Спасибо за театральные консультации Наталье_О!
Если что-то все же выглядит недостоверно, пожалуйста, сообщите.

Однажды Марк Твен получил пачку плохих стихов под заголовком «Почему я живой?». Возвращая рукопись неведомому стихотворцу, Марк Твен написал ему: «Потому, что послали стихи по почте, а не пришли в редакцию лично».

Белые хлопья снега летели, закручиваясь в спирали, словно над городом колыхался огромный занавес. И ветер тащил его куда-то, становясь все резче и холоднее, превращая зимнюю сказку в настоящее буйство стихии. Катя плотней прижала к себе корзинку, и наклонив голову, упрямо двинулась вперед. Гостиница, где она остановилась, была совсем рядом.

Не слишком роскошные, но прочные стены отгородили девушку от разгулявшейся колючей метели. Катя перевела дух, и постаралась незаметно смахнуть с носа капли растаявших снежинок, делая вид, что поправляет шапочку. Затем подошла к стойке за ключами.

Нестарый еще, но несколько рыхлый и бледный портье загадочно улыбнувшись, выложил перед собой прямоугольный бумажный сверток.

- Вам просили передать, госпожа Ветрова.

- Мне? – удивилась Катя, - вы не ошиблись? Кто же?

- Барышня одна, - понизил голос портье, - ооочень таинственная! Все озиралась, да капюшончиком загораживалась. Сказала, дескать, знаю, у вас остановилась дама из Петербурга, Екатерина Александровна. Ей, мол и передайте, в собственные руки. А для прочих вы меня не видели.

Катя недоуменно разглядывала сверток. Никаких надписей на нем не было, и установить отправителя пока не представлялось возможным. Кто-то из гимназических подруг проведал о ее появлении? Но с чего вдруг она, начинающая и никому не известная актриса Ветрова, сделалась «дамой»? Восторженных особ среди Катиных знакомых не водилось…

- Не беспокойтесь, - по-своему истолковал ее замешательство портье, - барышня очень юная, лет тринадцати, думаю. Одета прилично. Ничего дурного быть не должно.

Еще не легче! Отказаться? Но Катя уже была заинтригована. Она пристроила сверток в корзинке, взяла наконец ключ, и поблагодарив, отправилась в номер.

За окном мело так, что силуэт соседнего дома только угадывался. Подслеповато мигал уличный фонарь... Сквозняк явственно шевелил легкую занавеску. Без пальто в комнате сразу стало зябко, и Катя накинула на плечи пуховый мягкий платок, полученный сегодня от мамы. Они обе, как девчонки, не смогли дотерпеть до Рождества, и переглядываясь, развернули подарки раньше времени.

А что делать, когда свидание и так получилось украденным? Если бы отец – адвокат Вишневский, не уехал по делам в эти дни…Если бы Катя оказалась занята в сегодняшнем спектакле, и не сумела отлучиться из Петербурга… Тогда бы и такой, предрождественской встречи не вышло.

И для чего ждать еще сутки? Да, Сочельник завтра. Но завтра она опять уезжает в столицу, и бог весть, когда получится снова навестить Затонск. А нынче, 23-го числа, они с мамой и Соней провели вместе несколько драгоценных часов. Это был их маленький праздник, и потому рассмотреть врученные сюрпризы казалось самым естественным и правильным. Жаль только, что Николай, брат, присоединиться не смог. Но он теперь тоже учится в Петербурге, и видится с сестрой очень часто. А в Затонск приедет под самое Рождество.

Катя улыбнулась, прижав пушистый теплый край платка к щеке. Тронула маленькие серебряные часики, приколотые к платью. Ей ведь тоже удалось порадовать близких! Мама была в полном восторге от сборника пьес Ибсена. Так вышло, что знаменитый «Кукольный дом» она не видела, и не читала. Теперь сможет наверстать. Впрочем, о содержании пьесы конечно слышала. И сегодня, перелистывая книгу, спросила дочь, – грустно и лукаво одновременно:

- Толкаешь и меня к бунту?

- Нет, - ответила Катя, - тебе, мамочка, это не нужно. Ты сама все знаешь и понимаешь. И сделаешь, когда придет время.

Мама посмотрела в сторону Сони, которая тоже вовсю шуршала страницами. Для младшей сестры Катя привезла альбом, посвященный коллекции Ботанического сада.

