Она еще долго сидела у его постели, не в силах уйти, хотя и видела, что он уже устало помаргивает, удерживаясь от того, чтобы провалиться в сон, и, в конце концов, сказала:
- Вы поспите. – И, предупреждая его протест, улыбнулась. – Не беспокойтесь. Я не уйду. Посижу здесь с вами.
Он в ответ чуть крепче сжал её пальцы и, откинувшись на подушке, прикрыл глаза и, похоже, сразу заснул: всё-таки он был ещё очень слаб. Анна осторожно потрогала лоб: горячее, чем следовало.

Рукопожатие Якова чуть ослабло, и она, осторожно вытащив пальцы из его руки, налила в стоявшую здесь же железную миску воды из графина и, смочив тряпицу, приложила к его лбу. Яков чуть пошевелился, но не проснулся. Лицо его разгладилось, он спал глубоко и покойно.

Она смотрела на него, пользуясь моментом беспрепятственно разглядывать дорогие черты. И так любила его в этот момент, так любила. В груди было сладко и больно, словно в сердце воткнулась иголка, наливаясь красным. Как же она могла жить без него эти долгие годы, без надежды, утратив, в конце концов, и веру? Лишь любовь к нему оставалась в её душе неизменной. Лишь она и вытащила, помогла в трудные минуты, когда Анна просто поняла для себя однажды: в её жизни был и есть только этот человек. Она полюбила однажды и – навсегда. И никого иного у неё более не будет. Ей это не нужно. Да и невозможно. Ведь узнав настоящую любовь однажды, не сможешь разорвать сердце пополам, чтобы впустить туда кого-то иного.

Для себя она всё поняла и давно. Только мама никак не могла смириться с тем, что личная жизнь её единственной доченьки не складывается. Она писала ей в Париж длинные пространные письма, в которых проглядывала надежда, что встретится ей хороший человек, который сделает ей предложение. Анна сперва ужасно злилась, что мама не понимает её. Писала в ответ нервные и сердитые письма. Потом как-то злиться перестала. Просто поняла родителей, поняла, что эти мамины надежды свидетельствуют о любви той к своей девочке, о тревогах по поводу того, что сложно в их несправедливом мире женщине жить одной, без поддержки мужчины. И хотя для себя Анна всё решила окончательно, ссориться с матерью по этому поводу перестала.

А сейчас сидела подле него, и горло сдавливало от нежности и восторга, что вот он, рядом. Живой. Почти здоровый. И плечи холодило от осознания, что досталась ей такая горькая, полная тревог любовь. Что её сыщик занят таким опасным делом. Что не раз и не два будет он попадать в разные переделки. Но всплывала спокойная и твердая мысль: она будет счастлива разделить с ним всё это, просто быть рядом. А там уж как бог рассудит. И вот сидела, держа его за руку, и словно бы давала негласные обеты и клятвы. Она ощущала, будто эти минуты и секунды нахождения рядом с ним были живыми упругими сгустками, корпускулами времени, вливающими в неё саму жизнь, саму любовь – бесконечную, прекрасную, посланную свыше.

Ей показалось, что она сама, убаюканная своими размышлениями и еле слышным дыханием Якова, задремала на секунду. Но дунул в затылок знакомый холодок, она медленно обернулась: у окна маячил дух мужчины – такого, к сожалению, знакомого. Он медленно поднял руки к губам, зажал рот, потом опустил ладони и показал их ей: ладони были все в крови, а с уголка губ свисала алая нитка крови. На белом полотняном пиджаке на груди растекалось, ширилось ярко-красное пятно.
- Профессор, вы… О, боже, - еле выговорила Анна непослушными губами.

******************

- Мёртв, - повторил с невероятной горечью за ней Александр Францевич и оперся лбом на скрещенные в замок пальцы. – Ах, несчастье, какое несчастье. – Он вскинул на Анну глаза, которые за стеклами очков казались расширенными от едва сдерживаемого страдания. Потом через силу выговорил. – Но где он, что произошло?
Анна покачала головой:
- Я не знаю. Я не поняла. Он… он явился, весь окровавленный, пиджак спереди залит кровью. Правда, тут же исчез. Я не успела ничего узнать у него.
- Но что-то он показал? За что можно зацепиться?
- Он зажал ладонями рот… Всё…

Доктор вскочил и заходил быстро по кабинету, нервно сплетя пальцы.
- Я в тот вечер сообщил Антону Андреичу о своих подозрениях. Он вчера заезжал к профессору, но ему никто не открыл. Сказал, что не имеет полномочий вламываться в дом. А прокурор ему такой санкции не даст. – Он сокрушенно вздохнул. – Ну, вот теперь можно и обыск учинить. Только, боюсь, поздно… Ах, беда, вот беда какая…

В дверь заглянула Луша:
- Там вас спрашивают, доктор. Мужчина какой-то.
- Да-да, конечно… Иду, - кивнул доктор, и в голосе его Анна услышала безмерную усталость.
- Александр Францевич, - заспешила она. – Вам бы отдохнуть! Хотите успокоительного?
- Анна Викторовна, спасибо, голубушка, - остановил он. – Это непозволительно – такая слабость. Нельзя так раскисать, нельзя.

