Глава шестая
Мальчик и девочка

- Ты кто? – спросил Твердислав, когда ощутил, что его лба едва уловимо касается что-то прохладное, мягкое, ласковое. – Я в ирий попал?
Глаза вовсе ничего не видели, пахло как-то странно, не как в батюшкином доме, где мальчик постоянно находился среди мужчин, причём почти все они были воинами, а кто не сумел или не захотел добыть себе заветный пояс, служили новгородскому наместнику иначе, всяк по-своему. Если что-то ценное из числа того, что торговцы охотно обменивают на свои товары, имеет особый запах, то от старого Голузя пахло сундуками и ларями со всевозможным добром: медью, серебром, часто - хорошо выделанными шкурами мягкой рухляди, или словно батюшкин казначей долго держал в своих тонких цепких пальцах женские бусы, искусно снизанные мастерами дальних стран из ярких камней и надушенные пряными благовониями. Твердислава пока всего два раза брали в Ладогу на большое торжище, оба раза наместников сын был увлечён сладостями да тем, что людей разных разглядывал, но откуда-то ведал не хуже других, что Голузь там времени даром не теряет, а потом, доставив товар домой, ведёт ему строгий учёт.
От дядьки Радима после того, как он учил Твердислава воинскому делу и в седле держаться, пахло потом – мужским и лошадиным, когда дома читать учил или в каком ином деле наставлял - травами, отваром которых он постоянно поддерживал чистоту тела, а аккуратно подстриженная борода благоухала мятой-холодянкой и чуть-чуть ещё одной травой, названия которой мальчик не знал, но помнил, что руки няньки, лелеявшие его до трёх лет, часто источали тот же лёгкий, приятно сладковатый запах. Встретившись с Орешко, ещё безусым, молоденьким, на удивление складным парнем, который на гуслях играл и песни пел так, что все заслушивались, Твердислав улавливал ароматы, знакомые ещё с женской половины дома, а дыхание отрока, становившееся ощутимым, когда тот наклонялся к наместникову сыну, чтобы на вечер баснь сказать и при том не разбудить спавших рядом, действительно пахло орехом, и ещё немного мёдом.
Та, что сейчас сидела рядом с ним, пахла необычно – сладко и в то же время легко, словно солнышко в дом заглянуло.
- Ты Леля? – догадался он.
- Спи, спи… - прошептало незримое, снова коснулось прохладными пальцами горящего лба – словно приказало молчать и спать.
Когда Твердислав очнулся во второй раз, вокруг вроде как прибавилось света, и пахло уже иначе: кадка, квашня, замешанное тесто – всё знакомое, родное, привычное, но ещё он улавливал запах трав. Разнотравье, мощное и сильное, окружало его со всех сторон, мальчик был в кольце ароматов. Неужели он здесь увидит заветный Жар-цвет, Перунов цветок?
Перун же забрал его в светлый ирий! Сейчас, должно быть, матушка прознает, что сыночек прибежал к ней, да и возьмёт к себе в терем, а может статься, что его свой дом ожидает в священной обители богов. Интересно будет посмотреть на всю родню, о которой так часто беседовал с ним дядька Радим. Потом он отпросится на землю подивиться сверху, батюшку повидать. Может, Ярило светлое одолжит свой лучик, чтобы посветить туда, где сейчас Негомира: многие не любили мачехину старшую дочку, а Твердиславу она нравилась – весёлая, бойкая, бесстрашная, а ещё очень, очень красивая.
Он дёрнулся было встать, и тут же резкая боль во всём теле заставила его вскрикнуть и повалиться назад, на мягкую подушку.
Третий раз мальчик пришёл в себя, когда лба и губ вновь коснулась приятная прохлада. Теперь-то было понятно, что он по-прежнему в мире Яви, но что могло случиться? Где он? Что это за странное место?
Он хотел спросить того, кого ощущал рядом с собой, кто о нём заботился, но с губ сорвалось только сиплое:
- Ыыыы…
- Лежи, милый, лежи смирно. Сейчас Малка наша тебе чуток репяных штей даст, Радим твой сказал, что любишь их. Только поперёд отвара выпей.
В глазах понемногу прояснялось, и теперь Твердислав видел над собой довольно низкий, закопчённый потолок. Запах трав исходил из открытого берестяного короба, что стоял рядом, прохладу дарила льняная тряпица, положенная на лоб. В распахнутую настежь дверь щедро лился солнечный свет.
