Глава четвёртая
Перунова колесница

То, что небо вот-вот затянет плотными облаками и разразится гроза, было понятно с раннего утра: чуть только подали голоса лесные птицы, как Жерава, так и не сумевшая толком уснуть, откинула кусок небеленого домотканого полотна, под которым всегда спала в жаркие летние дни, спустила ноги с лавки, привычно приложила обе ладони к вискам, чуть сжала. Ох, как крутило её раньше ко всякой перемене погоды! Теперь ослабло, отпустило – или просто привыкла, научилась хоть в чём-то малом себе помогать?
«Господи, помоги мне, грешной, помилуй и спаси».
Посидела немного, творя привычную молчаливую молитву, а закончив с тем, что хотела Богу сказать и попросить в ответ, украдкой перекрестила Малку и Нежданку. Девочка даже не шелохнулась, зато Малка, уловив смутное движение в доме, приоткрыла глаза.
- Лежи, досыпай! - прошептала ей Жерава. - Взвару сейчас принесу, выпей, вон как раскраснелась вся от жары. Я мигом обернусь, только тот стожок проверю, что вчера не успели сложить, да остальное, что в валках ворошила, хоть в копны сгребу и вернусь.
- Я с тобой! Ишь, что удумала – на такой труд да одна! – Малка мигом оказалась на ногах, но тут же поморщилась. – Ох, дверь вроде приоткрыта была, а духота у нас – дышать нечем!
- Зато зимой тепло! Ну, если думно, так пошли.
Обе женщины торопливо оделись. Перед тем, как покинуть дом, Малка решила испить из ведра, да уронила ковшик с водой, шум вроде небольшой вышел и урону никакого, а всё равно Жерава чуть поморщилась: любое происшествие в этом мире она привыкла расценивать как узелок, завязывающий ход последующих событий, и небольшая лужица на полу перед сильным ливнем показалась ей не слишком приятным знамением.
- Споткнулась! – повинилась Малка.
Вот теперь и Нежданка завозилась на своём месте, приподняла растрёпанную головушку.
- Вы куда? А я?
Жерава только рукой махнула: дитё как следует куда-то собирать, когда каждый миг дорог – себе же вредить. Ворчать, едва поднявшись, она не хотела, потому оставила младших в избёнке, а сама, схватив лёгкие деревянные грабли, помчалась, подобрав подол, на дальний покос, где вчера затеяли метать стог, но только половину осилили, а потом жара всех сморила, пришлось отправляться на озеро. Что ж ей, дуре старой, не сообразить сразу, что нужно было себя превозмочь, потому что после двух полных седьмиц сухой жары непременно в самый неподходящий момент соберётся не просто дождь – дождище? Не сама ли третьего дня шагала по лесу и с тревогой думала, что если ещё хоть ещё чуть сушь постоит, не видать нынче никому ни грибов, ни ягод, а ей самой не удастся собрать и половины тех трав и кореньев, которым пора придёт налиться целебной силой?
Несмотря на ранний час (заря едва занималась), от земли уже исходило густое тепло, и только когда знахарка перебегала ручей по мостку, по ногам, чуть выше щиколоток, приятно скользнула прохлада. Надо было бы сразу прихватить с собой кувшин с водой, но Жерава в спешке про него забыла. Ничего, перетерпит, да и Малка, собираясь, наверняка обо всём позаботится.
Поначалу ноги несли легко, споро, а потом вязкая духота ельника окружила, надавила на грудь, принудив остановиться, прикрыть глаза и несколько раз вздохнуть глубоко. Знахарка убавила прыти, благоразумно рассудив, что силы на работу потребуются, но унять нарастающую тревогу всё равно было трудно: Жерава помимо воли то и дело поглядывала на небо. Пока ничего особо страшного не происходило: управит Господь, так и поспеют с трудом.
За своё сено так не беспокоилась бы, но стог с дальнего покоса по-соседски обещала Магуте: трава уродилась сильная, добрая, а у кузнеца хозяйство настоящее. Жерава могла бы схитрить и потребовать выделить стог в уплату с кого другого, кому помогла лекарским умением и ведовским даром, но зачем чужих в дело вмешивать, если потом не раз будешь пить молоко от коровушек, которых своими руками и накормила? Нет, Жерава за тот стог, один из трёх обещанных, отвечать хотела сама.
Часть сена вчера оставили досушиваться, сметали малый стожок высотой хорошо если Малке по плечо, а потом работу бросили, потому что уставшей Жераве показалось, что чуть не дошла трава, не достигла нужной лёгкости и звонкости. Ныне, осознав ошибку, за что первым делом хвататься, что самое главное?
