь с ним не так уж часто. Шура утверждает, что по части развлечения скучающего общества ему нет равных.
           
  Что-то непохоже было давеча, что господину Бенкендорфу удалось привести  в восторг общество, собравшееся в зале. Но, опять же, его сложно назвать великосветским, несмотря на присутствие князя.  Каких только персон не увлекает за собой волшебная сила искусства! Но всё же кое-что лучше будет уточнить у дяди. Расскажет, что он имел в виду, пошутив так рискованно, никуда не денется! Он достаточно давно вращается в среде мирискусников, чтобы собрать все возможные слухи, были и небылицы до единой. С его-то талантом сплетни собирать! Каких бы смелых взглядов ни придерживалась госпожа Бенуа, слишком уж тема скользкая...

  -  А князь Щербатов?  -  про этого господина тоже надобно было разузнать непременно.

  -  С Сергеем Александровичем мы оба знакомы достаточно близко,  -  госпожа Бенуа ловко воткнула в прическу очередную шпильку.  -  Прошлую зиму мы провели в Версале бок о бок. Он  -  природный князь, Рюрикович. Настоящий московский барин. Очень богат, прекрасно образован и исполнен пламенной любви к искусству, в особенности  -  к русскому.  Князь и сам не лишен способностей живописца, и даже учился в Мюнхене в школе Ашбе, вопреки увещеваниям своей семьи. Несколько лет назад он получил значительное наследство и вознамерился заняться поддержкой русского искусства. Со своими друзьями-москвичами, господами Грабарём и  фон Мекком они затеяли грандиознейшее предприятие  - создать в Петербурге художественный центр. Нечто вроде выставки, представляющей современные интерьеры нового стиля. Предполагалось, что все предметы обстановки «специфически петербургского оттенка» будут производиться на заказ, и «Современное искусство» не просто окупит себя, но и принесет доход. Одновременно будет насаждаться «новый изящный стиль», что всемерно поспособствует ренессансу русского искусства и его процветанию,  -  нескрываемая ирония в голосе Анны Карловны не оставляла сомнений в судьбе амбициозного начинания.

  -  Звучит слишком красиво, чтобы воплотиться в действительности,  -  снова забывшись, покачала головой Анна, спохватилась и попросила у мастерицы прощения.

  -  Какие пустяки,   -  улыбнулась в ответ Анна Карловна.  -  Мои девочки давным-давно приучили меня справляться с подобными мелочами. Особенно Леля. Вот уж всем непоседам непоседа!  А насчет «Современного искусства»  -  вы совершенно правы. Так оно и случилось. Поначалу их компания с упоением занималась невиданным делом. Многие нынешние известные художники трудились над эскизами интерьеров. Шура тоже поучаствовал  -  составил проект кабинета и  столовой. Сергей Александрович истратил больше ста тысяч, но время спустя барская затея потерпела крах, выставка закрылась, а остатки экспозиции перекочевали в княжеский особняк.

  -  И впрямь, барская затея,  -  согласилась Анна. -  Должно быть, князь  -  большой оригинал.

  -  Несомненно, Сергей Александрович  -  господин чудачный и причудливый. Вот хотя бы: он очень любит всяческую живность и содержит дома чуть ли не зверинец. Казалось бы,  замечательное качество и превосходно его характеризует. Но он всю эту компанию из птиц, мартышек, удавов, собак и кошек  таскает в путешествия и поселяет в гостинице  рядом с собой!

  Помнится, князь Разумовский тоже птиц обожал. Правда, предпочитал шпионить за их жизнью на воле. Впрочем, это совпадение ни о чем не говорит. Тем более, очень уж разнятся повадки и речи двух князей! Господин Бенкендорф своей сладкой любезностью больше похож на Разумовского.  Последовавшие слова госпожи Бенуа прозвучали подтверждением размышлениям Анны:

  -  В сущности, князь  -  человек вполне приятный. Александру Николаевичу нравится беседовать с ним на художественные темы и «разделять восторг». Дети обожают ходить к нему в гости. Правда, скорее из-за его зверинца, чем из желания с ним пообщаться! И князь был так великодушен, что подарил им уистити и попугая!  -  рассмеялась Анна Карловна.  -  И княгиня Полина Ивановна нам очень нравится. Князь и в выборе спутницы жизни оказался верен себе: женился на внучке крепостного Щербатовых, писаной русской красавице. Став княгиней, она осталась необычайно милой женщиной. В браке они счастливы.

  Возможно, князя Щербатова опасаться не следует. Тем более, что он не петербуржец, а коренной москвич. Но дядю и о нем стоит порасспросить, и Анна это непременно сделает!

  -  Анна Карловна, а вы сами как-то участвовали в подготовке выставки?  -  переключилась Анна на иной интересующий её вопрос.