После того, как ему помогли немного приподняться, чтобы выпить из деревянной ложки глоток напитка, вкус которого был наместникову сыну неведом, мальчик, наконец, преодолел сухость во рту и сумел спросить:
- Где… я.
Про ирий, Лелю, Ярило и Перуна он уже не думал: стало страшно от мысли о том, что отец всё узнает, и тогда накажут не только самого Твердислава, но и дядьку, а ведь Радим ничего даже краем мысли не ведал, ведала только…
- Ты, милый, у меня в избушке, тебя сюда принесли вчера вечером, после того, как из болота вызволили. Лежи, Твердятушка, лежи.
Твердятушкой его никто не называл с той поры, как от няньки к дядьке перешёл – это Твердислав помнил, потому понял, что здесь ему никто зла не пожелает.
- Ты… кто…
- Жерава я, знахарка. Лежи, дитятко, сейчас Радима кликну, дядьку твоего. То-то обрадуется, что ты в себя пришёл.
Дядька Радим! Твердиславу и так было очень плохо, а после такого известия вовсе свет белый в глазах потемнел. Стыдно-то как! Сейчас стыдно, позже, если выживет, вовсе стыдно станет – перед всеми, смеяться будут, батюшка огорчится. Что наказание справедливое назначит, то наука впредь, к тому же один раз искупил, так больше за то не добавят, даже не вспомянут в своём кругу, но как дворовым людям теперь в глаза смотреть?
От таких мыслей захотелось прямо сейчас с лавки скатиться, разбиться до смерти и всё-таки попасть к матушке в ирий, только тело вовсе одревенело, стало как чужое совсем, даже не болело.
Дядька Радим, большой и сильный, вынужден был согнуться едва ли не в земном поклоне, чтобы в дверь войти. Он, казалось, сразу заполнил всё свободное пространство крошечной избушки.
- Ох, Твердята, Твердята, дитятко моё неразумное!
Больше ничего не сказал, только осторожно взял руку воспитанника, приподнял чуть, наклонился и к губам прижал. Поблазилось даже, что строгий дядька плачет – но ведь такого быть не могло!
Большой храбрый воин Твердислав Славный исчез, словно его и не было, остался только маленький Твердята, который покамест сумел добраться только до знахаркина дома, да и то не сам – донесли.
Дивный отвар, который дала знахарка, начал действовать.
- Прости! – выдохнул Твердята.
- Чего уж… - буркнул Радим. – Теперь сам ведаешь, как вперёд бежать, когда на месте сидеть велено. Сам не утёк вслед обозу, а нас едва до беды не довёл. Только в перегоне пути до батюшки твоего посланных остановили, не стали родителей твоих тревожить. Небось, у батюшки и так забот полно, без тебя, неразумного.
Твердята раскрыл было рот, но Радим остановил воспитанника одним жестом.
- Будет. Запомнил, и не вспомянем боле. Тебе, дитятко, ныне поправляться следует. Выкупили мы тебя у матери болота не затем, чтобы в ирий убежал раньше срока. Сегодня ещё тут полежишь, Жерава сказала: трогать тебя нельзя пока, покой нужен. Завтра к нам перенесём, если захочешь, мы рядом, только кликнуть. Ты тут ещё не был…
- Красиво у нас, - неожиданно откликнулся звонкий детский голосок. – Тут ручей, сосна на холме растёт непростая, о трёх вершинах, к ней иногда даже волхвы приходят ворожить. Озеро рядом – большое, светлое, я там рыбок видела много.
В полосе света рядом с дядькой появилась девочка, она держала в руках деревянную ложку и горшочек, над верхом которого вился вкусный пар.
Девочка присела на край лавки совершенно спокойно, не испытывая ни малейшего неудобства от присутствия посторонних и тем напомнила Твердяте Негомиру, которая тоже везде вела себя как в родном доме.
- Гостем будь! – она с самым серьёзным видом склонила голову перед наместниковым сыном. – Свежего хлеба тебе матушка Жерава давать не велела, не полезен он тебе – нутро пучить станет. Сейчас вчерашнего принесу, он разве что чуть зачерствел. Вот, дядька Радим – шти репяные, Малка сварила как ты велел.