Жерава рассудила, что оставленное в валках, практически беззащитное перед стихией, следует хотя бы в копны сгрести: всё какая-то польза. Разум ещё дремал, каждая жилка в теле молила о пощаде, о покое, но руки, привычно обхватившие рукоять, сделали первый замах. Ох ты, неужто Малка вчера даже валок до конца не довела, так и бросила? Вот уж горюшко…
Мало кто слышал, как знахарка поёт, именно поёт, как все другие люди, а не напевает негромко, заговаривая боль и призывая на помощь незримые силы. Сейчас Жераве хотелось петь во весь голос: от злости на саму себя за то, что вздумала вчера так некстати потакать собственной лени, от желания как можно скорее избавиться от докучной сонливости, от необходимости расшевелить тело, призвать его к работе... да и труд ей предстоял из числа тех, что песню только поощряли.
Она начала ту, которую слышала от матери: про комара, который повадился перед братьями хвастаться, что способен в одиночку свалить с ног огромного лося – любимца лесного хозяина мэез-элэйя. Лось о беде не ведал и спокойно пасся на лесной лужайке. Налетели на него комары, окружили огромной тучей, стали смотреть, как комар-хвастун лося сил лишать будет. Взревел лось, но не от страха или боли, а от неожиданности и удивления: никогда он не видел такого комариного нашествия! Комары же переговаривались меж собой и смотрели, не хотели вмешиваться, да и кто бы решился покуситься на животное, которое принадлежит самому лесному хозяину! Пришёл на шум косматый длиннорукий мэез-элэйя, посмеялся и позвал суложницу свою найз-элэйя, та смеяться и не подумала, как всякая баба с крутым нравом: взяла да и пристукнула нахала-комара, после чего мужа домой увела, а лось убежал. Так комары и не узнали, хвастался их собрат или нет.
Незатейливый мотив был весёлым, плясовым, под работу тоже подходил, потому Жерава стала представлять себе нахала-комара, парочку лесовиков и лося, который чуть не остолбенел от комариной наглости. Она сама бы не отказалась от дара отпугивать комаров, слепней и мошку, но тут кому что дано: вот на матушку, сколько Жерава её помнила, ни один слепень не сел, зато на спине тётки, приходившейся матери младшей сестрой, после иного утра, проведённого на покосе, места живого не оставалось, вся рубаха была в пятнышках крови. Знахарский дар Жеравы через то и был явлен, что она могла помочь несчастной девушке унять боль и зуд.
Руки работали споро, Жерава по-прежнему во время каждой краткой передышки поглядывала на верхушки дальнего леса, откуда обычно набегали облака. Пока что удача была на её стороне – ветер дул еле-еле, показалось солнце, жара не очень донимала. Сено хорошо высохло, трава даже позванивала, когда её касались и взметывали вверх зубья. Недоделанный накануне валок дался легко, первая копна выросла словно сама собой, неподалёку встала её соседка, такая же ровная и аккуратная, а потом грабли стали привычно тяжелеть, движения женщины сделались более размеренными. Она докидывала десятую копну, когда поспела подмога: Нежданка тоже несла свои грабельки, сработанные приятелем Мещом.
- Что долго? – строго спросила Жерава, протирая тряпицей взмокший лоб и смахивая прилипшую труху с ресниц.
- Кузнеца звали и Ребо-карела, - тотчас доложила Нежданка, готовая защищать Малку от гнева грозной знахарки, хоть и знала, что та никого не обидит. – Кто будет наверх стога сено укладывать? Я только утаптывать могу, и Гневка тоже.
В этот момент земля точно вздохнула, всех окутало знойной духмяной волной.
- Ладно, теперь время терять не будем. Как остальные подойдут, так все копны должны быть готовы, чтобы потом только носить и подавать.
Жерава уже не сердилась: правильно поступили, что подмогу кликнули, это она в гордыне своей неуместной вообразила, что управится. Нет. Тут хозяйский глаз нужен и крепкая рука.
Принялись за дело дружно, Нежданке поручили догребать, сколь сил хватит то, что взрослые упустили в спешке, в копны докладывать. Уже заканчивали, вовсе запыхались, когда прискакал Мещ на пегой кобыле: привёз нужный инструмент, сгрузил, кивнул женщинам коротко, но с уважением, как и полагается отцовскому помощнику.
- Второй стог ладить придётся, много сена!
Солнце уже начало заметно припекать, но не это заботило: воздух становился всё более густым и тяжёлым. Птицы, которые распелись было на заре, вдруг испуганно умолкли, точно их и вовсе не было, только дятел вдалеке продолжал упорно добывать себе какого-то жука, притаившегося под корой.
- Хоть копны успели! – выдохнула Жерава, опускаясь на сено. – Всё урону меньше.
- Ничего, и стог успеем, а копны вон накрыть можно, я ельника нарубил и старую попону привёз, - Мещ кивнул туда, где оставил кобылу. – Уже и наши поспешают, отец раньше не мог, у него срочное дело имелось.