- Ей тоже будет нужна моя помощь, - тихо произнесла Лидия Владимировна Вишневская, - сомневаюсь, что и Соню привлечёт судьба подходящей невесты для «старого друга и партнера».

Кате одновременно стало страшно и весело. Как в тот день, когда она сама наотрез отказалась следовать планам отца, объявив, что собирается стать актрисой.

Нет-нет-нет, не стоит сейчас об этом. Она выиграла тот бой, и не раскаивалась. И отверженной – спасибо маме, себя не чувствовала. Но нынче хочется иных мыслей и воспоминаний. Борьбы в жизни хватает и так.

Катя решительно придвинула к себе корзинку, от которой еле ощутимо, но приятно пахло выпечкой. Мама и няня Татьяна оделили свою старшую девочку от души. Голода после семейных посиделок Катя не чувствовала, но почему бы и не организовать горячий чай? С пирогом…

Однако, поверх уютных узлов, заботливо прикрытых холстинкой, лежал переданный через портье сверток. Катя только головой покачала – забыла ведь о нем совершенно! Ну-с, посмотрим, что это за таинственное послание.

Девушка надорвала пакет, и осторожно вытащила пачку листов, исписанных кудрявым, но не слишком аккуратным почерком. Выскользнул и упал к ногам узкий самодельный конверт, вероятно содержащий некие верительные грамоты.

«Уважаемая Екатерина Александровна!

Я обращаюсь к вам, как к особе, близкой к высокому искусству, и знающей пути выдвижения на пьедестал достойнейших представителей оного. Я уверена, вы понимаете всю важность привнесения в наше грубое общество таких понятий, как достоинство, гордость и стремление к совершенству в образе прекрасной Женщины. Вот уже около года, как я своим пером пытаюсь бороться с униженностью и бесправием нашего пола, который не ценят, мало хвалят, и не желают осыпать благодарностями лишь за сам факт чудесного существования.

Я вручаю вам мою рукопись, которая вполне достойна того, чтобы стать пьесой, и прогреметь со столичных театров, дабы свершить новое слово в литературе и общественном сознании. Я верю в вашу порядочность, которая не позволит вам использовать мой труд в обманных целях, скрыв истинного автора.

Прочтите эту повесть. За ответом я завтра приду к тому же человеку, который передаст ее вам. Искренне надеюсь, что вы сумеете избрать достойного мудрого мецената, который поможет найти мне путь к зрителям.

Ваша З.Л.»

Катя на секунду крепко зажмурила глаза, подозревая, что от усталости и домашних впечатлений с ней случилась небольшая галлюцинация. Однако ни записка неведомой писательницы, ни само порождение ее таланта не спешили развеиваться, либо оборачиваться чем-то иным. Пусть бы и неоплаченным счетом… Ну почему?! Почему именно ей выпало это сомнительное счастье?

Нет, пристраивать через Катю бездарные пьесы пока никто не пытался. Ее имя еще ничего не значило в театре, и только для юной обитательницы провинциального городка госпожа Ветрова могла выглядеть опытной и влиятельной особой. Но в самой актерской среде – и на курсах, и ныне возле сцены, людей «исключительных, но неоцененных» Катя повидала немало. Они могли быть милы и даже где-то трогательны, либо заносчивы и высокомерны. Но безусловно, сходились в одном – уверенности, что уж им-то ничему учиться не нужно, а любую критику воспринимали, как покушение на собственное «я». И очень редко за этим и правда стоял настоящий талант, или просто высокие способности.

Впрочем, может быть она ошибается? И тон письма еще ничего не говорит об авторе?

Волновалась девочка, обращаясь к «даме из Петербурга», пыталась говорить, как взрослая, может быть, даже с каким-нибудь дурацким письмовником сверялась… Надо все же полистать рукопись. Вряд ли там готовый шедевр, кончено. Да и окажись это так, не в Катиной власти дать ему протекцию. Но хотя бы похвалить (за дело!) автора, честно указать на ошибки и посоветовать, что делать дальше – она может. И Катя когда-то была гимназисткой, которая просто любила читать вслух стихи… Хорошо, что нашлись люди, которые ее услышали.

Может быть, теперь ее очередь кого-то послушать?

