ИЗБРАННЫЙ

Я смотрю в лицо своему будущему.
У будущего громадные выпуклые глаза, чёрно-лиловые. У меня они зелёные. Не хочется гадать, как и почему изменился их цвет. Впрочем, я не уверен, что мне действительно этого не хочется. Быть может, это Сукин Сын не позволяет слишком задумываться. Неспроста он появляется всякий раз, когда я заканчиваю свои дневные дела. Стоит громадному кожаному креслу принять меня в свои объятия, как напротив возникает то, что он сам считает лицом.
У будущего громадный лоб и отвратительно бледная кожа, не знавшая солнца. Впрочем, последнее как раз понятно. Неспроста меня сразил приступ страха, забавно перемешанного с ленью, когда Хэнк позвал на Маршрут. Горы манили пряным вкусом авантюры, мне давно этого не хватало. Но перед глазами помимо воли начали развертываться картины одна другой страшнее. Я сдался в тот момент, когда увидел себя вдребезги переломанным в глубокой расщелине. Хотя что-то подсказывало, что Хэнк не оставит меня и в такой ситуации, и очень хотелось поднять голову, чтобы увидеть, как он спускается сверху, отчаянно чертыхаясь и выбивая шипами каменную крошку. Но я сдался и решил не ехать. Поэтому не успел увидеть спешащего на помощь Хэнка, хотя, признаться, был бы этому рад. Переживания такой интенсивности обессилили не меньше, чем реальное падение в трещину. Сукиному Сыну, должно быть, это тоже было не надо, и меня свалил глубокий сон без сновидений. Назавтра я имел бледный вид, и вяло объяснял Хэнку, почему отказываюсь от задуманного.
Будущее Хэнка должно быть загорелым и румяным, как он сам – крепкий  мужчина без возраста, твёрдо представляющий, что ему нравится в жизни. Впрочем, похоже, что у Хэнка нет будущего. По крайней мере, я никогда не видел, чтобы его преследовал спирит.
Спириты не ходят за парнями драных джинсах. Их не встретишь на туристической базе или в дешёвой забегаловке, где много курят, и играет блюз. Спирит никогда не потащился бы в горы. Для таких прогулок у него слишком хрупкие кости. Если что и способно произойти от Бродяги Хэнка, так это такой же образчик вида Homo sapiens – любитель пива, ковбойских шляп и приключений. Похоже, в том мире, откуда является Сукин Сын, им не осталось места.
- Хреново быть избранным, а, Мэтт?
Я немного завидую Хэнку. Неприятно осознавать, что всё выбранное мной в этой жизни через …дцать поколений обернётся анемичным яйцеголовым созданием с непонятными тёмными глазами, двумя дырками вместо носа и крохотными челюстями. Странно, что мой долихокранный череп с классическим греческим профилем мог превратиться в это. «Зелёный человечек». Моё гениальное продолжение.
Сукин Сын хочет, чтобы я расстался с Хэнком. Я ощущаю это по усилившемуся жжению в эпигастре и привкусу горечи во рту. Это ещё меня мягко просят. Когда он требовал, чтобы я порвал с Ивонн, дело дошло до больницы. К счастью, она всё поняла сама. Я лежал весь опутанный капельницами, когда мне передали записку. Всего несколько слов: «Матье, будущее –  это то, что мы выбрали сами. Не хочу, чтобы ЭТО было с тобой. Всё равно люблю. Прощай!» Тошно подумать, но мне сразу стало легче – хоть канкан пляши. Сукин Сын перестал давить, или я оставил сопротивление. Одно другого не лучше. А то, что с тех пор я отвратителен сам себе, моего потомка не волнует. Чёрт его знает, способен ли он вообще волноваться?
Ивонн ему совсем не подходила. Он делал всё, чтобы она исчезла из моей жизни. Но она чертовски подходила мне. Я сходил с ума от запаха её тёмных волос, от бархатистой смуглой кожи, от щуплой мальчишеской фигурки и маленькой крепкой груди. Она это знала, поэтому всякий раз, когда Сукин Сын принимался давить, и я делался неадекватен, она затаскивала меня в постель и заставляла забыть обо всём. Потом наваждение проходило, и Он снова властно уверял, что эта женщина не для меня. Но я помнил безумие каждой ночи, и был согласен терпеть. Наш брак продержался почти три года – пока не довёл меня до язвы желудка.
Бродяга Хэнк восхитительно ухмыляется:
- Ты забыл, что значит жить полной жизнью, живёшь кишечно-полостной. Я понимаю, что этого хочет ОН, - и тычет куда-то мне за плечо, значит Сукин Сын снова здесь. – А чего хочешь ты, Мэтт?
