Благодарность Lada Buskie
Друг
«Но живете вы довольно неуютно
И давно уже ни с кем не говорили…»
(к/ф "Тень, или Может быть, всё обойдётся" 1991 г.
Песня «Ученый и Принцесса»)
Анна стоит у двери пустого отцовского кабинета, положив ладонь на медную ручку. Нет, входить не нужно. Иначе сил не то что не прибавится – так можно и последние растерять. А если просто побыть перед дверью, можно уверить себя в том, что папа – прежний, любимый и надежный папа, – там. Просто очень занят, и мама просила его не отвлекать.
Она и так сильная. Смелая. Но вот уже неделю, как перед выходом на улицу Анне приходится собирать в кулак все волю и решимость. Мир сузился до родного дома и больницы. А дорога между ними превратилась в какое-то бесконечное прохождение сквозь строй. Справедливости ради, до настоящих ударов дело не дошло. Камни никто не кидал. И смолой стены дома не мазал. Но взгляды – подчеркнуто скользящие мимо, или откровенно-любопытные, причиняли не меньше боли.
Однажды Анна переживала подобное. Пять лет назад, когда статьи Ребушинского о «черной воронке» подогревали страхи местных жителей, назначая именно барышню Миронову ответственной за разгул преступности. Тоже был шепот за спиной, косые взгляды – испуганные, или злобные. Но все-таки немногие воспринимали эту писанину всерьез. Да и у Анны была семья. Друзья были. Антон Андреевич. Элис...
Штольман.
Господи, какое счастье, что Штольман есть и сейчас! Анна прикрыла глаза, прижалась лбом к двери. Он существует, он жив, он любит ее. Она каждый день видит его, касается, разговаривает. Но именно от Якова Анна тщательнее всего скрывает свое новое положение в городе. Пока ей это удается. И доктор Милц совершенно согласен с ней. Ведь волновать пациента не следует. Поэтому они молчат. А другие посетители к судебному следователю не приходят.
Ей то и дело опять снятся кошмары, в которых больной, измученный Яков смотрит с тоской и беспредельной виной. Просит. Умоляет. А она говорит в ответ злые холодные слова и уходит, уходит, уходит…
После этого, появляясь в палате, Анна старается загладить все, сказанное Тенью и наяву, и во снах. Нежно касается его щеки и волос. Улыбается. Говорит что-то веселое и бесхитростное. Кажется, Штольман считает, что ей самой не хочется пока вспоминать о будущем – таком неопределённом, и о прошлом – столь болезненном. И он поддерживает эту игру.
Пусть спокойно поправляется. А потом…
Что будет потом, Анна представляла плохо. Они все равно – вне закона. Женатый человек и его любовница. Не служанка, не содержанка, не веселая вдовушка… А девушка из приличной семьи. Получившая профессию и образование. Немного странная, но тем не менее, принимаемая раньше во всех домах и семьях.
Ославленная и обесчещенная ныне. Потому что всплыло все, что было, и чего не было. И тот ужасный пикник. И тет-а-тет в гостиничном номере при конезаводе. И, конечно, утренний визит в комнату судебного следователя взбудораженной полуодетой барышни…
Она могла бы вызвать к себе некоторое сочувствие, если бы отреклась от своего «соблазнителя». Предстала невинной обманутой жертвой, как и говорил Клюев.
Но она этого не сделала. И не сделает.
- Папа, - тихо и жалобно шепчет Анна.
Отец виделся ней на днях. Судя по всему, мама попросила. Но Анна в тот момент была особенно уставшей, и еле держалась на ногах. Поэтому весь разговор потонул в каком-то тумане. Ей вообще показалась, что это - другой человек. Сердитый, раздраженный. Недовольный тем, что его оторвали от дел.
- Я всегда знал, что твой Штольман - негодяй! Лиза… Весь город в ужасе от произошедшего! А ты решила закрыть глаза на его обман? Это непристойно, в конце концов!
- Не вам, и не Лизе нас судить – не выдержала Анна.
- Не сравнивай! Это совсем другое дело!
Зря она сорвалась. Возможно, объясни все – папа бы понял?
Или решил, что по ней плачет сумасшедший дом?
Пора. Может быть, сегодня отправиться в обход, через бедный квартал? Там на нее тоже посматривают, но… Не так осуждающе, что ли? Хочется верить, что даже сквозь высокомерие Тени, у большинства простых людей сама Анна сумела вызвать добрые чувства.
Она опять повязывает белую шаль. Почему-то роскошные шляпы, выбранные некогда Тенью ей совершенно не хочется брать в руки. Застегивает черное пальто, открывает входную дверь… И едва не сталкивается с Коробейниковым.