  -  Только в обсуждениях. Дома Шура всегда подробно рассказывает, что произошло за день. Но, подозреваю, что о кое о чём он умалчивает! Воображаю, что за стычки здесь случаются, и что за речи звучат порой во время подготовки! Полагаю, они совсем не предназначены для дамских ушей.

  -  И на какие только ухищрения не идут мужчины, лишь бы оградить дам от, по их мнению, неподобающего!  -  проворчала Анна.  -  Однажды Яков Платонович обезопасил меня совершенно радикально. Он запер меня в своем кабинете, а сам укатил на задержание!

  -  Бог мой! Какие страсти!  -  ахнула госпожа Бенуа, едва сдерживая смех.  -  И что же вы? Смирились?

  -  Как бы не так! Я сбежала из заточения. Из окна вылезла и отправилась к нему на помощь!

  -  Анна Викторовна, вы неподражаемы!  -  уже в открытую расхохоталась Анна Карловна.  -  Но мне до Вас далеко.  Я  -  обычная женщина. Предпочитаю не путаться у мужа под ногами, не создавать лишней суеты и заниматься своими домашними делами. В любом случае, все наши здешние знакомые бывают у нас в гостях, чаще или реже, и за обеденным столом можно узнать все обстоятельства без опаски вызвать споры и ссоры. Вкусная еда способствует смягчению нравов, знаете ли!
   
  Возможно, в чём-то госпожа Бенуа права и поступает более мудро. Но вряд ли такая мудрость станет когда-нибудь доступна Анне. И, решительно, все мужчины, поглощённые Делом Своей Жизни, временами удивительно похожи друг на друга. Будь то героический сыщик, будь то гениальный художник!

  Легко порхавшие над волосами Анны руки госпожи Бенуа на мгновение замерли, и она уставилась в зеркало невидящими глазами. Опомнившись после мгновенной паузы и встретив отраженный вопросительный взгляд Анны, она с тяжелым вздохом  призналась:

  -  Что-то сердце у меня сегодня не на месте. Потому и решилась забежать на выставку. Само собой, конфеты  -  лишь удачно подвернувшийся предлог. Мне настоятельно потребовалось убедиться, что с Шурой всё хорошо, и я нарушила наши неписаные правила...

     Неужели у Анны Карловны тоже есть дар предвидения? Неожиданно! В чете Бенуа необычными способностями обладает муж. Но почему бы и нет? Если уж к завзятому материалисту Штольману сумело пробиться послание Анны, оказавшейся в лапах Магистра, то чуткая душа госпожи Бенуа наверняка способна воспринимать подсказки мироздания. В особенности, когда дорогому человеку грозит беда. Но Александр Николаевич все же свободен и находится на вернисаже, а не во власти спятившего фанатика!

  -  Помилуйте, Анна Карловна!  -  поспешила развеять тревоги госпожи Бенуа Анна.  - Что страшного может случиться на многолюдной выставке, среди толпы друзей и знакомых?

  -  Да все, что угодно!  -  воскликнула Анна Карловна, взмахнув руками и выпустив из пальцев очередную прядь волос.  -  Вы наверняка заметили, что спокойствие и сдержанность -  совсем не конёк Александра Николаевича. А уж в дни открытия настолько значительных выставок он и вовсе взнервлен так, что любое неосторожное слово воспринимает, как оскорбление! Он и в обыденной жизни щепетилен до чрезвычайности, а в такие дни его чувствительность к обиде возрастает многократно!

  -  Должна признать, что сегодня вы появились, как нельзя кстати,  -   вынуждена была согласиться Анна.

  -  Вот-вот! Мало ли что попадется, вроде той злополучной картины! Чего далеко ходить. В день открытия предприятия князя Щербатова Шуре не повезло встретиться с господином Сабанеевым. Шура тогда был главным редактором журнала «Художественные сокровища России», и любил эту работу так же, как он любит Петербург и Версаль.

  -  Вполне могу представить, с каким рвением он журналом занимался,  -  пробормотала Анна, оставив свои попытки успокоить вновь растревожившуюся госпожу Бенуа. Пусть выговорится, и ей может полегчать.

  -  А незадолго до открытия «Современного искусства» Шура позволил себе в одной статье резко отозваться о выставке работ французских художников. Она прошла в помещении Императорского общества поощрения художеств. Журнал выходил под его патронажем,  -  взволнованно продолжала Анна Карловна.  -  Шура сам потом признавался, что буквально разнес эту неудачную выставку. Возможно, с его стороны это было несколько опрометчиво, но уж больно он обиделся за французское искусство! Многие члены комитета «Общества» приняли критику на свой счет и чрезвычайно к сердцу, даже Шурин брат Альбер Николаевич. И вот господин Сабанеев, директор школы  «Общества», завидев мужа на выставке, подходит и прилюдно распекает Александра Николаевича. Стыдит и заявляет ему, что, коль тот состоит на жаловании у «Общества»,  то пусть изволит проявлять к нему почтительность!   Казалось бы, грубость и неделикатность бестактного человека, ничего более! Но Шура-то услышал разнос барина, уличившего холопа в нечистоплотности! Убежденного, что купил его целиком и полностью! Он и взвился, и в слепом гневе позволил себе лишнего. Едва друзья его оттащили от Сабанеева!  А потом Шура сидел и ждал от того вызова на дуэль, даже заручился согласием Сергея Павловича быть его секундантом.