Вот это в самую точку, мой обаятельный искуситель! Чего хочу я, уже не в счёт. Потому что бедный Матье Ридо сподобился оказаться избранным – предтечей новой расы. Homo futurus, будь они прокляты!
Они явились нам лет пять назад. Нет, не так. Их видели и раньше, и об этом было много шума: Розуэлл, пришельцы, похищения людей. Астрономы сходили с ума, обшаривая Вселенную в поисках разумной жизни. Но Вселенная не ответила – мы искали не там. Совсем недавно они снова дали о себе знать, и как властно! Странные рахитичные существа с куполообразной головой, непонятные и чужие, оказались новой ветвью человечества. Нашими потомками, проще говоря.
Помню, меня интересовало, каким образом они объяснили всё это лидерам мирового сообщества – ведь спириты утратили всякие признаки привычных для нас сигнальных систем. Их неподвижные лица совершенно лишены мимики, и, судя по положению позвоночного столба, существенной деформации подверглась гортань. Спириты не говорят. Они мыслят. Информация передаётся непосредственно из мозга в мозг, при этом её воспринимают все органы чувств одновременно. Общение спирита по яркости и интенсивности сравнимо с пребыванием внутри мощнейшей стереосистемы. Писали, что первые контакты сводили людей с ума и доводили до комы. Потом они научились соизмерять свои силы с нашими возможностями, и всё же это по-прежнему больно.
Кто-то метко прозвал их «духами», имея ввиду исключительно хрупкое телосложение и огромные страшные глаза, словно глядящие с византийских икон. Впрочем, когда я познакомился со своим Сукиным Сыном, то уверился, что именно души спирит лишен напрочь. Вероятно, эта раса давно утратила те нейронные цепи, которые связаны с внешними органами чувств. Именно поэтому их общение так мучительно для нас – мы воспринимает жизнь стократ ярче и эмоциональнее. Хотя, возможно, знаем о ней куда меньше наших потомков.
Впрочем, это только гипотеза. Никто не исследовал анатомию спирита. Они сразу же отказались считать нас братьями по разуму. Ещё в те дни, когда похищали людей, чтобы исследовать наш генетический код. Можно сказать, что с нами и нынче не общаются. На нас попросту воздействуют, побуждая совершать именно то, что им требуется. Добиваясь своего, спирит без усилий поднимает предку артериальное давление, учащает пульс, вызывает немотивированный страх или ярость. Или вот как мне – устраивает проблемы желудочно-кишечного порядка. Нормальному Homo sapiens это не может понравиться, в первое время горячие головы набрасывались на них с кулаками. И напрасно, между прочим. Пришлось убедиться, что помимо иных возможностей тщедушные потомки успешно телепортируют.
А потом Организация Объединённых Наций призвала спокойно относиться к пребыванию спиритов среди нас. И просила избранных быть особенно чуткими к пожеланиям пришельцев: «Если спирит следует за вами по пятам, вероятнее всего это ваш генетический потомок, который следит за тем, чтобы вы не совершили чего-то такого, что может повредить его появлению. Будьте внимательны к своему будущему!» Политкорректность информационной эпохи! «Будьте вежливы, когда равнодушные подонки беспардонно роются в ваших мозгах!»
Интересно, почему ЭТО могло случиться со мной? Знать бы, кто будет та женщина – я сбегу от неё в Антарктиду. Впрочем, Сукин Сын всё равно не даст этого сделать. Он очень умело гонит меня по жизни – словно крысу по лабиринту.
- Мэтт, ты точно  не хочешь ехать? – снова спрашивает Хэнк. – Честное слово, тебе бы это не повредило!
Мой заботливый друг, важно не то, чего я хочу, а то, что не доставляет мне страданий. Буддизм навыворот. Я всеми силами стремлюсь к покою. А когда это происходит, понимаю, что делаю так, как удобно Ему – и начинаю презирать себя. Тоже удовольствие немаленькое!

Одним из первых Его запретов оказалась антропология. Вероятно, мои исследования клиновидной кости в черепе неандертальца из Монтеспан каким-то образом задевали Сукиного Сына. Не знаю. Я не стал сопротивляться, хотя Ивонн укоряла меня за сговорчивость. Тогда мы ещё были вместе. Но моя любовь была едва ли не единственным пунктом, в котором я уступил не по собственной воле. А работа – что же! Я уехал в Штаты, где под антропологией понимают нечто совсем иное: не изучение окаменелых останков гоминид, а невнятную мешанину наук о человеке вообще. Материальные доказательства эволюции разумной жизни моих студентов не слишком волнуют. Думаю, в глубине души они считают выдумкой всё, что случилось за пределами Американского континента, и для них человек родился в тот миг, когда ступил на их благословенную землю с Берингова моста. Я преподаю им околонаучную невнятицу, и мои лекции пользуются успехом. Два десятка студентов, жадно ловящих каждое слово – и почти с каждым личный спирит. Так что у меня всё время ощущение толпы в аудитории.