Как мужики подошли, так сразу решили и второй стог делать. Мигом сладили волокушу, Жерава с Мещом дружно принялись копны на неё загружать – по две сразу, на большее сил не хватало, тащили, тут же сгружали близ стога, который всё рос да рос усилиями кузнеца, карела и Малки, вилами закидывавших траву наверх. Магута командовал, где убавить, где прибавить, а меньшие девчонки, Нежданка да Гневка, прилежно топтались поверху, кувыркались в сене, повизгивали от удовольствия: хоть и важное дело им поручили, да только трудным оно не казалось.
Пока мужчины излаживали стожар для второго стога, у женщин случилась передышка в работе. Едва Малка принялась доставать из холщового мешка немудреный перекус: яйца, пареную репу да хлеб, густо помазанный творогом, как вдали еле слышно громыхнуло, а затем мир накрыла испуганная тишина. Потом налетел порыв ветра – и тотчас стих.
Тут уж никому ничего объяснять не надо было: пока карел и Мещ как следует крепили длинный шест, Магута со спины кобылы залез на только что смётанный стог, разравнял верхушку, бережно прикрыл негодной попоной из грубого полотна, а сверху придавил лапами ельника, чтобы ветром не унесло. Спрыгнул вниз, и тотчас принялся помогать остальным, отдавая распоряжения коротко и ясно.
Малка, у которой в глазах уже рябило от напряжения, старалась вслушиваться в интонации голоса кузнеца и успокаивала себя: ничего страшного, они успеют до грозы, промчится мимо Перунова колесница, не коснётся никого карающая золотая молния… Что промокнут мало не до костей, так невелик урон, доберутся до дома, высохнут даже без всякой печи, и послегрозовая прохлада приятной покажется.
Никто уже не шутил, песен петь не начинал, только покряхтывали, да Ребо-карел по-воински ухал, точно гребец с варяжской ладьи, когда накалывал на вилы очередную порцию душистой травы. Малые едва топотали ножками: видно было, что устали, но крепятся, и едва Магута сказал, чтобы вниз прыгали, как обе заревели. Попробуй сгони таких!
Грохотало всё ближе и ближе, и зловещая стая облаков чёрными воронами вылетела вовсе не с той стороны, откуда ждала Жерава: из ельника, подло, как тать. Солнце тут же затянуло сизой дымкой, затем потемнело, поднялся сильный ветер. Последние охапки подавали Магуте уже когда на головы людей стали падать первые, пока ещё редкие капли.
Магута опять ловко спрыгнул вниз, оценил работу, едва заметно кивнул.
- Мещ, хватай девчонок, вези домой. Все к нам пойдём, нечего вам у себя в глухомани в большое ненастье сидеть, под приглядом будете, страху не натерпитесь. Вместе - оно надёжней всегда выходит, а я с Перуном-батюшкой как-нибудь уж попробую договориться.
Нежданка, не привыкшая сидеть на коне, отчаянно взвизгнула, когда её подсаживали наверх, Гневка уже ждала подружку, велела обнять да держаться крепко, Мещ сзади обхватил обоих девчонок и дал босыми пятками по бокам кобыле. Та сразу поняла, что требуется, и резво побежала вперёд, сама охраняя своих лёгких седоков.
Взрослые споро собрали инструмент и припустили следом, их мощно и страшно преследовала гроза – гремело так, что уши закладывало, капли превратились в струйки, струйки – в мощные потоки, и прежде, чем люди успели скрыться в ивняке, дождь хлестал вовсю. Деревья над головами шумели, где-то за спиной послышался неожиданный треск: видно, какая-то сосна или берёза не вынесли натиска грозового шквала.
- Не гневись, Перун-батюшка, попусти… - сказал Магута, сжимая широкой крепкой ладонью свой оберег. Кому, как не кузнецу, Перуна о милости просить, не сам ли Перун был зачинателем славного мастерства горна, молота и огня?
Все затаились под какой-то раскидистой елью, нижние ветви которой образовали подобие шатра. Откуда такая взялась в лесу, который местные изведали вдоль и поперёк, никто и не понял, хотя каждый подумал, что впервые пережидает в этом месте непогоду. Гроза меж тем разошлась вовсю: над головами стоял уже не шум, а грозный рёв, было темно как ночью, двигаться дальше никто бы не решился.
Жерава сначала молилась молча, а потом шепотом, для себя, всё равно бы её бормотание никто не стал разбирать. Малка точно малый ребёнок уткнулась лбом в плечо знахарки, дрожала боязливо.
- Такая гроза долго не задерживается, Перун отходчив, его колесница спешит дальше - Ребо-карел пытался улыбнуться: он заметил испуг женщин. – Мы в своём лесу, здесь нас все знают, так что переждём, отдохнём. Жерава, ты эту ель заприметила давно?
