Глава восьмая
Переступить через порог

Ночи становились всё темней, всё раньше солнце начинало клониться к закату, от деревьев, росших близ дома к вечеру пролегали длинные тени аж до заповедного холма, где росла священная сосна о трёх вершинах, а с ближнего болотца струился прохладный туман. Хотя явно давала знаки о своём приближении иная, холодная и неприветливая пора, пока ещё купались в озере и ещё по-летнему одолевала перед закатом мелкая мошкара, пребольно жалившая: до нарывов, до струпьев, до чесотного исступления. Жерава с Малкой не поспевали варить целебный настой, помогавший от нарывов, потому что просители являлись один за другим. Добро, что настоящий сенокос давно остался позади - теперь женщины в перерывах между прочими делами выкашивали только ближние поганые делянки на приболотных низинах, где трава была ранее даже не тронута, но не погорела в жару: неровных, с кочками да корягами, ну, для коз да на подстилку такое сено вполне сгодится, тюфяки и подушки тоже будет чем набить, и на пол найдётся что бросить, чтобы в непогоду да стужу ноги в тепле держать. Жерава ругалась: иной раз трижды за день косу править приходилось, потому как на пенёк или толстый сук натыкалась. Рука размах взяла – попробуй, удержи! Малка давно на серп перешла, ей так было сподручней, она привыкла: выросла в большой семье, настоящей, а там без хозяйства не обойтись. Что ей Жеравины козы!
- Коровушку бы! Ты молоко коровье любишь, полезно оно тебе, малая растёт, вижу, что у Первуши её от кружки не оттянуть за уши, - твердила Малка Жераве. Та отмахивалась, но Малка была настойчива. – Чем чужим три стога отдавать, так лучше однажды хлев построить самим, я ухаживать буду, знаю, что тебе невмочь! Сама вспомню и Нежданку научу! Хватит жить как попало, нас трое, дитя малое растёт, о себе не думала – о нас подумай!
Жерава только отмахивалась: что за глупости, и коз хватает, куда корову!
Сдалась знахарка неожиданно, в один день, когда Мещ прибежал к ним за тем самым отваром.
- Отец в Ладогу на большое торжище едет, нас с Гневкой тоже берёт, вас приглашает. Не одним днём, в седьмицу разве управимся, жить у родни нашей. На людей посмотрите, себя покажете, может, и приторгуете что.
Мещ, спокойный и рассудительный не по годам, выглядел так, как полагается пареньку, который следующим летом или через год будет посвящение мужское принимать: невысокий, крепко скроенный, ладный, в плечах много шире, чем большинство его ровесников. Уже сейчас было понятно, что он продолжит отцово дело, как и его старший брат: Лихоча, познавший все секреты кузнечного мастерства, три лета назад завёл собственную семью, отделился, обосновался в Ладоге, и теперь именно к нему на двор и наведывался по необходимости отец.
Государыня Ладога своим торговым величием ныне уступала Новгороду, но именно сюда, преодолев неспокойное Нево, прибывали иноземные купцы, здесь был первый безопасный приют за много, много дней трудного пути, здесь ждали добротные гостевые дворы, надёжная охрана, вкусная обильная еда на любой вкус. Новгород считался, но одновременно не признавался всевластным господином над окрестностями своей гордой предшественницы, его влияние на местные земли пока ограничивалось, потому Бажен и обосновался примерно в полудне перехода, не стал раздражать ладожан, среди которых имелся самый разный люд: словене, кривичи, меряне, чудь, водь, весь, карелы, ижоры, а также варяги. Далеко не все они были рады тому, что Новгород крепнет и вот-вот возьмёт верх над гордой Ладогой, которая и до Рюрика славилась.
Крепость на высоком берегу реки Мутной, которую всё чаще именовали Волховом на новгородский лад, поставил ещё князь Олег, ныне она несколько обветшала, хоть и была срублена из добрых брёвен хорошими мастерами. Её обновляли, торопились завершить труд к холодам, требовалось много кованых вещей, вот Магута и спешил с выгодным заказом, да и иного на продажу у него имелось немало. Иноземные суда торопились до холодов успеть причалить к дальним берегам, родным для них – кто на север, пока родные проливы не сковало льдом, кто на юг, но по той же причине, самое время было для славной прибыльной торговли.