В кампусе вообще спиритов болтается больше, чем где бы то ни было. Вероятно, все они – потомки образованной молодёжи первой половины XXI столетия. Я почти не видел, «духов» за людьми старше сорока. Видимо, они уже исчерпали все возможные варианты, и ничем не могут повлиять на жизнь спиритов. Интересно, чем могут повлиять вот эти?
Мои студенты погрузились в тесты. А я украдкой созерцаю их. Мне понятно, почему спирит преследует, скажем, мисс Колфилд. Эта девушка уже сейчас напоминает чем-то создание из будущего: всегда чуть отстранённая, погружённая в свою работу, какая-то полупрозрачная. Никогда не понимал женскую красоту по англо-саксонски – то ли эльф, то ли просто моль. Моль с высоким IQ. У неё были неприятности в химической лаборатории – какой-то недозволенный эксперимент, получил серьёзные ранения лаборант. А виновница вот она, сосредоточенно корпит, перечисляя отличия человека от высших приматов.
Но почему спирит произошёл от Джерри Догерти? Этот блондин вылеплен по образцу Аполлона и жизни в нём хватит на троих. Страстностью красавчик Джерри напоминает представителя латинской расы, у него всё так же чрезмерно. Впрочем, у этого парня свой скелет в шкафу: девушка, с которой он встречался, шагнула с сорокового этажа. Что между ними было, не моё дело, но парень с тех пор на себя не похож.
Сегодня он сдаёт работу позднее всех. Это неожиданно, учитывая его способности. Аудитория давно опустела, я вынужден задержаться из-за одного лишь студента.
- Мистер Догерти, что у вас?
- Уже всё, профессор.
Он отдаёт мне работу. Время, затраченное на неё, явно не соответствует результату.
- Джерри, это вам придётся переделать.
Покорно кивает, но как-то отстранённо.
- Профессор Ридо, могу я с вами поговорить?
- Я к вашим услугам, мистер Догерти.
Мнётся, не решаясь начать, а потом вываливает сразу и неожиданно:
- Профессор, что вы думаете про Бродягу Хэнка?
Сказать, что я не ожидал такого вопроса – это мягко. Не думал, что кому-то в кампусе может быть известен Хэнк. Впрочем, почему нет? Мой приятель – личность колоритная.
- Почему он вас интересует?
- Хэнк пригласил меня на Маршрут.
- Как, и вас тоже? Не думал, что вы с ним настолько близки. Вы… как бы это выразиться, люди из разных слоёв.
Джерри, «звёздный мальчик», отличник и капитан футбольной команды, надежда спиритов всего мира – и Хэнк! Воистину, мир перевернулся.
- Но ведь и вы, профессор, с ним из разных слоёв. У вас, простите, урод за спиной. Как и у меня. А у Хэнка его нет.
Кажется, уродом мальчик называет своего спирита. Метко.
- Бродяга много говорил о вас. Вы ему нравитесь. И он сожалел, что вы отказались идти.
Представьте себе крепкого мужчину с нагловатой ухмылкой пятнадцатилетнего подростка, недельной щетиной на лице, продранными, окровавленными коленями – и вы увидите Бродягу, каким увидел я два года назад, когда он остановил меня посреди пустыни в Неваде.  Он до сих пор не объяснил, как оказался там в тот вечер, в двадцати милях от ближайшего жилья, но вид имел жизнерадостный. Впрочем, я никогда не видел Хэнка унылым. Никто не знает, где Бродяга живёт. Он просто объявляется время от времени в дешёвых мотелях или сомнительных барах и сманивает с собой несчастных болванов подобно мне недовольных жизнью. Не удивлюсь, если в кармане потёртых джинсов Хэнка лежит волшебная дудочка крысолова.
- Не думаю, что вам следует ввязываться в его авантюры, Джерри. Это честно. Я очень люблю Хэнка, но… идти с ним – означает утратить здравый смысл и осторожность.
Джерри хмурит тёмные брови, его не убеждает то, что я сказал.
- А что представляет собой Маршрут? Альпинизм, рафтинг – что это такое?
- Всё понемногу, я так слыхал. Прогулка с индейским снаряжением индейскими тропами.
- И вы отказались? Вас не привлекают авантюры?
Я не буду объяснять ему про Сукиного Сына. Позорно сознавать, что он до такой степени контролирует меня. Хотя в данном случае он, похоже, прав.