«Безмолвный и черный, лес стоял по колени в снегу. Молча падали снежные хлопья, хранили бренную тишину притаившиеся звери, птицы и рыбы. Ни звука не доносилось из дупел и гнезд, мигающих желтыми глазами… И только упорные шаги двух пар ног неуклонно шествовали сквозь заросли и овраги. Гимназические шинели нарушителей лесных таинств приближались к непознанному моменту ужасающей истины.

- АОУАААААА!!! – возопили они, выйдя на поляну, где желали провести обряд, позволяющий без зубрежки подманить к себе самые высокие баллы. Увы, обряд уже был проведен, причем куда более жуткий и кровавый, нежели планировали гимназисты. Ибо прямо на пне посреди снежного безмолвия восседала отрубленная голова мужского полу…»

Катя поперхнулась пирожком с капустой, и отчаянно закашляла. Против воли, все описанное автором она мысленно переносила на сцену. Декорация в виде сидящей на пне головы производила сильное впечатление. Девушка отдышалась и глотнула чай. Писательница явно знала толк в том, как ошарашить публику.

«Души отроков ушли в пятки, а сами пятки что есть мочи засверкали через лес, по направлению к городу. Все управление полиции было поднято по тревоге, ибо дело о похищении и умерщвлении головы требовало самого хитроумного расследования…»

Далее Катя с удивлением наткнулась на знакомое имя из книг ее детства – «Якоб фон Штофф». Именно сей достойный сыщик прибыл на злополучную поляну, «в сопровождении фотографического аппарата и Гектора Сундукова».

«Обозрев синюю голову под челкой густых и ярких золотисто-рыжих волос, сыщики принялись размышлять и фотографировать.

- Что за дикари задумали и свершили столь варварское принесение в жертву? – горестно изливал свои мысли Гектор Гордеевич. Он чувствовал, что сие зрелище лишает его всех полицейских и человеческих сил. Ныне их не хватало даже и на то, чтобы выразить заслуженное презрение своему начальнику и его низким поступкам. Посему господину Сундукову приходилось вести едва ли не дружескую беседу с негодяем, ибо молодой следователь чуял – стоит только вскипеть, как его чувствительное сердце просто взорвется от боли и гнева, как за невинную отсечённую голову, так и за погубленную во цвете лет Аврору Романовну…»

Катя недоуменно перечитала этот отрывок. Что за чушь! Якоб фон Штофф - честнейший и благороднейший герой, надежный друг, и верный рыцарь своей Прекрасной Дамы-духовидицы. В старых книгах это излагалось весьма многословно и патетически, но совершенно однозначно!  Почему здесь он выступает как некий злодей, погубивший девицу, и заслуживший ненависть Гектора Гордеевича?

Ответ нашелся скоро. Действие перенеслось в больничные палаты, «по которым шествовала Аврора Романовна, погруженная в глубокий траур. Лик ее был бледен, ибо ни капли чудодейственной мази, которая придавала сияющей коже бронзовый тон египетской принцессы, не было ею нынче использовано. Восхитительные кудри теперь никто не завивал в локоны, трубчатые и пружинчатые, так восхищавшие некогда больных и здоровых обитателей города.  Печальную голову графини Морозовой, которая не прогнулась, а закалилась от подлого удара, венчал лишь скромный узел по-монашески прибранных волос. Ибо весь мир должен был оценить величину трагического горя безвинно опозоренной духовидицы, которая отринула роскошные мелочи жизни и собиралась приникнуть к истокам и принести себя в жертву милосердию…»

Если коротко – выяснилось, что Якоб фон Штофф несколько лет провел в тюрьме, чем уже заслужил множество гневных отповедей от избранницы. А когда его великодушно простили, и щедро одарили поцелуями при весьма компрометирующих обстоятельствах, выяснилось, что сыщик женат. На коварной распутной убийце Амалии фон Моргенштерн.

- Не верю! – громко объявила Катя, с трудом сдержав желание смять лист бумаги и запустить им в самый темный угол комнаты.

Чтобы фон Штофф так поступил с Авророй Романовной – да это невозможно! Все равно что представить себе Сирано де Бержерака, который под личиной Кристиана проникает ночью в спальню Роксаны – с известными намерениями… Брр, ну и фантазия у этой писательницы.

Отодвинув эмоции, Катя задумалась. Интересно, теоретически, мог бы Якоб фон Штофф заключить навязанный юным автором брак? Подумав, девушка пришла к выводу, что мог, но только в одном случае. Если бы таковой была цена жизни госпожи Морозовой. И все. Но женившись, он бы оберегал истинную возлюбленную от позора пуще прежнего, не смея лишний раз на нее взглянуть, пока сам официально несвободен! Не то что целовать.