У Малки аж глаза свечками вспыхнули от такой новости: как бы было хорошо прикупить про запас хоть пряностей заморских, чтобы печь всю зиму и весну ароматные сладости, до которых так падки все обитательницы скромного жилища в лесу, воску для свечей припасти, посуду обновить, обутку надёжную справить, Жераве на зиму тёплой одежи давно не хватает, а забавы и женского тщеславия ради – каждой по новой застёжке на плащ, Нежданке браслет и нитку бус разноцветных, а старшим – по перстеньку. Может, Жераве и не положено, Малка никогда не замечала, чтобы знахарка украшала свои пальцы, зато самой ей страсть как хотелось вспомнить былые времена, когда старшей считалась, славницей-красавицей, по пять нитей бус носила на груди, ленты тонкие в косу заплетала, в шкатулке по полтора десятка перстней лежало. Чего бы и не лежать, когда семья уважаемая, зажиточная, боярам равная, к сотне лучших в Новгороде причисленная по всем заслугам?
Девка робко посмотрела на Жераву.
Та вдруг улыбнулась скупо, кивнула посланнику:
- Кланяйся отцу от нас за его доброту. Когда отправляетесь? Мы быстро соберёмся, так что на лошади поклажу нашу отвезёшь, немного и будет, я трав возьму да чуть шкур выделанных. Всех троих возьмёте, или только Малку отправить?
- Всех звали, - ответил Мещ, прихлёбывая из ковшика квас, - Нежданку особо, уж очень наша Гневка за неё просила.
- Вот подружка так подружка! – засмеялась Малка.
- Не просто подружки: посестрицы они, - серьёзно пояснил Мещ, сделав ещё глоток и облизывая губы. – Уважать надо. Раз Нежданка Гневке посестрица, то и мне тоже.
- Когда и успела? – удивилась Жерава. Вроде всё о дочке своей названной ведала, а тут не уследила, не рассказала ей Нежданка про такую важную вещь.
- Так вот только, седьмицу назад, когда Гневка наша ногу сильно наколола в лесу, а Нежданка её оттуда тащила сколько смогла, а потом на приметном месте оставила и к нам добежала, на подмогу позвала… Ой, а где она?
- Да кур кормит. Пойди к ней, обрадуй, скажи: в Ладогу едем! – Жерава сняла с крюка два ведра и коромысло. – Малка, сходи за водой да коз отведи к Пученю на двор, скажи: на седьмицу в Ладогу едем по надобности, пусть присмотрит и людей, кому помощь надобна, сам лечит. Вся плата ему, ничего не потребую.
Малка не удержалась, хмыкнула себе под нос: то-то Пучень обрадуется. Ближайший сосед тоже целительством промышлял, но на наместников двор Жераву всякий раз звали, да и простой люд предпочтение отдавал знахарке, чья сила была давно известна. Пучень же хвалился тем, что к лопарям ходил, четыре полных лета провёл там, где земле-матушке край выходит, и выучился особому ведовству, тайным заговорам, которые и мёртвого могли на ноги поставить. В травах он действительно разбирался изрядно, а в немилость у Бажена впал после того, как Желана, младшего наместникова брата, не смог вылечить от ран, что медведь нанёс. Если бы молчал глупый, так и дело могло иначе обернуться, но Пучень свято верил в силу лопарских заговоров… видать, слова где-то перепутал или отказались славянские боги помогать тем, которых знахарь призывал!
То-то заработает он за эту седьмицу! Можно даже не сомневаться, что Пучень – не Жерава, которая часто за доброе слово помогала, этот своего не упустит. А козы… много ли за ними ухода, зато всё молоко – в дом, где живёт и суложь Пученя, и десяток детей, что прижила пара.
