Спасибо Lada Buskie и Sowyatschok
Две дочери
"За правду он пойдет в тюрьму:
Благое дело – свято.
Страшись его, не верь ему,
Не верь, Аннунциата!"
(О.Анофриев: либретто мюзикла по сказке Е. Шварца "Тень",
1987 год. "Песня кухарок")
Мария Тимофеевна сидела в кресле у камина. Брала в руки какие-то листы, решительным движением разрывала их пополам, и отправляла в огонь. Смотрела пару секунд, как они скручиваются и темнеют, подталкивала кочергой. И все повторялось сначала.
- Мама, что ты делаешь?
Анна прошла через темную комнату, опустилась на колени рядом с матерью, и тревожно заглянула ей в лицо. Глаза Марии Тимофеевны были расширены, и лихорадочно блестели, на щеках проступал румянец – не то от волнения, не то от близости пламени.
Или от болезни?
- Жгу роман, - резким и каким-то надтреснутым голосом объявила Мария Тимофеевна.
- Но… - растерялась Анна, - ты же была так счастлива, когда писала?
- Счастлива? – Мария Тимофеевна рванула еще один лист, - о да, безумно! «Записки на семи листах, дуэли, сплетни, кольца, слезы!»
- «Обманы, сплетни…»* - машинально поправила Анна.
- Да и пусть, - отмахнулась мать, - тоже самое.
Она вдруг уронила руки на платье, и печально посмотрела на дочь.
- Это же я просто плакала, Анечка, - тихо призналась она, - так-то вы привыкли, да и сама привыкла. Слезы мои дешевы, чуть что – у мамы нервы… Это, мол не всерьёз… Пустырником лечится.
- Мама! – Анне стало стыдно и страшно, - ну что ты…
- Да-да, - ее губы искривила принужденная улыбка, - а тут вроде и полегче – пишешь, сочиняешь, уж такие страдания нагромоздишь. И твоей боли вроде нет, это все Агата там … То ревнует, то умирает, то с ума сходит. Порыдаешь вот так, над бумагой, под граммофон, - и день не зря прошел. А ты уже не брошенная жена, а новая независимая женщина. С профессией…
Последние слова Мария Тимофеевна произнесла очень медленно, с ощутимой горечью.
Не зная, что сказать, Анна осторожно коснулась маминой руки. Мария Тимофеевна судорожно стиснула ее пальцы. И тут по-настоящему расплакалась.
- Я же понимаю тебя, Анечка! Понимаю. Ну вот сказали бы мне… сейчас, что Витя мол ранен, болен. Умирает. Разве бы я к нему не кинулась? Разве не забыла бы об всем? Не простила – если бы вернулся? Как прежде, никогда уже не станет, но нельзя же, нельзя иначе, если любишь! А я люблю. Все равно ведь люблю. Как и ты…
Повисла тишина. Только огонь радостно трещал, пожирая приключения своенравной Агаты и коварного Платона.
- Только мы-то все равно – муж и жена, - тихо продолжала Мария Тимофеевна, - ну оскандалились, да, но кто камень в нас бросит. А что с тобой будет, Аннушка? Кем ты будешь? Как вы жить полагаете с… господином Штольманом?
Анна только вздохнула. Господина Штольмана самого еще надо было убедить в том, что как бы не повернулось дело о разводе, они будут вместе…
Утром он не позволил проводить себя до гостиницы. Остановил пролетку у особняка Мироновых, и сказал, что дальше доберется самостоятельно.
- Я вам очень благодарен, Анна Викторовна. Но прошу вас, возвращайтесь домой.
Лицо его казалось непроницаемым, но во взгляде Анна теперь легко угадывала и тревогу, и грусть.
- Яков Платонович, но ведь жила я как-то все это время, - как можно убедительнее ответила она, - на работу ходила. И сегодня у меня ночное дежурство…
Он напрягся. Нахмурился. Неужели это из-за глупой Марфы Кайсаровой? Или из-за Крутина?