Она снова чуть наклонила голову – на сей раз в знак уважения перед старшим и выпорхнула прочь быстрокрылой малой пичужкой.
- Нежданка это, - пояснил Радим, уловив во взгляде мальчика незаданный вопрос, - Жеравина воспитанница, тоже со временем славной ведуньей станет.
Помолчал малость, перемешивая содержимое горшочка, словно принимая какое-то решение, а потом добавил тихо:
- Благодарен будь. Ни о чём не расспрашивай, только знай: это она тебя спасла, сказала, в какой стороне искать и как.
Вот тебе и девчонка!
Жераву, старшую знахарку, Твердята теперь вспомнил: она к Велене не раз приходила, и в посаде мальчик не раз видел её сухонькую, невысокую фигурку, и то, как люди уважительно кланялись. В разговорах старшие её тоже вспоминали добрым словом, и мальчик, проводивший в кругу взрослых куда больше времени, чем среди ровесников, проникся к этой женщине огромным уважением – она ведала, она знала, а эти два понятия в душе младшего наместникова сына благодаря негромким наставлениям дядьки Радима уже успели занять подобающее положение. К знающим – прислушивайся, ведающих – слушай, а если знающий и ведающий ещё и мудр – при себе держи, советуйся, в сердце советы собирай.
Губы теперь вполне повиновались, сухость в горле пропала как ни бывало, потому Твердята, проглотив очередную ложку наваристых, вкусных штей, осмелился спросить:
- Разве она тоже ведунья?
Радим только усмехнулся.
- Боги всем в свой час путь указывают. Ты вот свой не знаешь пока, а вы в один день с ней в мир явились. Жерава сказывала вчера, что и у неё родная мать сразу после того в ирий ушла.
Больше сказать ничего не успел: прошелестели лёгкие шаги, и вот уже маленькая ведунья протянула дядьке кусок хлеба, при этом малый кусочек себе отломила, в рот засунула и прожевала.
- Не велела Жерава свежего… Я докормлю, тут всего три ложки осталось, а вам уж накрыто, ступайте.
Обращение, видимо, касалось всех, кто с Радимом был. Твердята ощутил, как у него заалели щёки: сколько же людей его искало, скольких дядька со двора увёл с собой?
Мальчик успел заметить и немало удивиться тому, что покидая дом, дядька не просто нагнулся, чтобы о низкую притолоку не удариться, а по-настоящему поклонился девчонке, самому Твердяте сверстнице! Неужели действительно ведунья?
Вопрос требовал ответа, и потому, едва прожевав кусочек ароматного, ничуть не зачерствевшего хлеба, Твердята спросил:
- Дядька сказал, что ты ведунья. Так?
Девочка замерла, потом медленно поправила очелье: лёгкие светлые волосы, переливавшиеся в дорожке солнечного света, были не заплетены в косу. Дядька правду сказал – нет ей ещё семи лет, священные обряды не прошла, или у ведуний иначе? Рубашонка на ней самая простая, детская, как и на Твердяте, только у него, конечно, много богаче. Зато вышивка какая искусная: и по верху ворота защитными красными крестами, и по верху охабня в три нити красные петушки, и по низу тоже в одну ниточку оберег тянется…
- Не знаю. Если и так, мне это не нравится.
Мальчик от изумления забылся и приподнялся на локтях:
- Почему? Ты же с богами разговариваешь? Вот если бы мне так!
Ложка глухо стукнула о край горшочка.
- Я не разговариваю, это Жерава разговаривает, а мне вчера точно кто на ухо шепнул: ищите у соо-эмя, это она мальчика желает взять.
- Соо-эмя? – Твердята вовсе про свою хворь забыл. – Сказывай, я не ведаю! Кто это?
Девочка аккуратно перелила в ложку остатки штей, протёрла хлебом нутро опустевшего горшочка, решительно всунула влажный кусочек мякиша в приоткрытый рот от удивления Твердяты, следом поднесла ложку, содержимое которой мальчик послушно проглотил.
- Про соо-эмя не ведаешь? – тонкие тёмные брови чуть дёрнулась удивлённо. – Это не богиня, а хозяйка болота. Про неё все вожане сказывают. Соо – болото, эмя – мать. Болотница, так? Ведь про болотницу тебе точно сказывали? Женщина с длинными белыми волосами, которая разговаривает тихим голосом.