Кате стало смешно. Как все предсказуемо! Никаким будущем Шекспиром здесь не пахнет. Самомнения много, а на выходе – «писательница Мурашкина» из рассказа Чехова*. Жаль только, что взялась барышня за уже созданных, чужих героев. Хороших и светлых. И превратила их в бездарную карикатуру.

К сожалению, от Авроры Романовны тоже осталось только имя.

«Девушка, подгоняемая густым потоком слез, истекающих из ее чайно-каштановых глаз, бросилась к графине Морозовой.

- Умоляю вас, помогите! Я – Ольга Генриховна Сенкевич. Со мной произошла великая беда – я потеряла того, кто был мне дороже всего мира. Он зловеще умерщвлён!

- Я ничем не могу помочь вам, но вы держитесь, -  произнесла Аврора с невыразимо огромным сочувствием.

- Но как же, - прорыдала Ольга, - призовите дух моего ненаглядного Евгения! Пусть он скажет, кто отправил его в замогильную даль!

- Нет, я более этим не занимаюсь! – сурово повторила непоколебимая графиня, - приема по таким вопросам отныне нет!!!

Не во власти Ольги было проникнуть в тонкие душевные материи графини Морозовой.

- Примите извинения, и забудьте обо мне, - без всякого почтения обдала она ее несправедливым упреком, - мне говорили, вы – символ доброты и участия, но вижу, сие не соответствует истине.

«Что вы понимаете в доброте! – скользила горькая в своей печальной сладости мысль под скромным узлом Авроры Романовны, пока надломленный силуэт Ольги таял в глубинах больничного коридора, - мое предназначение – зачумленный Китай, коий ждет и страждет моей истинной помощи, деловитых рук и мозгов. И я не буду унижать величие моего подвигам каким-то пошлым разговором с очередным убиенным привидением…»

- Вы книжкой ошиблись, Ольга… Генриховна, - хмыкнула Катя, - светоч доброты и участия был в романах господина Ребушинского.

Аврора Романовна, отстояв свои принципы и эпохальный выбор объекта приложения милосердия, удалилась в кабинет. Там ее поджидал коллега, разговор с которым прояснял читателям намерения и планы графини Морозовой.

« - Ну, как ваши ощущения, соратница? Готовы ли выскочить безвозвратно из родового гнезда, или нити пошлого уюта и вульгарных привязанностей еще вяжут ваши намерения морскими узлами? – спросил доктор Стравинский, стреляя в упор непередаваемо ехидным взглядом.

- Я словно прошла полное очищение! – бесстрашно встретило его вопрос беломраморное выражение лица Авроры Романовны, - и ныне готова целиком отдаться чуме и работе. Все мои руки, как и образованная голова только и ждут нашего фиктивного освободительного брака, дабы сверкнуть в мировой медицинской истории новым метеором.

Холодный пламень синих очей божественной печатью свидетельствовал о гордом и храбром достоинстве этой новой женщины, которое она более никому не позволит угнетать.

- О да, это очень важно – сохранить голову в боеспособном состоянии, - кивнул Стравинский, - тут уже кому-то отрезали оную. И что за город у вас такой? – вопросил врач, словно изумляясь, что дикий и невежественный городок мог породить из своих патриархальных особнячков и обросших парков солнцеликое чудо по имени «Графиня Морозова»…»

Катя прищурилась, и чуть прикусила губу. Затем отложила тетрадь, и прихватив свечу, подошла к мутноватому зеркалу на комоде. Если когда-нибудь подобную героиню придется играть – как она это сделает?

О, нужно вообразить, что ты – центр мира. Напустить надменности и суровости, а в глазах должны угадываться слезы. Да-да, вот, эдакая мученица перед костром, но та, которую терзает исключительно неразделенная любовь к самой себе.

Темные глаза актрисы сузились, выражая презрение. Лицо застыло, губы сами собой сложились в гримасу высокомерную и одновременно страдальческую. Девушка там, в зазеркальной глубине словно упоенно позировала для вечности. Оставалось лишь руки заломить, и произнести монолог, главной темой которого будет – «никто не понял моей души!».