- Профессор Ридо, а вы слыхали, что пара ребят, ходивших с Хэнком в прошлом году, навсегда избавилась от своих уродов?
Честное слово, я не знал, что такая слава ходит о Маршрутах Хэнка. Но этим объясняется, почему Джерри о нём выспрашивает.
Мы давно покинули душную аудиторию и бредём по самым безлюдным аллеям кампуса. Не желательно, чтобы кто-нибудь слышал, о чём наша беседа.
- А тебе хочется от него избавиться?
Джерри неожиданно останавливается и закатывает рукав ковбойки, обнажая многочисленные шрамы на запястье:
- Я резал вены три раза. Один раз мне почти удалось, но урод замедлил истечение крови. Когда я начал терять сознание, он заставил меня вылезти из ванной. Вам приходилось ощущать, как ваше тело изнутри тащит спирит?
Я лишь покачал головой. Этот мальчик оказался куда более несчастным, чем я думал.
- Ты не хочешь такого будущего?
Его улыбка более походит на гримасу:
- А вам, профессор, оно нравится?
Жму плечами:
- Знаешь, едва ли Жанне д’Арк понравилась бы мысль, что её подвиг через шесть сотен лет приведёт к появлению такой безвольной тряпки, как я.
Джерри усмехается:
- Как говорит мой папа: «Семья – это главное!» Правда, происходите от Орлеанской Девы?
И это мой лучший студент! Совсем забыл, что подобное ощущение связи времён чуждо среднему американцу, пусть даже это Джерри Догерти, за которым ходит спирит.
- Джерри, Святую Жанну потому и называют девой, что она не оставила потомства. Как всякий француз, я обязан ей существованием своей родины. Я обязан рождением ордам усатых франков, вместе с Хлодвигом Меровингом захвативших Суассон. И тому, что Наполеон проиграл Ватерлоо. И в конечном итоге, всё это произошло потому, что какой-то неизвестный кроманьонец прожил свою жизнь в пещерах на берегу Везера.
Джерри смотрит на меня с насмешливой жестокостью. Он стоит, прислоняясь к стволу, и тени на лице, делают его похожим на гримасничающую маску.
- И все эти подвиги нужны были для того, чтобы от вас произошёл бездушный бледный уродец, которому наплевать на вас. Наплевать на всё, кроме собственного существования. Обидно, да?
Не скажу, что он задел за живое, хотя и это будет правдой. В тот миг меня больше взволновала другая мысль:
- Джерри, а зачем вы хотите отправиться с Хэнком?
- Затем, что урод не пойдёт за ним. А если пойдёт – в безлюдных местах гораздо легче свернуть шею. И 911 не дозовёшься. ЭТОТ не будет моим потомком. Или у меня вовсе не будет потомков.
Я хотел сказать, что он сошёл с ума. А потом понял, что настоящий безумец – Хэнк, готовый тащить с собой парня, одержимого идеей самоубийства.

Мне воистину удалось вскочить в последний вагон. Впрочем, когда этот безумный экспресс уходил со станции «Авантюра» на станцию «Бедлам», мне было не до рассуждений. Я корчился от боли в позе эмбриона, и Хэнк удерживал меня, чтобы не вывалился из вертолёта. Это продолжалось вечность. Мы летели куда-то, и я ждал, что вот-вот покажутся райские врата. Бродяга участливо совал в зубы флягу и добродушно басил откуда-то из другого мира:
- Потерпи, Мэтт! Он отстанет, когда будет невозможно вернуться.
И я терпел, что мне ещё оставалось. Боли прекратились лишь к вечеру, когда мы выгрузились на щебнистой площадке в горах, и вертолёт улетел. Хэнк оказался прав. А вот я, похоже, совершил  глупость всей жизни.
Видит бог, я не собирался ехать с ними. Я просто пришёл предупредить Бродягу о том, чего ему ждать от спутника. Не знаю, зачем это сделал, мне ли беспокоиться о делах Бродяги? А Джерри уже большой мальчик и должен решать сам. Но Хэнк не дал и минуты на раздумья:
- Знал, что ты поедешь! Этот мешок твой, ни о чём не думай – собирал как себе. Прыгай в вертолёт и начинай терпеть.
Он всё знал наперёд, даже решение, которое я приму. И я понял, что попал в западню. Если прежде Хэнк казался мне простецким парнем, то сейчас он действовал не менее властно, чем мой Сукин Сын. И был готов с ним потягаться. Потому что Хэнк знал, как меня будет корёжить, когда спирит поймёт, что я нарушил его волю. И знал, когда это закончится. И что делать потом. Только терпеть всё равно приходилось мне.