- Туманы навевает, - подхватил мальчик, - лошадей и людей по осени в болото утаскивает, дремоту дурную присылает, ещё петь любит, только песни её слушать нельзя: человек себя забывает. Может крякать как утка, а ещё через болото нельзя брёвна для постройки дома везти, если не зима – непременно испортит.
Девочка слушала, потом одобрительно кивнула:
- Вот, сам всё ведаешь и складно сказываешь. Ты в её власти побывал, но Жерава вовремя подоспела и попросила хозяйку болота тебя не брать, только лошадь. Сказывала долго, по-вожански, сильно мудрено, я едва ли половину поняла.
- Жераве и тебе батюшка подарки пришлёт! – сказал мальчик, вновь опускаясь на подушки.
Нежданка хихикнула.
- Ишь, наместник нашёлся! Да твоему батюшке никто даже слова не скажет про то, что случилось. Думаешь, дядьке твоему поздоровится за твою дурость? Не тебя, дурня этакого, пожалеем – Радима!
Снова Твердята подивился: молвит как Негомира, смело, не как, как девке положено, а будто бы мужики на новгородском вече, где ему тоже однажды довелось побывать... но почему-то от таких речей стыдно становится.
- Ну вот прикажу тебя наказать! – буркнул он, пылая от смущения и раскаяния. – Больно дерзкая!
Девчонка язык за зубами держать не стала:
- Как прикажешь, так сразу тебя в зайца превращу! Посмотрим, как назад перекидываться будешь не умеючи!
Твердята вспылил:
- Не посмеешь!
Руки сами собой сжались в кулаки, но тут же мальчик одёрнул себя: девчонка же… да и Радим сказал, чтобы спасительницу тронуть не смел. Что же он…
Стыдно-то как! Должно быть, от стыда да от страха и слова обидные на язык сами лезут.
- Чего со мной было, ты видела?
Нежданка кивнула.
- Правда, мог сгинуть?
Опять кивнула, личико заметно побледнело.
- Кобылка твоя тебя спасла. Сначала чуть не погубила, когда Перуновой колесницы испугалась и понесла. Зато позже спасла, когда в болотном озере увязла, но копытами опору верную нашла. На топляке стояла, дышать не смела, терпела, чтобы тебя, бездыханного, не сронить. Когда тебя мужики принесли на торное место, то ты синий весь был, губы – ровно черникой объелся, крепко сдавило тебя. То спасло, что озеро, чистая вода, а попал бы в настоящую болотную топь – сгинул бы сразу.
- А… лошадь?
- Не пугайся, батюшка твой не скоро вернётся, да и лошадь не он тебе подбирал – Радим. Уже приглядели семилетку, схожую во всём, конюх Завид за ней отправился. Бажен вернётся, так ничего и не заметит. Ребу-карела благодари да Пуну-ижора – в ночь пошли, догнали тех, кого Радим послал тебя искать в обозе.
- Все вернулись?
- Все, все.
Твердята только сейчас понял, что с Нежданкой легко разговаривать: словно со взрослой, как он привык, тут же сообразил, что и ей, знахаркиной воспитаннице, приходится именно от взрослых ума набираться.
- У тебя сестры, братья есть?
Про сестёр первым делом спросил потому, что девчонкам легче с девчонками, у них вечно свои тайны…
- Нет.
Твердята вдруг понял, что ему следует сделать.
- Щепу принеси острую. Только выбери тонкую-тонкую.
- Зачем это?
- Принеси, говорю!
Нежданка соскочила с лавки, выбежала наружу. Мальчик прикрыл глаза: снова клонило в сон, на сей раз он не боялся, что приблазится что-то нехорошее. Увидеть бы, как матушка на него из светлого ирия смотрит… небось, ей понравится то, что он задумал. Радим тоже против не будет, только похвалит.
Девочка вернулась с тоненькой острой щепкой.
- Такая сгодится?
Вместо ответа Твердята выпростал из-под одеяла правую руку и решительно проколол себе средний палец. Закапала руда.
- Теперь ты. Как я.
Девочка поморщилась, но подчинилась.
- Вот, - довольно сказал Твердята, - давай твой палец сюда… Смотри, теперь ты моя посестрица Неждана, а я твой побратим Твердислав.
- Ой, - только и сказала девочка.
Что ещё было сказать?

Содержание