-  Дуэль?  -  воскликнула Анна, резко повернувшись к Анне Карловне, и вновь нарушив труд госпожи Бенуа.  -  Александр Николаевич собирался драться на дуэли? Вообразить невозможно!  -  И впрямь, в случае с Яковом Анна, собрав всё доступное ей спокойствие, ещё может попытаться понять мотивы его поступка. Понять, но не принять! Но то Яков, с его ужасающей Анну способностью играть со смертью. Но Александр Николаевич?!! Получается, что даже малейшее подозрение о намёке на продажность способно спровоцировать его Бог знает на какие безумные поступки. И в этом они с Яковом сходятся!

  -  К счастью, до дуэли дело не дошло. Господин Сабанеев, несмотря на всю свою грубость и резкость, вызова не сделал, оказался трусоват для подобного «подвига». А может, просто более хитер, чем многие мужчины. Он добился, чтобы Александру было вынесено официальное порицание с угрозой, что при появлении похожих статей «Общество» с ним расстанется,  -  в голосе госпожи Бенуа зазвенело возмущение.

  -  Всё-таки добился своего. Отыгрался чужими руками,  -  брезгливо поморщилась Анна.   

  -  И заметьте, Анна Викторовна, я узнала о возможности дуэли много месяцев спустя. Если бы Сергей Павлович не проболтался, я бы так до сих пор и пребывала в счастливом неведении. Как-то они горячо заспорили при мне, и господин Дягилев в запале обругал мужа записным дуэлянтом. Это Шуру-то! Да он насилие не приемлет ни в каком виде! В молодые годы, когда пришла пора отдавать воинскую повинность, он о самоубийстве подумывал! К счастью, врачебная комиссия признала его негодным «ввиду общего рахитизма». Обошлось. Разумеется, я вцепилась в них и вынудила рассказать эту прискорбную историю, правда, без подробностей.

  -  И как же Александр Николаевич объяснил своё молчание?   -  спросила Анна, едва справляясь с волнением.

  -  Он, видите ли, тревожить меня не хотел понапрасну,  -  гневно фыркнула Анна Карловна, мягко разворачивая Анну к зеркалу и снова принимаясь за работу.

  Ну разумеется! Тревожить не хотел! Штольман тоже не собирался беспокоить Анну такой незначительной подробностью, как его возможная гибель от пули Разумовского! И ведь она чувствовала тогда, в поместье Гребнева, что происходит что-то неправильное, страшное, непоправимое... Недаром ей показалось, что Штольман прощается с ней навсегда... Если бы не Антон Павлович, если бы не его записка... Пусть ему зачтется и этот его поступок, со всеми теми хорошими делами, что он совершил в своей жизни...

   Следует признать, что тревоги Анны Карловны имеют свои резоны. Вот оно что! Выходит, дело вовсе не в чуде, как тогда, со Штольманом, а в обостренной интуиции любящей женщины. Сердце-вещун подсказывает о возможной опасности для мужа, которого госпожа Бенуа слишком хорошо знает, чтобы пренебречь этими  тревожными сигналами. Но кто сказал, что интуиция  -  не чудо? Недаром Яков Платонович ни за что не признается вслух,  что она у него богатейшая!

  -  Самое печальное в этой истории то, что Шура после прескверного инцидента не счел возможным оставаться редактором и подал в отставку,  -  грустно понурилась Анна Карловна.  -  Беда не в том, что наше материальное положение сделалось  несколько шатким и валким. Но оставить журнал, свое детище, выпестованное и вынянченное... Дело, что было по душе и приносило радость и удовлетворение... Шура очень тяжело переживал свое решение.

  -  Анна Карловна! Я постараюсь присмотреть сегодня за Александром Николаевичем,  -  пообещала Анна заодно и себе. Обстановка необычная, люди большей частью незнакомые, но она приложит все усилия. Обязательно надобно дядю взять в оборот! Его кладезь сведений непременно пригодится.

  Неожиданно госпожа Бенуа отступила на шаг, придирчиво оглядела голову Анны  и спросила:

  -  Ну и как вам?

  За важным и серьёзным разговором Анна и позабыла, что неожиданно оказалась в руках новоявленного куафёра. Что ж, этому-то мастеру можно было довериться сполна. Причёска получилась на заглядение.