Мы спустились по узкому ущелью среди красноватых скал, и обнаружился ручей с очень вкусной и холодной водой. И место, где можно поставить палатку. Бродяга скомандовал становиться на ночлег, хотя солнце ещё не собиралось нырять за горы.
- Вам, ребята, сейчас отоспаться, дальше всё пойдёт, как по маслу.
Лишь после этого я вспомнил, что Джерри, вероятно, испытывал те же страдания. Даже больше – ведь он сознательно принял решение ехать и готовился к этому уже какое-то время. Я взглянул на него: парень был нежно-салатовый, но зубами не скрипел.
Хэнк, хлопочущий на биваке, кинул короткий взгляд и деловито спросил:
- Тошнота или страх?
Джерри с трудом проглотил изрядный комок, но всё же ответил:
- Страх.
- Это правильно, - кивнул Бродяга. – Безопаснее. Мэтью его потомок донимает язвой. Впрочем, уже не донимает, так?
Я вынужден был признать, что боль прошла, и сам этому удивился. Но ничто не могло удивить нашего проводника. Он был собран, серьёзен и внушал доверие. Интересно, что он не производил подобного впечатления в лоне цивилизации. От нас с Джерри было мало толку, а он уже помешивал что-то в котле. Мне вдруг почудилось, что во всём этом безумии он один знает, как поступать правильно.

Что бы Хэнк о себе ни думал, готовить в дальнейшем буду я. Иначе нам грозит смерть от отравления. Кажется, эти мысли мучили и моего студента. Он задал свой вопрос после ужина, когда Хэнк улёгся под открытым небом, скрестив свои длинные ноги и надвинув на нос шляпу.
- У тебя есть лекарства от язвы? Или рация? Если профессора снова прихватит…
- Не прихватит, - раздалось бурчание из-под шляпы.
Джерри, впрочем, это не убедило:
- Рад бы верить, но… ты знаешь, что делаешь?
Хэнк глумливо хмыкнул:
- Я нет. А вот ваши спириты знают. Теперь, когда зелёный ничего не может изменить, он станет беречь Мэтта, как дедушку, не написавшего завещание.
Звук, вырвавшийся у меня, Бродяга расценил, как недоверие. Он сел, вытер вспотевший лоб и взъерошил короткие русые волосы:
- Подумайте сами. У спирита одна задача: пасти вас, чтобы вы не совершили ошибку, угрожающую его драгоценной зелёной шкуре. Принимать решение будете, в конечном итоге, сами. Но на вашу волю можно воздействовать, так? Внушая мрачные картины, вызывающие тошноту или, пардон, расстройство желудка. Но есть предел, который спирит не перейдёт. Он никогда не нанесёт непоправимого вреда вашему здоровью – физическому или психическому. Почему?
Он говорил уверенно, как лектор, со всеми риторическими фигурами. Неудивительно, что Джерри машинально откликнулся:
- Почему?
Хэнк с усмешкой почесал восхитительно кривой нос и ответил:
- Причинив вред  своему предку, он поставит под угрозу собственное существование. Если вы умретё прежде, чем обеспечите его рождение, ему крышка. Не будет же он этому содействовать. Это для него, братцы мои, полный пипец! Или парадокс, как любит говорить мой начальник. Так что, дышите глубже и наслаждайтесь жизнью. Чувствовать будете себя, как молодые огурцы – эти, как их… корнишоны!
Закончив речь, подарил нам довольную ухмылку и вернулся в горизонтальное положение, утвердив шляпу на лице. Неужели у такого неожиданного существа, как Бродяга Хэнк, может быть начальство? Чёрт возьми, да кто он?
Шляпа приподнялась, из-под неё на мгновение показался глаз:
- Не спрашивай, Мэтт. Легче тебе не будет.

Мне кажется, этот Маршрут останется в памяти, как кошмарный сон. Много раз за последующую неделю я спрашивал себя, как можно было доверить наши жизни такому проводнику. Хэнк оказался страшнее атомной войны. Он словно задался целью извести нас всеми возможными способами. И каждая новая выдумка рождала у него бурю энтузиазма.
Начать с того, что он утопил  нашу палатку в глубоком и чертовски холодном озерке. Порой мне казалось, что Хэнк может пройти сквозь паутину, не порвав её. Но иногда он делался неуковырным, как обкурившийся слон. Одно такое балетное па на крутом берегу – и целый тюк с весёлым плеском обрушивается в воду. Дело было под вечер, и Бродяга предложил ночевать прямо на камнях. Всё это на высоком горном плато, и термометр после заката задался целью найти абсолютный ноль. А за палаткой нырять проводник не хочет, предлагает поднять утром. Окончилось тем, что Джерри, как наиболее крепкий, взял на себя эту задачу. Нырял он минут десять, и по цвету напоминал свекольный салат. А когда достал потерю, Хэнк неприлично заржал и предложил ему напиться с горя. Из мешка с палаткой текло, как из водопровода. Ночевать в ней всё равно не представлялось возможным.