Малка быстро набрала воды и повела коз. Ноги сами несли, хоть и приходилось на холм подниматься. Сердце пело от небывалого счастья: Ладога, торжище, да не на один день, не наспех, а на целую седьмицу! Может, кто из знакомых встретится, так хоть про родню расспросить. Пусть и держала девка крепкую обиду на своих, навету поверивших, ни в чём даже не попытавшихся разобраться и выгнавших негодную прочь в чём была, даже без малого узелка, но зла им не желала, а за Нежку, которая одна и пыталась заступиться за сестрицу, переживала всерьёз: ведь насильник, посягнувший на старшую из сестёр, сватов засылал ко второй по старшинству! Сохрани мать-Лада от такого брачного союза!
Мысли о Нежке заставили Малку замедлить шаг, ко двору Пученя она подошла и вовсе не спеша, помахивая вицей, поклонилась Пученевой жене, выбежавшей навстречу, объяснила суть дела, проследила за тем, как коз пристроят, отдала бочонок мёда – лишним не станет, раз детей полон дом. Самого хозяина на дворе не оказалось, ну и невелика потеря!
Когда Малка домой вернулась, то всё уже было увязано и собрано, а Нежданка крутилась по избе в новой рубашонке, в ладных, по ножке, лыковых лапоточках, на головёнке красовалось праздничное очелье.
- Скорее, скорее! – зачастила она. – Нас только ждут!
Это в прежней жизни, в родительском дому Малка бы равнодушно плечом повела и велела бы девкам выложить на лавки из сундуков что есть нарядного, долго бы выбирала, и сборы на торжище заняли бы не один час. Теперь жизнь была другая, выбирать не приходилось: всё, что имелось, Жерава сама увязала и с Мещом отправила к кузнецу.
Так что пошла в том, в чём была. Она не Нежданка, которой по малолетству не терпелось нарядиться именно сейчас, уже красивой ехать на телеге в Ладогу.
Да ведь Нежданка и Ладогу увидит впервые! Маковый отвар взять надо, напоить егозу вечером, а то не уснёт.
Жерава из дома последней вышла, дверь двумя крепкими жердями подперла, как заведено было, чтобы всякий видел: нет хозяев, ушли, причём не на день и не на два, ждать некого. Поперёк внешнего порога положила пук крапивы… и сделала какой-то быстрый, неуловимый жест рукой, какой Малка у неё уж не раз примечала, да боялась спросить, что это значит. Когда Жерава была целительницей, Малка её понимала и старалась пособлять, как только можно: ничего таинственного в целительной силе трав, кореньев и ягод не было, и людей, что простых, что знатных, боги сотворили одинаковыми, немощи тоже были одинаковыми. Но когда Жерава становилась ведуньей – тут Малка с трепетом и страхом отступала в сторону.
Особый дом по-особому и оберегать надо, мало ли что…
У кузнеца их уж ждали, перед дорогой Первуша заставила за стол сесть, накормила крошевом с квасом, дала по изрядному куску пирога с ягодами. Нежданка, опасаясь запачкать рубашку, отказалась, пискнула что-то мышкой полевой, Первуша улыбнулась и вынесла ей малый пирожок, щедро помазанный смесью рубленого яйца со сметаной.
Уезжали только Магута, двое наемных работников да Мещ с Гневкой, прочие домочадцы оставались, Первуша тоже: на кого животину оставить, кто будет за немалым хозяйством следить? Женщины сердечно обнялись на прощание, Малка, заметив слёзы в глазах двенадцатилетней Нежатки, которую не взяли, несмотря на все мольбы, подошла к девушке и ласково потрепала по щеке:
- Мать велела приданое готовить, за кроснами сидеть с утра до ночи? Не печалься, деточка, в Ладогу ещё поспеешь, а матери помощь нужна. Ты за кроснами искусна, полотна наткёшь на всю семью, славницу-рукодельницу хороший жених посватает, всё выгода, правда? Лучше скажи: тебе бус каких привезти - самоцветных, стеклянных или янтарных? Ниток каких для вышивки? На забаву что?
- Шерстяных, потоньше, разных цветов, у Ненаша Бухары в лавке шелковых возьми, голубых, зелёных и красных. Я отцу уж сказывала, да боюсь, что забудет.
- Позабочусь.