- Но до вечера вы можете побыть дома? – упрямо настаивал Штольман.
Самое время было поспорить. Рассердиться. Съехидничать что-нибудь остроумное. Как во времена бесконечных словесных поединков за ее безопасность.
Но подобные пути остались в прошлом.
Анне казалось, что Штольман буквально обожжен тем, что сотворили Тени. И новая тонкая кожица только-только начала нарастать поверх ожога. Ее страшно задеть любым неосторожным словом, не то что неудачной шуткой или колкостью!
В главном она ему все равно не уступит. Они принадлежат друг-другу – по закону ли, без… Здесь иного ответа не существует. Но разве так трудно провести день дома, если любимому человеку это принесет немного спокойствия?
- Хорошо, - Анна улыбнулась, глядя ему в глаза, - я обещаю, что до самого дежурства никуда не пойду.
Снова погладила воротник пальто. И обняла, прижалась к щеке Якова, который замер, забыв, кажется дышать. Потом медленно и осторожно, одной рукой обхватил в ответ. Опять, опять все приходится делать самой!
Ну и сделала. Поцеловала – раз, другой. Тут же отстранилась, вздохнула, и спрыгнула с пролетки. А то ведь Штольман вполне мог попытаться слезть, чтобы помочь спуститься барышне. Он себя беречь не будет. И ей, Анне, нужно об этом помнить.
Она шла к особняку, то и дело оглядываясь. Штольман смотрел ей вслед. И только когда Анна скрылась за дверью дома, пролетка тронулась с места, увозя судебного следователя в гостиницу.
- Будем жить мама, - как можно уверенней ответила Анна, - если Яков Платонович выполнит здесь одно важное поручение – ему могут помочь с разводом. Но даже если нет… Я все равно его не оставлю.
- А дети? – мамин взгляд прожигал до глубины души, - пойми, они будут незаконнорожденными! И я не смогу помочь, потому что усыновить их нам с Ви… Виктором Ивановичем не дадут. У нас есть ребенок – ты.
Горло словно сдавило железной клешней. На глазах выступили слезы.
- Они будут нашими, - с болью и нежностью произнесла Анна, - любимыми. Мы сделаем все, что можно. Вдруг, все-таки разрешат признать? Только бы они были…
Полуобгоревший листок проскользнул сквозь решетку, и упал прямо к ногам Анны. Она торопливо схватила его, сдувая красноватые искорки по краям. Разгладила на ладони.
«Презрев условности света, горделивая Агата припала к мужественной груди Платона, исторгая потоки слез и радостных поцелуев.
- Навсегда! – возопил ее избранник, падая на колени, и протягивая старинный венчальный перстень всех своих предков…»
- Господин Ребушинский расстроится, - вздохнула она, - и дядя.
- Алексея Егоровича жаль, - согласилась мама, - хороший он человек, как оказалось. Надо как-то деликатно… намекнуть, чтобы надежд не питал. А то ведь … больно ему будет. А уж Петр Иванович пусть сам пишет, и хоть на каждой странице героинь духами поливает. У него личный опыт – не чета моему! Вот пусть и вдохновляется.
Еще одна страница, разорванная с треском, отправилась в огонь.
Обычно Анна всегда заступалась за дядю. Но сейчас оправдательных слов у нее не находилось.
- Мне пора, мама, - вздохнула она, - в больнице ждут. Ты прости меня! Я последнее время обо всем забыла, кроме…
Не закончив, она встала. Поднялась и Мария Тимофеевна.
- Ступай, Аннушка. Не тревожься. И… знаешь, что?
Она взяла дочь за плечи, заглянула прямо в глаза:
- Я горжусь тобой. Нет, правда! Вот про кого роман писать – только настоящий, а не книжонки для горничных! Образованная. Умная. Смелая. Да только что же Господь счастья тебе не дает… - и мама опять горько заплакала.