- Давайте, я схожу в полицейский участок, всё передам Антону Андреичу.
- Да, пожалуй. Будьте так добры, - кивнул доктор, потер глаза под очками и, тяжело ступая, вышел из кабинета вон.
Анна вышла следом и увидела, как доктор Милц замер, будто споткнулся, потом большими шагами бросился к взъерошенному небрежно одетому молодому человеку, который сидел, низко опустив голову и, бросив руки на колени. При звуке шагов он поднял глаза, подскочил со стула и, бросившись навстречу доктору, упал тому на грудь и зарыдал так страшно, так надрывно, что у Анны затылок заломило от страха. А этот человек ничего не объяснял, а лишь рыдал громко и безысходно.

Доктор что-то шептал ему на ухо, похлопывая по плечам по спине, после увлек за собой в кабинет. Они прошли мимо Анны, и она услышала отрывочные фразы, прорывавшиеся сквозь судорожные рыдания:
- …я все надеялся…, он запретил к вам…, думали, обойдется…, и Лариса Ивановна…
Доктор толкнул дверь кабинета, завел туда убитого горем мужчину, потом выглянул и сказал:
- Анна Викторовна, зайдите.
Она рванулась к двери и, войдя, замерла, прижавшись к стене у входа.
А молодой человек, приткнувшись неловко на кушетке, продолжал выкашливать с рыданиями какие-то ещё слова, но их уж было не разобрать.

****************

На другой день на Царицынскую заехал осунувшийся за эти сутки Коробейников. Его тут же насильно усадили за стол, чтобы накормить. И он, жадно впиваясь зубами в куриную ножку, отрывисто рассказал, что же произошло с профессором Свиридовым. Тот, в самом деле, напряженно работал над противочумной сывороткой и, кажется, нащупал какой-то путь решения проблемы. Во всяком случае, именно так говорилось в переписке с его знаменитым другом и коллегой Владимиром Хавкиным, которую Коробейников бегло просмотрел, а потом передал донельзя огорченному доктору Милцу. И тот, с усилием взявши себя в руки, сидел над этими письмами целую ночь, а потом еще и перечитывал журнал эксперимента. И после подтвердил: если бы не роковая случайность, не самонадеянность, если бы не нежелание подвергать его, Милца, опасности, возможно, всё бы и получилось.

Но что поделать, профессор не смог выкарабкаться, сыворотка не подействовала. Лариса же была с ним и скончалась еще быстрее, поскольку на днях немного простудилась и не отошла от болезни. Молодой человек, что прибежал в больницу, был ассистентом профессора, Аркадием Уминским.

А что же с прислугой, выспрашивала его Анна, придвигая чашку чаю. Прислугу отослали в деревню, ничего не объясняя, отвечал Антон Андреич, прихлебывая обжигающий чай и уплетая булку, посыпанную сахаром. Уминский же обязан был, когда всё кончится, упаковать все материалы и отправить профессору Хавкину, чтобы тот использовал их в своей предстоящей работе в Индии. Умершие уже были не опасны, поскольку прошло три дня, и можно было открывать саркофаг, в который превратилась лаборатория в подвале дома Свиридовых.

- Вот такая печальная история, - закончил своё повествование Коробейников. – Жаль, что так случилось. Доктор сам не свой. Разбит совершенно. Ругает себя, что не настоял тогда, не проник в дом Свиридова. Уж я и так, и эдак ему говорил. Он вроде кивает, а сам страшно расстроен. Боюсь, как бы не заболел.
- Я поняла. Я поеду в больницу, - быстро сказала Анна. – Вы подвезите меня. Я сейчас только переоденусь. Уж я постараюсь его если не успокоить, то хотя бы убедить сделать перерыв в работе.
- Спасибо вам, Анна Викторовна, добрая вы душа, - с чувством ответил Коробейников и протянул Домне чашку, которую та вновь наполнила чаем.

В больнице Анна столкнулась с Иваном Ивановичем, который, надевая медицинскую шапочку, быстро шел к операционной.
- Что наш доктор? – спросила она.
- Плох, - махнул рукой Глебов. – У меня сейчас операция.
- Вы справитесь?
- Да, там несложно, - кивнул он. - Татьяна мне поможет. А вы…
- Да, я займусь доктором, - кивнула Анна и решительно прошла к кабинету Милца. Его она застала сидящим у стола в криво сидящих на носу очках, держащим в подрагивающих пальцах мензурку, наполовину наполненную прозрачной жидкостью.