Она сама со своей новой жизнью, столь непохожей на прежнюю, совсем позабыла, как вышивать, разве что одежду починить могла и постоянно этим занималась, но вышивку и прочие рукоделия вдруг стала считать баловством, пустой тратой времени вслед за Жеравой. Ох, а Нежданку кто научит? Нужно нынче же ниток накупить побольше да приступить наставлять малую: ей семью заводить, деток воспитывать, хозяйкой доброй быть. Безрукая да необученная вряд ли жениха доброго найдёт, и так к знахаркиной воспитаннице немногие рискнут свататься.
Прозвучали последние слова напутствия… и дальше была пыльная дорога, которая скучной не казалось: песни пели, пирогами лакомились, Жерава своим мягким нежным голосом без устали басни сказывала, одну занятней другой: то про богов местных, то о богах иных земель – про деву Артемису, которая строго девство своё бережёт, про иных дев, что в родниках живут и в рощах священных, про то, как властитель навьего царства обманом взял в жёны дочь Живы-матери, и нынче она полгода проводит с мужем, а полгода людей радует.
В Ладогу приехали в темноте, Лихоча сам на воротах стоял со стражниками, караулил, чтобы отцов обоз впустили беспрепятственно и денег пошлинных не взяли: свои едут, не чужие, их товар никаким сбором не облагается. Малка подивилась: Лихочу помнила молодым справным парнем, который скромен был сверх меры, то и дело от смущения заливался румянцем точно девушка, сейчас же их встретил крепкий, красивый молодой мужчина, которого явно уважали и ценили в Ладоге, Магуту тоже привечали как родного. Три телеги сразу у крепости от обоза отделились, сам Магута ушёл сопровождать, и судя по зареву от многих факелов и гулу мужских голосов прибывшие вещи ожидали с большим нетерпением.
- Отца не ждём, занят будет до утра, - Лихоча провёл пальцем по усам, - поехали дале, до моего двора близко уже, отдыхать пора, умаялись.
Дети давно спали, Лихоча всех на сеновал перенёс на руках: младших брата и сестру, Нежданку, ещё одну девчонку, что у Первуши при доме жила после смерти родителей, Малка её имени не знала.
Взрослым тоже были приготовлены места для сна. Лошадей распрягли, увели отдыхать, а телеги с товаром во дворе оставили: дождя не предвиделось, лихих людей опасаться нечего.
Всё стихло. Малка сжевала припасённую краюху хлеба, запила водой, что в кувшины была налита специально для гостей, улеглась на сенник, укрылась и принялась смотреть через окно на звёзды - много их на небе сияло, ночь занималась ясная, добрая. Потом веки отяжелели, и Малка уснула…
Очнулась она от того, что её за плечо трясли.
- Малка, Малка, вставай, уже почти все ушли, Жерава тоже, я вот тебя жду, мне велено тебя дожидаться, никуда одной шагу не делать!
В голосе девочки слышалась не обида, одно нетерпение, и Малка его понимала: любопытство одолевает сверх меры, но ослушаться указа наставницы невозможно. И так малая терпела честно сколько могла, берегла Малкин сон. Ой, стыдно!
- Я скоро! – пообещала Малка, и в самом деле быстро привела себя в порядок, переплела косу, достала праздничную одежу, лапти, даже нарумянилась немного, чего не делала с того дня, как Предислава выбрала её в число прислужниц, которые будут допущены роды принимать. В Ладоге на торжище она с тех пор была раз пять, но каждый раз спешила, торопливо выискивала то, что требовалось, и с первыми же попутчиками пускалась в обратный путь. Теперь радовалась людям, шуму, большому городу, обилию голосов и разнообразию наречий – всему, что должно было встретить и окружить за воротами двора Лихочи. В Ладоге кузнечный ряд не опричь остальных стоял: все вместе, поединщиной, у каких-то своя лавка, кто-то вскладчину торговал.
Перекусили на дорожку – и пошли. У Нежданки глаза превратились в плошки, даже мигать забывала, смотрела вокруг, рот приоткрыв от удивления.
- А это что? А это кто? А это зачем? Малка, смотри, смотри!