Анна не помнила, как и добралась до больницы. Подумать только – мама! Мама, которой так важно было мнение окружающих, ценившая правила и этикет, встала на ее сторону. Поддержала. Сказала, что гордится. А она, Анна, все эти дни пробегала мимо, думая только о себе.
Вернее – о Якове… Да, его с мамой сейчас все равно лучше вместе не сводить. Мария Тимофеевна с теплотой и тревогой говорила о дочери, о возможных внуках. Но господин Штольман, упомянутый один раз и весьма холодным тоном, явно мог рассчитывать только на скандал. Хорошо, если без летающих предметов.
Ночь выдалась спокойной. Тяжелых и сложных пациентов не было, а из сестер сегодня дежурила Валентина, которой можно было полностью доверять. Анна сидела за столом, заполняя и раскладывая истории болезни. Свет керосиновой лампы разгонял сумрак, словно создавая маленький защитный круг.
И вдруг она ощутила знакомый холодок. Сквозняк тронул волосы, шевельнул бумаги на столе. Анна медленно подняла голову. Прямо перед ней, на фоне шкафа с лекарствами возник призрак молодой девушки.
Почему-то стало трудно дышать. В районе солнечного сплетения нарастала боль. Или Анна уже забыла – как это, общаться с призраками? После ранения Штольмана ей никто не являлся. Не было нужды? Или она опять временно потеряла способность видеть?
- Кто ты? – все же сумела произнести побелевшими губами Анна, - чем тебе помочь?
Распущенные темные волосы. Мокрые… Очень милое, кроткое, умоляющее лицо. На скуле – синяк. Простая, светлая одежа истерзана, рукав распластан. Пуговицы на кофточке вырваны с мясом.
- Что с тобой случилось? – опять спрашивает Анна.
Девушка качает головой:
- Батюшка, - шепчет она, - спаси его! Останови…
Голова становится тяжелой. Никак не сделать вздох – все горит внутри. Звенит в ушах.
Но Анна усилием воли еще удерживает на месте сознание.
- Останови! Убийство…
Прямо перед глазами Анна видит чернильницу. Перо. Темное пятнышко рядом напоминает рыбку… Это не чернила. Кровь. Ее кровь – из носа.
Анна выпрямляется. Хорошо, что на халат не попало. Платком вытирает лицо. Оглядывается. Девушки нет. Комната словно качается. Дурнота медленно отступает, оставляя вялость и опустошенность.
О чем ей пытались сообщить? Что случилось с этой девушкой? Почему она говорила об отце?
«Спаси его…»
Анна трет виски, глубоко дышит. Неудивительно, что Тени – самовлюбленной и капризной, так не нравились визиты духов. Ничего, сейчас все пройдет. И можно попробовать снова. Ей хотят рассказать что-то очень серьезное. С девушкой произошла беда, она погибла, но сейчас беспокоится об отце. Убийство… Отца хотят убить?
- Призрак девушки, который приходил, явись мне, - медленно произносит Анна, - призрак девушки…
В голову впиваются острые иглы. Мелькают картинки – буря, река, холодные волны. Страх, отвращение, боль и отчего-то – ужасный стыд. Старый человек в темном мундире рыдает над гробом. Письма, письма, целый поток писем и конвертов… Нож – лезвие сперва чистое, а потом словно наливается кровью.
«Останови его!»
Анна подходит к окну, дёргает створку. Жадно глотает холодный воздух. Произошло что-то кошмарное. Грязное. И еще может произойти. Но ей самой с этим не разобраться. Нужно рассказать Штольману…
Нет, Штольман еще болен и слаб. А вот Антон Андреевич! Скоро наступит утро. Анна сбегает в участок, и расскажет все, что ей сообщили. Главное, понять, кто же этот старик. Тогда они смогут его спасти.
_____________________________
* А.С.Пушкин "Евгений Онегин"
Продолжение следует