- Ну, вот что, Александр Францевич, - начала она строгим голосом, - теперь настал момент, когда я вами стану командовать. Ступайте-ка вы домой и выспитесь как следует.
Доктор глянул на неё поверх очков, потом взмахнул рукой, но Анна не дала ему и слова сказать:
- Даже и слушать вас не стану. И вообще, что это вы выдумали! Что это у вас тут? – она сунула нос к горлышку мензурки и скривилась. – Спирт! Это никуда не годно. Сегодня я вас отстраняю от работы.

Он слушал её, наклонив голову и опустив плечи. Ей было до смерти жаль этого большого и сильного мужчину, который вдруг так остро откликнулся на смерть своего друга и коллеги. Но она, пережившая за свою недолгую жизнь немало, понимала, что для него жалость может стать ещё одной причиной, отключающей волю. Потому и строжилась сейчас. Хотя больше всего на свете хотела просто сесть рядом и жалеть, жалеть.
- Вы можете остаться здесь, - помолчав, тихо сказала она. - Та маленькая палата сейчас пуста. Я вам накапаю успокоительного, и вы поспите. Договорились?
Доктор мотнул головой, соглашаясь, очки соскочили с его носа и звякнули о край мензурки, которую он поставил на стол.

После того, как Александр Францевич устроился на узкой больничной кровати, укрытый пледом, Анна велела Лукерье успокоить больных, собравшихся у двери врача, что она всех скоро примет. Сама же, забрав из своего шкапчика бутылочку, принесенную Домной, отправилась к палате Штольмана. Тот, опираясь на подушки, полулежал с книгой в руках, при виде Анны поднял голову и расплылся в улыбке. Правда, потом, заметив тревожность, что сквозила в её лице, улыбаться перестал и протянул руку к ней:
- Анна, что-то случилось?
- Я ненадолго, Яков Платоныч. Вы уже знаете о происшествии в доме Свиридовых?
- Да, заходил Коробейников. И Милц заглядывал сегодня. На нем лица не было.
- Себя винит наш милый добрый Александр Францевич, - пожаловалась Анна, прижимая его руку к своей щеке. – Пока я его не смогла переубедить, но я буду стараться. Как вы?

- Да я - совсем хорошо, - качнул он головой. – Пора вам меня отпускать, доктор.
- Вот еще! – возмутилась Анна. – Ни за что не отпущу! Вам неделю еще лежать!
- Да что мне лежать? – с досадою произнес он. - Я уж совсем здоров. А там работа стоит. Дел куча.
- Ничего, подождет ваша куча. Тем более что Коробейников великолепно с ней справляется. Да еще и ваш Ульяшин у него в помощниках. И вообще у них отлично получается: все последние дела щелкают как орешки. А вы лежите! И не вздумайте мне перечить.

- А вы тиран, Анна Викторовна, - протянул, притворно хмурясь, Штольман. – Как-то я вас недооценил.
- Да уж, приглядитесь, пожалуйста. Может, поторопились с выбором-то? – прищурилась она, вздернув нос.
- И что, никак мне с вами не договориться?
- И не надейтесь! Да, кстати, - спохватилась она, доставая из кармана бутылочку. – Вот!
- Что это за зелье?

- А это специально для вас передала наша Домна. Говорит, сия микстура очень быстро поставит вас на ноги.
- Да уж меня чем только здесь ни пичкают, - запротестовал Яков.
- Вот и я так сказала, - кивнула Анна. – Да к тому же настойка спиртовая, зачем вам такое?
- Вот как? – в глазах его заискрились смешинки. – Может, ваша экономка просто перелила в эту склянку хозяйского коньяку?

Анна выдернула тряпицу и понюхала, потом покачала головой:
- Нет, Яков Платоныч, коньяком здесь и не пахнет. Но в любом случае я вам и не собиралась давать никаких таких микстур.
- Нет уж, Анна Викторовна, - с притворной строгостью заявил Штольман, - извольте передать адресованную мне посылку.
- Я почему-то и не сомневалась, что вам весьма понравится эта микстура, - укоризненно покачала головой Анна. Потом взяла из тумбочки ложку и, наполнив её темной остро пахнущей жидкостью из бутылочки, осторожно поднесла к губам своего драгоценного пациента. – Ну вот, - промокая ему губы салфеткой, - улыбнулась она, - скрасила вам пребывание на больничной койке. Понравилось?

- Горько.
- Горько, - кивнула Анна, пряча бутылочку в тумбочку подле кровати.
- Горько, Анна Викторовна, - повторил он со значением: на её пальцы легла его рука.
Через минуту оторвавшись от его губ, она, чуть задыхаясь, сказала:
- Выздоровление идет стремительно.
- Не то слово, - хрипло ответил Яков, осторожно убирая непослушный завиток с её виска.

- Мне пора, - с сожалением сказала она. - Больные ждут.
- Я тоже…. буду вас ждать.
Приложив ладошку к его щеке, Анна улыбнулась со всею нежностью, после поднялась и пошла к выходу. В дверях обернулась и поймала любящий взгляд, которым Яков провожал её.
       
Следующая глава         Содержание