Девчушка впервые была в большом городе и, конечно, её поражало всё.
Малка только раз отпустила ручонку своей подопечной – засмотрелась на дивные пёстрые ткани, выставленные в лавке, шагнула в сторону: прицениться, пощупать… и Нежданки уже не было рядом. Где она?!
Страх обуял, сковал от головы до ног.
- Нежданушка!
Добрые люди окружили, расспросили, и спустя короткое время уже вели Малку к тому месту, где она заметила знакомые волосёнки, очелье праздничное, витые колечки на висках, услышала звонкий родной голосок:
- А они что? Сказывай дальше!
Нежданка была единственным дитём в кольце людей, которое обступило человека в чёрном. Малка таких нагляделась в Новгороде, когда в родительском доме жила – жрецы нового бога, которого называли Христом, Распятым, к ним такие тоже не раз и не два захаживали, пытались рассказывать о своей вере, их выслушивали, а когда те заканчивали свои басни, неизменно на порог указывали. Малку ни разу на такие беседы не приглашали, мать строго запрещала даже кончик носа казать в подобное собрание, хотя у самой две прислужницы точно стали христианками, иные имена приняли, старые обереги сняли и в землю закопали, носили только крест на шее.
- Негодная! А ну, домой пойдём! – Малка вихрем влетела внутрь неплотно сомкнутого кольца внимавших проповеди, схватила Нежданку за плечо, но девочка неожиданно вывернулась.
- Дай отца Петра дослушать, дивную баснь сказывает!
- Да что в ней дивного?!
И вдруг Малка ощутила, что не хочется ей ругать Нежданку. Оглянулась – и столкнулась взглядом с тёмными бездонными очами, вовсе непроглядной черноты, словно омут, но опасности в нём не ощущалось, никакой Водяник не владел этой глубиной.
Кожа смуглая, скулы высокие, нос с горбинкой, губы узкие, сухие… Не молод, но ещё не стар. Персты тонкие, работы не знавшие.
- Деточка, кто она тебе?
Нежданка ответила:
- Матушка её сестрицей зовёт, Малка это. Она хорошая, просто за меня испугалась, это я виновата, что не сказалась, когда пошла тебя слушать.
Тот, кого Нежданка назвала отцом Петром, кивнул:
- Умница, повинилась. А ты, Малка, присядь, остынь да послушай. Никто твою ближницу не обидел, под присмотром была. Ну-ка, Нежданушка, перескажи, что я говорил.
- Про рыбаков баснь была. Закинули они свои сети в море, но мало что уловили. Закинули второй раз – снова не повезло. Как делу быть? Чем семьи кормить, как на берег вернуться? – складно излагала Нежданка, ничуть не смущаясь чужих людей. – От водорослей, что в ячеях запутались, мало толку.
- Никакого! – подтвердили взрослые бородачи. – И у нас так же…
Они тоже были рыбаки, знали своё ремесло как никто иной, и всё же оставались стоять, слушать – значит, правду отец Пётр рассказывал.
- Устали, измаялись, злые были, что рыбы не поймали. Когда рассвело, к берегу причалили и стали из последних сил сети раскладывать. Вдруг видят: валит народ, много, но вроде как не разбойники. Старейшина над рыбаками знак подал, что узнал того, что впереди идёт, молва про него по всем поселениям уже катилась, да и он сам речи проповедника слышал.
- Как того проповедника звали, запомнила?
- Иисус, - с какой-то радостью в голосе ответила девочка. – Дозволь далее сказывать?
- Продолжай, - отец Пётр положил руку на плечо Нежданки, - продолжай, сродница твоя не слышала. Ей рассказывай.
…И Малка вдруг ощутила, как ей в лицо подул ветер с большого водного пространства, пахнуло водорослями, как на Ильмене. Её знакомые рыбаки стояли на берегу, а Ждан – любый, родной, самый лучший, вовсе не погибший в стычке с лихими людьми - удерживал свою лодку на одном месте, грёб сам, чтобы человек, сидящий напротив него, мог говорить – и его слышали сотни людей, собравшихся вокруг. Удивительные вещи рассказывал этот чужеземец…
Ждан…
Сердце полоснуло дикой болью.