Но до чего же уродует такой образ даже красивую внешность. Ладно, ей-то по профессии нужно уметь любые маски примерять, но зачем кто-то добровольно превращает себя в надутую гусыню?

Кстати, кое-что из «Аврориных» жестов и гримас может пригодится в будущем. Например, для роли Гедды Габлер**…

Катя тряхнула головой, и вернулась к столу. Ее разбирал прямо-таки исследовательский интерес – что еще ухитрится исковеркать в своем творении неизвестная гениальная писательница?

«В снегах лесной поляны кипели следственные работы. Грозной молнией вспыхивал фотоаппарат, навек запечатлевая композицию пня с головой. Вокруг последнего были вычерчены на сугробах лучи, загнутые в сторону, и призванные, видимо, тянуть к себе мистические силы, чтобы они приняли кровавую жертву. Сыщики пытались вынюхать тело несчастной головы, но пока вовсе в этом не преуспели. Но тут в лесс ввалилась толпа крестьян, неся вилы, лопаты и новые свидетельские показания…»

Из показаний следовало, что жуткое убийство совершенно черемисами, проживающими на земле помещика Генриха Сенкевича. Тут всплыло и имя несчастной жертвы – ученый Евгений Кузминский.

«Не желая, чтобы справедливость с помощью лопат и топоров наносил кто-то другой, сыщики, сверкая грозными очами и зубами, запретили крестьянам крестовый поход против черемисов. Закон в лице подлого фон Штоффа и чувствительного Сундукова отправился во владения господина Сенкевича.

Несчастный Сенкевич, с лысой головой и плачущим выражением лица, рассказывал о крепких узах дружбы, что связали его с Кузьминским, коий изучал удивительные обычаи редкостного народа. Столь же надежные нити связывали убиенного с присутствующим в доме господином Турчановым, крепким и могучим, как бородатый дуб. Но ворвавшаяся в дом прекрасная и мокрая от слез девица Ольга метким словом и колким взглядом обвинила сей дуб в кошмарном преступлении из ненависти к ученому…»

При обыске фон Штофф нашел тетрадь, в которой Кузминский делал записи своих наблюдений. На одной из страниц оказался рисунок...

«Мрачный силуэт козлиной головы взирал на зрителей, богомерзко и пакостно, окружаемый загнутыми лучами. Разве мог знать наивный ученый, что его собственной голове скоро предстоит повторить сие изображение, запечатлевшись на полицейской фотографии!»

Аврора Романовна же, подтвердив Стравинскому свое желание сбежать замуж, а затем – в зачумленный Харбин, вернулась домой. Так как отсталые родители ее великих планов не одобряли, графиня Морозова «изображала грустную и спокойную дочь, которая кротка и послушна, благородна и благодарна. Ее мастерство оказалось достойно всех театров Парижа и Гонконга, ибо матушка искренне верила в то, что у них с дочкой ныне – полное родство душ. Теперь же графиня Марианна и верная Мавра по очереди просовывали головы в замочную скважину, с умилением наблюдая сцену в гостиной. Ибо там, под торжественные завывания граммофона, Аврора принимал гостя – князя Клюевского. Тот взирал на духовидицу нежно и пламенно. Она же, прикрывая истинные брачные намерения, успешно делала вид, что уж коли изберет себе супружеские цепи, то будут они непременно принадлежать сиятельному собеседнику. Клюевский звал красавицу в путешествие, называя все страны мира, полные чудес и загадочных обрядов.

- Я хотел бы бросить весь мир к вашим ножкам, дабы каждая страна признала вас своей королевой!

- О, - с чарующей улыбкой кивнула Аврора, - возможно, ваша мечта сбудется!»

- Ну-ну, и это, когда дата венчания с другим назначена, - фыркнула Катя, - наш светоч доброты и порядочности в своем репертуаре!

«Но тут некий воистину странный обряд словно ожил, и перед Авророй возник призрак с перерубленной шеей. Голову же он изящным жестом держал на локте, давая им с графиней всласть наглядеться друг на друга.

- Что вы хотите от меня? – чуть не заплакала от возмущения графиня Морозова, - я не принимаю больше!

- Солнце взошло на западе! – провыл призрак, - спаси невинных!»