Я растер Джерри спиртом, а Хэнк заполнил его этим спиртом до отказа. Они развеселились и начали играть в карты, азартно щёлкая друг друга колодой по носу – два мальчишки, подогретые виски, бог знает в скольких милях от цивилизации.
- Смотри на жизнь веселее, Мэтт! – подбадривал Хэнк. – Подумай, как чувствует себя здесь твой рахитичный потомок, и наслаждайся свободой.
Это и вправду была свобода. Не знаю, в чём заключалась терапия Хэнка, но вот уже несколько дней я не ощущал неизменного присутствия спирита, к которому успел привыкнуть за бесконечные четыре с половиной года. Кончилось тем, что я напился, как сапожник.
Странно, никто из нас не свернул шею и не схватил насморк в ту холодную ночь. Но неугомонному Хэнку мало было такой удачи. Он продолжал испытывать судьбу. Ему вдруг вздумалось переложить содержимое мешков, из-за чего я забыл на привале наши дневные пайки. Мне пришлось возвращаться за ними по бесконечно глубокому мокрому колодцу, на преодоление которого у нас ушло полдня. Вначале спуск под хлещущей грязной водой, а потом такой же тяжёлый подъем. Преодолеть последний десяток метров я оказался не в силах, Джерри спустился за мной.
- Я понял, - прохрипел он. – Если мы выживем после этого, даже спириты покажутся не такой уж страшной напастью.
Я с ним молча согласился. Если сродниться с мыслью, что Сукин Сын станет неизбежным злом в моей жизни. Миримся же мы, воспитав неудачных детей. К тому же Бродяга Хэнк явно претендовал на звание Главного Сукиного Сына нашей песочницы. Он был негодным командиром. Не считаю себя бывалым путешественником, но в «поле» ездить мне приходилось. Такой безобразной экспедиции, когда всё должен решать я сам, на моей памяти не было.
- Вы просто не цените жизнь, - заявил Хэнк, когда утром мы отказались идти дальше. – Мужчина должен знать вкус преодоления трудностей.
Джерри не выдержал и огрызнулся:
- Разумных трудностей – пожалуйста! Но не заниматься сексом стоя на лыжах в гамаке. Я родился на свет не для того, чтобы лазать по скалам, как сумасшедший горный козёл!
- Ага, - ухмылка Бродяги была почти невыносимой. – А для чего, не скажешь, сынок? Ты так дорожишь этой шкуркой, которая стоит  миллион долларов, или сколько там у твоего папаши в банке? Это ведь не ты трижды пускал себе кровь по собственной дури?
Он был жесток и прав, Джерри только стиснул зубы и взвалил на плечи свой мешок. После этого я не мог спорить и молча поплёлся за ним, не замечая, что Хэнк тащит мою поклажу. А он топал рядом, и бормотал сквозь зубы:
- Это вкус медвежатины, ребята. Помните, у Джека Лондона? Это мужская жизнь, вы должны её попробовать.
После я пытался поднять то, что он нёс в тот день, и тяжесть едва не сломала мне плечи.
Впрочем, были и минуты вознаграждения – на берегу красивейшего горного озера, синего, как сапфир, окружённого сияющими снежниками в зелёном и медном обрамлении сосен. Мы выползли на плато взмокшие и обессиленные. И увидели небо – почти фиолетовое, непостижимо глубокое. Вися на скальной стене, не очень-то замечаешь небо. Мы тащились неведомо куда и неведомо зачем, а Хэнк просто вёл нас в такое место, где небо можно погладить.
Джерри вдруг восторженно заорал что-то нечленораздельное, так что над деревьями взметнулись птицы. В тот миг я понимал, зачем мы пришли в эту сумасшедшую даль. Понимание было неуловимым, как стихи, которые снятся по ночам. После я не мог этого вспомнить, но момент откровения был.
Ночью я лежал навзничь и слушал, как перешёптываются угли в костре. Всё было невероятно близким: небо с крупными звёздами, и эти два человека, одного из которых утром мне хотелось убить.
- Шутка в том, что это должен понять ты сам, Мэтт, - тихо сказал он. – Иначе никак. Ты никогда не думал, почему Они являются из своего будущего, чтобы проводить подле тебя чёртову прорву времени? Не потому ли, что их мир очень хрупкий, что он висит на волоске. Бедный, анемичный, способный существовать только под толстым стеклом – невероятно умный и организованный мир. Зависящий от того, куда шагнёт в следующий миг Матье Ридо.