- Впервые вижу, - нехотя призналась знахарка.
Карел ничего не ответил, только покачал головой. Откуда бы это дерево не взялось, честь ему и хвала!
Сколько прошло времени, никто не знал, только все понимали, что покинуть убежище немыслимо. Малка, вовсе обессилев, задремала, Жерава, задумавшись о своём, ласково поглаживала её по плечу, мужчины о чём-то тихо переговаривались.
Неожиданно рёв бури и грохотание грома сменил шум обычного дождя: пусть это был сильный ливень, но и только. Ещё немного, и небо посветлело, натиск стихии заметно слабел.
- Вон моя метка на стволе берёзы: три кольца! – с неподдельным облегчением выдохнул Ребо-карел. – Я отнесу в дар милосердному хийси этого леса бочонок с мёдом, пусть порадуется.
- Я тоже вижу твою метку, мы совсем немного не дошли до моего выпаса.
Сквозь листву лица Жеравы коснулся первый робкий луч солнца, и знахарка улыбнулась невольно.
- Бог милостив. Твоя молитва, Магута, не осталась без ответа.
Они переждали ещё немного. Только когда лес вновь стал светлым и знакомым, умытым щедрым долгожданным дождём, когда запели птицы, выбрались из-под еловых лап, низко поклонились дереву-спасителю и отправились восвояси, стараясь выбирать тропки и прогалины.
Их у выпаса уже встречали: обычно румяное лицо Первуши было непривычно бледным, Мещ рванулся к отцу навстречу совершенно как маленький, забыв про достоинство почти взрослого парня, который уже встретил свою десятую весну, Гневка ластилась лаской и как вцепилась батюшке в штанину, так и шла за ним.
Нежданка, которая запуталась в подоле, поскользнулась, упала и потому не поспела добежать за остальными, так и сидела мокрой утицей на сиротливой кочке, размазывала по щекам слёзы.
- Чего испугалась, глупая? – Жерава подхватила девчонку на руки, крепко прижала к себе. От Нежданки пахло непривычно: лошадиным потом, парным молоком и сеном, всем сразу.
- Пе… Перуновой колесницы… больно громко ехала… а вы… вы…
Жерава не препятствовала малой – девочке можно плакать, пусть душу облегчит, ощутит тепло, любовь и понимание.
- Да вот же мы, обе. Ну, будет, успокойся. Вернёмся домой – пряников напеку и баньку истопим. Сами сильно промокли?
- Нет.
- Никуда не отпущу, пока в моей баньке не попаритесь и за моим столом не посидите, - сказала как отрезала Первуша. – Ваш дом где стоял, там и стоит, а вы страху натерпелись. Обратно телегу запряжём, Мещ отвезёт или кому другому поручу. Марш в дом, там сухое для всех приготовлено, уж кому что подойдёт. Мужчины первые в баню, потом мы. Малка, есть хоть сколько сил помочь? Мужчины голодные, крошево сделаем на квасе, Жерава пусть отдыхает.
Жерава не протестовала: переоделась в сухое, прилегла на лавку, Нежданка рядом пристроилась, попросила баснь сказать. Гневка тут же ушки навострила, умоляюще посмотрела на мать.
- Ступай уж, слушай, - милостиво разрешила та, но тут же прибавила, - Помни: вечером кур тебе кормить.
Банька удалась на славу, то по мужикам видно было: вернулись довольные, и женщинам досталось вдоволь если не пара, то горячей воды. После обеда песни вздумали петь, Первуша гусли наладила живо. Если Жерава сказки сказывала отменно, то Первуша была лучшая в округе мастерица на гуслях играть.
Все дела отложили: куда после пережитого ещё и делами заниматься?
Вот и сидели под навесом во дворе, где уже просохнуть успело, дети пили сбитень, взрослые лакомились медовухой, солнышко светило, катилось к вечеру, воробьи, вылетевшие из гнёзд под скатом крыши, чирикали, дрались и купались в лужах посреди травы. Мир вокруг потерял враждебность, враз стал щедрым и звонким.
- Скачет кто вроде? – Первуша чуть захмелела, но первой распознала возникновение нового звука. Он нарастал, становился всё более отчётливым, теперь уже все слышали, что скачет не один всадник, а много.
- Эй, эй, есть кто? Эй, хозяева! Магута, эй!
Всадники были не простые: наместниковы люди из посада, числом более десятка. Разгорячённые сытые, холёные кони нервничали, переступали с ноги на ногу, всхрапывали, ржали, били копытами.
- Да что случилось? Добрыня, толком сказывай!
Старший в отряде, видимо, хорошо знакомый Магуте, бросил на кузнеца отчаянный взгляд и мало что не взревел раненным медведем:
- Твердислава, наместникова сыночка, не встречали ли?

Содержание