Сыщики же выяснили, что, во-первых, Кузьминский был счастливым соперником Турчинова в борьбе за сердце Ольги Генриховны. А во-вторых, счастье его не было полным, потому как Сенкевич дал ученому от ворот поворот. Турчанов утверждал, что убивать ему было невыгодно, куда лучше остаться с соперником в хороших отношениях, и продолжать вести дела, коли тот все -акти женится на Ольге. Злодеяние, по его мнению, совершили черемисы. Выспрашивал, мол ученый, про все эти языческие обряды, ну вот и пробудил родовую память. Умер, так сказать, за этнографию! Ольга же упорно намекала на виновность самого Турчанова.

«И вот, вынужденные соучастники расследования, Якоб фон Штофф и Гектор Гордеевич, явились в деревню подозрительного народа. Рыдая, в ноги им покатилась пестро одетая женщина, твердя о невиновности. Дуэтом с ней ревела запертая в сарае корова… Но на втором этаже дома, куда прорвался фон Штофф, царили свет и тишина. Огромные окна озаряли старую ведунью, возлежавшую на постели. Фон Штофф предъявил ей голову козла, но старуха попятилась на подушки от рисунка.

- Кровь – в прошлом! Теперь – нет. Мы сыпем зерно на алтарь, или же свечи, но не головы!

И тут ор несчастной коровы стал вовсе иерихонским. В момент слетел фон Штофф с гостеприимной горницы, и вбежал в сарай...»

Там сыщик обнаружил несчастного мальчика, страдающего падучей. Мать пыталась его лечить – явно с использований медицины очень нетрадиционной.

« - Я только ради сына! Голова… Кровь… Никакого зла!»

Мальчика отвезли в больницу, а вот его родителей – в полицейский участок до выяснения.

Сам сюжет, если отвлечься от странных характеров персонажей был даже интересен. К тому же, скандал по поводу языческих обрядов, якобы проводимых не так давно окрещенным народом, автор взяла из жизни. Только вот настоящая Аврора Романовна, услыхав о похожем деле, рванулась бы сама восстанавливать справедливость, без понуканий безголового призрака. Даже если бы перед этим насмерть поссорилась с фон Штоффом. Или сама будучи при смерти…

«И вновь светлый покой больницы был осквернен черным пятном личности сыщика, явившегося под сей кров. И снова глаза его натолкнулись на белого ангела, распятого им на кресте позора. Он приветствовал ее, как и положено, почтительно и унижено. Но не было более веры этому несносному червю, и его лживым словам! Посему сперва лишь спина прекрасной графини ответила фон Штоффу, не обернувшись. Но он, зная нежное сердце Авроры, нашел нужное слово, и вопросил ее о черемисском мальчике. И только тогда затонское солнце явило ему свой суровый лик, полоснув по совести светом бездонных и как никогда далеких очей. Графиня дала ему отчет о здоровье ребенка, ибо не желала уйти в новую брачную жизнь, не бросив грешнику последней милости.

- А еще, - преисполнилась она великодушия и щедрости, - ко мне являлся беспардонный и безголовый дух. Он говорит, что сонце взошло на западе. Думаю, с подобной географией и астрономией разбираться лучше вам.

- Я недостоин слышать вас! Но безмерно счастлив, что ваш колокольчик вновь звенит и для меня – как раньше! - вымолвил сыщик, истекая слезами раскаяния.

- Это – не как раньше! – беспощадно объявили ему жесткие слова и ледяные зрачки Авроры, - ибо именно вы кровавыми когтями изодрали мне сердце и репутацию, подвергнув пытке и боли! Но зато я поняла, что такое достоинство и долг, и собираюсь следовать по сей колее, не отвлекаясь на мельтешение под ногами.

И белый халат графини Морозовой, хлопая, словно крылья, двинулся далее вдоль палат, операционных и лабораторий, давая безнравственному преступнику оценить всю драгоценность его потери…»

- И что же она такое важное поняла? – спросила саму себя Катя, - что надо срочно за кого-нибудь выйти замуж, и уехать в Китай лечить чуму? Невероятный мыслительный подвиг!

Надо бы сделать перерыв. Согреть еще чаю, и найти в корзине пирожки с вареньем. Без сладкого такие истории читать вообще невозможно.

_______________________________

* - имеется ввиду рассказ А.П.Чехова "Драма"

** - главная героиня пьесы Г.Ибсена "Гедда Габлер".

P.S.

Продолжение будет через несколько дней)

Отредактировано Мария_Валерьевна (03.02.2022 21:39)