Джерри отозвался из темноты, и голос был недоверчивым:
- Они здесь, значит, всё уже случилось. Будущее реализовалось, а мы тянем жилы, чтобы его изменить – и зачем?
Хэнк недовольно закряхтел и воздвигся в полный рост на границе темноты:
- А откуда ты взял, что у будущего нет вариантов?
- То есть?
- Повторяю для тех, кто в танке: он не стал бы тратить на тебя время, если бы ты не был ему важен! Он такой, потому что ты такой.
- А чем я тебе не нравлюсь?
Бродяга глухо рассмеялся:
- Вопрос в том, чем ты нравишься Ему.
Я спросил:
- Откуда ты знаешь?
И получил странный ответ:
- А если я это видел?
Ничто не казалось невероятным в ту ночь на берегу невероятного озера – этой драгоценности, подаренной нам Бродягой Хэнком от всей широкой души. Драгоценности, которую мы не сможем унести с собой.
- Бедные Избранные. Вся ваша проблема в том, что вы и сами не знаете, почему вас избрали. Если бы знали, вам не пришлось бы иметь с этим дело. И не пришлось бы тащиться в горы с сумасшедшим.
Нет, он не был сумасшедшим, наш Бродяга. Он снова понимал о нас нечто такое, что могло открыться только в таких невозможных местах. Поэтому мы и пошли за ним.

В южной части озера был водопад, самый настоящий, дающий начало реке. Я пришёл в ужас, когда узнал, что Хэнк собирается сплавляться по этой реке на утлом индейском каноэ. До сих пор мне приходилось брать на себя командование, как самому старшему, и я худо-бедно справлялся с ситуацией. Но на воде я новичок. Каноэ выглядело прочным, но я не знал, как к нему подступиться. Июнь - не самое подходящее время для сплава. Вздувшийся талыми водами поток грозил выйти из берегов. Думается, в августе в этих краях куда безопаснее.
Хэнк оставил нас на берегу сортировать и увязывать багаж, а сам снова пропал. Такое уже случалось пару дней назад, и нам пришлось его ждать, хотя подмывало уйти вниз по течению, оставив проводника, который так мало о нас заботился. Я видел, что и Джерри начинает об этом задумываться.
Он внезапно отбросил моток верёвки и сел на развалившийся тюк:
- Не хочу! Надоело!
Истерика в тесном сообществе людей, путешествующих по диким местам, может оказаться опасной. Поэтому я осторожно спросил, что ему надоело.
- Быть игрушкой в чужих руках. Вначале этот урод, но это хотя бы понятно. Собственный потомок, мать его! А когда изгаляться надо мной берётся неотёсанный чурбан с интеллектом трёхлетнего – это уж вовсе…
Я не сразу понял, что он имеет в виду Хэнка. Мне проводник представлялся странным созданием, но не глупым – совершенно точно. А парня прорвало:
- Я думал, что найду здесь свободу, а нашёл лишь худший диктат.
- Что для тебя свобода, сынок? – Хэнк подошёл совсем бесшумно, и смотрел на Джерри почти ласково. – На кой чёрт она тебе? Здесь ты кому-то нужен. Хотя бы мне и Мэтту, просто для того, чтобы выжить. А кто ты есть там?
Но Джерри отвернулся:
- Я Избранный. У меня есть будущее. А что есть у тебя, чокнутый придурок?
- Чудак ты, Джерри! Я сам себе будущее, - непонятно ответил Хэнк.
На месте проводника после такого выпада я следил бы за парнем в оба глаза. Но Бродяга был по-прежнему беззаботным. А потом стало не до того.
Мы сплавлялись второй день. Это было страшно до одури, а наш проводник к тому же временами принимался невероятно фальшиво орать песню джеклондоновских золотоискателей: «Как аргонавты в старину, плывём мы, бросив дом…»
Лодку бросало на перекатах. Буруны кипели почти вровень с бортами. Чтобы заглушить ужас, я начал ему подпевать, и Джерри вторил. Это было кошмарно… и восхитительно.
Мы были мокрыми, руки тряслись. Завидев кусок относительно ровного берега, Хэнк решил пристать. Он выпрыгнул из лодки, как молодой олень, а потом внезапно схватился за голень и повалился на землю. Кажется, я слышал тупой хруст.
«Всё. Вот теперь точно всё!»