- Антон Андреевич? Здравствуйте, - она старается ничем не выдать волнения.
К ней столько времени никто не приходил.
- Здравствуйте, Анна Викторовна, - а вот гость неприкрыто нервничает, - вы позволите… Я хотел… Разрешите проводить вас? До больницы…
Лицо – какое-то упрямое и отчаянное. Страдальчески сведены брови. Несчастный, потерянный взгляд…
- Конечно, Антон Андреевич, - Анна берет его под руку, - пойдемте.
Они идут по тропинке через аллею. День сегодня – серый, тучи висят очень низко, кажется, деревья касаются их вершинами. Сыпет мелкий снег.
- Вы простите меня, Анна Викторовна, - произносит Антон, - я давно хотел навестить вас. И не мог. Меня не пускали. Вы не думайте, что я… Думаю про вас что-то плохое. И про Якова Платоныча.
Удивленная, она замирает на месте. То, что Антон все-таки пришел к ней – можно понять. Он очень изменился за эти годы, но к Анне всегда относился хорошо. А вот для воскресшего Штольмана у нового начальника сыскного отделения все это время не находилось ничего, кроме недовольства и презрения.
И этот Антон говорит, что не думал о Штольмане плохо? Сейчас, после «привета от жены», дуэли, Анниного позора?
«Я давно хотел вас навестить. Меня не пускали…»
Анна смотрит ему в глаза. Медленно произносит, боясь поверить:
- Тень, знай свое место? Так?
Антон вздрагивает. Наклоняется к ней, не умея скрыть совершенно детский интерес:
- Вы знаете, что это? Анна Викторовна! Вы тоже?
Он замолкает, радость уступает место растерянности и сочувствию.
- И Яков Платонович? Да?
Неожиданно для себя самой, она утыкается ему в грудь. И плачет, плачет, плачет. Потому что ей больно, одиноко и страшно. Потому что она очень устала. Потому что тот человек, который может ее защитить, сам сейчас нуждается в помощи. Потому что ей совершенно некому больше рассказать все.
Антон неловко обнимает Анну, говорит что-то, утешая. Наконец, рыдания выдыхаются. Она поднимает голову, пытается улыбнуться. Ищет в кармане платок, и никак не может его найти.
- Вы правы, Антон Андреевич. Это были не мы. Совсем … не мы.
- Как хорошо! – выдает он, тут же, смутившись, пытается пояснить, - я хочу сказать…
- Я понимаю, - кивает Анна, - понимаю… Это и правда хорошо. А еще лучше то, что мы все-таки вернулись. Вы как узнали нужные слова?
- Слова? – переспрашивает тот, - ах, слова… Да как-то само вырвалось, Анна Викторовна, и вот – подействовало же!
Она наконец, достает платок. Вытирает лицо, надеясь, что Яков не заметит покрасневших век. Снова берет Коробейника под руку, чтобы продолжить путь.
- Расскажите с самого начала, Антон Андреевич. Почему вы позвали Тень?
- Когда Яков Платонович пропал, - хмуро начинает Коробейников, - на нас столько работы навалилось. Чины все эти приезжие, проверки, подозрения… Ну и обычные кражи-драки никто не отменял. Присесть некогда было. И я – за все ответственный. Забегался. Совсем. Однажды уснул прямо в кабинете. Просыпаюсь среди ночи, и тоска такая взяла. И вот, гляжу на стену – тень. Тонкая, шустрая. Ну я ей и … «Помоги, мол! Я разорваться-то не могу, так тебя отпускаю! Проверь показания, будь добра, пока я тут, с отчетами маюсь!». А она возьми, да и уйди…
Он замолчал, глядя перед собой с видом человека, чья безобидная шутка вызвала у собеседника разрыв сердца.
- А потом вернулась, - помогла ему Анна.
- Вернулась… - покивал Антон, и сморщился, - вернулся.
Он ссутулился. Опустил голову. Анна ободряюще сжала его локоть.
- Не хочу я об этом, Анна Викторовна! – взмолился Коробейников, - не могу… Ну до чего же мерзкий тип-то получился, а? На все ему наплевать было. Общественное благо, справедливость – тьфу! Поесть, поспать, да повыше влезть. И такой – в полиции! Из-за меня!
Они прошли еще несколько шагов. Антон Андреевич немного успокоился, и продолжил:
- А уж когда Яков Платонович появился… Анна Викторовна, вы не представляете, до какой низости, оказывается дойти можно! Ведь этот... знал, из моих воспоминаний знал, что господин Штольман – мой учитель. Друг. Жизнь мне спасал! Да я за него… Эх, - Коробейников поморщился, точно от боли, - а он знай зудел – «вот, приехал, палки в колеса ставить, повышения тебе не видать, и Анна опять…»
Он осекся и замолчал.