Ждан, любый!
Очнулась Малка и вновь стала внимать басни, когда услышала спокойный мужской голос.
Отец Пётр по-прежнему держал руку на плече Нежданки, и та не сторонилась, доверчиво прижималась к чужаку.
- Вы бы к детям с пустыми сетями вернулись?
Мужики переглянулись.
- Да как же… всякое бывало, и такое тоже.
- А если бы вам сказали, что улов будет в ту пору, когда его никогда не было, и попросили выйти назад – послушались бы?
Среди общего ропота и перешёптываний подал голос высокий сухой мужик с седой бородой.
- Попросил? Повтори: попросил, не приказал?
- Попросил, - мягко ответил отец Пётр. – Можно и на берегу остаться. Ночью же устали, сил нет. Кто пойдёт?
Неожиданно мужики стали поднимать руки.
- А почему пойдёте?
- Так не просто так зовёт. Он ведающий, знает, о чём говорит.
Отец Пётр улыбнулся.
- Пойдёте, даже если знаете, что в такое время даже в самые хорошие дни рыба в сети не шла?
- А пойдём! – с отчаянной весёлостью в голосе откликнулся тот же седобородый. – Чего нам терять?
Толпа загудела так, словно речь шла о выходе в Нево прямо сейчас.
- Так. Одну лодку мы набрали. Вторая будет?
И во вторую народ нашёлся. Все прочие, переговариваясь, отступили, остались только человек семь-восемь мужиков, да Малка с Нежданкой.
- Сеть закидывать будем?
- Раз вышли, чего не закинуть!
- Дальше рассказывай, не томи!
Отец Пётр потёр ладонь о ладонь.
- Когда косяк рыбы попадается в сеть, сразу чуете?
- Конечно!
…И выходило, что сеть шла битком набирая отличной рыбой, блестела сквозь воду серебристая чешуя, и затем остро пахло свежим уловом в лодке, рыбины бились в исступлении, пытаясь перепрыгнуть через борт. Одна… три… десять… пять десятков… Рыбаки давно сбились со счета, а рыба в сети все не кончалась. Подогнали вторую лодку – и та скоро просела под невиданной тяжестью, а сеть всё ещё оставалась полной…
- Что делать прикажешь, Радонег?
Отец Пётр обращался к тому, седобородому.
- На мелководье тащить, там разберёмся… какая уйдёт, а большинство поймаем.
Радонег помедлил, а потом, положив на грудь натруженную ладонь, сказал почти с ужасом:
- Такое только Богу возможно, как я могу с Богом в одной лодке сидеть?
- Наш Господь благ, - ответил отец Пётр. – Я отвечу его словами: «не бойтесь, идите за Мной, и Я сделаю вас ловцами человеков».
Они пошли к деревянной малой избушке, навершие которой венчал крест.
- Не бойтесь, входите, - отец Пётр распахнул дверь. – Это есть приют истинного Бога, который триедин, и Сын Его был послан на землю, чтобы искупить наши грехи, и умер за нас, и воскрес на третий день, и восседает теперь рядом с Отцом… И Дух Его Святой на каждом, кто провозгласит Христа своим Господом…
Мужчины зашли внутрь. Следом за отцом Петром не вошла – вбежала Нежданка.
Куда было деваться Малке? Она тоже переступила через порог.
Из света в тень зашла, а потом показалось, что из тьмы в свет ступила. Пахло мёдом, чем-то незнакомым, но удивительно приятным и спокойным, чудом исчезли звуки из того мира, что остался за порогом.
Нежданка прижалась к ней, обняла.
- Прости меня, Малка. Ты испугалась. Но здесь хорошо, правда?
Малка кивнула. На них никто не обращал внимания.
- Я не злюсь на тебя, - вдруг вырвалось у Малки. – Хорошо, что ты так поступила. Но больше так не делай? Мы… мы сюда вместе придём. Завтра. Ладно?
Они обнялись и стали смотреть в огромные, тёмные глаза дивного проповедника, который не оставил рыбаков без улова.

Содержание