Ощущение неминуемой развязки было таким сильным, что я обернулся, желая проверить, чувствует ли Джерри то же самое. И наткнулся на помертвелый взгляд. Парень даже не попытался выйти из лодки. И не протянул руки к вёслам, когда каноэ начало относить от берега. Весло соскользнуло с борта и плюхнулось в воду. Его ещё можно было достать. Можно было нырнуть и поймать отходящую лодку, в которой остался Джерри, в четвёртый раз решивший свести счёты с жизнью.
Всё это я понимал. Но непонятная сила сковала мои мышцы, и я знал, что мне не хочется этого делать. Джерри выбрал сам ту степень свободы, которая была ему нужна. По лицу я видел, каким трудом ему даётся оставаться на месте и не бороться за жизнь. Почему я должен ему мешать?
- Двигайся, Матье! – прохрипел Хэнк за моей спиной. – Это не ты, это думает ОН!
Словно во сне я обернулся и увидел на травянистой кочке ниже по течению моего Сукиного Сына. Впервые я видел его здесь. Он стоял, опустив тонкие слабые руки, и непонятно смотрел на воду, где стремнина уже подхватывала каноэ. И моё тело чувствовало, что я стою так же. И эти мысли тоже не мои.
Разве я могу оставаться безучастным, после того, как Джерри полз за мной по мокрому колодцу и усмехался, стуча зубами от холода? После того, как мы кричали от восторга на берегу безымянного озера?
Но он сам этого хотел. Он за этим пошёл сюда, он – избалованное, эгоистичное создание, неспособное переносить тяготы жизни! Он довёл до смерти девушку… он подонок, чудовище!..
А я?
Кто я, чтобы его судить? Кто ты, что нашёптываешь это мне в уши? Чем я лучше него?
- Двигайся, Мэтт!!!
Я сделал шаг – он отозвался  во всех моих внутренностях. Так больно не было никогда. Ни за одно моё решение спирит не карал так жестоко. Но именно этот шаг я обязан был сделать… если хочу впредь ощущать себя человеком…
Мне казалось, что я корчусь от боли на земле, что я почти ползу, не в силах продолжать движение – и краем глаза продолжал видеть лодку, уносимую течением. И понимал,  несусь с нею вровень. Почти вровень… Гранитный лоб я преодолел, не заметив. Река сделала поворот, и стремнина ушла под левый берег. Мне было теперь не достать, если бы и смог. А чужак кричал мне в уши, что я должен остановиться… и моё тело требовало того же, уверяло, что этого я не должен делать ни при каких обстоятельствах, если хочу… если хочу жить!
Я встал, как вкопанный, когда увидел… с этим было бесполезно бороться… Джерри, наконец, нашёл то, что искал.
В трёх футах над водой завис упавший ствол, перегораживая реку поперёк. Должно быть, он упал уже давно и пролежал здесь какое-то время… достаточное, чтобы кора облезла, обнажив чёрные осклизлые сучья, торчащие во все стороны, словно копья.
В одном месте между сучьями виднелся двухфутовый просвет. Он выживет, если лодку кинет туда. Но я уже знал, что чудес не бывает – основной поток пенился левее… если Джерри подтянется и схватится… за ветки ему не схватиться, не удержать…
За моей спиной трещали шаги. Хэнк тоже знает, что нужно делать. Он всегда всё знает. Но я, чёрт возьми, ближе!..
Он знает, почему Сукин Сын произошёл от меня! Потому что я такой же трусливый сукин сын, которому не важно ничто, кроме собственной шкуры… который никогда не решится… и сейчас подоспеет Хэнк, у него ничего не болит, он притворялся, гад!.. а Джерри нанижет на сучья, если я сверху не дёрну его в тот просвет. Но я не могу этого сделать… потому что для этого надо лечь на ствол ничком -  И ТОГДА  СУК ПРОНИЖЕТ МЕНЯ!..
Я видел глаза своего будущего. Я впервые его понимал. В этих чёрно-лиловых глазах, как вода в болоте, стоял тяжкий страх…
Руки Джерри были мокрыми от воды или от пота… он тоже был мёртв от страха, он был мёртв много лет, ему совсем немного оставалось, но мы встретились глазами… Был миг, когда я думал, всё напрасно… а потом он всё же схватился за меня… я его не отпущу… мы не сорвёмся, не можем сорваться… Ведь я пришпилен к этому стволу, как жук к обоям… я думал, язва – это больно… язва – это совсем ничего, больно - это когда в животе сидит три дюйма дерева… Но Хэнк уже тащит Джерри наверх… и стало легко, очень легко…
Я ненавижу тебя, Хэнк!.. и я люблю тебя, мой друг… я убью тебя, если только выживу… а я выживу… и обязательно разыщу Ивонн… ведь будущее – это то, что мы выбрали сами…