- Опять с ним будет, - бесцветно продолжил Коробейников, - но разве можно из-за этого подличать?
- Антон Андреевич, милый, - Анна с трудом поймала его взгляд, - неужели вы все еще…
- Да нет, Анна Викторовна, я знаю, и тогда знал – ни к чему это. Вы – как сестра мне. Друг… Но Тень… он кажется, вообще не понимал, что значит – дружба. Начальство есть, женщины... есть. И те, кто мешает успеху. И там, и там. Вот и все. Вот как так можно мир видеть, Анна Викторовна?
- Страшно, - поежилась Анна.
- Страшно, - вздохнул Антон Андреевич, - вы ведь много еще не знаете, не слышали, что он натворил. Я и не буду вам рассказывать! Только мне после этой окаянной дуэли в петлю лезть хотелось! Яков Платонович… умирает. Вы… Вас…
Она криво улыбнулась:
- Не хотят в приличных домах принимать.
- Нет, не то! – энергично запротестовал Коробейников, - вы – одна. А Тени – все равно! Даже тогда, после привета этого. Не дал ведь к вам прийти! Поддержать. Утешить. Вон, доктор Скрябин пришел. А я, ваш друг – нет…
Он от души пнул снежный комок, оказавшийся на тропинке. Сердито проводил взглядом, часто моргая.
- Сегодня, на службе, мне совсем невмоготу стало. За вас, за Якова Платоновича. Так тошно и больно, словно сердце щипцами вынимают. И вдруг смотрю – он отделился словно. Стоит, в стёклах отражается, где перегородки у нас. Ухмыляется, зараза, мол, ничего, сейчас снова вместе будем. А там переплёты частые, точно решетка. Ну я ему и говорю: «Тюрьма – самое твое место!». А он вздрогнул…
Лицо Коробейникова посветлело. Он поднял голову, и открыто взглянул на Анну.
- Я же сколько лет допросы веду. Сразу понял – что-то важное сказал. И давай дожимать: «Иди на свое место! Знай свое место!». А он корчится, мечется, как уж на сковородке! Не помню, сколько раз я это крикнул. Очнулся – дежурный в дверях стоит, смотрит, как на сумасшедшего. А этого – нет. Вообще нет. Только я. И мысли – мои. Идти могу, куда пожелаю.
Антон Андреевич вздохнул, остановился и всем телом развернулся к Анне.
- Вот я и пришел. К вам. И никому плохо о вас говорить не позволю!
- Спасибо, Антон Андреевич, - севшим голосом шепчет Анна, - спасибо. Я так рада, что вы тоже победили!
- Анна Викторовна, - опять помрачнел Коробейников, - а как вы думаете, Яков Платонович … он меня простит? Я же столько наговорил ему. И наделал.
- Антон Андреевич, он даже меня простил! – воскликнула Анна, хватая его за руки.
- Ну вы сравнили, Анна Викторовна! Как же вас-то можно не простить?
- Можно, - тихо, но твердо припечатала Анна, - и даже нужно. Если бы я все это по доброй воле натворила.
- Так вы же не сами, - тут же возразил Коробейников, - значит, не виноваты.
- Тогда и вы не виноваты.
- Все равно – боюсь, - покачал головой Антон, - Анна Викторовна, умоляю – проведите меня сегодня к Якову Платоновичу. Я же уснуть не смогу, если не поговорю с ним. Не признаюсь во всем. Пожалуйста!
- Хорошо, - согласилась Анна, - проведу. Он все поймет, он же сам через такое прошел!
- Но вы все равно, словечко за меня замолвите? – жалобно попросил Антон.
Анна опять остановилась. Серьезно посмотрела на Коробейникова.
- Только, Антон Андреевич, уговор. Вы его не волнуете. И ничего – слышите? Ничего обо мне не рассказываете. О том, что слухи ходят, и прочее.
- Так ведь все равно узнает… - растерялся Антон.
- Потом. Когда окрепнет, - отрезала Анна, - а может быть, к тому времени и успокоится все.
Антон Андреевич смотрел на нее с большим сомнением. Но кивнул.
- Обещаю, Анна Викторовна.
__________________________________
Продолжение следует.
Содержание
Эх, Антоша, Антоша! Вляпался, почти как Сыроежкин с Электроником, только Электроник добрый и трудолюбивый, а Тень злобная, подленькая и напрягаться не любит.
Есть доктор Милц, и теперь снова есть Антон Андреич.
Зато потом трагизЬму не будет, когда узнает, кто она такая.
А в её теле раньше жила нормальная женщина.
Просто было приятно вновь погреться у света этого пламени, так светло на душе, когда герои - настоящие, любимые.
